Кулаковская Л. Р.,
Якутский государственный университет,
г. Якутск
Творческие и личные контакты Э. К. Пекарского и А.Е. Кулаковского
как факт межкультурного взаимодействия
Профессор П. А. Слепцов заметил, что «величие вклада А. Е. Кулаковского — основоположника и классика якутской литературы, крупнейшего филолога, этнографа и этнолингвиста первой четверти XX в. — в судьбы родного языка до сих пор далеко не раскрыто и не оценено. Это в полной мере возможно только при условии и в результате широких и глубоких филологических изысканий всего творческого наследия А. Е. Кулаковского совместными усилиями литературоведов, языковедов, историков культуры» (1).
Действительно, для того, чтобы постигнуть многогранное наследие первопоэта и первоисследователя, надо изучить весь корпус документов, которых имеется около 2 тысяч. Чем больше изучаешь это наследие, тем острее чувствуешь многомерность, многогранность, неисчерпаемость Кулаковского.
Для исследования отдельных тем его жизни и деятельности необходимо свести воедино все имеющиеся документы, заметки и различные сведения как личного, так и творческого плана. Применение данного подхода позволило констатировать значительное количество творческих контактов и личных взаимоотношений Э. К Пекарского и А. Е. Кулаковского. Личная переписка А. Е. Кулаковского и Э. К. Пекарского по своему содержанию может быть отнесена к богатейшему и редчайшему типу информации, которая поможет в свете их миросозерцании понять масштабы их личностей.
Мы ещё не научились читать писательские письма и дневники. Нередко извлекаются из них лишь те или иные фактические сведения о жизни и творчестве авторов, которые служат для воссоздания хронологически и фактически выверенной биографии. Между тем не меньшую, а, пожалуй, большую ценность представляют эти материалы для воссоздания духовного и творческого начал изучаемых нами писателей. При исследовании эпистолярного наследства Кулаковского не покидает чувство того, что, несмотря на некоторую закрытость характера поэта, обусловленную его якутской ментальностью, он сам как бы подсказывает, до какой степени важно понять его как человека, увидеть его личное окружение и движение времени. В этом смысле особое значение приобретает проблема взаимоотношений современников, их влияние друг на друга.
Стоит отметить, что на данный вопрос исследователи жизни и деятельности А. Е. Кулаковского до сих пор не обращали достаточного внимания. Предметом специальных исследований не являлся также вопрос о его взаимоотношениях с представителями иной культуры. В этой связи надеемся, что заявленная тема в какой-то мере восполнит данный пробел.
Президент Международной ассоциации исторической психологии С. Н. Полторак заметил, что «современный исследователь часто совершает ошибку: стремится понимать и комментировать деятельность людей в исторически разное время, рассматривая их в системе не минувших, а современных координат: игнорируя экономическую, нравственную, культурную и другие реальности того времени» (2).
Исходя из этого, прежде чем изучить взаимоотношения выдающихся представителей другой эпохи, мы сделаем небольшой экскурс в их время.
Для царского режима инородцы веками оставались отчужденными. Господствующая идеология и все институты российского государства преследовали прежде всего собственные национальные интересы и задачи. Недаром наиболее реакционные государственные чиновники, такие, как Катков, представляли инородцев паразитами на теле русского общества. Считалось, что они обречены в не очень далекой исторической перспективе на вымирание.
Между тем любой, пусть даже самый малочисленный народ, потенциально имеет свою собственную национальную идею. В тех исторических условиях она состояла прежде всего в стремлении народа выжить, сохранить себя как этнокультурную целостность, не дать исчезнуть родному языку и традициям. Русское общество и инородческое жили как бы в параллельных мирах, поэтому векторы национальных идей и устремлений не могли совпасть. Выразителями дум и чаяний народа стали передовые представители якутской интеллигенции, в том числе и Кулаковский. Диссонансом шовинистической политике царизма была деятельность политических ссыльных — русских и поляков, немало сделавших для изучения жизни, быта и культуры народа саха. Существовала историческая необходимость письменного развития национальной культуры, накопления духовных ценностей посредством письменной памяти. В этих условиях востребованная временем работа Э. К. Пекарского по составлению «Словаря якутского языка» явилась мощным толчком для закрепления национальной идеи и сохранения этнокультурной целостности якутского народа. В это время А. Е. Кулаковский поставил перед собой неимоверно трудную задачу, приобщить соплеменников к достижениям культуры, просветить их, обучить грамоте, поднять уровень социально-экономической жизни. Так что не случайные обстоятельства явили миру Кулаковского и Пекарского. Побудительными мотивами их деятельности стали социальная среда и исторический заказ как факторы воздействия на человека того мировоззрения, тех нравственных и культурных потребностей, которые бытуют в обществе.
Э. К Пекарский был старше А. Е. Кулаковского. Эдуард Карлович имел достаточно солидную репутацию лингвиста, этнографа, фольклориста. Он, в отличие от многих политссыльных, старался приблизиться к жизни якутов. Стремление найти своё место в жизни подталкивало его к более близкому знакомству с интересами и запросами инородцев и, в связи с этим, к нахождению новых, порой нестандартных решений в хозяйственных делах и личной жизни. Это освоение внешней среды, хоть и вынужденное, послужило одним из факторов развития лингвистических способностей и научных потребностей Пекарского, который среди местного населения славился своей предприимчивостью и довольно вспыльчивым, жестким нравом (3).
Кулаковский еще в отрочестве всем сердцем принял основные идеи народовольцев: уничтожение самодержавия, созыв Учредительного собрания, установление демократии, передача земли крестьянам. Обзор книжных штудий Кулаковского раннего периода показывает, что именно здесь лежит начало его духовной и творческой эволюции. Он нацеливает себя на новые виды деятельности, ориентированные на создание якутской письменности и литературы.
Первым упоминанием знакомства Кулаковского и Пекарского является воспоминание уроженца I Хайахсытского наслега Ботурусского улуса Е. Е. Сыромятникова о безалкогольной свадьбе, организованной в 1905 г. А. Е. Кулаковским. Там Кулаковский устроил различные состязания борцов, легкоатлетов, соревнования олонхосутов и запевал. Другим знаменательным событием праздника стали проводы Э. К. Пекарского уезжавшего в Санкт-Петербург. В его честь Кулаковский запевал на осуохайе, а Пекарский с удовольствием ему подпевал.
А. Е. Кулаковский присутствовал также и на проводах А. Э. Пекарского, уезжавшего на постоянное место жительства в Санкт-Петербург, о чем свидетельствует коллективная фотография 1905 г.
Особый интерес у исследователей вызывает письмо поэта, написанное в мае 1912 г. и разосланное для ознакомления друзьям — якутским интеллигентам. Поводом для написания письма стало решения Переселенческого управления Правительства Российской империи о переселении в Якутскую область около 2 млн. домохозяев из Центральной России по отчету вице-инспектора корпуса лесничих О. Маркграфа 1908 г. «О колонизации Якутской области» (4). В данных документах указывалась главная цель переселения — «сохранить край (Якутский — Л. К.) за собой, а посему — заселять своими людьми труда и интеллекта и, чтобы их привлечь сюда, широко открыть им доступ к приобретению земельной собственности, к разработке лесов, недр и проч...» (5). Недаром А. Е. Кулаковский, воспринимая подготовительные мероприятия для приема переселенцев, с особой болью писал о том, что правительство, при молчаливом согласии Государственной Думы, начало урезать и выделять другим областям золотоносные места Якутской области, что Главным Управлением государственного имущества отобраны рыболовные пески и районы северных морей, а инородцам запрещено ловить и сбывать рыбу (6).
Как известно, А. Е. Кулаковский намеревался созвать съезд якутской интеллигенции 25 июня 1912 г. для создания общества якутских культуртрегеров и обмена мнениями по изложенным в письме вопросам.
Основную задачу якутской интеллигенции он видел в «сознательной, культурной и законной борьбе за право существования своего народа посредством прогресса и культуры», что есть основное условие предотвращения грядущего вымирания якутов при переселенческой политике царизма. В письме он направил резкую критику в сторону позиции Э. К. Пекарского, выступившего с докладом «О расселении якутов по Якутской области» на совещании Императорского Русского Географического общества в Томске. В 1910 г. Э. К. Пекарский опроверг (7) обвинение анонимного автора (8), касающееся озвучения им в докладе мысли о расселении якутов на Север. Он пояснил это следующим: «Я вкратце изложил исторический ход естественного расселения якутов по области под влиянием разных экономических факторов и в заключении указал на замечавшееся издавна стремление якутов заселять, колонизировать окраинные части области, даже уходить за её пределы, распространяя всюду свою собственную культуру. Таким образом, якуты значительно облегчают доступ на окраины и русскому элементу, расчищая путь для будущей колонизации этих окраин».
Неудивительно, что данное объяснение не было принято Кулаковским и этому были, на наш взгляд, свои основания:
1. Уже само название доклада «О расселении якутов по Якутской области» на совещании, посвященном переселенческому вопросу, говорит о тенденции Э. К. Пекарского в завуалированной форме поддержать решение правительства.
2. Его заключение о стремлении самих якутов заселять окраинные земли лишь подтверждает правильность выводов Кулаковского.
В письме «Два рассказа об Якутской области» Кулаковский выразил особую боль из-за позиции Пекарского, на которого возлагал большие надежды в деле защиты интересов народа саха.
А. Е. Кулаковский был человеком, воспитанным как родителями и окружающей средой, так и учителями в духе верности каждому произнесенному слову. Не имея достоверных сведений о мотивах примирения, мы можем лишь констатировать, что он позднее изменил своё отношение к Э. К. Пекарскому. Остается только догадываться, что это были более чем веские причины и доказательства, потому что существуют документы непреходящего значения об их дальнейшее контактах.
18 ноября 1912 г. А. Е. Кулаковский из Вилюйска написал письмо Э. К. Пекарскому с приложением текста стихотворения «Песня о громе», на котором имеется отметка Э. К. Пекарского о его получении. Данное стихотворение с указанием авторства было использовано в качестве примера в работе над «Словарем».
Судя по содержанию, это было первое письмо после отъезда адресата и ценный документ из эпистолярного наследия А. Е. Кулаковского. В нем отражены: 1) интересы самого Кулаковского в общественно-политической жизни общества; 2) его тревога за будущее якутов; 3) интенсивность научных исследований; 4) его планы, чаяния и многое другое. Кулаковский дает также блестящую характеристику трудам Э. К Пекарского: «1) Вы довели до сведения ученого мира данные а такой ничтожной народности, каковой является якутская, заброшенная куда-то к берегам полярных морей; 2) у нас не было литературы, а Ваш словарь должен прослужить краеугольным камнем для её создания; 3) прямой и практический смысл словаря понятен каждому». Далее он предлагает не включать в «Словарь» целый класс изобразительных слов, которые он называет непереводимыми в силу их спонтанного употребления говорящими и отсутствия «гражданственности».
Кроме того, что Кулаковский очень емко и точно обозначил значение «Словаря», само содержание письма, его настрой отражают духовный посыл и надежду на встречу понимания старшего коллеги.
Данное письмо — яркий пример взаимоотношений представителей двух культур, их нравственного взаимодополнения и научного сотрудничества.
К сожалению, ответное письмо Э. К. Пекарского от 27. 04. 1913 г. утеряно, поэтому мы лишены возможности знать, о чем шла речь.
В 1915 г. А. Е. Кулаковский приезжал в Санкт-Петербург и оставил записку Пекарскому о своем приезде и желании встретиться. Цель его поездки достоверно неизвестна. Однако из воспоминаний мы узнаем, что он добился отмены взыскиваемых с него Иркутским телеграфным управлением денег за якобы невыполненные работы при строительстве телеграфной линии, а из письма В. М. Ионова к Н. Е. Афанасьеву в 1914 г. — о том, что он хотел издать свои труды и продолжить образование в Санкт-Петербурге. О желании продолжить учебу А. Е. Кулаковский в письме от 18 ноября 1912 г. не писал. Зная близость В. М. Ионова с Э. К. Пекарским, можно с наибольшей долей вероятности предположить, что он мог узнать о намерениях поэта от Пекарского. Таким образом, мысль о дальнейших письменных контактах Куликовского и Пекарского до приезда первого в Санкт-Петербург в 1915 г. не кажется абсурдной.
На сегодняшний день неизвестно, состоялась эта встреча или нет. Как бы то ни было, А. Е. Кулаковский понял, что он не сможет ни продолжить образование, ни издать свои труды, и больше подобных попыток не предпринимал.
Э. К. Пекарский с огромным уважением относился к А. Е. Кулаковскому, о чем свидетельствует его поддержка статьи А. Е. Кулаковского «Новая транскрипция якутского языка» (1923 г.) в специальном сообщении в «Радловском кружке» (10) (1924 г.), в совместной статье с Н. Н. Поппе (11) (1925 г.), в отзывах об А. Е. Кулаковском в письме к Е. И. Попову (12) и Н. Н. Грибановскому (13) (1926 г.).
Краткий анализ имеющихся документов о контактах А. Е. Куликовского и Э. К. Пекарского, равно как личных, научных, так и опосредованных, позволяет придти к следующим выводам:
1. Проработка всего корпуса печатных и архивных материалов, относящихся к жизни и творчеству Кулаковского, показала, что это есть наиболее плодотворный способ объяснения фактов его биографии, литературного и научного наследия. В данном случае документы предстают в новом освещении и логично связывают между собой факты исследуемой проблемы.
2. В свете новых документов стала яснее роль Пекарского в становлении якутского философа на первом этапе его творческого пути.
3. По мнению Кулаковского, по своим масштабам воздействия на становление и дальнейшее развитие лингвистической науки в Якутии «Словарь» Пекарского не имеет себе равных. Данный труд стимулировал и способствовал появлению якутской письменности. В этом ключе особый интерес вызывает поддержка Пекарского позиции Кулаковского относительно якутской транскрипции.
4. Признавая огромную роль Пекарского в духовном развитии народа саха, Кулаковский в 1912 г. подверг решительной критике его позицию по переселенческому вопросу, опубликованную в газете «Сибирские вопросы». Можно предположить, что причиной примирения явилось взаимное понимание и объяснение Пекарским своей точки зрения.
5. История личных связей Кулаковского и Пекарского имеет свою внутреннюю логику, поскольку ее лейтмотивом служит решение лингвистических задач и проблем. В этом смысле к числу определяющих факторов их отношений мы относим профессиональное сотрудничество лингвистов.
6. Из имеющегося корпуса документов очевидна духовная созвучность между двумя великими людьми. Можно отметить их фанатичную преданность выбранной научной стезе, достижение выбранной цели.
7. Пекарский высоко ценил Кулаковского как талантливого этнографа, фольклориста, лингвиста и в работе над своим «Словарем», начиная с 7-го выпуска, широко пользовался его трудами. Кроме того, он знакомил с научными трудами Кулаковского крупнейших ученых, академиков АН ССР. Написанные в последние годы жизни и после кончины поэта отзывы Пекарского, хотя и бедны фактическим материалом и носят отголоски научных споров между ними, примечательны подведением итогов их взаимоотношений. Подчеркивая творческое, научное взаимовлияние, он пишет: «Дороговизна (8-го выпуска словаря) объясняется обилием вставок, которые приходилось делать в силу моего желания использовать такой прекрасный материал как Пословицы и поговорки Кулаковского, которые я штудировал во время печатания выпуска» (14).
8. Таким образом, творческие и личные контакты Э. К Пекарского и А. Е. Кулаковского привели к ощутимым результатам, о чем говорилось выше. Более того, они являются любопытным фактом межкультурного взаимодействия. По своему значению, выходя за рамки личностно-научных взаимоотношений, характеризующих наличие в них гражданской общности, единой цели и единых ценностных критериев, они представляют собой объективную духовную преемственность и творческое взаимовлияние.
Примечания
1. Слепцов П. А. А.Е. Кулаковский и судьбы родного языка // Кулаковский и время: сб. научных статей / Под. ред. д. ист. н., проф. В. Н. Иванова. — М., 2003. — С. 366.
2. Полторак С. Н. Некоторые размышления о пространстве и времени в контексте исторической психологии // Пространство и время в восприятии человека: исторический аспект: Материалы XIV Международной научной конференции, Санкт-Петербург, 16-17 декабря 2003 г. : В 2 ч. / Под ред. д. ист. н. проф. С. Н. Полторака. — СПб.: Нестор, 2003. — Ч. 1. — С. 4.
3 НА РС (Я). Ф. 12 и. Оп. 1. Д. 19624. Л. 9-14; Д. 21803, Л. 1-4.
4. РГИА. Ф. 391. Оп. 3. Д. 1722. Л. 1-129.
5. Там же. Л. 80.
6. СПБФ архива РАН. Ф. 202. Оп. 2. Д. 242. Л. 3.
7. Пекарский Э. А. Письмо в редакцию. — Сибирские вопросы, 1910. — № 44.
8. Два доклада об Якутской области. — Сибирские вопросы, 1910. — № 42-43.
9. СПБФ архива РАН, Ф. 202. Оп. 2. Д. 242. Л. 1-7.
10. НА РС (Я). Ф. 435 и. Оп. 1. Д. 36. Л. 1-5.
11. ФНА РС (Я). Ф. 181. Оп. 2. Д. 40. Л. 129-131 об.
12. СПБФ архива РАН. Ф. 202. Оп. 2. Д. 359. Л. 53.
13. Там же. Д. 120. Л. 57.
14. Там же. Д. 359. Л. 53.
/Межкультурное взаимодействие в Сибири: историко-этнографические, лингвистические, литературоведческие аспекты. Материалы Международной научной конференции «Польша в истории и культуре народов Сибири», посвященной 150-летию со дня рождения Э. К. Пекарского и В. Л. Серошевского (г. Якутск, 5 ноября 2008 г.). Якутск. 2009. С. 381-389./
Николай Коняев
АЛЕКСЕЙ КУЛАКОВСКИЙ
Глава шестая
СНОВИДЕНИЯ НА ЛЕНСКИХ БЕРЕГАХ
...Мы уже говорили, что эти вершинные в своем творчестве годы (речь идет о 1910—1912 годах) Алексей Елисеевич Кулаковский большей частью живет в Качикахцах у Семена Петровича Барашкова.
Время от времени он уезжает на короткое время, порой отсутствует по нескольку месяцев, но снова и снова возвращается назад...
Как свидетельствует надпись на фотографии семьи Барашковых, датированная 5 декабря 1911 года, отношения Семена Петровича Барашкова с товарищем но реальному училищу были достаточно теплыми...
Большинство исследователей сходятся в мысли, что письмо «Якутской интеллигенции» написано Кулаковским в мае 1912 года в Качикатцах [* В письме «Якутской интеллигенции» впервые появляется псевдоним А. Е. Кулаковского — Ексекюлях Елексей.] и фактически является «текстом несостоявшегося выступления» автора на юбилейном (празднование 300-летия династии Романовых) съезде инородцев Якутской области.
Этому утверждению противоречит, во-первых, чрезвычайно большой для выступления объем письма, а во-вторых, рассылка его (сохранилось несколько копий письма, сделанных рукой А. Е. Кулаковского) задолго до съезда.
Поэтому нам кажется, что если и предназначалось письмо «Якутской интеллигенции» для оглашения, то, конечно, не на юбилейном, посвященном празднованию 300-летия династии Романовых съезде, а на учредительном собрании якутских культуртрегеров, о котором хлопотал той весной А. Е. Кулаковский. И огласить должны были это письмо не в качестве выступления, а как некий манифест нового общества. И именно как проект манифеста и рассылалось письмо предполагаемым участникам съезда...
Еще в 1908 году жителей Якутии взбудоражили слухи о проекте специальной комиссии во главе с вице-инспектором корпуса лесничих И. О. Маркграфом по изучению земельных ресурсов Якутии. В записке шла речь о переселении в Якутию двух миллионов крестьян из Центральной России.
На фоне столыпинской политики переселения крестьян в районы Сибири слухи эти казались правдоподобными, хотя и непонятно было, где возьмут и где будут расселять такое количество крестьян.
И вот в старых номерах (42-43) за 1910 год журнала «Сибирские вопросы» А. Е. Кулаковский прочитал информацию о докладе «О рассечении якутов по Якутской области», сделанном Э. К. Пекарским на заседании Географического общества.
Как явствовало из этой информации, Э. К. Пекарский развил в своем выступлении мысль о принудительном переселении якутов на север. Это позволяло освободить удобные для земледелия территории для русских переселенцев и было «выгодным с точки зрения современной политики».
Об отношениях с Э. К. Пекарским самого Кулаковского известно только из письма, написанного последним 18 ноября 1912 года. Безусловно, они были знакомы, но при этом, судя по письму Кулаковского, Эдуард Карлович не выделял его из общей массы якутов и дружеских отношений между ними не было.
Но, с другой стороны, как мы уже говорили, гражданская жена Э. К. Пекарского Христина Никифоровна Слепцова была родственницей и дружила с первой женой Кулаковского Анастасией Егоровной. Благодаря Христине Никифоровне Кулаковский, вопреки реалиям, привык относиться к Пекарскому как к близкому, почти родному человеку. Возможно, этот диссонанс в отношениях и обусловил резкость его выпада против Э. К. Пекарского в письме «Якутской интеллигенции»...
Кулаковский спрашивал с него и за предложение переселить якутов из обжитых мест к Северному Ледовитому океану, и за брошенную — она умерла в больнице! — Христину Никифоровну.
[В добавок, Кулаковского злило, что Пекарский пользуется, для удовлетворения своих низменных потребностей, его родственницей, а денег ему за это не отстегивает. Так обида и страсть к деньгам вылилась в данный стишок. – А. Б.]
«Поставить бы истого якута-патриота в Питере среди правящих сфер, разбирающих по косточкам якутские земли, сделав по волшебству его понимающим все слышанное! Чтобы он стал чувствовать и что стал говорить?! Теперь ему хотя говорят и долбят, что земли, на которых жили до сих пор якуты, принадлежат казне, но он не в состоянии ни верить, ни воображать, ни переварить в мозгу это...
Да, там ходят про нас разные толки, теории и проекты. Например, один субъект, слывущий знатоком Якутской области, ее аборигенов и языка последних и кичащийся этим, высказал в качестве авторитета мысль, сумасбродную для нас, но целесообразную для слушателей его, — мысль, что якутский народ следует переселить на север к морю, а их родину заполнить переселенцами из России. Может быть, Вам проект этого господина покажется странным, но он господам нучаларам [* Русским.] показался тогда идеальным. Что же, они правы со своей точки зрения: земля переселенцам необходима; поселить их около моря — они не выдержат климата; а если переселить туда якутов, то последние, как акклиматизировавшиеся, не станут явно вымирать; тогда за чем же дело стало — гнать якутишек на север, да и все тут!..
Может быть, интересуетесь личностью того оратора, который так хорошо знает всю нашу подноготную и который сказал упомянутое слово на съезде ученых (“Сибирские вопросы”).
Как назло, позабыл я его фамилию, но, когда опишу, узнаете живо.
Гостил он у нас долго: приехал молоденьким, вертлявеньким, поджареньким, а уехал стареньким, ехидненьким. Сотрапезничал он с нами десятки лет, похваливая наши “тар", “уерэ” и “бутугас”. Хвалил он и любил и нашу девицу-красавицу (ныне покойницу), с которой он коротал долгие зимние вечера под музыку северной вьюги... Будучи молод и полон жизненных потребностей, он увлекался дикаркой и сильно обескураживался, когда она не понимала его мыслей и... желаний, а он — ее. Во-первых, поэтому, во-вторых, от нечего делать, он стал записывать лепет своей подруги и учить ее своему языку. Но, так как сам всецело подпал под ее обаятельную власть, то не смог ее научить своему языку, наоборот, сам научился от нее разговорному и любовному языку якутов, который сделал своим коньком и на котором сначала поехал в Питер, а теперь едет вверх — по пути славы и великих почестей.
Вот сей-то господин попал случайно раз
В среду мужей ученых,
Не испытавших севера ни игр суровых,
Ни Моря Льдистого проказ.
Чтоб покатать умишка глубину,
Чтоб доказать патриотизма вышину.
Сказал герой такое слово,
Слыхать не приходилось мне какого:
“Якут-пигмей привычен к холоду морей,
Ему приятен край, где царствует Борей.
Зачем их нам не гнать в страну,
Какая им по сердцу и нутру!
А прежни пашни их и избы.
То, чем лежать им, гнить без пользы,
Да достаются детям нашим, как надел,
Чтоб уходя народ вздыхать об них не смел»...
* * *
И труженик смешон мне кропотливый сей:
Плоды трудов* своих кровавых,
Над чем кряхтел от юности своей,
Продать решил за миг один похвал неправых!
Частенько, хоть тайком порой ночной,
Скорбеть он будет думой и душой,
Но труд его погибнет так бесславно.
Ничей не радуя и взор;
А Эсперанто, Воляпюк, Липтэй вздохнут злорадно,
Заслужит же он лишь обиженных укор...
* Э. К. Пекарский составил якутско-русский словарь.
Не думайте ж, однако, друзья мои, что я настроен хорошо, что потому и пою. — нет, это — смех сквозь слезы, это — “пир во время чумы”».
Забегая вперед скажем, что Кулаковский попал тут впросак, как это зачастую случается с людьми, лишенными возможности постоянно следить за периодикой. Он не знал, что уже в следующем номере «Сибирских вопросов» (№ 44 за 1910 год) Э. К. Пекарский выступил с опровержением анонимной информации, назвав приписываемую ему мысль «чудовищной», и объяснил, что он на самом деле говорил об «историческом ходе естественного расселения якутов по области под влиянием разных экономических факторов».
Но тут мы забегаем вперед...
Старый номер «Сибирских вопросов» с информацией о докладе Э. К. Пекарскою буквально воспламенил Кулаковкого.
Всё сошлось...
[С. 109, 116-119.]
Глава седьмая
НЕПЕРЕВОДИМЫЕ СЛОВА СУДЬБЫ
«Простите, если выскажу свое мнение относительно одной частности в Вашем груде, — писал Кулаковский в письме составителю словаря якутского языка Э. К. Пекарскому. — Существует, как знаете, целый класс слов, обогащающих описательный оборот речи, хотя какое-нибудь одно из этих слов ужасно метко выражает собой не одно, а целый ряд понятий, хотя оно вполне доступно пониманию слушателя, но тем не менее оно не заслужило точной гражданственности, ибо выдумывается каждым говорящим во время речи заново. В русском, английском, французском, немецком, тунгусском языках таких слов нет (относительно других языков не знаю). Говорящий может сказать такое слово, которое раньше никто из якутов не слыхивал, но, тем не менее, оно в состоянии вызвать взрыв хохота у слушателей, следовательно, оно хорошо понимается якутами. Подобные слова не переводимы: раз я попробовал перевести одно такое слово (“боодонгнообут”) и перевод состоял у меня из целой страницы полулиста. Количество таких слов должно быть невероятно много, так как из одного корня можно выдумывать нескончаемый ряд слов со своими, каждому слову присущими значениями и оттенками»...
Не возьмемся рассуждать, насколько справедливо сделанное А. Е. Кулаковским замечание, неизвестно, учел ли его Э. К. Пекарский в работе над последующими выпусками словаря...
Однако перечитываешь столетие спустя эти слова основоположника якутской литературы и возникает ощущение, что сказаны они не только о тех непереводимых словах, которые надо или не надо включать в словарь, но и о знаках судьбы самого Кулаковского, которые исследователи его жизни стараются порой не замечать, но без которых трудно понять многие его поступки...
Записывая сказки, пословицы и предания, сочиняя стихотворения и поэмы, он относился к своим занятиям как к служению, к которому он призван, которым ему нельзя не заниматься, как шаману нельзя не шаманить, но которое может и не предполагать материального вознаграждения.
Первые вилюйские месяцы стали для Кулаковского переломными в осмыслении и оценке собственных научных и художественных работ, в отношении к собственному творчеству.
Толчок к этому дала попавшаяся на глаза заметка в позапрошлогодних «Сибирских вопросах», в которой говорилось, что «2 марта за № 5942 Министерство народного образования внесло в Государственную думу проект об отпущении Э. К. Пекарскому десяти тысяч рублей на издание “Словаря якутского языка”» [* Сибирские вопросы. 1910. № 14-15.].
Об отношении Кулаковского к Пекарскому мы уже говорили, разбирая письмо «Якутской интеллигенции»... Нет сомнений, что якутский язык Алексей Елисеевич знал гораздо лучше Эдуарда Карловича, но это не он, а Пекарский, родившийся в семье обедневших польских дворян из Минской губернии, сумел превратить свои занятия якутским языком в весьма прибыльный для себя промысел [* Э. К. Пекарский с 1903 года получал за составление якутского словаря зарплату в Якутском статистическом управлении.].
Теперь, когда стало известно о десяти тысячах рублях, выделенных Э. К. Пекарскому, письмо Кулаковского буквально бурлит от плохо сдерживаемых страстей.
Начинается письмо почти эпическим зачином:
«Много волы утекло с тех пор, как покинули Вы нас, и много перемен произошло у нас!.. Никого из прежних стариков „политических” не осталось в области. Взамен их наслали какое-то безграмотное барахло; хоть и жаль нам прежних стариков, этих передовых борцов за справедливость, но делать нечего.
Ссыльно-переселенцы почти все вымерли. Духоборы ушли, скопцы держатся, появляются уже переселенцы.
Якуты численно растут, но органически вымирают. Эпидемий и “болезней культуры” стало больше. Алкоголизм усиливается.
Коневодство падает, рогатый скот мельчает, хлебопашество развивается, огородничество не прививается.
Умственный рост почти не заметен, кроме увеличения числа учащихся.
Весьма многое сделал в отношении поднятия культуры края последний из губернаторов, некий Крафт — человек замечательно энергичный и работоспособный, к тому же и умный. Конечно, как всякий смертный, он допускает ошибки и одним из мотивов его фиксированных действий является составление карьеры...
Сильно развилось у нас пьянство, ежегодно пьем до 155 000 ведер водки.
Физически якуты мельчают страшно: они теперь немногим рослее японцев, мышечная сила соответствует росту.
Якутск с внешней стороны растет: удлиняется и ширится; выстроены каменные: монополька, реальное училище, казначейство. библиотека и музей; выстроены, городская водокачка. пока недействующая, телефонная сеть, лесопильный, кирпичный и пивной заводы, дом трудолюбия, новая больница, которую строил я за 20 000 рублей, клуб приказчиков, телеграфная линия в Охотск и Вилюйск (пока до Нюрбы)...»
Перечислив вес примечательные события, происшедшие в Якутии после отъезда Пекарского, Кулаковский рассказывает и о себе:
«За пазухой Егора Васильевича Оросина жил 4 года. Платя калым за его дочь, я задолжал до 1500 рублей. Чтобы уплатить этот долг, я сделался авантюристом и аферистом в тесном смысле этих слов: служил письмоводителем два года, ездил в Оймякон сподряд три года, строил больницу, ездил в Охотск исполнять телеграфные работы (состоял подрядчиком на 90 000 рублей), ездил на прииски, но возвратился, не дожидаясь вакансии, учил у одного богача двоих детей за 600 рублей в год, а теперь состою учителем Вилюйского городского 3-х классного училища, кое-как удалось уплатить долги, но не все (осталось еще 3400 рублей)»...
Но это тоже только преамбула, далее идет главное, ради чего и пишется письмо...
«У меня обнаружилась одна черта натуры, которую не умею, т. е. не знаю — отнести ли к достоинствам, или к недостаткам; я увлекаюсь родной поэзией, а следовательно, и формой, в которой она облекается для своего выражения, т. е. якутскими сказками и песнями... — пишет А. Е. Кулаковский. — Будучи малолетком, я целые ночи просиживал “под челюстями” (якутское выражение) сказочника, слушая его сказки, легенды и “остуоруйа”. Это увлечение мое, незаметно для самого, послужило причиной того, что я стал изучать родной язык. Поскольку я стал вникать в прошлое, в быт, а главное, в язык. Делал я маленькие заметки вновь услышанным словам и выражениям. Постепенно у меня накопилось порядочно беспорядочного материала»...
В письме Кулаковский дает перечень собранных им материалов: песен, пословиц, сказок, а также собственных сочинений и переводов, и просит Пекарского «войти в переговоры» и уладить печатание этих трудов: «Мне нужно, чтобы мои работы напечатались там и чтобы мне были представлены экземпляры. Могу просто продать. Я абсолютно не знаю прав и правил издания сочинений».
Вправе ли он обременить практически чужого человека такой просьбой. Кулаковского не волнует. И если бы эта просьба исходила от человека более или менее знакомого с литературно-издательской средой, можно было бы говорить о бесцеремонности и даже об определенной наглости просителя. Однако в случае Кулаковского это свидетельствует только о том, что он просто не различает пока, как когда-то не различал фольклорных текстов и собственных произведений, разницы между единым у них с Пекарским общим делом и частными интересами каждого: «Я обращаюсь именно к Вам по той простой причине, что надеюсь встретить в Вас сочувствие моему делу, однородному с тем, на которое Вы посвятили половину своей жизни. Я желаю печатать в виде брошюр собранные мною материалы и свои произведения на якутском языке. Не имею своих средств на печатание. Будучи бедняком (чего не утаю от Вас), я естественно желаю добиться некоторой материальной поддержки изданием своих трудов».
Вторая просьба, если позабыть о том, что различает и что не различает Алексей Елисеевич, выглядит еще рискованнее...
«Не примете ли меня к себе, чтобы я работал по изданию словаря под Вашим руководством? — спрашивает Кулаковский. — Если мы сообща кончим издание в два года, то Академия неужели не выдаст целиком назначенные Вам 10 000 рублей? Я думаю, что Ваш словарь надоел ужасно. Скорее бы отвязались. Честь составления словаря все равно не убавится. Могу к Вам явиться летом 1913 года».
Предложение это выглядит тем более оскорбительным, что соседствуете комплиментами, которыми перед этим буквально осыпал Кулаковский Пекарского: «У нас не было литературы, а Ваш словарь должен послужить краеугольным камнем для ее создания. <...> Прямой и практический смысл словаря понятен каждому. Вы воистину заслуживаете названия “отца якутской литературы”... <...> Без Вас не нашлось бы лица, у которого хватило бы дерзости принять на себя такой колоссальный труд, как Ваш Словарь...»
Письмо это сохранилось. В левом углу первого листа письма рукой Эдуарда Карловича помечено: «Отвечено 27/ІV. 1913», но самого ответа не сохранилось, и мы так и не знаем, как ответил Пекарский на выпады и на претензии Кулаковского.
Наверное, ответил с холодной и отчасти презрительной шляхетской учтивостью академического специалиста. Говорить об издании и сотрудничестве, особенно в области раздела десяти тысяч рублей, он скорее всего не стал, но перечисленные материалы прислать разрешил.
Более того, известно, что приложенный Кулаковским отрывок из «Песни о громе» Пекарский таки использовал в своих публикациях. Использовал бы, должно быть, и другие материалы, если бы Кулаковский прислал их ему...
Мы приводим столь подробный разбор письма Кулаковского Пекарскому не только потому, что письмо это бесценный источник сведений о биографии Кулаковского, но еще и потому, что письмо очень ярко рисует его в момент совершавшегося в нем в 1912 году перелома...
Мы уже говорили, что Пекарский не стал приглашать Кулаковского в Санкт-Петербург...
А к Пекарскому Кулаковский ездил прямо в Петербург.
Приехав в столицу Российской империи, он оставил Пекарскому записку о встрече: «Уважаемый Эдуард Карлович! Оставьте швейцару записку — в какие часы Вас можно застать дома. Скоро уеду, потому спешу видеться. Остановился я по Невскому просп. “Сан-Рено” 90. Ваш Ал. Елис. Кулаковский».
Но Пекарский не принял его.
Во всяком случае, никаких сведений о встрече нет ни у пунктуального Эдуарда Карловича Пекарского, ни у Алексея Елисеевича Кулаковского, так много ожидавшего от этой встречи.
Скорее всего, составитель русско-якутского словаря не захотел встретиться с первым основоположником якутской литературы.
Ему это было не нужно...
[С. 125-126, 138-141, 146148.]
ПОСЛАНИЕ «ЯКУТСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ» А.Е. КУЛАКОВСКОГО *
* Впервые форма данной работы А. Е. Кулаковского была обозначена как письмо «Якутской интеллигенции» в 1934 г. Н. Н. Окоемовым. Сам же автор определил его как послание якутской интеллигенции, в котором он задает темы для обсуждений и призывает к деятельности (см. с. 113 наст. изд.).
*
...В послании Кулаковский критиковал позицию Э. К. Пекарского, выступившего с докладом «О расселении якутов по Якутской области» на совещании Императорского русского географического общества в Томске. В 1910 г. Э. К. Пекарский выступил с опровержением [* Пекарский Э. К. Письмо в редакцию // Сибирские вопросы. — 1910. — № 44.] анонимного автора [* Два доклада об Якутской области // Сибирские вопросы. — 1910. — № 42-43.], приписавшего ему мысли о насильственном переселении якутов на север. В опровержении он объяснил: «Я вкратце изложил исторический ход естественного расселения якутов по области под влиянием разных экономических факторов и в заключение указал на замечавшееся издавна стремление якутов заселять, колонизировать окраинные части области, даже уходить за ее пределы, распространяя всюду свою собственную культуру. Таким образом, якуты значительно облегчают доступ на окраины и русскому элементу, расчищая путь для будущей колонизации этих окраин (выделено нами. — В. И., Л. К.)».
Не мудрено, что информация анонимного автора была принята Кулаковским с искренней обидой на Пекарского, и потому в своем послании он имел все основания высказаться, имея в виду, что:
1. Уже само название доклада «О расселении якутов по Якутской области» на совещании, посвященном переселенческому вопросу, говорит о позиции Э. К. Пекарского в завуалированной форме поддержать решение правительства;
2. Заключение Пекарского о стремлении самих якутов заселять окраинные земли не противоречит переселенческой политике правительства.
Позиция А. Е. Кулаковского, основанная на трактовке анонимом выступления Э. К. Пекарского, представляется вполне адекватной. И можно понять его состояние, когда в послании «Якутской интеллигенции» его автор с сарказмом, со «смехом сквозь слезы» выразил свою боль человеку, на которого он возлагал большие надежды в деле защиты интересов народа саха.
Выясняется, что Э. К. Пекарский имел принципиальную позицию по переселенческому вопросу. Еще в 1909 г. он подверг критике планы переселенческой политики правительства, считая, что план предполагает изменение традиционного уклада жизни якутов, урезание части их земли в пользу переселенцев [* Пекарский Э. К. К вопросу о переселении в Якутскую область // Сибирь. — 1909. — 10-11 июля (№ 155-156).]. А за год до этого писал: «Было бы в высшей степени своевременно каким-нибудь законодательным актом ясно и определенно подтвердить, в какой мере якутские общества вправе рассчитывать на неприкосновенность и неотчужденность занимаемых ими ныне земель» [* Сибирские вопросы. — 1908. — № 17-18. — С. 17.]. Также можно констатировать, что ни статей Э. К. Пекарского, ни его опровержение А. Е. Кулаковский, видимо, не знал. Причина тому может быть только одна — эти периодические издания, в которых они были опубликованы, в Якутии не выписывали. Потому констатируя, что он позднее изменил свое отношение к Э. К. Пекарскому, мы можем только предположить, что для этого, очевидно, были более чем веские причины и объяснения. Возникает вопрос — узнал ли Э. К. Пекарский о критическом выступлении А. Е. Кулаковского в его адрес? Конечно — да, хотя послание не было опубликовано, оно ходило из рук в руки. Сохранились воспоминания о том, как обсуждали его в улусах, на сходах молодых интеллигентов, размножали переписыванием и гектографическим способом [* НА РС(Я), ф. 1457, оп. 1, д. 601, л. 1-3; частный архив Л. Р. Кулаковской.]. Учитывая обширную переписку Э. К. Пекарского с якутскими знакомыми, его личные встречи с приехавшими в Санкт-Петербург в 1913 г. П. Н. Сокольниковым, В. В. Никифоровым, Д. И. Слепцовым, С. А. Новгородовым и др. трудно предположить, что никто о выступлении А. Е. Кулаковского не говорил или не писал.
Как бы то ни было, мы располагаем весьма важными документами, свидетельствующими об их дальнейших контактах.
18 ноября 1912 г. А. Е. Кулаковский из Вилюйска написал письмо Э. К. Пекарскому [* СПБФ архива РАН, ф. 202, оп. 2, д. 242, л. 1-7.] с приложением стихотворения «Песня о громе», на котором имеется отметка Э. К. Пекарского о получении его от А. Е. Кулаковского в письме от 18 ноября 1912 г. Данное стихотворение со ссылкой на автора было использовано Пекарским в работе над словарем.
Это его первое письмо после отъезда адресата и достоверный, обширный документ из эпистолярного наследия, характеризующий самого Кулаковского. В нем отражены интересы самого Кулаковского в общественно-политической жизни общества, его тревога за будущее якутов, интенсивность научных исследований, его жизненные и творческие планы и многое другое.
Он дал блестящую характеристику трудам Э. К. Пекарского, особенно его «Словарю якутского языка».
К сожалению, ответное письмо Э. К. Пекарского от 27 апреля 1913 г. утеряно, потому мы лишены возможности узнать, о чем шла речь.
В 1913 г. А. Е. Кулаковский выезжал в Санкт-Петербург и оставил Пекарскому записку с сообщением о своем приезде и желании встретиться. Цель его поездки достоверно не известна. Лишь из воспоминаний видно, что он добился отмены взыскиваемых с него Иркутским телеграфным управлением денег за якобы не выполненные работы при строительстве телеграфной линии, а из письма В. М. Ионова к Н. Е. Афанасьеву в 1914 г. — о том, что он хотел издать свои труды и продолжить образование в Санкт-Петербурге. О желании продолжить учебу А. Е. Кулаковский в письме от 18 ноября 1912 г. не писал. Зная близость В. М. Ионова с Э. К. Пекарским, можно с наибольшей долей вероятности предположить, что он мог узнать о намерениях поэта от Пекарского. Таким образом, мысль о дальнейших письменных контактах Кулаковского и Пекарского до приезда первого в Санкт-Петербург в 1915 г. не кажется абсурдной.
На сегодняшний день не известно, состоялась ли эта встреча. Как бы то ни было, А. Е. Кулаковский понял, что он не сможет ни продолжить образование, ни издать свои труды, и больше таких попыток не предпринимал.
Э. К. Пекарский с огромным уважением относился к А. Е. Кулаковскому, высоко ценил его как этнографа, фольклориста, лингвиста и в работе над «Словарем» начиная с 7-го выпуска, т.е. после опубликования работ исследователя, широко пользовался ими. Он поддержал статью А. Е. Кулаковского «Новая транскрипция якутского языка» (1923 г.), в 1924 г. сделал специальное сообщение о работах А. Е. Кулаковского в «Радловском кружке» [* НА РС(Я), ф. 435и, оп. 1, д. 36, л. 1-5.], в 1925 г. в совместной статье c Н. Н. Поппе высоко отозвался о лингвистических трудах [* ФНА РС (Я), ф. 181, оп. 2, д. 40. л. 129-131об.], давал блестящие отзывы о А. Е. Кулаковском в письме к А. И. Попову [* СПБФ архива РАН, ф. 202, оп. 2, д. 359, л. 53.] и Н. Н. Грибановскому [* Там же, д. 120, л. 57.] в 1926 г.
Кроме того, Пекарский знакомил с научными трудами Кулаковского крупнейших ученых, академиков АН ССР. Подчеркивая творческое и научное взаимовлияние, он пишет: «Дороговизна (8-го выпуска словаря. — В. И., Л. Р.) объясняется обилием вставок, которые приходилось делать в силу моего желания использовать такой прекрасный материал как “Пословицы и поговорки” Кулаковского, которые я штудировал во время печатания выпуска» [* Там же, д. 359, л. 53.]...
В основу данного издания положен «архивный» текст послания. При подготовке текста составители руководствовались «Правилами издания исторических документов».
Представленный в издании перевод послания на якутский язык сделан Л. Р. Кулаковской с подстрочного перевода Д. В. Кириллина.
Думаем, что с мыслями и идеями выдающегося мыслителя из среды якутской интеллигенции первых десятилетий XX в. сможет ознакомиться и новое поколение. Это замечательный памятник общественно-политической мысли того времени, принципиальные положения которого не потеряли своего значения и в настоящее время.
В. Н. Иванов
Л. Р. Кулаковская
[С. 25-30.]
Щербакова (Кугаевская) Т. А.
Э. К. ПЕКАРСКИЙ: МИФ И РЕАЛЬНОСТЬ.
О Почётном академике Российской Академии наук, создателе «Словаря якутского языка» Эдуарде Карловиче Пекарском написано немало. Библиография публикаций о нём и о его трудах насчитывает свыше ста названий. Это очерки, статьи, книги российских ученых М. К. Азадовского, С. Ф. Ольденбурга, В. В. Радлова, С. Е. Малова; якутских учёных Л. Н. Харитонова, И. В. Пухова, К. И. Горохова, П. А. Слепцова, Е. И. Оконешникова; польских ученых В. Котвича, В. Армона, С. Калужинского, А. Кучиньского; белорусского историка В. П. Грицкевича и многих других авторов. В их работах дана оценка выдающихся заслуг Э. К. Пекарского перед российской и мировой наукой, рассмотрены и проанализированы его труды в области якутского языка, фольклора, этнографии.
Однако практически никто из исследователей не ставил задачу создания полной научной биографии Э. К. Пекарского, хотя с момента его кончины прошло без малого 85 лет. Профессор Е. И. Оконешников в монографии «Э. К. Пекарский как лексикограф» (Новосибирск, 1982) и в книге «Якутский феномен Э. К. Пекарского» (Якутск, 2008) предпринял попытку более целостного воссоздания жизни и деятельности создателя «Словаря». Но собственно биографии Пекарского в указанных работах Е. И. Оконешникова уделено чуть более 30 страниц, остальное место, в соответствии с замыслом исследователя, занимает анализ трудов учёного.
Отсутствие полной, достаточно исчерпывающей биографии даёт основание для искажений и произвольных истолкований фактов жизни Эдуарда Карловича. Анализ отдельных публикаций о нём выявляет наличие многочисленных неточностей, фактических ошибок. Вокруг его имени рождаются мифы, ему приписываются мысли, которых он никогда не имел, и слова, которые не произносил.
Причина этого в основном кроется в недостаточном знакомстве авторов с архивными источниками, в поверхностном их изучении, а также в пристрастном отношении к личности Пекарского.
Главным мифом о нём является мысль о том, что Пекарский якобы поддерживал колонизаторскую политику русского царизма в начале 20 столетия. Создателем этого мифа, как ни странно, явился А. Е. Кулаковский. Как известно, весной 1912 г. в Качикатцах он написал послание «Якутской интеллигенции», в котором выразил свою обеспокоенность судьбой якутского народа в связи с переселенческой политикой царского правительства. На первых страницах своего послания, обвинив Пекарского в поддержке этой политики, Кулаковский дал крайне отрицательную, уничижительную характеристику его личности и предсказал бесславную судьбу его труду — «Словарю якутского языка».
Полагая, что читатели знакомы с полным текстом послания А. Е. Кулаковского, приведём отрывки, касающиеся Пекарского (орфография и синтаксис цитируемых документов здесь и далее сохраняются согласно оригиналу):
«…один субъект, слывущий знатоком Якутской области и ея аборигенов и кичащийся этим, высказал, как авторитет, мысль, сумасбродную для нас, но целесообразную для слушателей, — мысль, что якутский народ следует поселить у северного моря, а их заменить переселенцами. Некоторым из Вас, мож. б., проэкт покажется странным, но г.г. нучаларам он показался идеальным; что же, они правы со своей точки зрения: земля переселенцам необходима; послать их к морю — перемёрзнут; жить им совместно с якутами — не хватает земли; а если, вместо них, отправить на север якутов, они выживут, ибо, как только-что высказался компетентный оратор, они привыкли к климату, т.е. холоду и природе. Тогда за чем же дело стало, — гнать якутишек, да и всё тут!..
Мож.б., интересуетесь личностью оратора того, знающего так коротко о нас. Как назло опять позабыл его фамилию; но, когда опишу, узнаете сами.
Гостил он у нас долго: приехал вертлявеньким, поджареньким, молоденьким, а уехал стареньким, ехидненьким. Сотрапезничал он с нами десятки лет, похваливая наши «тар», «ёрэ» и «бутугас». Хвалил он и любил и нашу девицу-красавицу (ныне покойницу), с которой он коротал долгие зимние вечера под музыкой северной вьюги… Будучи молод и полон жизненных потребностей, он увлекался дикаркой и сильно обезкураживался, когда она не понимала его мыслей и …желаний, а он — ея. Во 1-х, — поэтому, во 2-х, от нечего делать, — он стал записывать лепет подруги и учить её своему языку. Но так-как сам всецело подпал под ея обаятельную власть, то не смог её научить своему языку, наоборот, — сам научился хорошо разговорному и любовному языку якутов, котораго сделал своим коньком и на котором сначала поехал в Питер, а теперь едет по пути славы и великих почестей.
И вот сей господин попал случайно раз
В среду мужей учёных,
Не испытавших севера ни игр суровых,
Ни моря Льдистаго проказ.
Чтоб доказать патриотизма глубину,
Чтоб показать умишка ширину,
Сказал герой такое слово,
Слыхать не приходилось мне какого:
«Якут-пигмей привычен к холоду морей,
Ему приятен край, где властвует Борей.
Зачем их нам не гнать в страну,
Какая им по сердцу и нутру?
А прежни пашни их и избы,
То, чем лежать им, гнить без пользы,
Да достаются детям нашим, как надел,
Чтоб, уходя, народ вздыхать о них не смел…».
И труженик смешон мне кропотливый сей:
Плоды трудов* своих кровавых,
Над чем кряхтел от юности своей,
Продать решил за миг один похвал неправых!
Частенько хоть, тайком во тьме ночной,
Скорбить он будет думой и душой,
Но труд его погибнет так безславно,
Ничей не радуя и взор,
А Эсперанто, Воляпюк, Липтэй вздохнут злорадно;
Заслужит-же он лишь обиженный укор…»
---
* Як.-русс. словарь
---
Несколькими абзацами позже Кулаковский прямо называет фамилию Пекарского: «Перейти, что-ли, согласно проэкту Пекарскаго, на Север? Нет, и этот № плох: на севере нет земель, на которых мы могли бы существовать — там мы погибнем очень скоро и перейдём туда не по своей воле…» (1).
У читателей, которые знакомы с биографией Э. К. Пекарского, возникают закономерные вопросы: «Неужели это правда? Действительно ли у Пекарского был такой проект? Как мог последовательный революционер, борец за социальную справедливость, друг и защитник якутов, «переметнуться» на сторону царского правительства? И что послужило причиной такого отношения А.Е.Кулаковского к Э.К. Пекарскому?»
Попробуем разобраться.
В 1910 г. на заседании Русского географического общества Эдуард Карлович выступил с докладом «О расселении якутов по Якутской области», в котором сообщил о естественном историческом заселении якутами территорий их постоянного проживания.
Вскоре после этого в журнале «Сибирские вопросы» (№№ 42-43 от 24 ноября 1910 г., с. 65) появляется заметка анонимного автора «Два доклада об Якутской области», в которой Пекарскому приписывается тенденциозность, сказывающаяся «в самой мысли разселения, т.-е. удаления с искони насиженных мест,… на север, к вечным льдам,…на вечную мерзлоту… Конечно, разселение выгодно с точки зрения современной политики: освободившиеся угодья можно пустить под колонизацию, о которой так усердно хлопочет окраинная администрация. Якуты такие энергичные, богатые инициативой и самодеятельностью и вдруг сидят по своим долинам, водят скот, да бабятся! Надо не дать погибнуть этим ценным качествам инородца, необходимо использовать их путём приложения в борьбе с холодом, льдами, полуголодной жизнью…».
Аноним, скорее всего, не присутствовал на докладе Пекарского, а сформулировал свои мысли только на основании его заглавия, истолковав его в форме императива: « Расселить!»
Через неделю после публикации этой заметки, уже в следующем номере «Сибирских вопросов» (№ 44 от 30 ноября 1910 г., сс. 49-50), Э. К. Пекарский выступил с опровержением под названием «Письмо в редакцию». Ввиду того, что ответ Пекарского мало известен читателям, приводим его в полном объеме:
«В № 42-43 «Сибирских Вопросов», в анонимной статье «Два доклада об Якутской области» отведена страничка моему докладу в Географическом обществе на тему «о разселении якутов по Якутской области», при чем приписана ему такая «тенденциозность», против которой я вынужден горячо протестовать.
«Тенденциозность, — говорится в статье, — сказывается в самой мысли разселения, т.е. удаления с искони насиженных мест, с богатых пастбищ, из районов с более мягкими климатическими и почвенными условиями на север, к вечным льдам, на промыслы, полные риска, но бедные добычей, на вечную мерзлоту с жалкой растительностью». И далее речь ведётся в таком же тоне и в таких выражениях, как если бы я, действительно, развивал в докладе чудовищную мысль о принудительном разселении якутов, что-де «выгодно с точки зрения современной политики», и о необходимости «заставить» их разселиться, «раз это энергичное племя само почему-то не стремится на север Якутии».
Сомнительно, чтобы кто-либо из присутствовавших на докладе, среди которых были также и якуты, усмотрел в нем подобнаго рода «тенденциозность». Для того чтобы выудить из моего доклада мысль насильственнаго разселения якутов, надо было не присутствовать на самом докладе, или не слышать его, или просто не понимать того, что слышишь (выделено нами — Т. Щ.). Вероятнее всего, что автор статьи построил все свои соображения на основании неправильно истолкованнаго им заглавия моего доклада, предположив, что темою его был вопрос о том, как разселять якутов, между тем как в нем говорилось о том, как разселялись и разселяются якуты сами. Основываясь на приводимых Серошевским в его книге «Якуты» данных и иллюстрируя их якутскими преданиями, я вкратце изложил исторический ход естественнаго разселения якутов по области под влиянием разных экономических факторов и, в заключение, указал на замечавшееся издавна стремление якутов заселять, колонизовать окраинныя части области, даже уходить за ея пределы, распространяя всюду свою собственную культуру. Таким образом, якуты значительно облегчают доступ на окраины и русскому элементу, расчищая путь для будущей русской колонизации этих окраин.
Более мною ничего не было сказано, сказанное же было отмечено газетами «Речь» и «Современное слово» и другими. Замечательно, что ни одна из газет, давших отзыв о моем докладе (даже «Новое время» и «Правит. Вестник»), не сделала из него того вывода, какой позволил себе сделать автор указанной заметки, оказавшийся в данном случае слишком уж проницательным чтецом чужих мыслей.
Повторяю, что я горячо протестую против приписываемой мне, выражаясь мягко, «тенденциозности».
Эд. Пекарский.
Профессор Е. И. Оконешников, проанализировав содержательную часть и стиль анонимной заметки «Два доклада об Якутской области», считает её автором именно А. Е. Кулаковского (2). Нам представляется, что это утверждение нуждается в дополнительных доказательствах.
По мнению известного писателя Н. М. Коняева, автора биографии А. Е. Кулаковского, Алексей Елисеевич мог увидеть анонимное письмо в редакцию в старых номерах «Сибирских вопросов» за 1910 г. (3). Этот факт, а также информация о проекте выделения Пекарскому из государственной казны 10 тысяч рублей на осуществление выпусков «Словаря» (4), по выражению Н. М. Коняева, буквально «воспламенили» Кулаковского (5). На этом якобы основании он и разразился убийственной критикой в адрес личности автора «Словаря якутского языка». Однако, отмечает биограф, «Кулаковский попал тут впросак, как это зачастую случается с людьми, лишенными возможности постоянно следить за периодикой. Он не знал, что уже в следующем номере «Сибирских вопросов» (№ 44 за 1910 г.) Э. К. Пекарский выступил с опровержением анонимной информации, назвав приписываемую ему мысль «чудовищной», и объяснил, что он на самом деле говорил об историческом ходе естественного расселения якутов по области» (6).
Считаем, что помимо этого присутствовал и личный мотив — ревностное отношение поэта к научным успехам Пекарского. Как пишет Коняев, то обстоятельство, что пальма первенства в создании словаря родного для Кулаковского языка принадлежит человеку со стороны, да ещё поддерживаемому государством материально, — вызывала у Кулаковского бурю эмоций (7).
Итак, приходим к выводу, что никакого «проэкта» Пекарского в природе не существовало и никогда Эдуард Карлович не предлагал переселять якутов куда бы то ни было. Напротив, постоянно поднимал вопрос о землепользовании в Якутской области, всегда и неизменно защищая законные права коренного населения. Об этом подробно говорится в работах В. Армона (8), Е. И. Оконешникова (9), И. А. Ласкова (10). Думается, что отношение Пекарского к земельному вопросу в Якутии могло бы стать предметом специального, более тщательного исследования.
Ознакомился ли всё же А. Е. Кулаковский с содержанием «Письма в редакцию» Э. К. Пекарского? Допускаем, что да. Иначе почему ровно через полгода, в том же 1912 году, его отношение к Пекарскому меняется на диаметрально противоположное?
18 ноября 1912 г. Кулаковский пишет Пекарскому письмо личного характера. В нем он описывает положение дел в области, основные перемены, произошедшие в Якутске после отъезда Эдуарда Карловича в Петербург в 1905 г., и обстоятельства своей личной жизни. Далее переходит к безудержному восхвалению как самого Пекарского, так и его трудов: «(…) Читал все сказки, выпущенные под Вашей редакцией. Увлекался в свое время первыми выпусками Вашего Словаря, от которого прихожу в восторг.
Ваши два выпуска намного подняли мои познания. С нетерпением жду последующих выпусков и молю судьбу, чтобы она продлила Вашу дорогую для нас жизнь и чтобы тем она дала Вам возможность доиздать весь ваш материал.
Я не понимаю, чтобы мог существовать человек, у которого хватило бы энергии и времени и трудоспособности на выполнение дела, — дела долговременного, трудного, кропотливого, скучного и чуждого автору по природе!
Не могу, дорогой Эдуард Карлович, удержаться, чтобы не высказать Вам 2-3 слова своего мнения о значении Ваших трудов для нас — якутов. В судьбе несчастной якутской народности Вы сыграли важную роль: 1) Вы довели до сведения ученого мира данные о такой ничтожной народности, каковой является якутская, заброшенная куда-то к берегам полярных морей; 2) у нас не было литературы, а Ваш Словарь должен послужить краеугольным камнем для её создания; 3) прямой и практический смысл Словаря понятен каждому.
Вы поистине заслуживаете названия «отца якутской литературы»: без Вас не нашлось бы лица, у которого хватило бы дерзости принять на себя такой колоссальный труд, как Ваш Словарь» … (11).
Давайте, уважаемый читатель, попытаемся разгадать эту загадку — что же заставило А. Е. Кулаковского «сменить гнев на милость» и рассыпаться в комплиментах перед Пекарским?
Во-первых, как уже было сказано, Кулаковский всё же мог познакомиться с опровержением Пекарского «Письмо в редакцию» в 44-м номере «Сибирских вопросов» за 1910 г. «Прогрессивные «Сибирские вопросы» в Якутске были журналом очень популярным, его читала вся интеллигенция, о чем свидетельствуют письма якутян в журнал», — пишет И. А. Ласков (12). Наверняка, его выписывал и С. П. Барашков, один из прогрессивных деятелей Якутской области начала 20 в., владелец образцового хозяйства в Качикатцах. У него А. Е. Кулаковский жил два года в качестве домашнего учителя. Именно в библиотеке С. П. Барашкова поэт мог обнаружить номера «Сибирских вопросов».
Во-вторых, среди лиц, кому было передано послание «Якутской интеллигенции» и кто вообще его читал, было немало друзей и приятелей Эдуарда Карловича, хорошо его знавших и ценивших (В. В. Никифоров, П. Н. Сокольников, также жители Батуруского улуса), которые могли не согласиться с несправедливой оценкой личности Пекарского и его трудов. Возможно, кто-то из них посоветовал А. Е. Кулаковскому исправить создавшуюся ситуацию.
Н. М. Коняев и И. А. Ласков называют еще одну причину резкого изменения мнения Кулаковского: письмо Пекарскому от 18 ноября 1912 г. было написано ради двух просьб, изложенных в конце (13). Первая из них — это просьба помочь с печатанием в Петербурге собранных им образцов якутского народного творчества и собственных сочинений. Вторая касается предложения взять его в помощники по созданию «Словаря якутского языка»:
«Имею до Вас дело и просьбу, дело не одно, а целых два.
И я желаю привнести посильную лепту на дело увеличения родной литературы. Я обращаюсь именно к Вам по той простой причине, что надеюсь встретить в Вас сочувствие моему делу, однородному с тем, на которое Вы посвятили половину своей жизни. Я желаю печатать в виде брошюр собранные мною материалы и свои произведения на якутском языке. Не имею своих средств на печатание. Будучи бедняком (чего не утаю от Вас), я естественно желаю добиться некоторой материальной поддержки изданием своих трудов. Поэтому прошу Вашего совета — как быть и Вашего посредничества, если нужно будет обратиться к Русскому географическому обществу, или Радлову, или в Академию Наук. Надеюсь, что Ваша рекомендация будет иметь вес там большой. Поэтому прошу войти за меня в переговоры. Мне нужно, чтобы мои работы напечатались там и чтобы мне были предоставлены экземпляры. Могу просто продать. Я абсолютно не знаю прав и правил изданий сочинений. Привожу краткий перечень собранного мною народного творчества и некоторых собственных произведений…
(…) Вторая моя просьба такого рода: не примете ли меня к себе, чтобы я работал по изданию Словаря под Вашим руководством. Если мы сообща кончим издание в 2 года, то Академия неужели не выдаст целиком назначенные Вам 10.000 рб? Я думаю, что Вам Словарь надоел ужасно. Скорее бы отвязались. Честь составления Словаря все равно не убавится. Могу к Вам явиться летом 1913 г…
(…) Мой адрес: Вилюйское городское училище, Кулаковскому»
18 ноября 1912 г.
Слуга Алексей Елисеев Кулаковский» (14).
Выходит, что Кулаковский просит о посредничестве и принятии в сотрудники того, кого ещё полгода назад буквально «сравнял с землёй». И ни слова о простом извинении за неправедное обвинение: мол, прости, Эдуард Карлович, ошибка вышла, виноват.
Эдуард Карлович это письмо Алексея Елисеевича получил и ответил на него, о чем свидетельствует его пометка в углу первой страницы: «Отвечено 27 апреля 1913 г.». По странным обстоятельствам, этот ответ Пекарского до настоящего времени не обнаружен, и мы не имеем возможности узнать, как же он отреагировал на письмо Кулаковского. Скорее всего, поблагодарил за высокую оценку его труда и объяснил, что выделяемые из государственной казны средства предназначены не на личные расходы автора, а на осуществление выпусков Словаря. Возможно, среагировал на характеристику Кулаковским народа саха в письме: «о такой ничтожной народности, каковой является якутская». Эдуард Карлович так не считал: жизнь среди якутов в течение почти четверти века, тесное общение и дружеские отношения с ними, работа над «Словарем» и образцами народного творчества якутов убедили его в том, что якутский язык чрезвычайно богат, образен, неисчерпаем, как море, а такой язык не мог быть дан «ничтожному» народу. Да и можно ли вообще к какому бы то ни было народу приложить это определение — ничтожный?
Знал ли Пекарский о послании «Якутской интеллигенции»? Исследователи считают, что знал: ведь у него в Якутии осталось немало друзей и искренних доброжелателей, с которыми он поддерживал отношения и переписку, живя в Петербурге. Но он великодушно простил своего оппонента и впоследствии высоко отзывался о работах Алексея Елисеевича, сожалел о его раннем уходе.
Казалось бы, инцидент исчерпан. Письмо А. Е. Кулаковского от 18 ноября 1912 г. — это своеобразная реабилитация Пекарского после предъявленного ему необоснованного обвинения. Хотя и косвенно, поэт признал свою оплошность. Хотелось бы думать, что в душе А. Е. Кулаковского в течение полугода действительно произошёл переворот, что он не кривит душой и даёт в письме объективную оценку личности и труду учёного.
Но история имеет печальное продолжение, уже без участия в нём Кулаковского и Пекарского. Рукописное послание «Якутской интеллигенции» имело какое-то время хождение в народе, потом один из экземпляров надолго оказался в архиве. В 1942 году его в партийном архиве ЯАССР обнаружил проф. Г. П. Башарин, а в 1944 г. вышла в печати книга «Три первых якутских реалиста-просветителя», в которой уважаемый профессор с новой силой осуществил нападки на Э. К. Пекарского, ориентируясь на послание Кулаковского. Причём без каких-либо ссылок на источники ученый-историк обвинил автора «Словаря» в поддержке колонизаторской политики царского правительства. Сознательно он это сделал или по незнанию, так же «попав впросак», как и Кулаковский? Указанная книга Г. П. Башарина в 50-е годы была запрещена и была переиздана в 1994 г. (15).
Начиная с 1990 г., с эпохи «гласности», когда появился свободный доступ ко многим архивным документам, послание «Якутской интеллигенции» было опубликовано неоднократно: в 1990 г. с предисловием Ф. Г. Сафронова и С. И. Николаева (16); в 1992 г. в книжном варианте с предисловием Г. П. Башарина (17); далее в 2000, 2002 гг., но ни в одной из публикаций не просматривается даже попытки открыть правду в отношении Пекарского.
В 2012 г. в Якутске был осуществлён юбилейный выпуск послания в подарочном исполнении, на пяти языках: русском, якутском, английском, французском и немецком. Весь негатив, обрушенный автором на Э. К. Пекарского, «добросовестно» переведен на эти языки. Авторы вступительной статьи к этому выпуску — Л. Р. Кулаковская (биограф и внучка поэта) и проф. В. Н. Иванов — дают свой комментарий к взаимоотношениям Кулаковского и Пекарского, но комментарий тенденциозный и лукавый: Кулаковский, мол, был в неведении, не знал позиции Пекарского по земельному вопросу, не читал его статей и опровержения, позднее он оценил Пекарского (отметим еще раз, что это «позднее» произошло через полгода, в том же 1912 г. — Т.Щ.), а Пекарский, хотя и имел последовательную позицию по земельному вопросу у якутов, все равно виноват, потому что косвенно поддерживал переселенческую политику правительства, о чём в завуалированной форме говорит название его доклада (18).
Ну, что тут сказать в ответ? Остаётся только развести руками и вспомнить пословицу: «Эта песня хороша — начинай сначала».
Надо отметить, что дискредитация Э. К. Пекарского становится уже заметной тенденцией. Всё реже упоминаются его заслуги перед якутским языкознанием и культурой, в Республике Саха нет ни памятника, ни мемориальной доски в его честь, в Якутске только небольшая улица на окраине города и памятный камень, поставленный поляками, — вот всё, что сохраняет в сознании жителей и гостей столицы его имя. В последние годы послание «Якутской интеллигенции» если и появляется в печати, то опять без каких-либо комментариев по поводу Пекарского. В частности, одна из последних таких публикаций осуществлена в нескольких номерах республиканской газеты «Саха Сирэ» в текущем 2019 г. (№№ 12, 13, 14 за апрель месяц).
Нападки на Э. К. Пекарского проникают уже и в художественную литературу. Писатель Илья Колосов в историческом романе «Чымаан Дьыллар Чыгдааннарын Ортотунан» вкладывает в уста одного из персонажей — бывшего губернатора Якутской области В. Н. Светлицкого, якобы встретившегося с якутской делегацией в 1913 г. в Санкт-Петербурге накануне праздновании 300-летия Дома Романовых, следующие слова: «… В бытность работы губернатором я сделал непоправимую ошибку — приблизил к работе по земельным вопросам господина Пекарского Эдуарда Карловича, который здесь — в столице — ратовал за переселение безземельных крестьян в Якутскую область. Я не знал, оказывается, истинные его намерения» (19). Вот и И. Колосов, взяв за основу послание «Якутской интеллигенции», не выявив фактического положения дела, приписывает В. Н. Светлицкому слова, которые тот, вероятнее всего, никогда не произносил. Писатель имеет право на художественный вымысел, но этот вымысел не должен противоречить исторической правде.
В народное сознание, и прежде всего молодого поколения, посредством безответственных публикаций внедряется мысль о Пекарском как о корыстном человеке, фактически как о враге, желавшем якутскому народу худшей доли. Как это далеко от истины!
Подводя итоги вышесказанному, сделаем несколько выводов.
1. Хотелось бы напомнить всем пишущим (учёным, писателям, журналистам) об огромной ответственности, которую они возлагают на себя, берясь за ту или иную тему. Попытки исказить историю в угоду сиюминутной конъюнктуре, создать другую, удобную для кого-то историческую действительность, никогда к добру и истине не приводят. Ложная информация к тому же формирует негативный межнациональный фон, ведёт к разобщению, а не к объединению народов.
2. Справедливости ради последующие публикации послания «Якутской интеллигенции» А. Е. Кулаковского необходимо снабжать честным и беспристрастным комментарием в отношении Пекарского и параллельно с посланием печатать текст письма А. Кулаковского Э. Пекарскому от 18 ноября 1912 г. Тогда читатель будет вправе сам судить о том, кто прав, кто виноват. Публикация же послания в том виде, как оно есть, без пояснений, не только дискредитирует Э. К. Пекарского, но и унижает А. Е. Кулаковского, показывая его в самом невыгодном свете, как клеветника.
3. Настало время создания полной, выверенной с точки зрения источниковедения, научной биографии Эдуарда Карловича Пекарского, в которой будут объективно отражены факты жизни и деятельности великого человека и учёного и на которую будут опираться последующие поколения исследователей.
Источники:
1. Цитирую по: А Кулаковский. Якутской интеллигенции. — Ж. «Полярная звезда», 1990, № 5, сс.89—107.
2. Оконешников Е. И. Якутский феномен Э. К. Пекарского. — Якутск, 2008, сс. 100-103.
3. Коняев Н. А. А. Е. Кулаковский. — М.: Молодая гвардия, 2011, с. 116.
4. Сибирские вопросы, 1910, №№ 14-15 от 28 апреля 1910 г., с. 92
5. Коняев Н. М. Указ. соч., сс. 119, 138
6. Там же, с.119.
7. Там же, с. 138.
8. Армон В. Польские исследователи культуры якутов. — М.: Маик «Наука/Интерпериодика», 2001, сс. 101-102.
9. Оконешников Е. И. Якутский феномен Э. К. Пекарского. — Якутск, 2008, сс. 15, 53-54.
10. Ласков И. А. Ст. «За что А. Кулаковский наводил напраслину на Э. Пекарского?» — Ж. «Полымя», 1989, № 12, с.198-206. (На белорусс. яз. Перевод на русс. яз. А. Барковского). «МК» в Якутии, № 26, 25. 06. 03 г. — 02. 07. 03 г.
11. Цитирую по: Емельянов Н. В. Письмо А.Е. Кулаковского к Э.К. Пекарскому. В кн.: К 85-летию со дня рождения А.Е.Кулаковского. — Якутск, 1964, сс. 81-82. Оригинал письма хранится в С.-Петербургском филиале архива РАН. Фонд 202, оп.2, д. 242, лл. 1-7.
12. Ласков И. А. Указ. соч.
13. Коняев Н. М. Указ. соч., с. 140; Ласков И. А. Указ. соч.
14. Емельянов Н. В. Письмо А. Е. Кулаковского к Э. К. Пекарскому, с. 82-83.
15. Башарин Г. П. Три якутских реалиста-просветителя. Воспроизв. изд-е 1944 г. — Якутск, 1994, с. 38. Предисловие И. Спиридонова.
16. Ж. «Полярная звезда», 1990, № 5, сс. 89-107. Предисловие Ф. Г. Сафронова, С. И. Николаева.
17. Кулаковский А. Якутской интеллигенции. — Якутск: Якутское кн. изд-во, 1992. Предисловие Г. П. Башарина.
18. Кулаковский А. Е. Якутской интеллигенции. Вст.ст.: В. Н. Иванов, Л. Р. Кулаковская. Автор предисловия П. В. Максимова. — Якутск: Бичик, 2012, сс. 14-17.
19. Ж. «Илин», 2018, № 1, сс. 3-4.
*
Автор статьи © Щербакова (Кугаевская) Татьяна Андреевна, внучатая племянница Елены Андреевны Пекарской (Кугаевской), кандидат педагогических наук, доцент.
28 октября 2019 г.
