ЎЎЎ 3. Драсіда Казаньніца. Сьвятар Хрыштап Швярніцкі ды Якуцкая вобласьць. Сш. 3. Койданава. "Кальвіна". 2025.

 

                                         ВЫДЕРЖКИ ИЗ ДНЕВНИКА ПОЕЗДКИ,

                             СОВЕРШЕННОЙ кс. КШИШТОФОМ ШВЕРНИЦКИМ

         В АМУРСКИХ КРАЯХ, В ЯКУТСКОЙ ОБЛАСТИ И ИРКУТСКОЙ ГУБЕРНИИ,

                           ДЛЯ ИСПОЛНЕНИЯ ДУХОВНЫХ УСЛУГ КАТОЛИКАМ

                                          С 26 МАРТА 1859 г. ПО 25 ЯНВАРЯ 1860 г.

    Дорогой ксендз Юзеф [Renier], ты хочешь заиметь описание моего путешествия и постоянно мне напоминаешь, чтобы я прислал тебе описание всего того, что видел, слышал и изведал; но не такое это легкое дело, как он на первый взгляд могло показаться. Правда имею довольно обширные записки со всего моего десятимесячного путешествия, составившего более десяти тысяч верст, но эти записки написаны без всякого систематического порядка, требуют просмотра и уложения; а между тем мои приходские обязанности, разнообразная официальная и частная корреспонденция, не терпящая промедления, постоянно меня отрывает от исполнения этой работы.

    Итак, ежели непременно желаешь, уважаемый кс. Юзеф, прочесть описание моего путешествия, то это не иначе может наступить, только тогда, когда мне свободное время позволит упорядочить и прислать тебе выдержки из этого дневника.

    Не надейся, однако, что это описание будет обстоятельной и полной картиной территорий, через которые я проехал; недоставало мне ресурсов и времени, чтобы всесторонне подобно все увидеть и обо всем подать сведения; здесь найдешь только сами записки и беглые замечания из моих впечатлений. Я даже никогда не имел намерения кому-нибудь эти записки показать, но так как ты брат во Христе того желаешь и утверждаешь, что это может быть с пользой святой нашей религии, поэтому их я тебе вверяю, и отдаю на твой святой суд, оставляя полное право распоряжаться ими согласно моей воле.

    ==================================

    Река Амур и все пространство, находящееся по левому его берегу, окончательно перешли во владение России и были присоединены к Восточной Сибири в 1858 году, после заключения трактата на одном из Амурских островов, лежащим напротив китайского города, или правильней маньчжурского, Айгунь, расположенного на правом берегу Амура. Отсюда и этот трактат, называют Айгуньским трактатом.

    Эти обширные и плодородные, прекрасные и первобытные области присоединял к Восточной Сибири, начав с 1854 года по 1858, в котором году 16 мая, как выше упоминал, окончательно закрепил трактатом на вечное владение для России, граф Николай Муравьев Амурский, генерал-губернатор Восточной Сибири...

    От 1851 года, то есть от начала присоединения Амура, каждый год туда все больше прибывало лиц разного положения, а именно военных католиков. Некоторые из них после нескольких, и даже более десяти лет, не встречались в тех краях с католическим священником, который бы удовлетворил их духовные и религиозные потребности.

    В 1859 году, вникая в потребность духовных услуг для католиков, живущих на Амуре и входя в справедливость их просьб, гр. Муравьев уведомил меня официально, что назначен я был для исполнения этих услуг католикам, живущим в новоприобретенных Амурских краях, и что согласно маршрута я должен через Забайкальский край отправится на Амур аж до Николаевска, оттуда Охотским морем до Аяна, из Аяна же до Якутска, и Якутским трактом возвратится в Иркутск.

    ... Поэтому получив от местных иркутских властей подорожную, открытое письмо, подписанную гр. Муравьевым и деньги на оплату почтовых лошадей, я выехал из Иркутска 26 марта ст. ст. 1859 года.

    Как пассажир, а заодно и как помощник во время богослужения, вместе со мной отправился в дорогу пан Рудольф Заремба, уроженец Царства Польского.

    [Рудольф Зарембо, род. около 1835 или 1836 г. (в 1857 г. – 21 г., в 1865 г. – 30 л.), дворянин, служил в русской армии (юнкер Галицкого стрелкового полка). За побег за границу приговором военного суда, был приговорен к смертной казни, которую по конфирмации командующего 1-й армии, утвержденной царем, заменили на 2 года каторжных работ в Сибири. В Иркутск доставлен в 1857 году. Согласно коронационного манифеста 1856 года он 20 февраля 1857 года был освобожден от каторжных работ и переведен на поселение, о чем сообщила пресса Царства Польского, охарактеризовав его как «политического преступника» («Gaz. Codzienna», 1857, nr 131; «Gaz. Rząd. Król. Pol.», nr 108 z 7/19 1857). В январе 1858 г. он находился в Кундской волости Иркутского округа Иркутской губернии под надзором полиции, получая пособие от казня 114 руб. ½ коп. сер. в год. В 1863 получил разрешение на жительство в Балаганске. В мае 1865 г. получил разрешение вернуться в Царство Польское. /Śliwowska W.  Zesłańcy polscy w Imperium Rosyjskim w pierwszej połowie XIX wieku. Słownik biograficzny. Warszawa. 1998. S. 707./]

=====

    ... Мы выехали из Иркутска после обеда 26 марта; в тот же день мы вынуждены были заночевать на станции Листвиничной на Байкале, ибо ночью через озеро нас не хотели перевозить, из-за слабого льда...

    По рассказам капитана Oфтендингера, эта наша морская поездка с Николаевска до Aяна, совершенная за три дня, была чрезвычайно успешна; ни один корабль не переплывал еще так быстро это морское пространство, ибо потратив зря время одного дня и двух ночей, во время которых мы стояли на якоре в Лимане, лишь только за пятьдесят часов нам нужно было ее пройти. На самом деле все нам благоприятствовало: легкий ветерок, спокойное море, пар и паруса; однако, если бы сильный ветер или буря в лимане нас застала, она могла выбросить на мель, или даже и разбить в самом русле фарватера с таким мелким его дном; но Господь Бог нас охранил от этой напасти.

    На море, когда мы плыли, вода была не спокойная, такой, какой себе, не видя моря никогда, я ее представлял; ибо иногда, хотя ни малейшего ветра и бури не было над поверхностью воды, однако постоянно большими волнами двигалась с северо-восточной к юго-западной стороне; немного дальше, на горизонте, эти волны казались, будто они борозды черной, недавно вспаханной земли. Один раз, когда мы выплыли из лимана в открытое море, ни с того, ни с сего, внезапно разбушевалась вода, порождая высокие волны, такие большие, что качающийся корабль наклонился на бок и зачерпнул воду с одной стороны, а затем уравновесился на другую; таким образом, вся палуба наполнилась водой, которая, впрочем, сразу же сплыла по отверстиям, проделанным в палубе. С причины этой качки и наклонов, все не привязанные предметы, находящиеся на палубе: бочки, ящики, маленькие пушки, и люди перепрыгивали, сталкивались, и все танцевали вальс сумасшедшего. Но это недолго продолжалось; после нескольких случаев гимнастики такого рода на бурных волнах, наш степенный «Константин», снова возвращался к регулярной небольшой качке, со своих торцов или с боков.

    На корабле жизнь была довольно однообразной; матросы и машинисты занимались своей деятельностью, пассажиры же, одни ходили по палубе, другие в каюте играли в карты, пили чай или вино и читали книги.

    Пассажиров на корабле было не много: нас двое, я и пан Заремба, капитан, офицер Струмилов, начальник аянского порта г. Эльфсберг, чиновник продовольственной комиссии г. Солтыков, недавно рукоположенный архиерей, идущего в свою епархию в Ситху, его дьякон с женой, конторщик американской компании г. Tрак с сыном, и несколько отставных солдат.

    Когда мы так непрерывно и успешно плыли, в понедельник в 4-ом часу после обеда, показались на горизонте силуэты аянских берегов. Мы все подошли к борту и с тоской ожидали того момента, когда опять выйдем на сушу, а особенно те, которые страдали от морской болезни. Архиерей, жена дьякона, жена капитана судна, г. Трак, жаловались на постоянную головную боль, рвоту, и безвкусицу, ничего не могли кушать, ни даже смотреть на едящих; лишь немного соленой рыбы и кваса из ягод могли попить, и это для них кое-какое приносило облегчение. На меня же и на пана Зарембу никакого влияния море не оказывало, хотя первый раз по нему плыли: немного только чувствовал тяжесть и неспособность для умственных занятий. В 6-ом часу уже яснее нам виделись прибрежные горы, а в 9-ом часу, хотя стемнело, но при лунном свете, казалось, что рядом берег быть должен.

    При заходе уже в порт по правой стороне, почти рядом с кораблем, торчали щербатые скалистые берега, и бросали тень, как будто огромные развалины валов и пирамид, между которыми луна то показывалась, то скрывалась; с левой стороны в дали, вода и серые горы, покрытые снегом; перед нами был слышен глухой шум, корабль резко поворачивает вправо и счастливо движется, несмотря на рифы, торчащие над поверхностью воды, о которые волны бурно и с грохотом разбивались в брызги и выбрасывали дымящуюся пену почти в 3 сажени. Здесь нужен опыт и осторожность, чтобы благополучно обойти этот риф и параллельный ему скалистый берег. Наконец, матросы говорят, что мы уже в Aяне, но его не видно; корабль идет далее на северо-восток, с правой стороны высокая скалистая гора, как стена, и нам показалось в ночи, как будто наш корабль почти касается ее; слева же все еще кипит и шумит упомянутый риф, а перед нами наконец-то на горизонте видны склады на самом берегу аянского залива.

    Аянский залив не обширный, но безопасный, потому что со всех сторон его окружают горы, только с юга он открыт; может в него войти и комфортно разместиться несколько больших военных кораблей. Зимой замерзает далеко в море, на десятки верст. В море перед этой бухтой часто появляются киты; даже в этом году несколько их поймали вблизи залива. Большие, разных видов, тюленей и огромные морские рыбы часто посещают эту бухту.

    Аян, вроде порт, вроде город; но вообще-то, ни первого, ни второго звания не заслуживает; это только контора Российско-Американской компании, которой чиновники имеют некоторые привилегии государственной службы. Полицмейстер и почтмейстер зависят от Правительства. Постоянных жителей, кроме одного тунгусского семейства, содержащих почтовых оленей и собак, здесь нет; все остальное население около 200 человек обоего пола, необходимо для служения компании, в которую они добровольно законтрактовались. Кроме одного постоялого дома для приезжающих чиновников, и трех тунгусских юрт, все остальные постройки принадлежат компании, а именно: церковь, дома начальника порта, доктора, попа, бухгалтера, корреспондента, казармы для рабочих, здание, предназначенное для общей кухни, домик почтмейстера, больница, склады, в которых находятся запасы продовольствия и товары, да конюшни.

    В Аяне я поселился у г. Трака, корреспондента компании; его квартира была небольшой, так что я едва два раза смог отправить мессу, во время своего одномесячного пребывания в Aяне. Здесь мало католиков, потому что кроме г. Трака, его сына и дочери, и еще двух наемников компании, больше никого тогда не было; я слушал исповеди их всех и святое причастие давал. В Aяне все без исключения имеют довольно небольшие помещения, из-за дороговизны материала и работников; ибо поблизости нет строительного леса, горы голые или покрыты кустарником, а овраги поросшие карликовыми деревьями, годными только для топлива. Поэтому, постройка постоялого дома на 6 номеров с кухней, стоило около 10 тысяч рублей сер., чему не возможно поверить, но так меня уверяли.

    В Aяне вы можете получить запасы пищи, одежды и любых материалов для домашнего использования, не иначе как только со складов компании; и хотя на все завышенные цены, однако, и компания оплачивает дорого своих чиновников и работников, отсюда эта дороговизна не чувствуется жителями. И так: начальник порта получает годовой оклад 4 тысячи, доктор 2,400, бухгалтер 1,800, корреспондент 1,000, комиссионер 1,500 руб. сер. и, относительно, низшие конторщики, писари, фельдшера и поденщики хорошо оплачиваемые. Все законтрактованы на 5 лет, и, если беспорочно прослужат эти 5 лет, то компания им дает вознаграждение, кроме оклада, в таком количестве, которое получали в последнем, пятом году, в конце служения; и деньги на дорогу до того места откуда приехали, если бы они пожелали покинуть службу в компании.

    Кроме мяса, ржаной и пшеничной муки, овса, и масла, поступающих из Якутска, все другие предметы и товары, получают на кораблях компании, или чужих, заходящих иногда в аянский порт.

    Дня 8 октября, выпал в Aяне снег на локоть где-то глубиной; именно в тот же день правительственный корабль «Пурга» не сумевший пройти через Лиман к Николаевску, по причине ветров, намерился зайти в аянский залив на зиму. Капитан этого парусного судна никогда не бывал в Aяне и не знал местности, поэтому гонимый ветром и приливом моря, туда впадающим, он шел прямо на риф. Видя близкую опасность, будучи всего в несколько саженях от рифа, он бросил оба якоря, но по причине каменистого дна, они не очень держали; корабль все еще продвигался на риф. В 9-ом часу вечера в Aяне услышали выстрелы из пушек, дающие знать о грозящей опасности. Все жители вышли на берег залива, зажгли фонарь на высоком столбе, вместо маяка, также ответили выстрелами из береговых пушек, что они слышат, и послали шлюпку с людьми, работниками и тунгусами, но они, не доплыв до рифа из-за сильного ветра, вернулась назад, не оказав никакой помощи. К счастью, пароход «Константин», готовящийся выйти в Ситху, все еще стоял на якоре в заливе; он спустил большую шлюпку с опытными и смелыми матросами и послал ее на помощь; эта шлюпка при ловком управлении приблизилась к «Пурге», у которой был треснувший руль и разбита большая лодка. Вода уже поступала через пробоину в борту. Общими силами, при знании местности, они сумели увести корабль от опасности крушения от рифа на несколько саженей и хорошо закрепить якоря. Эта борьба продолжалась более 2 часов. И, по показаниям людей со спасенного корабля, если бы не пароход «Константин», не было бы возможности спасти ни «Пургу», ни находящихся на ней людей; ибо ветер и снег, а также шторм непреодолимо толкали и медленно продвигали корабль на риф. На следующий день утром с рассветом услужливый «Константин», разогрев свое нутро паром, подняв якорь, почтенно развернулся, и смело подошел к «Пурге», привязал ее к себе и счастливо ввел в порт.

    Не в первый раз для него было спасть разбитые или разбивающиеся корабли; в этом году он спас много товаров с разбитого корабля американского купца; в заливе де Кастро эффективную помощь дал разбитому судну амурской компании, а второй корабль этой компании провел счастливо, со всем грузом, через Лиман до Николаевска.

    На корабле «Пурга» было более 30 человек, а среди них три женщины и пятеро детей; говорили, что в той ужасной опасности, вода подходила к каютам по всем щелями, внутри нужно было ходить по ней, снаружи был снег, холод, свист ветра и рев бури, болтающий корабль во все стороны, умножающий страх; на палубе же трудно было стоять, потому что волны и валы накатывались непрестанно: здесь крик, отчаяние, плач и ужасный испуг, а именно женщин и детей. К тому же ужасающий вид корабля находящегося в опасности! Мы же стоим на берегу, слышим выстрелы из пушек, видим фонарь на мачте корабля, как печальную звезду, как догорающую свечу, следим за ударами морских волн, от которых жизни стольких существ, нам подобных, угаснут навсегда. Говорить, стоять, сидеть на берегу и смотреть на грозящую опасность своим ближним и не быть в состоянии им помочь, это самое ужасное! Эту ужасную сцену сопровождали: темная ночь, непрерывная стрельба из пушки с корабля об опасности, беготня на берегу людей, рев волн, шум моря и волны почти под нашими ногами ударив о камни и подпрыгивая, вращающиеся и пенящиеся; все это болью и дрожью пронимали сердце смотрящего. Спасибо, однако, Провидению! Корабль немного поврежден, а всех людей на нем спасли.

    Отношения небольшого аянского общества очень дружеские; все живут в согласии и предстают, как будто одна семья; душой собраний является господин Эльфсберг, начальник порта. Часто у нему мы собрались и очень приятно проводили время.

    Аянский порт, принадлежащий Российско-Американской компании, лежит на берегу залива, в тесной долине, окруженной со всех сторон высокими горами, поросшими мхом и травой. Ни одни злаки и овощи здесь не растут, впрочем, и сеять нет где, потому что грунт каменистый, холодный; из двух глубоких теснин между горами, напротив залива, дует и свистит слишком часто ветер. В течение сезона снегов, возникали не раз вихри, поднимающие снег столбом вверх так далеко, что трудно было выйти через дверь; вынуждены были копать и прокладывать путь. В Aяне при глубоком и мягком снеге можно ездить, не иначе, как на собаках или оленях. Но олени не в состоянии иногда пробираться через глубокий снег и за собой тянуть нарту. В этом случае собаки являются незаменимыми животными для жителей, ибо на них обычно в Aяне привозят дрова для отопления, ими завозят или развозят различные продукты и товары, с ними иногда здесь и почту отправляют, ими ездят на прогулку, словом, собак используют вместо лошадей.

    Когда в Aяне задувают ветры и засыпают улицы и протоптанные тропинки снегом, то только на полозьях можно пройти от дома к дому. Полозья это очень легкие длинные две дощечки на 2½ локтей и шириной 6 дюймов в середине; концы их имеют форму острого овала и загнуты вверх, верхняя сторона дощечки немного выдолбленная, в нее вставляется и привязывается нога, нижняя же, обычно обтянута кожей с шерстью морских тюленей, для более легкого скольжения, или для поднятия в гору, когда ставится на снегу под шерсть дощечка ею обтянутая. На этих полозьях легко передвигаются, кто имеет навык, по поверхности снега. Тунгусы, якуты и другие северные народы, не могут даже иначе и передвигаться со своих юрт, а именно те, кто ни собак, ни оленей не имеют. Не был я свидетелем лыжных соревнований, но мне рассказывали, что вполне с помощью полозьев могут пробежать в час до 10-14 верст пространства, хотя бы и покрытым глубочайшим снегом; что даже собаки и олени не могут пройти такой дорогой, как тунгус на полозьях. Нарты это те же сани, присущей им формы и изготовления, на которых не найдешь ни кусочка железного гвоздя, вытесанные куски дерева, выглаженные и согнутые там, где требуется, палочки и дощечки связаны веревками или ремешками, вот и нарта. Полозья ее тонкие, длинной от l½, до 2 саженей, в зависимости от того, собак или оленей в нее запрягают; ширина между полозьями от 1 до 1¼ локтя; эти полозья привязаны к четырем поперечным перекладинам, а спереди загнуты. Иногда на такой нарте делают будку, обшитую шкурой, но это уже роскошная вещь, в пользовании только у профанов-европейцев или сибиряков, совсем неизвестна жителям отдаленных районов севера. На нартах нет ни дышла, ни оглобли; оленей просто привязывают к ремням, закрепленных на полозьях, собак же привязывают к ремню закрепленному в середине переда нарты. Олени тихие и кроткие животные, запрягают их, обычно парно, и пара оленей считается за одного коня. Собаки же используется для нартового вождения небольшие, даже маленькие, только покрытые густой и пушистый шерстью. К этой кожаной веревке, как я выше уже говорил, с обеих сторон привязывается несколько пар собак, а первой одна самая смекалистая собака, за ней следуют другие; управляет ими голосом и с помощью палки каюр, кучер.

    Если снег твердый, от 7 до 12 верст дороги можно проехать собаками или оленями за час; наоборот же, когда снег глубокий, мягкий и пухлый, одну версту нужно ехать несколько часов.

    Перед запряжкой в путь необходимо покормить оленей, но для этих кротких животных и таких полезных для севера, не нужно готовить никогда, зимой и летом никаких запасов корма. Они сами находят для себя пищу, откапывая снег, выбирая из-под него мох, сухую траву, небольшие веточки и т. п. Приехав, напр., на почтовую станцию, их выпрягают, отпуская на несколько часов в лес, покрытый снегом. Кроткое животное откапывает снег, выгребает корешки и мох, наедается и уже накормленное может пуститься в дальнейший путь. Для северных жителей олень является самым полезнейшим животным, с него имеют: мясо, одежду, обувь, ремни, и сами на них переходят с места на место на несколько сот верст и больше, по глубоким снегам зимой, или летом по трясинам и болотам.

    Некоторые тунгусы имеют огромные стада оленей, насчитывающих по несколько тысяч штук; чем больше кто имеет оленей на этом пространстве Сибири, тем богатейшим от друга считается.

    Хотя оленей питаются только мхом, травой и листьями, однако, в крайности они едят и масло, по крайней мере, так меня уверяли. Летом они не выносят жары и оводов, потому их владельцы отгоняют оленей на высокие горы, вершины которых покрыты снегом. Здесь их кто-нибудь всегда охраняет от хищных зверей, волков и медведей.

    Собак надо кормить не перед поездкой, а после пробега определенного отрезка дороги, напр., от станции к станции. Обычной пищей их бывают сушеная рыба, либо, при нехватки рыбы, кое-какое мясо. Им не дают перед поездкой корма для того, чтобы быстрее бежали, так как накормленные они бегут вперед лениво и неохотно; тогда как голодные бегут быстро и сердиты настолько, что при встрече с другой нартой, также запряженной собаками, происходит нередко страшная драка: кусаются и заедаются ужасно, и на месте боя иногда не один труп остается. При встрече же других животных: лошадь, бык, олень и т. п., и даже человека, если заранее он не сможет ускользнуть с дороги, или же каюр не сможет приостановить или направить в другую сторону запряженную собаками нарту, тогда они с яростью бросаются на встреченный предмет, и были примеры, хотя правда, редко, что лошади, олени, скотина и люди покалеченными, если не разодранными, выходили из этой встречи.

    На Амуре теперь уже имеются на почтовых станциях лошади, но ранее не иначе как можно было переехать зимой с места на место, только собаками, да и теперь, от Николаевска до устья Амура, где трудно заводить лошадей, и через Лиман на остров Сахалин, всякие коммуникационные сношения проводятся с помощью собак, запряженных в нарты. Многие гиляки и гольды содержат собак, которых и летом применяют для буксировки лодки вверх по воде; в Николаевске еще и почта и солдатские роты, и многих частники содержит собак для санной дороги. Летом их прокормление почти ничего не стоит, ибо сами идут на реку или озеро, и там, ловя рыбу или дикую птицу, питаются. Зимой также не очень больших затрат требует их содержание, так как рыбы в Амуре огромное множество. Два раза в год, а именно, летом и осенью появляется так называемая рыба кета или красная, да в таком количестве, что в некоторых местах на Амуре ее бьют палками; теперь, однако, как стали ходить пароходы, ее все меньше и меньше можно наловить. Это вкусная рыба, достаточно большая, похожа на карпа, весом иногда до 18-20 фунтов, мясо ее красноватого цвета. Помимо этого набора, есть много других рыб в Амуре: осетр, сом, белуга и т. п., и маленькие речные раки.

    Садясь на нарту, запряженную собаками, каюр должен хорошо усесться, ибо если он случайно упадет и не сможет зацепиться за нарту, то собаки побегут дальше, а он останется один; и в таком случае, если такой несчастный случай происходит далеко от жилья человека, и если снег глубокий, то бедный каюр может поплатиться жизнью за свою неловкость. Также каюр должен быть снабжен крепкой палкой, окованной железом; ибо, когда собаки его голосу не внимая, несутся дальше, а он хочет повернуть на право или влево, или же остановиться на месте, так как порой и передняя собака заупрямится и не хочет понимать слов кучера, то он тогда вставляет эту палку впереди нарты, засовывает ее глубоко в снег и резко наклоняет ее на себя, упираясь изо всех сил, и так останавливает всю нарту.

    При этой езде собаки постоянно воют и лают, а особенно при приближении к населенным местам; когда же снег глубокий и пухлый, или же нарта слишком тяжело нагружена, бедные создания постоянно проваливаясь переворачиваются, спутывают и жалобно скулят. Передняя собака должна быть очень смышленой, ибо от ее зависит бег целой своры, состоящий из нескольких или нескольких десятков пар; если она хорошо ведет, то и другие собаки за ней постоянно и быстро бегут.

    Из-за неустановившейся еще санной дороги, мы вынуждены были сидеть в Аяне белее месяца, так как оттуда нельзя выехать почти до начала декабря, когда реки, а именно Мая, станут. Наконец из Аяна в Якутск 5 ноября была отправлена почта, следовательно, мы, дождавшись оленей, также выправились 8-го числа того же месяца.

    Выезжая из Аяна зимой нужно тщательно запастись теплой одеждой, ибо морозы, начиная от Джугджура до Якутска, бывают большие, а в окрестностях Якутска доходят до 40-50 градусов по Ремюру. Надев на ноги пару либо две шерстяных носков, на них надевают качэньцы, носки из заячьей шкурки мехом во вовнутрь, а уже такую закутанную ногу вдевают в тарбасы, которые шьются из шкур оленьих ног шерстью наружу; они пространные и доходят намного выше колен, имеющие подошву, также обращенную шерстью наружу. Некоторые заказывают еще сшить себе панталоны и куртки, подшитые заячьим мехом, но я в таком роде одежды не нуждался, ибо имел фланелевое платье. На голову надевается малахай, шапка из лисьего меха, шерстью вовнутрь и наружу, с длинными ушами, завязывающимися под бородой так, что только видны глаза, уста и конец носа. Хухлянка парка – это короткая шуба, наподобие бернардинской рясы с капюшоном, доходящая до колен, с небольшой прорехой на груди, обшитая снаружи и изнутри мехом. Эта шуба обычно изготавливается из шкур молодых оленей, называемых пыжики. Вместо хухлянки я имел теплый меховой сурдут. Для полнейшей защиты от холода на все это еще надевается даха, просторный тулуп из шкур оленей либо косуль, шерстью наружу. Даха очень приспособлена и соответственна сибирским мороза; в ней человек даже легко одетый, не может замерзнуть. Путник, когда так одетый, смотрится дико, как громадный зверь, но совершенно нет причины опасаться даже 40-50 градусного мороза; во всем этом он вынужден останавливаться на каждой почтовой станции, и в тепле отряхиваться от инея, который пристает к губам, к груди, ко всей наружной поверхности дахи.

    Эдак тогда одетый и имея рукавицы, подшитых лисьим мехом внутри и снаружи, я сел один в нарты с будкой (на этого рода санях, только один человек может сидеть; вещи же путника складываются на других нартах, в таком количестве, что бы пара оленей их могла тащить), положив под ноги собачью шкуру. Из Аяна тронулось пять нарт, запряженных оленями.

    Что за поэтическая эта дорога! Какой мифологический цуг упряжки! Олени на некоторых станциях, великолепные и большие! Рога широкие, высокие и развесисто-ветвистые! В самом деле, не жалко мучений и трудностей путешествия, не жалко выставит себя на трескучий мороз и на все лишения, чтобы только проехать в нартах, запряженных оленями! Сердце человека радовалось, когда тунгус каюр, сидя на передке нарты, управлял голосом этими великолепными животными и поддерживал нарту шестом, когда она порой наклонялась, либо когда мы желали остановится.

    Перевалка через отвесные и мрачные горы является трудной; в гору не столь трудна и опасна, но с горы! Только олени и тунгус способны спустится без риска для путника. Нет, однако, ни вожжей, ни дышла, ни оглобли, даже шлея особого рода; спереди нарты за полозья, как уже рассказывал, просовываются тонкие кожаные веревки, концы которых прикрепляются к шлее, или ремешка шириной в 2 дюйма, наложенной на шею животного между передних ног; такая упряжь также сдерживает движение и свободу передних ног оленя. Порой, однако, к морде и рогам менее смирных животных, привязывают веревку для сдерживания, если бы какого оленя взяло б желание побрыкаться и поозорничать; останавливаются, однако, главным образом и всегда только упомянутым шестом.

    Дороги в некоторых местах вообще нет; следовательно, никакой другой упряжкой, ни с дышлом, ни в оглоблях там нельзя проехать. Ездят просто через лес, между деревьями, где олени с нартой по снегу чертят разнообразные зигзаги, круги, полукруги, завороты, виражи и т. п.; и тут только тунгус, олени и запряженная нарта могут протиснутся не черепашьим шагом, нет, а рысью! И, однако, нарта не переворачивается, ибо сильна и искусна десница тунгуса, вооруженная шестом, оберегающая от сяких случайностей; он будет перепрыгивать как кот, с одной стороны нарты на другую и предотвратит любую опасность. Временами, что правда, почувствуешь сильную болтанку, когда нарта быстро продираясь среди густого леса и, извиваясь как уж, ударяется о дерево; но при таком толстом одеянии - шубах, фланелях, шкурах, это ничего не значит, не получишь ни шишки, ни синяка: закончится на ударе где-то в бок, плечи, голову, на пробуждении от сновидений.

    Тунгус, сидя на нарте, почти постоянно погоняет оленей словами чуок, чуок, что означает «но! ну!», но когда приближаются к какой-нибудь почтовой станции, то все тунгусы, сколько их только есть, кричат во все горло: Туо, туо, или Квно, квно. Этим криком дают знать жителям на приближающейся станции, что кто-то едет, что нужно выйти на встречу, что нужно думать о свежих оленях, а прежде всего, что нужно развести огонь в камельке.

    Эти крики, в самом деле, вызывают приятное впечатление: человек слышит, что близко станция, что там, в комельке огонь и кипящая вода к чаю, что снова согреется и выйдет из состояния одеревенения, проехав 30-60 и более верст дороги. На станции нужно долго, часами, ожидать оленей, которые пасутся несколько, и даже нескольких десятков, верст от нее; ибо не всегда могут найти для себя пригодный корм. Когда оленей пригонят из леса, затем запрягут в нарты, это порой занимает от 5 до 2 часов времени.

    Тем временем путник снимает и развешивает перед комельком, на котором горит веселый и желанный огонь, дахи, шали, платки, рукавицы, малахаи, ибо это все покрывалось густым слоем инея либо снега; стягивает тарбасы, сушит носки и солому или мягкую траву, которая ложиться под стопу в тарбасы.

    В такой дороге зимой, водка ни на что не годная, выдыхается, замерзает и из нее получается кусок льда, который и посуду раскалывает, если та будет полная. Употреблять можно только спирт, ибо он не замерзает; рюмку спирта здесь смакуют почти как нектар; когда, между прочем, в ином климате и  иную пору года, тоже самое количество спирта поцарапало бы и искалечило горло. Я также научился есть струганину, сырую замершую рыбу; стругается, к примеру, рыба в тонкие полоски, солится и наперчивается и поглощается; порой эти полоски чередуют хлебом либо булкой. В сущности, это блюдо мне понравилось. Мне всегда можно было иметь его в готовности, кроме того, она очень здоровая.

    В Якутске почти в каждом доме подают на закуску эту струганину, которую надлежит есть сразу пока совсем мерзлые кусочки; ибо как только немного оттает и размякнет, то исчезает вкус; к ней нужен перец, соль и водка, но эти три последних ингредиента уже изысканные, неизвестные северным народам.

    От Аяна до Якутска насчитывается 1,119 верст; на всем этом пространстве имеются почтовые станции: от Якутска до устья реки Маи в якутских юртах; от устья Маи до Нелькана в домах переселенцев, прибывших добровольно земледельцев из различных мест Восточной Сибири, которых правительство тут и на реке Мае поселило; а от Нелькана до Аяна в тунгусских юртах. Тунгусам и якутам правительство платит за почтовые повинности относительно от места, где легче либо труднее содержать оленей или лошадей.

    Дома переселенцев содержаться опрятно и в чистоте; в каждом доме, коме обычной печи, есть всегда комелек, на котором зимой постоянно горит огонь. Вновь поселенные жители вовсе не живут в достатке, ибо в окрестностях рек Мая и Алдан щедро не родят зерновые, из-за каменистого грунта и холодного климата. В некоторых низинных местах яровые зерновые хорошо бы удались, но летом реки выходят из своих берегов, уничтожая работу и труды человека. Лето в этих местах очень короткое, ибо едва начинается в июне, а в конце августа уже настают заморозки; однако в окрестностях села Амги и в довольно обширном радиусе Якутска, обильно родятся: ячмень, овес, картофель, капуста и различные овощи настолько, что за пуд ячменя либо яровой ржи платят только 40 коп. сер. Раньше в Якутск различные зерновые, мукой либо зерном, завозили из Иркутской губернии, а сейчас, коме пшеничной муки, Якутская область имеет свое: даже многочисленные магазины, полные припасов имеют общины тамошних земледельцев якутов либо русского происхождения.

    Поселенцам на Мае, в селах, состоящих из 2 до 8 дымов, правительство помогало построить дома, обеспечить их оленями и лошадьми, дало им на каждую душу хлеб, в течении 10 лет; но кажется трудно будет тут завести поселения в неприветливых местностях; поэтому правительство намеривается их когда-либо переселить, оставив только по две либо несколько семей на этом тракте, для отбывания почтовых повинностей.

    Эти поселенцы уже начали между собою разговаривать по-якутски. Ибо крестьяне русского происхождения, жившие около Якутска, не знают русского языка, даже жители Якутска, хотя и знают русский язык, однако охотнее употребляют якутскую речь. Выехав 8 ноября из Аяна, мы ехали, непрерывно подымаясь выше с горы на гору; перед первой сразу алданской станцией, мы были вынуждены ночью взбираться пешком на очень огромную гору Малый Джугджур; еле при помощи трости взобрались наверх, после нескольких отдыхов на снегу. Наутро мы ехали по реке Алдану к джугджурской станции. Река здесь, ни широкая, ни глубокая, но очень быстрая, но во многих местах не была еще совсем покрыта льдом; перед оленями не раз шумела открытая вода; тогда тунгус каюр высматривал узкий ледяной перешеек, который быстро пролетал. Когда промоины льда были не очень большие, каюр кричал: а олени с нартой на большой скорости пересекали ее. Порой лед лопал, даже под проезжавшей нартой, заламываясь после большими глыбами и с треском спадал, однако, благодаря Богу, мы проехали без ущерба опасную дорогу. 10 ноября мы прибыли на джугджурскую станцию к тунгуской юрте.

    Юрты на этом тракте, с небольшими только отличиями, всегда одинаковы. Выставляют обрешетку, поддерживаемую на 4 углах столбами, вкопанными в землю, на столбы оперты балки, к которым приставляются деревянные плахи, наклоненные немного во внутрь к верху, так что юрта у земли шире, сужаясь к крыше. Снаружи эти плотно поставленные плахи, обмазывают глиной, смешанной с соломой; зимой еще плотно обкидывают толстым слоем снега, почти до крыши, только у окон оставляют места, смотрящиеся как амбразуры, для поступления света. Крыша такой юрты состоит из плотно уложенных кругляков, на которые сверху насыпан толстый, в несколько фунтов, слой земли. В середине юты находится округлый или четырехугольный камелек, с открытым отверстием над полом, где горит огонь; такая печь заканчивается широким дымоходом, торчащим над крышей. Ночью эти комельки, когда в них горит огонь, представляют прекрасный вид, ибо серый дым, в свечении вылетающих из них искр, напоминают вулканы в миниатюре. Комелек сделан из дерева, вернее из деревянной обрешетки, снаружи и изнутри обмазанной толстым слоем глины. Перед комельком, выше головы человека, привязаны жерди, на которых вешают промерзшую одежду путников либо жителей юрты, когда возвращаются в нее с поля. Вдоль стен широкие нары из толстых плах дерева, на которых сидят, спят и складывают различные предметы. На первом месте у стены, напротив двери, стоит стол, выше над ним на столбе, или на преднамеренно прикрепленных дощечках стоят образа святых; тунгусы также как и якуты окрещены, но они, которых я встречал, не знают никакого понятия о крещении, не знают никакой молитвы, ни по-русски, ни по-тунгусски, ни по-якутски. На другом столбе висит календарь, то есть округлая деревянная табличка наподобие циферблата от настенных часов, поделенная в равных расстояниях на 7 либо на 30 дырок. Каждый день хозяин юты с утра заводит эти часы, то есть втыкает маленький прутик в дырку; если в том циферблате имеется 7 дыр, то первая будет означать воскресенье, вторая понедельник и т. д.; ежели же в нем 30 дыр, то первая будет означать первый день месяца, вторая второй день месяца и т. д. Таким способом разбираются здесь со временем. Далее в юрте на стенах и при стенах находятся различные орудия, утварь и запасы еды для людей и скота; ибо в некоторых юртах вместе с людьми живет скот. Не раз представлялась очень смешная сцена в такой юрте, где люди живут вместе со скотом: заходишь, к примеру, в юрту, согреваешься у камелька, начинаешь пить чай, тогда на тебя обращаются головы и глаза всех жителей юрты, а между человеческими головами рога, уши и целая голова коровы, поглядывающая спокойно и важно на путников, порой корова замычит, ей сразу же вторит овца либо коза; люди, живущие в юрте, желая успокоить ее, также кричат; итак можно вообразить себе какая это удивительная гармония этого импровизированного концерта. Окна юрты составляют толстые и прозрачные глыбы льда, которые плотно обкладывают снаружи снегом, а изнутри затыкают тряпками; если лед помутнеет, тогда его скоблят ножом, если же растает, сразу же вставляют новую глыбу. Такие окна употребляются не только в юртах, но и в русских домах; даже в самом Якутске я нашел почти половину домов снаряженных такими окнами. Ибо стекло тут очень дорогое, а между якутами и тунгусами, совсем его нет. Кстати в таком суровом и морозном климате стекло лопается, из-за чего некоторые богатые жители в Якутске, вставляют в окна на зиму тройные рамы со стеклом, но и те едва выдерживают низкие тамошние температуры.

    В юрте перед Джугджуром, где мы заночевали, вечером над комельком тунгусы установили огромный котел с лошадиным мясом, а когда немного его обварили, отставили котел, выложили мясо на стол и вся семья приступила к нему, режа его на широкие полосы. Это мясо было такое твердое, что угрызть и жевать его было невозможно, поэтому употреблялось следующим образом для препровождения от горла до желудка: выкроив длинную полосу мяса, пирующий один конец держал в зубах между губами, другой конец левой рукой, а правой отрезал ножом у самых губ, и отрезанный кусок, почти не жуя, глотал, ибо каждый имел нож при себе. Позже подали чай и лепешку, испеченную на прутке; лепешку же приготовили не совсем изысканным способом: на стол насыпали муку, влили немного воды, поместили грязными руками и изготовили что-то похожее на тесто; затем расплюснули эту грязную массу на 2 дюйма, придали ей овальную форму, воткнули на прут и поставили перед огнем на камельке; как только лепешка немного запеклась, то была готова как закуска к чаю. Вечером одни играли в карты, другие же ложились спать на нарах, за комельком, на земле, где кто мог; мужчины и женщины, старые и молодые, дети сбрасывали с себя на ночь все: парки, тарбасы, кожаные рубахи и нижнее белье (женщины носят облегающую кожаную эту часть одежды) и ложатся спать наго, накрываясь шкурами оленей, диких коз и баранов и т. п. Неопрятность и неряшливость у тунгусов и якутов необычайная; но тунгусское племя почтительнее, добродушнее и добрее, подобное в этом отношении на амурских гольдов, тогда как якуты обманщики, хитрые, коварные и вороватые. Все полудикие народы имеют необычайную тягу к спиртным напиткам.

    9 ноября, сразу же после обеда, мы прибыли на джугджурскую станцию; но тунгусы сообщили, что на Джугджуре ветер, нельзя переправляться, поэтому мы заночевали. Наутро снова ветер, однако, на наши просьбы, несколько тунгусов повезли наши вещи под гору, но возвратившись сообщили, что Джугджур сегодня гневается; наши вещи оставили на нартах в нескольких верстах на дороге от станции; там очень беспечно, их никто не тронет, ибо никто там туда не проходил. Летом могли бы медведи, которых в тех окрестностях большое множество, из-за любопытства залезть в наши тюки, но зимой они спят крепким сном.

    Наконец, после двухдневного гостеприимства в юрте, мы отправились в дальнейшей путь, когда прояснилось небо и почти совсем стих ветер; наши добрые приятели тунгусы, поспешили запрячь оленей и утром 11 ноября выправились в дорогу. Мы ехали ущельем, постоянно подымаясь вверх. Чем ближе приближались к Джугджуру, тем больше представлялся пустой и дикий вид окрестности; сначала от станции ущелье окружали леса, дальше только кусты карликовых деревьев, а затем совсем голые скалы различных форм. Подымаясь так постоянно помаленьку на гору, нарты задержались, тунгусы, приблизившись, дали нам знать, что нужно остановиться и сесть на снегу; что мы и заделали; позже показали нам подковы и сказали, что нужно нас подковать; и из-за этого мы стали. Итак, мы приступили к операции подковывания, то есть привязывали накрепко к подошвам тарбасов подковы, или железки в 2 дюйма ширины, обхватывающие в поперек стопу, с острыми кольцами и крючками под низом; нам дали в руки палки, окованные железом, и показывая на гору сказали: барда! барда! иди, иди. Мы повставали со снега, испытали наше подковывание и двинулись вперед.

    Поначалу не так была неприятной дорога, но чем выше тем более становилась крутая, покатая и опасная: напр. пройдешь 3 либо 4 шага, и вынужден остановиться, сесть и отдохнуть; ибо ноги дрожат, сердце сильно бьется, и останавливается дыхание. Снег такой твердый, как лед, нужно сильно ударять в него подковой, а если сядешь, то на такой покатой наклонности, нужно опереться палкой и подковами, чтобы не соскользнуть. Продвигались мы так где-то полчаса, когда начался ветер и затруднил нам продвижение; наконец в третей части высоты, ветер стих, но мы увидели перед собой снежную стену, высотой в несколько десятков саженей и почти отвесную, на которую нам нужно было обязательно взобраться, ибо иного прохода не было; я тогда попробовал эту дрогу, но поскользнулись мои подковы, я упал и скатился на несколько шагов. Счастье, что я зацепился за кучу груза, снега, льда и камней, которая меня удержала; иначе Бог его знает, как бы окончилось это невольное катание на коньках. Весь вспотевший до нитки, едва дыша, я лежал у этой кучи, когда услышал кричащих тунгусов: «Бацка погоды! Бацка погоды!» Ибо взбираясь на гору с нартами и оленями, постепенно приближались с криком и шумом, а кода увидели меня летящего с горы и, наконец, лежащего в достаточно безопасном положении, говорили и жестами давали знать, чтобы не двигался до их прибытия. Немного отдохнув от усталости, сидя перед кучей снега и ожидая, когда придут мои спасатели, я увидел как п. Заремба и якутский мещанин, который ехал вместе с нами, двинулись по этой же стене. Оба младше меня, сильнее, хотя и очень медленно, однако взбирались на гору, или вернее ползли на коленях, поддерживаясь руками и ногами. Якутский мещанин взобрался на вершину быстрее, ибо уже несколько раз здесь проезжал и подготовился к вскарабкиванию на снежную гору. Карабканье же п. Зарембы имело в себе что-то фантастическое: представь те себе человека в белой большой шапке, в коротком пальто, подпоясанном ремнем, в высоких подкованных тарбасах, с окованной железом палой, висящего на снежной стене; ибо это мой бедный спутник на коленях пред Джугджуром, также весь вспотевший и измученный; подымался же выше только тем способом: втыкал в снег перед собой на фут выше палку, которую крутил и вертел во все стороны, чем делал ямку; в которую, подымая, вставлял колено, и вместе с этим также втыкал палку выше для поддержки; затем снова тоже самое, отдохнув повторял, за ним взобрался на гору.

    Кода приблизились нарты к месту где сидел я и где не так было круто, тунгусы выбрали пару самых лучших оленей, посадили меня на пустую нарту, но потом приказали лечь повдоль; двое из них держали с обоих сторон нарту и меня, а один вел оленей спереди; вскрикнули и в несколько десятков прыжков, отдыхая однако, различным зигзагами затащили меня на Джугджур; потом остерегая, чтобы я не приближался к краю горы, ибо ветер мог бы меня сдуть, спустились, как козы по той крутизне, чтобы затащить другие нарты с нашими вещами.

    Эта перевалка, страшное место, даже для тунгусов, ловких и привычных к ней. Бедные! и тут, кричат, поддерживая нарты и людей, измучиваются до конца и падают на снег, чуть дыша, после минуты отдыха, вновь возвращаются к этой работе. Но олени еще более беднейшие! Сами едва с трудом могут удерживаться, однако вынуждены тащить нарты, людей и груза за собой. Жалость одолевает смотря на них? Скокнет бедное животное несколько раз вперед, вобьет свои копыта в снег, раскорячится и висит так над горой несколько минут, дыша немилосердно боками, с запененной открытой мордой, и высунутым языком; потом снова те же усилия и подскоки.

    Летом эта гора не такая несносная к переходу, ибо тропинка идет зигзагообразно, по которой люди и лошади, даже с небольшими грузами, без труда всходят и сходят. Спустится с горы зимней порой также легко: ибо тунгусы связывают вместе несколько нарт, привязывают сзади к ним срубленное дерево с ветвями и сучьями, потом управляя спускают, которые с начала очень быстро летят, затем спокойнее, и, наконец, останавливаются, где небольшая крутизна. Порой путники вкладывают между ног шест, один конец которого держат поднятый и наклоненный, другой упирают в снег сзади, садятся на него и как пуля слетают на нем с горы. Этот последний способ обычно употребляют тунгусы. Нет, однако, иного способа переправы через Джугджур зимой, как только пешком или с помощью оленей.

    Пока втащили нарты и наши вещи, прошло несколько часов времени; я, тем временем прохаживаясь по вершине горы, увидел на земле (ибо снег тут не держится, так как ветер его непрерывно сдувает вниз) несколько медных монет по 5 и 10 копеек. Когда начал их собирать, обеспокоенные тунгусы закричали на меня: «Бацка! Бацка! не бери, Джугджур сердита», пугая, что Джугджур разгневавшись за это святотатство, накажет. Сообразив о чем идет речь, что тунгусы и даже суеверные путники, бросают монеты на горе одни: что взошли счастливо, другие же чтобы спустится счастливо, ибо иначе, по их понятию, Джугджур или джугджурский дух нашлет различные несчастия; однако, не внимая на это, я нарочно положил несколько монет в карман, несмотря на запретительные уговоры тунгусов, предвещавших несчастье в дороге. Но когда мы без какого-либо несчастия были уже на станции, проводники наши с недоверием крутили и кивали головами, рассматривая монету, которую я присвоил себе как primus occupans.

    По-тунгусски Джугджур означает большая гора. Джугджуром тут называют определенную часть хребта Становых гор, тянущихся вдоль берега Охотского моря. В том месте, где идет дорога, это еще не самая высокая вершина, а только ущелье к алданским окрестностям, заканчивающиеся неожиданно и внезапно, а к Якутску снижающееся постепенно и незначительно, в котором беспрестанно, даже при тихой погоде дует немилосердно ветер.

    В самом деле, великолепный и величественный вид, хотя и мертвой природы, открывается при перевале джугджурским ущельем! Огромные массы гор окружают это ущелье; голые черные горы или скалы, лежащие как бы одна на другой и угнетали совместно; вокруг никакой растительности, никакого живого существа, никакой птички; только слышен вой и свист ветра. Стоишь в середине этого ущелья и смотришь на эти огромные массы скал, которые окружают человека, как бы каким титаническим валом, слышишь угнетенным и погрустневшим умом и сердцем. Душа возносится к небу, а человек взлетает мыслью на эти скалы; обязательно из объятий их хочется вырваться. Ибо, как там все вокруг есть мертвым и холодным, снег, скалы и воздух, насыщенный снегом и запорошенный инеем, что и сердце человека пронимает холодная дрожь смерти. Сама мысль, стать образом одной из них, льдом пронизывает душу.

    Спускаясь этим ущельем к Якутску, мы в 12 верстах от нашего перевала, встретились па дороге с довольно большими массами обломками скал, разбросанных на обширном пространстве около дороги. Эти скалистые глыбы выглядели как бы какие-то маленькие домики, либо юрты, поставленные в беспорядке. Замерший поток вился между нами во всевозможных направлениях. Когда эти глыбы отвалились от окрестных гор? И какая сила их оторвала от матери-скалы, скатила и разбросала в таком беспорядке? трудно узнать. Быть может, сильные землетрясения или быстрые потоки вод, были строителем и учредителем этой мертвой и каменной деревушки.

    Затем мы повернули к северу; здесь снова появились кустарники, а затем лес: ель, береза, пихта и кое-где лиственница и кедр.

    Первая станция от Джугджура называется Маильская. Тунгусский домик для проезжающих мы встретили теплый, опрятный и удобный; он являлся собственностью тунгуса Петра Гарамзина, уже немного обустроенный и меблированный по европейски; в нем было треснутое зеркало, икона в ржавой жести в главном углу, как в русских домах, стулья и диванчик с порванным покрытием и дырявый ковер на полу. Петр является почтовым подрядчиком, ибо содержит оленей на трех станциях от Аяна. Это цивилизованный человек, умеет немного читать по слогам по-русски, и как все цивилизованные, разделяет их слабости: хочет быть мудрее, а не таким каким есть на самом деле, поэтому и заявляет что умеет читать и писать. На мою подорожную, вытаращив небольшие косые глазки, он важно и долго смотрел; наконец, отдавая ее мне, спросил: «кто ты такой?» На мой ответ, что, кто я такой, он прочитал в подорожной. Петр, краснея, объяснил: «нет бацка, худа мая глаз, читать не магу, ты скажы-ка». Оказалось, что Петр безграмотный, хотя перед другими тунгусами играет роль ученого и очень умного; со своими собратьями не разговаривал иначе, как только взявшись за бока.

    После долгого пути до станции и после такого трудного перевала через Джугджур, мы были голодными и простуженными; на это Гарамзин, посоветовавшись со своей матерью Натальей Абака, старушкой более 70 лет, наготовил нам мяса из самых лучших частей оленя, которые мы избранно смаковали. За эту гостеприимность хозяин ничего от меня не хотел принять; следовательно, я его угостил спиртом. Это угощение более у тунгусов значит, чем деньги. Когда кому из них подается спирт, то ежели принимающий является первая и главная особа, то пьется первой; ежели же очередная, то поданная рюмка отдается старшему, а следующие все присутствующие из этой рюмки наделяются нектаром. Ежели подашь второй, третий и т. д. раз, то рюмка тем же самым порядком переходит из рук в руки. Даже Петр, пока его старая мацька немного не выпила, не попробовал спирта. Были там еще две тунгуски, моложе первой, следовательно дал и им по рюмке спирта; бедные создания, так были благодарны, что не знали, как выявить свои чувства: болтали что-то по-тунгусски, пели, плясали, и постоянно крестясь по-русски, то есть делая на себе знак креста, просили бога о счастливой поездке для нас. Наконец старушка, чтобы выразить свою всю благодарность, приказала сыну Петру запрячь в мою нарту своих любимых оленей, больших пестрых, с высокими развесистыми рогами, которыми кроме ее никто не ездил; сама несколько раз выходила посмотреть, исполнили ли ее пожелание; высылала моложе себя женщин с приказом, чтобы тунгусы ямщики везли хорошо и оберегали нас от всякого несчастья. Когда мы усаживались в нарты, старушка убранная в меховой малахай, в меховую даху и меховые тарбасы, стоя у домика, декламировала дрожащим голосом импровизированные какие-то кантаты, которые означали как бы молитвы, как мне объяснил якутский мещанин понимающий тунгусский язык: «чтобы нас Бог стерег от сякого вреда, чтобы мы жили так долго как она (она себе насчитывала 114 лет); чтобы нас люди так любили, как она любит своих оленей, которые меня повезут, чтобы мы имели таких хороших сыновей, как она имеет Петра, чтобы мы никогда не испытывал нужды: ни в тарбасах, ни в дахе, ни в хухлянке, ни в малахае т. п., чтобы моя мать всегда пила такой спирт, какой я ей дал», а когда я ей пояснил, или наш сопутник мещанин объяснил ей, что уже моя мать давно умерла, старушка задумалась и добавила: «э нет! как ты умрешь, то не забудь с собой привести спирта для нее, и я, быть может, там буду»; эти и этим подобные благословления нам удружала при выезде с Маильской станции.

     Простое, но учтивое и доброе сердце бьется в тунгусских грудях.

    В тех местностях Сибири бывают очень длинные почтовые перегоны, по 30-70 верст, а на тракте от Якутска до Охотска или Верхоянска, как мне рассказывали, от 200 до 300 верст. Перегон от Нелькана насчитывал около 62 верст, имел несколько не очень крутых гор, однако был беден оленями; ибо почти с горы на гору мы целый перегон ехали; где-то на середине пути, в ночи остановились тунгусы в лесу, чтобы дать передышку измученным оленям. Здесь в нескольких саженях от дороги, был старый шалаш из ветвей и поставленных гнилых кругляков; тунгусы отгребли снег, откопали из-под него сухие дрова и зажгли огонь. Мы тоже через глубокий снег подошли к ним, и когда приблизились к огню, предложили, что нам нужно напиться чаю. Принесли с нарты различные дорожные запасы и медную посуду, к которой без рукавиц невозможно было дотронуться, ибо кожа оставалась на промороженном металле. Нагребли мы в медный чайник чистого снега, поставили на огонь, позднее засыпали чай, и вскоре сидя на снегу, наслаждались теплым напитком. Мы ужасно промерзли и озябли; из-за чего чай, хоть и теплый, а не кипяток, и пропахший дымом, казался нам превосходным. Я дал также и тунгусам теплого чая, столько сколько они хотели; пили его с жадностью, и с большой признательностью за него благодарили. Они добрые люди, за самую небольшую оказанную им услугу благодарны, и готовые броситься в огонь за путника. При этом очень боязливые; если, кто крикнет на них, они бедные дрожат и не знают сами что делать.

    Не раз в пути мы попадали на такие остановки; эти выпасы выглядели фантастически. Вокруг нас гробовая тишина, темная ночь, мы одетые полудико и одеждой похожие на зверей, а не на людей, тени наших фигур на снегу, блеск от огня бросает на наших лица дивное выражение: все это могло бы стать для художника предметом живого интереса, но нам принадлежащим к этой группе и находящимся на 40-45 градусах мороза, далеко было до поэтических мечтаний.

    От Нелькана мы ехали по реке Мае, аж да ее устья, реки Алдана, все еще постоянно оленями, но уже содержащими их выше упомянутыми переселенцам, а от Усть-Маи лошадьми, от села же Амги уже якуты были нашими возницами. Ни один ни другой не могут сравнится в учтивости, искренности, а особенно в уважении чужой собственности с нашими приятелями тунгусами. Среди тунгусов у нас ничего не пропало, наши вещи стоял не тронутые у юрт, даже почти сутки перед Джугджуром, хоть не замкнутые и никем не охраняемые. На Мае и в дальнейшем пути, несмотря на всю нашу бдительность, часто нельзя было чего-то досчитаться, в завязанных и зашпиленных тюках; а, однако, эти греша против 7-й заповеди, называли учтивых тунгусов: «дурак, тварь, животное». Я бы, однако, охотнее пожелал бы для себя соседствовать с теми последними, чем с первыми. Скалистые берега Маи, представали в некоторых местах весьма живописно. Кое-где вода так ее загладила, что выглядели как бульвар, вымощенный тесовым камнем. Мая прорывается через горы и скалы довольно значительной высоты, ибо берега ее во многих местах отвесные как стена, которой плоскость вмещает несколько слоев тянущимися цветными полосами на несколько верст уровней: беловатых, серых, красноватых и еtc. В иных снова местах эти берега ощетиненные столбами, пирамидами различных форм глыбами. Ложе реки каменистое, из-за чего вода летом холодная. Зимой же из-за быстрого течения не везде покрывается льдом. Часто дорогу, которую недавно преотлично проехали, через несколько часов вода, прорвав лед, течет; для этого ямщики соблюдая самую большую осторожность едут по реке. В одном месте, моя нарта счастливо проехала по льду, а следующая с вещами и с одним оленем провалилась; ямщик соскочил в сторону, но, однако счастливо и достаточно быстро и оленя и нарту вытянули. Из промоины незамерзшей реки, непрерывно валил густой черный, как дым, пар.

    От Усть-Маи мы ехали лошадьми, санная дорога была отличная, из-за чего быстро прибыли в Якутск, едучи день и ночь. От Амги были уже степи, кое-где разделенные редким лесом. В этих местностях, слышали от якутов, что получили прекрасный урожай ярового хлеба. В степях, покрытых снегом, паслись лошади и скот, откапывая ногами снег и питаясь прекрасной травой лежащей под ним.

    Якуты имеют довольно большие стада рогатого скота, откуда дешевое мясо и молочные продукты; также предостаточно лошадей.

    В Якутске остановились в мещанской квартире, и от 20 до 27 ноября я в ней отправлял святую мессу, исповедал 15 лиц католиков, различного состояния, живущих там.

    В Якутске от всех, не только от моих единоверцев, но даже иноверцев, испытал вежливую гостеприимность. В доме же Якутского губернатора господина Штубендорфа я не раз забывал, что нахожусь за несколько тысяч верст от родных сторон. Господин Штубендорф протестант, в целом значении праведный человек; существует много сведений, что при его справедливом и совестливом характере, в Якутской области является доброжелательным для жителей. Отмерял он близкую справедливость каждому, а кто хотел нажиться с подвластных, скрыто был недовольный им, а именно чиновником, но за это ему честь отдают все право благородные люди.

    Выехав из Якутска по реке Лене, я везде, где только встречал хотя б одного католика, отправлял святую мессу и иные духовные услуги и в самой деле, почти в каждой деревне можно было встретится с ними, живущими постоянно или временно. Морозы в тех местностях были большие, несмотря на теплую одежду, не раз нас нестерпимо донимали.

    По Лене можно ехать парой и тройкой лошадей в ряд, но, съехав с этого главного тракта в сторону, из-за глубокого снега не иначе можно добраться с одной до другой деревни, как одним конем, либо несколькими запряженными вдоль. Порой, когда снег глубокий, а сани довольно нагружены, запрягают 6-10 лошадей одну за другой. Такая езда гуськом, выглядит тем оригинальней, что почти на каждом коне сидит для управления лошадью парень, одетый в огромную обращенную шерстью наружу даху, большущую шапку, тарбасы и рукавицы, смотрясь как медведь. Однако, несмотря на значительное количество так запряженных лошадей, из-за неумелого управления и понукание, лошади порой мечутся и норовят так, что с трудом можно доехать до следующей станции. Несколько раз и с нами так случалось; а именно, выехав из местечка Илимска...

    ... После всех различных невзгод в дороге такого рода, наконец я счастливо 26 декабря 1860 г. возвратился в Иркутск, но измученный, вынужден был закатаржиться на длительное время...»

    /Pamiętnik Religijno-Moralny. Czasopismo ku zbudowaniu i pożytkowi tak duchownych jako i świeckich osób. Serya druga. T. VII. № 2. S. 161-162; № 514-531; № 643-660. Warsawa. 1861./