ЎЎЎ 1-4. Адам Шыманскі. Якуцкія замалёўкі. Сш. 1. Тэч. 4. Сруль из Любартова. Койданава. "Кальвіна". 2024.

 

    Адам Шиманский

                                                              СРУЛЬ ИЗ ЛЮБАРТОВА

    Было это в году... да какая разница, довольно того, что было, а было это в Якутске, в начале ноября, несколько месяцев спустя после моего прибытия в эту столицу морозов.

    Спиртовой термометр Реомюра показывал 45° холода, и я со страхом думал о судьбе моего носа и ушей; будучи недавно привезенными с запада, они до сих пор весьма чувствительным для меня образом выражали свой тихий протест против насильственной акклиматизации, а как раз сегодня им предстояло длительное испытание. Грозило им это испытание по той причине, что несколько дней назад в местной больнице умер один из членов нашей колонии, курп Петр Балдыга, и сегодня утром мы должны были оказать ему последнюю услугу: предать земле его измученные кости.

    Я ждал знакомого, который должен был сообщить мне время погребения; ждал я недолго и, старательно защитив нос и уши, поспешил вслед за другими к больнице.

    Больница была за городом.

    Во дворе, чуть поодаль от других строений, стоял небольшой сарай — морг.

    В этом морге находилось тело Балдыги. Отворили двери, и мы — человек десять или больше — вошли внутрь. То, что открылось нам, настолько всех потрясло, что мы невольно переглянулись: мы стояли лицом к лицу с действительностью, голой, холодной, не прикрытой никакими лохмотьями видимости... В сарае, где не было ни стола, ни табуретки, ничего, кроме стен, выбеленных инеем, на занесенном снегом полу лежал тоже выбеленный, завернутый не то в простыню, не то в рубаху, огромный усатый труп. Это был Балдыга.

    Тело промерзло ужасно, и прежде чем положить труп в уже приготовленный гроб, его пододвинули к двери, к свету.

    Никогда не забыть мне лица Балдыги, которое я увидел теперь в дневном свете, очищенное от снега. На суровом его лике лежал отпечаток странной, неописуемой боли, а огромные зрачки широко открытых глаз, казалось, с упреком устремлены были куда-то далеко, к морозному суровому небу.

    — Умерший славный был человек, — рассказывал мне тем временем один из соседей, заметив, как поразил меня вид Балдыги, — здоровый, работящий, всегда, бывало, опекал, пригревал кого-нибудь из беднейших; но и упрямый был, как все курпы, до конца верил, что воротится на Нарев. Однако перед смертью, видать, понял, что не бывать тому.

    Закаменелые останки положили в гроб, гроб поставили на маленькие одноконные якутские сани, и когда портниха В., выполнявшая в этом случае обязанности священника как знаток религиозных обрядов, громко завела: «Хвалим тебя, Царица небесная, в печали и радости», — мы прерывистыми голосами подхватили молитву и двинулись к кладбищу.

    Шли мы быстро, мороз крепчал, побуждая поторапливаться. Наконец мы на кладбище, бросаем по комку смерзшейся земли на гроб, несколько сноровистых ударов заступом... и вот уже только маленькая, свеженасыпанная кучка земли свидетельствует о еще недавнем существовании Балдыги на свете. Свидетельствовать, однако, будет недолго, всего несколько месяцев; наступит весна, согретый солнцем могильный холмик растает, сравняется с землей, зарастет травой и сорняками; через год-два вымрут либо разбредутся по свету свидетели погребения, и даже мать родная не сыщет уж тебя нигде на земле! Да и кто станет искать тут умершего? Последний пес о тебе не вспомнит.

    Знал об этом Балдыга, знали и мы и в молчании расходились по домам.

                                                                             ***

    Назавтра после похорон мороз еще усилился. По другую сторону довольно узкой улицы, на которой я жил, не было видно ни одного строения; плотная мгла снежных кристаллов тучей нависла над землей. Солнце из этой туманности уже не показывалось, но, хотя на улице живой души не было, воздух, необычайно сгустившийся от лютого холода, то и дело доносил до моих ушей то металлические звуки скрипящего снега, то треск распираемых стен, толстых бревен, лопавшейся широкими расщелинами земли, а то и похожее на стон, тоскливое пенье якута. Видно, начинались те якутские морозы, с которыми не идут в сравнение даже самые жестокие полярные холода; при таких морозах невыразимый страх охватывает человека, и всякий живой организм, чувствуя полное свое бессилие, хотя внутренне собирается и съеживается, как жалкий пес, окруженный стаей злых цепных собак, но хорошо знает, что все напрасно: неумолимый враг рано или поздно одержит победу.

    Балдыга, как наяву, все чаще вставал предо мной. Уже час сидел я, разложив работу, однако она как-то не клеилась, перо само выпадало из руки, и непослушная мысль вырывалась далеко за границы этой снежной морозной земли. Напрасно я взывал к своему рассудку, напрасно в десятый раз повторял советы врача; до сих пор я как-то сопротивлялся уже несколько недель терзавшему меня недругу, но сегодня чувствовал себя совершенно изнемогшим, обессиленным. Тоска по родине пожирала меня, безжалостно терзала.

    Столько уж раз я оказывался не в состоянии противится призрачным мечтам, мог ли я сегодня удержаться от искушения? К тому же искушение было сильнее, а сам я – слабее обычного.

    Итак, прочь морозы и снега, прочь якутскую действительность! Я отбросил перо и, окутанный клубами табачного дыма, предался разыгравшемуся воображению.

    И понесло оно меня, своевольное!..

    Через тайгу и степи, горы и реки, неисчислимые царства и земли понеслась летучая мысль на далекий запад, простирая передо мной истинные чудеса: не ведающие убожества и злости человеческой, полные красоты и гармонии нивы мои по-над Бугом. Устам моим не рассказать сегодня, пером не описать волшебных этих чудес.

    Видел я золотистые нивы, изумрудные луга, стародавние леса, о былой истории мне нашептывающие.

    Слышал я шорох волнующихся колосьев, гомон Божьих крылатых певцов, говор дубов-великанов, гордо противостоящих бурям.

    И наслаждался я запахом этих целительных лесов и этих цветистых полей, украшенных девичьей свежестью синих васильков, красой весны — невинной фиалкой.

    ...Каждым нервом ощущал я ласковое касание родимого воздуха... Ощущал животворное действие солнечных лучей, и хотя мороз на дворе скрежетал еще свирепее и угрожающе щерил на меня зубы с оконных стекол, но кровь живо заиграла в моих жилах, голова запылала, и, словно околдованный, заглядевшись, заслушавшись, я уже не видел, не слышал ничего вокруг...

                                                                             ***

    Не видел и не слышал, как отворилась дверь и кто-то вошел ко мне; не заметил клубов пара, который каждый раз, когда дверь открывается, валом валит вовнутрь, так что входящего не сразу и увидишь; не почувствовал и холода, который с наглой, умышленной агрессивностью врывается здесь в человеческое жилище; не видел и не слышал ничего, и только почувствовав рядом с собой человека, прежде чем увидеть его, машинально бросил ему обычный в Якутске вопрос:

    — Тох надо? [* Чего надо; первое слово — якутское. (Прим. авт.) Надо — по-русски в тексте; в следующей фразе курсивом выделено то, что в тексте как бы по-русски. — Ред.]

    — Так я, пане, с мелочем торгую, — прозвучал ответ.

    Я поднял глаза. Несомненно, передо мной, хотя и закутанный в самую немыслимую одежду, в яловые и оленьи шкуры, стоял типичный местечковый польский еврей. Кто видывал его в Лосицах или Сарнаках, тот узнает его не только в якутских, но и в патагонских шкурах. Так что я признал его сразу. А поскольку, как я уже сказал, и вопрос свой, не совсем еще опамятовавшись, я бросил ему машинально, то еврей, стоящий сейчас предо мною, не прерывал моих мечтаний, не был им слишком неприятным контрастом. С каким-то даже удовольствием всматривался я в знакомые черты; появление еврея в ту минуту, когда я мыслью и сердцем перенесся на родимую землю, показалось мне вполне естественным, а несколько польских слов приятно ласкали ухо. Не совсем еще выйдя из забытья, я дружелюбно к нему присматривался.

    Еврей постоял немного, затем повернулся, отошел к двери и поспешно принялся стягивать с себя разношерстную свою одежду.

    Тут только я спохватился, что ничего не ответил ему и что сметливый земляк, превратно истолковав мое молчание, захочет разложить передо мною свой товар. Я поспешил вывести его из заблуждения.

    — Побойся Бога, человече, что ты делаешь? — живо воскликнул я. — Ничего я не покупаю, мне ничего не нужно, не раздевайся понапрасну и ступай себе с Богом дальше.

    Еврей перестал раздеваться, минутку подумав, подошел ко мне, таща за собой наполовину снятую доху [* Верхняя зимняя одежда. Обычно из двойных шкур, сшитых мехом наружу и внутрь. Дохи шьют из оленьих шкур бедняки носят яловые. (Прим. авт.)], и заговорил быстро, прерывисто, хаотично:

    —Это ничего, я ж знаю, что вы ничего не купите. Я, видите, тут давно, очень давно... Я раньше не знал, что вы приехали. Вы из Варшавы, да? Мне только вчера сказали, что вы тут уже больше четырех месяцев. Жалко, что я так поздно узнал! Я бы сразу пришел. Сегодня искал вас целый час: аж на краю города побывал, а тут мороз такой, будь он неладен!.. Уж дозвольте мне, я долго мешать не стану, несколько словечек только...

    — Чего же ты от меня хочешь?

    — Только поговорить немножко.

    Ответ его вовсе не удивил меня; я встречал уже немало разных людей, приходивших для того лишь, чтобы «немножко поговорить» с человеком, недавно прибывшим из родной страны; были среди них и евреи. Приходившие интересовались самыми разными вещами: бывали и просто любопытствующие, и болтуны, некоторые расспрашивали только о своих родных, бывали и политики — у многих из них окончательно в голове помутилось. Но вообще приходившие ко мне люди к политике, как правило, относились с особым уважением и почтением. Поэтому меня не удивило, повторяю, желание нового посетителя, и хотя я рад был бы поскорее избавить мою хату от неприятного запаха, исходившего от, как обычно, плохо выделанной яловой кожи, все же я любезно пригласил его раздеться и сесть.

    Еврей, явно обрадованный, через минуту уже сидел возле меня, и я смог внимательней его разглядеть.

    Все самые неприглядные черты еврейской внешности как будто воплотились в сидящей возле меня фигуре: и толстый, палкообразный, слегка искривленный нос, и пронзительные ястребиные глаза, и клиновидная борода цвета сильно перезрелого огурца, и, наконец, низкий лоб, окаймленный жесткими волосами, — всем этим обладал мой гость, но, странное дело, все это вместе, быть может, скрашенное выражением его лица, истощенного, дышащего искренней открытостью и дружелюбием, не произвело на меня отталкивающего впечатления.

    — Так скажи мне, откуда ты, как тебя зовут, что ты тут делаешь и что хотел бы узнать от меня?

    — Я, пане, Сруль из Любартова, вы, сударь, может, знаете: это близенько от Люблина, совсем рядом. Ну, у нас все думают: очень, мол, далеко, и я так раньше думал, а теперь, — добавил он с ударением, — мы-то знаем, что вот он, Люблин, а вот близенько Любартов.

    — И давно ты здесь?

    — Ох как давно, три года без малого.

    — Это еще не так давно, есть такие, что больше двадцати лет тут живут. А в дороге встретился мне старичок из Вильна, так он почти пятьдесят лет тут прожил — вот это в самом деле давно.

    Но еврей меня одернул:

    — Про них не знаю, а про себя знаю, что я тут очень даже давно. - Небось, одинокий ты, раз время таким долгим кажется?

    — С женой я и с ребеночком — с дочком; четверых детей имел; когда сюда шел, так дорога такая была — упаси Боже, год целый мы шли; вы не знаете, что такое этапы?... Трое деток сразу у меня умерли, за одну неделю, все равно что сразу. Трое деток! Легко сказать... даже схоронить не было где, кладбища нашего там ведь нету... Я хусит, — прибавил он тише, — вы же знаете, что это такое... закон соблюдаю... а Бог меня так наказует... Он умолк, разволновавшись.

    — Дорогой мой, в таком положении не до того уж... земля, она везде Божья, — старался я хоть как-то его утешить; но еврей вскочил, как ошпаренный.

    — Божья? Да какая она Божья! Где там Божья! Не можно так сказать! Стыдитесь такое говорить! Чтобы Божья земля да никогда не оттаивала? Проклятая это земля! Бог не хочет, чтобы люди здесь жили, - когда бы хотел, она не была бы такая. Проклятая, подлая. Тьфу! Тьфу!

    И он стал плеваться вокруг и топать ногами Стиснув зубы, он скрюченными пальцами грозил невинной якутской земле, шептал какие-то еврейские проклятья и наконец, уставши, скорее упал, чем сел на табуретку возле меня.

    Все ссыльные, независимо от религии и национальности, не любят Сибири, но фанатичный хасид, очевидно, не умел ненавидеть вполовину. Я пережидал, пока он успокоится. Воспитанный в суровой школе, еврей быстро овладел собой, быстро подавил волнение и, когда я спустя минуту вопросительно взглянул ему в глаза, немедля ответил:

    — Простите меня, я ни с кем об том не говорю, да и с кем тут говорить?

    — Разве тут мало евреев?

    — Да разве ж то евреи? Они всё одно что тутошние... закона никто не соблюдает.

    Боясь нового взрыва, я не дал ему продолжить и, чтобы сократить беседу, прямо спросил, о чем он хотел со мной поговорить.

    — Узнать бы мне хотелось, чего там слыхать. Столько лет я уже здесь, а ни разу еще не слышал, как там.

    — Странно ты спрашиваешь, я же не могу тебе сразу обо всем рассказать, не знаю, что тебя интересует... Может, политика?

    Еврей молчал.

    Решив, что гость мой, как и многие другие, интересуясь политикой, не знает, что она так называется, я начал стереотипный для меня, поскольку многократно уже повторенный, рассказ о политическом положении Европы, о нашем положении и т.д., но еврей нетерпеливо заерзал.

    — Выходит, тебе это неинтересно?

    — Никогда об том не думал, — ответил он прямо.

    — А! Я, кажется, понимаю, в чем дело. Ты, наверно, хочешь знать, как евреям живется, как торговля идет?

    — Им лучше живется, чем мне.

    — Это верно. В таком случае, ты, наверно, хочешь знать, дорогая ли у нас там жизнь, какие цены на рынках, почем мука, мясо и т.д.

    — Что мне с того, коли тут ничего достать не можно, хоть бы там и задарма все было.

    — Тоже верно; но, в конце-то концов, какого лиха тебе надо?

    — Коли и не знаю, как это сказать. Видите ли, я так часом думаю себе, думаю, даже Ривка, это жену мою так звать, спрашивает: «Сруль, что с тобой?» А что я ей скажу, коли сам не знаю, что со мной. А может, и люди с меня смеялись бы? — добавил он, как бы прощупывая, не буду ли и я над ним смеяться.

    Но я не смеялся. Мне было интересно: что-то, как видно, угнетало его в чем он и сам не умел дать себе отчета, к тому же трудно ему был высказать это на языке, которым он едва владел. Чтобы помочь ему, я его успокоил: пускай, мол, не спешит, работа у меня не срочная, ничего с ней не станется, если поболтаем часок, и т.д. Еврей поблагодарил меня взглядом и, немного подумав, начал такой разговор:

    — Вы, пане, когда из Варшавы выехали?

    — По русскому календарю — в конце апреля.

    — А что, тогда холодно там было или тепло?

    — Совсем тепло, я сперва ехал в летней одежде.

    — Ну и видите? А тут — мороз!

    — Ты что, никак позабыл? Ведь у нас в апреле поля уже засеяны, все деревья зеленые.

    — Зеленые? — радость загорелась в глазах Сруля. — Ну да, да, зеленые, а тут — мороз. Теперь я уже знал, в чем дело, но, желая убедиться, пока молчал; еврей заметно оживился.

    — Ну! А скажите-ка, есть ли у нас там теперь... вот видите, уж и не знаю, как называется, уж забыл по-польски, — объяснял он пристыжено, как будто раньше хорошо говорил, — белое такое, как горох, да не горох, возле домов в огородах летом, на больших таких палках?..

    — Фасоль?

    — Ну да! Фасоль. Фасоль, — повторял он, словно хотел навсегда врезать в свою память это слово.

    — Конечно, есть, и много, а тут разве нету?

    — Ай, тут!.. Целых три года ни зернышка не видал, а горох тут такой, как у нас, извиняюсь, только... только...

    — Свиньи едят, — подсказал я ему.

    — Ну да! Тут на фунты продают, и то не всегда достать можно.

    — Ты что, так сильно фасоль любишь?

    — Не то что люблю. Но не раз об ней думаю: красиво-то как, с позволения сказать, словно лесочек возле дома вырос. А тут ничего нету!

    — А теперь, — снова начал он, — теперь вы мне скажите... есть ли у нас еще зимой вот такусенькие, — он показал на пальце, — серые такие птахи? И то забыл, как оно называется. Раньше много их было! Молюсь, бывало, у окна, а этой мелкоты, что муравьев, насбирается. Кто бы там на них смотрел? Знаете, в жизни б не поверил, что когда-нибудь об них думать буду! А тут... тут даже вороны на зиму удирают, а уж такие малявки, куда им выдержать, но у нас, небось, они есть еще? А? Скажите, есть?..

    Но теперь я не отвечал ему; сомнений не было: старый еврей, фанатичный хасид тосковал по родине так же, как я, мы были больны с ним одной болезнью; столь неожиданное обретение товарища по страданию невероятно растрогало меня, я взял его за руку и сам принялся его спрашивать:

    — Так вот о чем ты хотел поговорить со мною? Значит, ты думаешь не о людях, не о своей тяжкой доле, не о бедности, которая гнетет тебя, а тоскуешь по солнцу, воздуху, по родной земле?.. Думаешь о полях, лугах и лесах, об их Божьих обитателях, которых ты в своей нищенской жизни не успел даже как следует узнать, и сегодня, когда милые сердцу картины исчезают из твоей памяти, ты боишься пустоты, которая окружит тебя, великого сиротства, с которым соприкоснешься, когда сотрутся дорогие воспоминания? Ты хочешь, чтобы я тебе все напомнил, освежил, хочешь, чтобы я рассказал тебе, какова земля наша?..

    — Ох, так, пане, так! За тем я сюда и пришел... — он сжимал мои руки и смеялся радостно, как ребенок. — Слушай же, брат!

    ......................................................................................................................................................   

    И слушал меня Сруль, весь в слух обратившись, с открытым ртом, вперив в меня взгляд; этим взглядом он разжигал и возбуждал меня, вырывал у меня слова, хватал их, томимый жаждой, и укладывал глубоко, на дно своего горячего сердца... укладывал там, не сомневаюсь, потому что, когда я окончил свой рассказ... — «О, вей мир, о, вей мир!» — горестно простонал еврей, рыжая борода его затряслась, и крупные слезы, чистые слезы потекли по измученному лицу... И долго всхлипывал старый хасид, и я плакал с ним вместе...

                                                                             ****

    Много воды утекло с тех пор в холодной Лене, и слез человеческих, наверно, немало стекло по лицам страдальцев. До сих пор, однако, хоть давно уж это было, в ночной тиши, в бессонную ночь, часто встает у меня перед глазами неподвижное, печатью великой боли одушевленное лицо Балдыги, а рядом с ним всегда возникает пожелтевшее, морщинистое, чистыми слезами облитое лицо Сруля. И, пристально всматриваясь в эти ночные видения, я порой словно бы вижу, как шевелятся дрожащие, бледные губы еврея, и голос, тихий, отчаявшийся, шепчет где-то рядом: «О Иегова, отчего Ты так немилосерден к одному из наивернейших сынов Твоих?..»

    1885

    ----------------------------------------

    Перевод Стеллы Тонконоговой.

    Рисунки Piotr (Długi) Gidlewski

    [С. 83-88.]

 

 

                                                                             ********

                                                                             ********

*    Z niedawnych wspomnień. Szkice Adama Szymańskiego. I. Srul z Lubartowa. // Kraj. Tygodnik polityczno-społeczny. Petersburg. № 51. 22 grudnia 1885 (3 stycznia 1886). S. 25-29.

*    Srul z Lubartowa. Szkic z niedawnych wspomnień. Adama Szymańskiego. // Wiek. Gazeta polityczna, literacka i spółeczna. Warszawa. № 6. (22 Grudnia 1885). 9 Stycznia 1886. S. 1-3.

*    Srul z Lubartowa. Wspomnienie z wygnania przez Adama Szymańskiego. // Gazeta Narodowa. Lwów. Nr. 298. 30 Grudnia 1886. S. 1.

*    Srul z Lubartowa. Wspomnienie z wygnania przez Adama Szymańskiego. // Gazeta Narodowa. Lwów. Nr. 299. 31 Grudnia 1886. S. 1.

*    Адамъ Шимановскій.  Сруль изъ Любартова. Эскизъ. // Восходъ. Журналъ учено-литературный и политическій. Издаваемый А. Е. Ландау. XII. Декабрь. С.-Петербургъ. 1886. С. 165-175.

*    I. Srul z Lubartowa. // Adam Szymański.  Szkice. T. I. Nakładem autora. Petersburg. 1887. S. 1-16, 159.

*    Srul de Lubartow. D’Après Adam Szymanski. Adapté par. M^me Marguerite Poradowska. // Revue des Deux Mondes. T. LXXXVI. Mars. – Avril. Paris. 1888. S 192-201.

    Szymański A. Baldyga och Sroul [Baldyga i Srul]. En sibirisk vinterbild. // Göteborgs Handels - och Sjöfarts -Tidning. Göteborg. 14 april 1888.

*    Изъ «недавнихъ воспоминаній». Сруль изъ Любартова. Адама Шимонскаго. (Перевод с польскаго.) Л. Ж. [Фельетонъ.] // Одесскій Вѣстникъ. Одесса. № 139. 23 мая 1888. С. 1.

    Szymański A. Hemlängtan [Srul z Lubartowa]. Berättelse från Sibirien. // Dagens Nyheter. Stockholm. 5 december 1890.

*    I. Srul z Lubartowa. // Adam Szymański.  Szkice. T. I. Wyd. 2. Nakładem autora. Petersburg. 1890. S. 3-18, 161.

*    I. Srul z Lubartowa. // Adam Szymański.  Szkice. T. I. Wyd. 3. Nakładem autora. Petersburg. 1891. S. 3-18, 161.

    Szymanski A.  Srul z Lubartowa. M. Blumberg. // Oesterreichische Wocherischrift. Nr. 15-16. Vienna. 1892.

*    Шиманскій А.  Сруль изъ Любартова. Адама Шиманьскаго. (Переводъ съ польскаго.) [Продолженіе будетъ.] // Енисейскій Листокъ. Красноярск. № 24. 21 Іюня 1892. С. 2-4.

*    Шиманскій А.  Сруль изъ Любартова. (Переводъ съ польскаго. Вен. Семидаловъ.) [Окончаніе.] // Енисейскій Листокъ. Красноярскъ. № 25. 28 Іюня 1892. С. 2-3.

*    Землякъ. Сибирскій очеркъ Адама Шиманьскаго. [Перев.] В. Сем. // Русскія Вѣдомости. Москва. № 251. 11 сентября 1892. С. 2 (4).

*    Тоска по Родинѣ. Разсказъ Адама Шиманскаго. (Перевод съ польскаго М. Т.) // Міръ Божій. Ежемѣсячный литературный и научно-популярный журналъ для юношества. № 3-й. Март. С.-Петербургъ. 1893. С. 151-160.

    Szymanski A.  Der Jude aus Lubartow. // Unter Ansiedlern und Verschickten. Skizzen aus Sibirien von Adam Szymanski. Аus dem Pol. übers. von Elise Hübner. Frankfurt. 1894.

*    II. Srul z Lubartowa. // Adam Szymański.  Dwie modlitwy. Srul z Lubartowa. Maciej Mazur. Warszawa. 1897. S. 81-118.

    Szymański A.  Hemlängtan [Srul z Lubartowa]. Ett minne från Sibirien. Övers. Ellen Weer. // Nya Dagligt Allehanda. Stockholm. 5 augusti 1899.

*    Сруль изъ Любартова. Эскизъ Адама Шиманскага. Пер. съ польскаго. // Еврейскіе силуэты. Разсказы русскихъ и польскихъ писателей. Оржешко. Короленко. Станюковичъ. Конопницкая. Свентоховскій. Потапенко. Шиманскій. Яблоновскій. Гаринъ. Юноша. Мельшинъ. С-Петербургъ. 1900. С. 155-170.

*    Сруль изъ Любартова. Разсказъ Шиманскага. (Окончаніе будетъ.) // Ежедневная политическая и литературная газета Сынъ Отечества. Еженѣдельное иллюстрированное приложеніе. С.-Петербургъ. № 4. 23-го Января 1900. С. 4.

*    Сруль изъ Любартова. Разсказъ Шиманскага. (Окончаніе.) // Ежедневная политическая и литературная газета Сынъ Отечества. Еженѣдельное иллюстрированное приложеніе. С.-Петербургъ. № 5. 30-го Января 1900. С. 2-3.

    Szymanski A.  Juden från Lubartow. // Adam Szymański.  Sibirien skildringar ur förvistas och utvandrares lif. Öfvers. af L. Nyström. Stockholm. 1900.

    Шиманскій А.  Тоска по Родинѣ. // Народное Благо. Еженедельный литературный, научно-популярный и иллюстрированный журнал для самообразования. № 3. 1901. С. 35-39.

    Szymanski A.  Srul z Lubartowa. // B. S. Hrvatska. Nr. 20-23. Zagreb. 1901.

    Szymanski A.  Srul z Lubartowa. L. Knežević. // Delo. List za nauku, kniževonst i društveni život. Beograd. 1903.

    Szymanski A.  Srul von Lubartow. // Szymański А.  Sibirische Novellen аus dem Pol. übers. von S. Lopuszański. München. 1904.

*    Шиманскій А.  Сруль изъ Любартова. Рассказ. Перев. съ польскаго И. Леонтьева. // Образованіе. Журналъ литературный, научно-популярный и педагогическій. № 1. С.-Петербургъ. 1905. С. 105-113.

    Szymański A.  Srul z Lubartowa. // Z jednego strumienia. Szesnaście nowel przez dziesięciu autorów. Z przedmowa Elizy Orzeszkowej. Warszawa 1905. S. 229-242.

*    Szymański A.  Srul z Lubartowa. Warszawa – Kraków. 1905. 16 s.

    Szymanski A.  Srul z Lubartowa. // Fontana S.  La Nuova Rassegna di Letteratura Moderna. Florencja. 1906.

    Шиманскій А.  Сруль изъ Любартова. // Слово. Газета политическая, общественная, экономическая и литературная. С.-Петербургъ. 16 ноября 1906.

*    Тоска по Родинѣ. Разсказъ политическаго ссыльнаго. Ад. Шиманскаго.  Съ польскаго перевела М. Троповская. Москва. 1907. С. 1-16.

*    Адамъ Шиманскій.  Сруль изъ Любартова. // Евреи въ польской литературѣ. Киевъ. 1909. С. 90-91.

*   А. Шиманскій.  Сруль изъ Любартова. // Изъ одного русла. Сборникъ съ предисловіемъ Е. Ожешко. Т. II.  М. Конопницкая. Мендель Гданскій. Яктонъ.  Э. Ожешко.  Сильный Самсонъ. Гедали. Звенья. А. Шиманскій.  Сруль изъ Любартова. Ф. Бродовскій.  Сорванные листья. Переводъ с польскаго Е. и И. Леонтьевыхъ. Москва. 1911. С. 32-43.

*    А. Шиманскій.  Сруль изъ Любартова. // Изъ одного русла. Сборникъ съ предисловіемъ Е. Ожешко. Т. II.  М. Конопницкая. Мендель Гданскій. Яктонъ.  Э. Ожешко.  Сильный Самсонъ. Гедали. Звенья. А. Шиманскій.  Сруль изъ Любартова. Ф. Бродовскій.  Сорванные листья. Переводъ с польскаго Е. и И. Леонтьевыхъ. Третіе изданіе. [Универсальная библіотека № 389-390.] Москва. 1914. С. 32-43.

*    Adam Szymański.  Srul - from Lubartów. Transl. by Else Cecilie Mendelssohn Benecke. // Tales by Polish authors Henryk Sienkiewicz, Stefan Żeromski, Adam Szymański, Wacław Sieroszewski. Translated by Else C. M. Benecke. London - New York. [Oxford] 1915. S. 119-136.

*    Srul z Lubartowa. // Adam Szymański.  Szkice. Wydanie pośmiertne z portretem autora. Nakładem syna. Moskwa. 1916. S. 36-45.

    Szymanski A.  Srul z Lubartowa. M. Blumberg. // Polen. Ein Novellenbuch. Нrsg. und eingel. von Aleksander von Guttry. München-Berlin. 1917.

    Szymanski A.  Srul z Lubartowa. // Bányai K.  Lengyel elbeszélök. Budapeszt. 1917.

*    А. Шиманскій.  Сруль изъ Любартова. Разсказъ. Переводъ съ польскаго Е. и И. Леонтьевыхъ. Москва. 1917. С. 3-15.

*    А. Шиманскій.  Сруль изъ Любартова. Разсказъ. Москва. 1918. С. 3-15.

    Srul z Lubartowa. // Adam Szymański.  Szkice. Ze słowem wstępnem Adama Grzymały Siedleckiego. Lwów Warszawa Kraków. 1921. S. 1-14.

*    Srul z Lubartowa. // Adam Szymański.  Dwie modlitwy. Srul z Lubartowa, Maciej Mazur, Stolarz Kowalski. Warszawa. 1925. S. 37-51.

    Srul z Lubartowa. // Szymański A.  Szkice. Ze słowem wstępnym Adama Grzymały Siedleckiego. 2 wyd. zbiorowe. Lwów – Warszawa - Kraków. 1927.

    Szymanski A.  Srul – from Lubartów. Тransl. by E. Benecke. // Poland. Nr. 4. New York. 1931.

    Szymanski A.  Srul – from Lubartów. Тransl. by E. Benecke. // Baron J. L.  Candles in the night. Jewish by gentile authors. Edited by Joseph L. Baron, with a preface by Carl Van Doren Philadelphia. 1940 [1944].

*    Adam Szymański.  Srul z Lubartowa. Noweję „Srul z Lubartowa” przepisałem z „Wiadomości Polskich”. // Nr 42. Adam Szymański.  Srul z Lubartowa. Wł. St. Reymont. Orka. Wydawnictwo Literackie Oddz. Opieki nad Żołn. Dtwa I Korp. w Szkocji. W styczniu 1946. S. 2-13.

    Szymański A.  Srul z Lubartowa. // Z jednego strumienia : nowele / pod red. i z przedm. Elizy Orzeszkowej. Słowo wstępne i przypisy Gabriela Pauszer-Klonowska. Oprac. graf. Zygfryd Gardzielewski. Warszawa 1960.

    Szymanski A.  Srul z Lubartowa. // Le piú belle pagine della letteratura polacca. A cura di Marina Bersano-Begey. Milano. 1965. S 185-193.

*    Srul z Lubartowa. (Fragment.) [Jerzy Kądziela.  Adam Szymański 1852-1916.] // Obraz literatury polskiej XIX i XX wieku. T. IV. Literatura polska w okresie realizmu i naturalizmu. Warszawa. 1971. S. 419-422.

*   Srul z Lubartowa. [Adam Szymański. Nowele syberyjskie.] // Antoni Kuczyński.  Syberia. Czterysta lat polskiej diaspory. Antologia historyczno-kulturowa. Wrocław – Warszawa - Kraków. 1993. S. 290-296.

    Srul z Lubartowa. //  Adam Szymański. Szkice. Wstęp i oprac. Bogdan Burdziej. Kraków. 1998.

*    Шиманский А.  Сруль из Любартова. Перевод Стеллы Тонконоговой. // Новая Польша. Общественно-политический и литературный ежемесячник. № 7-8. Варшава. 2001. С. 83-88.

*    Adam Szymański.  Srul – from Lubartów. Translated by Else Benecke. // Candles in the Night: Jewish Tales by Gentile Authors. Edited by Joseph L. Baron with a hreface by Carl Van Doren. New Jersey. 2001. S. 179-191.

*    Adam Szymański.  Srul – from Lubartów. // Tales by Polish authors Henryk Sienkiewicz - Stefan Żeromski - Adam Szymański - Wacław Sieroszewski. Тransl. by Else C. M. Benecke. New York. 2015. S. 119-136.

     Адам Шиманский. Сруль из Любартова (рассказ, перевод И. Леонтьева, В. Леонтьева, текст читает Владимир Самойлов. // Роман королевы [Аудиокнига.] Избранные зарубежные новеллы. Вып. 4. Рассказы зарубежных писателей. Москва. Октябрь. 2015. Монолог 2.

 

 

    Адам Иванович (Янович) Шиманский род. 16 июля 1852 г. в Грушнево (около Семятич) Бельского уезда Седлецкой губернии Царства Польского Российской империи. В 1872 г. поступил на юридический факультет Варшавского университета, который окончил в 1877 г. со степенью кандидата права. В годы учебы вступил в ряды молодежной патриотической организации. 18 марта 1878 г. арестован в Варшаве, откуда 18 апреля 1879 г. по Высочайшему повелению выслан в административном порядке на 4 года в Восточную Сибирь. Предписанием генерал-губернатора от 28 февраля 1879 г. назначен на жительство в г. Якутск, куда был доставлен 24 июня 1879 г. В годы ссылки Шиманский занимался сбором материалов о Якутской области и ее жителях. С 9 сентября 1885 г. подчинен негласному надзору полиции, с воспрещением въезда в пределы Царства Польского. Переехал на жительство в г. Харьков, где занимался литературным трудом и адвокатурой. В 1887 г. получил разрешение проживать в Санкт-Петербурге. В январе 1895 г. получил разрешение въезда в пределы Царства Польского. С началом Первой мировой войны переехал на жительство в Москву, где после короткой болезни умер 25 марта 1916 г. и был похоронен на Лефортовском кладбище.

    Дэса Сядлец,

    Койданава

 

    /vvedenskoe.pogost.info/displayimage.php…/

                                                                             ********

                                                                             ********

                                                                    ПЕТР БАЛДЫГА

    Во 2-й половине 1863 года небольшой повстанческий отряд из местных крестьян в окрестностях Курпьевской пущи, находящейся в Ломжинской губернии Царства Польского Российской империи, организовал Петр Владислав Бранд, уроженец имения Рудаки Вишневской волости Виленской губернии(). Курпы - этнографическая группа мазуров (остатки древних ятвягов), сохраняли свой старый уклад жизни, и отличалась от поляков простотой нравов и не слишком большой набожностью. Курпы, прекрасные охотники, снимали с седел российских казаков, направленных на усмирение восставших, стрелами из луков и были неуловимые в пуще.

     В районе Ломжи в восстании участвовали уроженцы деревни Гняздово (Люботынь) Якуб Балдыга и Томаш Балдыга.

    В 1867 /Казарян П. Л.  Численность и состав участников польского восстания 1863-1864 гг. в якутской ссылке. Якутск. 1999. С. 25./ /1868/ году в Якутскую область был доставлен курп Петр Балдыга (Болтыга, Балтыга, Балтыгин). «В феврале 1868 г. он был приписан ко 2-му Одейскому наслегу Намского улуса Якутского округа. В январе 1869 года был в увольнении на приисках золота Олекминского округа» / Kazarian P.  Zesłańcy z okresu powstania styczniowego okregu olekmińskim (Jukucja) na podztawie materiałów z archiwów syberyjskich. // Wrocławskie Studia Wschodnie. Wrocław. Nr. 7. 2003. S. 201./

    10 сентября 1870 года Балтыга был уволен с золотых приисков Товарищества Трапезниковых «за продажу вина», получив при этом «36 руб. 48 коп.». 9 октября 1870 года он был выслан из города Якутска в Намский улус «без права находиться в городе».

    Хотя «17 мая 1871 г. вышел Указ Правительствующего Сената „Об облегчении участи некоторых преступников в ознаменование дня рождения Его Императорского высочества Великого князя Георгия Александровича”, которым возвращались „прежние права состояния... Петру Болтыге [НА РС(Я), ф. 15, оп. 14, д. 18.]”. /Степанова Н. С.  Обзор документов НА РС(Я) о ссыльных поляках участниках польского освободительного восстания 1863-1864 гг. // Россия и Польша. Историко-культурные контакты. (Сибирский феномен). Якутск. 1999. С. 124./ «Болтыга Петр. Выехал из области по манифесту 1874 г.» /Степанова Н. С. Пребывание польских повстанцев в улусах Якутии. // Якутский архив. № 2. Якутск. 2001. С. 23./ В 1875 г. Балдыга еще находился в Намском улусе Якутского округа Якутской области, занимался сельским хозяйством.

    Домицилла Нарва,

    Койданава

                                                                        *********

                                                               ЖЕНА ПОРТНОГО В.

    За участие в восстании 1863 г. Казимира Романовская 1831 (1830, 1832) г. р., в девичестве Манцевич, «жена дворянина» Ковенского уезда «была отправлена вместе с мужем, по распоряжению наместника Царства Польского в административном порядке в ссылку, в Самарскую губернию. После смерти мужа 12 мая 1865 г. она была переназначена в Енисейскую губернию. Там вышла замуж за ссыльного Владислава Венцковского и вместе с ним назначена в Якутскую область, куда они прибыли 11 августа 1867 г. и, затеи водворены в Орсюдский наслег Западно-Кангалассклго улуса Якутского округа» /Казарян П. Л.  Численность и состав участников польского восстания 1863-1864 гг. в якутской ссылке. Якутск. 1999. С. 15./ вместе с дочерью Венцковского Теодорой. Вскоре Владислав Венцковский стал жить в Якутске и заниматься портняжеством.

    3 января 1868 года «во время объезда по приходу для исполнения духовных треб по обряду Римско-Католической Церкви в городе Якутске окрещен младенец по имени Иосиф настоятелем Иркутской Римско-Католической Приходской Церкви Христофором Шверницким с совершением обрядов таинства. Ссыльных в Сибирь на поселение по политическим делам Владислава и Казимиры, урожденной Манцевичовой, Венцковских законных супругов сын, родившийся 2 декабря 1867 года в г. Якутске в 10 часов утра. Восприемниками были Ксаверий Абарский с Авдотьей Бубякиной в присутствии Илия Грабинского». /НГА Беларусі. Метрические экстракты Иркутской Римско-Католической церкви. Ф. 1781. Воп. 36. Спр. 120. Арк. 50 адв./

    24 января 1870 года «во время объезда по приходу для исполнения духовных треб по обряду Римско-Католической Церкви в городе Якутске окрещен младенец по имени Доменик Вице-куратором Иркутской Римско-Католической Церкви Антоном Чудовским с совершением обрядов таинства. Политических ссыльных Владислава и Казимиры с Манцевичов, Венцковских законных супругов сын, родившийся 23 июня 1869 года в г. Якутске в 6 часов утра. Восприемниками были Владислав Гольман с Авдотьей Бубякиной». /НГА Беларусі. Метрические экстракты Иркутской Римско-Католической церкви. Ф. 1781. Воп. 36. Спр. 120. Арк. 66 адв./

    31 декабря 1871 года «во время объезда по приходу для исполнения духовных треб по обряду Римско-Католической Церкви в городе Якутске окрещен младенец по имени Францишка настоятелем Иркутской Римско-Католической Церкви Христофором Шверницким с совершением обрядов таинства. Политических ссыльных Владислава и Казимиры с Манцевичов, Венцковских законных супругов дочь, родившеюся 26 февраля сего года в г. Якутске в 9 часов вечера. Восприемниками были Август Леперт с Авдотьей Бубякиной в присутствии Евстафия Вильконецкого». /НГА Беларусі. Метрические экстракты Иркутской Римско-Католической церкви. Ф. 1781. Воп. 36. Спр. 120. Арк. 75./

                                                                       СПИСОК

                         политических преступниках, находящихся в Якутской области,

               воспользовавшихся дарованным Высочайшим повелением 9 января 1874 года.

                                                       Составлен 19 апреля 1874 г.

    Романовская Казимира, а по мужу Венцковская. Из дворянок. 44 г.

    Дворянка, как видно их отношения Пермского Губернского Правления от 29 июля т. г. за № 2685, последовавшего в Приказ, что Романовская следовала с мужем своим, за принятие участия в мятеже, по предложению г. бывшего Главного Начальничка Края выслана с семейством в административном порядке в Самарскую губернию. Муж Романовской 12 мая 1965 г. умер, ныне на основании указа Пермского Губернского Правления следует в Енисейскую губернию, на переселение, откуда назначена в Якутскую область. В Якутск прибыла 11 августа 1867 года. Вышла замуж за Венцковского, показанного в списке под № 4, посему и на основании 100 и 101 ст. 1 ч. Х том, именуется и пользуется званием мужа. /НА РС(Я) ф. 12, оп. 1, д. 2200, л. 242 об./

    Па распоряжению Якутского губернатора Лохвицкого Владиславу Венцковскому в 1874 г. был выдан билет на постоянное проживание в г. Якутске. У 1874-1875 годах Владислав выезжал ради заработка на золотые промыслы Алекминского округа Якутской области.

    31 декабря 1874 года «в Якутске во время объезда по приходу для исполнения духовных треб по обряду Римско-Католической Церкви в городе Якутске окрещен младенец по имени Петр настоятелем Иркутской Римско-Католической Церкви Христофором Шверницким с совершением обрядов таинства. Политических ссыльных Владислава и Казимиры урожденной Манцевич, Венцковских законных супругов сын, родившийся 23 января 1874 года в г. Якутске в 3 часов. Восприемниками были Еустахий Вильконецкий с Александрой Антоновичовою в присутствии Лаврентия Заборовского». /НГА Беларусі. Метрические экстракты Иркутской Римско-Католической церкви. Ф. 1781. Воп. 36. Спр. 124. Арк. 11./

    18 января 1876 г. «во время объезда по приходу для исполнения духовных треб по обряду Римско-Католической Церкви в городе Якутске окрещен младенец по имени Михаил настоятелем Иркутской Римско-Католической Церкви Христофором Шверницким с совершением обрядов таинства. Мещан города Варшавы из Политических ссыльных Владислава и Казимиры Венцковских законных супругов сын, родившийся 12 августа 1875 года в 3 часа утра в г. Якутске. Восприемниками были Евстахий Вильконецкий с Александрою Антонович в присутствии Лаврентия Заборовского. /НГА Беларусі. Метрические экстракты Иркутской Римско-Католической церкви. Ф. 1781. Воп. 36. Спр. 126. Арк. 2 адв./

    В 1880-1881 гг. Владислав Венцковский получал разрешения на отлучки в Олекминский округ.

    13 марта 1883 г. во время объезда по приходу для исполнения духовных треб по обряду Римско-Католической Церкви в городе Якутске вице-куратор Иркутской Римско-Католической Церкви кс. Иосиф Лавкович обвенчал «мещанина якутского из политических ссыльных холостого Михаила Громадзинского 40 лет с Теодорою Венцковскою девицею 18 лет приписанной Западно-Кангалаского улуса Орсютского наслега. Мещан Дорзанских Франтишка и Марианны ур. Стемпницкой Громадзинских законных супругов сына с дочерью мещан Варшавских Владислава и Юзефы урожденной N. Венцковских законных супругов. В присутствии свидетелей Андрея Мондзяка, Губернского Архитектора, заседателя Николая Антоновича и многих других при том находящихся». /НГА Беларусі. Метрические экстракты Иркутской Римско-Католической церкви. Ф. 1781. Воп. 36. Спр. 134. Арк. 25./

    Михал Громадзинский, рекрут Белевского полка, за недоброжелательность к правительству, распространение возмутительных проповедей, подговор к побегам в Царство Польское и сочувствие мятежу, по конфирмации Аудиториата сослан на водворение в самые отдаленные места Сибири, по исключению из военного ведомства и по наказании розгами 50 ударов. Доставлен в Якутск 10 марта 1868 /1869/ года. 13 марта 1868 г. был водворен в Хатырыкский наслег Намского улуса Якутского округа. В 1869 г в селе Павловское Восточно-Кангаласскаого улуса Якутского округа, занимается земледелием. Причислен к Якутскому крестьянскому обществу. В 1875 г. каменщик, в 1881 г. в Якутске торговец. Был купцом II гильдии. Умер в 1893 году.

    За качественное портняжное дело Венцковский «в продолжении более 15 лет приобрел почти от всех взрослых жителей города уважение». /Кротов М. А.  Участники польского освободительного восстания 1863-1864 гг. в Якутской ссылке. // Сборник научных статей. Якутский республиканский краеведческий музей им. Емельяна Ярославского. Вып. III. Якутск. 1960. С. 55./ Умер 10 августа 1887 году в Якутске и, по всей вероятности похоронен на погостах Никольской церкви в Якутске. /Петров П. П.  Памятные места города Якутска, связанные с именами поляков. // Якутский Архив. Якутск. № 2. 2001. С.45./

                                                                 Его Превосходительству

                                                      Господину Якутскому Губернатору

    освобожденного ныне на родину ссыльного

    Виктора Антонова Муравского.

                                                                            Прошение

    По распоряжению Областного Правления, известного Вашему Превосходительству, мне выдан из Окружной Полиции путевой вид, на свободное проследование с женою на родину. Следовательно, Областное Правление, разрешая мне возвратится на родину, требовало сведений от Полиции, как Городской, так и Окружной, не имеется ли препятствий на это разрешение. Теперь же, когда я уже получил вид и разыскав себе случай бесплатно отправится в путь на пароходе к 22-му числу сего августа, Городская Полиция препятствует мне в этом и полицейский надзиратель Аммон старается обязать меня ныне подпиской о невыезде из Якутска по имеющемуся у него в производстве делу, начатого назад тому четыре года, по голословному и бездоказательному обвинению ссыльного Федора Казанцева. Почему же Городская Полиция на вопрос Областного Правления не сочла это дело препятствием на разрешение мне возврата на родину, а теперь же, несмотря на бездоказательность в оном лишает меня средств отправиться в столь далекий предпринятый мною путь при удобном случае? Чтобы разъяснить все это по сущей истине пред Вашим Превосходительством, я счел необходимым вывести здесь обстоятельства, послужившие Полиции поводом к безвинному меня преследованию.

    Именно на днях умер и похоронен поляк портной Венцковский. Перед кончиной его я был приглашен семейством к ним в квартиру, для присмотра и ухода за больным. Несколько ночей я ночевал у них, но в последнюю ночь кончины, по приключившейся и у меня болезни не мог ночевать у них, а ночевал в своей квартире, как вдруг ночью после полуночи присылает семейство Венцковских за мною и я вынужден был с женой идти к ним, где застал уже самого Венцковского мертвым. Бывшая тут дочь умершего, а жена торгующего – Федора Громадзинская, предлагала мне обмыть умершего, на это, по брезгливости моей я не согласился и Громадзинская через это возникла ко мне негодованием, стала наносить мне дерзости указанием. Наконец Громодзинская начала привязываться ко мне из-за русской свечи, купленной мною и приготовленной на случай смерти больного. Громадзинская называла меня перевертнем, и бросила свечой об пол, как будто не все равно свеча как русская так и польская. Наконец, когда Громадзинская произнесла сильное на меня ругательство я не смея нанося ей таковых обратно, а взял лишь жену за руку и отправился домой. Об оскорблении меня Громадзинской, я не счел полезным жаловаться начальству, потому что посторонних свидетелей при этом не было, кроме родных Громадзинской и моей жены, но Громадзинская по хитрости своей и из опасения не быть ответственною – подала в Полицию на меня ложное обвинение, будто я ее оскорбил при смерти отца, наконец, при погребении Венцковского, муж Громадзинской Михаил Францев Громадзинский, хвастая своим капиталом выразил, что пусть истратит половину своего капитала, а меня проучит и не допустит к отъезжу.

    При такой похвальбе Громадзинского были свидетели поляки же: Иван Баховский, Хмара, Антон Ковальский, Иосиф Колодзейщик и другие. И действительно Громадзинская лично обвиняя меня в нанесении ей оскорблений, подала об этом объявление в Полицию, в котором, между прочим вывела и обстоятельство, будто я состою под следствием за отрезание языка у коня, принадлежащего ссыльному Федору Казанцевку, ведущему и теперь тяжбу с Громадзинскими. По объявлению Громадзинской производил дознание полицейский надзиратель Сергей Климовский, который объяснил мне, что обстоятельство это, по бездоказательности, не может служить препятствием на мою отлучку. Но что касается обстоятельства о коне Казанцева, которое, ранее тоже было признано Полицией ничтожным и бездоказательным, ныне писец полицейского надзирателя Аммона – Муромов будучи подкупленным по всему вероятию Громадзинским, настаивает того чтобы дать мне подписку о не выезде из Якутска. Это же Муромов и писал объявление Громадзинской, а как из обстоятельств видно, то Громадзинский, Казанцев и теперь Муромов, сговорились вместе, коль скоро последний преследует меня в лице полицейского надзирателя Аммона.

    А потому, чтобы избавиться от потайного безвинного меня преследования, я прибегаю под покровительство защиту Вашего Превосходительства и всепокорнейше прошу как отца бедных справедливейшего начальника, не оказать принять на себя труд разбирательства всего вышеизложенного несправедливого действия полиции тем более что Вами по обстоятельству о коне Казанцева производились бы своевременное расследование, я мог бы представить доказательства в невиновности моей, а теперь по давности времени, я ничего и припомнить не могу. Если же Громадзинский по бездоказательности лишь своей жалобы взводит теперь на меня обвинение об этом коне Казанцева, то нет сомнения, что они сами и были соучастниками в этом преступлении, учиненным совершенно не мною, а кем-нибудь из знакомых им личностей.

    Ваше Превосходительство! Смилосердствуйтесь надо мною несчастным, без вины обиженным, повелите кому следует освободить меня и ныне же отправит в удобный путь; а противном случае, если уже полиции угодно в уважении которому Громадзинских – приостановить меня здесь, то повелите Ваше Превосходительство кому следует обеспечить на имущество Громадзинских все расходы необходимые на возврат мой на родину, после окончания судебного им ложного на меня дела.

    Живу надеждой, что Ваше Превосходительство по добродушию и правосудию своему не откажите в моей просьбе и не лишите меня, несчастного своей защиты.

    Августа 290 дня 1887 года.

    К сему прошению по безграмотству и моей Виктора Муравского просьбе руку приложил мещанин Иван Ржепецкий.

    Жительство имею в Якутске, близь монастыря, в доме Грязина. /НА РС(Я) ф. 12, оп. 1, д. 5612, лл. 4-8./

    Виктор Муравский (Моравко) был доставлен в Якутскую область 13 января 1868 года и водворен в  ў Хамустатский наслег Намского улуса Якутского округа.

                                                    В Якутское Областное Правление

    Жены, причисленного к Якутскому мещанскому обществу

    Владислава Венцковского, Казимиры Венцковской.

                                                                         Прошение.

    Муж мой Владислав Венцковский сосланный в Сибирь за политические преступления из г. Варшавы ныне 10 сего августа умер оставив меня без всех средств к жизни, я же имея на родине родных, которые наверное не откажутся оказать мне с семейством посильной помощи, то имею честь покорнейше просить Областное Правление сделать распоряжение об отправки меня на родину в Поневежский уезд Ковенской губернии с сыновьями Осипом 19 л., Владиславом 11 лет, дочерью Франчишко за счет казны, так как на выезд с семейством никаких средств не имею, а также на оплату сего прошения при настоящем моем прошении удостоверяю Якутское Городское Полицейское Управление о неимении мною средств.

    Казимира Венцковская, а по безграмотству ее личной руку приложил родной сын ее Петр Венцковский 14 августа 1887 г.

    /НА РС(Я) ф. 12, оп. 1, д. 5606, л. 1./

      № 162

      Я. О. П.

    Отделение II

        Стол I

      Записка

      Сентябрь

         1887

    Жена причисленного к Якутскому мещанскому обществу, бывшего политического ссыльного Владислава Венцковского, Казимира Венцковская ходатайствует о возвращении на родину в Поневежиский уезд Ковенской губернии вместе с детьми ее: сыновьями Осипом 19 л., Домиником 17 л., Петром 14 л., Михаилом 12 л, Владиславом 11 л, и дочерью Францискою 16 лет, за счет казны по причине смерти ее мужа.

    Справка: 1). Из статейного списка на ссыльного Владислава Венцковского видно, что он из бессрочно отпускных 8-го флотского экипажа, мещанин г. Варшавы, за политическое преступление осужден был в полевом военном суде, учрежденном в г. Варшаве, и по решению дела сослан на водворение в самые отдаленные места Сибири, в Якутск прибыл в августе месяце 1867 года и по указу Областного Правления, от 14 августа т. г. за № 3714 водворен в Орсютский наслег Западно-Кангаласского улуса, перечислен в г. Якутск 30 августа 1867; 2). Из донесения Якутского Городского Полицейского Управления от 25 августа с. г. за № 33 84, видно, что ссыльный Владислав Венцковский 10 августа с. г. умер; 3). Из удостоверения И. д. Якутского Полицмейстера от 14 августа с. г. видно, что вдова ссыльного Казимира Венцковская состояния крайне бедного и не в состоянии даже личным трудом пропитывать себя, и 4). Из донесения якутского мещанского старосты от 22 августа с. г. за № 346, видно, что хотя семейство умершего причисленного к названному обществу, но тем не менее как сыновья его Иосиф и Доминик пользовались и пользуются при своих отлучках мещанскими паспортами, как состоящие при отце мещане, то в виду этого и на общем основании о малолетних, сыновья лиц причисляемых к мещанскому сословию по достижении 17 летнего возраста они облагались окладом мещанских повинностей и таким образом числятся недоимки за самим Венцковским по окладу 1883 г., за исключением из такового подушной подати, в губернскую комиссию повинность 1 р. 9 к. и по окладу настоящего года в ту же повинность за отца и сына Доминика, включенного в оклад – с сего года за две души – 1 р. 46 к. всего с недоимкою составляет 2 р. 55 к.

    Верно: /подпись/

   Закон: 758 и 759 ст. XVI т. уст. о ссылке по изд. 1879 г.

    Мнение: По распоряжению изложенного в докладе и приведенным законам, Областное Правление полагает: предписать Якутскому Городскому Полицейскому Управлению, проживающую ныне в г. Якутске вдову мещанина из ссыльных Казимиру Иванову Венцковскую вместе с малолетними детьми ее: Петром, Михаилом, Владиславом и Францискою, а также и достигшими 17-ти летнего возраста сыновьями Иосифом и Домиником, в том случае если эти последние представят на основании приведенных в 759 статей закона ст. 3, принятый  приговор того общества в который они вступить желают, отправить на родину в Ковенскую губернию этапным порядком, но не в роте арестантов; с выдачей им кормовых денег по положению до г. Киренска, и самой необходимой по времени года арестантской одежды, если по удостоверению окажется, что не имеют собственной, с тем чтобы Полицейское Управление выдало увольнительный билет Венцковским не ранее как по взносе числившейся за умершим Венцковским недоимки в размере 2 р. 55 к. и о времени отправления Венцковских прямо от себя уведомлю Поневежеское Уездное Полицейское Управление и донесу Областному Правлению; что же касается до старших сыновей Венцковской: Иосифа 19 лет, Доминика 17 лет, то они тогда только могут быть уволены из Якутской области в Ковенскую губернию, когда выполнят требование 758 сего Устава ссыльных по недоимкам 1876 г., т.е. когда представят приемный приговор того общества, к которому они желают причислиться в Ковенской губернии обязывая предписать Городскому Управлению объявить просительнице Венцковской.

    Асессор В. Добрянский. /НА РС(Я) ф. 12, оп. 1, д. 5606, лл. 11-13./

    Казимира Венцковская прожила в Якутской области более двадцати лет «и только после смерти мужа, 11 сентября 1887 г. получила паспорт на выезд из Якутска вместе с сыновьями Петром, Михаилом, Владиславом и дочерью Францискою». /Казарян П. Л.  Численность и состав участников польского восстания 1863-1864 гг. в якутской ссылке. Якутск. 1999. С. 15./

    22 января 1892 года во время объезда по приходу для исполнения духовных треб по обряду Римско-Католической Церкви в городе Якутске был окрещен младенец по имени Антон викарным Иркутской Римско-Католической Церкви Иосифом Розгой с совершением обрядов таинства. Мещан Михаила и Теодоры урожденной Венцковской, Громадзинских законных супругов сын, родившийся 15 января 1891 года в г. Якутске. Восприемниками были Еустахий Вильконецкий с Кристиною Дыбовской». /НГА Беларусі. Метрические экстракты Иркутской Римско-Католической церкви. Ф. 1781. Воп. 36. Спр. 137. Арк. 3 адв./

    19 февраля 1919 г. Антон Громадзинский был расстрелян в числе прочих 13 человек большевистской властью, месте с Вильконецким - начальником уездной милиции. «Обращение к гражданам» с сообщением о расстреле подписал начальник Военно-революционного штаба Харитон Афанасьевич Гладунов (бывший уголовник-фальшивомонетчик), уроженец д. Семеновка Руденской волости Гомельского уезда Могилевской губернии. Персональную ответственность  взял на себя наспех организованный «ревтрибунал» в составе Богдана Мельхиоровича Чижика, сына командира повстанческого отряда в Минской губернии. [ПАЯО, ф. 2, оп. 1, д. 3, л. 11].

    Рейнгольда Самамэта,

    Койданава