.png)
.png)
Иван Ласков
ЛУНННОЕ ЗАТМЕНИЕ
А как первая война –
То ничья вина.
А вторая война –
Чья-нибудь вина.
А как третья война –
Лишь моя вина,
А моя вина,
Она всем видна.
Булат Окуджава
Ноль часов.
Все двери на засов!
И все ворота на запоры!
Штыками ощетинились заборы!
Весь город, как забор!
Глухие стены!
Под крыши зданий прячутся антенны.
Глухие стены! Ржавое железо!
А в сквере шепот и трава примята.
Инвалиды снимают протезы,
И смокинги снимают дипломаты
Ложиться спать усталая планета.
Умаялась,
упарилась,
остыла.
Не спят вожди,
дежурные ракеты,
и синие холодные пустыни.
Ноль часов!
Не слышно голосов.
Умаялась, упарилась планета
За сутки беспокойного полёта.
Все то же начинается опять:
Из-под асфальта лезут шампиньоны,
И спят все те,
кто должен ночью спать,
Не спят вожди,
ракеты
и шпионы,
Кричат грудные,
молоко сосут,
Сосут народы
тресты и концерны,
И мамы колыбельную поют,
И в кабаках
горланят офицеры.
Всё то же –
и не то.
Не понимаю,
Не потому ли,
что луна –
Огромная, надменная, шальная –
Сегодня по-особому полна?
Земля.
Скажи мне,
отчего сегодня
Так тяжело и жить, и умирать?
Ответь на мой вопрос подробно.
Я всё хочу понять.
Быть может,
оттого,
что спутник твой,
Твоя луна
висит над головой?
Быть может,
оттого,
что ты летишь
И ничего не чувствуешь,
не слышишь –
Не слышишь, как идет в разведку мышь
И копошатся остальные мыши?
Не знаешь, как плохи мои дела –
Нашествие мышей,
а кошка умерла –
Та самая, худая, без хвоста,
Которая уже не та?
Застыли силуэты эстакад,
Упали на пол шелковые банты,
И как-то по особому гремят
Железные кремлевские куранты.
И не дают успокоения,
Как будто на меня нашло затмение,
лунное затмение.
Лунное затмение!
Я вспомнил:
Именно сегодня
Должно произойти оно,
И это самое явление
Ничем не может быть отменено,
Никем не может быть отменено.
Горящие ночные города,
По горло обеспеченные хлебом!
Есть свет у вас,
есть пища и вода,
Но нету неба,
нет ночного неба.
Над вами от зари и до зари
Пылают голубые фонари,
И мечется луна,
ослеплена,
Все звезды гаснут за одно мгновение,
Но если в небе не видна луна,
То в небе нет и лунного затмения.
И потому я за город лечу –
Я увидать затмение хочу.
- Пошли!
- Куда?
- Мне все равно, куда.
Мне все равно!
Сегодня мне,
Как память,
Необходима быстрая езда
С летящими на нас грузовиками,
И впереди – широкая спина,
Твоя спина,
и свист воды в кюветах,
И вся земля,
затмением пьяна,
И мертвецы,
зовущие к ответу...
И мы летим, стремительно летим,
Без милиционеров, светофоров,
Без женщин,
без утопий,
без плотин
Летим среди берез и мухоморов.
Еще пока ни точки на луне,
Осина мимо мчится,
как шальная.
Шофер,
что хочешь думай обо мне.
Я вспоминаю,
снова вспоминаю...
я снова помню, как она
взошла звездою высшей силы
и всё, светла и холодна
своим сиянием затмила
я в свет её, как в забытье,
шел с распростертыми руками
и имя светлое её
кричал горячими губами
она была мой главный свет,
моя обида и тревога,
и я всегда смотрел ей вслед,
как смотрят варвары на бога
она была моя звезда,
моя тревога и обида,
меня неведомо куда
несла в Галактике орбита
а я не мог ее порвать –
меня моя звезда держала,
и не спешила приближать,
и уходить не разрешала
да, я любил,
ее любил,
любил ее на расстояньи,
не замечал других светил,
идущих в противостояньи.
Мне говорили:
- Не дури.
Она глупа.
Она спесива.
И даже –
черт ее дери -
Не так уж дьявольски красива.
Мне говорили:
- Не глупи.
Таких планет летают сотни.
Бездумна,
как трава в степи,
И так же осенью засохнет.
Сказали:
- Свет?
Причем тут свет?
Иль жизнь тебя не научила?
Нет, парень, звезд,
и нет планет,
Есть женщина,
и есть мужчина,
И если женщина нужна,
И не дает тебе покоя,
Она – звезда,
она –
луна
И все неведомо какое.
Наверно,
ты в конце концов
Не устоишь перед искусом,
Но знай,
что горечь огурцов
Мы узнаем, когда раскусим.
Я понимаю вас, друзья,
Я сам со страхом замечаю,
Что так любить уже нельзя,
Как я любил ее сначала,
И что пустая красота
Землетрясения опасней,
И что она,
моя звезда,
Во мне неумолимо гаснет,
И не подруга, не жена,
Моя последняя планета
Уже нужна и не нужна,
Как утренняя сигарета.
Шуршанье шин.
Дрожание осин.
Срывает ветер пепел с папиросы.
Над вихрем пролетающих машин
Склоняются деревья, как вопросы.
Мы мчимся по Земле. Летит Земля.
Не спят вожди. Не спят ракетодромы.
Летим от абсолютного нуля
К чему-то абсолютному другому.
А может быть, мы все летим к нулю?
Летим неотвратимо и упрямо?
Нулю плевать на то, что я люблю,
Люблю звезду по имени Светлана.
Нулю плевать на взрослых и детей,
Плевать на тех, кто умер, кто не зачат,
На красоту и строгость наших тел,
На то, что кто-то стонет, кто-то плачет.
И ничего не значит для нуля
Земные и небесные тела.
Что люди?
Ерунда в сравнении с ним
Коллоидные грязные растворы.
Он –
Непонятен.
Он –
Неизмерим.
Его не знают нервы и приборы.
Очнитесь люди!
Мы летим куда-то,
Быть может к абсолютному нулю
Летят вожди,
ракеты
и солдаты,
Летит звезда, которую люблю.
И будет нуль!
И боль неутешима.
А впереди маячат огоньки.
Навстречу нам, пыхтя, идут машины –
Тяжелые,
как танк,
грузовики
Мы легче.
Потому и на пригорок
Взбираться нам гораздо тяжелей,
И папиросный дым тяжел и горек,
Как выхлопные газы дизелей.
Срывается и падает звезда.
И снова гул...
Сегодня мне, как память,
Необходима быстрая езда
С летящими на нас грузовиками.
Как хорошо закрыть на миг глаза
Откинуться спиною на сиденье
И чувствовать вращенье колеса,
Не зная ни сомнений, ни затмений.
Я в детстве стать кондуктором мечтал.
Кататься буду,
думалось,
весь день я,
Выкрикивая:
- Опера! Вокзал! –
И собирая за билеты деньги.
Все зачеркнула зрелости пора.
Я не хочу проводников обидеть,
Но и они,
и все кондуктора
В дороге дальней ничего не видят,
От путешествий ничего не ждут,
И судят о Москве и Шепетовке
Всего лишь по количеству минут,
Которые торчат на остановке.
Дорога мчится...
Ветер бьет в лицо,
Старательно грохочет колесо,
Но им остановиться не дано,
И в их сознаньи все искажено.
И Минск для них –
четырнадцать минут,
А Орша – полчаса,
по крайней мере...
Мой Минск для них –
четырнадцать минут!
А Орша – полчаса по крайней мере!
Минут...
минут...
четырнадцать минут!
Четырнадцать до старта.
До затмения.
Минуты минут. Так не заведено.
Чему бывать – того не миновать.
И в мире станет тихо и темно.
И нужно у дороги постоять.
- Остановись.
Скрежещут тормоза,
И опадают стрелки до упора,
И рядом – беспокойные глаза
Случайного знакомого – шофера.
- Приехали?
Однако, старина...
- Такое, понимаешь, настроение...
Ты видишь – в небе все еще Луна,
А скоро будет лунное затмение.
Горящие ночные города,
По горло обеспеченные хлебом!
Есть свет у них,
есть пища,
есть вода,
Но нету неба,
Нет ночного неба.
И потому я за город летел,
Я увидать затмение хотел.
Ты понимаешь?
- Я понять хочу,
Что значит для тебя затменье это.
Не каждому, пожалуй, по плечу
Увидеть ночью битву тьмы и света.
Кто ты такой?
Что для тебя затмение?
- Сомнение
и предостережение,
гонения,
война,
землетрясение.
- Теперь я понимаю, почему
С тобою мчали мы навстречу ветру.
Прощай! С тебя я даже не возьму
За эти восемнадцать километров.
Ты остаешься.
А вокруг – туман...
Я тоже задержался б на минуту,
Но у меня –
жена,
пацан
и план.
Прощай!
Домой
вернешься на попутной.
И я один.
Один на всем шоссе.
Один в лесу.
Один на всей планете.
Один на всей планете!
Где же все?
Как будто я один
за все в ответе.
Ломаются деревья. Я иду.
Иду по листьям, мертвым и непрочным.
Иду по сучьям. Я ищу звезду.
Я думаю о будущем и прошлом.
От прошлого остались нам дворцы,
Построены в аляповатом стиле,
И те рубцы,
которые отцы,
На спинах,
как проклятие,
носили.
Остались гимны – музыка без слов,
И дураки с немыслимым окладом,
Культяпки ног, затмение мозгов
И памятников черные громады.
Мы все молчали. Как молчали мы!
Бестрепетно!
Застенчиво!
Умильно!
Зато сегодня,
выйдя из тюрьмы,
Мы, наконец, открыли говорильню.
О хлебе. О движении планет.
О лошадях. О планах киностудий.
О щах. О том, чего покамест нет.
О желудях. О том, чего не будет.
О прошлогоднем снеге и весне,
О мертвецах, о торфе и о бурях,
Спим на трибунах и кричим во сне
И даже умираем на трибунах.
Ораторы, любители орать,
Заткните глотки!
Залы опустели.
Пора кончать. Давно пора кончать.
Давайте с вами говорить о деле.
Уже центробежная сила
На части вселенную рвет
И глохнет ночное светило,
Последний верша поворот
И все непонятно, непрочно,
В пространстве спасения нет,
И точно отмечены точки,
Особые точки планет.
И в солнечной светлой системе,
Кружась на орбите стальной,
Луна покрывается тенью,
Огромною тенью земной.
Темнеют ущелья и горы,
Она устает,
отстает,
Стремительные метеоры
Врезаются в недра её.
Чернеет базальтовый гребень,
И все утопает в золе...
Но если трагедия в небе,
То гибель идет по земле.
Трещат голубые осины,
Ломаются крылышки ос,
И море запекшейся сини
Пронзают антенны насквозь,
И выстрел не начат, но зачат,
Свернулся пружинисто пыж.
Романтики головы прячут,
Лунатики падают с крыш.
Но почему вы спите, люди?
Кто вас разбудит?
Ну почему вы спите, люди?
Вы ждете грохота орудий?
Что снится вам?
Отрепья и бесхлебья?
Мужчины?
Женщины?
Покойники?
Открытия?
Проснитесь, люди! Происходит в небе
Необычайное событие!
Проснитесь люди! Происходит в небе
Необычайное событие!
Наверно, вам и не мечтается,
Что лунные затмения
Гораздо реже солнечных случаются.
Вы спите. Вы не отвечаете.
Новы ответите когда-нибудь!
Когда происходит в небе
Лунное затмение,
Молчащие люди нелепы,
Как болтуны на похоронах,
Когда происходит в небе
Лунное затмение,
Молчащие люди нелепы,
Как бессловесные гимны.
Вы спите на кровати, на соломе,
Вы спите в свежевырытом окопе.
Но от столов уходят астрономы
И направляют в небо телескопы.
И их глаза космически огромны.
Они увидят все. И завтра днем
О точках вам расскажут астрономы.
Я расскажу, пожалуй, о другом.
О том,
как небо
вдруг покрыла мгла.
Пищали птицы,
сосны шелестели,
И кто-то убивал из-за угла,
И кто-то умирал в своей постели.
И кто-то утопал в своей крови,
Кого-то рвало
и кого-то рвали,
И девочка мечтала о любви,
Мечтали о реванше генералы.
И кто-то падал в сумрачной степи,
И рвались в небо
серые березы.
Поэт писал бездарные стихи,
Доносчик – гениальные доносы.
И кто-то деньги весело считал,
Кому-то одеяла не хватало,
И кто-то из могилы выползал,
И болтуны ползли на пьедесталы.
И надо всем – Луна. Одна Луна.
До пятака затмением уменьшена.
Она плыла, сурова и черна,
Как сильная отвергнутая женщина.
И президент дописывал строку,
И листья шелестели, как листовки,
И сто ракет, готовые к прыжку,
Приподняли свои боеголовки.
Мир замер.
Даже птицы не слышны.
Мир замер.
Мир – в руках у генералов.
Что, ежели затмение Луны
Послужит для ракетчиков сигналом?
Мир замер.
У берез дрожат колени.
И прячутся в листву боровики.
И надо мною – лунное затмение.
И по шоссе идут грузовики.
Сентябрь – Ноябрь
1963 г.
.png)
Валентина Николаевна Гаврильева - род. 6 декабря 1944 — в селе Майя Мегино-Кангаласского района ЯАССР. Отец, Гаврильев Николай Петрович — заслуженный механизатор, много лет работал трактористом и водителем в респотребсоюзе «Холбос»; мать, Гаврильева (Попова) Екатерина Петровна — домохозяйка. В семье было 8 детей; Валентина — вторая по старшинству. По окончании средней школы Валентина работала в редакции детской газеты «Бэлэм буол» («Будь готов»). В 1971 г. окончила Литературный институт имени А. М. Горького в Москве, где познакомилась с белорусским писателем Иваном Ласковым и вышла за него замуж. Член Союза писателей СССР с 1973 года. В 1985 г. какое-то время жила в д. Беразяки Краснапольскаго р-на Могилевской области БССР.
Первые произведения Гаврильевой появились в печати ЯАССР в 1966 г. Повесть «О великом путешествии оранжевого Серёги, мудрейшего Ибрагима и хитроумного охотника Сэмэна Большая голова» была инсценирована и поставлена Якутским академическим драматическим театром им. П. А. Ойунского. Повесть «Страна Уот-Джулустана» также инсценирована и поставлена Нюрбинским драматическим театром. Произведения Валентины Гаврильевой переводились на русский, белорусский и польский языки.
Сулустана Мегенчэня,
Койданава
ИВАН АНТОНОВИЧ ЛАСКОВ
(19 июня 1941, Гомель, БССР [СССР] - 29 июня 1994, Якутск. [РС(Я) РФ])
Иван Антонович Ласков - поэт, писатель, переводчик, критик, историк, автор «угро-финской» концепции происхождения белорусов. Награжден Почетной Грамотой Президиума Верховного Совета ЯАССР. Член СП СССР с 1973 г. [Также член СП ЯАССР и БССР]
В три годы Иван самостоятельно научился читать, но ввиду материальных затруднений пошел в школу только в восемь лет. В 1952 г., после окончания 3-го класса, самостоятельно сдал экзамены за 4-й класс и был сразу переведен в 5-й. Еще из Беразяков, в которых жил до 1952 г., Ласков присылал свои корреспонденции в русскоязычную газету пионеров БССР «Зорька», хотя стихотворения и не печатали, но на письма отвечали. По инициативе редактора газеты Анастасии Феоктистовны Мазуровой Ивана в 1952 г. отправили во Всесоюзный пионерский лагерь «Артек» имени В. И Ленина, где он проучился с ноября 1953 г. по март 1953 г. Затем воспитывался в Могилевском специальном детском доме № 1, потом в школе № 2 г. Могилева, которую закончил в 1958 г. с золотой медалью.
Поступил на химический факультет Белорусского государственного университета, который закончил в 1964 г. и при распределении пожелал поехать в г. Дзержинск Горьковской области, где работал в Дзержинском филиале Государственного научно-исследовательского института промышленной и санитарной очистки газов. В июне 1966 г. уволился и вернулся в Минск. Работал литсотрудником газеты «Зорька», на Белорусском радио. С 1966 г. обучался на отделении перевода в Литературном институте имени А. М. Горького в Москве. В 1971 г., после окончания института с красным дипломом, переехал в Якутскую АССР, на родину своей жены, якутской писательницы Валентины Николаевны Гаврильевой.
С сентября 1971 г. по февраль 1972 г. работал в газете «Молодежь Якутии», сначала учетчиком писем, затем заведующим отделом рабочей молодежи. От февраля 1972 г. до лета 1977 г. работал в Якутском книжном издательстве старшим редакторам отдела массово-политической литературы. С лета 1977 г. работал старшим литературным редакторам журнала «Полярная звезда», с 1993 г. - заведующий отделам критики и науки журнала «Полярная звезда».
За полемические статьи про отцов-основателей ЯАССР весной 1993 г. был уволен с работы и ошельмован представителями якутской «интеллигенции». Перебивался случайными заработками. Последнее место работы - заведующий отделом прозы и публицистики в двуязычном детском журнале «Колокольчик» - «Чуораанчык», который возглавлял Рафаэль Багатаевский.
29 июня 1994 г. Иван Антонович Ласков был найден мертвым «в лесу у Племхоза», пригороде Якутска по Вилюйскому тракту за Птицефабрикой.
Иосафа Краснапольская,
Койданава
