.png)
.png)
А. Бученков
ЯКУТСКИЙ КРАЙ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
(СТАТЬЯ 1)
...Якутия сыграла большую роль в литературной деятельности В. Г. Короленко, представив ему богатейший материал для целого ряда произведений: «Сон Макара», «Марусина заимка», «Соколинец», «Государевы ямщики», «Мороз», «Ат-Даван», «Последний луч» и др. Под влиянием Короленко начали свою литературную работу якутские политические ссыльные Тан-Богораз, В. Л. Серошевский, А. И. Шиманский. Высоко талантливые рассказы А. И. Шиманского из жизни ссыльных в Якутской области напечатаны на польском языке в его двухтомном сборнике «Эскизы». Часть из них («Виновен-ли?», «Мацей Мазур», «Срунь из Любартова») переведены на русский язык...
/Социалистическая Якутия. Якутск. № 190. 25 сентября 1945. С. 4./
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
В. Г. КОРОЛЕНКО И ПОЛЬСКИЕ ПИСАТЕЛИ
1
Связи В. Г. Короленко с польской культурой глубоки и устойчивы. Сын польки и уроженец юго-западного края, он с детства находился под влиянием польской культурной среды. До восстания 1863 г. в семье Короленко господствовал польский язык, начальное образование он получил в польских пансионах...
[С. 61.]
В конце 60-х годов польская культура уступила свое место в духовном росте Короленко культуре русской. «Я нашел тогда свою родину, - писал Короленко,- и этой родиной стала прежде всего русская литература». Но и после этого перелома связи его с польским миром не оборвались. В годы ссыльных скитаний он дружески общался с польскими революционерами. Среди них были Вацлав Серошевский и Адам Шиманский, занявшие впоследствии видное место в польской литературе. Оба они в своих первых литературных опытах пошли по следам Короленко в описании жизни и быта обитателей далекой Якутии.
«Сон Макара», которым Короленко начал разработку этой темы в художественной литературе, был им прочитан в феврале 1883 г. на квартире Шиманского в Якутске. Короленко запомнил этот знаменательный вечер. «На Шиманского, - вспоминал он, - мой рассказ произвел своеобразное впечатление. Я не сомневаюсь, что у него зародилась первая мысль о собственных произведениях в тот именно вечер. Он долго ходил по комнате, как бы что-то обдумывая под глубоким впечатлением. Он очень убеждал меня не бросать писание, но мне казалось, что он убеждает в чем-то также и себя. И действительно, когда Шиманский вернулся на родину, в польской литературе появилось новое яркое имя». (История моего современника, т. IV, гл. ХХІІ)...
[С. 62.]
3
Искренняя и устойчивая симпатия к «родственному польскому духу», в его прошлом и настоящем, не мешала Короленко относиться критически к отдельным проявлениям польского шовинизма, с которым ему иногда приходилось сталкиваться. Любопытен в этом отношении эпизод, до сих пор остававшийся неизвестным.
В 1910 г. польский поэт и романист Виктор Гомулицкий предложил «Русскому богатству» перевод своего романа «Саr widmo» из эпохи Смуты. В этом романе польская интервенция изображена была с полным сочувствием, даже рассматривалась как попытка установить своего рода «культурный союз» между Россией и Польшей. Короленко отверг роман Гомулицкого, и когда автор объяснил предположительно отказ редакции «Русского богатства» национальными предубеждениями против польских писателей, Короленко в ответном письме (от 12 февраля 1910 г.) объяснил Гомулицкому истинную причину отклонения его романа:
«Тот культурно-просветительный союз, о котором вы пишете, как о своего рода ретроспективной мечте — по мнению редакции „Русского богатства”, был немыслим в реальных условиях того времени. И не только как важный исторический факт, но и просто как сколько-нибудь значительный исторический эксперимент. Для этого не годились ни тогдашние русские, ни тогдашние поляки, представленные в этой исторической авантюре далеко не лучшими элементами вашего народа». «Скажу вам откровенно, — писал он далее, — что ни в вашем царике (Тушинском. — Г. Б.), ни в безличном стаде его бояр я не могу найти подлинных черт нашего народа. И поверьте, что во мне говорит не национальное предубеждение. Я только не могу забыть, что, на фоне тогдашней смуты, рисуются такие прямо эпические фигуры, как Болотниковы и Ляпуновы» (Архив В. Г. Короленко, копировальные книги писем; публикуется впервые).
Приведенные факты и материалы, разумеется, далеко не исчерпывают вопроса о связях Короленко с польскими писателями и польской литературой. Этот большой и сложный вопрос — на очереди, он ждет научной разработки и широкого освещения.
Проф. Г. А. Бялый
Кафедра русской литературы
[С. 64-65.]
.png)
.png)
.png)
.png)
П. И. Вепринский
Тюменский педагогический институт
КОРОЛЕНКО И ПОЛЬСКИЕ СИБИРОВЕДЫ
ШИМАНСКИЙ И СЕРОШЕВСКИИ
Сегодня в народной Польше созидается новая, социалистическая культура. Она растет и развивается на основе критического осмысления культурного наследства прошлого, путем усвоения и обогащения его лучших традиций.
В связи с этим мы задались целью рассмотреть некоторые стороны творчества ссыльных польских писателей XIX века - Адама Шиманского и Вацлава Серошевского, которые являются выразителями сибирской темы в польской художественной литературе 80-90 годов XIX века. В творчестве обоих писателей - политических ссыльных - явственно обнаруживается влияние «сибирской школы» В. Г. Короленко.
В исследованиях З. С. Баранского «В.-Г. Короленко и польское литературно-общественное движение» (Ленинград, 1955 год) и М. Яника «Поляки в Сибири» (Краков, 1928 год, на польском языке) анализируются произведения о Сибири ссыльных польских писателей Шиманского и Серошевского и отмечается (особенно в первой из названных работ) благотворное влияние, оказанное на них выдающимся русским писателем Владимиром Галактионовичем Короленко.
Но почему именно Короленко, а не кто-нибудь другой из не менее известных русских писателей, стал как бы духовным отцом и наставником этих двух ссыльных польских пителей, создавших ряд выдающихся по своим идейно-художественным качествам рассказов, очерков и повестей о Сибири? И как сложилась их творческая биография под воздействием литературных традиций короленковской художественной школы и манеры живописания этого обаятельнейшего русского писателя прошлого?
Выяснению этого вопроса, представляющего на наш взгляд немалый историко-литературный интерес в свете анализа русско-польских литературных связей в прошлом и в настоящем, посвящена настоящая статья.
Долгая и упорная борьба поляков за свою свободу в условиях царизма влекла за собой жестокие репрессии русского самодержавия. Сибирская каторга после подавления трех польских восстаний (1794, 1830-31, 1863 годов) была уделом, многих польских революционеров. Сибирь стала для Польши символом мести царизма. «Из чужих стран уже давно самой популярной у нас является Сибирь, - писал польский критик Талько-Гринцевич. - Я принадлежу к тому, уже уходящему поколению, которому матери, в долгие зимние вечера пели песни о грозной стране вечных морозов и ночей, которая стоила нам столько слез и крови; почти не было семьи... где отец, брат или сын не были бы в Сибири» [* И. Талько-Гринцевич. «Поляки как исследователи дальнего Востока». Краков, 1924, стр. 355.].
Польский литературный критик Гжимала-Седлецкий в предисловия к сибирским очеркам Шиманского, взволнованно говорит о том, что «тысячи семей связала боль с рудниками Нерчинска, безлюдьем якутских пустошей, с миром, откуда нет возврата... Сибирь переставала быть чем-то далеким, она простиралась прямо за психической тканью польских сердец» [* А. Шиманский. «Эскизы». Варшава, 1924, стр. 5.].
Неудивительно поэтому, что, начиная с 60-х годов, замечается постоянно растущий интерес поляков к Сибири, к ее жизни и быту. В восьмидесятые и девяностые годы прошлого века появляются первые произведении польских ссыльных, посвященные изображению Сибири, дневники и воспоминания о далекой, суровой стороне.
Большинство из них представляет значительную познавательную ценность и привлекает внимание читателей живыми, колоритными описаниями жизни сибиряков.
Критическому обзору сибирских дневников и мемуаров посвящен ряд работ, среди которых выделяются труды М. Яника: «Польско-Сибирская литература» (Львов, 1937) и упомянутая, ранее книга «Поляки в Сибири», (Краков, 1928).
Мимо Сибири, в которой томились лучшие люди Польши, не могла пройти и художественная литература.
К Сибири обращает свои взоры классик польской литературы Адам Мицкевич в третьей части «Дзядов». Он говорит:
«Ныне Польша живет во мраке земном,
Ее история в Сибири, в рудниках и тюрьмах».
В «Дзядах» звучат ноты мученичества, но там нет и тени безнадежности. Поэт верит, что посев мыслей ссыльных будет опасным для царя («Песня ссыльного»).
Сибирская тема привлекла также внимание Ю. Словацкого. В пьесе «Фантазий» он волнует сердце читателя описанием дружбы русского офицера Вольдемара Гавриловича и польского ссыльного солдата Яна, ради которого русский офицер жертвует своей жизнью. Картины сибирской действительности имеются и в «Кордиане».
Но наиболее широко они представлены польским романтиком в «Ангелли». Автор стремится здесь указать путь поколению, выступившему после восстания 1830-1831 гг. С этой целью он характеризует польские политические группировки, широко представленные в Сибири, и утверждает, что от сибирских мучеников, среди которых находится и главный герой Ангелли, родится новое поколение, способное поднять знамя народной революции.
Сибирь нашла свое отражение в творчестве других менее известных польских писателей (Уейский - «Глава из Сибирского романа», Ленартович - «Сибирские тени», Вольский - «Сибирский марш» и т. д.). Через всю польскую литературу XIX века проходит образ Сибири, тесно связанный с темой национально-освободителыной борьбы.
Но, несмотря на высокие идейно-художественные достоинства произведений Мицкевича и Словацкого в них нет по-настоящему реалистических зарисовок Сибири. Внимание романтической поэзии было сосредоточено в основном на проблеме независимости Польши. Поэтому Ю. Словацкий в «Ангелли» переносит действие в каторжную Сибирь, которая для автора является лишь символом польского порабощения.
Подобное изображение мест, привлекавшее внимание польских патриотов, не могло полностью удовлетворить читателей последних десятилетий XIX столетия, воспитанных на реалистических произведениях Ожешко и Пруса, Конопницкой и Сенкевича. Интерес к стране, в которой томились на каторге десятки тысяч поляков, усиливается. Читатель выдвигает перед писателями новые требования, противоположные канонам романтизма.
Вместо Сибири, какой она представлялась в воображении писателя, новое поколение хотело увидеть реальную страну без романтических преувеличений, с правдивыми образами ссыльных. Оно стремилось узнать подробности о повседневной жизни изгнанников, борцов за национальную свободу. Этим требованиям реализма и неприкрашенной правды в изображении Сибири удовлетворяли в польской литературе восьмидесятых - девяностых годов XIX века произведения Адама Шиманского и Вацлава Серошевского. Их дополнили принятые с восхищением в Польше переводы рассказов и очерков Короленко.
Творчество Короленко сыграло большую роль в формировании реалистической «сибирской школы», представителями которой в польской литературе являются А. Шиманский и В. Серошевский.
Начало литературной деятельности этих писателей совпало с первыми выступлениями Короленко на литературном поприще. В 1885 году появился знаменитый «Сон Макара». В этом же году в декабрьском литературном приложении к журналу «Край» была опубликована первая новелла Шиманского «Сруль из Любартова», которая своей идейной направленностью, высоким художественным мастерством, совершенством формы сразу обратила внимание читателей на начинающего писателя. Литературное творчество Шиманского завершилось в 1887-1890 годах выходом в свет двух томов «Очерков».
Рассказы и очерки Шиманского - первого польского, «певца Сибири» - покоряли читателей сильным патриотическим чувством, ярким изображением картин, воскрешавших еще свежие в памяти поляков события январского восстания 1863 года. Эти произведения обращались прямо к сердцу читателя.
Если Шиманский уже первыми рассказами громко заявил, о себе, то приход в литературу Серошевского, дебютировавшего в 1894 году рассказом «Осенью», остался почти незамеченным, хотя молодой писатель открыл им целую серию произведений. В отличие от собрата по перу он дольше формировался как художник.
Большую известность Серошевский приобретает лишь к концу девяностых годов. В это время Элиза Ожешко приветствует талантливого писателя восторженной статьей «Восходит звезда», [* Э. Ожешко. «Восходит звезда», 1898, №№ 6, 7 и 8. «Иллюстрированный еженедельник» (на польском языке).] в которой отмечает как характерную особенность творчества Серошевского, «его великую моральную чистоту». Столь же высокую оценку Серошевскому дали и другие критики. «Основоположником польского экзотического романа» называет Серошевского современный польский критик Чаховский [* К. Чаховский. В. Серошевский. Жизнь и творчество. Лодзь, 1947, стр. 14.].
И Шиманский, и Серошевский сложились, как писатели, под непосредственным влиянием художественной манеры Короленко. Этот факт, совершенно очевидный, не дождался еще глубокого научного исследования. Например, А. Н. Пыпин при обзоре польских трудов по Сибири в «Истории русской этнографии» ограничивается замечанием о том, что «кроме личных воспоминаний, сибирское изгнание отразилось и в произведениях художественной беллетристики: таковы замечательные рассказы Шиманского, талантливо исполненные и проникнутые чувством эпизоды польской ссылки (действие в Якутской области и на Лене), по манере и даже по некоторым сюжетам напоминающие Короленко и основные настроения которых - тоска по родине» [* А. Н. Пыпин. «История русской этнографии», т. 4, СПб., 1892, стр. 319.].
Столь же скупые заметки о связи польской сибирской школы с Короленко находим мы и в польских исследованиях. Так, польский литературовед Кулаковский в своей работе о новейшей русской литературе, говоря о связях Серошевского с русскими писателями и, в частности, с Короленко, утверждает, что «узы дружбы, соединяющие этого польского писателя с группой современных ему русских прозаиков, приобрели характер почти символического братства литературного творчества обоих славянских народов» [* С. Кулаковский. «Сто лет русской литературы». Варшава, 1939, стр. 11 (по-польски).].
Литературному влиянию Короленко на Шиманского и Серошевского в значительной мере способствовало личное знакомство и сближение русского писателя с поляками, находившимися в сибирской ссылке. Знакомство Короленко с Шиманским состоялось в Якутске в марте 1883 года [* См. сб. «В. Г. Короленко в Амгинской ссылке». Якутск, 1947, стр. 53.].
В «Истории моего современника» В. Г. Короленко вспоминает, как однажды, приглашенный к Шиманским, где его ожидал радушный прием, он прочитал... тогда уже написанный «Сон Макара». «На Шаманского, - вспоминает Короленко, - мой рассказл произвел своеобразное впечатление. Я не сомневаюсь, что у него зародилась первая мысль о собственных произведениях в тот именно вечер.» [* В. Г. Короленко. Собрание сочинений, т. 7, ГИХЛ, М., 1955. стр. 363.]
Приезд русского писателя в Якутск явился для Адама Шиманского поворотным пунктом во всей его жизни. Дружба двух художников слова, начавшаяся в Сибири, не прекратилась и после возвращения Короленко из ссылки. Владимир Галактионович внимательно следил за творчеством Шиманского, лично встречался с ним.
Вацлав Серошевский был сослан в Сибирь на двенадцать лет (1880-1892 гг.) за участие в польском рабочем движении. Его известность, как бытописателя Сибири, началась во время пребывания в Верхоянске. Первыми слушателями и критиками польского бунтаря были ссыльные товарищи.
К сожалению, далеко не все произведения начинающего писателя сохранились. От первого периода творчества Серошевского остались только «Путевые заметки» (1882 г.) и рассказ «Осенью» (1864 г.).
Сибирская тема, ставшая одной из основных в творчестве Короленко, сблизила его с польскими литераторам. Их литературная деятельность также началась во время ссылки. Сибири посвящены все рассказы Шиманского; тема сибирской жизни преобладает и у Серошевского, ей посвящает он свои лучшие рассказы и повести.
Однако, несмотря на общий для всех трех писателей интерес к Сибири, в самом подходе к теме мы замечаем между ними существенные различия. Случаи из сибирской жизни служат Короленко основанием для изображения народа, «который начинает сознавать несправедливость общественного строя, начинает ощущать свое право на человеческое существование и делает первые шаги к отказу от идеологии терпения, смирения, покорности...» [* Г. А. Бялый «В. Г. Короленко». Государственное издательство художественной литературы. М. - Л., 1949, стр. 307.]
Шиманский, в отличие от Короленко, подходят к сибирской теме по-иному. Главный мотив его первых рассказов – глубокая тоска изгнанников по родине. Примером может служит рассказ «Сруль из Любартова», в котором мастерски нарисована фигура старого еврея, участника восстания, безутешно тосковавшего по своей родине - Польше.
Первые произведения Шиманского и их идейная направленность очень понравились Короленко. «...Когда Шиманский вернулся на родину, - пишет Короленко в «Истории моего современника», - в польской литературе появилось новое яркое имя. В рассказах Шиманского описывались встречи с соотечественниками в отдаленном Якутском крае. В них рисовалась тоска по родине, и Шиманский находил для нее искренние, глубокие ноты. Это была как раз самая благодарная для поляков тема, а Шиманский умел находить для нее яркие краски... Вообще литературная деятельность Шиманского стала в польской литературе очень заметным явлением» [* В. Г. Короленко. Собрание сочинений, т. 7, ГИХЛ, М., 1955, стр, 363-364.].
Еще ближе к Короленко в идейном отношении оказался Серошевский. «Вера в человека, в его энергию и разум соединены с верой в облагораживающее влияние свободы, добыть которую человек должен стремиться даже тогда, когда находится и самых трудных условиях» [* К. Чаховский. В. Серошевский. Жизнь и творчество». Лодзь, 1947, стр. 132.]. Такова, по словам польского критика Чаховского, основная идея рассказов Серошевского, тесно примыкающих к сибирскому циклу рассказов Короленко. Сочувствие ко всем, находящимся под социальным или национальным гнетом, гимн свободе, вера в победу добра – роднят творчество Короленко и молодого Серошевского. Как русский, так и польский писатель не ищут одной лишь занимательности, «сибирской экзотики». Судьба сибиряков служит им для художественной иллюстрации положения населения в самодержавной России. Для них, говоря словами Серошевского, «слезы и кровь имеют везде один и тот же цвет» [* Там же.].
Несмотря на иногда противоположный идейный подход к сибирской теме, о художественном методе всех трех писателей имеются совпадения. Польская сибирская школа переняла от Короленко прежде всего искусство письма «с натуры». Сюжеты и образы произведений Серошевского и Шиманского всегда восходят к реальным событиям и лицам В литературной деятельности того и другого намечается стремление максимально сблизить жизненный факт и его художественное отражение. В связи с этим роль вымысла творческой фантазии, сводится до минимума, канвой сюжета служат реальные факты действительности, взятые писателем из лично пережитого или известного или известного по рассказам других лиц: на основе этих фактов раскрываются общественные явления или вырисовывается облик действующего лица. Обобщающие выводы делает не автор, а читатель.
Подобный сюжетный принцип отразился и на внешних приемах повествования. Уже при появлении первых рассказов Короленко литературная критика отметила их главную особенность - большую роль авторского «я», придающего произведению почти мемуарный колорит. Этот художественный прием, целиком позаимствовал Шиманский. Он, как и Короленко, начинает повествование авторской речью, объясняя, каким образом и в силу чего он был свидетелем данного случая или же при каких обстоятельствах произошла его встреча с героем. Описанные события чаще всего связаны с путешествием автора.:
Вот несколько .примеров.
У Короленко:
«Когда я на почтовой тройке подъехал к перевозу...» («Убивец»).
«Мой сожитель уехал, мне пришлось ночевать одному...» («Соколинец»).
«Мы ехали вниз по Лене...» («Ат-Даван»).
У Шиманского.
«Я спешил на перевоз, построенный между городком и большой деревней на Ангаре...» («Перевозчик»).
«После выезда из Якутска, я жил в скверном городишке». («Мацей Мазур»).
«Это было... в Якутска, в начале ноября, спустя несколько месяцев после моего прибытия в столицу морозов». («Сруль из Любартова»).
Этот художественный прием, часто встречающийся у Короленко, стал для Шиманского постоянным. Каждый его рассказ начинается с путешествия автора. Для дальнейшего развития повествования Шиманский также использует постоянную схему: автор встречается с героем, слушает рассказ героя-собеседника, прерывая его своими репликами или же пейзажными зарисовками.
Стремление к автобиографичности произведения, столь наглядно выступившее у Шиманского, приобретает в творчестве Серошевского второстепенное значение. Большинство его рассказов получает объективную драматизированную форму. Это не значит, что Серошевский целиком порвал с традицией короленковского рассказа. Фигура автора, пережитые им происшествия также занимают видное место в его творчестве. Такой, например, новеллой, целиком построенной на биографии автора является «Побег». Об этом говорит в предисловии сам Серошевский. «В основе этой повести лежит действительное происшествие, но оно послужило мне лишь фоном для изображения жизни политических ссыльных в Сибири» [* В. Серошевский. «Новеллы» т. 1, Варшава, стр. 1.].
В художественном методе Короленко видную роль играет сибирский пейзаж. Природа в сибирском цикле рассказов Короленко играет важную композиционную роль. Она является основным компонентом картины тяжелых условий жизни людей. В изображении угрюмой и грозной природы постоянно подчеркивается впечатление мертвой тишины и неподвижности.
Этим реалистическим приемам, созданным Короленко, в которых объективные наблюдения сочетаются с точным, почти «научным» изображением и верностью деталей северной природы, в некоторой мере подражал в своих очерках Адам Шиманский. Равнодушная, грозная сибирская природа введена им для контраста с душевными переживаниями ссыльных и еще сильнее подчеркивает их безысходную тоску по родине. «Огромная якутская земля уже два месяца как замерзла в железных тисках самой суровой в мире зимы... Постоянно усиливающиеся морозы все больше сгущают воздух, который наконец, встает неподвижным столбом над приленским краем, и, кажется; гнетет и давит ее своим весом... морозы выжимают из воздуха всю влагу, которая в виде тонкой снежной пыли формирует густые снежные туманы... Черная ночь и гробовое молчание царствуют над землей» [* А. Шиманский. «Очерки», Варшава, 1927, стр. 19-20 (Подчеркнуто нами. П. В.).].
Шиманский, заботясь о наиболее верной передаче ужасов сибирской зимы, рисуя картины природы, сообщает им характер почти научных наблюдений.
Серошевский же в отличие от Короленко и Шиманского увидел в северной природе нечто совсем иное. В его пейзажах чувствуется неподдельный восторг и преклонение перед мощью и неповторимой красотой северной природы, радующей писателя своими самобытными, яркими красками.
Голые, угрюмые скалы, туманы, трескучие морозы, бескрайняя тоскующая тайга - постоянные элементы сибирских пейзажей Короленко и Шиманского - неприемлемы для Серошевского. Картины мрачной и суровой зимы в его произведениях почти отсутствуют. Все внимание писателя направлено на изображение непревзойденной красоты короткого сибирского лета или же золотой осени. В его поэтическом восприятии северная природа не враг, а друг человека. Она помогает изгнанникам забыть их тяжелое положение, вливает в их сердца струю оптимизма и надежды («На окраинах лесов», «В ловушке», «Супруги» и, др.).
Если Короленко очень осторожно пользовался яркими красками, дабы не нарушить общего мрачного колорита пейзажа, строго подчиненного основному настрою рассказа, то Серошевский щедро использует художественную палитру в своих зарисовках картин природы. «Все удивительно ярко как сама действительность», - восклицает Серошевский в одном из своих рассказов [* В. Серошевский. «Новеллы» т. 1, Варшава, 1828, стр, 26.].
Вот как выглядит эта красочная яркая действительность в пейзаже Серошевского:
«Красное марево вечной зари аметистовая дымка туч полосы золотого сияния, оставленные исчезнувшим солнцем, ласкающая нежность желтых топазов заката, розовый румянец, зардевшегося неба, дрожание немеркнущих звезд в синеве высот, струя алой крови над зубчатой гранью черных лесов...» [* В. Серошевский. «Новеллы», т. 1, Варшава, 1828, стр. 27, (подчеркнуто нами. П. В.).].
Серошевскому подчас не хватает чувства меры и художественного такта, поэтому его пейзажи иногда разрушают общую композицию рассказа, переходят в самостоятельные гимны красоте сибирской природы, и, таким образом, заглушают социальную остроту произведения.
И в самом построении произведения Серошевскому не хватает умеренности Короленко. В отличие от него и даже от Шиманского, он не удовлетворяется естественными эффектами, полагая, что он не произведут на читателя должного впечатления. Поэтому иногда рассказ заключается сценой, которая, по мнению автора, должна усилить интерес к произведению, в действительности же эти привески явно ослабляют впечатление.
Например, герой «Тунгусской легенды» Селтичан жертвует своей жизнью на благо народа. Героический факт говорит сам за себя, но Серошевский, не довольствуясь этим, вводит в окончание следующую сцену: жрец берет в руки сердце героя и произносит фразу: «Нет, не погиб еще народ, в котором есть такое сердце» [* В. Серошевский, «Новеллы», т. 1, Варшава, стр. 143.].
Вслед за Короленко, польские писатели в своих сибирских произведениях широко использовали этнографию. Да это и понятно: писатель не может пройти мимо такого элемента характеристики, каким является этнография, потому, что в быте, одежде, народном творчестве наиболее полно отражаются специфические особенности каждого народа. У Короленко, Серошевского и Шиманского познания в области сибирской этнографии - итог внимательного изучения жизни края.
Но в отличие от Короленко, который к народному творчеству подходит как художник, польские писатели делят свое внимание между интересом ученого и эстетическим восприятием художника. Серошевский в сборнике своих художественных произведений, наряду с оригинальными рассказами помещает якутские народные предания. В «Якутских рассказах», вышедших на русском языке, он публикует народные рассказы: «Разбойник Манычары», «Великаны Ледовитого океана» и другие. Вершиной этнографической деятельности Серошевского является монументальный труд «Якуты», вышедший на русском языке в 1896 году, затем переведенный на польский язык.
Свидетельством живого интереса к Якутии у Шиманского является опубликованная в Кракове книга «Юрдюк Устук ус», в которой автор в прекрасной прозе, переплетающейся с эпическим стихом, познакомил польских читателей с жизнью якутов. Сосредоточивая свое внимание исключительно на психологии героев, на их внутренней жизни, писатель только иногда вводит этнографический материал в свои художественные произведения.
У Серошевского же характерной особенностью творчества является сочетание художественной подачи этнографического материала со строго научным подходом к изображаемому. Каждая деталь у него выписана точно, ярко, правдиво. Некоторые произведения Вацлава Серошевского, содержание которых вводит читателя в среду сибирских народов, можно назвать «литературной этнографией». («В ловушке», «Похищенный мальчик», «Чукчи»). В них фольклор служит автору не только средством реалистического изображения фона, но и приемом для раскрытия, характеров, душевного мира якутов.
Песня у Серошевского отражает мужество, смелость и отвагу тунгусов, выявляет психические переживания героев.
В рассказе «Предел скорби» чувство любви Григория к своей жене Анне, добровольно ушедшей за ним в убежище, прокаженных, выражено в якутской народной песне: «Ах, сердце, зачем ты заставило говорить мои вздернутые губы, зачем, слушаешь - внимаешь ты?!.. Эй ягай! Будем петь, будем веселиться, пока не состарились, мы... Ведь годы бегут!..
Будем петь и любить, пока старость и болезни не одолеют нас... пока смерть не превратит нас в горсть земли. Когда впервые я пришел к тебе, я сказал: вот я! В сновидениях буду являться тебе, днем буду ходить за тобой, как тень!!..» [
* В. Серошевский. «Рассказы», СПБ., 1908, стр. 109.]
В произведениях писателей, посвященных Сибири, значительное место занимают образы бродяг. Им отдал дань и Серошевский. Правда в его творчестве тема бродяжничества не разработана так глубоко, как у Короленко, тем не менее уже на основании двух рассказов «Хайлак» и «Возвращение» мы можем определить отношение польского писателя к образу бродяги и сопоставить его с короленковской трактовкой.
Разработку портрета бродяги у обоих писателей определяли их социально-политические взгляды. Короленко искренне верил в близкое переустройство общества, но не видел социальной силы, способной на этот подвиг. Поэтому в его художественных произведениях бродяги - воплощение народного стремления к свободе, стихийного протеста против существующих порядков. В бродяге-бунтаре преобладают романтические черты, вытесняющие на второй план реальные черты его облика.
В отличие от Короленко молодой Серошевский, принимавший участие в польском рабочем движении, видел и знал, что реальной преобразующей общество силой является пролетариат. Поэтому народные чаяния и устремления воплощает у него не бродяга, а рабочий Станислав Сокол, который «чувствовал..., что он частица могучей волны, рабочего революционного движения» («Любимая и Бессмертная»).
Поэзия Серошевского близка к горьковским рассказам о босяках. Для обоих - бродяга - не только романтическая фигура, но продукт капиталистического строя. Как и Горький, Серошевский рисует портрет бродяги в конкретных социальных условиях. В рассказе «Возвращение» бродяги, появляясь на фоне портовой суеты в бурлацкой лямке, пою «Дубинушку». Серошевский не поэтизирует бродяг как символ «вольной волюшки», а настоятельно подчеркивает их отрицательные стороны. Но винит в этом он не самих бродят, а строй, породивший деклассированный элемент. Положение бродяг вызывает у писателя чувство протеста против социальной несправедливости.
Бродяги из рассказов Серошевского некоторыми своими чертами напоминают и горьковских и короленковских героев. Этих писателей привлекает в бродягах ненависть и презрение к существующему укладу, к мелким душонкам собственников, сознание своего человеческого достоинства, гордая независимость. Чувство восхищения перед широким душевным размахом бродяг ярко выразилось у Серошевского в рассказе «Возвращение», в сцене пения у костра:
«Хотя каждый по-другому пел..., но всех соединяла какая-то могучая созвучность, какое-то совпадение глубоко проникающих инстинктов, постоянно растущих и, кажется, готовых все растоптать в бесконечном своем размахе».
Влияние Короленко на Шиманского и Серошевского и его тесная связь с польской литературой XIX века – наглядный пример плодотворных взаимосвязей польской и русской литературы. О том, насколько близка была для Короленко польская культура, свидетельствуют высказывания самого писателя. В «Истории моего современника» он писал: «Я думаю.., что если бы кто-нибудь сумел вскрыть мою душу.., то он бы наверное нашел, что наибольшим удельным весом обладали в ней те чувства, мысли, впечатления, которые она получила от языка и литературы и вообще культурных влияний родины моей матери».
Владимир Галактионович Короленко оказал огромное влияние на творчество польских писателей Вацлава Серошевского и Адама Шиманского, авторов многих ярких произведении о Сибири.
[С. 122-134.]
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)