.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
Белорусский писатель Иван Антонович Ласков родился 19 июня 1941 года в областном городе Гомель Белорусской Советской Социалистической Республики. 29 июня 1994 г. найден мертвым в пригороде города Якутска, столицы Республики Саха (Якутия), в составе Российской Федерации.
Средь бумаг, которые сохранила вдова Ивана Ласкова, якутская писательница Валентина Гаврильева, находятся и три общие тетради, поврежденные водою, которые содержат дневниковые записи писателя.
Габрония Мегинская,
Койданава
.png)
.png)
.png)
ТЕТРАДЬ 1
17 сентября 1959
Как обычно, первая лекция пропущена. Пришел в университет к 10 часам. Потом - 6 часов практической химии.
В биокорпусе нашел письмо от А. П. – “С приветом от всех девочек, уехавших в Караганду: “Разумный дурак. Пойми меня”. Как это понять. Главное, просят не писать писем, когда я даже еще и не думал этого делать.
Вообще, перед собой врать нехорошо, думал, но еще не пытался.
Долго размышлял, отвечать на письмо, или нет, тем более, что фотки я оставил в детдоме... Наконец, собрал оставшиеся 5 шт., пошел на почтамт и написал сухое, казенное письмо. В отношении к В. - два слова: “Просьбу выполняю. Впрочем, я и не думал”.
Когда бросил письмо, почувствовал уверенность и спокойствие каких давно не знал. Волноваться просто неинтересно. Вечером за круглым столом опять собрались теоретики карт. Играли до 12-и, пока Пете Ж. не надоело. Леня сказал: больше в карты не играю.
И действительно, они отнимают массу времени.
Читаем газеты и саркастически посмеиваемся над рылом Х. Н.
Между прочим, не я один ругался в присутствии девочек: Слава сказал прямиком-то: - Разинул ебало, как ... Тут он спохватился. Все как в ничем, не бывало.
20 сент.
Воскресенье. По обыкновению сон до 1030. Затем минутный туалет.
Пошли, стали валандаться с Женей по городу. Зашли на Промышл. выставку. “Мазы” мне здорово понравились. Вот это техника! В кузове 26-тонки, танцевать можно. Весит она 24300 кг. А 40-тонка - 36т.
Пообедал - и к Мишке. У него ничего нового, никто ему не пишет. Он спросил, пишут ли мне из детдома.
- Нет, - ответил я с легкой грустью.
- Жаль, черт побери. Надо ж адресок “сябры” взять, написать. И из Караганды ничего...
- Мне написали, черти, но без обратного адреса.
- Кто?
Я сказал. Помолчали. Расстались.
Вечером втроем выпили 500 мл. С2Н5ОН 40%.
Я был навеселе.
21 сентября
Как обычно, в понедельник не учусь. Встал поздно и отправился на моцион.
В Театральном сквере занялся читкой газет. Вдруг меня окликает кто-то. Оказывается, это Шкляревский сидел на скамейке с незнакомым парнем. Потом оказалось, это был Леонид Шугалей.
Перебросились парой слов. Я сел на скамейку. Говорили больше они. Шугалей узнал меня по портрету в “Маладосці”. Тут в беседу и я ворвался. Наслушался интересных вещей. Игоря я пригласил к себе ночевать и отправился за степухой № 2. Получил за стихи 386 р. Послал матери 150, расплатился с долгами. Вечером пришел Игорь. Еще раньше я попросил Миколу удалиться куда-нибудь, дабы койка свободная была. Он не согласился, но вечером не пришел: удалился к своей лярве.
С Игорем бродили по городу и говорили о поэзии. Он заикнулся насчет Евтушенко. Я заинтересовался.
Обещал толкнуть стихи мои в “Могилевку”.
23 сент.
Евг. Евтушенко
Ты спрашивала шепотом:
А что потом?
А что потом?
Постель была расстелена,
И ты была растеряна.
А нынче ты по городу
Несешь красиво голову,
Надменность рыжей челочки
И каблуки иголочки.
В твоих глазах насмешливость.
И в них приказ -
не смешивать
Сейчас тебя с той самою,
Раздетою и слабою.
Но это - дело зряшное,
Ты для меня вчерашняя,
Растерянная, жалкая,
Как в лихорадке, жаркая.
А как себя поставишь ты,
И как считать заставишь ты,
Что там другая женщина
Лежала жалко, жертвенно
И спрашивала шепотом:
А что потом?
А что потом?
За точность не уверен, пишу по памяти. Недурно, черт побери?
9 октября.
Ночью дежурил по общежитию - с 12 до 8. Писал “Заметки пижона”. Вдруг подходит какой-то труп, садится рядом и говорит:
- Слушай, Ласков, твои стихи в “Зн” напечатаны не будут.
- Почему?
- Сам знаешь.
Я пожал плечами.
- Кто ты такой?
- Я член бюро литобъединения.
- Какая жалость!
Я спросил опять:
- Почему?
- Ты писал по-белорусски. Это халтура.
Доказывать ему я не стал. По-моему, писать на разных языках - это многогранность таланта.
Потом пришел Ялок и я ему читал “Заметки пижона” и “Гориллиаду”. Привел его в восхищение. Потом играли в шахматишки и картишки.
Спал до половины второго. Осталось у меня 16 р. Я дал Ялку 6 р., сам остался с десятью. Ничего. Пообедал. Вечером “Яики” грызли семирублевую сельдь.
12 окт.
Зашел к Костылеву. Он мне разъяснил, что Головкин (тот труп) был неправ. Дал мне присланные в Знамя стихи, дабы я ответил. Семь писем. И сказал принести стихи для радио. Я на воздусях.
Получил письма от Бегуна и от поклонницы. Очень примечательное письмо. Мы хохотали до коликов в животе. Я ответил примерно следующее:
“Дорогая Катя!
Получил ваше примечательное и неожиданное письмо. Сердечно благодарен за столь сердечный отзыв о моих стихах и моей собственной персоне.
В вашем письме есть некоторые неясности, ибо из него следует, что вы закончили среднюю школу и учитесь в 9 классе.
В моей жизни происходили разные замечательные события, как-то: поездки почти по всем городам Сов. Союза; наконец, я решил прекратить турне и обосноваться в БГУ. Это мне удалось. Приглашали меня в Лондон в Оксфордский университет, но я отказался, и остался в Белоруссии, где есть такие прекрасные девушки, как вы.
Пью редко, но с чувством, толком, расстановкой, уничтожая мои скромные средства.
Не пугает ли вас это?
Если нет, пришлите фото и более подробное письмо.
И, пожалуйста, не пишите стихов”.
Тут какая-то скотина переправила “не пишите” на “напишите”. Я так и забыл исправить.
Над моим письмом тоже хохотали.
19 окт.
Ура! Сообщили, что едем на картошку. Еще раз ура - и отправился в редакцию.
Видел снова Головкина - пишет туповатые стихи. Я его подбодрил, и он обрадовался.
Два стиха прошли моих, на радио.
После новый поэт, Алексей, говорил, что мои стихи лучше всех.
Вечером хлебнули с Ялком.
14 октября
Уехали наши. Я израсходовал на их рыла полкассеты. Потом с Валеркой К., он же “Буба”, он же “Крокодил”, решили выпить.
Взяли две бутылки фруктового (в 11 дня). Сидим, пьем. Входит Горилла и предлагает билет в цирк. Не отказываться же?
Выпили всё, пошли еще. Выпили. Крутили пластинки. Выпили еще одну. Итого - 5. Заснули. В 6 час. проснулись, распили шестую. Принесли еще одну - распили с Хабибуллиным. Потом 4 с Вилором. Итого - 11. Помню, как стояли за последними у двери магазина. В час кончили. Крутили пластинки и Валерка с Вилором танцевали. Глазнов взял веревку - связать. Я говорю:
- Ты того... Поосторожней.
- А ты что? Пьян?
- Я ответил:
- Я часто пьян бываю, но не сцался никогда.
Глазнов меня ударил. Я толкнул его, и он задрал ноги. Мы пошли провожать Валерку на вокзал.
Это были круги ада. Мы спотыкались, падали, особенно Валерий. У него разбились очки. Трижды цеплялась милиция - на вокзале и в сквере.
На вокзал Валерку не пустили. Только когда объявили посадку, мы его под руки провели через вокзал в вагон и уложили. Он упал в вагоне, о полку разбил лоб и заснул.
Пассажиры говорили:
- Вот товарищи...
15 окт.
Пропил 64 р. Ехать в д/д или нет! Черт его знает. Хотелось бы. Не пускает статья - надо править, и выступление по радио.
Весь день ходил как прибитый.
16 окт.
Не вынесла душа поэта! Договорился в редакции и купил билет. Вилора не дождался. Написал записку:
Скажу тебе без лишних слов:
Я уезжаю в Могилев.
Брейся, когда будешь колюч,
Носи всегда в кармане ключ,
Не так уж тяжело понять:
У нас тут есть чего содрать.
И лишь по глупости своей
Не приводи сюда блядей
Нагуливай цветущий вид.
Жму руку.
Химик и пиит.
И пальцы обвел карандашом. Печать!
Мишка передал письмо. Интересно, что там? Но не прочел. Писал в вагоне.
В детдом влез через окно.
17 окт.
Все удивлены. По мере сил объясню. Ходил к Леньке Ш. Обещал придти к нему еще, но так и не посмел, скотина! Он дома ногу побил.
Беседовал с новой директоршей. Хорошая женщина.
18 окт.
Ходил со всеми в кино. Передал письмо. К*** заалела, как маков цвет. Р. А. ушла с д. Н., так она была там и присматривала за детьми. Я должен был, наверное, их развлекать, но самому очень скучно было. Я так и знал, что в душе моей ничего не возникнет.
Приятно смотреть в красивые глазки, но что за ними?
19 окт.
С Игорем шатались по редакциям. По радио вел репортаж, а Игорь читал стихи. Пысин моих стихов не взял, труп! Игорь посоветовал принести напечатанные. Я переписал кое-какие. Завтра принесу. Д. Кеша и Р. А. опять куда-то ходили, и я опять с этими. Скука. Спросил, получила ли письмо. Вспыхнула, gourire etc. Pourquoi tu n’aspas repondu? - j’ai demande. - Просто мак. - А, - сказал я, - хорошо, что получила. Я думал, перехвачено.
В 7 час. 20 мин. начало трепологию Могилевское радио. Я хотел услышать свой голос, но, увы!
29 окт.
Зашел к Шам. Поболтали, карточки, стихи, поклонницы. Затем он предложил интересную идею: сходить в лес.
- Идет, - сказал я.
И мы пошли. В лесу очень хорошо, тем более с таким собеседником.
В “Зн” моей статьи нет. Пысина не было. На радио сказали зайти завтра!
Р. S. И. Ш. слышал репортаж.
21 окт.
Пысин труп, как бревно. Называет напечатанные стихи “недапрацаваными”. Ужасный тип. Иван Павлович опять занят. Девочки добыли мне “Полымя” в благодарность за вчерашнюю помощь в сочинении. Надо сказать, я издевался над ними.
Взял адрес Г. Для чего? Сам не понимаю. Может, когда и напишу, если решусь. Но вряд ли это будет. Слишком крепко любил я ее. Да и она для того чтобы размениваться теперь.
Пускай будет.
Брест
Пушкинская, 41
Спец. РУ № 26
гр. 11.
24 октября
Вечером смотрели телевизор и собрали участников живой газеты. Мне очень понравился энтузиазм, с которым дети взялись за это дело. Насовали еще материал, сделаю ли я его? Р. А. тоже довольна.
Да, приходил Климов Вася, искал учебников. Разумеется, ему не давали только обещаний.
Он приоделся, посерьезнел. Осуждает мои увлечения куревом и вином.
Фанатичен, но с трезвым рассудком.
Вечером с Мухамеджаном (он же Француз, Немец, Герман, Казак) собрались печатать карточки. Мы еще вчера расположились, но погас свет. Так вот, Герман устраивает, а я - на кухню.
Дежурила К. М. Ш. помогала или оберегала - ? Я расточал свои перлы перед Кл., дабы склонить ее к Мишке. С полчаса орудовал и, наконец, уговорил. Дело на мази; жду благодарности Мишкиной. Что будет?
Да, других устраивать я мастак. А свои дурацкие делишки...
Кл. удалилась, я болтал - о пустяках. Ах!
Р. А. дежурила; мы обшарили кладовую Л. П., взяли бумагу, учебники для Климова, кусок мыла
25 октября
В “Зн” стихи Головнина, Левина, еще кого-то. Меня гложут. Вечером настраивал телевизор, будь он проклят!
За ужином произошел замечательный диалог:
А. И. (Лих. Н.) Что ж ты не заботишься о госте [т.е. обо мне].
Л. Н. О нем К. позаботится.
А. И. Да, но ты рядом сидишь.
Л. Н. К., давай поменяемся местами!
Я. Не слушай девочку.
Л. Н. Ничего, она привыкла.
Что это? Неужто над ней издеваются? И по моей глупости. А, не все ли мне равно! Вчера она мне дала звучный эпитет - “болтун”.
Ходил к Ш., отнес карточки - лесные.
Несмотря на мороз, хожу без шапки. Да, мороз! Наши, наверное, на колесах. Мороз - и срок истек.
Жду телеграмму. - Как будто здесь плохо!
26 октября
Сказал Клаве, что будут передавать по радио мои стихи. И вот в семь часов они явились к Р. А.
Р. А. спрашивает:
- Зачем?
- Послушать! - ответила К. М.
Мы все были в настроении. Но, увы, скоты не передали моих стихов!
Произошел интересный разговор в их присутствии:
- Р. А. - Вот, Ласков, почему нельзя найти человека, в котором бы сочетались ум, сила, здоровье, красота, талант - словом все?
Я. То, что вы говорили - рост, здоровье, красота - может. И ум может. Но еще талант - трудно. Но бывает.
Д. Н. И притом, кому что нравится.
Р. А. Да, Ваня, вот Вл. красива?
Я. Очень.
Р. А. Ну вот, а я не считаю так.
Д. Н. Значит...
Я. Вы правы. Но насчет Вл. я готов спорить.
Зачем Р. А. при М. упоминала о Вл.? Но я не мог попрать память о... Эта безразлична мне.
В 12. 30 ночи напугал до смерти Елену Владимировну.
Я играл у Р. А. в рамс. Выиграл 50 к. Великолепно! Иду домой. Забыл, что дежурят по двое. Темно, как у негра в ... Сразу иду к окну Ср. группы. Залез. Толкнул внутреннюю раму - открылась, но не совсем, и держит внешнюю. Что делать? В форточку не залезешь, не перегнешься. Я толкнул сильно внутреннюю. Загремел стул. Влез и закрыл окно.
- Кто там?
Я тоже вздрогнул. Открыл дверь - Я.
27 октября
Ходил в радиокомитет.
На этой неделе. Когда?
Завхоз дал шапку.
Добили пленку. И проявили. Печатали. Были К. М. и Кл. Ударились в воспоминания. М., читал журнал, указала на фотокарточку. А я и забыл, что высылал!
28 октября
Близится срок моего возвращения? Правда, мне - ни открытки, ни письма. Поэтому я не тороплюсь.
Сегодня выспался всласть. Борис уже научился будить. Лежу. Слышу:
- Иван Антонович, пора!
- Борис Михайлович, - забормотал я, - мне хочется поспать.
- Ну ладно, сегодня простительно. Вчера поздно легли.
Сплю. В 10 ч. 10 м. приходит санитарка окуривать дустом. Шутят:
- Вот сейчас под этого парня подсыплем.
- Дайте хоть штаны одеть,- возразил я.
Отглянцевал карточки.
Федор Максимович просил у Л. П. пленку. Она сказала, что нет. Я потом доказал Ф-у М-у обратное. Он был очень зол на Л. П.
Вечером была репетиция. Потом я настроил телевизор. Я уже умею это делать.
Р. А. раздала “живую газету”. Будет обо мне память. Ведь я и о себе упомянул:
Редактор скрылся за лесами,
Но он сегодня вместе с нами.
Он жив и, видимо, здоров.
Его зовут Иван Ласков.
Зинаиде Ивановне и Р. А. понравились “карандашонки”.
29 октября
Р. А. получила письмо от Шк. Три листа жалоб. И есть не дают, и в баню не водят, тетрадей нет... Ужас. Я еле не прослезился.
Какого же дьявола они нам писали, что у них все хорошо? Или мы не товарищи? Люда Калинова лежит в больнице. Условились с Р. А. съездить завтра.
30 октября
Ездили к Люде. Накупили всякого дерьма - яблок, свежих и моченых, виноград и т. д. Надо сказать, я не жалел денег? Зачем? Она была рада. Просила приехать с фотоаппаратом. Может быть.
Ходили с Р. А. к В. А. Здесь я явил недюжинное мужество. Во дворе была привязана овчарка. Р. А. боялась: не съест ли она нас? Но я важно прошествовал мимо пса. “Булочки” дома не оказалось. Да, была “сестра владелицы дома” (матери мужа).
Р. А. получила от Ефимова скверное письмо. Кается в грехах совершенных. Что он там сбондил? Я его тревог и терзаний не понимаю. Подумаешь, не пустили домой. Дико, что он все-таки сбондил. Я от него не ожидал такой гадости. Характерно, он говорит, не украл, а взял.
Глупо!
Д. охладели и я тоже. Сегодня передавали мои стихи. Слушали я и дядя Кеша и где-то, очевидно, Шкляревский. А мне меньше ждать пришлось! Он раньше записался.
Р. А. объявила об этом в зале во время репетиции. Ю. И. пожала мне руку, а я не знал, куда деваться, когда девочки захлопали. Будь они неладны! Делали живую газету. А. П. сначала была настроена иронически и говорила, что у каждого стихотворения есть ритм и рифма и это разные вещи. Я бросил небрежно:
- Да, возможно.
Но когда по совету Р. А. я стал писать куплет о ней, дело изменилось. Сначала у меня получилось так:
Лирику писала, безусловно,
Пиотухович Антонина Петровна.
Чего б еще создать не мог
Внимательный и чуткий
педагог!
Благодарим ее и мы и вы
Почтительным поклоном головы.
Р. А. пришла в ужас, особенно насчет поклона головы (“она обидится”) Тогда я выбросил две последние строки и во второй сделал: “Наша милая Ант. Петровна”. А. П. была довольно-таки довольна. Но не заметила иронии.
Слава богу!
Играл у Р. А. в рамс. Проиграл 30 к. Превосходно!
Самусев просит выслать фотокарточки.
?
Вокруг газеты шум. Изверги подслушивали. В большой спальне девочек галдеж продолжался минут 15. Особенно буйствовала Никифоренко: “Там про меня два куплета!”
Р. А. Сказала: “Ты ошибаешься бездарь”. Ражков грозился побить девочек, которые выступали, и даже Таисия Александровна запротестовала: “Неправда, мы газету регулярно выписываем, раз в месяц!” Странно и обидно, что она носит любимое мною имя. Таиса... Как ты? Где ты? Что сейчас делаешь? Сколько я тебя обижал. Как раскаиваюсь!
Идя с Р. А., я говорил ей:
- Каждый мой приезд - это атомная бомба.
- Я хочу казать не то, - возразила она. - Разве это мое дело - живая газета? Ведь я воспитательница, и притом младшей группы.
Да, Р. А., вспомните, намного ли больше было успехов у вас? Впрочем, сейчас пионер. работа “бурлит”, “кишит”, “горит...”
Не все ли мне равно? Нет разве у меня других забот?
... Что-то мне перестала нравиться К. М.
2 ноября
Да, дневничок, два дня я в тебя не заглядывал. Да и сегодня не произошло ничего интересного - но по долгу службы запишу то, что было.
Вчера в киношку ходили. Случайно сидел с К. По-моему, Кл. Ш, специально толкала ее ко мне.
Да, дневничок, кто-то, видимо, уже чужой тебя читает. Иначе, зачем бы этим дурочкам (Янченко и т. п.) вспоминать Таису?
Ну что ж, буду беречь тебя.
Вчерашнее записал. А сегодня?
Сегодня приходил Василий Бадеев (как и вчера). Насилу затащил его в столовую, но Василий так и не притронулся к тушеной капусте, из гордости, наверное. Я организовал братство, мы избрали гроссмейстера (Василия) и устроили чайную оргию. Я говорил:
- Представьте, что мы в Лос-Анджелесе, в кафе первого сорта, и перед нами не презренный хлеб, а ананасы.
Они представили. А я вспоминал настоящие оргии, участником коих был сам. На Октябрьскую постараюсь угостить душу. (Хотя бы с Шаманским. Зайду к нему завтра. Сегодня из-за Василия я не пошел - он очень забавен).
У Василия много сдвигов. Вчера дядя Кеша сказал ему:
- Принеси воды, рассчитаемся.
- Я принесу, возразил Василий, - но без расчета.
Вместе с ним сегодня смотрели la repitition и подтягивали осипшими голосами:
Мы делу Ленина и Сталина верны...
А. П. назвала нас хулиганами, ибо надо петь:
Мы делу Ленина и партии верны...
Еще раньше я настроил телевизор. Уселись малыши. Вдруг пробирается Таисия Ал. и выключает. Я бросил вскользь:
- Да, выключать она научилась. Пусть бы лучше научилась настраивать.
... О, А. П. создала творение поистине неувядаемое! Ее монтаж можно демонстрировать еще, кроме прошедших пяти, двадцать лет. Особенно мне понравилось:
Летит советская ракета,
Вокруг огибая луну.
Слава советским ученым,
Слава народу-творцу!
Почему я только карикатуры пишу? Лучшее похвалить кого-нибудь. Ну, хотя бы Бориса Михайловича или ту же Маню. Или же Клаву. О, она сделает зря, если увлечется Борисовым!
Идя от Р. А., в 00 ч. 15 мин. 3 ноябр. совершил богоугодное дело: выломал зубец у забора. Пусть изнеженные задницы не касаются больше деревянных шипов. Остатки занес далеко. Попробовал залезть в детдом - куда там! Свистел, свистел, наконец, тетя Аня открыла. Она напугалась свиста. Прибрел откуда-то Никифоров, которого выгнали - кажется за растление несовершеннолетней. Он был, говорят, в трудколонии, и тетя Аня, глядя на его, спящего в вестибюле, со страхом слушала мой свист, думая, что это голос Никифорову с «воли».
3 ноября
Я пишу этот день 4, так как вчера мне показалось, что ничего интересного не было. Однако, “вспоминая прошлое старательно”, я пришел к выводу, что это не так.
По поводу Никифорова звонили в милицию. Но за ним никто не пришел. Он сотворил две гадости: во-первых, помочил во сне (он спал на диване в вестибюле) и увел с собою мальчика, Сашку Даниленко. Сашку этого искали воспитательницы, но это ничего не принесло. В “высших сферах” волнение. Что будет?
Вечером был отвратительный инцидент. На ужин была гречневая каша с самодельной колбасой (кололи свинью). Один из ребят (неважно, кто) сказал мне:
- Да, нам дали по огрызку, а сами делят. Огромный претолстый кусище. Директорша разрезает пополам, говорит: “этот кусочек я себе возьму, а этот можете вы, Юзефа Иосифовна”. Марья Ивановна заискивающе: “Там есть еще один, можно я возьму половину?” “Пожалуйста, пожалуйста!” - ответила З. И.
И неожиданно она встала передо мной с другой стороны. Гадко! В прочем, мне все равно. Что, мне много надо? Нет, все же не все равно! А детишки? И главное, на глазах у детей...
Я не приписываю себе лучших качеств Я такой, какой есть. Но так бы никогда не поступил.
Потом я убедился в справедливости слышанного. Дежурила Р. А. Она захотела есть. На кухне не было ничего. Но в кладовой с тетей Аней они нашли залежи этого блюда. Мне нагрузили тарелку: чего стеснятся, черт побери! - и поглощали. Вдруг из бани приходят Агр. Ал. и Л. П.; Л. П. посмотрела косым взглядом. Но я был предельно вежлив и говорил “С легким паром”, “спокойной ночи” - и по своей инициативе. Потом пришла Лиходольская. Началась трепология.
- Вот я парня завела!
Засранка!... qni a besoin a toi?...
- Ну, хватит есть, а то растолстел.
Р. А.: Не ешь кавдух. Не от такого ли Кандратович... того?
Я.: Нет, здесь нужен не такой. Тоска.
4 октября
Опять (четвертый день подряд) приходил Василий Бадеев. Ю. И. негодует: зачем он ходит? Я тоже не понимаю: зачем?
Правда он хочет помочь Р. А. Но я не оставался бы в д/д. Или - безумная мысль - он приходит потому, что я здесь? Могут ли у Василия быть чувства признательности, тяга к лучшему?
Ходил к Шаманскому. Договорился о празднике. Хочу крутануть шурум-бурум. К черту конфетки и прочь.! Соберем друзей.
У меня уже пересохло горло. Третью неделю не пить! Бедное животное!
У Гозмана завязался разговор о марксизме, государстве. Я бросил несколько своих убеждений, и какой-то труп провозгласил их анархией.
Что могут понимать мелкие еврейчики во всем этом! Куда ветер дует, туда и они клонятся. У меня уже сложились почти твердые позиции. И я верю: день придет! Какой? Я мог бы описать мои мечты, но к чему... Да, лучше о них не писать.
Шли мимо школы. Вспомнили вечер. Леня говорит:
- Ты еще речь произносил...
Я. А я и не помню. Но я всегда короткие речи говорил. Вдруг кто-то сзади протявкал:
- Ах, даже речи были?
Я оглянулся и увидел толстого еврея, который продолжал:
- По росту и речи.
Я не сдержался.
- Судя по вашему объему, можно подумать, что у вас были длинные речи.
Мы наговорили ему всяких дерзостей. Пошел он н!..
Еле затащил Василия ужинать. Поэтому мы после всех ели. М. К. дежурила. Она раньше взяла у меня пленку свою; я спросил:
- Напечатали?
Она не взглянула. Меня как кипятком ошпарило: вот уже до чего дошло!
Потом Василия я услал посмотреть, что в зале, подошел к ней.
- Ты что, уже не разговариваешь со мной?
Широкая улыбка.
Почему это?
- Я спросил, а ты не ответила.
Да.
Я вышел. На языке вертелась фраза:
- Любить меня не надо, но хотя бы соблюдать некоторые правила вежливости необходимо.
... Я вспоминаю...
Прошлым летом.
- Т., не мешай мне.
- А я тебе не мешаю.
Какой гордый взгляд, суровый и нервный смех... Обломки...
И из-за нее.
5-6 ноября
Играл в шахматишки, кои унес от Шаманского. Почти все выигрывал, и это надоело. Вообще гулял в ожидании 7.
Поймали Сашку Даниленко, в Бобруйске. Никифорова будут судить, а Сашку привели обратно. Я пытался поговорить с ним. Это очень неразговорчивый и туповатый парнишка.
Был опять у Шаманского, мы договорились на 9 час. 7 ноября. А потом дядя Кеша сказал:
- Ты пил Старку?
- Нет
- Так мы можем это сделать.
Мы сложились, и я купил Старку и селедку. В селедке меня обманули: подкинули рыбину, низкой цены. Черт с ними!
Мне кажется, что М. старается загладить свою вину.
7 ноября
Это день. До двух ночи печатали карточки - хорошо вышли; в 7. 30 проснулся. К девяти надо успеть к Леньке. Шел почти по пустому городу; кордоны не были еще выставлены, не видно было и традиционных грузовиков, загораживающих улицы.
Ленька только встал; пока он работал гантелями, я болтал. Потом мы причесывались, и я вылил на свою голову огромное количество одеколона, чтобы не торчали вихры. Оделись и пошли по городу.
- В часов 11, когда начнется демонстрация и никого не будет в магазинах, оборудуем.
Я вспомнил, что меня в 11 час. будут ждать у Р. А., но промолчал.
Мы пошли смотреть новый мост. С бугра открывался он и старый, обрушенный в Днепр. По новому мосту двигались люди и несли “хоругви” под гром “Варшавянки”.
- С кем это они бороться идут? - пробормотал я.
Л. отмачивал шутки более интересные. Потом нам надоело. Мы пошли к Леньке, а тут его сестра уже купила портвейн розовый (бутылка 800 мл), и мы сели за стол. Конечно, немного, но без всякой чопорности, идиотства. Ленька зовет свою мать “Шимой”.
На улице болтали с пьяным, бывшим матросом; он просил указать ему дорогу на вокзал. Почему-то его мешок оказывался на моих плечах. Мы хотели добавить, но в магазинах были чудовищные очереди. Поэтому я договорился придти к Шиме в часа четыре и побежал к Р. А.
Когда я постучался, сразу ответило голоса четыре. Я вошел. Были Бэла, Евгения Ивановна, Марья Леонтьевна. И давай меня ругать, приговаривать. Я снес все это, выпил штрафной и потом еще: Старка - хорошая вещь, крепче московской, но легче пьется.
В детдоме до половины четвертого играл в баскет, и даже забрасывал мячи. Волкова за что-то ударил зря. Но пора идти! Я оделся, вышел. Марат стал дразнить. Я за ним погнался, догнал и ударил о землю. Он заплакал. Я пошел прочь, к калитке, там Т. С. и М. фотографировались. Я для чего-то тоже стал корчить позы. Г. С. меня “сняла”.
- Ну, давай, Марья, снимемся?
- Ай!
- Не хочешь, не надо.
Я сел на скамейку. Подошла Кл.
Что-то толковали, я не слышал. В голове было целое стадо гусей. Надо сказать, что в этот раз я был тверд и язык не трепал ничего лишнего. Наоборот, я, кажется, был менее многословен, чем обычно.
- Вот, обиделся, - услышал я голос М.
Я и не думал обижаться, но вдруг почувствовал, что и в правду обижен! Как тогда, в столовой. Мелкие случаи, но они нравятся своей новизной. Странно, раньше я больше обижал, теперь сам обижаюсь! Времени думать, не было. Я достал “Родопи”, взял последнюю сигарету, закурил и далеко швырнул коробку, встал со скамейки и пошел к Шиме.
По дороге купил бутылку шампанского; Л. трезвенник, так что я ее почти всю выпил один.
К 6 ушел на вечер или сбор, как его переименовали. Когда стал рассказывать старый большевик о Ленине, я захотел спать страшно. Хорошо, что я сидел сзади, иначе видны были бы мои закрывающиеся и открывающиеся с усилием глаза. В конце концов, я все же заснул. Разбудили аплодисменты. Я вскочил и стал хлопать за троих. Потом концерт. Я побежал пить воду и не видел “Лявонихи”. Меня позвали читать стихи. Я смешил. Мне хлопали здорово.
В конце концов - живая газета. Все было отлично! Все смеялись, а потом скандировали. Рожков даже “перевоспитался”. Он сказал Р. А.:
- В следующий раз возьмите меня, а то девки засели и сочиняют про нас.
- А ты ж грозился перебить костыли?
- Извините, Р. А.
И стал угощать подарком.
Загремела музыка - танцы.
Петя говорит:
- Пойду, с Манькой потанцую. И осуществил свое намерение. Я зевнул пару раз, мне стало неинтересно, и я двинулся к дяде Кеше.
- У вас есть выпить?
Так сказал человек, появившийся на пороге его дома. Это был, конечно, я.
Мало-помалу тоска стала рассеиваться, и я забыл все. Пошел опять в зал. Танцы, слава богу, кончились. И начались игры.
Конечно, они меня интересовали не больше, чем ночной колпак премьер-министра Великобритании. Но М. сказала:
- Ты в почту будешь играть?
- А как же!
Кто-то подсунул мне номерок, я его заколол значком.
- Напишу, Маня тебе письмо, большое, - шутил я, - Только бумаги нет.
Она мне дала бумагу.
Я написал пару записок - Шаранкову Коле и Борису:
Борис! Живи богато,
Греби лопатой злато.
Будь здоров, болван!
С праздником!
Иван.
Больше никому я не писал. Мне подсовывали какие-то записки, я их рвал. Одна меня удивила:
“Ты почему ушел, когда начались танцы? Кера”.
Кера? Уж не Петя ли? Я подошел. Нет? Вот задача! Кто там интересуется?
Я подошел к М.
- Ты писала?
- Я.
Помолчав:
- Я хотела тебя научить танцевать, а ты ушел.
- Я вытаращил глаза:
- Менечка!
- Ну, чего смотришь?
Этого я не ожидал.
*
* *
Увидел Любу и Маню Ш. Я сначала осведомился, здоровался ли я с ними. Оказалось, да. Сам я не помнил. Затем завертелась пластинка; М. Ш. потащила меня. Мы танцевали и разговаривали.
Потом я их провожал, и две подружки тоже. Но она до калитки, а я - до колонки. Я не хотел пользоваться таким дурацким случаем.
Завтра надо серьезно поговорить. Прежде я предполагал так:
- Кто Борисов?
Ответ.
- Ну, хорошо, М., принеси-ка мне фотокарточку, а то я по ошибке отправил ее тебе: перепутал конверты, хотел матери послать.
Теперь не знаю; впрочем, это ерунда, важнее постараться для Мишки, хотя он и писал, что со мной ему скучно. Ну, погоди же пес! Не буду к тебе ездить. Но последнюю дань воздам.
Он ошибся, когда говорил, что Мане будет весело, когда я приеду. Он всегда ошибался
8 октября [ноября]
Ездили к шефам выступать. Перед этим Ант. Петровна сказала мне:
- Насчет вчерашней живой газеты... Конечно, содержание хорошее и своевременное (это о стихах!), но постановка никуда не годится. Когда за нее берется бездарный человек, ничего не выйдет. Вот следовало Юзефе Иосифовне поручить. Тут нужен человек с фантазией...
От нее зависело, поеду я или нет. А я хотел быть поближе к Мане. Поэтому я не стал спорить, но доложил после Р. А. Она возмутилась. Вот что она хотела сказать Ант. Петр.:
- Я считала вас талантом, а вы меня бездарью; но мы оба ошиблись.
- Зачем вы говорили это Ласкову? Или думали, что он не скажет мне? Или хотела, чтобы он сказал? Тогда честней сказать в глаза. Но ничего этого не было сказано: А. П. не явилась на концерт шефов. Слишком ощутительная разница! Зато Р. А. имела длительную беседу с Зинаидой Ивановной. Та сказала:
- Ей не стоит говорить, я сама с ней поговорю. Больше у нас не будет таких монтажей.
Значит, З. И. на нашей стороне.
М. хотела сегодня осуществить свое намерение - научить меня танцевать, но, увы, я почувствовал себя в глупом положении. Вообще, мы с ней были сегодня очень близки и взаимно вежливы.
Кончились три недели моего пребывания здесь. Завтра уезжаю. Придется дописать еще некоторые интересные факты. Когда был концерт, я сидел за Маней, какой-то болван, кажется, стал щипаться. Кто-то сказал, что это я.
- Я? До такой глупости я еще не дошел.
-А я даже и не думала, что это ты, - обернулась М.
- Молодец, - пробормотал я.
Пожалуй, она приписывает мне несуществующие качества, а именно - невинность и скромность. Я и опроверг это потом. Когда мы смотрели телевизор, я сидел рядом с ней и сначала даже осторожно обнял. Она говорила:
- Сиди же культурно.
9 октября ноября
Думал уехать в 4 часа, но все билеты были проданы на все рейсы. Об этом мне сказала Р. А. Я тряхнул головой:
- Ну что ж, поеду поездом.
А сам обрадовался: еще немного вместе, хотя немного.
И действительно, после обеда Кл. и М. вышивали почти в пустой группе. Но меня позвали играть в баскет. Несмотря на то, что я проиграл, я играл лучше прежнего и забросил, по крайней мере, половину мячей. Затем Лидия Евг. стала кричать на Колю Кух., чтобы он шел на экскурсию. Игра распалась, и я пошел в группу. У меня был не очень приличный вид, и девочки заулыбались.
Клава скоро ушла, остались Маня и Янченко. Я сел поближе, стали рассматривать календарь. Потом мы рассматривали этот же календарь уже вдвоем с М., и наши пальцы чуть ли не переплетались.
... Сначала я не понимал, почему они не пришли попрощаться? Потом я услышал что Лих. разыгрывает Маню. Вот оно что! Но все же мне было обидно. Я написал записку Клаве:
“Всем привет.
Клава, не забывай о том, что было поручено, и передай на словах или письменно”.
Ну что ж, всё:
Мы стали писать с Р. А. письма – Валерке и Вере. Кажется в ненужных изъявлениях братской любви. Не мечите бисера перед свиньями:
Било 12 часов.
И я сказал:
- Мне все-таки нужно попрощаться.
- Они спят.
- Ничего, разбудите.
- Кого?
Я сказал.
Настроение у меня было пасмурное. Я стал у перил, вертя в руках шапку. Шапка упала в низ. Вышла Р. А
- Ну, пойдем, - сказал я.
- Подожди.
Р. А. ушла.
Я еще забыл сказать, что вчера на кухне я сказал Мане, что мне больше нравится, когда она заплетает волосы в одну косу.
- Я знаю, почему.
А я, впрочем, и сам не знаю. Но сегодня она причесалась именно так.
Она вышла, едва накинув платье. Чтоб не было шума, не закрыла дверь.
- Я уже спала, – сказала она. Может, мы оба ждали изъявлений нежности, но только я заговорил, как мой голос стал разноситься по всем закоулкам, и она в ужасе приложила палец к губам.
- Тише!..
Мы пожали друг другу руки.
Р. А. сказала:
- Ну что так быстро?
При тете Ане я сказал:
- Я не люблю нежностей. А потом, когда мы с Р. А. шли во дворе:
- Между нами все уже было сказано раньше.
И то, и другое – ложь.
11 ноября
Вчера вечером пропил 50 р. Между прочим, я на грани чего-то страшного.
Что делать?
Самый лучший выход для меня – это академический отпуск. Но дадут ли его мне? И притом – не учиться – это значит не получать стипендию, могу быть вышвырнут из общежития и т. д.
Не ехать же домой!
Какой хороший друг – Коля! Мы ходили с ним ночью по городу и говорили о многом. Он все время говорил, что я смогу. Приводил примеры из своей жизни. Ночью мне снилось:
Прихожу к декану, говорю:
- Мне нужен академический отпуск.
- Декан говорит:
- Пожалуйста!
На самом же деле это будет гораздо сложнее. Гораздо.
Что сказала бы Маня, если бы узнала об этом? Я смотрел сегодня кино “Разные судьбы”. Нет, Маня не такая, но ведь в жизни всякое бывает. Вот что плохо.
17 ноября
Мало пишу – нет условий. Мои дела неплохи. Но – я в жестоком положении. Пора переводиться на журфак, но это, наверное, невозможно. Если нет, плюну на университет и отдамся литературе.
Кто советует, кто не советует. Петя Ремизов полностью за. А Морозов опять развел свои убеждения. Что он понимает! Разве учиться он на химфаке? Я не выдержал и сказал:
- Самую большую ошибку я совершил в прошлом году, когда послушался вас.
Если в прошлом году меня можно было провести, как щенка, то теперь – нет. Баста. Общественного мнения я не боюсь.
Да, Мишка-то хочет жениться. На черта тогда он давал мне писульки?
Вечером пришел Петя Р. и спорили о разных вещах.
КОНСПИРАЦИЯ - ПРЕЖДЕ ВСЕГО.
Писем от М нет. Ну, если!.. О, если б она знала, как мне трудно...
От Р. А. тоже нет известий. Странно. Может, хлопочет о справке, которая мне не нужна уже.
Поклонница тоже не пишет. Зато от Лени часто получаю письма. Он хоть не скрывает, как ему трудно. Сегодня выслал вторую полсотню.
Как-то не жаль мне денег.
18 ноября
Ходил к декану филфака Ларченко. Долго не решался зайти. Но зашел, решительно бросив папиросу в урну. Марченко был один.
Вот наш разговор.
- Я зашел к вам по важному делу...
- Ну, говорите.
- Я хочу перевестись на журналистское отделение вашего факультета.
- Гм... это трудно... А оттуда?
- С химфака.
- С химфака?.. О, это особенно трудно.
- А почему?
- Вам придется досдавать разбежку экзаменов – историю и белорусское изложение.
- Я сдам.
- Потом это вообще трудно и придется хлопотать через министерство высшего образования. И, кроме того, мы принимаем людей, имеющих опыт работы...
- У меня есть напечатанные вещи.
- О, тогда легче. Мы принимаем талантливых людей. Вы соберите все, что писали.
- Хорошо.
Как же собрать:
У Лабука взял последнюю статью. Просматривая корреспонденцию, нашел письмо от Мани. Долго не распечатывал: боялся и мешали. Потом начал разрывать и усмехнулся: по заклеенному она написала не вскрывать – чтоб кто-либо не распечатал. Как-то вселилась уверенность, что все хорошо.
Но тут зашел Ящук. Я отдал ему деньги за газету и с нетерпением ждал, пока уйдет. Закрыл комнату на ключ и развернул.
“Привет из Могилева!
Здравствуй Ваня!
Получив твое письмо, я очень удивилась, почему письмо пришло так быстро? Ведь, ты уехал день тому назад.
Живу я по-прежнему, правда, скучно.
Ты пишешь, что я подписала записку “Кера” и не знаешь, случайно это или нет? Да, я подписала эту записку, но эта не случайность. А вообще я думаю, что ты все понимаешь.
Пока до свидания. Ваня, я попрошу тебя, чтобы ты больше не писал, потому что могут всё узнать.
Маня.
Пишу 15/ХІ – 59 г.”
Что я должен понимать! Что она меня любит? Наверное, это так. Иначе, зачем бы ей скучать?
Я, несмотря на ее просьбу, все же написал ей. Описал мои теперешние треволнения и колебания. Если она ответит, значит, она настоящий друг. Ибо положение мое аховое.
Писал не на Р. А., а на детдом, и вот по какой причине. Если написать на Р. А., то она потом увидит, что переписка оборвалась. А так может подумать, что она длиться через другое лицо. Писать на детдом – риск. Я подписал: ЛОМТГКТП. Это значит: любая остановка минского трамвая главному кондуктору трамвайного парка. Здорово? Вечером опять пили, и здорово. С Бубой ходили за вокзал, причем я с необычайной легкостью перескакивал через заборы.
19 ноября
Не успел я умыться и записать события вчерашнего дня, как явился Буба. Мы стали толковать о вчерашнем, и выяснили интересные детали.
Буба думал вчера идти к своей женщине, но, увы, мы попали не туда. Мы шли, ругая всех боженят. Впереди шли какие-то две женщины сомнительного вида. Сначала они свернули в переулок, но, услышав наши вопли, остановились и подождали.
Я вежливо осведомился, где дом № 65. Они сказали, что тут 7-й или 8-й. Потом испарились. А уповали они, вероятно, на большее!
Мы побрели. Наконец. Б. сказал:
- Здесь.
Калитка была заперта. Я перешел через забор, стал искать калитку. Но Б. уже перелез.
Мы двинулись навстречу собачьему лаю. Вышел хозяин и объявил, что дом № 65 напротив. Мы опять перелезли через забор.
В доме напротив, живет Борис Ходанов, однокурсник Б. Он завел нас домой. Мы разделись. Я стал бренчать на пианино, но у меня ничего не получилось.
Буба успел порыгать; Борис подставил ему горшок. Вытирая пиджак, заметил:
- Жаль пиджак.
- Ничего, - возразил я, - он попадал и не в такие переделки.
Борис меня спросил:
- Зачем ты привел его?
Что я мог ответить!
Борис провел нас до моста, причем неотступно следовал милиционер, ожидая поживы. Но мы благополучно добрались домой, причем Б. опять рыгал. Мы с Кисой уложили его.
Вспоминая это, мы с Б. решили продолжить. Он купил “Смену”, которая сегодня же испортилась. Обед мы сделали шикарный. 2 бутылки польского пива, бутылку шампанского и всякой всячины.
Приходил Сергей и говорил, что меня призывает декан.
20 ноября.
Интересная вещь: если я переведусь, то мне стипендию не дадут, ибо шесть лет ее не дают.
Твердо решено: я ухожу.
Декан знает, что я пьянствую последние дни. Откуда?
Жестокий случай!
Получил письмо и фото от поклонницы. Сногсшибательно. Она очень жалеет меня и готова идти на все. Это ужасает меня больше всего. Бывают же дуры! Что ей писать? Нелепо.
Были на представлении Куни, человека с феноменальной памятью. Он подсчитывал чудовищные числа, едва взглянув на них. В антракте я написал записку:
Зрители следили за Куни.
Были все поражены они.
И невольно возникал вопрос:
Делалось ли это все в серьез?
Человек ли вы?
Группа зрителей.
Конечно, на мой вопрос он не ответил.
27 ноября
Целую неделю не записывал, а записать, есть что.
Было комсомольское собрание.
Я дал должный отпор.
Было много колебаний, но, наконец, я твердо решил: не переводится и не учиться, а летом поступать в Литературный.
Был разбор моих стихов в “Знамени юности”. Много шумели, но все же один стих будет напечатан.
Будут стихи в “Во славу Родины”.
Жизнь идет!
Закончил Гориллиаду. Горилла ужасно разозлился, чуть до драки не дошло. Буба ходил с ножом в кармане. Коля тоже был наготове. Но я воцарил мир, разорвав поэму. Горилла трус. Мы подозреваем, что донос о пьянке – его рук дело.
Получил письма от Валерия и Шк. Вере ответил. Валерке – еще нет. Со временем отвечу.
Нету писем от Мани. Что там такое? Неужто после ночного того объяснения в любви она замолчала? Прочь сомнения! Если еще дня три не будет письма, напишу еще:
Ехать туда не хочу.
Да, Маня не пишет, зато поклонница прислала четвертое, не ожидая ответа. Просит устроить на работу – как будто это в моих силах – не имея паспорта.
Что ж, звать ее сюда лобарать?
В какое нелепое положение попал я!
Почему Р. А. не пишет?
О, эти женщины! Я правильно делал, что не писал ей. Ибо она не отвечает.
27-е... Через месяц день рождения Т. Надо что-то придумать. А зачем?
14 декабря.
Опять заглох дневник. А ведь я сейчас переживаю интересное время.
Беседовал с деканом. Он очень хорошо отнесся и велел подавать прошение ректору.
Но стипендии не дал, а что будет дальше? По радио зарезали, “Во славу родины” тоже. Чудовищно! Дописал “Заметки пижона”. Занес Виталию Кост. Что он скажет? Я чувствую, что поэма мне удалась, хотя она и не органична моему творчеству. Она какая-то чужая мне.
Я сделал большую ошибку, что написал Мане. Меня очень беспокоило бы то, что она не пишет, если б это было раньше. Но теперь – все ерунда. И я не пишу лирических стихов.
Она может не отвечать “просто так”.
Хороший парень Виталий. По просьбе Вилара читал доклад о современной поэзии. На третьем курсе все восприняли с большим интересом и спорили о стихах. А на нашем – как чурбаны!
Какие тупицы
Наши девицы!
Сейчас видно, кто друг и кто нет. Чтобы выручить меня, Вилар сдал книги в букинистический магазин. Это друг...
А остальные не верят в меня и втайне считают меня бездарью, хотя и не говорят вслух.
16 декабря
Вчера был казусный случай. Во-первых, пришел Декан Иванович с Беляевым (день стипендии, надо же посмотреть, не пьют ли студенты) и услышал, как я свистел на коридоре. Дал нахлобучку.
У Валерки от стипендии осталось 50 монгольских тугриков; он сказал:
- Все равно я на них не проживу.
- Так не пройтись ли нам?
Пошел я одеваться, а тут декан зашел. Долго беседовали. Между прочим, он спросил:
- Тут пьют?
Я рассеял его сомнения.
Он сказал, что Максименков считал меня лучшим студентом.
Вот дела-то!
Только выскочил он, как мы с Валеркой отправились в кафе-кабак. По дороге взяли бутылку сидра и бутылку вина, а также 250 грамм буженины. Зашли в кабак. Как всегда выпили, закурили. Настроение было хорошее. Валерка отломал листок от фикуса и спрятал его (“Потом унесу”). Он утверждал, что это пальмовая ветвь.
Вдруг входят мальчики.
- Здесь нельзя курить.
Кто-то назвал меня на “ты”. Я обозлился и что-то говорил тоже. Валерка отрекомендовал меня как гордость белорусской литературы. В штаб нас не вели, мы шли сами. По дороге я обозвал кого-то болваном, а штаб - богадельней.
Преподаватель какой-то (они из мед.) читал мне лекцию, а я читал стихи.
У меня забрали удостоверение “Знамени юности”.
Мы пошли жаловаться в центральный штаб. Там меня сфотографировали.
И, в конце концов, попали в Дом Правительства, в лапы к милиции. Я чуть не устроил маленькую драчку. Потом хныкал над царапиной. В общем, там - ничего страшного.
Я сегодня бродил в штаб. Документы отправили, но я написал стих. и посвятил Церановичу, после чего он обещал мне поддержку.
... Ялок сегодня штурмовал Джомолунгму. Это была гора песку.
Приз – двадцать пять тугриков.
Четыре раза скатился, в пятый забрался чудом.
17 дек.
Получил стипендию, а с общагой – загвоздка.
Ночью ходили с Ялком осматривать Джомолунгму.
В п’яном виде звонили генералу Кирсанову, но его спас автомат.
3-00-47.
Письмо в редакцию:
Прошу редакцию, Знамени юности, опубликовать мое стихотворение в следующим номере вашей газеты. Так, как я хочу выразить, свое сочувствие, всем, борющимся за мир и дружбу на земле:
Хоревич Григорий Михайлов.
22 декабря
Самый короткий день года. Несмотря на это, он был очень насыщен событиями.
Сегодня я дописывал письма. Из тысячи тонн словесной руды я извлек только одно стихотворение, которое можно отдать для печати, да и то с поправками. Янченко, из Бобруйского района. Остальные – бездарь. Встречались ракеты, ледоколы (атомные), знамена и т. д. Один подлец (письмо его я записал) назвал Хрущева гением. Другой упивался видом атомного корабля, плывущего в межпланетной дали над льдами:
“Уверенно летать в межпланетной дали, -
С атомным кораблем – богатыри над льдами!”
Эта каналья живет в Гуте (адрес поклонницы) и работает бухгалтером.
Всё дрянь!
Пришел Ящук и сказал, что в три часа меня ждет декан. Я пошел. С деканом мы беседовали недолго, он сказал, что мое ходатайство об исключении удовлетворено, но общежития не дали.
Всё!
Комсомольское собрание. Ванда, Пинузо и даже Лабецкий Вовочка (скотина!) требовали исключения из комсомола. Да и остальные скоты. Много их было! Они знали, что я презираю их. В конце концов я сказал:
- Я доволен, что хоть одно собрание у вас так бурно шло. На других вы сидели как бараны.
Ограничились строгим выговором и его занесением в личное дело.
Обещал Людмиле Ильиничне не пить, но – надо было замочить помилование.
Из дому прислали сала.
Ходили в кино “Папа, мама, моя жена и я”.
4 января 1960. г.
(утро)
Еще было факультативное бюро.
Приговор оставили в силе.
Сейчас я в д/д. Зачем приехал, сам не понимаю.
9 января
27 декабря я уехал из Минска, а сегодня приехал. И так, в Могилеве был 4 + 8 = 12 дней.
Что же я вынес?
Ничего для души. Пожалуй, мне не стоило ехать. Вечно приходилось играть фальшивую роль студента химфака. Я говорил, что экзамен у меня 10-го. Так оно и было бы если б...
Впрочем, теперь поздно сожалеть. Ни мама, ни Леня еще не знают. Зачем это им? Одни огорчения. Кроме того, я не сделал никакого преступления, и камня на сердце нет.
В д/д тоже не знает никто кроме Р. Толика, которому я рассказал в порыве откровенности. Впрочем, чтобы подготовить общее мнение, я говорил, что попал в штаб, что собираюсь в Литературный. В письме Шк. В. я писал об этом. Шк. сообщила Бегунову Коле. Б. К. написал Р. А. Письмо перехватили и прочли. Юзефа И. брякнула осуждающе что-то: “Пусть даже на тройки, но надо учиться в университете”.
Недалекий человек. Слово заслоняет от нее все.
Итак, замкнулся треугольник: Минск – Караганда – Могилев.
Тем письмом я, очевидно, очень поколебал доверие К. М. ко мне. Во всяком случае, она что-то не то.
Я как то спросил:
- Что ты думаешь обо мне?
Она ответила:
- Ничего.
Я сделал вид, что очень огорчился.
“Эх, снег”!
Писал много, написал 13 стихов.
Нет, все же полезно быть иногда там.
К. Б. написал, что А. Т. попала в какую-то дурацкую компанию, напилась и дело дошло до -. Т. прислала Р. А. письмо на шести листах, в котором все отрицает. Наверное, все же ей писала не без оснований...
Еще одно неприятное известие. Таиса сломала ногу... угодило же черт побери! Это я узнал только вчера ночью от Р. А. Какая жалость! Как она там?
Я видел у Дуси ее фото. Она стала еще красивее. Белая пушистая шапочка очень идет к ее черным волосам. Как я не догадался попросить карточку?
А здесь, в Минске, 1 января в Зн. юности напечатали мою пародию на Головкина. И обо мне пару строк:
“Раздался задорный мальчишеский тенорок, самого начинающегося:
- Вот послушайте, что я о себе написал:
Ты гора-гора Медведь
Научи меня смотреть
Дальше носа своего,
Выше роста моего.”
Конечно, это шутка: вижу я далеко и научился этому сам... Пожалуй, ни у кого из наших нет такого видения будущего – хотя бы в стихах...
Интересно, кто это написал?
А в газете “Беларускі універсітет” вот такая штука:
Идут дед Мороз и Данила Шило.
“І толькі скончыў гаворку, як увагу нашых спадарожнікаў прыцягнуў якісьці шум. Ля ўваходу ў біякорпус ад дружыннікаў вырываўся нейкі хлапчук і лямантаваў на ўсю вуліцу, што ён – гонар беларускай літаратуры, а таму п’е і будзе піць.
- Хто такі? – спыніў Данілу Мароз.
- Ат, Іван Ласкоў, пакуль яшчэ студэнт хімфака, выкідвае чарговае каленца.
- Чаму “пакуль яшчэ”?
- А таму, што якосьці каленца павінна быць апошнім”.
Интересно сопоставить.
Гремим, гремим!..
Р. А. получила новую квартиру.
Адрес:
Первомайская, 64 кв. 1.
9 января
(вечер)
Итак, сегодня я приехал в Минск с восьмью рублями в кармане. Один карбованец на троллейбус, пять – на обед. Итак, к 4 часам у меня осталось 2 рубля 35 коп. Поэтому смешны были притязания Бубы на кино.
В 6 час. вечера я вышел прогуляться и увидел в ящике для писем извещение о том, что на почту пришло письмо на мое имя стоимостью в один рубль. Явиться “До востр.”
Я был ужасно заинтригован и строил красивые предположения.
Увы, письмо оказалось доплатным и притом от поклонницы. Почти 50% моего капитала ухнули. Письмо дурацкое – почему не пишешь, ты подлец и т. п. “Ты после этого не комсомолец. А я думала, что знашла настоящего друга”.
Поразительное идиотство! Напишу-ка ей, что исключен из университета и из комсомола. Это сразу ее оттолкнет. Ну, ее...
Осталось у меня 1 рупь 35 копеек. Ужасно хочется курить. Но – нечего. Захожу в магазин “Табаки”. На “Север” не хватает, да и спичек нет. “Памир” я ненавижу. Обратил я свой взор на “Махорочные”. Вдруг какой-то хрен попросил “Прибой”. О! Вот это дело!
Когда ко мне обратились, я важно проговорил:
- Пачку “Прибою”.
Отсчитал рупь с двугривенным и еще 15 коп. осталось. Подхожу к автомату, бросил гривенник, нет спичек! О, дьявольщина!
Зашел к Морозову. Когда уходил, попросил спичек:
- Знаете, нехватило 5-и копеек.
Заметил ли он эту фразу? Понял ли ее?
В обоих карманах – пусто.
16 января
Итак, вчера братишки получали стипендию, а я остался на бобах. Впрочем, стипендия мне назначена, но бабы заартачились. Надо как-то пробивать брешь в их тупых головах.
Сижу я вечером и тачаю стихи, Женя пилит лобзиком, Слава что-то читает. Вдруг – стук в дверь.
- Войдите! – крикнул я.
Открывается дверь.
- Здесь Ласков живет?
- Здесь.
Оглядываюсь – Вячеслав Николаевич! Мы вышли с ним и долго шли, беседуя.
Итак, он был у декана и беседовал обо мне. Что из этого? А то, что Иван Григорьевич согласен помочь мне перевестись на І курс журфака.
Да... Пережить тяжелую пору...
Мне это не очень обрадовало, но иначе меня выселят из общежития и, кроме того, пришла повестка в военкомат.
Торопиться не стоит, у меня другие дела.
Сегодня ездил к Костылеву, его не было. В 126–й мне сообщили, что спрашивала меня какая-то девица.
Бог мой, уж не поклонница ли?
Ужас! С моим характером! Побегу в библиотеку.
Вечер.
Какое гнусное предательство! Она здесь!!! Что делать? Впрочем, напишу после.
17 января.
Вчерашняя запись оборвалась на полуслове. Через несколько минут ворвался Буба и завопил: сейчас! Открывается дверь и входит – она.
Итак, мой страх сменился любопытством. Я боялся, что она будет ростом с Гориллу. Оказалось – средненького.
Я мог бы еще много написать, как я дрожал, когда с ребятами бродил по городу (ее девчонки увели в кино, причем у Бубы спрашивали:
- Это к тебе Маруська приехала?
Он ответил – Нет.)
Она гораздо красивее, чем на фотокарточке. Там она как-то подняла голову. Я бы ее фотографировал чуть сверху.
Черные волосы, мой идеал. Черные брови – стрелочки. На руках царапины (работа).
Я произнес что-то невразумительное – что, мол, не таким представляла меня и т. д. Разговор не клеился. Ребят наших выселили вон. Были мы вчетвером.
Откровенно говоря, она мне не очень понравилась сначала. Но я обрел спокойствие духа. Вдруг Буба сказал:
- Ну, наша гостья проголодалась? А тут есть колбаски кусок.
И вытаскивает.
- А здесь хлеб, – вытащил я.
- А здесь винцо, – произнес Коля Мёдов (будем его так именовать).
Я молча поставил стакан. Буба бросил пакетик конфет.
Итак, все готово!
Первая доза – Кате. Она долго отнекивалась, но –
Затем выпил я и вытер губы, не закусывая. Было у нас две бутылки; я пил не закусывая. Катя вообще не пила.
Мало-помалу – странная вещь! – Она стала привлекательной:
Мы дважды посылали Мёдова за пивом и оба раза он притаскивал по пять бутылей.
Когда Коля пошел первый раз, я вызвал Бубу в коридор и сказал:
- У меня два вопроса: во-первых, что если она захочет в туалет? Во-вторых: где мы ее положим?
Первый вопрос разрешился сам собой. Она прекрасно приспособилась на запах. На второй Буба ответил:
- У тебя конечно! Сильно боюсь я, что твоему целомудрию будет капут.
- Ну, нет, - возразил я.
В пять мы уложили ее на кровать Миколы и побрели погулять. Ключ я захватил с собой.
Я был все же сильно пьян. Это обнаружилось утром. Каким-то образом мы разошлись, и я пришел в общагу первым.
Открыл дверь. Зажег свет.
Во мне боролись противоречивые чувства. Но победила стыдливость. К тому же во сне она показалась мне не очень аппетитной.
Раздавался молодецкий храп.
Я лег спать.
С утра сварганил ей порубать. Но она почти ничего не ела.
Мы потом пытались препоручить ее девчонкам, но она сбежала от них. Когда девчата забрали ее, я выскочил из общежития и колесил по городу.
Я пытался достать билеты в кино, но всюду были гигантские очереди. Я был даже в Мире. Рука судьбы. Воскресенье.
Вернувшись, я говорил:
- Голова болела. Я сделал три круга в переохлажденном трамвае.
Маленькая выдумка, чтобы блеснуть остроумием!
Она – загадка природы. Говорит очень мало, почти ничего. Если начинаешь обнимать, вопит: - Отстань и проч.
Очевидно, я ей не понравился. Как сильно задевает это самолюбие человека!
Ребята говорят всякие пошлости, и я тоже. Особенно усердствовал Куликов.
Загадка! Молчит, как Бэла у Печорина. Черт подери!
Каких трудов стоило вытащить ее из общежития, чтобы пообедать! Наконец, помог Горилла. Он говорил вразумительно и грубо. Мои нежности на этом фоне – пустая болтовня.
Предлагал сходить в кино. Не хочет.
Предлагал прогуляться по Минску. Не хочет.
Чего же она хочет?!
Гнусный Буба поволок ее вместо столовой в кафе-автомат. Я думал поразить ее чистотой и вежливостью официантов, а он показал кабак. Пока я ел, они исчезли.
Ну что ж! Где их разыщешь? Как я узнал потом, он довел ее только до троллейбусной остановки, а когда подошел троллейбус, она убежала.
А я бродил по городу, заглядывал в магазины и, в конце концов, купил в книжном “За далью – даль” Твардовского. Там же встретил Евгения Крупеньку. Он меня узнал, а я его и не помнил. Немножко побеседовали.
Когда пришел домой, она уже сидела в нашей комнате. И опять такие же штуки. Когда остаемся наедине, и я пытаюсь с ней говорить, забивается в угол, читает, закрываясь книжкой.
Какая-то ерунда.
Вечер. Наши девчата и ребята устроили пирушку. Под конец и я вошел. Мне налили вина, я поморщился и выпил.
- Девчата делали прозрачные намеки, а Сушко так и сказала:
- Чего ты не со своей красоткой?
Ночь. Пишу дневник. Она, наконец, улеглась (1-й час). Входит Коля Мёдов, приволакивает Рябцева. Начинается спор, в котором Ряб. обвиняет нас во всех смертных грехах.
18 янв.
Молчит, ничего не ест, как ни уговаривай.
Я побывал у декана (пока ничего нет), в редакции. Сортировал письма. Вошла Женя Степ.
- Кто ты теперь?
- Ну, видите: чернорабочий от поэзии.
- Что делаешь?
- Перехожу на журфак.
- Эх, ты, а столько хвалил химию!
Я пожал плечами и вспомнил, как И. Г. мне сегодня говорил:
- А на химфаке вы не думаете остаться?
Я покачал головой.
Прочитал ребятам в редакции стих. В нашем литобъединении были Касперович, Шугалей, Виталий. Обо всех этих хорошо написано. Смеялись и, очевидно, в шутку предложили напечатать и приколоть то на стене.
Ожидается обсуждение “Заметок пижона” в узком кругу.
Когда пришел из столовой, она была в 126-й и готовилась к отъезду. Поезд уходит где-то в восемь часов. Сыпались пошлые шутки, она улыбалась, глупышка.
Шутили вроде:
- Ты хочешь с Колей Медовым поспать?
- Мне все равно, - отвечала она.
В восьмом часу пошла на вокзал – я, Коля и она. Когда дошли, я сказал:
- А, может, не поедешь сегодня?
На том и решили. Коля побрел на консультацию, а мы пошли по городу.
У меня были билеты в кино на самый последний сеанс. Поэтому необходимо было заполнить чем-то пустоту во времени от 8 до 20-40. Я решил отвести ее к Пете Ремезову – обогреться, да старуха Пети и покормила бы ее. Да только я заикнулся, она повернулась спиной.
Черт побери! Что ж, домой. Дома опять хамские шутки, дикая дребедень.
10. 10. Мы с Бубой идем в кино.
1 час 20 мин. Приходим. Ее нигде нет. 126-я замкнута.
Мерзавцы!!!
Я пришел в бешенство.
Буба говорит:
- Так плохо знаешь людишек.
- Подлые вы люди, – чуть не кричал я.
На кой черт мне эти друзья по бутылке? В этом мире нет настоящих друзей.
Буба морально опустошен, это – получеловек.
Коля – почти мещанин.
Прочь, прочь от них!
. .
Но чем это закончится?
Все это словно сценки из романов. Но в книгах так не бывает.
Что же, эти люди – нелюди. Где же настоящие. Может, и я такой?
Нет, я не такой! Нет! Нет! Прочь.
Если бы погибал человек, я не раздумывая, бросился бы спасать его. В воду, в огонь, куда угодно! У меня большое воображение, и я представлял все это. В мыслях содрогался, но делал благородно.
Если б меня поджаривали на сковороде, я бы не выдал товарищей.
. .
8 февраля
Вроде бы тогда ничего ужасного не случилось. Но кто знает? С Бубой и Колей я держался холодно и, возможно, зря.
Зачем я обещал ей устроить на работу? Все равно ведь мизинцем не пошевелю. Впрочем, этот эпизод уже закончен, и думаю, что не повториться. Только поясок в кармане иногда напоминает. Боря К. не раз спрашивал. Я отвечал:
- Узнаешь когда-нибудь.
22-го я был уже в детдоме. Ехали в одном автобусе с Надей Ермоченко. По дороге разговорился с каким-то старшим лейтенантом, и в Белыничах он поставил мне стакан портвейна.
Видно, я был сильно истощен, т. к. в голове у меня поплыл туман.
Я думал ехать домой, но помешала нехватка денег. Поэтому я остался здесь, в детдоме.
Программа исчерпана: был на катке раз 8 и в Печерске на лыжах два раза. Приезжал Василий Сильваньков.
Наконец я получил свою медаль.
Манечка хороша.
Сегодня уезжаю.
13 февраля
Давай-ка постараемся описать всё более подробно.
Итак, приезжал Васька Сильваньков. За обедом мне сообщили эту приятную новость. Я хотел выскочить и броситься ему навстречу, но сдержался, лишь сказал кому-то:
- Приготовьте обед ему.
Коля К. стал стараться, поставил вазочку с салфетками (в наши годы такой роскоши не было в помине). Все было готово. Но торжественность момента была нарушена мной самим. Кто-то поставил тарелки на стол, я стал поправлять их и облил себе штаны остатками супа. В это время и вошел Вася. Кое-как вытираясь, я подал ему мокрую руку.
Мы уселись за одним столом. Вошла Лиходольская с перекрашенными волосами. Вася подозрительно посмотрел:
- Кто это?
- Не узнаешь? Лиходольская!
- Да ну? Конец света!
Потом мы с ним жили хорошо. У меня не было денег, и я курил его папиросы.
Дальше - с медалью. На вечере встречи (я хорошо выступил, мне ужасно аплодировали) мне сказал Петр Адамыч:
- Ласков, вы получили медаль?
- Нет.
- А мы отдали ее в детдом. У нас расписка есть.
У меня потемнело в глазах. Канальи! И ничего не говорили!
Я сказал об этом Р. А. Мы возгорелись желанием, стать сильнее. Но потом оказалось, что П. А. перепутал, и медаль никто не получал. Я получил ее в школе 4-го...
Манечка! Несколько раз мы были с ней на катке. Однажды я говорил:
- Я не мог бы ходить на каток и в Минске. У моего друга (В. А.) есть девочка, а у нее коньки 36-го размера.
- Не девочка, а девушка, - улыбнулась она.
- У нас так принято называть.
Я обнял ее за плечи.
- Девушка...
- А я девочка, - опять та же лукавая улыбка.
- Девочка ты моя, – прошептал я...
Мы с ней катались. Однажды было очень тепло. Я был без шапки и без перчаток. Она тоже сняла перчатки (“жарко” – объяснила Клаве...).
Что может быть прекрасней, чем вот это пожатие рук!
У телевизора сидели, тесно прижавшись друг к другу. В конце концов я захандрил и стал намекать на Барсова (Б. В.).
Уехал, не прощаясь с ней. Передал ей лишь стихотворение “Маня”.
Здесь написал письмо – опять о тех же подозрениях, на этот раз уже в открытую. Стоило ли это делать? Разве не сама она писала: “Ты всё понимаешь”?
В Минске опять окунулся в дикую атмосферу. Неделю не ходил на занятия, думал уехать в Караганду. Но мне назначили стипендию, и неудобно не учиться. Начну с понедельника. Пора нагонять.
За каникулы написал кучу стихов. Березкин меня обласкал, называет “старик Иван” и находит в моих стихах великолепные строки. Он чувствует, что я талантливее, чем он предполагал ранее... Теперь – новый стиль, мечты о поэзии, стихотворных симфониях. Но стихов Б. еще не взял.
Буду готовить сборник и подавать стихи в литературный институт. О Кате ни слуху, ни духу, не к ночи будь помянута.
В редакции “Знамени юности” встретил Левина и Касперовича. Володя долго вглядывался в меня, наконец, изрёк:
- Ты похудел сильно...
Впрочем, сам я не чувствую никакого упадка сил.
25 февраля
Я в Москве.
Уехал в Москву 23. Денег занял. Вилор дал рекомендательное письмо к родным. Люди прекрасные.
16 марта
Время идет, и некогда нам оглянуться назад... На улицах лужи, воробьи чирикают – словом, весна...
А я бы уже мог пасть низко, если бы не был и так низок. Из университета исключен. Из общежития не выгнан, но на-днях... наши переселяются, и тогда...
Вспоминаю Москву. Она, как город, произвела на меня довольно жалкое впечатление – я ожидал большего. Особенно Кремль. Но когда я оказался на Красной, вдруг почувствовал себя строже и суровее.
Жил я у прекрасных людей, с литературным ничего не получается - нет стажа... В “Смене” взяли два стихотворения.
Познакомился с Валентином Перестовым. Чудесный человек и поэт. Мог бы познакомится и с Фёдоровым, но не нашел его. Всё это устроила Валя, Александра Ивановна, чудесная женщина... Однажды ночью мы долго беседовали о её жизни, о планах на будущее.
Здесь Березкин хотел оставить меня на химфаке, но не довел дело до конца...
Хорошо, что хоть стихи взял. Три стихотворения. Когда напечатает - бог весть.
. .
Мрак.
29 марта
26 марта, в субботу, выступали по телевизору со стихами. Я читал “Гору-Медведь” и “Минутку”, заблаговременно, в понедельник, написал Р. А. письмо, в котором сообщил, что взял академический отпуск и ищу лёгкую работу. Там же, в конце письма написал о предстоящем выступлении и шутливом тоном приказал собрать у телевизора весь детдом. Интересно, что там произошло? Дрогнуло ли сердце Мани? Сейчас я только изредка чувствую тоску о ней. Голодная жизнь, борьба за существование – все это раздавит любую любовь, тем более одностороннюю и притом такую, что предмет любви искусственно удален на 200 км.
Одновременно написал письмо Балиншеру, директору Дома пионеров с претензией на место Шкляревского. В Могилеве я хотел бы быть, но не в детдоме.
... Итак, выступаем. Я прочитал очень бодро, подмигивал в аппарат и широко улыбался. Очки (новые) не снял, дабы могли там убедиться, что очки я сменил.
Пока мы читали, звукооператор записал наши голоса на пленку. Наш идейный вождь Борис Иванович сказал, что я мог бы работать директором, тем более что я знаю белорусский язык.
Вот если бы!
Я наговорил Б. И. о своём бедственном положении, и он внял, кажется, так как сказал звукооператору, чтобы он не стирал пленку дня три: он хочет, видимо, дать послушать высшему начальству.
Кстати, Б. И. знает о моих подвигах. Видимо, ему кто-то наболтал с целью исключить меня из списков выступающих. Но – на земле есть люди.
Завтра должна выйти Литстраница; там – моё стихотворение “Сверстнику”. А Левин не зевает: сегодня дал два стихотворения, довольно дрянные... Одно из них я слышал от него раньше, второе, видимо, состряпано наспех. Ну, да бог с ним! Ведь он теперь - идейный вождь...
И еще одно. Наконец, я отомщу Волкодаеву – за все его грехи. Он выпустил дрянной сборник “Зелёная пристань”; я написал разгромную статью и от нёс в ЛіМ. Сказали пойдёт.
Эта статья его доконает...
31 марта
Вчера смотрел у Морозова по телевизору фильм “Героическая симфония”. Это о Людвиге ван Бетховене. Сам по себе фильм слабый, но он натолкнул меня на мрачные мысли. Вот так можно и погибнуть, не написав чего-то вечного. Можно ослепнуть, потерять руки, даже умереть. Что останется от меня? Бетховен нашел в себе мужество продолжать. Но смогу ли я написать свою Дорожную симфонию?
Надо работать, работать упорно, самоотверженно. Вечером я заговорил об этом. Я сказал:
- В чём героизм? Я считаю его высшим проявлением мужества таланта – слепой художник, глухой музыкант, безрукий поэт – что может быть величественнее?
Тут Ялок испортил настроение:
- Высшее мужество в том, чтобы делать детей, не имея члена.
Я ругался со своими лучшими друзьями.
В чем смысл жизни? Те, кто живут за счёт труда других, видят его в труде на благо общества. Им это выгодно. Они даже всячески пропагандируют этот тезис.
12 апреля
Вот как время идёт! Уже середина апреля. А скоро и май, июнь и всякое лето. А там, быть может, махну в путешествие и побуду в детдоме.
Была Р. А. Она приехала 7-го, чтобы записаться на очередь на радиоактивный код. Взяла Ленку (надо ж было додуматься!) Ей пришлось быть тут два дня и ночевать у Шурки Гродникова (то-бишь Алика).
Мы с Шуркой провожали её 9; Шурка заговорил, и я не успел ничего сказать. Поезд тронулся. Мы соскочили на ходу.
Р. А. мною интересовалась мало – у ней своя забота. Тем лучше.
14 апреля
Закончил оперетту Брип-рип. Конечно, света она нигде не увидит. Пора приняться за дело.
30 января 1961 г.
Жизнь так многообразна и заманчива, что как бы трудно не жилось, какие бы разочарования и беды не выпадали на нашу долю, жить все равно хочется... И, конечно, жить хорошо. Не тем материальным, мещанским благополучием, а настоящей жизнью, полой труда и волнений. Когда сытно ешь, пропадает аппетит. Вечная жажда, вечный голод – такой мой девиз...
Но, конечно, времена меняются, меняются и люди. Год назад в такое время я был в глубокой потенциальной яме, и даже кусочка неба не было видно. И в дневнике нет дней от 18 янв. до 8 февраля. Это было время когда я разочаровался в друзьях, когда я почувствовал подлость во всем её многообразии...
Но повести кончаются, а дневники тянуться до смерти. Поэтому их бесполезно писать. Но этот дневник мне хочется сюжетно закончить. Это дневник моих страданий, а они уже почти прекратились...
В Минске я был до самого конца – до 7-го июля. У меня не было денег, чтобы вырваться из этого неприветливого города, который я так люблю... Но в “Знамени юности” напечатали моё стихотворение, и я получил гонорар – сто рублей. Попытался восстановиться в университете, но это не удалось. Впрочем, мне обещали заняться этим вопросом числа 15-го августа.
На этот раз я не задерживался в детдоме. Я спешил к матери, к брату...
И вновь беспокойная, тревожная жизнь дома... Вечные жалобы матери брата. Я не выношу жалоб на жизнь – её надо грызть...
Уже 11-го августа выехал из Березяк. Денег не было, одолжил сто рублей...
Вечером того же дня я постучал в квартиру дяди Кеши...
Он вышел и закричал: - Иван! Заходи, а то мне, знаешь ли, скучно. Я один... –
- Как один?
- А ты не знаешь? Только приехал? Ревекка Абрамовна в Минске, она повезла Маню, Клаву и Тому Симонович сдавать экзамены.
- Куда?
- В финансовый техникум.
Любовь, любовь сильнее расстояний! Через сутки я уже ехал в Минск. Это было вовсе ненужно, но я всё равно успокаивал себя тем, что мне всё равно надо восстанавливаться в университете. И, кроме того, я вёз пачку стихов, как мне казалось, хороших...
Я видел её. Я жил с ними в одной комнате и спал в брюках между двумя матрацами. И страстно хотел, чтобы она поступала. Но хотя вокруг только и говорили, что о нашей любви, я видел, что она меня не любит... Но я не упрекаю себя за безрассудное мальчишество, которое заставило меня мчаться за нею, голову сломя...
29-го августа я, Маня. Клава и Надя Ермаченко ехали в Минск. Было мне немного грустно. Ведь ничего не было решено. Как быть, как жить? Но я старался не тревожить себя такими мыслями и смотрел на эту девчонку... Она обрезала косы. Мне непонятно, лучше она стала от этого или хуже. Вернее, мне было всё равно. Чувствовалась, что это уже взрослая девушка ей через два месяца исполнялось восемнадцать лет...
В тамбур через открытое окно врывается ветер, леденящий стук колёс и горячее дыхание расстояний... В тамбуре Маня и я. Она знает, что я её люблю. И я не говорю об этом...
- Маня, я очень прошу тебя: отдай мои записки и стихи... Они, знаю, у тебя...
Она качает головой, улыбается и говорит твёрдо:
- Нет.
Что это? Любовь? Нет. Просто тщеславное желание сохранить память о детском увлечении, о любви поэта, человека взрослого. Но в моей душе теплится надежда.
В Минске я сажаю их в такси и шутливо кричу:
- Через полгода увидимся!
И остаюсь один. Где старые друзья? Декан принял меня неласково. Он не говорит ни да, ни нет. Я захожу один раз, другой... Иду к парторгу. Парторг говорит, что будут собирать мой бывший курс, чтобы узнать его мнение. Но в это время курс уезжает на картошку. На целый месяц. У меня передышка. Я могу спокойно жить в общежитии. И в это же время тайное отчаяние. Я чувствую холодок, который всё больше и больше между мной и Маней... Как на грех, за бутылкой вина я рассказал о ней Бубе. Буба загорелся желанием увидеть “эту крошку”. Я не опасался ничего и поэтому, однажды привел его в общежитие финансового техникума.
Через несколько дней Буба заявил, что попытается установить, какие чувства питает Маня ко мне. Я разрешил ему.
Когда это было? Числа 10-го сент.? Был чудесный день. Я решил пешком дойти до конца проспекта. Примерно на Долгобродской мне в глаз попала песчинка. Она долго мешала мне. Но вот я шел и шел, и делал открытия, и всё легче становилось у меня на душе... За городом я забрался на пригорок, сел и выкурил трубку.
Назад я тоже шел пешком. Что-то толкнуло меня подойти к кинотеатру “Зорька”. И друг увидел на скамейке... Бубу! Он сидел и курил сигаретку.
Я не ожидал этого...
- У тебя хорошее настроение – сказал он.- Если хочешь, я могу его тебе испортить... Я был у них...
- Не надо, – сказал я хрипло.
Был хороший вечер... Последние теплые сентябрьские вечера. Такие вечера надо ловить и наслаждаться ими.
- Может, ты хочешь выпить? – спросил Буба.
- Нет... Сегодня – нет... Это слишком просто - утопить в вине горе...
И на другой день началась полоса пьянства и продолжалась она до 9-го октября.
9-го я вышел на занятия, и началась другая жизнь, другой дневник...
В конце концов, поссорился с Бубой и ушел из их комнаты, где спал на одной кровати с Ялком.
А что же Маня?
Признаться, я очень давно не видел её. Наши пути разошлись, и вряд ли когда сойдутся. Я постепенно забываю её...
ТЕТРАДЬ 2
***
.png)
.png)
.png)
Іван Антонавіч Ласкоў нарадзіўся 19 чэрвеня 1941 года ў абласным горадзе Гомель Беларускай ССР ў сям’і рабочага. Бацька, Ласкавы Антон Іванавіч, украінец з Палтаўшчыны, які уцёк адтуль у 1933 годзе ў Гомель, ратуючыся ад галадамору, працаваў на гомельскай цукеркавай фабрыцы “Спартак”, у чэрвені 1941 году пайшоў на фронт і прапаў без зьвестак. Маці, Юлія Апанасаўна, якая нарадзілася ў былой Мінскай губэрні і да вайны працавала тэлеграфісткай у Гомелі, неўзабаве з маленькім дзіцем пераехала да сваякоў ў вёску Беразякі Краснапольскага раёну Магілёўскай вобласьці, дзе працавала у калгасе, памерла ў 1963 годзе. З Беразякоў, у якіх жыў да 1952 года, Ваня Ласкоў дасылаў свае допісы ў піянэрскія газэты, пачаў спрабаваць сябе ў паэзіі. З 1953 года Ласкоў выхоўваўся ў Магілёўскім спэцыяльным дзіцячым доме. Пасьля заканчэньня з залатым мэдалём сярэдняй школы, ён у 1958 годзе паступіў на хімічны факультэт Беларускага дзяржаўнага ўнівэрсытэта, а ў 1966 годзе на аддзяленьне перакладу ў Літаратурны інстытут імя М. Горкага ў Маскве, які скончыў у 1971 годзе з чырвоным дыплёмам. Ад 1971 года па 1978 год працаваў у аддзеле лістоў, потым загадчыкам аддзела рабочай моладзі рэдакцыі газэты “Молодежь Якутии”, старшым рэдактарам аддзела масава-палітычнай літаратуры Якуцкага кніжнага выдавецтва (1972-1977). З 1977 году ён старшы літаратурны рэдактар часопіса “Полярная звезда”; у 1993 г. загадвае аддзелам крытыкі і навукі. Узнагароджаны Ганаровай Граматай Прэзыдыюму Вярхоўнага Савета ЯАССР. Сябра СП СССР з 1973 г. Памёр пры загадкавых абставінах 29 чэрвеня 1994 г. у прыгарадзе Якуцка.
Юстына Ленская,
Койданава
.png)
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz