ЎЎЎ Іван Ласкоў. Па Вілюі ды Марсе. Койданава. "Кальвіна". 2023.

 

 

 

    Иван ЛАСКОВ

                                                              ПО ВИЛЮЮ И МАРХЕ

                                                      Земля и люди Ленинского района

                                                             1. ЛЕСА, ПОЛЯ И ВОДЫ

    Прежде всего должен сделать необходимую оговорку. В этом очерке нередко будет встречаться «мы». «Мы приехали, мы увидели»... Пусть читатель не думает, что «мы» из приличия употребляется вместо «я». Автор этих строк в своем коротком путешествии по Ленинскому району был не один, а с сыном, перешедшим в седьмой класс. Можно было бы, конечно, абстрагироваться от этого факта и писать так, будто ездил в Нюрбу один, но это было бы несправедливо: почти все мы видели и слышали вместе.

    Итак, мы проехали по суше и водам Ленинского района что-то около семисот километров. Этого, конечно, мало, если учесть, что район занимает ни много ни мало 52 тысячи квадратных километров. И все же у нас осталось впечатление, что видели мы много.

    Мы видели Нюрбу — районный центр, рабочий поселок на 10 с лишним тысяч жителей, выросший на узком перешейке между Вилюем и гигантским озером Нюрбой. Впрочем, озера этого нет уже давным-давно. Оно было спущено еще в 1824 г., и о том, что оно было, свидетельствуют лишь его крутые берега.

    Мы видели села Антоновку, Чаппанду, Бысыттах (его здесь чаще называют Мальжагаром), поселок Киров — каждое из этих людских поселений имеет какую-то особинку и с другими в памяти не сливается.

    Видели многочисленные озера — совсем маленькие, уютные, и такие огромные, как Мальжагар — что-то около 10 километров длины.

    Видели Вилюй от Сунтара (это центр соседнего района) до устья Мархи и Марху от Вилюя до Мальжагара — 178 километров из 1181-го, которыми вьется Марха по Ленинскому, Оленекскому и Мирнинскому районам.

    1181 километр... Нешуточная длина. Больше Вислы, Одера и многих других хорошо известных, воспетых, вполне судоходных рек. Но у северной природы особые черты. Отправляясь в поездку, я заглянул в справочник и, признаться, не поверил своим глазам: там было сказано, что эта столь впечатляющей длины река в низовье перемерзает на 150 суток. «Неужели так мелка?» — подумалось невольно.

    Да, это так! Мало воды приносят в Марху притоки, текущие по едва оттаивающей летом вечной мерзлоте. Ходко, хотя и без большой спешки, бежит по самому дну глубокого русла Мархи нетолстый слой холодной прозрачной воды. Даже «Зори» — плоскодонные пассажирские теплоходы кассирующего типа, чья осадка всего 50 сантиметров, не всегда доходят до Малыкая — села в 209 километрах от устья. Из рубки «Зари», слегка приподнятой над поверхностью воды (этой рубкой на остановках «Заря» наезжает на берег, обходясь таким образом без дебаркадеров) при движении хорошо просматривается дно.

    Но не всегда Марха беспомощна и безобидна. Я имею в виду не только весенние паводки. Порой, когда от сильной летней жары в ее верховьях подтаивает тундра, она выходит из своих высоченных берегов и летом. В Мальжагаре председатель местного сельсовета Николай Егорович Илларионов показал нам озеро в нескольких километрах от Мархи. Еще 10 лет назад на его месте был сухой алас, в котором ежегодно накашивали по 20-30 тонн сена. И вот в начале июля 1973 года взбунтовавшаяся Марха перелилась через берег, и в аласе образовалось озеро длиной в километра три. Пропало прекрасное угодье, а осушить это озеро пока не представляется возможным.

    Такова Марха — река еще не очень обжитая. На Мархе любят отдыхать нюрбинцы, приезжающие сюда на моторных лодках порыбачить. Вилюй, разумеется, куда мощнее, многоводней, но у Вилюя с Мархой очень много общего: так же (в масштабах своей длины) неширок и мелок, такая же растительность на берегах, только изгибы русла более плавны, а кое-где Вилюй (в том числе и у самой Нюрбы) величественно движется по прямой. Берега высоки, обрывисты. Не так-то легко в Нюрбе подняться от воды, минуя лестницу, и просто диву даешься, глядя на коров-«альлинисток», которые умудряются пастись на этом крутом, осыпающемся, поросшем бурьяном склоне.

    У Мальжагара, в ожидании обратной «Зари», с волнением пересыпал я с ладони на ладонь восково-желтые, малиново-красные, темно-зеленые, как смородинная листва, камешки. Ведь Марха привела геологов к первой кимберлитовой трубке «Зарнице», а потом и к большой их удаче — трубке «Удачной». Может быть, и под моими ногами в толще береговой гальки прячется драгоценный кристаллик. Но чтобы его найти, нужно особое зрение.

    На территории Ленинского района есть уголь. Небольшой карьер работает у поселка Кирова, обеспечивая топливом район. Найден уголь и в Чаппанде. Здесь, возможно, будет сооружен весьма значительный разрез. Необходимость его диктуется тем, что с сооружением Вилюй ГЭС-3 должен существенно обмелеть Вилюй, и доставка угля с Лены будет затруднена. Чаппандинский уголь снимет топливную проблему со всех вилюйских районов.

    Появились в Ленинском районе и виды на нефть и газ. Сейчас в район перебазирована вся геологическая часть Кысыл-Сыра. Неподалеку от Нюрбы, за селом Антоновкой строится поселок разведчиков газа.

    Но вообще-то Ленинский район — сельскохозяйственный. В основном животноводческий. Однако здесь и зерновые сеют, сажают картофель.

    Северная земля района не так уж и ледяна. Здесь полно смородины, красной и черной, земляники. Попадались на глаза и кустики костяники. А за поселком Кировом я совершенно неожиданно для себя обнаружил целые заросли малины с некрупными, но очень сладкими ягодами на толстых белых плодоножках. Потом довелось услышать, что малина в районе растет не только здесь. А ведь вокруг более «южного» Якутска малины нет.

    Но самый большой сюрприз нас подстерег в последний наш день в Нюрбе. Пригласивший нас к себе домой редактор местной газеты Семен Петрович Гаврильев достал из холодильника небольшой, но довольно увесистый арбуз. А когда мы его отведали и похвалили, ни минуты не сомневаясь, что овощ с рынка, вдруг сообщил, что арбуз этот выращен... в Нюрбе.

    Оказалось, что в самом районном поселке живет любитель-овощевод Иван Иванович Максимов, который не просто выращивает арбузы, но и агитирует за их акклиматизацию в Нюрбе весьма оригинальным и благородным способом: раздает бесплатно арбузы, стоящие ему, несомненно, весьма большого труда.

    Мы осмотрели небольшой, зато хорошо ухоженный, уютный огородик: буйно цветший картофель, джунгли огуречных плетей, помидорные кусты с начинавшими краснеть гроздями... И вот небольшой, сбитый из досок ящик, а в нем среди резных листьев — действительно арбузы: одни побольше, другие поменьше, была и завязь.

    Иван Иванович арбузы впервые посадил в прошлом году. В нынешнем два куста он вырастил уже из своих семян. И еще четыре — из выписанных из-под Москвы. Ящик-теплицу закрывает пленкой только на ночь, в холодное время обогревает лампочками. Таким образом, арбузы у него растут почти в открытом грунте. Словом, способ у него простой, можно сказать, примитивный, но в том-то и преимущество его, что им может воспользоваться каждый.

    Мне приходилось уже видеть растущие в теплице якутские арбузы, но, во-первых, это было в Амге, «якутской Украине», а во-вторых, и выращены они были украинкой. Максимов же — нюрбинский якут, и это особенно интересно.

    Что касается разных зверей, то мы, признаемся, за нашу поездку не видели ни одного. Но это вовсе не значит, что их здесь нет. Людям, которые никуда не спешат, везет больше. Так, один знакомый наш — он живет в Якутске, но родом из Кирова и каждое лето там отдыхает с детьми — рассказывал, как он сидел с удочкой, и вдруг на другой стороне Мархи появился лось. Осмотрелся, вошел в воду и поплыл прямо на него. Завороженный Рудольф Егорович не шелохнулся вплоть до того момента, когда сохатый переплыл реку и исчез в тайге.

    Не все, однако, ведут себя так при виде зверя. В том же Кирове на одну лесную ферму повадился медведь, чтобы пить молоко, остававшееся от телят. Как только он был замечен, обнаруживший помчался в поселок, вернулся с ружьем и убил мишку на месте «преступления».

    Случаются в районе и волки. В связи с этим прошлогоднее здешнее происшествие кажется еще драматичнее. Я имею в виду тот случай, когда заблудившаяся девушка провела в якутской тайге 25 суток.

    В некоторых газетах об этом уже писали, но, думается, не всем читателям моим эти заметки попадались, а случай настолько неповторимый, что не грех и повториться. К тому же, сведения мной были получены, можно сказать, из первых рук — от человека, который эту девушку потерял и сам же через 25 суток нашел. Человек этот — начальник отдельного отряда, в который в качестве практикантки Московского геологического техникума входила девушка.

    Мне известно имя практикантки, но, честно говоря, не хочется его народовать. Хотя немалым числом людей скитания ее и восприняты как подвиг (еще бы: прожила в тайге 25 суток и осталась жива!), хотя и взяты кроссовки, в которых она блуждала, в местный музей, мне ее поведение представляется иначе.

    Дело было так. 15 июня 1981 года маленький отряд в составе Алексеева, рабочего и практикантки работал на речке Ботомойке. Часов в восемь вечера, когда уже все отдыхали, практикантка отправилась погулять, никому об этом не сказав. Отошла — и заблудилась. Обнаружили ее исчезновение часов в 11, так как возле ее палатки преспокойно стояли ее сапоги, и мужчины считали, что она спит (им и в голову не приходило, что в тайгу можно отправиться в ставших модными теперь кроссовках — «красавках», как их переименовали). Бросились искать. Никаких следов. На следующий день о пропаже было сообщено руководству Амакинской экспедиции. Начались поиски, о ходе которых ежедневно запрашивала Москва. Можно сказать, что с помощью вертолетов ее искала вся экспедиция. Бывали дни, когда в этом нелегком деле участвовало до 96 человек. Так были потрачены немалые деньги и уйма рабочего времени. Между тем, та, кого искали, никак этим поискам не помогала, действуя вопреки всяческой логике и инструкциям.

    Судите сами. Практикантка геологического техникума, т. е. человек, стоящий на пороге самостоятельной работы «в поле», разумеется, прекрасно знала главное требование техники безопасности, предусмотренное для таких случаев. Отбившийся от отряда геолог должен ждать, пока его найдут, а чтобы это произошло быстрее, выйти на открытое место, чтобы его хорошо было видно с воздуха, разжечь костер и сидеть рядом.

    Спички у нее были, даже две коробки, но ждать у костра она не стала. Она решила во что бы ни стало сама найти лагерь, от которого отбилась. И пошла искать. Продуктов у нее не было, ружья тоже — питалась прошлогодними ягодами, а потом ранними грибами. Через два дня прошел сильный ливень, спички ее намокли, и она их выбросила, не попытавшись высушить.

    Человеку, основательно заблудившемуся в тайге, простая логика подсказывает: чтобы из нее выбраться, найти любую текущую воду и иди по течению! Ручей приведет к речке, речка к реке и таким образом обязательно найдешь людей. Если бы практикантка, о которой идет речь, воспользовалась этим нехитрым правилом, то она через два дня оказалась бы на Вилюе. Но она пошла вверх по течению Ботомойки, дошла до истока, перевалила водораздел и там уже двинулась вниз по другой речке. Экономя силы, шла ночами, а жаркими днями спала (как в пустыне), и еще потому ее не могли высмотреть с вертолета... Но уж что совсем необъяснимо — прошла поблизости от фермы, видела множество следов людей и скота, но самолюбивое желание «найти лагерь» повело ее мимо.

    Все хорошо, что хорошо кончается, а для практикантки нашей все кончилось более чем хорошо: 10 июля, уже обессилевшую, ее нашли (в «красавках» своих она протопала несколько сот километров). Нынче она закончила свой техникум — причем получила диплом с отличием. Стоило ли давать?

    Можно, конечно, все объяснить молодостью (во время скитаний студентке исполнилось восемнадцать лет), но и в 18 свое эгоистическое «я» следует подчинять интересам государства.

    ...На следующий день после того, как была услышана эта история, мы ехали на «Заре» по Вилюю. Приближалась Нюрба, но вдруг судно застопорило и повернуло к берегу. Оказалось, там его поджидали геологи, возвращавшиеся «с поля». Их было четверо — трое мужчин и курносая девушка, может быть, тех же восемнадцати лет. Сначала долго и сосредоточенно, молча все грузили свой огромный багаж — рюкзаки, ящики с пробами, чайники, ружья и прочее. Затем устало уселись в кресле. Их одежда пропахла дымом неугасающих костров, лица были красны от загара и комариных укусов, а руки черны от работы, и девушка в этом смысле из них не выделялась. Она застенчиво поглядывала на пассажиров, явно стесняясь своего таежного вида, спрашивала и отвечала негромко. Но было на лице ее и подлинное спокойствие, удовлетворенность сделанным. Не знаю, как ее геологические профессора, а я за практику ей поставил бы пятерку.

                                                                            2. ТРУД

    Что нюрбинцы исконно трудолюбивы, свидетельствует история. Есть тому вещественное доказательство на западной окраине Нюрбы.

    Это овраг шириной в пятнадцать — двадцать метров, глубиной до десяти и длиной метров в пятьсот. По дну его журчит мелкая речка — называют ее Нюрбинкой. Там-сям через Нюрбинку перекинуты мостки; сняв обувь, можно ее перейти и без них. Журча и поблескивая на солнце, речушка бежит в Вилюй, ускоряя свое движение на последнем, крутом отрезке.

    Этот овраг — совсем не овраг, а канал, прорытый 160 лет назад местными жителями с помощью кирок и деревянных лопат.

    По преданию, смекалистыми людьми было замечено, что уровень исполинского озера Нюрба (25 километров длины!) явно выше уровня Вилюя, а юго-западный его конец совсем близко подходит к реке. И вот, в расчете на то, что на осушенной площади появятся хорошие сенокосы, окрестный народ стал прокладывать канаву.

    Работа длилась четыре года. А когда она была закончена, случилось то, чего никак не ожидали сами землекопы. Они-то думали, что потихоньку сойдет лишь часть озера. Взамен этого вода со страшным грохотом пошла в Вилюй, размывая канаву и превращая ее в тот впечатляющий овраг, который можно видеть сегодня. Напор был так силен, что караси перелетали на другой берег Вилюя и повисали на тальнике. Затопило Вилюйск, расположенный в 240 километрах ниже... Так озеро Нюрба перестало существовать. Но оно умерло не зря. На его месте возникли сенокосы, пастбища, а затем и пашни, выросли деревни.

    Видимо, памятуя подвиг предков, в наши дни нюрбинцы выступили зачинателями мелиорации в республике. Большим энтузиастом этого дела был председатель колхоза, а затем директор совхоза «Нюрбинского» Илья Дмитриевич Теленков. Это благодаря его энергии в 50-е и 60-е годы от Нюрбы до Мархи протянулась целая сеть каналов со шлюзами, позволяющих во влажное лето сбросить лишнюю влагу с лугов и полей, а в засушливое — оросить. Трудоемкие, но весьма эффективные мелиоративные работы продолжаются в районе по сей день. Так, в совхозе «Мархинском», по словам второго секретаря РК КПСС Ивана Герасимовича Дьяконова, нынче заработала очень интересная система — Саттинская.

    — Канал прорыт от озера Дженкюда до Вилюя, — сказал Иван Герасимович. — Но не думайте, что озерная вода будет бездумно сливаться в реку. На канале шесть регуляторов, закрывая и открывая которые, можно последовательно орошать большие площади. Нынче, например, орошено 2 тысячи га. У совхоза отличные перспективы.

    Перспективы, как известно, сами по себе реальностью не становятся. Мало оросить аласы и тем самым вырастить на них богатый урожай трав. Для того, чтобы долгой якутской зимой он превращался в молоко и мясо, его надо убрать. Об этом в Ленинском районе хорошо помнят все.

    Мы в Нюрбу прилетели в горячую пору: 2 августа. По республике набирал темпы ударный двухмесячник по заготовке кормов. Республиканская печать ежедневно печатала сводки, сколько каждый район Якутии заготовил сена, силоса и витаминной муки. По основному показателю — сену нюрбинцы шли в конце второго десятка, и это не могло не волновать их. Впрочем, на то была объективная причина: непогода. А в конце июля небо преподнесло нечто вовсе невероятное.

    Еще не успели мы устроиться в гостинице, как люди, совершенно далекие от сенокосных забот, стали рассказывать о том, что за несколько дней до нашего приезда над Нюрбой и районом прошел ураган неслыханной силы.

    Говорили, что всю ночь дул страшный ветер, лил дождь и полыхала беспрестанная молния без грома. Какая-то старушка, решив, что идет конец света, просидела всю ночь в подполье.

    На другой день после приезда, в кабинете И. Г. Дьяконова мы услышали вполне официальные подробности. Осадков выпало за ночь 36 миллиметров — примерно одна шестая годовых. Скорость ветра измерена не была, так как анемометр в аэропорту показал максимум того, что мог — 25 метров в секунду — и сломался. По словам С. П. Гаврильева, такая же гроза последний раз была в 1938 году.

    Недоверчивость наша, вполне понятная жителям штилевой Якутии нашей, была развеяна чуть попозже, когда мы ездили по совхозу «Нюрбинский» от одного сенокосного звена к другому. Следы разрушений были видны повсюду. А километрах в пятнадцати от Нюрбы мы увидели лиственничный перелесок, почти полностью сваленный ветром. В полтора-два обхвата, могучие деревья частью были выворочены с корнем, частью сломаны на разной высоте — от метра до пяти. Странно было видеть плотную красноватую лиственничную древесину, измочаленную на изломах, лыко из древесины, закрученное винтом.

    Нам показали чудо-дерево, воспетое народным поэтом Якутии Элляем — и оно не выдержало урагана. Говорят, что одних толстых ветвей в нем насчитывалось около ста. Ветви эти так плотно прилегали друг к другу, что внутри кроны было что-то вроде сухого дупла, — со внутренней стороны хвоя на ветвях уже не росла. И вот теперь эта лиственница, аал-лук-мас якутского олонхо, увешанное в знак поклонения разнообразными предметами, лежало беспомощной грудой стволов и ветвей.

    Разумеется, Якутия не Япония, где силы природы наносят заметный ущерб хозяйству. И все же: из-за урагана район недосчитался многих тонн сена. Во-первых, часть его, уже скошенная, но еще не сложенная в стога, была в буквальном смысле слова развеяна по ветру, унесена в озера. Во-вторых, небывалым дождем вновь залило сенокосы, только что освободившиеся от весеннего паводка. Кое-где пострадала уборочная техника. Компенсировать все эти последствия можно было только самоотверженным трудом.

    И мы видели это напряжение сил, подъем духа, свойственные подлинному крестьянину в ответственный час уборки. Видели, как секретарь райкома, словно командующий фронтов во время наступления, давал указания, кого-то подгонял, кому-то помогал добыть запчасти. Как редактор районной газеты в сеноуборочных звеньях не столько собирал информацию, сколько передавал от звена к звену полезный опыт. Как председатель сельсовета в Мальжагаре возвращался с детьми-подростками с луга с вечерней зарей. Как бригадир в Кирове с зарей утренней отправлялся на луг со внуками. Выглядело это живописно: один мальчик, лет тринадцати, ехал на велосипеде, чуть моложе — на быке...

    В Чаппандинском сельсовете мы видели на стене сводки соревнования сенокосных звеньев, которые вывешивались ежедневно. Но, конечно, главное дело делалось в самих механизированных звеньях. Любо-дорого было смотреть на слаженную работу погрузчиков и тракторных граблей и передовых звеньях Аввакума Сабычыкова и Ильи Васильева. Увидав «уазик» с «начальством», механизаторы с явной неохотой глушили машины и подходили к приехавшим — лектору-международнику Борису Ивановичу Кореннову, С. П. Гаврильеву и нам с Андреем.

    Чем занимался в этой поездке редактор С. П. Гаврильев, я уже говорил двумя абзацами раньше. Я, признаться, читал стихи, а Борис Иванович — короткие, содержательные и в то же время доходчивые лекции о положении в Ливане, отношениях между Востоком и Западом... Слушали нас, как мне казалось, вполуха, а когда Борис Иванович просил задавать вопросы, вопрос у всех был один: «Какая ожидается погода?»

    Сабычыков и Васильев — люди известные в районе, и не только в районе, орденоносцы, а Васильев был и депутатом Верховного Совета ЯАССР. Но вечером того же дня мы побывали в звене, которое превзошло их. Это было комсомольско-молодежное звено центрального участка совхоза «Нюрбинского». Как раз в момент, когда мы подъехали, в звене шла «передача власти»: прежний звеньевой Григорий Федоров, перешедший на другую работу, принародно сдавал дела молодому Виктору Дмитриеву. Происходило это в торжественной обстановке, с участием агитбригады и полевым ужином без рюмки вина. Потом выяснилось, что дела-то, собственно, были сданы Г. Федоровым уже месяц назад, да недосуг было провести это мероприятие... Новый звеньевой вел работу хорошо, 3 августа на счету звена было уже 510 т. сена.

    — А на сегодняшний день, — говорил 9 августа И. Г. Дьяконов, — звено Дмитриева заготовило 795 тонн сена. Прекрасно работают семеро этих ребят. На первом месте по республике идут. Обязательство взяли заготовить по 180 тонн на человека. Могли бы, видимо, и больше, да угодий у них не хватит.

    От сенокоса наш разговор перешел на удои, содержание скота, строительство скотопомещений. Затем — о настоящем и будущем районного поселка: бетонировании улиц, сооружении водопроводной станции, хлебокомбината, других объектов... И во всем Иван Герасимович обнаруживал глубокое знание предмета.

    И это несмотря на то, что его участок работы — идеологический, да и в районе он недавно.

    Особенно подробно и, можно сказать, профессионально Дьяконов говорил о строительстве. Это неудивительно: ведь Иван Герасимович сам бывший строитель. Долгое время работал каменщиком, плотником, заочно окончил строительное отделение ЯГУ и перешел на партийную работу с 15-летним строительным стажем.

    Руководителей с богатой трудовой биографией в трудовом Ленинском районе немало. И это символично.

                                               3. РАЙОН ДРУЖБЫ НАРОДОВ

    Бронзовый памятник Ленину в Нюрбе стоит на улице Ленина, на высоком берегу Вилюя. Лицо вождя обращено на запад, в сторону России.

    О том, что район их носит имя Ленина, нюрбинцы никогда не забывают: ни в соперничестве трудовом, ни спортивном, ни, скажем, на смотрах художественной самодеятельности. Всегда они стремятся показать все, что умеют, и даже больше. Иначе нельзя: они — граждане Ленинского района.

    А особенно хорошо помнят они одну из главных черт ленинского учения — его интернационализм, призывы крепить и умножать дружбу советских народов.

    ...Филиал Якутского краеведческого музея им. Ем. Ярославского в Нюрбе носит название «Музей Дружбы народов». Интересны и непросты биографии этого музея и его создателя — Ксенофонта Дмитриевича Уткина.

    Ксенофонту Дмитриевичу, невысокому, худощавому, с пышными черными усами, 46 лет. На вид он кажется нездоровым, да и в самом деле не здоровяк, но взгляд его и движения полны энергии, неуспокоенности.

    Его родители были косаревцами — работали на золотом Алдане, на ударной шахте им. Косарева. Мать умерла, когда Ксенофонт был совсем маленьким. После этого отец его вернулся в родной район. Работал бригадиром, заведующим фермой. Работал хорошо: в годы войны о нем писала районная газета. И он умер — когда Ксенофонт окончил школу. Вслед за тем умерла мачеха. На попечении юноши остались три младшие сестры.

    Работал библиотекарем. В 22 года избрали председателем сельсовета. Вскоре заболел, долго лечился. После больницы назначили заведующим поселкового клуба.

    Трудное детство и юность закалили парня. Работал активно, с огоньком. О клубе стали писать газеты, в том числе республиканская «Кыым». Ксенофонту Дмитриевичу предложили перейти в райисполком, в отдел культуры. Здесь он трудился сначала инспектором, потом заведующим 12 лет. Руководимый Уткиным отдел пять лет подряд завоевывал первенство в республике. Пять раз присуждалось ему почетное Красное Знамя и в результате было оставлено в районе навечно. Теперь оно хранится в музее, возглавляемом Уткиным с 1977 года.

    Почему же оставил Ксенофонт Дмитриевич работу, которая принесла ему и известность, и орден, и, прямо скажем, солидное общественное положение? Чем прельстила работа музейная, куда менее заметная, более хлопотная, хуже оплачиваемая?

    Видимо, ключ в характере, стремлении сделать своими руками трудное дело, нужное для многих людей, для всего района. К тому времени, когда Уткин перешел в райисполком, в районе было лишь несколько школьных музеев. Ксенофонт Дмитриевич выступил на пленуме РК КПСС с предложением организовать музей районный. Написал о том же в районную газету, «Кыым». Пока вопрос рассматривался с разных сторон, начал собирать экспонаты у себя дома. Добился решения о централизации школьных музеев, а здания нет. Выделили старое помещение ПМК, а его заняли две конторы...

    Многие трудности уже позади. Сейчас музей официально признан. Ему выделено бывшее здание райисполкома, построенное еще в 1937 году в бытность председателем райисполкома известного якутского поэта Сергея Васильева (по его. инициативе был заложен и нынешний парк в Нюрбе). Ремонтировала его, приводила в порядок общественность всей Нюрбы. Если считать и школьников, то к устройству нынешнего помещения музея причастны 1300 человек. Сам Ксенофонт Дмитриевич со своим единственным научным работником Вячеславом Егоровым работал до 12 ночи.

    Сейчас в музее, как говорится, организационный период, но он уже действует. Здесь немало просто уникальных экспонатов: например, головы двух лосей, сцепившихся рогами и из-за этого погибших; единственный в республике ткацкий станок, подаренный семьей И. Д. Теленкова; набор кремневых ружей и многое другое... Но еще важнее, что в подборе и расположении экспонатов прослеживается мысль, важная общественная идея.

    Вот расположены рядом два интерьера: русской избы и якутской юрты. И в якутской юрте рядом с традиционными якутскими предметами домашнего обихода посетитель музея видит самовар, жернов, а в избе среди горшков и фаянсовых чашек якутский чорон...

    Вот фотографии первых якутских большевиков, в том числе и уроженца Ленинского района Степана Васильева рядом с фотографиями их учителей, русских революционеров Г. И. Петровского, Ем. Ярославского, Г. К. Орджоникидзе. Вот нюрбинец, один из трех якутов — Героев Советского Союза Н. Н. Чусовской среди фронтовых друзей...

    — Сейчас у нас в республике музейный бум, — говорит Уткин. — Музеи созданы или создаются почти во всех районах. Важно, чтобы они не повторяли друг друга. Поэтому головной музей ориентирует свои филиалы на профилизацию. Мы решили в своем пропагандировать идею дружбы народов. Почему? Идея эта очень близка каждому нюрбинцу. В нашем районе издавна жили рядом якутские и русские крестьяне. В одних рядах сражались они за Советскую власть, защищая в 1922 году от белобандитов Нюрбу. Ну, а в наши дни район по-настоящему многонационален. К старожильческому русскому населению (кстати, оно во многом якутизировалось, можно встретить русских лицом, но говорящих хуже по-русски, чем по-якутски) добавились геологи Амакинской экспедиции, кадры авиапредприятия и пристани, обслуживающих четыре вилюйских района... Так что без натяжки можно сказать, что наш район — район дружбы народов.

    ...Дружба народов — понятие громкое. Эти слова — с газетных страниц, из речей и докладов. В обыденной жизни их услышишь редко, но именно здесь-то дружба народов и крепнет благодаря дружбе людей.

    Алексей Николаевич Шамриков — капитан «Зари»-201. Родом из Кировской области. Крепок, плотен — настоящий уралец. Лицо открытое, загорелое — целыми днями за штурвалом, на солнце.

    Весной нынешнего года ему присвоено звание специалиста высшего класса— единственному на пристани. Что действительно специалист, мы и сами видели. Страшновато смотреть вниз из рубки «Зари». Воды — по колено, каждый камешек виден. Но Алексей Николаевич ведет свое быстроходное судно уверенно, искусно обходя «кочки» (так называет он подводные препятствия).

    Мастером судовождения Шамриков был и у себя в Кирове. Недаром же награжден юбилейной ленинской медалью. Предлагали ехать в Чехословакию в командировку — вместо этого в 1974 году с женой Капитолиной Ивановной с дочкой Ларисой поехал в Нюрбу. На три года поехал, а живет уже восемь лет и не собирается возвращаться.

    Разговаривая с Алексеем Николаевичем об этом, я подумал, что невозможно ведь прикипеть душой к незнакомому ранее, столь суровому краю, как Якутия, без душевного тепла людей, которые здесь человека встречают, среди которых он здесь живет. В это время «Заря» повернула к берегу.

    — Егольжа, — сказал Алексей Николаевич. Позади пассажиров, торопившихся на «Зарю», к судну шел плечистый якут, напоминавший фигурой Шамрикова. Алексей Николаевич, увидев его, заулыбался, замахал рукой. Тот — тоже.

    — Привез, привез! — крикнул в открытую дверцу рубки капитан.— Принеси, Ваня.

    Моторист Иван Алексеев, молодой якут, откуда-то с кормы доставил и вручил подошедшему два школьных велосипеда. Короткий дружеский разговор, крепкое рукопожатие, и наша «Заря» мчит дальше.

    — Это Василий Дмитрии, Алексеев, — поясняет Шамриков, — управляющий отделением совхоза. Ох, и задал он мне однажды работку! Шефствуем мы над ними. Косили под осень раз — «Заря» моя уже на отстое была. Так он мне такую задачу поставил: осушить затопленный луг. Ну, поставил насос, трубы... Целый месяц воду качал, но сделал. С тех пор и дружим...

    Он на минутку умолкает, видимо, вспоминает:

    —    Что характерно, уток было море!.. «Что характерно» — его любимое присловье. Воспользуясь им, скажу: что характерно, подобных случаев добросердечных отношений между людьми разной национальности в Ленинском районе даже в нашей короткой поездке мы видели немало.

    Бысыттах (Мальжагар) — глубинное село, население стопроцентно якутское. И вдруг у председателя сельсовета Н. Е. Илларионова узнаю, что у них живет и парень-дальневосточник, Виктор Кучерюк (не знаю, правильно ли записал я его фамилию, т. к. с ним самим не встречался). Виктор приехал в Мальжагар, уже будучи женатым на мальжагарской девушке. Естественно — якутке (других здесь нет). У него теперь несколько детей. Работает шофером.

    — Как же он с вами общается? — интересуюсь я.

    — По-якутски понимает, но говорит по-русски. Чужим себя не считает, и мы его тоже не считаем чужим. Мы своего Виктора в обиду не дадим.

    Трогательно прозвучали эти слова в устах Николая Егоровича.

    В поселке Кирове мне довелось познакомиться с еще одним приезжим. Собственно, приехал Андрей Цоун не издалека. Его отец, известный авиатор, сибиряк Аркадий Петрович Цоун (он друг Героя Советского Союза М. П. Девятаева, бежавшего из фашистского плена на вражеском самолете, вместе пытались вырваться из концлагеря Заксенхаузена), тридцать лет работал в Нюрбинском авиапредприятии. В Нюрбе и вырос Андрей, окончил 8 классов, затем в Комсомольске-на-Амуре работал слесарем, плотником, заканчивал среднюю школу. Но как же он очутился в Кирове, якутском таежном поселке в 30-40 дворов? После услышанного в Мальжагаре о Викторе Кучерюке логично было предположить, что и Андрей Цоун, влюбившись в местную красавицу, оставил шум и блеск городов ради нее... Оказалось, не так.

    — Я сюда из Нюрбы на моторке приезжал, — рассказывает Андрей. — Места изумительные! Рыба, ягоды, тишина...

     Как-то раз и уезжать не захотелось. Попросился в совхоз. Приняли. Работал дояром, план выполнял. Сейчас плотничаю — новый клуб строю. Два года один жил, потом женился. Дочке четыре года, в этом году сын родился.

    Задаю щекотливый вопрос: как он чувствует себя в среде чужого языка?

    — Я якутскую речь слышу. Говорить еще не могу, но буду. Жена помогает.

    Остается добавить, что жену себе, Зину Николаеву, Андрей высмотрел и не в Кирове, а в соседнем селе Мархе.

    Таких семей в Ленинском районе много. Но мне хотелось бы подробнее рассказать об одной.

    Ее глава (если можно говорить о главе в современной семье) — геолог Амакинской экспедиции Эрик Александрович Алексеев, со слов которого я рассказывал уже о девушке, заблудившейся в тайге.

    Впрочем, сначала несколько слов о самой Амакинской экспедиции. Было время, когда название это не сходило с газетных столбцов и книжных страниц: ведь это они, амакинцы, открыли и разведали якутские алмазы. Но затем непосредственно алмазами стали заниматься Ботуобинская и Айхальская экспедиции, и «Амакинка» как бы отошла в тень. А между тем Ботуобинская и Айхальская (кстати сказать, в свое время отпочковавшиеся именно от Амакинской) — совсем небольшие экспедиции и по сути местного значения, а главное геологическое дело в Западной Якутии делает Амакинская, базирующаяся в Нюрбе. Амакинская экспедиция — это десятки поисковых, съемочных, геодезических партий, действующих на гигантской территории вплоть до океана.

    Сейчас экспедиция заканчивает съемку 200-тысячной геологической карты Западной Якутии. Большую личную долю в этот итог вложил и Эрик Алексеев: 21 год проработал «в поле». Выглядело это, по его шутливым словам, так: «Идешь пешком, с геологическим молотком, носом в землю».

    У геолога-съемщика находки бывают редко: ведь он работает не там, где предполагают что-то найти, а снимает на карту все подряд. Тем не менее у Алексеева есть открытия: в нынешнем году, например, нашел уголь.

    Он подтянут, строен, передвигается уверенно, но без спешки. Речь ясна, остроумна, за словами чувствуется мысль, желание с кем-то поспорить:

    — Смотришь «Клуб кинопутешествий», удивляешься туристам: говорят, прошли там, где не ступала нога человека. Нога геолога везде ступала. Чтобы составить 200-тысячную карту, маршруты прокладываются с интервалом в три километра.

    У него прирожденное чувство ориентации. Его жена Светлана Николаевна говорит, что в тайге он каждый раз без труда выходит к оставленному рюкзаку. Путать пытались, сбивать — ничего не получалось. Это неудивительно: Алексеев — якут и тайгу знает с детства.

    Родился он в Чаппанде, километрах в 25 от Нюрбы. Когда ему было пять лет, жил у бабушки в Нюрбе, и как-то к ним зашли геологи — бородатые, сильные, улыбчивые. «Бабушка, что это за люди?» «Это ученые люди, — ответила бабушка. — Они умеют разговаривать с камнями». «Бабушка, я тоже хочу разговаривать с камнями!» «Ну что ж. Подрастешь — научишься...»

    — Так что я уже тогда решил стать геологом, — улыбаясь, добавляет он.

    В 1956 году поступил в только что открывшийся Якутский университет на отделение разведки месторождений. Окончил — и с тех пор бессменно в Амакинской экспедиции. Было все: и жара, и холод, и комары («К комарам привыкнуть невозможно»). Как-то пятнадцать километров по оползающему со склона горельнику шел с другими геологами трое суток... Но было, конечно, и другое. Росли знания, перенимался опыт у работавших рядом старших товарищей, приехавших из самых разных уголков страны. Ко всем им геолог Алексеев питает большую признательность. Старшего сына назвал Леней в честь Леонида Евдокимовича Леонова, своего начальника партии.

    У Светланы Николаевны дружба народов, можно сказать, в крови. По фамилии девичьей она Чирикова, и в роду ее существует предание, что фамилия эта ведется от известного русского мореплавателя, сподвижника Беринга Алексея Чирикова. Но за несколько столетий род этот принимал в свое лоно представителей самых разных национальностей. Бабушка Светланы Николаевны по отцовской линии была эвенкийкой, а мать, родом из-под Воронежа, полурусская, полуполька.

    Не оттого ли у Светланы Николаевны необыкновенная способность к языкам? Якутский язык знает, как родной. Без труда осваивает иностранные языки.

    В детстве знала литовский. Тогда она жила в Усть-Янском районе, где отец ее был известным хирургом, а мать — операционной сестрой. Было там несколько литовских семей. У ребят-литовцев и научилась.

    Работает Светлана Николаевна в Нюрбинской восьмилетней школе № 3, где преподает якутским ребятам русский язык («Любимица коллектива», — подсказывает шепотом Уткин, познакомивший меня с Алексеевыми). Да своих детей у нее с Эриком Александровичем трое.

    Такова интересная эта семья, как мне кажется, характерная для района дружба народов.

                                                               4. МАЛЬЖАГАР

    Я, конечно, знал, что в этом районе провел последние годы и умер легендарный народный якутский герой Василий Манчары. Более того: посещение могилы его было одной из главных целей нашей поездки.

    Но где она, эта могила? У историка О. В. Ионовой сказано, что Манчары похоронен в бывшем Первом Бордонском наслеге, в 80 километрах к западу от Нюрбы, на берегу озера Мальжагар.

    Из справочника по административно-территориальному делению ЯАССР я узнал, что сегодня центром Бордонского сельсовета является село Малыкай. Туда и намеревались мы добираться. Но уже в Нюрбинском аэропорту всплыло другое название: Мальжагар. Оказалось, что в какой-то Мальжагар ежегодно летает АН-2. Затем выяснилось, что в Мальжагар ходит и «Заря»... Может, между Мальжагаром этим и озером Мальжагар существует связь?

    Сомнения рассеял Уткин. Да, Манчары похоронен в Мальжагарском сельсовете, в восьми километрах от центра его, называемого Бысыттахом.

    ...И вот в предвечерней дымке мы спешим к месту последнего успокоения вечного бунтаря. Справа в низких топких берегах то появляется, то исчезает за деревьями длиннющее, видимо, мелкое озеро Мальжагар. Вода поблескивает белесой слюдой. Мотоцикл подскакивает на еловых и лиственничных корнях, стелющихся по земле. Лишь когда выбираемся из тайги на луга и поляны, Николай Егорович резко прибавляет скорость. Мы спешим, потому что хочется добраться засветло и сделать хотя бы несколько фотоснимков. Мы приехали в Бысыттах в полдень, но раньше отправиться к Манчары не смогли: Николай Егорович до восьми вечера был на сенокосе, а одних нас Мария Федоровна, его жена (она осталась дома из-за трехлетней дочки) не пустила: «Заблудитесь еще».

    Когда специально едешь туда, где кто-то похоронен, поневоле обращаешь внимание и на другие могилы. Деревянные надгробия разбросаны по всему нашему длинному пути. Одни уже вросли в землю или рассыпались, другие мрачно высятся на пригорках. Есть могилы с каменными надгробиями, с надписями (на одном из них находим странное мужское имя «Параскевий»), на иных надгробий вовсе нет... Николай Егорович говорит, что еще в годы войны здесь было куда больше старинных надгробий, но потом случилось несколько страшных лесных пожаров, и многие сгорели.

    — А вот это, — показывает он на целую избушку стоящую на высоком песчаном бугре, — похороненный себе еще при жизни соорудил, сам. Песка навозил... Оттого и уцелело.

    Да, и в такой глуши встречаются тщеславцы, мечтающие о вечной памяти. Манчары о будущей могиле своей заботы, скорее всего, не проявлял. Но память о человеке, к счастью, зависит не от того, насколько роскошно надгробие, под которым он лежит.

    ...Могила Манчары не одинока. Рядом на пологом склоне немало заросших травой бугорков. Надгробие не сохранилось. Но окрестные жители знали, где именно похоронен он.

    Теперь могилу Манчары искать не надо. На ней поставлен бетонный памятник. Из прочного основания как бы выходит сверкающая батыя — излюбленное оружие бунтаря. Рядом на невысокой стелле высечено лицо Манчары и даты жизни. Постамент окружен массивной цепью.

    Памятник сооружен три года назад. Идея его, по признанию Николая Егоровича, принадлежит неутомимому Уткину, с которым Илларионов в давней дружбе. Уткин же нашел и создателей — скульптора Егора Оготоева, художника Бориса Данилова и ювелира Петра Александрова (последний, к прискорбию, в 1980 году в результате несчастного случая умер).

    Молодые монументалисты из Якутска за дело взялись горячо. И не только создали проект, но и помогали в бетонировании. Вообще в этом деле под началом Николая Егоровича принимали участие поголовно все жители сельсовета. Для того, чтобы памятник был прочен, бетон требуется месить и укладывать непрерывно. Сутки без всякой механизации месили бетон мальжагарцы. Воду возили мархинскую за десять километров... Точно так же сооружали потом памятник погибшим на войне односельчанам.

    Я стою у могилы Манчары и вспоминаю, что знаю о нем. Он, согласно его словам, зафиксированным в протоколе допроса, родился в 1805 году. С детских лет воспылал ненавистью к угнетателю наслега Чочо, своему родному дяде. Уже подростком начал вредить ему — застрелил священную лошадь Чочо... Через несколько лет влиятельный Чочо добился того, что Манчары сослали на каторгу. Рассчитывал — навсегда. Но Манчары сбежал, вернулся на Лену. И начал мстить. Не только Чочо, но и всем подряд богачам. Все лето 1833 года тойонов, живших на правобережье Лены напротив Якутска, трясла лихорадка. Лишь глубокой осенью Манчары был схвачен в тайге.

    Не раз еще ссылали его на каторгу, и каждый раз Манчары бежал, возвращаясь в родные места, наводя ужас на богачей. Чтобы прятаться от него, тойоны возводили настоящие крепости. В конце концов Манчары был прикован цепью к стене в городской якутской тюрьме. На цепи и просидел 12 лет. Доживать век постаревшего Манчары отправили сюда, на окраину тогдашнего расселения якутов.

    Здесь Манчары женился, воспитывал приемного сына. Жил тихо, особо не бедствовал. Говорят, что окрестные богачи, боясь его, сами привозили каторжнику «дань» — различные подарки. Но все время он тосковал по родному углу — Нерюктейскому наслегу на правобережье Лены, с которым его навсегда разлучили. По преданию, он попросил, чтобы из его родного аласа привезли бычий пузырь с землей и похоронили вместе с ним.

    Я пытаюсь понять, почему Манчары в одном якутском углу тосковал по другому, чем отличается этот от того, в котором он родился? Сравниваю окрестности озера Мальжагар с родовым аласом Манчары, в котором также нам удалось побывать, незадолго до поездки в Нюрбу.

    Там, поблизости от крошечного поселка Сото, километрах в двадцати от районного центра Майя, просторный алас окружен праздничным березняком. В одном конце аласа, примерно на том месте, где родился Манчары, к 100-летию со дня его рождения построен своеобразный музей — якутская юрта, в которой без замков и запоров хранятся различные предметы старины. На другом высится вековая сосна со шрамом на стволе — по преданию, этот шрам оставил Манчары, ударив батыей. Тринадцать лет назад я тоже был у этой сосны — тогда шрам был заметен лучше, а в кроне было меньше сухих ветвей...

    В Мальжагаре берез мало. Хотя две местности и называются «Бестяхами» («Сосновыми»), сосен нет. Преобладает угрюмая темная ель. Ели растут повсюду — и на берегу Мархи, и в гущине тайги, и на открытых местах. На одном старинном кладбище выросла целая роща из вековых елей, в полтора обхвата. Все они растут рядом с надгробиями, на северной их стороне. «Здесь до лета держится снег, больше влаги, поэтому ели и выросли», — объяснил Николай Егорович, но образованию, кстати, отнюдь не биолог — физик.

    Чем выше и толще ель, тем мощнее надвинулась на надгробие, когда-то защитившее от ветров и палящего солнца семечко, из которого она выросла. Большинство надгробий разрушено. Рядом валяются кресты. Некоторые надгробия, кажется, и не были увенчаны крестами. Значит, кладбище очень древнее, ведь уже в конце XVIII века якуты были полностью христианами. Да и не могли в Якутии такие ели вырасти быстрее, чем за 150-200 лет.

    Да, человек здесь жил издавна. Но человек человеку рознь. На вольнолюбивую открытую натуру Манчары эти ели могли оказывать и гнетущее впечатление.

    Под ногами повсюду кусты можжевельника, усеянные зелеными — незрелыми и уже синеющими ягодами (точнее — шишкоягодами). Колюч можжевельник, темен. И он едва ли веселил сердце Манчары...

    Ну, а главное — бедна, неурожайна мальжагарская земля. Зерновые здесь практически не растут, травостой хуже среднего. Здесь приходится беречь каждую былинку. Проезжая лугами, мы то и дело останавливали мотоцикл, чтобы открывать и закрывать «ворота» в изгородях, сооруженных для защиты сенокосов от скота. Лиственничные жерди, которыми запираются эти «ворота», тяжелы и грубы. Неделю потом вытаскивал я занозы из своих ладоней.

    Илларионов рассказал: на днях один лентяй плохо закрыл за собой такие ворота. Коровы разгородили их и потравили уже сложенное в копны сено.

    — Ох, и досталось же ему, — сурово добавил Николай Егорович. — Предупредили, что если еще раз допустит такое, то...

    Жест был красноречив.

    — А что, удалось узнать, кто именно это сделал? — с изумлением спросил я.

    — А как же. Конечно.

    Да, сено здесь дорого. Мальжагарцы вынуждены держать мало личного скота. Например, у председателя сельсовета коровы нет, только кобыла. А у него трое детей. Совсем не то, что в Кирове, где на семью в среднем до 10 голов скота.

    И Манчары, разумеется, пришлось столкнуться с нехваткой хороших угодий. Рассказывают, что когда он появился здесь, местные тойоны отвели ему половину аласа — как раз того, где плещется сейчас новехонькое озеро Умсан, о котором я упоминал в начале записок. Когда Манчары начал косить, с криком прибежал человек, которому этот алас раньше принадлежал целиком, и ударил Манчары по лицу. Манчары ответить на удар не успел — их растащили. А на следующее лето стал косить на другой стороне озера Мальжагар. Не привык обижать бедняков, а человек, вступивший в драку с легендарным «разбойником», был, по преданию, бедняком...

    Небогата дичью окрестная тайга. Услышав, что я под Якутском совсем недавно наткнулся на выводок тетеревов, Илларионов с некоторой завистью сказал:

    — А я нынче ни одного тетерева не видел. И зайца только одного...

    — Где же ваши добытчики пушнины промышляют?

    — Далеко ездят. Километров за сто, двести...

    Да, не слишком щедра к человеку природа Мальжагара. Но люди и в этом укромном таежном селе живут полнокровной жизнью. Бысыттах состоит как бы из трех небольших поселков, вернее, трех улиц: одна тянется по берегу Мархи, другая — чуть подальше, в тайге, третья — основная — еще дальше от реки, на открытом месте. Дома большие, добротные, преимущественно новые: Бысыттах — село молодое, ему лет тридцать. Заборы вокруг дворов большей частью из горизонтально положенных друг на друга бревен: такова традиция «заборостроения» в районе, идущая, по-видимому, от русских переселенцев (чтобы подумать так, достаточно взглянуть на единственный старинный русский дом, сохранившийся в селе Антоновке. Теперь в нем живет якутская семья). Здесь прекрасная восьмилетняя школа со спортивным залом, с массой комнатной зелени и цветов, магазин, больница. Строится клуб впечатляющих размеров, рядом — котельная для него и детских яслей.

    Ежедневно из Мальжагара, как уже говорилось, в Нюрбу летает самолет, летом ходит «Заря». В новом здании сельсовета на стене поблескивают металлом два небольших шкафчика. За окном — две антенны: принимающая и передающая. Это — так называемый «Экран», телевизионная система, позволяющая транслировать передачи центрального телевидения в радиусе один километр (больше, кстати, Бысыттаху и не нужно). Телевизоры — черно-белые и цветные — практически в каждом доме. Правда, в тот момент, когда мы приехали, «Экран» что-то барахлил: в телевизорах — изгибы, перекосы, иногда изображение вовсе исчезало, а вместо нормального звука из динамиков слышался словно грохот разбиваемых тарелок. Все с нетерпением ждали телемастера из Мирного, который должен был этот «Экран» наладить, и когда мы появились в Бысыттахе, несколько встреченных человек спросили, не мастер ли я.

    Здесь, как и всюду в районе, основа благополучия — труд. Мальжагарцы упорны, старательны, в хорошем смысле слова честолюбивы. Не случайно из этого маленького сельсовета вышло немало известных в Якутии людей: доктор исторических наук профессор Федот Григорьевич Сафронов и его брат Михаил Григорьевич, доктор ветеринарных наук; кандидаты наук в различных областях В. А. Семенов, Д. Е. Донской, В. Н. Антипин. П. А. Тимофеев. Готовят к защите диссертации другие уроженцы Мальжагара... И в самом сельсовете добиваются славы: коневод Прокопий Иванович Иванов трижды был участником ВДНХ. Награжден орденом Трудового Красного Знамени и юбилейной ленинской медалью, премирован «Москвичом». Орденом Ленина был награжден ныне покойный охотник-промысловик Николай Иванович Васильев.

    Подстать неуемным своим землякам и председатель сельсовета. Я не видел его отдыхающим, хотя и был у него дома. Все время в движении: работа в сельсовете, работа на лугу, работа дома. То он за рулем мотоцикла, то «для разнообразия» в седле велосипеда...

    Круг обязанностей председателя сельсовета всегда был обширен, а теперь, после расширения прав и полномочий Советов народных депутатов, особенно. Он и Советская власть, и милиция, и лесной надзор... Главной же миссией своей считает воспитание тех односельчан, что не считаются с окружающими, нарушают общественный порядок, портят жизнь себе и другим. Этому удивляться не стоит: ведь Николай Егорович по призванию и образованию педагог. Оставшись в детстве сиротой (как много общего у него и Уткина!), с помощью чужих добрых людей окончил школу, поступил в Томский университет. Вдруг — болезнь... И вот парадокс: врачи заявили, что лучше станет ему не где-нибудь на южных курортах, а в его родной, ледяной Якутии. Перевелся в ЯГУ, и выздоровел, и окончил, работал завучем в соседнем Чукаре, затем в Мальжагаре — директором школы...

    Как предсельсовета он делает много полезного для односельчан. Все перечисленные ранее новостройки Бысыттаха — его заслуга. Он болеет душой за совхозное производство. Видя, как слаба сенокосная база Мальжагара, ратует за первоочередное развитие коневодства — якутская лошадь неприхотлива, зимой сама себе добывает корм. Выступил в районной газете с предложением, чтобы совхозная интеллигенция содержала в личном хозяйстве лошадей — это гораздо легче, чем рогатый скот, и вполне под силу столь занятым людям, как учителя, врачи. Как я уже упоминал, сам кормит кобылу... Добивается сооружения в совхозе мелиоративной системы. Вопрос уже рассматривается в Москве.

    Он настолько на месте, что я немало удивился, когда он сказал, что не хотел переходить на работу в сельсовет:

    — Я ведь учитель. Хочу учить детей. А тут — совсем другое... Отказывался, как мог. Тогда мне сказали: считай, что это — партийное поручение.

    — Давно вы уже председателем сельсовета?

    — С 1975 года. Вроде привык, но в школу обязательно вернусь.

                                                                                 * * *

    Никакой, даже самый большой очерк не охватит в целом Ленинского района. Вот и я заканчиваю свои записки, а чувствую: многое еще осталось «за кадром».

    Я не рассказал, например, о нюрбинских авиаторах, о новом совхозе «Сюлинском». Здесь своего рода первопроходцы ставят «на поток» выращивание семян луговых трав для всей Якутии, Не побывали мы у разведчиков газа, что перебазировались сюда из Кысыл-Сыра...

    Я теперь ловлю себя на мысли, что эти и другие темы оставил «на потом», чтобы, может быть, еще раз воспользоваться нюрбинским гостеприимством.

    [С. 98-109.]

 

 

    Иван Антонович Ласков – род. 19 июня 1941 года в областном городе Гомель Белоруской ССР в семьи рабочего. После окончания с золотой медалью средней школы, он в 1958 г. поступил на химический факультет Белорусского государственного университета, а в 1966 г. на отделение перевода Литературного институт им. М. Горького в Москве. С 1971 года по 1978 год работал в отделе писем, потом заведующим отдела рабочей молодежи редакции газеты «Молодежь Якутии», старшим редакторам отдела массово-политической литературы Якутского книжного издательства (1972-1977). С 1977 г. старший литературный редактор журнала «Полярная звезда», заведовал отделам критики и науки. С 1993 г. сотрудник детского журнала «Колокольчик» (Якутск), одновременно работая преподавателем ЯГУ (вне штата) и зав. отделом связей с общественностью Якутского аэрогеодезического предприятия. Награжден Почетной Грамотой Президиуму Верховного Совета ЯАССР. Член СП СССР с 1973 г. Найден мертвым 29 июня 1994 г. в пригороде г. Якутска.

    Юстына Ленская,

    Койданава