ЎЎЎ Гільгемеша Кнігаўка. Алесь Марціновіч непераўзыдзены знаўца літаратуры народаў Якутыі. Койданава. "Кальвіна". 2021.

    Александр Андреевич Мартинович /Алесь Марціновіч/ родился 18 августа 1946 г. в д. Казловичы Слуцкога района Бобруйской области БССР, в учительской семье.    После окончания в 1964 г. Новоселковской средней школы в Копыльском районе БССР поступил на белорусское отделение филологического факультета БГУ в Минске, но с 3 курса перевелся на отделение журналистики, которое окончил в 1968 г.

    По распределению работал заведующим отдела писем и массовой работы в районной газете «Запаветы Леніна» в Дрогичине Брестской области БССР.

    В 1969-1971 гг. служил в СА, командир мотострелкового взвода в Забайкалье (Улан-Удэ) РСФСР. Побывал на якутском участке БАМа.

    После увольнения в запас работал в редакциях районной газеты «Слава Працы» (Копыль) и «Шлях Ільіча» (Слуцк). Около 30 лет проработал в газете «Літаратура і мастацтва» (с 1972 г. — корреспондент отдела литературы, с 1981 г. — заведующий отделом информации и литературной жизни).

    В ноябре 1999 г. одновременно начал работать в журнале «Беларуская думка» (1999-2007): редактор отдела литературы и искусства, зам. главного редактора. Известно также его заявление – «Я – патриот своей страны, но моя родина – Советский Союз, я родился там».

    В дальнейшем зам. главного редактора журналов «Нёман» (2008-2009) і «Маладосць» (2009-2011). С 2011 г. заведующий отдела критики журнала «Полымя».

     Выступал как критик по всем видам знаний, как и его коллега по перу Алесь Карлюкевич. В литературных кругах даже ходило крылатое выражение: «Говорят Карлюкевич, подразумевают Марцинович - Говорят Мартинович, подразумевают Карлюкевич».

    Член Союза журналистов Беларуси, член Союза писателей БССР, затем пролукашенсковского Союза писателей Белоруссии, Лауреат Государственной премии Республики Беларусь (1998), Лауреат литературных премий имени Максима Богдановича, имени Владимира Колесника, «Золотой Купидон» (дважды), премии Белорусского союза журналистов «Золотое перо». Награжден медалью Франциска Скорины.

    Литература:

*    Мартинович А. [Именной указатель якутских писателей.] Слово русской советской критики о якутской литературе. [Академия Наук СССР. Ордена Ленина Сибирское Отделение. Якутский Филиал. Институт Языка, Литературы и Истории.] Составитель и автор вступительной статьи – канд. филол. наук Н. С. Сивцева. Якутск. 1986. С. 172-175,177.

*    Петрова С. М.  Горизонты эвенской литературы. [Мартинович А. Глубина таежных родников // Полярная звезда. - 1978. - № 5. - С. 110-113.] // Национальные отношения в регионах страны: история и современность. Материалы всесоюзной научной конференции. 27-28 июня 1991 г., г. Якутск. Ч. ІІ. Якутск. 1992. С. 119.

*    Марціновіч Алесь. // Беларускія пісьменнікі (1917—1990). Даведнік. Мінск. 1994. С. 366.

*    Урупіна Г. М.  Марціновіч Алесь. // Беларускія пісьменнікі. Біябібліяграфічны слоўнік у 6 т. Т. 4. Мінск. 1994. С. 224.

*    Драздова З. У.  Марціновіч Алесь. Бібліяграфія. // Беларускія пісьменнікі. Біябібліяграфічны слоўнік у 6 т. Т. 4. Мінск. 1994. С. 224-231.

*    Карлюкевіч А.  Крыжовыя паўстанкі гісторыі літаратуры. // Карлюкевіч А. Чаканне Айчыны: кніга рэцэнзій. Мінск. 1998. С. 58-61.

*    Карлюкевіч А.  Адкрыццё гістарычных асоб. // Карлюкевіч А. Чаканне Айчыны: кніга рэцэнзій. Мінск. 1998. С.65-69.

*    Карлюкевіч А.  Марціновіч Алесь Андрэевіч. // Энцыклапедыя гісторыі Беларусі ў 6 т. Т. 5. Мінск. 1999. С. 81.

*    Войніч В. А.  Марціновіч Аляксандр Андрэевіч. // Беларуская энцыклапедыя ў 18 тамах. Т. 10. Мінск. 2000. С. 148.

*    Марціновіч Аляксандр Андрэевіч. // Памяць. Гісторыка-дакументальная хроніка Слуцкага раёна і горада Слуцка ў 2 кнігах. Кн. 2. Мінск. 2001. С. 481.

*    Сабалеўскі А. В.  Марціновіч Алесь. // Тэатральная Беларусь. Энцыклапедыя ў 2 тамах. Т. 2. Мінск. 2003. С. 88.

*    Пестерев В.  Листая старые страницы... (О чем писала «Полярка» в семидесятые годы – годы Эпохи застоя. Часть I, 1970-1975 гг.) // Полярная звезда. № 6. Якутск. 2016. С. 75, 78-79, 81-82.

*    Пестерев В.  Листая старые страницы... (О чём писала «Полярка» в «Эпохи застоя». Часть II, 1976-1980 гг.) // Полярная звезда. № 7. Якутск. 2016. С. 88, 90-95.

*    Пестерев В.  Листая старые страницы... (О чём писала «Полярка» в конце «Эпохи застоя». Часть I, 1981-1985 гг.) // Полярная звезда. № 8. Якутск. 2016. С. 90, 93.

*    Пестерев В.  Листая старые страницы... (О чём писала «Полярка» в конце «Эпохи застоя». Часть I, 1981-1985 гг.) // Полярная звезда. № 9. Якутск. 2016. С. 88.

*    О чем писала «Полярная звезда». 1954-1990 гг. Указатель. (Составитель В. И. Пестерев.) [Библиотека «Полярки». 2016. № 6.] Якутск. 2016. С. 28, 34, 36, 39, 40, 41, 43, 44, 49, 50, 52, 53, 55, 56, 58, 60, 63, 68,

    Гильгемеша Книгаука,

    Койданава

 

 

                                                                       РОДНИКИ

     [Таежные родники (сборник). Хабаровск, кн. изд., 1970.]

    В тридцатые годы в периодической печати появились первые художественные произведения юкагиров. Маленький народ заговорил в них о тяжелом прошлом, восславлял социалистическую новь. Известно, с каким восторгом встретили А. Фадеев, А. Толстой, М. Горький повесть Тэкки Одулока «Жизнь Имтеургина-старшего».

    Почти одновременно выступили в печати чукча Тэнэтэгын, Николай Тарабукин и другие представители малых народностей Северо-Востока нашей страны. Их стихи, рассказы, повести, написанные живым языком, наполненные свежестью авторского восприятия окружающего мира, поведали о безрадостной жизни прежде и показали значимость тех перемен, которые произошли уже в первые годы советской власти.

    Своеобразным гимном новой жизни и сегодня звучит стихотворение «Раньше и теперь» первого чукотского писателя Тэнэтэгына:

                                                          Раньше жили на болоте пнями,

                                                          И подняться было не под силу,

                                                          А теперь равняемся с горами,

                                                          И за это — Ленину спасибо!

                                                                          (Пер. В. Наумовой)

    Стихотворение это обошло многие поэтические сборники и хрестоматии, стало образцом истинно гражданской лирики, в которой страстная публицистичность сочетается с ярко выраженной позицией самого автора, его голос является выражением сокровенных мыслей и чувств народа в целом.

    Лучшие произведения первых поэтов и прозаиков Севера получили широкую известность в сороковые годы. Это было начало больших путей молодых литератур. В послевоенные годы появились новые имена писателей-северян. Многое же из того, что было создано зачинателями молодых литератур, сегодня можно прочитать только в довоенных комплектах газет и журналов.

    Несколько лет назад Хабаровское книжное издательство предприняло попытку исправить положение, дать возможность новому поколению читателей познакомиться с творчеством основоположников молодых литератур. Так появился сборник «Писатели малых народов Востока». Книга вызвала большой интерес и уже сегодня стала библиографической редкостью.

    И вот новая встреча с писателями-северянами — знакомыми и теми, кто впервые заявил о себе в последние два-три года. Хабаровское издательство выпустило книгу «Таежные родники». Редактор-составитель ее — Ю. Шестакова, интересную вступительную статью написал С. Смоляков.

    В сравнении с предыдущим изданием несколько расширен круг авторов, включено много новых произведений, более красочно, со вкусом оформлена и сама книга (она напечатана на фабрике «Детская книга» № 2, в Ленинграде). Но основной интерес к ней заключается в том, что впервые предлагается наиболее полный хрестоматийный сборник литератур Северо-Востока, который дает возможность судить не только об общем направлении литературного процесса, но и почувствовать творческую индивидуальность авторов, богатство и своеобразие их художественного письма и поисков.

    Думается, внимание вызовет первая часть книги. Каждая страница этого раздела — живое дыхание истории.

    В сборнике помещены отрывки из сборника Одулока «Жизнь Имтеургина-Старшего». В произведении особенно заметны элементы автобиографичности, что характерно для всего творчества первых писателей малых народностей. Однако, написанная почти сорок лет назад, повесть и сегодня не утрачивает своего художественного и познавательного значения.

    Конечно, широкой картины тех социалистических перемен, которые были вызваны на Крайнем Севере Великим Октябрем, у Одулока еще нет. Но остается главное достоинство повести — правдивый показ жизни юкагиров до революции. Автор не боится показать их отсталость и забитость в прошлом, обнажает темную сущность многих старых обычаев, руководствуясь правилом, что самая страшная правда всегда выше лжи.

    Читая повесть, проникаешься любовью и доверием к маленькому народу, веришь в его счастливое будущее, потому что писатель не только рассказывает, он мастерски изображает жизнь своих земляков, он убеждает нас в их высоких душевных качествах.

    Тэкки Одулоку во многом близок по творческому почерку Николай Тарабукин — старейший эвенкийский поэт и прозаик. Думается, составители сборника правильно поступили, представив в книге авторов, у которых схожи не только жизненные, но и творческие биографии. Ведь только в сравнении, в сопоставлении легче понять своеобразие характеров и творческих почерков, проникнуть в мир авторов, проследить диалектику души их героев, психологические изменения, которые происходят под влиянием нового времени.

    Что касается Николая Тарабукина, то познакомившись с его творчеством, нашедшим отражение в книге, нетрудно заметить, что в работах писателя ощутима связь с устной народной поэзией. Это не случайно. Народное творчество — эта та богатейшая палитра, которая дала первым литераторам национальные краски, своеобразие и колорит. Они щедро вводят в свои художественные произведения образы, заимствованные из фольклора.

    Это заметно и в стихах Тарабукина, которые помещены в книге. Читая их, не трудно почувствовать и другое: восхищенность автора новой жизнью. Одно из лучших стихотворений поэта — «Полет на планере». Оно насыщено жизнеутверждающим оптимизмом и светлым лиризмом. Подробно, в деталях описывает он полет на планере. Мысли и чувства поэта и сегодня близки и понятны читателю, подкупают своей непосредственностью и чистотой.

    Глубоки национальные корни в творчестве корякского прозаика Кецай Кеккетына и его земляка, Владимира Косыгина. Первый представлен повестью «Хаялхот» (о тяжелой судьбе юноши-коряка, который попал в кабалу к купцу), второй — рядом стихотворений.

    Хотя книга и задумана как хрестоматийное издание, она как бы выходит за свои рамки, порой превращается в краткую историю некоторых национальных литератур. По ней, в частности, в общих чертах нетрудно проследить тот путь, который прошла от своего рождения по сегодняшний день юкагирская литература.

    Известно, что Тэкки Одулок хотел написать вторую часть своей повести, в которой намеревался рассказать о судьбе Имтеургина-младшего. Своих замыслов Одулок не успел осуществить. Но в 1938 году, в год смерти Одулока, в Олеринской тундре родился Улуро Адо (Гаврил Курилов). Он-то и явился продолжателем творческих поисков основоположника юкагирской литературы.

    В сборнике «Таежные родники» помещены только пять стихотворений поэта. Однако и они открывают нам творческое своеобразие автора. Яркая образность, тонкий лиризм придают его поэзии обаятельную выразительность.

    И даже по тем пяти стихам, которые помещены в книге, легко заметить, что Улуро Адо находится в постоянных поисках, его новые стихи лучше вчерашних, образнее их. Он любит родную Якутию, и любовь эта, большая, прямая, не терпит фальши. Гражданская позиция поэта выражена в таком небольшом стихотворении:

                                                          Волною не буду:

                                                          Волна — что олень,

                                                          Не зря ее ветер

                                                          Пасет целый день.

                                                          А буду я облаком

                                                          Жарких погод:

                                                          Такое всегда

                                                          Против ветра идет.

                                                                           (Пер. Н. Слепаковой)

    Читатель сборника познакомится и с творчеством юкагирского прозаика Семена Курилова. В книге помещен его рассказ «Увидимся в тундре». Конечно, тем, кто уже прочитал первый роман этого писателя, этот рассказ вряд ли что добавит в представление о творческой индивидуальности автора, его манере письма, однако оно дает возможность почувствовать, насколько возросло мастерство С. Курилова, как масштабнее и глубже стал он мыслить.

    Перевернем еще раз страницы книги «Таежные родники», познакомимся с творчеством ульчского прозаика Алексея Вальдю, нанайца Виктора Бельды. В некоторых их рассказах еще заметны элементы фольклора, присутствуют образы, подсказанные народными произведениями. Более того, оба автора усердно обрабатывают сказки, подготовили несколько их сборников к изданию. Национальная тематика, колорит в их рассказах явно выражен.

    Но сегодня нельзя сводить понятие национального лишь к чему-то обособленному, ограниченному. Истинно национальное произведение — это такое стихотворение, рассказ, в котором не только слышен национальный колорит, но и четко выражена идейная позиция писателя-гражданина, который смотрит на жизнь и людей с высоты нашего времени.

    Таких примеров немало в сборнике. Возьмем хотя бы первую чукотскую поэтессу Антонину Кымытваль, творчество которой представлено тремя стихотворениями. Читая их, убеждаешься, что «чукотское» своеобразие не закрывает для автора того общего, что сегодня характерно для творчества всех советских поэтов. Это чувство времени, его веяние, связь с жизнью, высокий гражданский пафос. «Мы верим, что нас ожидает в делах наших прочный успех — старинная сказка седая становится явью для    всех», — говорит поэтесса.

    Особенно заметна гражданская позиция Кымытваль в стихотворении, которое посвящено греческому борцу за свободу Манолису Глезосу:

                                                          Все отдам — дороги и оленей,

                                                          Только бы у бедных был ночлег,

                                                          Только б ты не приклонил колена,

                                                          Только вырвать бы тебя из плена,

                                                          Только счастье было бы у всех.

                                                                           (Здесь и выше перевод И. Грудининой.)

    Интернационально по своей сути и творчество известного чукотского писателя Ю. Рытхэу. В книге он представлен только рассказом «Морж раздора», в котором особенно заметны те психологические сдвиги в сознании чукчей, которые произошли за годы Советской власти.

    Сегодняшний день литератур народностей Северо-Востока нашей страны — это то поколение молодых поэтов и прозаиков, которое пришло в последние годы. Рамки сборника не позволили составителю назвать все имена, поместить все даже основные, наиболее значимые произведения. Но и то, что представлено в книге, — живое свидетельство роста мастерства авторов, успеха их творческих поисков.

    Последнюю страницу «Таежных родников» закрываешь неохотно, и еще долго находишься под впечатлением произведений, отдельные из которых полюбил давно, а с другими встретился впервые. Одиннадцать прозаиков и восемнадцать поэтов заговорили в этом сборнике, который является своего рода путеводителем в большой мир литератур малых народов. Пытливый читатель еще не раз пойдет в библиотеку, чтобы взять отдельные издания знакомых авторов, глубже вникнуть в их творчество.

    И все же встреча с книгой «Таежные родники» могла бы быть более интересной. Написано это не ради традиционного окончания рецензии словами «однако», «к сожалению». Вовсе нет. Редактору сборника следовало бы более внимательно отнестись к редактированию книги. Тогда бы не было повторений, которые встречаются во вступительной статье С. Смолякова и небольших библиографических заметках об отдельных авторах (их, по всей вероятности, написала составитель книги Ю. Шестакова). Еще хуже, когда заметен разнобой в написании фамилий авторов. В одном месте читаем Тынэскин, а рядом — «Тынескин».

    Но праздник есть праздник (ведь и издание подарочного типа), и он многим уже принес радость.

    Александр Мартинович

    /Полярная звезда. № 2. Якутск. 1971. С. 121-123./

 

 

    [Григорий Федосеев. «Последний костер». Повесть. М.. «Молодая гвардия», 1971.]

    Многие из нас хорошо знакомы с творчеством замечательного советского писателя Григория Федосеева и знают, каким долгим и трудным был его путь в литературу. Известный путешественник и исследователь, около тридцати лет руководивший геодезическими экспедициями, прошедший тысячи километров в самых недоступных уголках нашей страны, он лишь в пятьдесят лет осмелился послать свое первое литературное произведение в журнал «Сибирские огни». Но это был настоящий поворот в освоении темы путевого дневника в целом и в документальном жанре в частности.

    Сегодня повести Г. Федосеева «Таежные встречи», «Мы идем по Восточному Саяну» и многие другие читают люди разных возрастов. В них сама жизнь со всеми ее радостями и трудностями. И герои их люди мужественные. Такие, как проводник эвенк Улукиткан, с которым читатель впервые встретился в повести «В тисках Джугдыра». Потом знакомство продолжилось в повестях «Тропою испытаний» и «Смерть меня подождет».

    Как Дерсу Узала вошел в биографию В. Арсеньева, так Улукиткан стал спутником и другом Г. Федосеева. Будущим писатель встретился с ним в далекой юности, когда только развертывалось покорение непроходимых мест Якутии и Саян. Потом были долгие годы крепкой и бескорыстной дружбы и смерть Улукиткана, которая потрясла многих знавших его людей.

    Вот тогда и зародился замысел книги «Последний костер», книги, ставшей последней вехой в жизни писателя. Вспоминается первое знакомство с этим произведением, еще по публикации в «Роман-газете» (№№ 23-24 за 1969 год). Это было интересное чтение. Автор этих строк находился как раз в тех местах, о которых рассказывал Григорий Федосеев. Правда, не на самом склоне Алданского нагорья, а немножко в стороне. Но поселок Нагорный, неподалеку от которого был разбит наш палаточный лагерь, своим названием говорил о многом.

    Первые, хотя и наиболее яркие впечатления от книги Г. Федосеева не могли, однако, дать полного представления о творчестве писателя и его жизни. Теперь, спустя два года, когда заново перечитываешь повесть, начинаешь понимать, чувствовать, что она не только вершина в творчестве Г. Федосеева, не только его лебединая песня, она прежде всего поэтический гимн настоящей жизни, не приукрашенной, не романтической, а полной неожиданностей и трудностей, наполненной борьбой.

    Именно такую жизнь прожил эвенк Улукиткан. Автор меньше всего пытается создать вокруг своего героя ореол какой-то героичности. Вовсе нет. Он только рассказывает о том, что было и как было. Часто это страшные подробности.

    Вот один эпизод из детства героя.

    «Не многие его сверстники выжили. Отцы берегли и пестовали только тех из детей, кто уже с ранних лет был способен бороться, постоять за себя. Улукиткан хорошо помнит, как однажды семья умышленно бросила его одного в старой гари, уснувшего на дневном привале, оставив ему лишь лук да несколько стрел, а сама ушла незамеченной с караваном далеко в глубь нагорья, и там решила дождаться исхода этого страшного испытания ребенка. Мальчуган по следам настиг семейный караван. Потом мальчишку оставляли в ночь на пятидесятиградусном морозе, без костра, с кресалом и трутом, и он должен был сам развести огонь, устроить ночлег, не имея с собой ни топора, ни шкуры, чтобы укрыться...».

    А вспомним, как сам Улукиткан выменял себе ребенка на пса... Да, это страшно. Но без таких подробностей нельзя понять характер Улукиткана, его индивидуальность.

    Когда писалась повесть, Улукиткана не было в живых. Автору не с кем было посоветоваться, а ведь он, и мы это хорошо знаем по предыдущим произведениям, очень осторожен в обращении с документальным материалом.

    Первая часть повести в основном рассказывает о детстве и юности Улукиткана. Здесь многое взято из воспоминаний самого героя. Улукиткан — дитя своего народа, и вместе с ним прошел через все жизненные испытания, и это не могло не оставить след в его характере, поступках, действиях. Реалистически, со знанием дела описаны картины, в которых рассказывается, как Улукиткан может ориентироваться в обстановке. Он составляет с природой единое целое, он живет ею, замечает каждое изменение. Будь то дуновение ветра или едва заметный след незнакомого зверя. Он легко может определить, когда начнется буран, без компаса пойдет по тайге, он не только дитя природы, но и ее хозяин.

    Вторая часть повести о последних часах жизни Улукиткана. Автор ее не случайно назвал «Последним костром». Ведь костер для эвенка — это мера жизни. Вот и Улукиткан любил посидеть, помечтать, сколько костров осталось ему еще зажечь. Г. Федосеев не был свидетелем смерти друга, но те, кто нашли тело старика, рассказали, что заметили и обгоревшую палатку, и дрова, и потухший костер. Значит, Улукиткан не просто умер, но боролся за жизнь, и фантазия писателя нарисовала последнюю страницу жизни старого таежника.

    Свое произведение Г. Федосеев задумал как повесть о друге, имя которого пронес через многие годы. Он стремился на конкретных примерах показать, какой след оставил в его душе этот человек, который выше всего ценил человеческую дружбу.

    При некоторой узости авторского замысла произведение оказалось шире по своему идейному звучанию. Оно вышло за рамки хроники одной жизни и превратилось в достоверное повествование об истоках настоящей человечности. Улукиткан был всегда готов придти на помощь нуждающемуся, ослабевшему. В этом он видел смысл своей жизни.

    Читатель не встретит авторского утверждения о том, что человек этот был необыкновенным в своей судьбе, но это так. Рассказывая об Улукиткане, автор говорит и о своей нелегкой судьбе первопроходца и исследователя. В «Последнем костре» как бы два главных героя, их родство помогает раскрытию авторской идеи, они и дополняют друг друга, и оттеняют свои характеры в сравнении. Но если биография Улукиткана хорошо будет нам знакома по этой книге, то творчество самого автора еще ожидает настоящего исследователя. Ведь даже известные уже произведения требуют обстоятельного разбора, а у писателя остались еще и не опубликованные рукописи. Недавно в журнале «Сибирские огни», который дал Г. Федосееву путевку в литературу, мы прочитали еще одну его повесть — «Из жизни волчьей стаи». Это хорошее дополнение к избранным произведениям Г. Федосеева, которые, думается, в скором времени увидят свет в одном из наших издательств.

    Эта повесть от первой до последней строки наполнена верой в добрые начала в человеке.

    Александр Мартинович

    /Полярная звезда. Якутск. № 6. 1972. С. 114-116./

 

 

    А. Мартинович

                                                           О ВРЕМЕНИ И О СЕБЕ

    [И. Эртюков. Костры на снегу. Пер. с якутского Вл. Жукова. М., «Современник», 1973.]

    Человек способен многое забывать, но никогда не изгладится в его памяти след, который оставила война. Прошли годы, десятилетия, заросли травой брустверы окопов, молодые березки шумят листвой на месте вчерашних сражений, а бывший солдат в памяти своей по-прежнему около той роковой черты, которая внезапно изменила его жизнь, провела жестокую грань между миром и войной.

    Помнит войну и Иннокентий Эртюков. Помнит и не может забыть ее потому, что к ней у него особый счет. Он сам воевал на фронтах, оставил там многих боевых друзей. В стихотворении «Обелиски» говорится о тех, кто умер уже после воины. После войны, но от ее последствий: «двое умерли от контузий, третий сгинул от старых ран». Это — друзья поэта, те, с кем делил он солдатскую махорку и отбивал яростные атаки наглого противника. Понятия времени, жизни для поэта, а равно и для его лирического героя, измеряются особой меркой: по тому, что внес ты в общее дело.

    И. Эртюков даже несколько рационален. Чисто эмоциональное у него как бы отходит на второй план. Главное для поэта — это правда войны, какой бы суровой она ни была.

    Личное, своего рода автобиографическое, нельзя не принимать во внимание, когда читаешь военные стихи И. Эртюкова. Конечно, о подвигах советского солдата на фронтах Великой Отечественной написано много. И И. Эртюков, пожалуй, не всегда вносит в ее раскрытие что-то новое. И все же его стихи нельзя читать без волнения. В них есть то, что всегда отличает поэзию настоящую, поэзию жизни от книжной. Автор своими глазами это видел, сам пережил, и стихи его — документальное свидетельство очевидца, участника событий. Цельность восприятия, искренность чувств — вот что главное, характерное в творчестве И. Эртюкова.

    Величие времени, взаимосвязь событий, чувство истинной гордости за людей, которые в тяжкий для Родины час встали на защиту ее рубежей — вот сквозной мотив военных стихов поэта. В сборнике «Костры на снегу» есть небольшое стихотворение:

                                                             В окопчиках, отрытых наспех.

                                                             Что жизнь едва ль уберегут.

                                                             Почти четыре года насмерть

                                                                       стояли русский и якут.

                                                             Из боя в бой.

                                                             От боя к бою.

                                                             Все шли и шли,

                                                                          как шла война...

                                                             А было их в расчете двое

                                                             Да с ними Родина одна!

    И они не могли отступить, не имели на то права, ни морального, ни гражданского: «а было их в расчете двое, да с ними Родина одна!».

    Скупые поэтические строки. Но читаешь, перечитываешь их и видишь уже заснеженные поля Подмосковья, и лед Ладоги, и лед Ильмень-озера. Нет, не были в одном боевом расчете И. Эртюков и переводчик его стихов Владимир Жуков. Но оба они шли дорогами войны, у обоих была «одна земля родная». Видимо, общность жизненных судеб позволили В. Жукову четко передать звучание стихов И. Эртюкова на русском языке. В том, что творчество поэта близко русскому читателю, прежде всего заслуга переводчика. От его умения проникнуть в сущность оригинала зависит многое. И здесь нельзя не вспомнить слова известного советского поэта Расула Гамзатова. В книге «Мой Дагестан» он пишет: «Подстрочник — это изба, разобранная для перевозки. Это — груда бревен, досок, кровельного железа, кирпича. Переводчик из этой бесформенной груды собирает новую избу. Если бревно подгнило, он его заменит, если доска потерялась в дороге, он поставит новую доску. Если обломались узоры у резного наличника, он подновит узор».

    В. Жуков с поставленной задачей справился успешно.

    Тема войны в творчестве И. Эртюкова главная, но не единственная. Как и всякий настоящий поэт, автор «Костров на снегу», не только живет воспоминаниями о прошлом, прожитом, но и пристально присматривается к нашей советской действительности, к делам современников. Сегодняшняя Якутия, ее трудолюбивый народ, те преобразования, которые происходят на древней земле — все это можно увидеть, почувствовать в стихотворениях поэта.

    Каждый писатель по-своему создает историю современности. У поэта ответственность перед современниками и потомками еще большая. Поэтический репортаж эпохи способен создать человека, в характере, в душе которого воедино слились лирические чувства с чувствами общечеловеческими, гражданскими.

    И. Эртюксв и владеет этим умением возвыситься над личным. В его стихах чувствуется ответственность не только за судьбы своего народа, но и за судьбы нашей страны, всей планеты. Символически звучат строки из стихотворения «Мой дом»: «...под окнами наяву, вдаль зовущая, как тревога, из Якутска в саму Москву колесисто бежит дорога». И родной дом, и эта дорога воспринимаются шире: это тесная связь бывших окраин со всей страной.

    И поэт, как человек, как гражданин славит не только отечество, которое есть, но и то, которое будет. «Если бы я выл богатырем». «Ленские столбы» — прошлое и настоящее в этих стихотворениях рядом.

    Вряд ли найдется человек, который любит свой край и не любит его природы. У И. Эртюкова свой взгляд на природу. В его стихах она показана не изолированно, не сама по себе, а через дела современников. Человек и природа — это один прекрасный, неповторимый мир, войдя в который однажды, так и хочется остаться а нем надолго, если не навсегда. В дуновении ветра, в шорохе каждого листочка, а скупых красках весны и в золоте осени проступают дорогие, близкие образы родного края. Читаешь подобные стихи, а ощущение такое, будто рассматриваешь картины художника, выразительные детали, яркие созвучия, светлые образы. И. Эртюков — тонкий, вдумчивый лирик. В его лучших стихах много света, ярких красок, метафоры точны, образы впечатляют своей свежестью.

    Именно так написано одно из лучших стихотворений — «И снится березе...»:

                                                             В сугробе по пояс

                                                             приснилось березе:

                                                             Затих санный полоз

                                                             на лютом морозе...

                                                             И трогает листик резной,

                                                             как спросонок,

                                                             горбатой губой

                                                             молодой олененок.

    Национальное проступает здесь свежей порослью. Может быть, и осталось бы стихотворение еще одной вариацией знакомой темы о белоствольной березке, если б не это: «... горбатой губой молодой олененок». Это свое, никем ранее не увиденное, и несет оно элемент первооткрытия. Точно сравнение и в другом стихотворении «Облака». Они у поэта «летят, как нарты».

    Конечно, было бы ошибочно предполагать, что И. Эртюков отдает предпочтение только своеобразной экзотике своих мест. Вовсе нет. Поэт решительно выступает против этого. И не менее решительный отпор он дает заморскому туристу («Ответ заморскому туристу»), который врет «про забытые края». Свое для И. Эртюкова — это и наше, общенациональное. «Местные» эпитеты, сравнения служат только одной цели — впечатляюще, правдивее рассказать о былинной Якутии, которая «кровинка Родины большой».

    Как и каждого писателя, И. Эртюкова волнует тема литературы и жизни. Поэзии он посвятил два своих новых стихотворения «Сквозь эпос да сказанья» и «Творчество». Оптимистически звучит голос поэта о родной литературе:

                                                             Сквозь эпос да сказанья

                                                             пробился на простор

                                                             под северным сияньем

                                                             поэзии костер.

    Даже творчество для поэта — прежде всего родной край. На якутской земле берет он темы для своих новых стихотворений, вот почему и развитие литературы для него неотделимо от того, что окружает лирического героя.

                                                             Стихи — как будто горностаи,

                                                             лисица — повесть, лось — роман.

                                                             А ты мастак силки расставить,

                                                             верны винтовки и капкан.

    К названным стихам можно добавить не менее чудесные: «Ностальгия», «Чечетки», «Речка Татта», «Кулачики», «Мне говорят: сдаешь, седеешь»... и другие. Написаны они на разные темы, но одинаково волнуют искренностью чувств автора, четко выраженной позицией лирического героя, незабываемыми картинами Якутии.

    Вместе с тем хочется, чтобы в костер поэзии не попадали «сырые ветки». А «они», к сожалению, в сборнике есть: «Водитель», «Зеленый шум», «Снегопад». В них повторяются уже знакомые мотивы, и соседствуют они с многосложностью и даже риторичностью.

    Это разумеется, частности, главное же, что поэт, как он сам признается спешит исполнить до конца свой нелегкий долг. В дороге, в творчестве ему светят костры отцовской земли:

                                                             И где б ни брел рисково я,

                                                             мне светят до поры

                                                             родные,

                                                             тальниковые

                                                             студеные костры.

    Тепло их и согревает строки стихов И. Эртюкова. И радостно, что его поэтическая муза находит дорогу к сердцу читателя, что разговор, который ведет автор, помогает лучше узнать и его самого, и его родной край.

    /Полярная звезда. Якутск. № 5. 1973. С. 134-135; Слово русской советской критики о якутской литературе. Якутск. 1986. С. 172-175,177./

 

 

    А. Мартинович

                                                                  В РОДНОЙ ТУНДРЕ

    [Улуро Адо. Пока дремлют олени. Пер. с юкагирского. М., Сов. Россия, 1973.]

    Для каждого национального писателя большая радость и не меньшая ответственность напечататься в издательствах столицы. Книги расходятся по всей стране. Их читают в степях Казахстана и на Украине, в Литве и Белоруссии... И вот уже через тысячи километров звучит голос поэта.

                                                          Посмотрите, люди земли:

                                                          юкагиры костер развели.

                                                          Пусть он жалок еще и мал,

                                                          но ведь жарок уже и ал! —

    это говорит Улуро Адо, один из первых поэтов юкагиров.

    Сборник Адо «Пока дремлют олени» выпущен в конце прошлого года издательством «Советская Россия». В книге просматриваются два тематических направления. Первое — это любовь к родным местам и к Родине в целом (любовь эту следует понимать несколько глубже, ведь поэт соотносит день сегодняшний своего края с его прошлым, предугадывает будущее). Вторая тема книги связана с понятием человеческого долга, она воспевает любовь, искренность чувств. Все стихотворения сборника составляют три раздела: «Дымки над чумами», «Лицо матери», «Незамерзающие озера».

    Отдельно стоят в сборнике поэмы «Незакатное солнце» и «Нунни». Уже тот факт, что поэт обратился к этому сложному, трудному поэтическому жанру говорит о его писательской зрелости. В последнее время в нашей критике ведется немало разговоров об инфляции поэмы. Произведения Адо лишний раз подтверждают, что поэту, который глубоко вникнул в суть жизненных явлений, есть о чем рассказать современнику. Под его пером рождаются й интересные стихи, и значимые по своему замыслу поэмы. Более того, между ними часто трудно провести определенную грань.

    Адо, например, «Нунни» назвал поэмой. Что ж, он по-своему прав. Но, конечно, найдутся и такие, кто это произведение отнесет к развернутому стихотворению. Однако не будем углубляться в эти споры, а обратимся лучше к самой поэме, главная мысль которой — бессмертие жизни на земле, преемственность поколений, величие человеческих дел. Названа она словом «нунни», смысл которого близок каждому юкагиру, и которое по воле, автора теперь узнает вся страна:

                                                          ...человек — не умирает

                                                          он превращается в нунни,

                                                          он воплощается в младенца,

                                                          он возвращается, на свет...

    Так говорит народное предание. Но новое время этой старой легенде дает и новое звучание. Старики рождение нового человека связывают с именем великого Ленина:

                                                          У каждого в крови —

                                                          великий Ленин!

                                                          Бессмертно наше общее

                                                          нунни!

    Поэма созвучна нашему великому времени, она воспевает в человеке высокие идеалы, нравственную чистоту, те качества, которые определены моральным кодексом строителя коммунизма. Отрадно то, что поэт по-своему решил тему Ленина. Он не повторил своих предшественников, как в якутской поэзии, так и в советской вообще. И не только в поэме «Нунни», но и в другом произведении этого жанра — «Незакатное солнце», рассказывающем о нелегком прошлом родного народа. «Незакатное солнце»— это свет ленинской правды, который согрел северную землю.

    Поэзия Адо глубоко национальна в своей основе. В его лучших стихотворениях рамки творческого горизонта четко обрамлены пространственным понятием. Главная тема поэта — любовь к Якутии. Конечно, нельзя согласиться с автором, когда он пишет: «Мал мой мир. Не для всех интересен. И тесна колыбель моих песен. И не каждый поймет их». Сказано это скорее всего от большой самокритичности, требовательности к самому себе, к своему творчеству.

    Но вместе с тем за некоторой авторской резкостью, даже поэтической позой, видится истинный смысл его поэзии — любовь к Родине. Для Адо это понятие не отвлеченное, жиздится его чувство не на высоких словах, не на громких восклицаниях, им наполнено само существо поэта, вся его поэзия.

    Порой многое за самой маленькой поэтической деталью. «А холмы дрожат и, свернувшись, лежат, наподобие собак». Зримый конкретный рисунок, созданный воображением автора, по-моему, мог нарисовать только северянин. Сравнить холмы с лежащими собаками может только человек, проживший жизнь там, где горят «юкагирские костры».

    У Адо немало таких поэтических открытий. Впечатляет, например, созданная им картина якутской осени:

                                                          Из высокой бездны неба,

                                                          Сквозь морозный черный воздух,

                                                          как большие хлопья снега,

                                                          проступают звезды...

    «Посмотрите, люди земли...», «Дымы — это тени...», «Ночные звезды», «Скачки», «Лицо матери» — стихотворения эти — безусловная творческая удача автора. Притягательная, сила их не в своеобразной экзотике, а в жизненности, самобытности, искренности. Чувствуется, что автор внутренне пережил то, о чем рассказывает.

    У каждой переводной книги два «хозяина»: сам автор и его переводчик. В данном случае говорить по-русски Адо «помогают» Г. Плисецкий, Н. Слепакова, Н. Грудинина, И. Рыжиков, Г. Семенов. Конечно, это в какой-то степени сказывается на звучании книги. Ведь у каждого переводчика свой стиль, свои изобразительные средства.

    Однако досадно другое: в отдельных переводах бросается в глаза небрежное —            иначе не назовешь — отношение к оригиналу. Вот только несколько примеров. Так, Г. Плисецкий вкрапливает в переводимые им стихи такие строчки: «Чтобы в тундре каждый атом из тепла воскрес», «вот и опять лету каюк», «гуси вопят».

    Конечно, мы далеки от мысли, что в творчестве Адо все равноценно. Есть у него и стихи слабые, которые читателю вряд ли запомнятся: «Другу», «Лица не имеет изменчивый ветер...», «Отчего гуси вопят?».

    Каждый настоящий поэт всегда мечтает о новой, еще ненаписанной книге. Она живет в его мыслях, образами своими будит сознание.

    Есть свое сокровенное желание и у Адо:

                                                          Мечтаю написать строку,

                                                          чтобы звучала на бегу...

                                                          Чтоб, как полозья, стих скользил

                                                          и прибавляя людям сил,

                                                          к мечте, далекой уносил —

                                                          мечтаю.

    Любители поэзии вправе ждать от певца далекой северной земли новых поэтических открытий. Сборник «Пока дремлют олени» показал, какими широкими творческими возможностями обладает Улуро Адо.

    /Полярная звезда. № 3. Якутск. 1974. С. 119-123./

 

 

    Александр Мартинович

                                                   «ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ — ДУШИ ВЫСОТА»

    Сборники «Белая ночь» и «Белый конь Манчары», отмеченные в 1971 году Государственной премией РСФСР имени М. Горького, стали этапными в творчестве Семена Данилова. И эта высокая оценка, и возросшее мастерство автора — свидетельство того, что С. Данилов сегодня один из самых известных национальных поэтов в нашей стране. Его имя стоит не только в одном ряду с такими поэтическими вершинами, как аварец Р. Гамзатов, белорус П. Бровка, балкарец К. Кулиев, калмык Д. Кугультинов, но лучшими своими стихами он приближается к классическим образцам всемирной лирики. И сегодня, когда перечитываешь обе эти книги (теперь они вышли под одной обложкой в серии «Государственная премия РСФСР имени Максима Горького» [* С. Данилов. Белый конь Манчары. Москва «Советская Россия», 1974.])» вновь и вновь попадаешь в богатый внутренний мир лирического героя, проходишь его дорогами, вместе с ним радуешься, волнуешься, переживаешь — одним словом, постоянно чувствуешь, что автор — твой близкий друг, каждая новая встреча с которым всегда приносит радость. Ее, эту встречу ожидаешь задолго до того, как увидишь новую книгу, ею живешь, чтобы через некоторое время прикоснуться к прекрасному источнику поэзии.

    Семен Данилов умеет сделать читателя своим собеседником. Мягкая манера письма располагает к искренности, доверчивость поэтических интонаций, а вместе с тем большая и сильная любовь к родной земле говорят о народности его творчества, о жизненной необходимости поэзии. Как воздух, как вода, как хлеб... И это не высокие слова. Это — правда жизни, а у С. Данилова она порождает правду искусства.

    В стихотворении «Моя родословная» он сказал: «я сужу о каждом человеке по его началу, по истокам». Истоки С. Данилова — человека в родной Якутии, где быстрые олени, белые полярные ночи, сильные морозы и сердечные душой, прекрасные люди. Начало творчества С. Данилова — поэта в олонхо, которое обуздывает разум, волнует мысли и сердце. И эта связь с родной землей, эти корни, что глубоко вросли в нее, опять-таки ведут к народности поэзии.

    Мало оказать «люблю Родину», нужно любовь эту доказать, чтобы тебе поверил представитель любой национальности и народности, что самая прекрасная земля — Якутия. Это С. Данилов умеет делать. Он убеждает силой своего стиха, убеждает страстно, публицистически, по-граждански открыто.

    Я читаю его стихотворение «Глаза якута», а сам вспоминаю время, когда довелось побывать в Якутии. И Алданский район, и людей, с которыми встречался. Они как бы оживают, когда читаешь:

                                                          ...Я их душевностью согрет.

                                                          И добрый излучая свет,

                                                          Поют глаза якута.

                                                          А с теми, чья душа темна

                                                          И зло в себе таит она,

                                                          Они расплатятся сполна

                                                          И обойдутся круто.

    Рядом стихи «Женщины Колымы», «Якутским женщинам», «Первый снег», «Человечья жизнь, как птица...», «Любовь якута»... Сколько искренности, нежности заключается в поэтических строках, когда С. Данилов говорит о своем народе. И сразу же вспоминается еще одно стихотворение, названное просто, а вместе с тем значимо — «Моя жизнь». Это — раздумье о прожитых годах, стремление предугадать тот день, когда сын спросит: «Чем ты в жизни гордишься, отец?» Отвечать на этот вопрос надо значимостью сделанного. А это не просто, ведь мало рассказать, надо дать и совет на будущее. И автор завещает: «Человека люби в человеке, человечность — души высока».

    Именно человечностью проникнуты лучшие стихи С. Данилова, да и сам он прежде всего человека любит в человеке. Это хорошее качество, потому что оно идет из самой глубины сердца, щедрости души. И, конечно же, человечность невозможна без взаимного доверия друг к другу. Как нельзя лучше эта мысль проскальзывает в стихотворениях на вечную тему любви. Лирический герой автора — это одновременно и сам поэт в минуты душевного напряжения, когда наружу просятся самые сокровенные чувства, когда наболевшим хочется поделиться с другими.

    Правда, я далек от мысли, что эта «личная» поэзия обязательно связана с реальными фактами из жизни автора. Так утверждать, значит упростить само понимание искусства. Эту мысль высказывает и известный критик В. Кожинов. Он правильно замечает, что поэзия не может быть не связана с «неповторимым духовным развитием» того, кто пишет о любви.

    И это духовное развитие в лучших стихах С. Данилова на тему любви (некоторые из них вошли в сборник «Счастье орла», вышедший в издательстве «Современник») выступает на первый план: «Снегурочка», «Где был я?», «О первая любовь моя...», «Как-то странно, чудно...» Среди них — «Верь мне!» Внешне неприметное, но глубокое мыслью своей, светлое и чистое:

                                                          Верь мне! О, верь!

                                                                                  И —

                                                                                      я стану сильнее вдвойне!

                                                          Новые силы,

                                                                           как кони,

                                                                                      проснутся во мне.

                                                          Встану; пойду

                                                                              и в бессмертие вышибу дверь.

                                                          Только — ты верь мне!

                                                                                             Всегда!

                                                                                                     Обязательно верь!

    Красота родных мест... Она тоже возникает в памяти нашей, как продолжение первооткрытия, как радость души. И поэт воспевает первозданность природы, ибо знает, что неразрывная нить, от нее ведет и к молодости духа. «Жажду вновь в теплый домик из стихов, заключить свою любовь!» — это о вечной юности, о нестарении сердца, о человечности.

    Символично, что одно из лучших стихотворений в этой книге — «В Константиново». Оно о Сергее Есенине, о его родных местах, о любви к великому поэту России:

                                                          Я из зимы сюда приехал в лето.

                                                          Душа моя в есенинском хмелю.

                                                          Здесь колыбель российского поэта.

                                                          Я эту землю с юности люблю.

    От Константинова до синеокой Синэ десятки тысяч километров. Но сближаются расстояния, и теплее становится на сердце, когда чувствуешь, что в стихах якута С. Данилова незримо присутствует образ всей великой России, а сам автор продолжает лучшие традиции своего бессмертного предшественника.

    В ключе этих традиций написана и поэма «Анна», произведение, которое сегодня, думается, лучшее в творчестве Данилова — эпика. В поэме органически слились в единое целое глубина социального анализа с тонким, лирическим проникновением в мир героев, публицистически-заостренный монолог уступает место взволнованному рассказу о первой юношеской любви, самой пылкой, страстной, недосказанной до конца.

    Поэма — сюжетна (что, конечно, не редкость в эпическом жанре), но сюжетность здесь не столько внешнего, сколько внутреннего характера. Мы больше узнаем о героях, проникая в их внутренний мир, разделяя их боль и радость.

    Поэт через много лет вернулся в родные края, на место того тордоха, где раньше жили две семьи: его отца и отца Анны. Они дружили, был у них и третий друг — сирота Никус, который батрачил у баев Оройков. Пришло новое время, победила революция, знамя ее принесли и в далекую Якутию. Но теперь не узнать Никуса. Обольщенный тем, что былые хозяева готовы отдать ему все богатства, он порвал с друзьями. А потом стал на путь преступления. Убил Анну, которую любил, но которой не мог простить того, что она стала активисткой, организовывала колхоз.

    Как видим, С. Данилов поднимает важный вопрос ответственности человека за свои поступки. И не только перед законом, но и перед своей совестью. Время — самый суровый судья, но и оно не может простить подлости и убийства. Это начинает понимать и сам Никус.

                                                          Я вышел из тюрьмы, но я в тюрьме:

                                                          Душа мертва, и в жизни нет отрады.

                                                          Мне моя совесть не дает пощады,

                                                          Покоя нет ни в сердце, ни в уме.

    Здесь же опять вспоминаются слова поэта: «человечность — души высота». Человечность потерял Никус. Он променял ее на богатство. Моральная ответственность за поступки не уменьшается со временем, нравственные уроки хотя и тяжелы, но это уроки самой жизни.

    «Белый конь Манчары» — так названа книга С. Данилова. Автор возвращается к этому легендарному образу, потому что «словно зримая слава героя, — благородная слава его». А в творчестве?

                                                          Мои строки — любимые дети,

                                                          Мои добрые кони — стихи.

    Подобно коню Манчары, они летят сквозь время, они дарят читателям радость встречи с настоящей поэзией.

    Жизнь идет своим чередом. Взрослеют новые поколения, рождаются дети, и по-прежнему, как и тысячи лет назад, юна и прекрасна земля. И человек, который видит красоту любимых мест, молодеет душой.

    Семен Данилов признается:

                                                          Как вспомню я родимые края,

                                                          И вновь не стар

                                                          И снова молод я.

    Значит, впереди новые встречи с поэтом. И новые книги, умные, хорошие, как и «Белый конь Манчары». О нашем современнике, о родном крае, о той великой любви ко всему земному, которая называется человечностью.

    /Полярная звезда. № 1. Якутск. 1975. С. 126-128./

 

 

    А. Мартинович

                                             СОПРИЧАСТНОСТЬ ВСЕМУ ЗЕМНОМУ

    [С. Шевков. На Лене-реке. Стихи. Москва, «Современник», 1974. (Здравствуй, Москва! Первая книга в столице).]

    Песни отражают время, когда наполнены его истинным содержанием, когда автор сопричастен всему земному, когда первая обязанность для него — быть гражданином. И кто, если не настоящий поэт, которому дорог отчий край, родная земля, человек, живущий ее прошлым, постигающий настоящее, мечтающий о будущем, способен сложить эту песню о нашем прекрасном времени, о людях, движущих его вперед.

    Сергей Шевков именно такой поэт. Не радужный мечтатель, которого больше всего влекут формальные поиски, ложная романтика, а поэт-труженик, творческую биографию которого очень хорошо дополняет биография жизненная.

    Читаешь его стихотворение «Утро в Тикси» и на какое-то мгновение сам наполняешься ощущением радости созидательного труда:

                                   Ветрами, ветрами пробита тундра,

                                   Грузами, грузами забит причал.

 

                                   Здесь не на цыпочках: входит утро

                                   В царство сползающих одеял.

 

                                   Стерта граница меж поздно — рано:

                                   Сутки грохочут,

                                                               басят,

                                                                         спешат.

                                   Здесь неуемной работой кранов

                                   В августе сон до предела сжат.

    И вот то, что трудно придумать. Это нужно пережить самому:

                                   Здесь в навигацию сходни да трюмы,

                                   А не любимые снятся парням.

    Книга «На Лене-реке», вышедшая в конце прошлого года в издательстве «Современник», открывается этим стихотворением. Это — четвертый поэтический сборник автора (три вышли в Якутске), но для него он самый ответственный. Книга вышла в серии «Первая книга в столице». Читательская аудитория уже более широкая и, можно сказать, даже несколько избалованная... Но настоящая поэзия всегда находит свой путь к сердцу читателя, любящего ее. Нашли его и стихотворения С. Шевкова. Да и как не полюбить их, если они о самом главном для каждого человека: о жизни, о радости ее.

    Ненавязчивы поэтические мотивы С. Шевкова, да и сам автор не стремится быть оригинальным, для него главное, чтобы читатель понял его, стал единомышленником. А разве так не будет, когда прочитаешь то же стихотворение «Утро в Тикси»? Оно ведь своего рода программное в творчестве автора. Здесь сразу угадывается творческая манера С. Шевкова. Напряженность строки, своеобразная ритмика, напоминающая собой размеренный удар молота, мускульная весомость слов — все это помогает передать рабочую атмосферу, настоящую романтику повседневных будней, не голубовато-риторичную, а романтику труда — нелегкого, но так нужного людям.

    Вся книга наполнена глубоким смыслом жизни. Конечно, в ней прежде всего биография конкретного лирического героя, в характере которого хорошо угадывается сам автор, но в то же время — это художественная биография нашего времени. И когда читаешь: «Хочу, чтоб стих мой принят был к печати, как до зарезу нужная деталь», понимаешь, что эта некоторая угловатость идет от той же глубины души, когда словом нельзя фальшивить и пишется так, как думается.

    Понимаешь и резковатость, с которой лирический герой отвечает всем тем, кто едет на Север за длинным рублем, и только «свои края зовут материком»:

                                   Нам,

                                           выросшим на Лене и на Яне,

                                   Пора бы рявкнуть с прямотою всей:

                                   — Да что мы, наконец,—

                                                                               островитяне,

                                   Живущие за тридевять морей?!

    С. Шевков имеет право сказать: «С якутской у нас пропиской и судьбы, и паспорта». Он родился на Алдане, прошел нелегкий трудовой путь: был шурфовщиком, слесарем, грузчиком, пекарем. Как сын и гражданин своей суровой, но в то же время и прекрасной земли, он хочет, чтобы и другие увидели ее истинную, настоящую красоту, а не только экзотику, которая с сегодняшним Севером ничего общего не имеет.

    Не надо думать, будто бы автор замыкается в узких рамках местного. Как раз, наоборот. Он не чувствует ограниченности в расстояниях, потому что у всех советских людей одна Родина — великая и неповторимая:

                                   Пусть мне не сладить с километрами,

                                   Но, житель северной земли,

                                   Я все же слышу, как под ветрами

                                   Шумят донские ковыли.

    Лирический герой С. Шевкова тонко чувствует красоту тундры. Стихи его о Якутии — это взволнованный монолог нашего современника, который достиг космических высот, обжил земные пространства, но не разучился удивляться прекрасному в повседневности. Автор умеет передать эту природную первозданность и неповторимость. Часто ему достаточно нескольких слов, чтобы создать поэтический образ, который навсегда останется в памяти. Например, в стихотворении «На Лене-реке»:

                                   Потревожив чащобы

                                                                      извечную сонь,

                                   Я вхожу налегке

                                                               в синий-синий распадок

                                   И таежное утро

                                                            беру на ладонь...

    А разве можно остаться равнодушным к рисунку «Весеннего ливня»? Здесь вся гармония природы, ее своеобразная музыка, наполненная дождевой свежестью, ударом о землю тугих струй воды:

                                   А ливень,

                                                  буйный и лукавый,

                                   Загнул повыше рукава

                                   И недоношенные травы

                                   Косил,

                                               и падала трава...

    С. Шевков умеет быть первооткрывателем в повседневном. Но он не только открыватель, но еще и исследователь. Характеров людей, их поступков — нашей непростой жизни. Все это идет от стремления углубиться в явления, понять их диалектику. Потому прошлое, настоящее и будущее в книге взаимосвязаны. Это одна цепь логического познания мира.

    Понимаешь авторскую гордость, более того, восхищение, когда он обращает свой взор к тем, кто несколько столетий назад в глухой тайге зарождал новую жизнь. Конечно, был и царизм, было и угнетение, но был и русский народ, который стремился обжить необжитые земли и опыт свой передать другим. «Якутск», «Землепроходцы», «Беринг в Якутске» — все это маленькие поэтические странички, которые становятся историческими документами.

    Пишет С. Шевков и о детстве, которое для его поколения не было радостным. Шла Великая Отечественная война. Эхо ее врывалось и в детские сердца. «Улица детства» — это то стихотворение, которое точно передает пережитое. Улица, признается автор, «взяла мое воинственное детство на грубую, шершавую ладонь». И сегодня он помнит ее, потому что это память, святая память, которая родила любовь к жизненным истокам.

    Новыми гранями своего таланта поэт открывается в стихотворениях о любви. Ошибочно было бы полагать, что все из них равноценны в своих художественных отношениях, здесь, как и в самой жизни, настоящее чувство долго созревает, прежде чем самовыражается (искусственные мотивы, книжность чувствуется в стихотворениях «И снежок...», «Молчат миры, загадочно лучась...»). Но важно другое — сама позиция автора, лирический герой которого не только любит, но и требователен к самому себе, он не забывает, что истинное чувство никогда не должно утрачивать своей красоты.

    В таком ключе и написано стихотворение «Все вышло не так, как надо...» Счастья, казалось бы, нет: «Другая сынка родит мне, похожего на меня». Да и у нее своя жизнь: «Ты дочку родишь другому, похожую на тебя».

    Но так ли это? Ведь в любви надо жить не только сегодняшним днем, но и будущим, нужно научиться мечтать:

                                   Когда же с каким-то ветром

                                   Они улетят от нас,

                                   Их руки — я верю в это —

                                   Сплетутся в рассветный час.

                                   Им станет чужда разлука,

                                   Им хватит судьбы одной...

                                   И будем качать мы внуков,

                                   Похожих на нас с тобой.

    ...Простым землянином предстает перед читателем Сергей Шевков в книге «На Лене-реке». И отрадно, что его сопричастность всему земному дает силы в творчестве, а в нашей душе откликается огоньками искренности, доброты.

    /Полярная звезда. Якутск. № 2. 1975. С. 118-120./

 

 

 

 

                                               ВОЛШЕБСТВО ПОЗНАННОГО МИРА

    [* И. Гоголев. Ищу волшебный подснежник. Стихи. Пер. с якутского. Москва, «Современник», 1974.]

    Всесоюзному читателю Иван Гоголев знаком больше всего как автор поэтических сборников «Ягель в инее» и «Письмена на бивне мамонта», которые вышли несколько лет назад в Москве. И вот новая встреча. Издательство «Современник» в серия «Новинки «Современника» выпустило книгу «Ищу волшебный подснежник».

    С автором уже встречаешься, как со старым знакомым: общение с ним принесло немало радостных минут. В то же время каждая такая новая встреча питает сознательное желание в таланте полюбившегося поэта найти новые грани, которые ранее или не были раскрыты, или в лучшем случае показались только наполовину.

    Дает ли сегодняшний И. Гоголев право на подобное восприятие его творчества? Думается, да. Ведь несмотря на то, что в последние годы он успешно работал в драматургии и даже заявил о себе как интересный прозаик, автор романа «Черный стерх», в сути своей по-прежнему остался поэтом. Поэтом в душе, поэтом по призванию. А поскольку поэзия — это и есть удивление прекрасному, настоящий поэт не может не совершенствовать свое мастерство. Но там, где новые открытия, там и развитие творческой индивидуальности. Лирика дополняет романтик, поэта-публициста — философ-аналитик.

    Как и у каждого автора, у И. Гоголева немало стихотворений «программных». Но отрадно то, что они всегда звучат ненавязчиво, свежо, чувствуется, что поэт говорит о том, что наиболее близко и дорого ему, что идет из самой глубины души. Именно в таком плане написано и стихотворение «Спасибо, Север!», открывающее сборник.

                                                             Спасибо, милый край родной,

                                                             Суровый край Союза,

                                                             За то, что вырос я стальной.

                                                             Как язычок хомуса...

    Искренность, щедрость души и желание во что бы то ни стало и другим поведать о том, что для тебя стало постоянным, что вошло в твое сознание с детства. И мы читаем о едком дыме костров, которые спасли от комаров, о ручейке — он утолил жажду, читаем а понимаем, что это — очень большая, самая чистая любовь, когда ты становишься маленькой частицей окружающего мира, когда ты живешь его первозданностью, и ежечасно, ежеминутно постигаешь красоту его, неповторимость и каждый раз становишься чище, лучше.

                                                             Я до глухой кончины буду

                                                             Промазав солнцам, как рассвет.

                                                             Во мне, как ожиданье чуда,

                                                             Любовь —

                                                             Родной земли завет.

    Строки эти из другого стихотворения, которое называется просто, а вместе с тем значимо — «Люблю». Люблю родную землю, ее людей, люблю черноглазых девушек-северянок, а вместе с тем — люблю свою Родину. Сюжетно оба стиха перекликаются между собой, но это не повторение. Связь здесь иного плана, связь внутренняя, когда каждое новое стихотворение как бы продолжает предыдущее, и сборник становится настоящей книгой поэзии, объединенной общим авторским замыслом. А сборник «Ищу волшебный подснежник» и есть книга — большая по своему замыслу, огромная по охвату тем. Конечно, главная тема, как мы увидели уже, тема  Родины.

    Перечитывая стихи И. Гоголева, нельзя не возвращаться к стихотворению «Пляски стерхов». В нем, как ни в каком другом произведении поэта, очень хорошо чувствуется национальный колорит. Думается, что достаточно прочитать только эти несколько строф, чтобы уже иметь представление об их авторе — тонком лирике, видящем мир во всем многообразии его красок, и в то же время, постигающего неразрывную связь явлений:

                                                             У озера, у чистых вод,

                                                             В лучистых травах нежных

                                                             Не девы водят хоровод —

                                                             Семь, стерхов белоснежных...

                                                             Когда мне говорят о зле

                                                             На этом божьем свете,

                                                             Я вижу: ходят по земле

                                                             Семь стерхов на рассвете.

    Именно в общении с природой, в постижении ее красоты лирический герой И. Гоголева открывает самого себя, и окружающий мир для него становится лучше и прекраснее, расширяются его горизонты, забываются мелкие обиды и ссоры, и сама жизнь — это уже наполненная до краев чаша добра, света и любви. «Я живу в ладу с землею, солнцем, небом, облаками. Зиму, лето золотое я привык считать друзьями», — так говорит поэт о себе. И это может сказать любой из нас, потому что каждый, если полюбит землю, становится настоящим человеком. Он как бы рождается заново.

    «Природа», «Таежные кукушки», «Час рассвета»... Все это о родных местах, все это радует, наполняет сердце светлым лиризмом. И ты сам уже долгое время живешь в мире образов, которые создал поэт, ты постигаешь красоту его мира. И вместе с автором в который уже раз задумываешься над такими вечными понятиями, как любовь к земле, преданность к ней, чувство национальной гордости. Природа — это мир, в котором вольнее дышится, спокойнее живется, и, конечно, очень хорошо мечтается. О волшебном подснежнике, например, ведь, если верить, цветок этот может прибавить сил: «Найду, верь слову моему, — я говорю жене. — И подарю цветок тому, кто крепко верил мне!».

    Цветок настоящей поэзии дарит читателю И. Гоголев. Он восславляет родной Север, а восславляя его, искренне говорит о Родине в целом. Характерно то, что он, как и каждый настоящий поэт, не замыкается в рамках местного, он смотрит на мир глазами человека страны Советов, кругозор которого способен охватить жизненные явления во всей их широте и глубине.

    Суровую отповедь И. Гоголев дает тем «друзьям» из-за границы, кто с «сожалением» говорит о малых народностях, не хочет понять того, что сегодня они равные среди равных и достигли мирового уровня развития культуры. Гордо звучат слова, гордо и значимо:

                                                             А вы померьте душу мне,

                                                             Кто над моей судьбою стонет!

                                                             В ее бездонной  глубине

                                                             Ваш глупый небоскреб утонет.

    Конечно, поэт возвращается и к прошлому своего народа. Но делает он это для того, чтобы лучше, проникновеннее понять те изменения, которые произошли за годы советской власти. «Я на тебя гляжу без слез, мое убогое жилье: трахома и туберкулез — все достояние твое», — говорит он о юрте. И сразу понимаешь, чувствуешь, что старина может быть разной. То, что отжило свой век, должно навсегда уйти из памяти. Остается только то, что говорит о национальной душе якута, о его культуре. Это старинные танцы, звуки хомуса на рассвете и традиционный летний хоровод девушек:

                                                             Птицей мчись по синим высям.

                                                             Смех из сердца высекай,

                                                             Голубым плещи кумысом,

                                                             Древний праздник эсекай!..

    Хорошую, добрую книгу написал И. Гоголев. Страницы ее — это песнь тому, что дорого, это выражение чувств нашего современника, вставшего в полный рост над миром, познающего его глубины, открывающего тайны. Поэзия И. Гоголева расцветает ярким северным цветком на небосводе нашей литературы, и излучения от него идут далеко от родной автору Якутии.

    Николай Старшинов, он написал предисловие к книге, правильно замечает, «с историей, культурой родной стороны, с характером нации знакомят читателя его стихи, в которых легко уживаются и сказочные мотивы, и причудливая фантазия, и суровая реальность: нелегкий труд охотников, рыболовов и алмазников...

    Над переводами стихов поэта работала большая группа московских литераторов: В. Павлинов. А. Балакина. А. Медведев. В целом они тонко передали звучания произведений автора. Вместе с тем, хотелось бы сделать и замечания. Часто переводчики не пытаются подобрать нужное слово, а берут то, которое сразу вспоминается. Так, в интересном стихотворении «Природа» лирический герой по воле переводчика говорит о себе: «Но и я не из уродов». Конечно, слово «урод» здесь не уместно.

    Плохо звучит и перевод стихотворения «Ленские  столбы»:

                                                             Откуда бы ты ни приехал.

                                                             Каких ни вкусил бы красот

                                                             (подчеркнуто мной — А. М.).

                                                             Ты будешь стоять изумленно,

                                                             И возглас восторга замрет...

    ... На суровой, прекрасной и нежной земле рождены стихи И. Гоголева. Землю эту нужно полюбить особой любовью, той любовью, которая приходит с годами, и навсегда остается в сердце. И об этой любви нельзя не говорить, нельзя не петь. Она подсказывает душе радостные, светлые мелодии, в которых «неугасимая жажда познания» и мира, и людей.

     А. Мартинович

    /Полярная звезда. Якутск. № 1. 1976. С. 114-115./

 

 

    Александр Мартинович

                                                         МЫСЛЕЙ И ЧУВСТВ ЧИСТОТА

    [Улуро Адо. Растопленные снега. Пер. с юкагирского Б. Сиротина. «Современник». М., 1975.]

    Когда начинается настоящая поэзия? На этот вопрос однозначно никогда не ответить, да и вряд ли нужно это делать. Важно помнить другое: поэтом хорошим, современным не может быть человек не искренний, не щедрый душой, не открытый сердцем. Только тот, кто чувствует себя частью человечества, для кого радости, тревоги и заботы всех землян — свои собственные, может возвыситься до настоящей поэзии.

    Именно к таким художникам слова и относится юкагирский поэт Улуро Адо, который в прошлом году выпустил в издательстве «Современник» новую книгу «Растопленные снега». Сборник этот — наилучшее подтверждение того, как настоящая поэзия переходит национальные границы, покоряет расстояние и пространство и становится одинаково близкой и понятной людям, говорящим на разных языках.

    Нет, это не высокие слова, которые часто сами по себе начинают звучать, когда говоришь об авторе, чем-то близком тебе (а таким поэтом мы и считаем У. Адо). Просто, это тот случай в литературе, когда поэт уже в самом начале своего творческого пути обретает популярность, находит своего лирического героя, а вместе с ним и своего читателя.

    Так кто же он, сегодняшний лирический герой Улуро Адо? Он — наш современник, сын — Севера. О своей любви к отчему краю, как частице любви ко всей Советской Родине, искренне говорит он в стихотворении «Земля»:

                                                             Вы знаете ли край,

                                                             Где в зимнем небе мглистом

                                                             Мерцают ручейки, смерзаясь

                                                                                                             на бегу,

                                                             И  быстрые  следы,

                                                             Подобно палым листьям,

                                                             Чеканны на снегу,

                                                             Чеканны на снегу.

    Мне почему-то казалось, что я хорошо знаю этот край. Но перечитал У. Адо и почувствовал: чтобы по-настоящему понять душу народа, живущего здесь, его обычаи — мало не только нескольких месяцев, но и годов. Читаю дальше «Землю», и уже наяву вижу образ милой родины, созданный автором:

                                                             Впервые в том краю, морозом опаленным,

                                                             Узнал я, как  сладка весна

                                                                                                          в хмельном чаду.

                                                             Когда кричит во тьме дрожащий

                                                                                                                      олененок:

                                                             — Ты не дрожи, земля.

                                                             А то я упаду!

    У. Адо умеет создавать образы зримые и пластические, в которых много света, чистоты. Все сливается воедино: и закат, сотканный из лучей заходящего солнца, и аромат морозного, до того настывшего воздуха, что перехватывает дыхание, и серебристый иней, покрывший спины оленей. На какое-то мгновение ощущаешь себя причастным к делам оленеводов, и видишь «как с милою землей целуются олени, целуются всю жизнь — так в землю влюблены».

    Так как же должен любить эту землю человек? И эта любовь к родной земле у У. Адо звучит долгой мелодией: в которой слышатся то возвышенные, то чуть приглушенные аккорды. Песнь становится более суровой и сдержанной, когда он вспоминает прошлое и вместе с лирическим героем посещает стойбища, заглядывает на древние холмы, покосившиеся остовья яранг.

    Углубляясь в прошлое своего народа, поэт воссоздает картины его быта, он чувствует дыхание самой земли, он знает, что стоит прислушаться и в «промерзшей почве дрогнут корни. И песни предков оживут». Нет, это не воспевание патриархальщины. Прошлое ушло безвозвратно, и не найдешь такого человека, который желал бы его возвращения. Но полностью отрицая прошлое, не беднеем ли мы душой, не скудеем ли сердцем? Не становимся ли рациональнее в своих чувствах и поступках? Ведь суровый двадцатый век наступает на человека, он «давит» на него массой информации, техникой... И когда я читаю эти строки У. Адо:

                                                             И там, где смотрит стойбищ сирых

                                                             Окаменевшая  беда,

                                                             Я верю, племя юкагиров

                                                             Свои достроит города, —

    понимаю, что в городе этом найдется место и русским, и белорусам, и украинцам — представителям любой национальности и народности, но город этот чем-то должен отличаться от своих появившихся собратьев. Так просто, а вместе с тем очень современно решает поэт один из важнейших вопросов нашего времени: взаимоотношение человека и окружающей среды, по-своему подходит он к процессу урбанизации.

    И все же У. Адо по-прежнему поэт тайги, оленеводов, певец их труда и нелегких повседневных будней. Вот почему и картину сегодняшнего времени он передает через восприятие охотника: «Старик-юкагир положил под голову спидолу. Слушает стук сердца всемирной жизни». У него еще особенно свежи впечатления детства. И в стихотворениях оживает увиденное, то, что издавна сопутствует юкагиру в его жизни.

    Не случайно свои лучшие произведения У. Адо пишет на так называемом местном материале. Еще раз перечитаем его стихотворение «Олененок», и при некоторых следах влияния других поэтов (вспомним хотя бы это: «проплывают в небе не созвездья, а рога отцовы не спеша», близкое раннему С. Есенину), заметим свое, другими не увиденное и не воспетое:

                                                             Только маму знает олененок,

                                                             Он отца не видел никогда.

                                                             И в глазах, по-детски удивленных,

                                                             То снега, то вешняя вода.

    Это — красота жизни, та первозданность, ощутить которую может только человек очень наблюдательный, чуткий ко всем проявлениям прекрасного в природе, художник, поэзия для которого начинается не за письменным столом, а в тайге, среди друзей-оленеводов и охотников.

    Конечно. У. Адо знает, что край его суровый. Но на то он и настоящий поэт, чтобы показывать жизнь такой, какая она есть, не упрощая человеческих отношений, не приукрашивая будней. Есть у него стихотворение «Последняя спичка», в котором правда жизни выступает на первый план:

                                                             ...Об этом ты потом расскажешь

                                                                                                                      страстно

                                                             Друзьям в своем уютном уголке,

                                                             Но разве кто поймет,

                                                             Как было страшно

                                                             Стоять с последней спичкою

                                                                                                               в руке!..

    Говоря о сегодняшнем творчестве поэта, не трудно заметить, что он в основном причастен к традиционным темам. Воспевание природы, любовь к родному краю, сыновьи чувства к матери. Только в конечном итоге, важно не то, о чем говорит автор, а как он это выражает, с чем идет к читателю, насколько высоко его мастерство.

    Хотелось бы, чтобы поэт в дальнейшем расширил свои поэтические горизонты, более внимательно присматривался к нашей действительности. Нет предела в познании мира, нет предела и в отражении его в поэзии. Например, в одном из стихотворений читаем: «Город в памяти каждою веткой, каждым листиком малым живет». Это — о годах учебы. Конечно, и они должны подсказать темы для будущих произведений.

    Книгу «Растопленные снега» перевел на русский язык Борис Сиротин. Чувствуется, что переводчик требовательно отнесся к своей работе. Но хотелось, чтобы и сам автор, и Б. Сиротин внимательнее отбирали произведения для очередных книг. Тогда бы не было ненужных повторов интонаций, не прошли бы в книгу стихотворения слабые, маловыразительные, в которых не чувствуется авторская индивидуальность, его творческое «я». Вот концовка одного из  них:

                                                             Уж неделю

                                                             Как жерди яранги скрипят,

                                                             Псы томятся,

                                                             Тоскуя и воя.

                                                             Но пробился сквозь вьюгу

                                                             Твой ласковый взгляд,

                                                             Встало солнышко

                                                             Над головою.

    И далее: «Это солнце высокое я пронесу в темном небе любой непогоды!». Все-таки здесь явная поэтическая натянутость.

    Поэт молод. Его недавно приняли в Союз писателей. Он, успел выпустить несколько книг стихов и рассказов для детей. «Но нетронутый лист белой тундры лежит передо мною,» — искренне говорит о себе У. Адо. Тундра эта — его колыбель, причал его поэзии. Его громадная тема, которой посвящено самобытное его творчество.

    /Полярная звезда. Якутск. № 3. 1976. С. 94-95./

 

 

                                                    СЕРДЦЕМ ЛЮБЯЩЕГО СЫНА

    [И. Артамонов. Солнце на лыжах. Перевод с якутского. М., «Советский писатель». 1976.]

    Поэт тонкого лирического настроения, способный улавливать самые нежные проявления души своего героя, Иннокентий Артамонов нашу советскую действительность, повседневные дела людей, в большинстве своем северян, показывает через природу. Именно она в лучших произведениях И. Артамонова является мерилом человечности в характере конкретной личности. Ведь по тому, как человек относится к родной тундре, степям, тайге, можно легко узнать, что у него на сердце, чем живет он сейчас и какие у него мечты.

    Новая книга поэта «Солнце на лыжах» — еще одно подтверждение верности поэта единожды избранному курсу. То, что тревожило И. Артамонова в последние годы, чем жил он, о чем думал — все это вылилось в сокровенные строки любви к отчему краю, где своя, особенная красота, свое тепло человеческих сердец. Именно тепло, и это хочется подчеркнуть еще раз, потому что в творчестве И. Артамонова, одного из многих талантливых якутских поэтов, особенно отчетливо видится человеколюбие, тот сплав души и сердца, который всегда позволяет смотреть на вещи в их диалектическом понимании.

    В стихах И. Артамонова есть атрибуты, свойственные всем поэтам-северянам. Здесь и лютые морозы, дыхание которых, кажется, исходит из строк, и величественная тайга, по-прежнему сохраняющая свои вековые тайны, и нежная полярная ночь. Чтобы увидеть эту первозданную красоту во всех ее тонкостях, надо родиться в этих местах. Приезжий человек, пусть и гостящий долго, за экзотикой повседневности не увидит главного — человеческих судеб, людей, которые в постоянных буднях, может быть, иногда и забывают о самой красоте, потому что у них немало забот чисто житейского плана: нужно делать все, чтобы преображать край холодных снегов.

    Главная ценность для И. Артамонова — человек. Вслушаемся в строки его стихотворения «Ты спросил про Якутию», которым открывается книга.

                                                         Ты  спросил про Якутию,

                                                                                                       край мой родной,

                                                         Про алмазы, пушнину

                                                                                                  и золото наше,

                                                          Про трескучий мороз

                                                                                               и неистовый зной,

                                                          Но забыл о богатствах дороже

                                                                                                                        и краше.

                                                          Но про жизнь и людей ты спросить

                                                                                                                         позабыл,

                                                          Про большие умы

                                                                                          и великие души.

                                                          Чтобы нашу Якутию ты полюбил,

                                                          Приезжай к нам и сам посмотри

                                                                                                                  и послушай.

                                                            (Пер. Г. Ходосова)

    Человек-северянин, пусть не всегда как реальное лицо, но все же зримо присутствует а строках поэта. Читаем ли мы о первом снеге — «душа чиста, как первые снегам, любуемся ли коротким, но жарким летом, возвращаемся ли в золотую осень (а здесь она и впрямь золотая!) — мы чувствуем то, что чувствовать может лирический герой нежного сердца и богатой души.

    За семь лет, прошедших с того дня, когда я открыл для себя якутскую литературу, у меня собралась довольно большая библиотечка произведений, в которой немало прозаических книг, но все же больше поэтических. Видно, поэзия все-таки лучше раскрывает душу того или иного народа, ибо только ей свойственна возможность, казалось бы, невозможного — в нескольких ярких строках создать рисунок глубоко национальный, через который видится жизнь в ее кипении и красках. Сравнивая сборник И. Артамонова с книгами других авторов, вышедшими до этого в Москве (о некоторых из них я уже писал на страницах «Полярной звезды»), нетрудно заметить, что поэтическая тропа его хотя и не всегда нехо­женая, но приметная. Идет он по ней осторожно, внимательно приглядываясь к тому, что делается вокруг, а тот, кто немало видит, о многом может и рассказать. Образы становятся зримыми, осязаемыми, они как бы оживают на бумаге.

    Кто, например, из якутских поэтов не писал о ночи на реке! Здесь, казалось бы, трудно сказать что-то новое, другими не увиденное, но читаешь «Ночь на Индигирке» И. Артамонова и понимаешь, что настоящий поэт всегда в чем-то первооткрыватель, он замечает то, чего не смогли увидеть другие:

                                                          Дремлет-спит в тишине Индигирка —

                                                                                                                            река.

                                                          Словно заячий пух у нее одеяло.

                                                          (Здесь и дальше выделено мною — А. М.).

                                                          У нее, Индигирки, притоков немало:

                                                          Пораскинулись, будто у лося  рога.

                                                             (Пер. Г, Ходосова).

    И дальше:

                                                           «Синий Север ночной обнимает она.

                                                            Ты целуй его нежно, никто не услышит!».

    А как хорошо говорится о полярной березе!

                                                             Стоишь под снегом ледяной страны,

                                                             Дрожишь и гнешься под метелью

                                                                                                                        зимней...

                                                             Березонька! Кого ты ждешь, скажи мне?

                                                             Какие грозной ночью видишь сны?

                                                              (Пер. В. Павлинова).

    Богат в его стихах национальный колорит, и благодаря этому читатель хорошо видит своеобразие жизни якутского народа.

                                                             Такую красоту где видел ты?

                                                             Бег табуна горяч, а топот звонок,

                                                             И, наклонясь, лукавый жеребенок

                                                             Целует в губы нежные цветы.

                                                                  (Пер. В. Павлинова).

    У И. Артамонова северный цветок «ручонками» машет навстречу солнцу, которое «рыжий чуб из-за леса» поднимает, а лиственницы зимой «вырядились в шубы, валенки, ушанки». Все это настолько точно сказано, что в мыслях переносишься за тысячи километров и, вдыхаешь северный воздух, настоечный на запахах тайги, солнца, видишь этого лукавого жеребенка, а ранней весной с нежностью смотришь, как «на буграх подснежники цветут».

    Любить родной край, народ, в котором для тебя сотни, тысячи друзей, братьев и сестер, — будто бы все это давно привычно. Достаточно только подать тебе голос, как люди, до этого совсем незнакомые, придут на помощь, примут участие в чужой для них судьбе. Но в то же время любовь эта, пожалуй, самая трудная и ответственная. Ее можно сравнить и с нежностью матери к ребенку, и со словами, которые единожды говорит парень девушке. Как всегда бывает в подобных случаях, ее очень трудно высказать. Здесь должно говорить сердце человека, сердце поэта. У Артамонова много замечательных, идущих от сердца слов-признаний. Прежде всего это признание в любви к Родине.

    Стихотворение И. Артамонова «Солнце на лыжах», которое и дало название сборнику, видится нам лучшим его произведением о Родине. Именно о Родине, хотя, на первый взгляд, в нем воспевается сама природа. Природа становится у автора тем объектом, через который параллель проходит к понятиям, более возвышенным. Солнце на лыжах... Прекрасный образ!

                                                             Охотник-солнце, ты устало от погони,

                                                             Сними же лыжи — хочешь малость

                                                                                                                           отдохнуть?

                                                             Пока ты снова не пустилось в долгий

                                                                                                                             путь,

                                                             С вершины гор на мир взгляни из-под

                                                                                                                               ладони!

                                                                (Пер. Г. Ходосова).

    Отсюда уже полшага, чтобы высказать любовь к родному языку: «О язык мой родной, ты гремишь, как полярное море, катишь слово широкой волной... Ты звенишь, словно вешняя синь надо мной в золотистом от солнца просторе» [пер. Г. Ходосова).

    Если говорить о переводах, сделанных В. Павлиновым, Г. Ходосовым (несколько стихотворений перевел С. Гринин), то им принадлежит немалая заслуга в том, чтобы И. Артамонов в полный голос «заговорил» по-русски. В лучших стихотворениях сборника чувствуется умение переводчиков сохранить особенности оригинала, тонко передается национальное своеобразие поэзии автора.

    В то же время встречаются просчеты, которые в равной степени можно отнести как к самому автору, так и к переводчикам.

    Первое, что бросается в глаза при внимательном знакомстве со сборником, это повторение тем некоторых стихотворений, поэтому улавливаются уже знакомые мотивы, появляются одинаковые сравнения (например, три произведения посвящены Якутии. Кроме уже названного «Ты спросил про Якутию» помещены «Зима Якутии» и «Моя Якутия»). Еще примеры. Рядом стоят стихотворения «Ночь над Леной» и «Полярная ночь», во многом похожи «Первый снег» и «Встречаю первый снег».

    Не украшают сборник и сравнения-близнецы: «как белый лист неначатой тетради, сверкает тундра — выпал первый снег», «снег для него [горностая — А. М.] — бумаги лист в тетрадке непочатой», «на белый луг неслышный снег садится, как на бумагу легкие стихи»...

    Встречается и явное смысловое несоответствие образов. Когда И. Артамонов говорит о зиме в тайге, он пишет: «Да раскидает лапами нетронутый сугроб зайчишка, маленький шалун, снежок швыряя белый».

    Вряд ли отнесешь к поэтическим находкам и подобное: «чай рдеет на огне», «и цветы огневые, ласкавшие взор, вмиг увяли, утратили цвет первозданный», «на лыжах шел под свист пурги, шел и не знал досуга», «зимой ломается береза от невозможного мороза».

    Эти недочеты тем досаднее, что «Солнце на лыжах» — первый сборник стихов интересного, самобытного поэта, изданный в переводе на русский язык в столице нашей Родины.

    Впрочем, кому много дано, с того и немало спрашивается. В целом книга Иннокентия Артамонова — хорошая поэтическая ласточка, прилетевшая в Москву из далекой Якутии.

    А. Мартинович

    /Полярная звезда. Якутск. № 4. 1977. С. 104-106./

 

 

    Александр Мартинович

                                                    ЗОЛОТИНКА - ДОЧЬ БЕЛОРУССИИ

    [В. Павлович. Золотника. Очерки. Минск, «Беларусь», 1976.]

    Есть понятия, которые, войдя в нашу жизнь однажды, остаются там навсегда. Проходит какое-то время, и уже трудно подумать, что жил на земле, не зная магической силы такого понятия, такого слова БАМ. Байкало-Амурская магистраль... Стройка столетия, школа мужества, кузница формирования человеческих судеб и характеров. Откроешь свежий номер газеты — сразу же ищешь глазами оперативное сообщение оттуда, с переднего края борьбы за коммунизм. Смотришь программу «Время» и волнуешься: какая там, на БАМе, погода?

    Неважно, кем мы работаем и где живем, важно, что сердцем своим, душою мы всегда с людьми магистрали. Хочется побольше узнать о ней самой и о тех, кто уютные, теплые городские квартиры сменил на тайгу, кто поехал возводить города, у которых названия нет.

    Не случайно, что в последнее время появилось немало и художественных произведений, посвященных стройке. Это — стихи и поэмы, целые поэтические сборники рассказы и повести. Пишут их те, кто сам возводит магистраль, и писатели, журналисты, приехавшие на БАМ, чтобы воочию убедиться в мужестве ее людей. Дорожные зарисовки, репортажи, путевые дневники, очерки сегодня, думается, наиболее важны. Пусть они не всегда еще дают обобщенный портрет самого строителя БАМа, но в них, как правило, слышится пульс стройки, ее проблемы, решенные и нерешенные. Публицисты, говоря словами В. И. Ленина, пишут «историю современности».

    «Золотинка» — сборник очерков белорусского журналиста Владимира Павловича также написан, что говорится, по горячим следам событий. Автор летом 1975 года по заданию ЦК ЛКСМБ побывал на стройке. Его очерки, письма публиковались в республиканской периодике и прежде всего в газете «Вечерний Минск», где он работает.

    Небольшой таежный поселок Золотинка, где живут охотники и оленеводы, не случайно стал местом, откуда автор повел свой репортаж. Дело в том, что в 1975 году был сформирован первый белорусский комсомольско-молодежный отряд строителей БАМа. В него вошли 128 юношей и девушек из всех областей республики. Отряд возглавил главный механик гродненского завода строительных конструкций коммунист Анатолий Шимбаревич. Комиссаром ребята избрали шофера Минского автокомбината № 7 Николая Бондарева.

    Решением секретариата Центрального Комитета комсомола Белоруссии отряду было присвоено имя Героя Советского Союза Николая Кедышко, минского подпольщика, погибшего в годы Великой Отечественной войны от рук фашистских захватчиков. Будущих строителей провожали в далекий путь мать Николая Вера Павловна и сестра Надежда Александровна.

    Отряд в первых числах апреля высадился на юге Якутии, рядом с холодной 60-й параллелью. На первом же собрании были определены задачи — строить крупный жилой поселок и железнодорожную магистраль. Поселок должен был возникнуть рядом с Золотинкой, и за ним решили оставить прежнее название.

    Сегодня это уже история, ибо прошло два с лишним года, а на БАМе время расписано буквально по часам. Тем более приятно вернуться на несколько месяцев назад и, перевернув страницы книги, узнать, как же было там, на стройке, когда начали работать посланцы Ленинского комсомола Белоруссии. Автор, как бы предвидя такую заинтересованность читателя, подробно знакомит со многими первопроходцами. На всенародной стройке белорусы, приехавшие сюда по комсомольским путевкам, лишь представители одной из 71 национальности СССР, прибывшей на БАМ.

    «Поезд идет на восток» — первая глава этого волнующего документального повествования. Отходит с перрона минского железнодорожного вокзала очередной поезд, идущий на БАМ, едет пополнение к тем, кто отправился раньше. Среди ребят и сам автор. Как правило, в дороге легко завязываются знакомства, и вот мы уже многое знаем о будущих бамовцах.

    Валерий Таранов...  Был на целине, «мужал на стройках легендарной Магнитки», «демобилизовавшись, пришел на минский завод железобетонных изделий, работал электриком. Там и познакомился с Евгением Павлюкевичем, Сергеем Вярвильским, Вячеславом Рачком и Георгием Акудовичем. Стали друзьями — водой не разольешь. И на БАМ решили отравиться вместе».

    Анна Пугач, окончив минское ГПТУ № 53, работала в стройтресте № 1 штукатуром. Девушка рассказывает: «Я счастлива, что еду на БАМ. Горжусь довернем комсомола...»

    Вера Агафонова говорит стихами: «Заочно можно кончить институт, а БАМ заочно — не построишь».

    Десятки имен, фамилий... В. Павлович хорошо знает: каждый человек — индивидуальность, рассказать об этих мужественных ребятах — значит, навсегда запечатлеть в строках дыхание семидесятых годов, оставить потомкам собирательный портрет бамовского строителя. А он, строитель этот, смел и мужествен, не боится трудностей. Он мечтатель, отзывчив и трудолюбив, честен и прекрасен душой. Впрочем, если познакомиться еще поближе, Можно открыть в его характере и другие, не менее красивые черты. Но объять необъятное трудно, и автор говорит: «О каждом из них можно написать отдельную книгу. В ней было бы много ярких страниц, наполненных... романтикой ударного труда».

    На БАМе В. Павлович побыл «каких то два месяца», «но и за это время, — признается он — я прочел в Золотнике удивительную книгу ударного труда, мужества и романтики комсомольских сердец».

    Вот он — якутский меридиан (кстати, одна из глав книги так и называется): «В синем небе ослепительно сверкают снежные вершины сопок. Вокруг безбрежное море тайги. И кажется, будто кто-то волшебной рукой накинул на нее нежную синюю вуаль, что сливается на горизонте с небом. Внизу на отмелях стремительных рек белыми айсбергами застыли глыбы льдин, по склонам сопок бегут, спешат куда-то говорливые ручейки».

    Конечно, для коренных жителей видеть подобное привычно, как и читать о несметных богатствах этих мест. Но не надо забывать, что книга и первую очередь адресуется белорусскому читателю, для которого она станет своеобразной визитной карточкой Якутии, поможет лучше узнать край, его людей. Вот почему В. Павлович подробно и обстоятельно рассказывает об Алданском районе, о Нерюнгринском месторождении коксующихся углей. Но главная цель повествования — Золотинка, где 3 апреля 1975 года высадился первый десант белорусских комсомольцев. Приводятся выдержки из оперативного сообщения в газете «Байкало-Амурская магистраль», рассказывается о первой встрече с местным населением.

    Сразу чувствуешь, что у хозяев и приехавших общие интересы. Вот почему якуты и эвенки радушно встретили гостей, угостили ребят ужином, затопили баню. Так началась еще одна яркая страница дружбы советских народов, узы которой скрепляет БАМ. И когда в поселке был построен кинотеатр, ему дали якутское имя «Айхал» («Слава»). Комсомольцы взяли шефство над местной школой-интернатом.

    Штурм тайги продолжается. Комсомолия Белоруссии вписывает новые строки в историю семидесятых годов. Живет уже младшая дочь Белоруссии Золотника, строится город Нерюнгри, который еще не всегда отыщешь на карте. И, конечно, совсем уже недолго осталось ждать, когда по линии Тында — Беркакит пойдут первые пассажирские поезда.

    В книге есть такие строки: «Белоруссия и Байкало-Амурская магистраль. Их разделяют около десяти тысяч километров. Далеко? Да, если исходить из расстояния. Но и близко! Потому что тесные связи комсомола республики со строителями магистрали сокращают эти расстояния».

    Хочется добавить, что мероприятиями но шефству ЦК ЛКСМБ над БАМом предусмотрено ежегодно направлять туда с выступлениями лауреатов премии Ленинского комсомола республики — молодых художников, музыкантов, литераторов. Один из таких праздников литературы и искусства, проведенный совместно с Якутским обкомом комсомола, уже состоялся в Золотинке.

    Впереди — новые встречи, книги, которые будут еще написаны. Теперь же есть чудесная песня о Золотинке, автор которой — известный белорусский композитор, лауреат премий Ленинского комсомола и комсомола республики Игорь Лученок, картины, созданные молодыми художниками, побывавшими в Якутии, и сборник очерков Владимира Павловича.

    Хорошее начало положено.

    /Полярная звезда. Якутск. № 5. 1977. С. 115-117./

 

 

    Александр Мартинович

                                                        РЕКА НАРОДА – РЕКА ПОЭТА

    [И. Гоголев. Чайки над Леной. Книга стихотворений. Перевод с якутского Олега Шестинского. М., «Советский писатель». 1977.]

    У каждого народа есть географические названия, с которыми связано очень многое. Понятия эти на протяжении столетий являются символом могущества и красоты родного края, символом его богатой старины и постоянной молодости. Чаще всего — это большие реки или озера, на берегах которых издавна сосредотачивалась жизнь. Волга олицетворяет собой силу, первозданную красоту для многих народов России, у украинцев своя гордость — величавый Днепр, у бурятов — неистовая Селенга и «священное море» Байкал. А у якутов? У якутов — Лена, вдоль которой живут сильные, мужественные, душевно чистые люди.

    «Лена всех на свете родней, колыбель моих детских дней», — пишет поэт Иван Гоголев. Под этими простыми и вместе с тем очень значимыми, глубокими по своему содержанию строками, пожалуй, могут подписаться многие якутские литераторы. И признанные патриархи родной культуры, и представители среднего поэтического поколения, к которому принадлежит И. Гоголев, и, «новобранцы» последних призывов неоднократно признавались в любви к великой реке.

    Однако строки эти по-особому волнуют именно у И. Гоголева, потому что он, а не кто другой, взял на себя большую ответственность и необычную смелость посвятить целую книгу (именно книгу, а не сборник отдельных, пускай и очень удачных стихотворений) Лене. Получился глубокий, взволнованный поэтический рассказ о первозданной красоте родного края, состоялся разговор о его прошлом и настоящем, о его людях.

    Конечно, река Лена для И. Гоголева прежде всего олицетворяет Родину, нашу большую и необъятную страну, в которой единой семьей живут русский и якут, белорус к эвенк, украинец и юкагир — представители разных наций и народностей. Но он не ограничивает себя рамками этой, пускай и очень важной темы. Лена у И. Гоголева выступает как своеобразное мерило социально-этических качеств человека, по ее быстрому и сильному течению выверяет он и значимость своих жизненных идеалов, и четкость идейной, гражданской позиции, а истоки Лены — для него тот отправной пункт, то начало всех начал, от которого ведется своеобразный отсчет времени.

    «Чайки над Леной» — настоящая повесть в стихах, повесть, наполненная глубоким философским и общечеловеческим содержанием. Знакомясь с ней, прежде всего знакомишься с самой республикой, открываешь для себя души якутов, ближе узнаешь характер этого северного народа, знакомишься с традициями, начинаешь по-настоящему любить и понимать суровый и в то же время очень нежный край.

    Успеху поэта во многом способствует то, что он очень внимательно подошел к самому составлению книги, к компоновке ее отдельных разделов, выделяя в каждом из них самое главное, существенное, сосредотачивая внимание на какой-то одной теме.

    Вступление к книге — исповедь сердца человека и гражданина, в жизни которого настал тот важный, по-своему переломный момент, когда обязательно нужно выяснить свое отношение ко всему родному, близкому с детства.

                                                         Есть поверье: Лена-река —

                                                         дочь Земли и Неба... Она

                                                          родилась в глухие века,

                                                          древним солнцем озарена.

                                                          родилась в глухие века,

                                                          Я в легенду поверить смог,

                                                          свыкся с выдумкою людской, —

                                                          Лена, взяв на небе исток,

                                                          величаво течет землей.

    И. Гоголев здесь как бы не утруждает себя поиском необычных образов, внезапных сравнений, и все же стихи волнуют. Читая их, испытываешь ощущение, словно сам в это время находишься на ленском берегу, слушаешь шум волн, крики чаек, задумываешься о вечности и бесконечности бытия, о его диалектике.

    И. Гоголев предельно искренен, И доверчив одновременно. Поэтому сказанное им воспринимается близко и полно, а читатель сразу же становится единомышленником автора.

    Величавость Лены — это величие природы, которая каждый раз волнует и тревожит по-новому. Лена... Вокруг нее издавна собиралось все живое: «И загадочен, и силен мамонт был, потому что там дух реки величавый он постигал, бродя по лесам». «Совесть Лены, как снег, бела. В сонм великих Лена вошла...» И поэт обращается к читателю: «Современник мой, в свой черед ты. как Лена, стремись вперед». У него есть все основания сказать:

                                                          Не задержится ни на час

                                                          трус на Лене-реке моей...

                                                          Если камень здесь, то алмаз;

                                                          если друг, го до смертных дней.

    А вот утверждение: «В мир приходят с Лены-реки лишь поэты и смельчаки». В этих строках хотелось бы отметить понимание поэзии в самом широком смысле этого слова. Ведь поэт—не только тот, кто пишет стихи. Поэтом с полным правом может назвать себя и охотник, умеющий читать книгу тайги, и рыбак, радующийся красоте волн и восходу солнца...

    Поистине понятие поэзии объемное. И ее, эту поэзию жизни, раскрывает автор, когда отдельные разделы книги посвящает разным порам года. Весна, Лето, Осень, Зима... Но взяты они не изолированно, не обособленно, а в отношении к гордой Лене, к красавице Лене, поэтому главы так и называются: «Весенняя Лена», «Летняя Лена», «Осенняя Лена», «Зимняя Лена». Именно здесь, в этих разделах индивидуальность И. Гоголева-поэта (сразу же отметим и большую работу, проделанную переводчиком О. Шестинским) раскрывается своими лучшими чертами: богатством образов, точностью метафор, близостью лучшим традициям фольклора и вместе с тем отточенным мышлением, когда высказывается только самое главное, существенное, несущее в себе значимую идейно-художественную нагрузку.

    Обратимся к самим стихам, почувствуем музыку строк. Поначалу посмотрим на весеннюю Лену, когда «гулко лед несется, в сердце отдается». Видите?! — «Вот глаза подснежник приоткрыл, доверчив. Потянулся малый стебельком до хруста, снег пронзил подталый, распушился густо...», а рядом только что рожденный жеребенок: «Он шагает шатко, набирая силы, воздух пахнет сладко выменем кобылы».

    А разве менее прекрасно ленское лето?! «В ленских краях грянь, ысыах, пляской и песней высокой, там собралось племя берез в пламенно-нежном осохай».

    Осень — пора свадеб и время приготовлений к зиме: «Листья облетели в роще, замерла трава, но, как стражи, кружат в роще все тетерева. В их хвостах играет ветер... Я сравнить берусь: этот хвост тетеревиный с виду как хомус».

    Воспевает поэт зиму, а в сердце весна: «Веря в ласку, тепло, мечту, людям петь в моей стороне не про вечную мерзлоту — о цветущей вечной весне».

    Уже даже по этим отрывкам не трудно себе представить, насколько внимателен И. Гоголев к созданию образа, а вместе с тем и к словесному обрамлению мысли, как точен я конкретен в раскрытии общего замысла книги. А что он, этот замысел, необычайно широк, очень хорошо подтверждают последующие главы — «Наскальные надписи Лены» и «Говор ленских волн».

    Первая из них — глубоко самобытная песнь Человеку, который покорил суровую таежную природу, отвоевал для себя землю, обжил ее и сделал прекрасной, желанной не только для самого себя, но я для потомков. Тридцать восьмистиший, и в каждом из них лаконичный авторский вывод, наполненный глубокой народной мудростью. Читаешь эти произведения, и невольно вспоминаешь другие «надписи», созданные в свое время пером Расула Гамзатова. И приятно чувствовать, что И. Гоголев идет своим путем, исходит из местного, конкретно-национального жизненного материала, вот почему его «надписи» — исконно якутские. В этих небольших стихотворениях заключен духовный опыт родного народа, чувствуется величие его ума, глубина и острота зрения.

    «Говор ленских волн» — своеобразное продолжение «Наскальных надписей Лены». На этот раз И. Гоголев предстает перед нами автором четверостиший, и, нужно отметить, с успехом преодолевает трудности, возникающие при освоении этого малого поэтического жанра. Как и в «надписях», здесь буквально в нескольких словах содержатся раздумья о жизни, о месте человека в ней.

    Последние два раздела «Сэргэ Элляя Ботура» и «Прославленный кузнец и хомусист», в отличие от предыдущих, сюжетны по своему построению. Разговор о счастье мнимом и настоящем, о чувстве долга перед Родиной и ответственности за каждый свой поступок И. Гоголев ведет на богатом фольклорном материале.

    ...Кружатся птицы над таежной рекой, то плавно касаются крыльями гребня волны, то стремительно взлетают в воздух, чтобы оттуда, с высоты лучше присмотреться к воде; «Чайки парят, скорбно кричат, боль свою спрятать не в силе, в давние дни что-то они в Лену на дно уронили». Наблюдает за их полетом, лирический герой, он же автор, и снова, в который уже раз делится с нами, читателями, самым сокровенным:

                                                          Чайки мои,

                                                          Полон любви

                                                          к вам я не оттого ли,

                                                           что поиском,

                                                          как пояском,

                                                          связан я с вами до боли.

                                                          Ночью и днем

                                                          в поиске в том,

                                                          чайки, я друг неизменный, —

                                                          ведь не исчез

                                                          камень чудес,

                                                          спрятанный в омуте Лены.

    /Полярная звезда. Якутск. № 3. 1978. С. 103-105./

 

 

    Александр Мартинович

                                                ГЛУБИНА ТАЕЖНЫХ  РОДНИКОВ

    [Сияние Севера. Сборник рассказов народов Севера. Составитель Владимир Санги. М., «Советский писатель», 1978.]

    Вспоминается первое знакомство с творчеством Юрия Рытхэу. Было это давно, лет пятнадцать назад, еще в студенческие годы. О чем тот рассказ (романы, повести прозаика стали мне известными значительно позже), теперь судить не осмелюсь. Только хорошо помнится, что тогда взволновало произведение своеобразной северной экзотикой, людьми, сохранившими в суровых природных условиях благородство души, теплоту сердца. И после всего этого хотелось больше знать о тех. кто почти на самом краю советской земли строит такую же прекрасную жизнь, как, скажем, украинец или белорус, киргиз или грузин — представитель любой нации или малой народности, живущий в Советской Стране.

    К чему я все это напоминаю? А к тому, что всем нам нужно как можно лучше пропагандировать произведения тех авторов, которые совсем недавно влились в дружную советскую литературу, а у себя на родине стали первооткрывателями, основоположниками национальных культур. И здесь, думается, большую пользу принесут не только книги отдельных писателей, но и коллективные сборники, своеобразные антологии рассказа, повести, стихотворения, поэмы малых народов Севера.

    В этом отношении, правда, уже немного сделано. Так, лет восемь назад Хабаровское книжное издательство выпустило чудесную книгу (как по своему содержанию, так и по художественному оформлению, полиграфическому исполнению) «Таежные родники». Несколько месяцев назад в «Детской литературе» в Москве появился сборник «Стихи поэтов Севера»; составленный Владимиром Санги. И вот этот же автор, один из самых активных пропагандистов творчества малых народов, подготовил сборник их рассказов «Сияние Севера», вышедший в издательстве «Советский писатель».

    Эта своеобразная антология «северного» рассказа (правда, в книгу вошло и несколько небольших повестей) — красноречивое свидетельство того, что за годы советской власти писатели малых народов написали немало произведений, которыми поправу может гордиться любая высокоразвитая литература. Широк и тематический кругозор их творческих интересов, о чем очень хорошо сказал в послесловии «Созвездие полярного неба» тот же В. Санги: «Писателей народов Севера радуют и яркие, никогда не повторяющиеся сполохи полярного сияния, и подписание важнейших международных документов, направленных на упрочение безопасности и сотрудничества в Европе; их беспокоят и судьбы родных нерестовых рек, и загрязнение мирового океана: их печалит бездумное отношение с кормилицей-тундрой и напряженность на Ближнем Востоке...»

    В самом деле это так. Читая рассказы антологии, не только открываешь для себя мир необычной таежной красоты, добрых и мужественных людей, но вместе с авторами задумываешься над наболевшими проблемами времени, пытаешься лучше уяснить, как новые жизненные условия рождают нового человека, для которого понятие прекрасного становится одним из важнейших понятий повседневности.

    В этом отношении особенно характерен рассказ Юрия. Рытхэу «Отлек». Героиня его чукчанка, делающая из моржовой кости пиликенов, божков, которые так нравятся приезжим, туристам, хорошо понимает, что изделия эти далеки от настоящего искусства. Узнав, что археолог Геннадий Барышев, который ей нравится, тоже желает получить подобный подарок, Эмуль хочет преподнести ему сюрприз. Она вырезает отлека, и думает, что это Геннадию всегда будет напоминать о Чукотке и он обязательно сюда возвратится.

    Но Барышев не понимает девушку: «— Да, конечно, все это здорово... но ведь сегодня в моде пиликены! Как я без них покажусь в Ленинграде?» Он, казалось бы, интеллигентный, воспитанный мужчина не может отличить подделку, которую считает модной, от настоящего произведения искусства. Насколько же выше, чище и красивее его в своих мечтах и стремлениях Эмуль!

    А вот другой рассказ «Изгин», написанный Владимиром Санги. Автор рассказывает о старом нивхе (именем его и названо произведение), который тяжело, даже болезненно трудно воспринимает все изменения, происходящие в родном крае. Изгин, своеобразное дитя природы, умеющий любить ее по-настоящему, по-человечески. Без нее — он ничто. И это тоже нужно правильно понять, особенно на современном этапе, когда в тайгу, в тундру, на далекие острова приходит новейшая техника, когда привычный уклад жизни ломается, а человеческая психика с трудом привыкает, переустраивается по-новому.

    Яркие, колоритные характеры своих земляков создали Григорий Ходжер («Похороны шамана» и «Канчу»), Роман Ругин («Погоня»), Юван Шесталов («Сорни-най») и некоторые другие авторы. Примечательное в их рассказах то, что они не стремятся говорить о Севере как только о чем-то экзотическом. Главное для них — глубже проникнуть в психологию, героев, понять то, чем живут они в настоящий момент, что тревожит и волнует их как людей и граждан. Отсюда — глубокие внутренние монологи основных персонажей, многочисленные лирические самих писателей, подробная детализация всего того, что связано с привычным укладом жизни, быта героев.

    «Будьте счастливы, люди!» — так назвал свой рассказ известный якутский писатель Софрон Данилов. Произведение это о призвании настоящего художника, о его высоком служении искусству. Ведь каждый должен стремиться к тому, чтобы как можно наиболее лучше, полнее раскрыть свои творческие дарования, оставить людям память о себе. К мысли этой постепенно приходит герой С. Данилова Байанай Аянитов. У него, казалось бы, уже есть все, что нужно для полного счастья. Но именно теперь, узнав, что неизлечимо болен, Аянитов понимает, что еще не нарисовал свою главную картину, и почти все то, что создавал раньше, было не главным, а проходным. И больной художник мучительно больно переживает, что, видимо, уже не хватит сил осуществить свое желание. Прощаемся мы с героем писателя в тот момент, когда Аянитов, увидев таежное озеро, бежит домой за мольбертом. Ведь это именно то, что он искал долгое время. Такими, как озерная вода, чистыми, светлыми должны быть глаза у девушки на его картине! И в это же время его хватает очередной приступ болезни: «На его бледные щеки скатились прозрачные капли: то ли холодный пот. выжатый страшной болезнью, то ли слезы».

    Аянитов не сдается, он упрямо движется вперед. Он еще должен жить! Мы в это почти верим, мы уверены, что он дорисует главную картину своей жизни.

    В этом рассказе радует гражданская позиция С. Данилова, его стремление говорить о том, что волнует каждого из нас. Ответственность за свои поступки, стремление, ежедневно, ежечасно, жить по самому высокому счету — в конечном итоге это главный шаг к социальному и нравственному совершенству человека, к гармоническому развитию отдельной личности.

    В детство возвращается лирический «я — герой». Семена Курилова в рассказе «Островок на стрежне», возвращается не просто, чтобы вспомнить то, что никогда человеком не забывается, а осмыслить его с высоты прожитых лет, с сегодняшнего опыта. Лиственницы на маленьком островке посреди реки — это часть «малой Родины» каждого, ибо с них начиналась любовь ко всей природе, ко всему тому, что находится вокруг.

    Остров взорвали, чтобы могли плыть по реке большие суда, деревья пересадили, правда, они не прижились... И сегодня пожилому человеку начинает казаться, что остров «превратился в корабль, на котором я плаваю. А те красивые лиственницы — в мачты».

    Подобная поэтическая действительность, стремление к лиризации, в некоторых случаях даже чрезмерное, в творчестве С. Курилова не новы. Вспомним хотя бы его замечательные романы «Ханидо и Халерха» и «Новые люди». В данном случае это радует, поскольку особенно хорошо чувствуется связь главного героя с отчей землей, от которой начинаются все человеческие пути-дороги.

    Валентина Гаврильева только начинает свой путь в большую литературу (кстати, совсем недавно всесоюзный читатель смог познакомиться с ее интересной книгой, вышедшей в издательстве «Современник»). Два рассказа «Сторожок» и «Туярыма-Куо», которыми она представлена в антологии, свидетельствуют о том, что перед нами автор перспективный, талант которого только еще начинает развиваться. В. Гаврильева не пытается выискивать для своих произведении какие-то замысловатые сюжеты, не берет необычные ситуации. Она пишет о том, что находится рядом с нами, что мы хорошо знаем, и просто в повседневности своей не находим времени обратить на него нужное, должное внимание. Умение обыденное подать как поэтическое, возвысить его — это хорошее умение, и его, думается, писательнице нужно совершенствовать, раскрывая все новые нюансы в человеческих взаимоотношениях.

    Молод и эвен Андрей Кривошапкин. Его лирический цикл «Поездка к оленям» также написан в эмоционально-экспрессивном плане, когда основное авторское внимание сосредотачивается не на значимости событий (они у А. Кривошапкина обыденные), а на их психологической трактовке. Проникая, в души своих героев, прежде всего пытаясь «понять» шестилетнего Апоку, «самого главного оленевода», он создает поистине красочные, поэтические картины жизни своих земляков, их повседневного труда. Правда, в перспективе хотелось бы, чтобы А. Кривошапкин попытался больше и чаще показывать своих героев в действии. Тогда в рассказах можно будет увидеть не только поэзию жизни, а и прозу действительности со сложными взаимоотношениями людей. Что, конечно, для литературы, как человековедения, очень важно.

    Рассказ Николая Габышева «Надпись на скале» по-своему интересен. Правда, в данном случае он скорее всего высматривает своеобразной иллюстрацией к тому, чего достигли малые народы за годы Советской власти. Герой его, сельский учитель, говорит, что на скалах высек бы золотыми буквами: «В таком-то году, в далеком углу великого Советского Союза — в Якутии, я за осень и зиму в нескольких деревнях Приленья не нашел ни одной девушки сироты, ни одной бедной старушки, которая бы захотела пойти в услужение». Хотя «услужение» это не такое уж и страшное: быть няней ребенка.

    ...Скажем прямо: и составителем В. Санги, и автором биографических справок о писателях профессором М. Воскобойниковым проделана большая, трудоемкая работа по отбору произведений для этого сборника, в котором представлен двадцать один прозаик. Однако, думается, составители в некоторых случаях пошли по неправильному пути, желая представить как можно больше авторов в отдельных литературах, как, например, в ненецкой. Но, скажем прямо, странно рядом с высоко художественными произведениями Василия Ледкова, Леонида Лапцуя читать первые пробы пера Елены Сусой.

    Нечто подобное наблюдается, если о конкретных произведениях судить по времени их написания. Конечно же, появившиеся в первые годы советской власти, в предвоенное время, рассказы будут слабее тех, которые написаны совсем недавно, когда общий художественный уровень литератур народов Севера значительно вырос, а писатели от простой фиксации жизненных фактов перешли к их глубокому анализу и осмыслению.

    Пожалуй, нужно было представить только авторов современных, что дало бы читателю возможность судить о сегодняшнем положении в конкретной литературе. Попытка такая сделана при отборе произведений писателей Якутии, и все же якутская литература в целом представлена слабо, в книге мы не находим имен многих как признанных мастеров слова, так и талантливых представителей молодежи. Да и рассказы отдельных авторов (это хорошо видно на примере Н. Габышева) взяты не лучшие.

    Эти пожелания, думается, будут учтены. Хочется надеяться, что в скором времени мы сможем познакомиться не только с новыми коллективными сборниками лучших произведений писателей Севера, но, может быть, даже с двух- или трехтомной антологией.

    /Полярная звезда. Якутск. № 5. 1978. С. 110-113./

 

 

 

                                                                   ЁСЦЬ ТАКІ КРАЙ

    Чалавечы лёс — гэта амаль заўсёды сцежкі зведаныя і нязведаныя, старыя і новыя, зусім нечаканыя дарогі. Такія яны і ў беларускага хлопца Івана Ласкова. Нарадзіўся ён на Гомельшчыне, вучыўся спачатку ў Мінску, ва універсітэце, пазней — у Маскве, у Літаратурным інстытуце імя Максіма Горкага. Пакахаў якуцкую дзяўчыну. Нядоўга думаючы, сабраўся ў далёкую дарогу і неўзабаве стала асталяваўся ў Якуцку. Сёння пісьменнік I. Ласкоў - аўтар некалькіх кніг паэзіі і прозы, што выходзілі на беларускай мове ў Мінску, а таксама на рускай у нас, у Беларусі, і ў Якуціі. З поспехам працуе ён і ў жанры перакладу.

    Любоў да якуцкай зямлі, да людзей, мужных і цудоўных, для якіх край гэты — самы дарагі на свеце, некалькі гадоў назад падказала I. Ласкову і задуму аповесці «Андрэй-Эндэрэй — справядлівы чалавек, або беларус на полюсе холаду». Твор гэты спачатку друкаваўся ў часопісе Саюза пісьменнікаў Якуціі “Полярная звезда”, крыху пазней — у беларускім часопісе «Бярозка». I вось кніжка выйшла ў выдавецтве «Мастацкая літаратура».

    Паколькі твор адрасуецца дзецям дашкольнага ўзросту, І. Ласкоў вырашыў як мага даходлівей, дасціпіней расказаць пра асаблівасці жыцця ў адной з нашых аўтаномных рэспублік. А каб гэта было цікавей і займальней, ён прыгледзеўся ўважліва да некалькіх дзён з жыцця шасцігадовага хлопчыка, бацька якога беларус, а маці — якутка. Пэўны аўтабіяграфізм аповесці, добрае веданне жыццёвага матэрыялу дазваляюць аўтару быць на дзіва праўдзівым, шчырым, калі ён гаворыць пра вялікія справы маленькага Андрэя, якога па-якуцку ўсе называюць на свой лад — «Эндэрэй».

    Знаёмства з жыццём Андрэя-Эндэрэя — гэта знаёмства з Якуціяй. Звесткі пра рэспубліку, якія падае аўтар (тут ён, безумоўна, абмежаваны рамкамі аповесці і канкрэтнай задумы), носяць у большасці сваёй пазнавальны характар.

    «Што такое полюс холаду?» — задае пісьменнік адно з пытанняў у самым пачатку аповесці. І не спяшаецца на яго адказваць, нібы даючы мажлівасць і самім дзецям выказацца. Папраўляе іх у нечым, калі яны думаюць няправільна, удакладняе, калі адказ недастаткова поўны. І вось ужо чытач мае пэўнае ўяўленне пра тое, «што такое полюс холаду і хто там жыве».

    Пісьменнік тонка адчувае псіхалогію свайго героя, добра разумее тое; чым жыве ён і што непакоіць і хвалюе яго.

    Аповесць светлая па свайму гучанню, вельмі лірычная, бо ўсё тое, пра што расказвае І. І. Ласкоў, стала пэўнай часцінкай ягонай біяграфіі, як |чалавечай увогуле, так і пісьменніцкай у прыватнасці.

    Прадбачачы, што пасля прачытання гэтай кніжкі ў дзяцей узнікне жаданне даведацца шмат новага аб жыцці героя, які ўжо стаў для іх блізкім і дарагім, аўтар у раздзеле “Замест  заключэння» піша: “Ну вось, сябры мае, і ўсё пра Андрэя-Эндэрэя. Малавата? Што ж зробіш, жыццё ў нашага героя толькі пачынаецца. Будзе час — і мы не раз яшчэ сустрэнемся з нашым Справядлівым Чалавекам, а апавяданні пра яго стануць даўжэйшымі і цікавейшымі”.

    Хочацца, каб гэта сапраўды было так.

    А. Марціновіч.

    /Гомельская праўда. Гомель. 5 студзеня 1979. С. 4./

 

    Александр Мартинович

                                                             ПРОБУЖДАЛАСЬ ТАЙГА

     [Б. Боотур. Пробуждение. Роман. Авторизованный перевод с якутского В. Кочеткова. М., «Современник», 1978.]

    Книги, повествующие о прошлом родного края писателя, о судьбах народа во времена грандиозных исторических свершений, всегда встречаешь с особым интересом. И это вполне понятно, ибо есть возможность не только познакомиться с непростыми человеческими судьбами, но и проследить, как росло самосознание всей нации, как человек, наконец, по-настоящему начинал чувствовать себя хозяином жизни, а на смену рабской покорности приходила уверенность в завтрашнем дне.

    Именно к таким произведениям широкого социально-общественного плана относится новый роман Б. Боотура «Пробуждение» — первая книга задуманного автором широкого эпического полотна о предреволюционной Якутии. Замысел масштабный, смелый, но вполне реальный, поскольку имеет под собой хорошую почву — глубокое знание истории родного народа.

    Уже первые страницы произведения убеждают, что Б. Боотур пойдет не путем внешней фиксации событий, пускай и очень важных в самой основе, а путем диалектического осмысления истинной сущности каждого отдельного жизненного явления, являющегося составной частью всего исторического процесса. Суровая правда жизни, как и у каждого настоящего художника слова, здесь выступает на первый план: «Все погружено в сон, глубокий зимний сон — и обдутые ветрами могильные курганы, и грузные вековые сосны, и тетерева, зарывшиеся в сугробы, и рыбы в донном иле. Не слышно ни скока оленя, ни рыска лисицы, ни волчьего гона. А медведь в своей теплой берлоге досматривает уже десятый медвежий сон. Даже вороны, эти неутомимые таежные санитары, в поисках падали вечно каркающие над лесом, где-то надежно попрятались и не обнаруживают себя ни единым криком, ни единым взмахом крыла.

    А люди?.. Людей тоже не слышно. Северный человек зимой впадает в сонную одурь.

    Спит весь край. Тишина такая, что легкая снежная осыпь оглушает, как рев водопада».

    В своеобразную зимнюю спячку погружен весь народ, отрезанный снегами, морозом, глушью от большой жизни. Приходят и уходят новые поколения, рождаются и умирают мечты о новой, красивой жизни.

    Но спит ли душа народа? Нет. Она открыта всем северным ветрам и под мощным напором их не сгибается, а, только закаляется, делает человека сильнее.

    С любовью рассказывает Б. Боотур о тех, что, как мыши, приютились в одиноком якутском балагане, обмазанном толстым слоем мерзлого навоза. И сам ты также наполняешься любовью и нежностью к Никулаю Иситчиту и его жене Авдотье, к Евдокие, родившей первенца Нюргуна. Простые люди, казалось бы, совсем не видевшие в жизни счастья, они своей верой в лучшее готовы зажечь сердце каждого, кто встретится им.

    Писатель убеждает нас в том, что его простые герои наделены яркими, полнокровными характерами, что они способны по-настоящему чувствовать прекрасное. Особенно хорошо это видно на примере Никулая Иситчита. Старый человек, немало повидавший на своем веку, навсегда сохранил в сердце радость общения с разными людьми. В кладовой его памяти поселились сказки, предания, истории, которые он рассказывает соседям, и прежде всего маленькому Нюргуну и его сверстникам. Он не просто добрый сказочник, а мудрый народный учитель. Главным учебником жизни он считает ее самое. А еще он любит природу, каждой весной по-новому чарующую сердце.

    Ближе знакомишься с Николаем и понимаешь, что перед тобой истинно народный характер, вобравший в себя то лучшее, светлое, что живет в душе всего народа на определенном отрезке исторического развития. За Иситчитом, за Евдокией Кырбыйдановой, за маленьким Нюргуном — будущее, новая жизнь, которая обязательно придет на смену этому старому — полунищенскому существованию.

    Б. Боотур психологически тонко проникает в характеры своих героев, пытаясь каждый раз найти то глубинное, основное, что движет их поступками, делами. Отрадно, что писатель не повторяется. Так, внутренний мир Иситчита он чаще всего раскрывает через сказки, предания, звучащие из уст старика. Евдокия же больше видна в работе, в общении с людьми. И, конечно же, в выражении своих чувств. В этом отношении она, думается, один из лучших женских образов в современной якутской литературе. Автор умело показывает то новое в характере героини, которое появляется после того, как она, после долгого одиночества, сходится с Туманом Киргеляем, обещающим заменить Нюргуну отца. Но вот случается одна, другая, как бы случайная встреча с русским доктором Николаем Ивановичем, и что-то в душе Евдокии стронулось. Яркое чувство, появившись внезапно, опалило и радостью, и стыдом, хотя ничего постыдного Евдокия и не совершает...

    А вот Терентий Сабардал, глава наслега... Здесь у писателя подход к образу иной. Сабардал не прост. Он тщательно продумывает, как повести себя в той или иной ситуации. Внутренние монологи этого персонажа до предела обнажают его истинную сущность — стремление любой ценой поживиться за счет других, урвать побольше для себя, накопить на «черный» день. С людьми же пытается заигрывать, кажется добряком. Перед нами социально опасный тип, своеобразный национальный буржуа, родившийся в эпоху некоторого промышленного оживления края в начале столетия.

    Роман, как и каждое произведение зпопейного плана, густо населен. Перед нами проходят десятки представителей самых разных социальных слоев и прослоек. Это и политические ссыльные, и якуты, пытающиеся найти свое счастье в городе, и опустившиеся на дно общества пьяницы, картежники типа Халлая Габрылы. Но среди этой пестрой массы два персонажа вызывают у нас особый интерес — Никулай Томорон и Туман Киргеляй. Эти представители народных низов постепенно, каждый по своему, начинают задумываться над тем, как жить дальше. Души их пробуждаются в тот момент, когда остро встает вопрос об активности человека как личности, гражданина. Вот почему Томорон уговаривает людей не давать Сабардаму спустить озеро, в котором ловят рыбу два наслега, а Киргеляй, сам еще не понимая значимости своей работы, доставляет почту политически ссыльным, достает для них патроны.

    Первая книга романа заканчивается в тот момент, когда Киргеляй узнает, что Яким, сын Иситчита, возил лед для ссыльных, а те использовали его для баррикад. В душе Киргеляя происходит небывалый нравственный переворот, он начинает понимать, что произошло нечто необычное: «Киргеляй со всех ног пустился в сторону полицейского управления. Запыхавшийся от быстрой ходьбы, он влетел во двор управления и в дальнем углу увидел двух привязанных к саням со льдом лошадей. Уланчик, увидев Киргеляя, поднял голову, радостно запрядал ушами и громко-раскатисто заржал. Сердце Киргеляя сжалось от боли и нежности».

    Последние слова — «от боли и нежности» — значат многое. Что? Это мы узнаем во второй книге романа.

    Отдельные авторские просчеты: чрезмерная растянутость некоторых эпизодов; излишний этнографизм — так, неумеренно много места отводится описанию народных обычаев, гуляний, излишне подробно излагаются легенды и предания, «знакомыми» кажутся те страницы, где говорится об учебе Нюргуна — не мешают восприятию романа. Будем же ждать очередную книгу, чтобы вновь встретиться с героями, многие из которых стали нам близкими и дорогими.

    /Полярная звезда. № 3. Якутск. 1979. С. 110-112./

 

 

    Александр Мартинович

                                                        ИСТОРИЯ ПИШЕТСЯ СЕГОДНЯ

    [В. Павлович. Магистраль. Очерки. Минск, «Беларусь», 1979.]

    Это было весной 1975 года. В марте месяце на северном участке Байкало-Амурской магистрали, за несколько километров от эвенкийского поселка Золотинка высадился десант первого белорусского ударного комсомольско-молодежного отряда имени Героя Советского Союза Николая Кедышко. Юноши и девушки из далекой Белоруссии приехали сюда, в таежную глушь, чтобы строить железную дорогу, призванную дать новую жизнь этому прекрасному, хотя и суровому краю. Ехали комсомольцы за тысячи километров, оставив благоустроенные квартиры, друзей, любимую работу — знали, что БАМ — главная стройка века. Хорошо об этом сказала в одном из своих стихотворений молодая коммунистка, минчанка Вера Агафонова:

                                                          Заочно можно кончить институт,

                                                          А БАМ заочно не построишь.

   О буднях белорусского отряда регулярно рассказывало и рассказывает Белорусское радио, ведет свои передачи телевидение, помещают материалы республиканские газеты (кстати, некоторые «бамовцы» сами стали активными внештатными корреспондентами). Побывали в Золотинке белорусские писатели, артисты, художники и, конечно же, журналисты. Один из них — заведующий отделом промышленности газеты «Вечерний Минск» Владимир Павлович в 1976 году издал книгу очерков, которую так и назвал — «Золотинка». И вот новая встреча читателя с бамовцами — издательство «Беларусь» выпустило новый сборник очерков В. Павловича, написанный в результате его очередной поездки в Якутию.

    Магистраль... За этим словом дорога, не только железная, но и своеобразная дорога из сегодняшнего дня в завтрашний. «Мы покоряем пространство и время, мы молодые хозяева земли» — строки эти здесь на БАМе, обретают особый, значительный смысл.

    Каковы же они, «белорусские» километры БАМа, в чем секрет трудового мужества и доблести парней и девчат, совершающих чудеса в суровых таежных условиях? Кто он, сегодняшний «средний» бамовец? На эти и другие вопросы и стремится дать ответ автор, рассказывая о своих героях, знакомя с их биографиями, проникая в их богатый внутренний мир, тем самым рисуя своеобразный социальный портрет нашего молодого современника, девиз которого — не бояться трудностей, быть верным заветам отцов и старших товарищей.

    Главное достоинство книги — в ее правдивости. Все, о чем рассказывается в очерках — это уже не только сегодняшний день, но и сама история. История, которая пишется сегодня. И это не преувеличение. БАМ потому и есть БАМ, что здесь так очевидна связь времен. На БАМе работает уже по сути дела завтрашний рабочий, тот труженик, что в полной мере понимает свою значимость как человека труда. И этим гордится, это высокое звание подтверждает повседневными делами.

    Лучшие представители белорусской молодежи приехали на БАМ четыре года назад. «Их было немногим больше ста человек — участников первого десанта». Они прекрасно знали о трудностях, которые ожидают их. Но, замечает В. Павлович, «вряд ли предполагали они, закладывая Золотинку, что всего через два года она будет признана лучшим поселком Центрального участка БАМа».

    «Новь Золотинки» — так называется первый очерк сборника. Он, безусловно, вызовет у читателя пристальный интерес. И, кто знает, возможно, случится и так, что некоторые юноши и девушки, прочтя его, сами соберутся в далекую дорогу на БАМ. Ведь какой простор для инициативы, для рабочей смекалки, для настоящего трудового творчества! На глазах преображается край. В. Павлович не декларирует это, он просто рассказывает об увиденном, но оно настолько впечатляет, что как бы само агитирует за себя. Новые дома, школа, клуб... Все это — БАМ, Золотинка. Вместе с БАМом развивается и сельское хозяйство здешних мест. Если несколько лет назад в Золотинке было отделение совхоза «Алданский», то теперь здесь самостоятельное хозяйство. Иначе и быть не может: БАМ строится на века, значит, население придется обеспечивать всем необходимым.

    С теплотой рассказывает автор о тех, для кого стройка века стала настоящей жизненной и профессиональной школой, кто нашел здесь свое истинное призвание. Один из них — коммунист Александр Диденко, бригада лесорубов которого обратилась с призывом ко всем бамовцам: «Первый поезд в Беркакит — ко дню рождения комсомола, 29-му октября 1977 года!». Настоящие, работящие у него ребята. «На одном из участков дожди вывели из строя временную автомобильную дорогу, самосвалы остановились, а вслед за этим прекратилась отсыпка железнодорожного полотна. Нужно было срочно сделать водопропускные трубы. Срочно! И комсомольцы понимали это. Утопая в болоте, на плечах подносили материалы, нередко промокали до нитки, но шли вперед, работали с каким-то особым азартом и сделали, казалось, невозможное — за две недели двенадцать временных труб».

    Комсорг одной из бригад Иван Дробович, бригадиры Иван Олехнович, Василий Журавский, рядовые плотники, лесорубы, строители... О каждом из них можно писать яркую книгу, потому что это — люди долга. Они знают, во имя чего трудятся. БАМ закаляет их характеры, формирует жизненные идеалы.

    Но особенно близко знакомит В. Павлович с комсомольско-молодежной бригадой Павла Глухоторенко. Это неудивительно — целый месяц журналист трудился вместе с ребятами, вел дневник. Увиденное в бригаде, осмысленное после напряженных рабочих дней и составило содержание очерка «Будни и праздники „капиталки”». Кстати, и в первую свою поездку В. Павлович работал некоторое время в бригаде плотников Федора Ваканова. Думается, для журналиста подобное сближение со своими героями имеет огромное значение, ибо ни один рассказ не сможет дать о человеке столько, сколько можно узнать о нем, живя рядом.

    Заботы бригады Глухоторенко — это в какой-то мере микропортрет и других коллективов БАМа. Примечательно, что автор не пытается, как говорится, подать все в розовом свете. Очерк этот наполнен раздумьями и о проблемах, которые еще требуют решения.

    «Славные традиции отряда имени Н. Кедышко, — пишет В. Павлович,— стали путеводной звездой молодого поколения белорусских бамовцев. Весной 1978 года около ста комсомольцев республики вошли в состав ударного отряда имени XVII съезда ВЛКСМ». На этот раз комсомол Белоруссии лучших из лучших послал на самый трудный и ответственный участок БАМа, он пройдет по территории Бурятской АССР. Молодые белорусские архитекторы спроектировали станцию Муякан...

    Пишется сегодня история делами первопроходцев. Как свидетельство времени, беззаветной верности народу и Родине, преданности любимому делу остаются книги, созданные по горячим следам событий. Сборники очерков Владимира Павловича «Золотинка» и «Магистраль» как раз и относятся к ним.

    /Полярная звезда. № 5. Якутск. 1979. С. 112-113./

      

 

    Александр Мартинович

                                                     ОБРЕТАЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ

    [Степан Дадаскинов. Симфония тундры. Стихи и поэма. Перевод с якутского Б. Авсарагова. М., «Современник», 1979.]

   Знакомясь с творчеством нового, доселе неизвестного тебе автора, всегда находишься в ожидании. Особенно, если автор этот — молодой поэт. Ведь хорошо знаешь, как далеко шагнула в последние годы вперед вся советская поэзия, а здесь — первые шаги. Зато им, как правило, сопутствует желание показаться ярче, оригинальнее, современнее... Есть это стремление и у Степана Дадаскинова, автора книги «Симфония тундры» — в лучших стихах. В тех, где уже знакомые мотивы, чувства обретают авторскую самостоятельность, потому что пропущены через призму восприятия конкретного лирического героя. Они выражают душу поэта, раскрывают его внутренний мир:

                                                          Я родился в тех краях,

                                                          В тех широтах

                                                          Незакатных,

                                                          Что запутались в рогах

                                                          У резвящихся сохатых...

    Это строки из стихотворения «Пролог», которым открывается книга. Риторически сказано, декларативно? Согласен. Но ведь декларация декларации рознь. В данном случае важен не столько сам мотив привязанности к родным местам (кто об этом не писал?!), сколько умение автора выразить образно то, чем живет в настоящий момент лирический герой. Любовь к родному «краю не просто декларируется, она передается в конкретных образах:

                                                          Солнце, словно олененок,

                                                          Олененок —

                                                          Солнца блик.

    Поэтические открытия, пусть не всегда большие, ожидают С. Дадаскинова тогда, когда он, стремясь быть современнее, не забывает о той земной почве, которая находится под его ногами. Поэзия С. Дадаскинова — земная, но не приземленная, она естественна, но не натуралистична. Автор пишет больше о том, что непосредственно видит перед собой, что сам переживает.

    Мне, например, нравится стихотворение С. Дадаскинова «Оленька» — искренний, очень лирический рассказ о девушке. Чувствуется, что это — портрет с натуры, что героиня поэту хорошо знакома. В стихотворные строки выливается то, что было глубоко прочувствовано. И встает перед нами образ Оленьки, приходит она однажды и в наше сердце, чтобы остаться там навсегда:

                                                          Чтоб в кустарнике речном

                                                          Песню Оленька запела,

                                                          .........................................

                                                          Чтобы Оленька взлетела

                                                          В голубой пролет небес —

                                                          Сколько птиц желают!

    Последняя строка строфы, обновляясь, повторяется несколько раз, как бы показывая отношение всего мира к девушке: «Сколько рыб желают!», «Сколько оленей мечтают!», и, наконец — самые главные слова: «Чтобы Оленьке на плечи голубой туман накинуть... сколько женихов мечтают!».

    Поэт-лирик, С. Дадаскинов становится публицистом, когда обращается уже не к судьбе одного человека, а к судьбе всего народа. Это особенно хорошо заметно в стихотворении «40000 коней». Здесь образ самолета Ил-18, связывающего Якутск с Москвой и обладающего мощностью в сорок тысяч лошадиных сил, обретает обобщающее значение. Он — само время, стремительно рвущееся вперед... Действительность, полная неповторимых чудес... Нерасторжимая связь якутской земли со всей советской страной:

                                                          Мы надежно пристегнуты

                                                          К холке Времени,

                                                          И одинаков

                                                          Наш порыв —

                                                          В направленье

                                                          Высокой Кремлевской звезды.

    Судьбе родного края и его обитателей посвящены и другие стихи С. Дадаскинова («Абуче», «Рыбаки Индигира», «Избушка рыбака»). Многим из них присуща сюжетность, позволяющая отобразить движение времени.

    По-своему осмысливает С. Дадаскннов устно-поэтическое творчество родного народа, о чем, в частности, свидетельствует его поэтический вариант северной легенды «Олененок и пуночка».

    Интересна по замыслу поэма «Симфония тундры». Основная мысль ее — нерасторжимое единство всего живого, самоценность любого проявления жизни. И хотя в произведении чувствуется некоторая сюжетная растянутость (как мне кажется, местами в поэме присутствуют мотивы, уже встречавшиеся в стихотворениях сборника), подкупает стремление автора выйти к обобщениям общечеловеческого значения. В поэме вырастает образ Родины, одной великой земли, на которой жить каждому из нас.

    С. Дадаскинов постепенно, шаг за шагом обретает творческую самостоятельность. Вместе с тем нельзя не почувствовать и другого: молодой автор пока что не всегда справляется с накопленным жизненным материалом. Стремление показаться оригинальным порой ведет к ненужной усложненности, можно даже сказать, хаотичности, когда слова без разбора нанизываются друг на друга и в поэтическом рисунке очень трудно разобраться. Например, в стихотворении «Небо Колымы»:

                                                          Одной звезды

                                                          Незаходящий луч

                                                          Затмится вдруг

                                                          Под шелковым сияньем,

                                                          Возникнет цветомузыка

                                                          из туч —

                                                          Космическим созвучьем

                                                          Мирозданья.

    Здесь все необязательно, лишне, не чувствуется авторского видения окружающего мира, а оригинальность граничит с оригинальничаньем.

    Просчеты С. Дадаскинова в книге «Симфония тундры» — это в равной степени и просчеты Б. Авсарагова. Я согласен с мыслью тех исследователей, кто считает, что за любую переводную книгу два полноправных ответчика: переводчик не имеет права ссылаться на слабость оригинала (зачем переводишь тогда), а автор — сетовать на плохой перевод (зачем соглашаешься на издание). К сожалению, оба они — С Дадаскинов и Б. Авсарагов — в ряде произведений явно «не на высоте».

    За примерами ходить недалеко. Даже в тех стихотворениях, которые мы цитировали как лучшие, нередки очевидные недочеты. В «Прологе» читаем:

                                                          Черный уголь —

                                                          Светлый дар,

                                                          Тот же солнечный пожар,

                                                          Почерневший без обмана (?)

    Там же: «Я добыл звезду из праха» (так говорит человек, нашедший алмаз, алмазодобытчик). В стихотворении «Оленька» птицы высказывают довольно странное пожелание, чтобы девушка «по зеленой луговине проскакала, как олень». Грубо и бестактно! В «Рыбаках Индигира» об умудренных опытом рыбаках, чинящих сети, сказано: «движенья их наивны», в «Абуче» о старухе — «тело высохло и село». В поэме встречаешь такую сентенцию: «Тщедушны осквернители добра». Так говорится о людях, срубивших «наотмашь» сосну. Ничего себе тщедушие! А вот строки из «Язычника»:

                                                          — Не прикасайся к ним! —

                                                          Как бы во сне,

                                                          Старик эвен,

                                                          Сопутствующий мне,

                                                          Ожег мне ухо.

                                                          Я лишился (?!) слуха...

    Трудно понять и такие строки из других стихов: «Сердце стало больше боли», «я (стерх. — А. М.) десять лет кружился над гнездом, как над птенцом, зачатым, но безродным (?)».

    Употребление Б. Авсараговым слова «безродный» вместо «неродившийся» — не единственный пример языковой глухоты переводчика. «Процветанье вспыхнувшей зари», ««дух из лиственничной почки», «пространство — вот ее («жизни — А. М.) происхожденье»— это выдержки из поэмы. В сноске на стр. 52 названо якутским исконно русское слово «ботало» (см. В. И. Даль, «Толковый словарь», т. 1, стр. 119). Переводчик неправильно ставит ударение в русских словах «тальни́к», «пострóмки», (у него «постромки́»), в якутском «кэгэ́». Надо сказать, что знакомство с якутскими реалиями у Б. Авсарагова самое поверхностное. Он, например, пишет «Чульмáн» вместо «Чýльман» (город), «Туймады́» вместо «Туймáда» (долина, в которой стоит город Якутск), «Индигир» вместо «Индигирка» (река), «человек из Иреляха» (река, на которой стоит город Мирный). Особенно не повезло хомусу. Мало того, что, переводчик превратил его в «комус», он придал еще хомусу струны (стр. 50), которых у этого губного инструмента нет. Во всех этих случаях на помощь переводчику должен был прийти автор. К сожалению, этого не случилось.

    Заканчивая разговор о сборнике, хочется подчеркнуть: обретение самостоятельности — процесс не простой и не легкий. Важно, чтобы автор правильно понимал самого себя, хорошо знал свои возможности и не боялся ставить перед собой серьезные задачи.

    /Полярная звезда. № 3. Якутск. 1980. С. 104-106./

 

 

    Александр Мартинович

                                                                  СВЕТ ЕГО ЗВЕЗДЫ

    [Семен Данилов. Моя Полярная звезда. Стихи. Перевод с якутского Ильи Фонякова. М., «Современник», 1980.]

    У него были друзья во всех уголках нашей необъятной страны. Десятки, сотни тысяч настоящих друзей, в Москве и Ленинграде, в Белоруссии и на Украине, в Прибалтике и на Кавказе, в Средней Азии и Сибири и, конечно же, в дорогой и милой сердцу его Якутии, И неважно, что с большинством из них он не был лично знаком, все равно — его хорошо знали все. В минуты раздумий и тревог, радости и счастья обращаются люди к музе народного поэта Якутии Семена Данилова. Поэзия С. Данилова — светлая и чистая, скромная и мужественная, доверчивая и философски мудрая, одинаково близка школьнику и студенту, рабочему и колхознику. Кто бы ни был этот читатель по профессии, сколько бы ни было ему лет.

    Десятки книг на родном языке... Не меньше и переводов на русский — книг, вышедших в Москве, Якутске, среди них и двухтомник, увидевший свет несколько лет назад в издательстве «Художественная литература»... Огромно творческое наследие, к которому еще долго обращаться и критике, и читателям, потому что поэзия С. Данилова — вечна, как сама жизнь, потому что из ее родников немало будет почерпнуто вдохновения и теми, кто еще придет в литературу и не сможет не учиться у Мастера.

    Сегодня же все мы, поклонники поэта, знакомимся с книгой «Моя Полярная звезда», сборником стихов, явившимся в его жизни как бы итоговым. Не случайно говорят; чем больше значит талант, тем острее он предчувствует то время, когда перестанет творить. Потому и стремится подытожить пройденный путь, как бы поставить все точки над «і».

    Подведение таких итогов чувствуется и в «Моей Полярной звезде». Поэт задумывается над тем, что ничто не вечно в этом мире:

                                                          А между прочим, остается

                                                          Все меньше лет, все меньше дней.

                                                          И я хочу в конце дороги

                                                          Костер поярче разложить

                                                          И скромную свою, в итоге,

                                                          Достойно песню завершить.

    Поэтический костер... образ этот не случайно сопутствует настоящей поэзии. Только так, у костра, в задушевной и тихой беседе можно высказать самое сокровенное, что лежит на сердце, что долго собиралось вылиться в искренние строки исповеди, и вот внезапно время это пришло. И появляется одно стихотворение, другое, третье... Тематически близкие между собой, они об одном:

                                                          Осенним вечером сижу,

                                                          Баланс житейский подвожу:

                                                          С тех пор, как я родился.

                                                          Чему учился в жизни я,

                                                          Чему дивился в жизни я.

                                                          Чем в жизни я гордился?

    Остановимся же у этого поэтического костра, подойдем к нему поближе, присядем у самого огня, чтобы чувствовать жаркое дыхание его, чтобы видеть, как быстро горят, буквально тают на глазах сухие ветки. Горит костер, горит костер поэзии... И сидит у огня поседевший человек, которому есть о чем рассказать современникам, есть чем поделиться с ними. У этого своеобразного огня очень хорошо прокручивать мысленно пленку памяти, вспоминать друзей, тех давних, кто остался за горизонтом, и живущих рядом с тобой. Вернуться к истокам своим, чтобы снова, в который раз уже, ощутить неразрывную связь с отчей землей, самой дорогой и близкой тебе.

    Осмысление прожитого — главная тема «Моей Полярной звезды». Она звучит во многих стихотворениях поэта, и постепенно, произведение за произведением, сливаются они в одну большую песнь о поколении, к которому принадлежал и сам С. Данилов, и его лирический герой. Это люди, родившиеся в год Великой Октябрьской социалистической революции и шагавшие по жизни вместе со всей страной. Шаг за шагом, год за годом постигали они уроки жизни. Росли, мужали сами, росла и мужала страна...

    «Дети мы. Но дети нашей Революции самой!» — так говорит поэт о себе и своих ровесниках в стихотворении «Наша молодость». Правильно говорит, потому что именно она, революция, открыла им, родившимся в суровых условиях, свет настоящей жизни. Дорога эта, конечно же, была нелегкой и непростой: «Счастья у жизни не выпросишь песней — требует горького пота она». Может быть, несколько резковато сказано, но верно и искренне. С. Данилов не пытается даже на какое-то мгновение показать жизнь своего поколения легкой. Ничего не скрывая, не приукрашивая, он тем самым вызывает еще большее доверие, заставляя душевно полюбить его лирического героя.

    Наш современник со страниц этой книги встает во весь свой рост человека и гражданина. Не случайно он мысленно обращается к Владимиру Ильичу Ленину, потому что только благодаря великому гению человечества народы бывшей царской России обрели право на счастье. Немногословен поэт в стихотворении «Разговор с Лениным», но это исповедь души. У Финляндского вокзала, в праздничном осеннем Ленинграде, у памятника Ильичу родилась эта исповедь.

                                                          Я сын земли, где к пастбищам

                                                                                                        оленьим

                                                          Большое солнце летом склонено,

                                                          Где верят все, что имя Ленин

                                                          От нашей Лены произведено.

    Строки-то, в общем, и не такие уж оригинальные. И все же они волнуют. К Ленину С. Данилов обращается в городе революции, где «каждый камень Ленина знает», на каждом шагу чувствуется присутствие вождя революции:

                                                          Так говорил я, помнится. И рядом

                                                          Был Самый Человечный Человек...

    Поэзия С. Данилова тем и хороша, что при всей своей внешней простоте всегда несет огромный душевный запас, соединяющий воедино мысли и чувства автора, лирического героя и современника. Вот почему даже стихотворения, написанные на так называемом местном материале, одинаково близки любому читателю — неважно, где родился он, где живет. В самом деле, разве можно не полюбить таежную речку, одну из многих в Якутии, ни разу не увидев ее, а только перечитывая стихотворения С. Данилова «Синэ», «Вечерняя Синэ», «Цветы Синэ»? А «Смерть лосихи»? Как много сказано в нем, как высок «болевой порог» строк, что прямо-таки ранят и твое сердце:

                                                          Грянул гром, и она упала,

                                                          И тотчас для нее настала

                                                          Небывалая тишина,

                                                          И в глазах забелела пленка:

                                                          Только топот копыт лосенка,

                                                          Убегающего лосенка.

                                                          Сердцем слышать могла она...

    Тема природы, правильнее, охраны ее, сохранения всего живого, занимающая важное место в творчестве каждого настоящего поэта, а книге этой звучит прямо, открыто, по-граждански страстно и темпераментно. С. Данилов с любовью писал о родной земле, о реках, озерах ее. И не просто писал, а вложил в написанное душу свою, заставил и нас, читателей, вместе с ним задуматься о прекрасном. «Не отлучай Природу от себя и сам себя не мысли вне Природы!»— в строках этих и тревога за завтрашний день, и заповедь, своеобразный наказ всем нам — беречь природу, относиться к ней по-хозяйски.

    С. Данилову, как говорится, до всего было дело на земле. О чем бы он ни писал — о красоте родных мест дружбе и товариществе, верности идеалам революции — везде находил он яркие, сочные образы. Мысль поэта — значима, содержательна. А еще, об этом ни в коем случае нельзя забывать, оставаясь писателем глубоко национальным, самобытным, он предстает перед нами сыном одной великой дружной семьи, в которой в добрососедстве живут разные народы. Его «Полярная звезда» не заслоняет собой и других звезд на родном небосклоне, а пламя его «юкагирского костра» вбирает в себя и огонь, зажженный в степях Казахстана, у озер Прибалтики...

    А какие замечательные строки посвятил поэт любви, единению двух сердец! То ли возвращается он в годы своей юности, то ли пишет о современных юношах и девушках, асе время на первый план выходит чистота взаимоотношений, искренность, без которых никогда не было, нет и не может быть настоящей любви. К тому же это пишет человек, умудренный житейским опытом, и к голосу его нельзя не прислушаться:

                                                          Когда любить на долю выпало

                                                          Тут надо жизнь благодарить!

                                                          Когда однажды сердце, исстари

                                                          Не подчиненное уму,

                                                          Одну из всех наметит издали —

                                                          Не любопытствуй: почему?

    В стихотворении «Мой календарь» поэт признается: Жизнь моя — как большой календарь, коль внимательней к ней приглядеться». В самом деле, жизнь С. Данилова вобрала в себя и «суровый январь», и февраль, когда «сразу оттепель вдруг подоспела», были в ней и другие месяцы. Была жизнь — достойная подражания, было творчество, которое никогда не умирает. К малой частице его, к тому, что было создано в последние годы и на русском языке еще не звучало, мы и приобщаемся в книге «Моя Полярная звезда».

    Илья Фоняков перевел книгу ответственно и талантливо. Он сделал немало для того, чтобы слово С. Данилова на русском языке звучало так же искренне, щедро, тепло, как и в оригинале. Но справедливости ради нужно сказать, что местами достигнуть ему этого не удалось. Скорее всего, это получилось потому, что известный поэт и переводчик был ограничен во времени и не успел отшлифовать буквально каждую строку.

    Например, лирический герой вспоминает:

                                                          Тебя, тебя, родимая земля,

                                                          Твои просторы,

                                                                                      взгорбки междуречий

                                                          С петляньем зайца.

                                                                                            с пляской журавля.

                                                          С великой добротою

                                                                                              человечьей!

    Явно не на месте здесь «взгорбки междуречий», разрушающие строфу. И «пляски журавля» на них не бывает, и «доброта человечья» им не присуща.

    Не своим голосом говорит поэт в стихотворении «Запомните...» Нет искренности, сердечности:

                                                          Запомните заказ мой и загад,

                                                          Друзья и братья по земному роду:

                                                          Пусть мой заказ напомнит вам закат,

                                                          Сулящий завтра добрую погоду!

    ...Снова и снова перечитываю стихи, возвращаюсь к тем, которые больше всего волнуют. Среди них — «Моя Полярная звезда», давшие название сборнику:

                                                          Трудно порой смириться

                                                          с тем, что и я умру,

                                                          но сердцу есть утешенье,

                                                          что будешь и ты тогда

                                                          людям светить, как прежде,

                                                          песен моих звезда,

                                                          будешь светить беднягам,

                                                          потерявшим дорогу,

                                                          будешь поникшим бодрость

                                                          в сердце вселять понемногу,

                                                          таинственная, Полярная

                                                          песен моих звезда!

    Светит звезда поэзии Семена Данилова. Будет светить еще долго-долго, согревая теплом своим человеческие души.

    /Полярная звезда. Якутск. № 1. 1981. С. 88-90./

 

 

    Александр Мартинович

                                                          ТРУДЕН К СЧАСТЬ ПУТЬ

    [Василий Протодьяконов. Кустук. Повести. Перевод с якутского Е. Имбовиц и Ю. Шамшурина. М., «Современник», 1981.]

    Чем дальше уходят от нас событии большого исторического значения, тем чаще у художников слова возникает желание обратиться к ним, осмыслить их, как с высоты своего собственного жизненного опыта, так и с высоты опыта всей литературы. Об этом думаешь, когда читаешь книгу «Кустук» Василия Протодьяконова и вместе с автором, его героями переносишься на якутскую землю в годы ломки старого мира.

    В повестях «Ледоход» и «Кустук», составивших книгу, нет исторических лиц. Что ж, можно и так. Будь они, тогда бы автору, пожалуй, пришлось пересказывать общеизвестное: ведь произведений об этом периоде якутской жизни немало. Читатель, уже знакомый с ними, просто отложит книгу в сторону, если почувствует несамостоятельность автора.

    Надо сказать, что такой неприятности В. Протодьяконову удалось избежать. В этом убеждает «Ледоход», произведение по своему звучанию лирическое, несмотря на то, что события, происходящие в нем, драматические. Лиризм этот, как нам кажется — свидетельство той истинной авторской влюбленности в своих героев (положительных, конечно), когда они становятся писателю близкими, дорогими.

    Что В. Протодьяконов любит главную героиню, сомнений нет. Уже самые, первые строки произведения подтверждают это. Читаешь их, и будто наяву видишь перед собой якутскую девушку, живущую в начале нашего столетия. Немногословно описание, зато каждое слово несет важную смысловую и эмоциональную нагрузку: «Красивая Татыйас. Высокая, стройная. Прямые, смолистые волосы заплетены в тяжелые косы, и когда Татыйас смеется, блестят, как белый снег, ее ровные зубы. Глаза у Татыйас карие, брови тонкие, черные. Густые ресницы дрожат на пылающих щеках. Сейчас Татыйас стирает. Сбросила с себя легкую кофточку, крепко подвязалась старым фартуком, и белые плечики от ночной рубашки неярко светятся на смуглой коже девушки».

    Красива Татыйас, ничего не скажешь, но вот судьба девушки не из легких. Что поделаешь, рано осталась сиротой. Отец ее Григорий батрачил у богача Энгэя Александра. Правда, казалось бы, повезло ему: взял себе земли на распашку, отпросился у хозяина. Жить да жить бы... Но случилось так, что лошади Энгэя забрались па сенокос Григория, спугнул он их, а племенная кобыла накололась на обгорелый кол. Суд решил — наказать холопа, да и избить еще. После этого Григорий умер. А жена Маайыс с семилетней Татыйас пришла в Якутск, «две недели жила с девочкой у знакомого возчика-якута». Хозяйка дома, где жил возчик, взяла ее кухаркой. «Сначала не хотела брать, думала, Татыйас мешать будет, но когда увидела, как девочка моет посуду, подметает пол, сразу успокоилась. Оставила Маайыс с дочкой у себя».

    Все, о чем рассказывает писатель, вроде бы не ново. Сколько таких судеб, надломленных, искалеченных в раннем детстве, знакомо нам по произведениям других писателей, в том числе и якутских. Сколько раз встречалась подобная ситуация — когда человек сам должен пробивать себе дорогу... Тогда же почему интерес к «Ледоходу» не ослабевает, как того следовало бы ожидать, а наоборот, с каждой новой страницей возрастает? Почему судьба юной Татыйас так начинает волновать нас? Почему, наконец, желаешь только одного — чтобы все было хорошо у девушки?

    Потому, что перед нами произведение, написанное искренне, правдиво, исторически достоверно. И еще, что особенно важно, В. Протодьяконов не просто рассказывает о Татыйас, ее матери, друзьях, он создает характеры типичные, за которыми видится сам якутский народ в переломную для него и для всей России эпоху. Происходящее в повести только на первый взгляд воспринимается как нечто частное, па самом же деле дыхание истории врывается в судьбы героев, закаливает сильных, поддерживает упорных и ломает тех, кто не привык жить на земле, а только существовать, беспокоясь лишь об удовлетворении низменных потребностей, накапливая деньги и уничтожая — физически и нравственно — бедных, слабых.

    Впечатляют те страницы, на которых рассказывается, как героиня постепенно начинает открывать для себя все многообразие и сложность жизни, как все чаще она задумывается над тем, кто она на этой земле, для чего и во имя чего живет. Этот трудный процесс социального и нравственного совершенствования идет не сам по себе. Человеком, открывшим Татыйас глаза па мир, становится Алексей Радугов, репетитор хозяйской дочери Ольги. Увидев впервые красивую, застенчивую якутскую девушку, он как-то сразу привязался к ней, нашел в ней друга. Понемногу начинает даже казаться, что не сегодня, так завтра между ними возникнет любовь.

    Но привязанность здесь другого плана. Радугов, который старше и опытнее Татыйас, как-то сразу почувствовал, что вскоре они станут единомышленниками. Сосланный за революционную борьбу в якутский край и здесь не прекративший ее, Радугов понимает: на успех можно рассчитывать лишь тогда, если дело, которому ты посвятил жизнь, поддержат юные, те, кому жить завтра.

    Именно благодаря Радугову Татыйас и становится членом революционного кружка «Первые шаги», которым он руководит. Девушка изучает произведения Ленина, а вскоре выдерживает и первое испытание — прячет революционную литературу. Обо всем этом В. Протодьяконов рассказывает искренне, непринужденно. И подробно. Повествование местами даже несколько затягивается. Однако автора можно понять — он хочет как можно более обстоятельно рассказать о приобщении своей героини к делу борьбы за будущее своего народа, всех честных людей на земле.

    Большой смысл несет в себе и сюжетная линия Татыйас — Митэс. С этим парнем, который оказался ее земляком, девушка познакомилась в библиотеке. Митэс увидел ее и полюбил. С первого взгляда. Любовь между ними, подобно маленькому огоньку в ночи бесправия я угнетения, освещает их души. Так хочется верить, что в будущем у Татыйас и Митэса все будет хорошо. И не только у них. Праздник придет навсегда на эту многострадальную землю.

    Постепенно в повести появляется еще один образ — символический, эмоциональный. Это — образ ледохода. Лена, скованная льдами, дремлет, но вот-вот должна наступить весна, и тогда лед начнет крошиться, ломаться, двигаясь вперед и все сметая на своем пути. Ледоход начинается... Татыйас стоит на берегу реки и любуется вместе с Митэсом, как трещат льдины, «громоздясь одна на другую, выползая на берега». Но вот «по трапу погнали арестантов. Землистые, изможденные лица людей: руки у всех заломлены назад, на ногах рваная обувь, сами кое-как прикрыты лохмотьями». Ссыльные... Сжимается сердце у Татыйас, когда она видит, как бьют арестованных прикладами.

    «Бороться... Буду бороться с палачами,— решила Татыйас». Слова эти звучат как клятва. Детство прошло. Юность вступила в ту пору, когда каждый шаг человека становится осознанным, обдуманным. Ледоход в природе... Ледоход в жизни... Ледоход в человеческих сердцах и судьбах... Повесть В. Протодьяконова, таким образом, содержанием своим обращена в будущее. Завершение ее оптимистическое. И здесь писатель остается верен исторической правде. Выводя своих героев на широкий жизненный простор, он дает возможность каждому из них наиболее полно раскрыть свои способности, принять активное участие в тех революционных преобразованиях, которые обязательно будут происходить на родной земле.

    ...Мы не случайно разговор о книге В. Протодьяконова начали с повести «Ледоход», хотя первым стоит «Кустук». Как раз «Ледоход» — из тех произведений, которые заставляют по-новому воспринимать уже знакомое тебе, переосмысливать его. Определенная документальность материала, привязанность к конкретным событиям не сковывает авторских возможностей. За всем изложенным хорошо чувствуется личность самого автора, его жизненный и писательский опыт.

    И здесь нельзя не привести высказывание С. Шуртакова, который в статье «Современность истории», помещенной в «Полярной звезде» (№ 2, 1976), писал: «Нельзя осовременивать историю — ничего хорошего из этого никогда не получалось. Но нельзя и забывать, что осмысление истории не должно превращаться в бесконечные перепевы одного и того же, а должно давать пищу уму и сердцу новым поколениям». «Ледоход» такую «пищу» дает. А «Кустук»?

    В уже названной статье С. Шуртаков заявил, что «от чтения «Кустука» (повесть эта уже выходила в «Советской России» в 1975 г.— А. М.) остается ощущение чего-то уже тебе известного, когда-то читанного». Замечание, как видим, суровое. Справедливо указывает С. Шуртаков на плохой язык произведения, газетный стиль. То же самое можно сказать и о портретных характеристиках героев, когда чуть ли не у каждого персонажа подчеркиваются «черные, как смоль, волосы...»

    Однако ощущение чего-то знакомого, известного тебе при чтении «Кустука» возникает, на наш взгляд, не от повторения автором, как говорится, прописных истин, а от растянутости произведения. Вся беда в том, что В. Протодьяконов нагромождает ненужные подробности, приводя общеизвестные данные о расстановке классовых сил, о тогдашней обстановке в Якутии, как бы забывая, что читатель все это уже хорошо знает.

    Что касается образа Кустука, то при определенной поверхностности в его обрисовке нельзя не заметить, что В. Протодьяконову все же удалось создать характер целостный, заявивший с себе в сложных исторических условиях. Кустук и ему подобные появились на арене благодаря революционным сдвигам. Герой В. Протодьяконова — сын своего времени. Ограниченно его мировосприятие, действия стихийны. Но он безгранично предан делу своего народа, бесстрашен.

    Конечно, в раскрытии такого сложного, зачастую противоречивого образа В. Протодьяконову не все удалось. Видимо, в данном случае на автора давило обилие конкретного, документального материала, когда все, что «под рукой», хочется обязательно ввести в канву произведения. А это ведет и к многословию, и, что греха таить, к обычной иллюстративности.

    И все же, думается, «Кустук» не лишний в новой книге В. Протодьяконова. Обе повести взаимно дополняют друг друга. Они еще раз напоминают, каким трудным и сложным был путь, к народному счастью. Как за это счастье боролись.

    /Полярная звезда. Якутск. № 6. 1981. С. 86-88./

 

    Александр Мартинович

                                               О РОДИНЕ ПЕСНЯ, О ВРЕМЕНИ СКАЗ

    [И. Гоголев, Священный огонь. Поэмы. Перевод с якутского В. Цыбина и О. Шестинского. М., «Современник», 1981 г.]

    Когда перечитываешь произведения поэта, знакомые и полюбившиеся тебе по предыдущим книгам, как бы входишь в мир, а котором давно уже все знакомо и дорого тебе. Одновременно испытываешь и новую радость — ведь теперь, когда после первого знакомства прошло определенное время, есть возможность не только заново ощутить то, что когда-то взволновало, но и глубже понять важное и существенное, что хотел высказать автор.

    Иван Гоголев — из тех поэтов, к которым хочется возвращаться. Его лучшие стихотворения, поэмы, равно как и драматургические произведения — одна из самых ярких страниц в современной якутской литературе. Приятно, что голос его все чаще звучит на всесоюзной арене, а книги, выходящие в Москве, находят доброжелательные отзывы критики.

    В книгах этих высокое поэтическое мастерство сочетается с четкостью идейной позиции поэта, виден богатый внутренний мир нашего современника, живущего днем сегодняшним и в то же время чувствующего неразрывную связь между вчерашним и будущим. А кроме того, в них есть то главное, что характеризует творчество любого настоящего, глубоко самобытного поэта — национальное своеобразие. В предисловии к сборнику И. Гоголева «Ищу волшебный подснежник» Николай Старшинов точно подметил, что с «историей, культурой родной стороны, с характером нации знакомят читателя его стихи, в которых легко уживаются и сказочные мотивы, и причудливая фантазия, и суровая реальность: нелегкий труд охотников, рыболовов и алмазников».

    Это чувство отчей земли, без любви к которой не может быть и любви ко всей нашей необъятной Родине, чувство высокое, неповторимое, особенно сильно прозвучало в книге И. Гоголева «Чайки над Леной», ставшей настоящей повестью в стихах о родном крае, о своем народе.

    И вот книга «Священный огонь» — цельная, объединенная общим замыслом. Именно книга, не сборник, и лучше всего назвать ее песней о Родине, сказом о времени. Вобрала она в себя три наиболее значительных поэтических произведения автора — «Письмена на бивне мамонта», «Песнь о Лене» (в предыдущем издании эта поэма называлась «Чайки над Леной») и «Мать-землю». Внешне самостоятельные, они тесно связаны. От строки к строке, от поэмы к поэме все увереннее и сильнее звучит голос И. Гоголева. Это авторская исповедь и одновременно своеобразный монолог современника, в одинаковой степени ответственного и за свою судьбу, и за судьбу своего народа, и за судьбу человечества в целом.

    К современникам обращается поэт, когда шлет свое «Письмо первое»:

                                                          Словно на бивне мамонта,

                                                          заветные, как песня,

                                                          слова я вырезаю.

                                                          Не по кости холодной —

                                                          по собственному сердцу,

                                                          по собственному горю

                                                          веду резцом я острым

                                                          письмо свое простое...

                                              (Здесь и далее перевод В. Цыбина)

    Обращается к читателю поэт, а вместе с ним обращается и его лирический герой. Герой этот необычен. Он не личность, а обобщенный, типизированный характер, вобравший в себя все, чем жило человечество долгие годы своего исторического становления:

                                                          Вы хотите узнать, сколько мне лет?

                                                          Сколько лет леденящему стону

                                                                                                                 глухому?

                                                          Сколько лет неумолчной тоскующей

                                                                                                                          песне?

                                                          Сколько лет слезе, чья тяжесть земли  тяжелее?..

                                                          Сколько лет человеку,

                                                           ровно столько мне лет!

    И далее идет уточнение, образ еще больше конкретизируется, обретая значимость и весомость: «Я везде и повсюду. Бессмертье земли — это я». «Я» — это сам Человек. Он герой поэмы «Письмена на бивне мамонта». Если обратиться к истории поэзии, то не скажешь, что авторский прием нов. Его Величество Человек присутствует в произведениях многих поэтов разных народов. Но одно дело — выбор героя я совсем иное — художественное воплощение замысла.

    И. Гоголев — не сторонний наблюдатель, он живет вместе со своим героем, постепенно шагая с ним по ступенькам исторического развития человечества. Эти «шаги» в поэме чувствуешь. Поначалу они неторопливы. Не спеша Человек осмысливает, кто он на земле. Осмысление это пока поверхностно. Человек только начинает жить, поэтому он совершает то, без чего никак нельзя: «На костре я жарил мясо, грелся в сене в мглу ночную, припадая на колени, пил я воду ключевую», «я очаг себе домашний отыскал среди лужайки...», «чтобы солнце заходило в гости — прямо с горизонта, прорубил в своей я юрте двери в сторону восхода» и т. д. В большом и огромном мире чувствует себя человек еще чужим и слабым, «вот почему придумал угрюмых духов. Я им поклонялся, как будто бы не сам придумал их!»

    Но так продолжается недолго. Человек постепенно начинает понимать, что не гость он на земле. Обретая чувство Родины, он обретает себя как личность: «...Я не отдал бы горсть земли за звезды, что рассыпаны вдали». Он создает олонхо. Поэт в душе, он становится им на самом деле: «И, созданное мной, оно меня — казалось мне — вторично сотворило», И у человека «прозрели... глаза на сердце, в ненасытной жажде видеть вглядываюсь в мир огромный...»

    С завидным мастерством показывает И. Гоголев это рождение человека в человеке. То, о чем говорит И. Гоголев, видишь воочию — настолько впечатляет сама музыка стиха:

                                                          Взором сердца различаю

                                                          тонкое ресниц дрожанье

                                                          у задумчивых потемок;

                                                          вижу в омуте я звезды,

                                                          что шевелят плавниками,

                                                          розовое их движенье,

                                                          как шиповника цветенье,

                                                          и на них — стрелой из лука —

                                                          целится рябая щука...

    Подобных примеров можно приводить немало, удивляясь тому, насколько богато воображение поэта: «Вслушайтесь — у звезд продрогших — зуб на зуб не попадает», «коновязь... навострила уши». Но еще более отрадно, что за всем этим — богатством образов, пластичностью языка, мелодичностью слова — видится сама жизнь, чувствуется ее диалектика. Прослеживая путь человечества на примере становления своего народа, И. Гоголев убедительно показывает, что народ бессмертен. Были нищета и невежество, голод и слезы, но была и та вера в день завтрашний, которую никогда нельзя погасить в сердце человека. Счастье к якутскому народу, как и к другим народам бывшей царской России, пришло с революцией. Тема дружбы, равенства, братства также находит в поэме свое осмысление. Немногословен И. Гоголев, но так, как говорит он, обращаясь к родной Якутии, пожалуй, лучше и не скажешь:

                                                          Свет России — свет твой вечный,

                                                          дух России — дух твой вешний,

                                                          песнь России — песнь твоя!

    Продолжением всех этих мыслей воспринимается поэма «Песнь о Лене». Об этом интересном, значимом, этапном произведении в творчестве И. Гоголева нам уже приходилось писать («Полярная звезда», 1978, № 3, «Река парода — река поэта»). Но не сказать э нем хотя бы несколько слов нельзя. Символ родной земли — Лена — для И. Гоголева становится и символом жизни вообще. Как и в «Письменах на бивне мамонта», здесь поэтический разговор обретает тот обобщенный смысл, когда за частным видится общее, за малым — великое, за простым — сложное.

    Воспевая Лену, поэт одновременно славит и свою Родину. Песнь эта — то возвышенно-страстная, то нежно-лирическая — входит в душу читателя. Свое художественное воплощение в поэме находят несколько тем. Среди них, конечно же, самая главная — тема верности отчей земле. Наряду с ней, в той или иной степени, затрагиваются и другие, не менее важные — взаимоотношения дня сегодняшнего и вчерашнего, красота природы, любовь к родному языку. И еще одна тема не может не волновать И. Гоголева. Как художник слова он прекрасно понимает, что только связь со своей землей может принести творцу истинную радость созидания. В земных корнях сила и литературы, и искусства вообще. Эта мысль особенно заметна в заключительном разделе «Песни о Лене» — «Прославленный кузнец и хомусист»: «потемнел хомус блестящий, как темнеют взгляды» после того, как юноша начал играть только для богатых, забывая о своем народе.

    Поэма «Мать-земля» — третья, новая поэма книги. Снова — разговор о времени, о человеке, о Родине. К нему приходишь уже подготовленным, зная, каким весомым может быть поэтическое слово И. Гоголева. Одновременно предчувствуешь: поэт и на этот раз удивит тебя и точной, сочной метафорой, и неожиданным эпитетом. А вместе с тем поведет разговор о проблемах жизненно необходимых, о том, что в наш, во многом «рациональный» двадцатый век обретает первостепенное значение.

    Ожидание это потверждается. «Мать-земля» — это определенное подытоживание того, что сказано в первых двух поэмах. 3 ней лирический герой ведет беседу с самой планетой. Разговор по-граждански принципиальный, публицистически заостренный, философски наполненный. В первых разделах поэмы он носит моноложный характер» преобладают исповедальные начала. Воспоминания о том, что наиболее запомнилось: о якуте, предавшем родину и просящем из далекого Токио прислать ему горсть родной земли, о дезертире, которому никто даже не дал закурить, и тут же — о слепом парнишке, зовущем песней на бой за Родину.

    Последний раздел поэмы — диалог. Беседуют сердце лирического героя и сама Мать-земля, которая «старше слова... и огня, старше счастья... и старше зла». Сердце задает вопросы, земля отвечает. И вот наступает кульминационный момент. На вопрос, что для нее всего ценней. Мать-земля отвечает: «Никакой подземный клад не сравнится с россыпью слов, ибо только Слова хранят жизнь людей за много веков...»

    Встреча с новой книгой И. Гоголева была бы еще приятнее, если бы... Любя творчество Олега Шестинского, высоко оценивая как его поэзию, так и тот вклад, который вносит он в дело взаимосвязей братских литератур народов СССР, с сожалением отмечаешь, что при переводе поэмы «Мать-земля», как и «Песни о Лене», он позволил себе снижение требовательности. Поэтому местами встречаются стилистически усложненные конструкции, как например: «лиственница кроной своей может поддержать небосвод, ибо разветвленьем корней мощь земли из глуби сосет», «сладость смол отцовых дерев», «а под осень Земля нежна, и смородиновым кустом приглашает словно она вас полакомиться к ней в дом» (зачем это — «в дом»?).

    Лишние слова и целые строки нередки. Взять хотя бы такую строфу:

                                                              Каждый человек

                                                          Как курок,

                                                          Что взведен бойцом для стрельбы, —

                                                          Я в любой свой жизненный срок

                                                          Не желаю иной судьбы.

    Мысль проста и образна, но обилие лишнего («бойцом для стрельбы», «в любой свой жизненный срок») мешает ее понять.

    Порой нагромождаются образ на образ, взаимно разрушая друг друга:

                                                          Он ощупывал среди тьмы

                                                          твердую, как камень, ладонь,

                                                          где мозоли словно холмы.

                                                          Не холмы...

                                                          Мозоли его,

                                                          Словно буквы, твердо легли,

                                                          Чтобы муку и торжество

                                                          его жизни люди прочли.

    За всем этим трудно понять, как развивается мысль у автора. То мозоли — холмы, то — вдруг: «Не холмы... Мозоли его, словно буквы...». Второе сравнение, вызывающее в памяти шпаргалку, написанную на ладони школьника, перечеркивает масштабное первое. И уж совсем лишними представляются строки: «Чтобы муку и торжество его жизни люди прочли». Ведь по ладони, как известно, читают гадалки.

    Дважды в переводе «Матери-земли» не повезло хомусу. Очевидно, переводчик, несмотря на определенный опыт в переложении якутской поэзии, не представляет себе этого музыкального инструмента. Сначала пишет: «Крик его был похож на звук, если б хомус лопнул в руке». Во-первых, не хóмус, а хомýс, во-вторых, ни при каких условиях хомус — род варгана — лопнуть не может, разве что сломается. Далее переводчик описывает, как делается хомус и как на нем играют:

                                                          Взял он банки консервной жесть.

                                                          Конский волос вместо струны,

                                                          Что-то вроде хомуса себе

                                                          Смастерил парнишка слепой.

                                                          К клубу топает он по тропе,

                                                          Инструмент несет под полой...

                                                          И со струн тех волосяных

                                                          Робко звуки летели в зал.

    Здесь что ни фраза, то неточность. Из консервной мягкой жести хомус не сделаешь, а если сделаешь, играть не сможешь, т. к. основная звучащая часть хомуса — стальной вибрирующий язычок. Нет на хомусе никаких струн. Незачем прятать его под полу, т. к. эта вещь величиной с ладонь легко умещается в любом кармане.

    Что строки эти не случайны, подчеркивает и такой отрывок из перевода О. Шестинского поэмы «Песнь над Леной»:

                                                          Мастерил (хомус — А. М.)

                                                          при блеске солнца

                                                          и под светом лунным,

                                                          передал биенье сердца

                                                          вдохновенным струнам.

    Поневоле задумаешься: как же относится к этому автор, несомненно, читавший переводы своих поэм еще до сдачи в набор?

    Впереди у И. Гоголева новые книги, новое сотрудничество с переводчиками. И хотелось бы, чтобы оно было еще более плодотворно.

    /Полярная звезда. Якутск. № 2. 1983. С. 104-107./

 

    Александр Мартинович

                                                          ОБРЕТЕНИЕ МАСТЕРСТВА

    [Близок Крайний Север. Сборник произведений молодых писателей народностей Севера и Дальнего Востока. Составитель И. Буркова. М., «Современник», 1982.]

    Появление новых имен в литературе — всегда радость. Тем более отрадно, Когда уже по первым произведениям видно, что люди, взявшиеся за перо, талантливы. И еще приятнее, если они принадлежат к так называемым младописьменным литературам. Значит, литературы эти развиваются, пополняются молодыми силами.

    Литературы народностей Севера и Дальнего Востока впервые заявили о себе в начале тридцатых годов. Сегодня же имена юкагира Семена Курилова, чукчи Юрия Рытхэу, манси Ювана Шесталова и многих других, как и их предшественников, хорошо известны во всем мире. А в литературы с каждым годом приходит новое, достойное пополнение. В этом убеждают Всероссийские семинары молодых писателей народностей Севера, проведенные ЦК ВЛКСМ совместно с Союзом писателей РСФСР. Они проходили в ноябре 1977 года в Доме творчества писателей «Малеевка» под Москвой и в феврале-марте 1980 года в Ялте.

    Теперь с произведениями некоторых участников этих семинаров можно познакомиться на страницах книги «Близок Крайний Север», в которую вошли стихотворения, поэмы, рассказы и повести двадцати шести молодых поэтов и прозаиков. Их представляет в содержательном предисловии «О молодых литературах народностей Севера» Владимир Санги, немало делающий для пропаганды этих литератур среди всесоюзного читателя. И на этот раз он не просто рассказывает о тех или иных авторах, а дает обширную картину творческого процесса.

    Мастерство авторов сборника «Близок Крайний Север» довольно высокое. Многие из которых уже известны читателям. Например, Анна Неркаги не так давно издала в Москве повесть «Анико из рода Ного». Думается, этой повестью сборник, а он нам представляется своеобразной антологией молодых, открывается не случайно. Ненка А. Неркаги в своем произведении затрагивает проблемы, одинаково актуальные и для нивхов... Проблемы, остро стоящие сегодня на Севере. Прежде всего — это воспитание у подрастающего поколения любви к «малой родине», без которой не может быть привязанности к отчему дому, молодежи уважение к тому, чем издавна жили их родители? Ведь охота оленеводство требуют людей, влюбленных в свое дело, хорошо знающих законы тундры и тайги. А тем временем юноши, девушки мечтают совсем о другом. Не исключение здесь и Анико. Она рано оставила родное стойбище. Став студенткой, даже не наведывается домой. И вот письмо, полуграмотные строки. Отец и его друг сообщают Анико, что погибла мать. Погибла... А помнит ли она, Анико, свою мать?! Помнит ли она старого отца?!

    Психологически точно выписывает А. Неркаги душевное состояние своей героини, приехавшей в родное стойбище. Нравственная ответственность человека за каждый его поступок, ответственность перед родными и близкими, перед самим собой, перед своей совестью — стержневой мотив повести, звучащей какой-то грустно-нежной мелодией.

    Молодые северные авторы пишут о том, чем живут их соплеменники, пытаясь осмыслить непростые процессы, происходящие сегодня на Севере. Тему индустриализации, промышленного обновления некогда забытых окраин затрагивает в повести «Звезда утренней зари» Еремей Айпин, Одновременно и тему приспособления человека к тем изменениям, которые происходят при этом. Удался писателю образ Демьяна, всю жизнь проведшего в тайге. Хорошее знание жизни своих земляков помогает Е. Айпину писать легко, раскованно. Особенно впечатляют картины родной природы, поданные будто мазками кисти художника.

    Большинство авторов сборника печатались в «Полярной звезде» Среди них и эвенк Александр Латкин представленный двумя рассказами. О своеобразии творческого почерка молодого писателя лучше всего говорит рассказ «Двадцатый» — обращение к годам становления Советской власти, художественный штрих к судьбе председателя красной артели Петра, глубоко преданного делу партии. Немногословен А. Латкин, но, прочитав небольшой рассказ, воочию видишь его героя. Даже один эпизод говорит много:

    «Полковник посмотрел на убитого.

    — Сколько он у нас застрелил? — спросил тихо.

    — Одиннадцать. Трое тяжело ранены... да старик еще...

    — Раненых кончить, избу поджечь. Да-а, дорого нам обошелся этот комиссар. Который это у нас?

    — Двадцатый».

    ...Привязанность к родной земле, воспевание ее красоты — вот основное, что привлекает внимание в творчестве недавно скончавшегося эвенкийского поэта Дмитрия Апросимова. Подборка его стихотворений — как бы сборник в сборнике. Традиционны мотивы большинства произведений, но они волнуют... Так бывает, когда встречаешься с поэзией, несущей в себе общечеловеческое содержание, наполненную тем, чем живет каждый из нас:

                                                          Уходят годы, чтоб не возвращаться.

                                                          А все меня влечет в мою тайгу.

                                                          Где у подножья гор полюбоваться

                                                          Песком, в ладонь зачерпнутым, смогу.

                                                               (Пер. Б. Романова)

    Национальный колорит свойствен стихами эвена Василия Кейметинова, поэта негромких интонаций. Он, как и Л Апросимов, редко выходит в творчестве своем за пределы традиционного. Это, однако, не значит, что он повторяет других. В стихотворениях есть поэтические находки, подтверждающие наблюдательность автора, его способность не только мыслить образами, а как бы жить ими:

                                                          Солнце, кое-где оставив тени.

                                                          На вершинах выткало узор.

                                                          И туманы — белые олени —

                                                          Тихо разбрелись по склонам гор.

                                                           (Пер. А. Волобуева)

    Юкагир Николай Курилов в одном из своих стихотворений хорошо передает то душевное состояние, которое переживает каждый автор, когда, знакомясь с переводами своих произведений, заново открывает их для себя: «Слова — олени мыслей, — это чудо, когда, через язык другой пройдя, они к нам возвращаются оттуда, с собой оленей новых приведя» (пер. А. Волобуева) Однако, нам кажется, большего успеха молодой писатель достиг пока что в жанре рассказа, особенно рассказа-сказки. «Сказка о грозном звере» и «Сказка, которая скоро сбудется» интересны тем, что автор, идущий от фольклора, стремится сказочные сюжеты увязать с действительностью. Это осовременивание сказки дает интересную возможность по-своему поговорить о том, чем живут современники. В центре авторского внимания — проблема сохранения окружающей среды, экологического равновесия в природе.

    Эвен Андрей Кривошапкин, который также пробует силы и в поэзии, и в прозе, в рассказах своих, наоборот, остается реалистом. Подборкой «Поездка к оленям». А. Кривошапкин как бы ведет незримый спор с теми авторами, которые чрезмерно обеспокоены урбанизацией, видят в ней только зло. Он верит в добрые начала в человеке. В то, что разум всегда восторжествует.

    Привлекают подборки стихов эвенков Николая Сёгира и Николая Калитина, есть интересные творческие находки в поэме безвременно ушедшего чукчи Владимира Тнескина «Олени ждали меня», успешно выступает как в поэзии, так и прозе ненка Любовь Ненянг, владеет мастерством рассказчика ханты Роман Ругин...

    Нетрудно заметить, что молодые авторы еще слабо расширяют тематические границы своих произведений. Это особенно чувствуется в поэзии, где за традиционностью мотивов иногда проступает сказанное другими.

    Процесс обретения мастерства, конечно, — процесс непростой. Своеобразие творческого почерка, авторская индивидуальность редко даются как нечто запрограммированное природой, чаше всего они являются результатом упорного труда и учебы у предшественников. Идти этой дорогой становлении и авторам книги «Близок Крайний Север».

    /Полярная звезда. Якутск. № 3. 1983. С. 109-111./

 

 

                                                               ТЕПЛО ОТЧЕЙ ЗЕМЛИ

    [О людях Якутии рассказывает Иван Ласков в своей новой книге «Чароўны камень» вышедшей в издательстве «Мастацкая літаратура».]

    Вспоминается лето семидесятого года. Жаркое, солнечное. В июле температура доходила до тридцати и более градусов. И было это не где-нибудь на берегу моря, а на якутской земле. Если быть более точным, в поселке Золотинка. Теперь его знают многие. Именно в Золотинке на строительстве «малого БАМа» работает белорусский отряд. А тогда пришлось побывать там в командировке. Ни много, ни мало, а прожить три месяца. Это было первое знакомство с Якутией, с ее людьми: с якутами, эвенками, русскими, белорусами. Представителями других национальностей, которые живут здесь одной дружной семьей.

    Поначалу удивляла и эта «южная» жара — только позже узнал какие суровые зимы бывают в этих местах. И то, что можно было ехать десятки километров и не увидеть ни одного поселка. А еще было знакомство с литературой, как принято говорить малых народностей Севера. Тогда-то и оказалось, что народности малые, а литература большая, в которой немало интересных, содержательных произведений. Уже дома, в Белоруссии, узнал, что в Якутию на постоянное место жительства переехал наш поэт Иван Ласков.

    Имя это читателям «Знаменки» не может быть незнакомым. Его стихи печатались на страницах газеты. В Минске вышло несколько сборников стихотворений, а несколько лет назад увидела свет адресованная детям книга рассказов «Андрэй-Эндэрэй...». И вот новый сборник, на этот раз для взрослого читателя. «Чароўны камень» он называется, а открывается авторский словом «Дванаццаць якуцкіх месяцаў».

    Читаю его и будто бы возвращаюсь на тринадцать лет назад. То, о чем пишет И. Ласков, знакомо всем, кому довелось побывать на якутской земле. О каждом из месяцев рассказывает писатель, находя свои, неповторимые краски. Казалось бы, без звучных эпитетов рассказывает, а как хорошо западает все это в душу, как радует сердце.

    Какая же она, Якутия? Давайте послушаем, что на этот счет говорит И. Ласков: «Запрашаць у хату ці краіну — права гаспадароў. Я ў Якуціі даўно ні госць, але лічу, што на запрашэнне ў яе пакуль што не маю права. Замест гэтага запрашаю усіх у сваю кніжку апавяданняў». Примем это приглашение, познакомимся с произведениями, написанными автором в последние годы. Заметим, к слову, что И. Ласков работает очень плодотворно. Он по-прежнему пишет стихи на белорусском и русском языках. Рассказы также. Занимается переводами.

    В книгу «Чароўны камень» вошло восемь рассказов. Первое, что нельзя не заметить — это хорошее знание И. Ласковым законов жанра. Рассказы, помещенные в сборнике, отличаются друг от друга не только разностью сюжетов, непохожестью человеческих характеров. И. Ласков в каждом случае стремится использовать такую форму подачи материала, которая бы наилучшим образом способствовала наиболее полному раскрытию авторского замысла.

    Чувство коллективизма, дружбы, взаимовыручки объединяет героев большинства рассказов И. Ласкова. Привлекает четкость гражданственной позиции персонажей, верность их идеалам добра и справедливости. А еще — читатель, конечно же, сразу обратит внимание на это — каждое произведение как бы излучает со своих страниц то тепло отчей земли, которое по-настоящему и одинаково чувствуешь, где бы ни жил. Потому что это тепло одной великой и необъятной страны, а название ей — Родина. Потому, что любить Родину — значит любить людей, населяющих ее.

    Об этом И. Ласков никогда не забывает. Он рассказывает о своей Якутии, ставшей для него давно дорогой и близкой. Его Якутия становится и нашей Якутией. И мы ее так же любим. Как частицу большой Советской страны.

    Алесь Мартинович.

    /Знамя юности. Минск. 8 февраля 1984. С. 3./

 

 

    Мікола Міхневіч

    [Алесь Марціновіч]

                                                      КАПІТАН КАЧКІН І ІНШЫЯ

    [Iван Ласкоў. На падводных крылах. Аповесці. “Мастацкая літаратура”, 1990.]

    Вам не сустракаўся капітан Качкін? Вы нічога не ведаеце пра гэтага чалавека з «дзіцячай душой», які адчувае сябе гаспадаром не толькі на сваёй «Ракеце», але і ва ўсім порце слаўнага горада Кукуйска? Скажу па шчырасці, асабіста з ім я таксама не знаёмы, тым не менш уяўляю яго, абветранага, ды не сіверамі Поўначы, а жыццёвымі выпрабаваннямі. Дапамог мне ў гэтым пісьменнік Іван Ласкоў, які прысвяціў Філімону Філімонавічу Качкіну аповесць «На падводных крылах».

    У творы Качкін расказвае пра сябе і свае прыгоды-нягоды. І гэта зусім і не аповесць, а «тэлевізійны шматсерыйны баявік». Праўда, нездарма кажуць: справа не ў жанры, а ў тым, чым гэты жанр напоўнены. Застаецца аддаць аўтару належнае. Ёсць у «баевіку», напісаным з добрым веданнем жыцця, разуменнем адметнасці працы рачнікоў, усіх гэтых «ракетчыкаў», як не без гонару называе іх, а значыць, і сябе капітан Качкін, і досціп з тонкім гумарам, і сарказм з едкай усмешкай, і нечаканасці, няхай не з разраду Агаты Крысці, але такія, што з поўнай падставай можна вядомае сказаць: жыццё пражыць — не поле перайсці.

    Толькі не будзем забягаць наперад. Спакваля прыгледзімся да Качкіна, паспрабуем высветліць, што ён за чалавек і да чаго імкнецца. Балазе, зрабіць гэта не так і цяжка. Капітанава душа — наросхрыст. Ён нічога не ўтойвае, падрабязна расказвае і пра людзей, якія поруч. Часам нібы забываецца і пачынае расказваць ад трэцяй асобы. Што ж, капітану Качкіну такое дазваляецца. Глянуць на сябе збоку — гэта не толькі магчымасць самазадаволена ўзвысіцца, як можа падацца, а сцвердзіць тое, што сумнення не выклікае. Асоба ёсць асоба. Хочаце — раўняйцеся на яе, хочаце — зайздросьце, але факт застаецца фактам.

    Баявік пачынаецца: «Кукуйскі час — чатыры гадзіны роўна. Вады — пад самы вакзал. «Ракета» гушкаецца, бы ў гамаку. З машыны выскоквае заклапочаны чалавек. Рукі — у масле да локцяў. Гэта я, капітан Качкін.

    Ён дае нырца ў домік з вадой (пра загадкавы «домік з вадой», дарагі чытач, ты яшчэ даведаешся.— М. М.). Драіць далоні. Адзначае, што тут чыста і ўтульна. Потым ён зазірае ў домік з вадой для пасажыраў. Тут таксама чыста і ўтульна. Задаволена ўсміхаецца капітан. Усё падабаецца сёння яму. З яўнай радасцю азірае ён белакалонны вакзал, аўтобусны прыпынак (яшчэ пусты), фантан (сухі ад нараджэння). Выцірае памалу працоўны пот голай ад локця рукой. На салярнага колеру скуры ледзь сінее плён юнацкіх роздумаў: «Нет в жызни полнава щасця».

    Дакладней, гэта — яшчэ не сам «баявік», а, як бы лепш сказаць, — яго “жыццёвая” частка. І. Ласкоў, знаёмячы з Качкіным, нязмушана паказвае, наколькі неардынарны чалавек, як вятры абставін шмуткуюць капітанаву душу, як вымушаны ён пастаянна прыстасоўвацца да іх, каб выжыць, выстаяць, застацца самім сабой. Яго «дзіцячая душа» працівіцца злу, абыякавасці — усяму таму, што стала прапісалася на рачным флоце.

    Але выступленні Філімона Філімонавіча, пры ўсёй вабнасці, нясуць і адбітак пэўнай несурёзнасці, а то і проста наіўнасці. Згадаю, напрыклад, той самы «домік з вадой». Узнікла словазлучэнне ў лексіконе рачнікоў пасля таго, як Качкін вырашыў змагацца з грубасцю: “Абвяшчаю бязлітасную барацьбу за чысціню мовы. Мат-перамат канчаем». Папраўдзе, у Філімона Філімонавіча і асабістыя прычыны былі. Неяк “Ракету” на буй панесла. Забыўся Качкін, што “сувязь суднавая чамусьці ўключаная была», зарыфмаваў гэтае слоўца адпаведна, а сярод пасажыраў “ва філалагічныя дактары” знаходзіліся. Але гэта між іншым. Галоўнае, Качкін усвядоміў неабходнасць змагання за чысціню мовы, заклікаў падначаленых “вырваць грубыя словы з коранем” і браць “на ўзбраенне эўфенізмы”.

    Пасля падобнага філалагічнага “пераўзбраення” і з’явіўся замест традыцыйнага гальюна “домік з вадой”. Праўда, у таго-сяго з каманды ўзнікла сумненне, як быць з “трохпавярховымі” — «эўфенізм да кожнага слова шукаць ці толькі да галоўнага». Качкін і на гэты раз праявіў катэгарычнасць: «Да трохпавярховых увогуле падыход іншы. Іх абрэвіятурай даём”.

    У такія, даволі пікантныя, сітуацыі герой I. Ласкова трапляе часта і заўсёды з гонарам выходзіць з іх. Нават тады, калі, здавалася б, плакаць трэба. Качкін не быў бы Качкіным, каб для яго ўзнікла бязвыхаднае становішча.

    Да чаго ўжо было прыкра на душы, калі ён нечакана вярнуўся з рэйса і заспеў на сваёй кватэры не каго-небудзь, а капітана-дублёра, свайго другога памочніка Гусца. Жыццё ёсць жыццё, нырца, карыстаючыся словамі Качкіна, з акна не дасі. Жонка, разумеючы, што страчвае Філімона Філімонавіча назаўсёды, чым толькі не палохае яго. І пазбаўленнем кватэры, і што за дачку, якую ўдачарыў, аліменты плаціць будзе. Да ўсяго — невясёлай перспектывай “ператварыцца ў біча” і памерці пад плотам. Але Качкін і не думае мірыцца: “Як цябе абмінуць? — засяроджана мазгуе капітан. — Закалодзіла фарватар...»

    «— На камбузе гарыць! — раптам учуўшы, радасна паведамляе ён.

    — Божухна! Гэта ж пірог! — пляскае ў ладкі акула (гэта таксама эўфенізм Качкіна адносна жонкі.— М. М.) і браняносцам свішча міма Качкіна».

    Шлях свабодны! “Хоць пірог не дастаўся Гусцу”,— не без задавальнення думае капітан, уцякаючы з уласнай кватэры».

    Жыццёвы няўдачнік Качкін? З пункту гледжання абывацеля, яго і сапраўды лёгка папракнуць у няздольнасці “ўвайсці” ў абставіны, прыстасавацца да іх, нахрапіста вырваць тое, што як быццам табе аднаму і патрабуецца. Качкін жа там, дзе, здавалася б, неабходна праявіць волю, паказаць характар, больш разважае, чым дзейнічае, таму і трапляе ў самыя нечаканыя сітуацыі. Разам з тым ён — неблагі, душэўна адкрыты і шчодры. Адкуль жа ў такім разе гэтае прама такі анекдатычнае існаванне? Падумаць толькі, на чалавека і свет, і людзі! Не паспеў змірыцца са здрадай жонкі, абсталявацца ў пакойчыку, які аддала цешча, як на табе, новае насланнё. Вырашыў рамонт пачаць і...— “да адной сцяны набліжаецца Качкін, да другой — з якой пачаць? З той, дзе — добра памятае — партрэт акулін вісеў. Пасярод шпалеры аж закучаравіліся — як барада лесавіка. Набраў у жменю, ды як тузане!»

    Хочаце — верце, а хочаце не... “Глядзіць Качкін, — вачам не верыць: няма сцяны!” Ен да другой — тое, ж самае... Хоць смейся, хоць плач, але ад гэтага не лягчэй. Сякі-такі прытулак меў, а цяпер і таго няма. Канечне, памяшканне аварыйным было, але ж да Качкіна людзі ў ім жылі і хоць бы што... А мо і сапраўды маюць нейкі загадкавы сэнс словы, па юначай наіўнасці вытатуіраваныя Качкіным у маладосці: “Нет в жызни полнава щасця”. Каму ёсць, а Качкіну няма! Можа, і на самай справе — гледзячы пад якой зоркай чалавек народзіцца? Адзін палец аб палец ударыць лянуецца, а прыпяваючы жыве. Ды яшчэ і іншых навучае. Другі ж на многае здатны — і працавіты, і шчыры, а — глядзіш — пастаянна нешта не ладзіцца. Усё не так. Усё праз пень-калоду.

    Магчыма, і сам Качкін з падобных няўдачнікаў? Пісьменнік такіх пытанняў як быццам і не ставіць. Яны самі ўзнікаюць, чым далей разгортваецца палатно лёсу Качкіна. І што цікава, чым часцей Філімон Філімонавіч трапляе ў цэйтнот, тым больш на яго абрушваюцца ўсе гэтыя напасці. Здавалася б, чалавек зусім “на мялі”, “Ракета” на рамонце, дык падумаць толькі, новае насланнё. Ужо даўно і забыўся, што недзе ёсць родная дачка, а яна, бачыце, пра бацьку памятае. З’явілася нечакана-нягадана і адразу, як і бацька, у наступ пайшла:

    «— Качкін?

    — Я.

    — Навіна, Качкін! Табе не трэба болей плаціць аліменты.

    — А што здарылася? — ад нечаканасці спрабуе збялець Качкін. Спроба бескарысная, бо не для таго загараў Качкін у рэйсах насустрач сонцу. — Няшчасны выпадак?

    — Гледзячы для каго! Для Катамаранава — магчыма.

    — Хто такі Катамаранаў?

    — Мой муж. Я выйшла замуж, Качкін!”

    А ці не лепей усе гэтыя дзівацтвы, якія раз-пораз падсцерагаюць Качкіна, як падводныя рыфы яго “Ракету”, узяць і растлумачыць звычайнай неардынарнасцю чалавека. Балазе, такія характары-тыпы ў нашай літаратуры сустракаліся. “Сваякамі” ж Качкіна я назваў бы найперш байдунцаў Янкі Брыля. Няважна, што тыя са звычайнай беларускай вёскі Ніжнія Байдуны, а гэты з якуцкага горада Кукуйска. Відавочная роднасць душ і адпаведнасць паводзін. Як персанажам Я. Брыля цесна ў атмасферы той абмежаванасці, дзе ўсе даўно і кожнага ведаюць, а душа іхняя прагне палёту фантазіі, так Качкіну няўтульна ў рамках пастаянных, падобных навігацыйных будняў. Каб усё напачатку інакш сталася, магчыма, не кацерам-“ракетай” кіраваў бы ён, а сягаў бы ў завоблачныя вышыні. Цяпер можна так сцвярджаць не сумняваючыся. Гэта раней мы “ведалі”, што толькі там, “у іх”, за мяжой, сутыкнуўшыся з суровай рэчаіснасцю, блякнуць самыя светлыя мары. У нас жа як быццам такога няма і быць не можа. Можа, яшчэ як можа. Найлепшае пацвярджэнне таму качкіны-рамантыкі, якіх часта кідае на жыццёвыя мелі, што застаецца толькі паверыць: “Нет в жызни полнава  щасця». Нельга сказаць, каб І. Ласкоў ставіўся да Качкіна з паблажлівасцю, даруючы яму слабасці характару. Наадварот, адносіны пісьменніка да героя патрабавальна-строгія. Аўтар, зразумела, здатны не заўважыць яго асобныя грахі, але ён не прамінае выпадку, каб іранічна паставіцца да ўсяго, што гатова разбурыць Качкіна як асобу, ператварыць яго ў бязвольнага жыццёвага ныціка, пазбаўленага перспектыў у сваім лёсе.

    Вызначэнне жанру аповесці як “шматсерыйнага баевіка” не магло не паўплываць на яе сюжэтную пабудову. Разбіўка на невялікія “кінематаграфічныя” раздзелы, пастаяннае выкарыстанне эпізодаў з рубкампаніі (тлумачэнне таксама ў духу жанру: “руб-кампаніяй завецца кампанія (да дзесяці асоб), што за адсутнасцю кают-кампаніі збіраецца патравіць у рубцы”). Частыя зноскі, удакладненні — усё гэта стварае атмасферу нечага за-гадкава-рамантычнага.

    Хоць нельга не бачыць і іншага. І. Ласкоў калі-нікалі злоўжывае чытацкім даверам, з’яўляюцца стылявыя паўторы, чаргуюцца падобныя выпадкі з жыцця персанажа, асабліва тады, калі праходзіць чарговы рэйс і ўсе жарты капітана Качкіна ператвараюцца ў звычайныя “хохмачкі”. Бывае, яны нагадваюць “гумар з нацяжкай”. Аўтару вельмі ж ужо хочацца і далей смяшыць, але гэта не заўсёды яму ўдаецца на належным узроўні. Не апошняя прычына падобных “праколак” і ў тым, што пры дынамічнасці твора, яго лаканічнасці ўсё ж, хоць і за рэдкім выключэннем, відавочная і расцягнутасць.

    Возьмем выпадак, калі Качкін даведаўся, што касір-правадніца Галя нарадзіла ад яго дзіця. У адрозненне ад некаторых іншых мужчын ён у такі час не збіраецца хавацца ў кустах. А калі маладой маці спатрэбілася каларыйная ежа, а ўрачы падказалі асятрыну, не задумваючыся, накіраваўся на рыбалку, а правільней — на браканьерства. Смешна, канечне, што пасля штрафу некалькі рыбін абышліся яму ажно... трыста пяцьдзесят сем рублёў пяцьдзесят капеек. Сапраўды, за што-што, а за каханне неабходна заўсёды плаціць, прытым па самым высокім рахунку. І не толькі маральным.

    Пра “рыбалку”, дарэчы, у прысутнасці капітанавага саперніка Гусца, расказваецца нуднавата. У гэтай гаворцы шмат неабавязковасцей, якія ў звычайным творы больш-менш сышлі б, але ў “баевіку” як іх прыняць? Сам жа Філімон Філімонавіч, каб яму прыпаднеслі нешта падобнае, доўга не разважаючы, зазначыў бы: адпрацаваць усё неабходна так, “каб ні сучка ні задзірынкі”...

    У аповесці ж “Туман”, жанр якой пазначаны як “восеньскае здарэнне” ў адрозненне ад “шматсерыйнага баевіка” сітуацыя больш будзённая і разам з тым жыццёвая. Генеральны дырэктар камбіната Сігізмунд Пятровіч Галаўня даведваецца, што на яго паступіў сігнал, “а па бытавому кажучы, данос”. І не ананімны, а за подпісам нейкага Радаснава: “Распутнічае з сакратаркай”, “Збудаваў дачу за кошт камбіната” і г. д. Справа ўскладняецца, бо ў пісьме ўсё праўда. І тое, што Сігізмунд Пятровіч развёў любошчы з падначаленай, і што кватэру ёй выдзеліў, і што службовым становішчам злоўжывае. Выйсце адно: затрымаць праверачную камісію, а па магчымасці, і загадкавага Радаснава, які, як пазней высвятляецца, законны муж сакратаркі. Ды скуль было ведаць пра гэта Сігізмунду Пятровічу, калі сама жанчына яго інакш, як Градусавым, і не называе.

    Калі ў “баевіку” ўсё трымалася на “дзівосах” у паводзінах Качкіна, адсюль і адпаведныя сітуацыі, дык у аповесці “Туман” якраз скразной лініяй з’яўляецца... туман. Туман — як павалока, што доўгі час хавае сапраўдны твар і сапраўдную сутнасць Галаўні... Туман — як з’ява прыроды, што можа пераблытаць планы рачнікоў... Туман — як няздольнасць асобных людзей цвяроза ацаніць свае ўчынкі і паводзіны, а ў выніку ўзнікненне хісткага становішча. Нездарма, перш чым пачуў непрыемную для яго навіну, Сігізмунд Пятровіч прачытаў на борце грузавіка: “Вадзіцель! Будзь абачлівым ва ўмовах туману, асабліва калі туман у галаве”. Туман заспее Галаўню і на кацеры, дзе ён выпадкова сустрэнецца, а потым і пазнаёміцца з Радаснавым. І ў гэтым творы таксама многае прадвызначае збег абставін, ледзь не фаталькасць лёсу. Тым не менш аповесць “Туман”, я сказаў бы, проза самая што ні ёсць сур’ёзная і галоўны герой яе — так званы дзелавы чалавек, да якога ўсе мы доўгі час прыглядаліся, як упішацца ён у рамкі сацыялістычнага рэалізму, а ён, аказваецца, у штодзённым жыцці даўно ёсць і не проста існуе, а жыве, дзейнічае.

    Мяркуйце самі: “усё ў Рудным належала Сігізмунду Пятровічу: і камбінат, і пасёлкі, усё з жыллёвым фондам, клубамі, школамі, дзіцячымі садамі; дарогі, тэхніка, кадры...” І за ўсё Галаўня адказваў. Адказваў і адначасова нёс цяжкую ношу, якую аднойчы ўзваліў на ўласныя плечы. Гэтая ноша, паколькі гаспадарчыя сувязі ў грамадстве заблытаныя, у сваю чаргу вымагала і прыняцця рашэнняў, якія не заўсёды стасаваліся з маральнымі нормамі. Але што зробіш, калі прыпіскі, і заніжаныя расцэнкі, і яшчэ шмат што іншае неабходна было Галаўню, каб выжыць і, як гэта ні дзіўна, зноў жа захаваць моцную ўладу.

    Пра гэта Галаўня, дарэчы, расказвае не каму-небудзь, а самому Радаснаву на невялікім востраве, куды “Ракета” прычаліла з-за густога туману. Абодва яны, і Галаўня, і Радаснаў, ужо шмат ведаюць адзін пра аднаго. Але не ўсё, таму і гуляюць як бы ў хованкі.

    Калі Радаснаў “пілаваннем уласнай душы на дробныя часткі” займаецца, такая ў яго патрэба з’яўляецца ў першыя гадзіны пахмелля, дык Галаўня, бадай, ці не ўпершыню задумваецца над сваім жыццём. Раней ён у падобным самакапанні проста не меў асаблівай патрэбы. Хіба што калі перанёс цяжкую спартыўную траўму, але гэта даўно забылася. Сёння ў яго ёсць усё, што патрэбна дзелавому чалавеку: пасада, паслухмяныя падначаленыя, шырокі размах работы. Для сцвярджэння   мужчынскага самалюбства яшчэ і каханка.

    На самай жа справе і алкаголік Радаснаў, і дзелавы чалавек Галаўня, як гэта ні дзіўна, падобныя між сабой. Падобныя ў адным: у пэўнай жыццёвай непрыстасаванасці. Сапраўдныя няўдачы першага і міражныя поспехі другога — нешта туманнае. Іншая справа, што напачатку туман гэты не бачыцца. Цяпер жа ён “не толькі не развеяўся — згусціўся”. У першую чаргу туман не дае магчымасці рухацца далей “Ракеце”. Але павалока няпэўнасці кранулася і душаў. Толькі цяпер яны зразумелі, што абодвух — і мужа, і любоўніка — вадзіла “за нос” адна і тая ж жанчына. Спойвала мужа, каб пастаянна адчуваў сябе ніякавата, не мог здагадацца, што ў бяздзетнасці вінавата сама. Фліртавала з дырэктарам і адначасова трымала мужа як прыкрыццё, бо так лепей было растлумачыць, чаму начальнік без чаргі выдзеліў ёй, сваёй сакратарцы, жыллё. Да ўсяго прыхоўвала запісачкі Галаўні. На ўсялякі выпадак Радаснаў выкарыстоўвае іх у лісце пра злоўжыванні Сігізмунда Пятровіча службовым становішчам.

    Сімвалічна, калі Галаўня ўсё ж угаварыў Радаснава, былога капітана-дублёра, спісанага на бераг з-за пастаяннага п’янства, стаць за штурвал. Нягледзячы на туман, яны працягвалі плаванне і загінулі. “Абліўшыся потам, Радаснаў скінуў газ, крутануў штурвал налева. Але было позна. “Ракета” спатыкнулася, як конь, што не адолеў плота, абодвума крыламі, як конь чатырма нагамі, намёртва ўразаючыся ў донны пясок... Разам з насцілам, які ўтаптаўся сківіцамі, грэйфер, падмяўшы Галаўню, паехаў праз нос з «Ракеты». Руль у Радаснава вырвала з рук, а яго самога панесла пад панеллю праз лабавое шкло на палубу”.

    Так сталася, што ў адрозненне ад іншых, каго звёў разам гэты рэйс (“з пасажыраў сур’ёзна пацярпеў толькі мужчына ў чорным плашчы, які так і стаяў да канца ля буфетнай стойкі”), толькі Радаснаў і Галаўня жывуць як бы ў пастаянным тумане, выдаючы мройнае за сапраўднае. “Восеньскае здарэнне” з’ява невыпадковая, а, можна сказаць, у нейкай ступені непазбежная, заканамерная. Рана ці позна, але і ў знешне спакойным жыцці Галаўні павінна было надарыцца такое, што паставіла б кропку над усім трывалым. Проста ён залішне правільны, каб, усвядоміўшы, як той жа Качкін, што “нет в жызни полнава щасця”, заставацца аптымістам. У яго “ці пан, ці прапаў”. Сярэдзіны няма і быць не можа, Адсюль і драматычнасць становішча.

    Часам аповесці бракуе псіхалагічнай заглыбленасці персанажаў. У асобных выпадках гэтая небяспека падсцерагала аўтара і ў “баевіку”, але там становішча ратавала асаблівасць жанру, спрацоўвала адметнасць у гаворцы пра Качкіна і яго падначаленых. У “Тумане” ж сама проза жыцця, будні, якія патрабуюць ад чалавека і выразнасці пазіцыі, і цвёрдасці характару. Галаўню яшчэ неяк можна апраўдаць. Ён баіцца Радаснава, заігрывае перад ім, але наўрад ці быў бы такім спакойным, ураўнаважаным Радаснаў, ведаючы, што перад ім сапернік, палюбоўнік жонкі. Не дапамагло б і традыцыйнае “пілаванне душы” пад час пахмелля, бо спрацавала б звычайная рэўнасць.

    Кніга І. Ласкова пабудавана на матэрыяле ў многім для беларускай літаратуры новым, пашырае яе абсягі, выводзіць на новыя тэматычныя пласты. Радуе, што аўтар, які дзесяткі гадоў адарваны ад роднай зямлі (для тых, хто з пісьменнікам пазнаёміцца ўпершыню, нагадаем, што ён жыве ў Якуцку), не забыўся, не адцураўся роднай мовы. У Мінску выпусціў аповесць для дзяцей “Андрэй-Эндэрэй, або Беларус на полюсе холаду”, выдаў паэму “Кульга”. І вось другая кніга прозы. Падобная адданасць бацькаўшчыне заслугоўвае самай шчырай пахвалы.

    /Полымя. № 2. Мінск. 1991. С. 249-254./