ЎЎЎ Лаўрыся Бразготка. Якуцкая народная песьня ды Палянэз Агінскага. Койданава. "Кальвіна". 2021.

 

    «Тысяча восемьсот девяносто шестого года 3 дня января месяца на золотых приисках Малопотомского товарищества Олекминского округа Якутской области Викарным Иркутской Римско-Католической церкви ксендзом Жижисом во время разъезда по приходу окрещен младенец по имени Густав с совершением всех обрядов таинства.

    Потомственных дворян Минской губернии Витольда Ремигия и Алины Ядвиги Казимиры, урожденной Страус, Гедройц сын, родившийся 8 августа 1895 г. на Воскресенском прииске Олекминской системы Олекминского округа Якутской области...

    Восприемниками были горный исправник Олекминской системы Владимир Петрович Минин с Наталиею, женой горного ревизора золотых приисков Левицкого, присутствовали Казимир Леопольдович Цимерский с Мариею, женой горного исправника золотых приисков Минина. /НГАБ. Метрические экстракты Иркутской Римско-Католической церкви. Ф. 1781. Воп. 36. Спр. 139. Арк. 21./

 

    Дмитрий Романович Рогаль-Левицкий родился 2 (14) июля 1898 года на Успенском прииске К^о Арендаторов Олекминского округа Якутской области Российской империи в семье горного инженера. После переезда семьи в Москву, он с 1908 г. посещал музыкальные классы А. П.Буниной, а с 1910 г. занимался в классе фортепиано в училище Е. и М. Гнесиных. В 1917 г. окончил Первую московскую гимназию с серебряной медалью. В том же году отправился на турецкий фронт в качестве вольноопределяющегося. С 1921 г. занимался теорией музыки и композицией с А. Гречаниновым, в течение трех лет частным образом. В 1925 г. окончил Московскую консерваторию по классу арфы у М. Корчинской и научно-теоретическое отделение (занимался по теории музыки у Г. Конюса, по инструментовке у С. Василенко). В 1927 – 1929 годах работал научным сотрудником на этнографических курсах при Государственном Институте Музыкальной Науки (ГИМН). В 1937 – 1938 годах редактор Музгиза. В 1921 – 1936 годах преподавал музыкально-теоретические предметы в Музыкальном училище им. Гнесиных, одновременно (в 1925 – 1927 гг.) на Курсах им. И. Ф. Стравинского, в Музыкальной школе им. А. А. Ярошевского (1927 – 1928 гг.). В 1932 - 1937 и 1943 – 1962 годах преподавал инструментовку в Московской консерватории (с 1946 профессор, в 1956 - 1962 годах зав. кафедрой); и 1943 - 1946 годах руководитель кафедры инструментовки на Военном ф-те Московской консерватории. Умер 17 декабря 1962 года в Москве и похоронен на Введенском кладбище в Лефортово.

 

    Литература:

    Леонова М. Ф.  Рогаль-Левицкий Дмитрий Романович. // Музыкальная энциклопедия. Москва. 1978. С. 673 - 674.

    Круглова М.  Жизнь в „когтях у музыки“. Д. Р. Рогаль-Левицкий: композитор, музыкальный учёный, критик, арфист. // Научные чтения памяти А. И. Кандинского. Материалы научной конференции. Научные труды Московской государственной консерватории имени П. И. Чайковского. Сборник 59. Москва. 2007.

    Рогаль-Левицкий Д. Р.  Якутская народная песня. Койданава. 2010. 8 с.

    Лаурыся Бразготка,

    Койданава

 

 

 

 

    Дм. Рогаль-Левицкий

                                                  ЯКУТСКАЯ НАРОДНАЯ ПЕСНЯ

   Опыт изучения народной якутской песни, как музыкально-этнографического материала делается нами, быть может только впервые. До сего времени музыка этой отдаленной страны была известна либо в виде казачьих якутских песен, либо - шаманского камлания*. О народной песне, как таковой, специально ничего еще не было сказано. Те поверхностные намеки, которые мы находим в некоторых исследованиях ни в какой степени не исчерпывают сведений и изысканий в области собственно народной песни**. Все эти сочинения ученых чрезвычайно интересны и ценны, но они занимаются рассмотрением только песен и сказаний, как мы уже указали, якутских казаков, представляющих собою не что иное, как подлинные русские народные песни, занесенные в Якутию ссыльными или переселенцами и получившими уже некоторые видоизменения, применительно к местным вкусам. Так, например, среди этих песен можно встретить песни: «Стенька Разин», «Скопин Шуйский», «Черный Ворон», «Тюремная» и даже «Алеша Попович» с искаженными и пересочиненными, а часто и замененными новыми, русским или якутскими текстами.

    Шаманские песни более самобытны и национальны. Эти песни, или скорее напевы, являются продуктом исключительно кастового шаманского творчества, так как шаманство, как таковое, считалось среди якутов исключительной принадлежностью некоторых посвященных, а в действительности нервнобольных лиц. Записи шаманских напевов почти не сохранились, так как шаманы, напуганные репрессиями, прятались и никакими силами не соглашались демонстрировать, во имя музыкальной этнографии свои священные тайны, говоря, что последние не предназначены для непосвященных.

    В настоящее же время шаманство исчезло почти бесследно и сохранилось только в форме весьма курьезного пережитка, в виде, так называемых, мистерий. Мистерия есть не что иное, как произведение народного творчества в духе культово-религиозного направления, заключающегося в сопоставлении добра и зла. Особенно интересной в мистерии является музыка, предпосылающая различным текстам один и тот же напев, всегда заунывный и лишенный каких-либо динамических выкриков:

 

 

    Нам не удалось установить причины, почему эти мистерии столь бедны по своему музыкальному содержанию. Шаманство и народная песня обладали заметными вольностями, как в отношении ритмического рисунка, так и в отношении строения звукоряда. Очевидно, здесь центр тяжести сосредоточивается не столько на музыкальной стороне представления, сколько на его содержании и на самих действующих лицах.

    Собственно народная песня якутов - есть забываемая уже ценность народа. Старинные напевы, почти совершенно вышли из всеобщего употребления и остались в памяти только стариков или любителей-певцов, которых, кстати сказать, очень мало. Интерес к записям старинных народных песен проявился уже довольно давно, но как видно не дал вполне положительных результатов. Очень незначительная часть их лихорадочно стала записываться, при чем в целом ряде отдельных случаев народные поэты сочиняли новые тексты, ничего общего с духом мелодии не имеющими. Так, например, на сохранившийся старинный напев сочинен текст, содержащий в себе историю трехсотлетнего угнетения Якутского народа. В большинстве же случаев, песни по своему содержанию делятся на любовные, игровые и прославления природы. Самый смысл песни очень тонко и красиво изложен с целым рядом описательных и сравнительных эпизодов, заимствованных преимущественно из природы, которую якуты очень любят и о которой необыкновенно увлекательно рассказывают. Таким образом, нет почти ни одной песни, в которой бы основная мысль не связывалась с природой, животными или отдельными ее явлениями.

    Звукоряд этих песен, в большинстве случаев не превышает четырех звуков, расположенных в порядке первой половины мажорного тетрахорда:

 

 

    Старинный напев всегда заключается второй или первой ступенью его, причем вводный тон, встречающийся особенно редко, дает право предполагать о его случайном характере:

    1) «Века гнета и насилия» (новая революционная подтекстовка).

 

 

    2) «Как волны морские...»

 

 

    Некоторые из старых песен варьируют приведенный звукоряд в пределах только трех звуков, в виде малой или большой терции:

 

    3) «Собирайтесь ребятки, как белые снегирики» (игровая).

 

    4) «Ай люли!.. ай люли!..» (тип колыбельной).

 

 

    Наконец, более современная песня значительно свободнее обращается с древними звукорядами вводя в них дополнительные звуки и расширяя их путем перестановок соседних, до пределов сексты, септимы или ноны. Таким образом, звукоряд принимает вид:

 

     5) «Друзья снегирики...»

         (смысл - в период молодости нужны друзья).

 

    Ритмический рисунок песен в общем довольно прост и однообразен, хотя нередки форшлаги, трели и фигуры мелких дроблений на сильной части такта, что значительно развивает и украшает самый напев. Скачки свыше терции мало характерны и скорее могут быть отнесены к более поздним вариантам. Как на очень интересный курьез укажем, например, что пение кукушки передается на интервале чистой квинты, что для нашего уха звучит несколько необычно.

    6) «Заика кукушка» (любовная).

 

 

    Заканчивая на этом наш краткий обзор якутской народной песни, мы хотели-бы в двух словах пояснить получение приведенных выше напевов. Вполне понимая и ценя значение народной песни вообще, а старинных в частности, Народный Комиссариат Просвещения Якутии нашел необходимым командировать Москву одного из наиболее деятельных и одаренных музыкантов для получения соответствующего музыкальною образования. Миссия эта выпала на долю якута по происхождению Адама Васильевича Скрябина, который по приезде в Москву стал слушателем специальной теории нашего класса. Имея же поручение привлечь кого-либо из музыкантов этнографов для записи народных напевов, их обработки и издания, Скрябин обратился в этнографическую секцию Государственного Института Музыкальной Науки, которая и поручила это дело Алладову. Последний, прекрасно выполнил задание, но, увлекшись художественностью обработки, сделал их многоголосно, что сильно затемнило простоту напева. Якутское представительство, которому Скрябин представил на утверждение обработки Алладова, не утвердило их, указав на необходимость переделки в сторону крайнего упрощения, так как песни рассчитывались на аудиторию исключительно неподготовленную и мало знакомую с фортепиано. По каким-то неизвестным причинам этнографическая секция Института Музыкальной Науки отклонила предложение Якутского представительства, отказавшись от каких-либо переделок. Разочарованный этим обстоятельством, Скрябин обратился с просьбой переработать песни на основе одноголосия и самого примитивного сопровождения непосредственно к нам. Будучи же в то время крайне перегруженными работой, мы поручили сделать обработку талантливому знатоку народной песни молодому этнографу и ученому К. П. Виноградову, который и выполнил блестяще возложенную на него задачу. Обработка Виноградова вполне удовлетворила Якутское представительство и Скрябина, который, будучи к тому же сам певцом, дал возможность записать песни заново со своего голоса. В новых обработках особенно ценна рельефность напева, ни в коей степени, ни затемненная сопровождением и сложностью гармонического рисунка. Это обстоятельство дает право надеяться, что первый сборник якутских народные песен в обработке К. П. Виноградова (и качестве приложения и сборник входят и обработка Алладова) получит самое широкое распространение среди якутских народных масс.

--------------------------

    * Обряд шаманского культа.

    ** Труды Музыкально-Этнографической комиссии, II, очерк Д. Н. Анучина, стр. 269 - 297; Труды Приамурского отдела И.Р.Г.О., 1895 г. стр. 32; Middendorf’s Sibirische Reise.

    /Музыка и революция. № 10. Москва. 1926. С. 33-35./

 

                                                                   ПРИЛОЖЕНИЕ

 

    Олег Малашенко

                                                        ПРОЩАНИЕ С ОГИНСКИМ

                                                вариации на тему любимого полонеза

    «Разносторонняя деятельность Михаила Клеофаса Огинского, к сожалению, до сих пор не получила еще заслуженной оценки, а данные жизни, суждения о его творчестве все еще нельзя назвать ни полными, ни бесспорными».

                                                                                                                   И. Бэлза. 1963 год.

    Такт первый

    Многих этот материал ошеломит. В нем я подвергаю сомнению авторство Михаила Клеофаса Огинского в создании знаменитого полонеза «Прощание с Родиной». Отправная точка: на свете не существует ни одного, даже косвенного, признака, что этот полонез написан именно им. И ты уж прости меня, достопочтенный читатель, что я пробую оторвать привычное имя от вечно живого творения. Готов подставить под удар и левую, и правую щеку, ведь понимаю, что дергаю на разрыв привычно-неразделимое: автора и его музыку. Оправдание мне одно: вокруг полонеза наворочено столько взаимоисключающих противоречий, что без «разборки» не обойтись. Самое близкое к нам из них – безукоризненный во всех отношениях кинофильм Владимира Бортко «Мастер и Маргарита».

    Представляю удивление на лицах читателей: мол, причем тут фильм Бортко, ведь в нем нет даже намека на этот полонез! В том-то и дело, что нет. А у Булгакова есть! Загляните в главу «Бал у Сатаны». Он там. «Оркестр человек в полтораста играл полонез…» А в кинофильме – вальс. И совсем уж не трудно догадаться, что этим полонезом мог быть только полонез Михаила Клеофаса Огинского ля минор № 13, известный каждому из нас как полонез «Прощание с Родиной», изданный впервые в Италии в 1831 году. Сумма чисел тоже дает Чертову дюжину. Но это – даже не цветочек, а его завязь. Скоро мы с вами встретимся с чертовщиной покруче!

    Такт второй

    Когда был создан полонез «Прощание с Родиной»? Тут – загвоздка. Все исследователи, писавшие об этом, приводят разные, далекие друг от дружки даты. Вот примеры. В музыкальном словаре Гроува утверждается, что «полонез «Прощание с Родиной» был написан в 1794 году, сразу после восстания Тадеуша Костюшко». Известный знаток истории музыки и ее популяризатор Геннадий Пожидаев вторит: «Прекрасные и трагические дни незабываемого 1794 года. В Кракове началось освободительное восстание под руководством Тадеуша Костюшко. Полонез «Прощание с Родиной» родился как раз в те самые дни, когда восстание было подавлено и композитор покидал родину». Эту же дату приводит и «Советская музыкальная энциклопедия» 1976 года.

    Тут самое время спросить: а с какой это родиной так прощался композитор?! Если подписал очередной ее раздел, присягнул на верность российскому императору, стал российским дипломатом и главным советником Александра I по польским делам и, в конце концов, без всякого сожаления покинул эту родину, хотя его оттуда никто не изгонял.

    Но кто осмелится опровергать дату рождения полонеза, если она признана всеми авторитетными историками музыки в самых значительных справочных источниках? К счастью, такие люди рано или поздно появляются. Первый посыл к подозрениям, что в дате что-то не так, дает, как ни странно, основатель культа Огинского, блистательный историк музыки Игорь Бэлза: «Так в полонезе «Прощание с Родиной», написанном и получившем признание значительно позже фа мажора…» Тут необходимо пояснение. Фа мажор считается первым полонезом Огинского, написанном предположительно в 1792 году. Но дело не в нем, а во фразе Бэлзы «написанном и получившем признание значительно позже». Тут бы Игорю Федоровичу и уточнить «когда», но он этого почему-то не сделал. Ясность, на первый взгляд, вносит Сергей Веремейчик, директор музея Огинского на его родине в Залесье в книге-хронике жизни композитора: «В 1817 году Огинский за свой счет издает в Вильне два сборника (в первом – романсы, во втором – полонезы). Среди полонезов – и знаменитый в наше время ля минор «Прощание с Родиной». По времени издания этого полонеза, вероятно, можно предположить, что он создан Огинским во время его жизни в Залесье». Предположить «вероятно», конечно, можно. Но вот вопрос: покажите нам это издание и в нем волшебный полонез. У меня есть все основания утверждать (о них читатель узнает позже), что замечательный энтузиаст «дела Огинского» Сергей Иванович Веремейчик в книге-хронике жизни композитора или сделал открытие всемирно-музыкального значения, или что-то напутал, или… уводит нас зачем-то в сторону.

    Более близкие к «правде» даты прозвучали в первой половине 90-х годов прошлого века из уст прямых потомков Михаила Клеофаса — граждан Великобритании Анжея и Иво Залуских. Анжей – профессиональный музыкант, Иво – историк музыки. Вот слова Анжея о времени создания полонеза: «Возможно, Огинский сочинил его незадолго до своего второго отъезда во Флоренцию в 1822 году. Тогда название «Прощание с Родиной» пришлось бы более чем кстати».

    Возможно? А кто против? Но не более того!

    А вот что говорит по поводу даты создания великого полонеза родной брат Анжея Иво: «До того как М. К. Огинский покинул Залесье, он написал полонез № 1 в минорном ключе с воинствующим трио в до мажоре (видимо, здесь описка, ибо первый полонез написан в фа мажоре. – Прим. авт.) Через 10 лет он, носивший название «Полонез Огинского», или «Полонез смерти», обернулся в сознании людей в полонез № 13 ля минор «Прощание с Родиной». Глубоко отражая славянскую душу, это великое творение оставалось и по сей день остается, возможно, самым известным музыкальным произведением на широких просторах от Одера до Берингова пролива. Где и когда был впервые опубликован этот полонез – неизвестно. Возможно, он появился сначала как музыкальное приложение к не сохранившейся иллюстрации, изображавшей сцены восстания 1830-1831 годов в Польше, Беларуси и Литве».

    Заметили? И у Веремейчика, и у Иво ключевое слово по поводу даты создания полонеза – «возможно». Только Сергей предполагает 1817 год, Анжей – 1822-й, а Иво – еще на 10 лет… позже.

    Не трудно сделать вывод: дата создания великого полонеза никому неизвестна! Дата же его первого издания у нас уже прозвучала.

    Что из этого вытекает? А ничего…

    Тут необходимо пояснение к названиям полонезов. Номера к ним присваивали систематизаторы в конце ХХ века, тональности (ля минор, фа мажор и т.д.) определяли музыканты, а вот названия, в том числе и «Прощание с Родиной», давали издатели.

    Иллюстрацией к путанице названий, которая создалась в головах наших современников, может послужить книга «Избранники вечности» Петра Кравченко, бывшего министра иностранных дел Беларуси. Дело происходит во Флоренции после установки мемориальной доски на доме, в котором умер Огинский (стр. 81). «В заключение под сводами собора звучит полонез «Прощание с Родиной». И сотни незнакомых людей стоя слушают его. Полонез, который Огинский называл не иначе как «очень любимый», звучит возвышенно, трагично и гордо». Здесь типичная ошибка: «Любимый полонез», «Очень любимый полонез», он же № 1, он же «Полонез мертвеца», он же «Полонез смерти» и т.д. Но не полонез «Прощание с Родиной» № 13.

    Такт третий

    Теперь поговорим о количестве строчек, написанных об этом полонезе у различных исследователей. Странно, но в специальной литературе удельный вес упоминаний о полонезе ля минор чудовищно скуден. Читаешь книги и удивляешься. Такое ощущение, словно кто-то приказал на эту тему особо не распространяться. Казалось бы, только о нем надо бы говорить философам, историкам, музыковедам, психологам, обсасывать каждую музыкальную косточку. Так нет же!

    Книга Игоря Бэлзы «Михаил Клеофас Огинский». Она есть в любой библиотеке. 150 страниц. Но… про полонез № 13 ля минор – всего несколько строчек. Вот они: «Как известно, мировую славу принес Огинскому его полонез «Прощание с Родиной» (далее особо интересно! – Прим. авт.), слишком хорошо известный, чтобы его цитировать. Напомню лишь, что его средняя часть открывается типичной «побудкой», и приведем только первые такты начала полонеза, для того, чтобы можно было сделать некоторые наблюдения над особенностями интонационного строя, встречающимися и во многих других произведениях Огинского». И все. И больше ни буковки, ни запятой. А ведь эта книга – первая по срокам из книг об Огинском, выдержавшая несколько изданий. В его же фундаментальном труде «История польской музыкальной культуры» 1954 года издания тоже лишь вскользь упоминается полонез, а о времени создания и первой публикации полонеза – ничего. В упоминавшейся книге Сергея Веремейчика тоже 150 страниц. Но и в ней о полонезе только то, что я уже цитировал во втором такте. Остальной текст — об авторе книги, о его трудной судьбе, генеалогия композитора с ХIV века и… какое-то жуткое, совершенно аморальное, на мой взгляд, письмо Огинского сыну.

    Анжей Залуский. Книга «Время и музыка М. К. Огинского» (Минск, 1999 год). Здесь о самом Огинском просто море сведений, а про полонез – почти ничего. Казалось бы, «говорим Огинский – подразумеваем полонез ля минор, говорим полонез ля минор – подразумеваем Огинский». Как бы не так, с первой по четырнадцатую главу – ноль сведений, и лишь в 14-й главе – четыре почти ничего не разъясняющие странички. Такая же картина и у Иво: о главном полонезе ничего, кроме того, что я уже привел во втором такте. В книгах и очерках про Огинского других авторов (их, кстати, немного) – картина такая же.

    Но почему? Вопрос естественный для человека, пожелавшего узнать о великом его творении как можно больше. Ибо без этого полонеза вряд ли кого-нибудь могла бы заинтересовать довольно циничная жизнь Михаила Клеофаса…

    Едем дальше!

    Такт четвертый

    Достопочтенный читатель, а задай себе вопрос о том, когда ты впервые услышал этот полонез. Если в мозгу что-то не складывается – напрягись, усиль давление на память. Ответь не мне (мне можно сказать, что этот полонез звучал еще в покоях Ивана Грозного), ответь себе. Готов биться об заклад, что у тебя возникнут сложности.

    В ранее упоминавшейся книге Петра Кравченко по этому поводу написано: «Мне 6 или 7 лет. Вьюжная зима. Наша семья готовится к Новому году (1956-му или 1957-му. – Прим. авт.). Вдруг из висящего радиоприемника в мое сознание врывается невероятно прекрасная музыка. «Мама, что это?» — «Полонез Огинского. Полонез «Прощание…».

    Извините, но достаточно широко известно, что по радио на длинных волнах этот полонез впервые прозвучал только тогда, когда его исполнил Государственный камерный оркестр Всесоюзного радио, то есть в 1961 году. Кстати, в том же году по радио впервые прозвучала и небольшая пьеса для юного поколения. 1794 год. Только что разгромлено восстание Тадеуша Костюшко. Дождь. Ветер. В полутемном помещении, вокруг которого в поисках Огинского рыщут «русские оккупанты», композитор, смахивая редкие мужские слезы, сочиняет свой гениальный полонез «Прощание с Родиной». Уж так он эту родину любил, так любил!..

    Этому вторит и Геннадий Пожидаев. Он тоже услышал полонез по радио. Уточняющей даты не приводит. Зато утверждает, что его учитель слышал этот полонез в конце  XIX века на деревенской свадьбе. Странно, не правда ли? Очень грустная музыка, чуть-чуть не дотягивающая до похоронного марша, и – на деревенской свадьбе, среди утонченно «гутарящих» по-французски мужиков и баб. Впрочем, не смейся, читатель. В нашем поиске воспоминание пожидаевского учителя дорогого стоит! Ибо – вот чертов парадокс – оно правдиво до самой последней буквы!

    Такт пятый

    А вот еще одно воспоминание – музыканта-любителя А. Мамонтова. Он впервые услышал полонез № 13 летом 1941 года на вокзале в Харькове, когда наши войска отправлялись на фронт. Какое это было исполнение – оркестровое, на гармошке или балалайке? Неизвестно.

    Даю себе право в это не поверить. За исполнение музыки польского феодального олигарха, царского сатрапа, космополита, развратника и предателя «идеалов» народно-освободительного восстания 1794 года пальцы в подвале расплющили б музыковеды в штатском! Живо бы этот музыкант раскололся — где, когда и кем был завербован, в каких отношениях состоит с заклятыми врагами социализма Мостицким, Сикорским, Беком, Миколайчиком и другими реакционными руководителями сгинувшего два года назад польского государства! Так уже было с исполнителями произведений Шопена, Шимановского, Монюшко, Пендерецкого и других гениев польской музыки. Известный нам полонез не мог звучать в 1941-м. Не мог он звучать даже в 1954-м, через год после смерти Сталина, когда запреты на нереволюционную музыку польских композиторов были сняты для граждан СССР. Но нужно отметить, что именно в 1954 году в Большой Советской Энциклопедии впервые в истории СССР было упомянуто имя Огинского, и – вот снова чертовщина! – еще не родившийся, но бесконечно любимый нами полонез «Прощание с Родиной».

    Такт шестой

    Так уж случилось, что на свете есть полонез «Прощание с Родиной», который издан в 1831 году в Италии, но нет полонеза «Прощание с Родиной», написанного самим Огинским, ибо никто и никогда не видел рукописи партитуры. Вопрос? Несомненно!

    Один из исследователей творчества композитора ответил на него так: «Рукопись должна где-то быть: может, в Вильнюсе, может, в Варшаве, а может, и в России». Извините, но с таким же успехом можно предположить, что и на Марсе.

    Странно и то, что исследователи почему-то не заостряют своего внимания на методе создания Огинским своих музыкальных произведений. Хотя знают – «он заключался в импровизации на фортепьяно, после чего очень редко следовала нотная запись. Очень несовершенная, ибо композитор слабо знал нотную грамоту». Может, это и так. Автор этих строк не занимался специально поиском автографов композитора. Если они есть, то так считать, как считают исследователи, можно. А если их нет? В общем, работы с Огинским – непочатый край!

    Вот еще беда! Огинский оставил после себя солидное литературное наследство: двухтомник «Мемуары о Польше и поляках», эссе «Наблюдения» и «Письма о музыке», впервые опубликованные в 1956 (!!!) году в Кракове, а также «Заметки о музыке», найденные недавно в Вильнюсском архиве исследователем из Минска Светланой Немогай. Но ни в одном из этих прямых источников нет даже косвенного упоминания о нужном нам полонезе. Может, он сжег какие-либо свидетельства о нем в 1828 году перед отъездом в Дрезден?

    Игорь Бэлза донес до нас, что в будущем с полонезом может произойти «непорядок» и убежденно предупредил: «Музыкальное творчество Огинского не может быть изучено с достаточной полнотой». Предупредил в своих работах трижды! Почему?

    В этом контексте крайне интересна загадочная фраза об Огинском Ильи Репина, цитируемая обычно ни к селу и ни к городу, высказанная художником 10 декабря 1871 года в письме Стасову: «Вчера я забыл спросить, не знаете ли чего о музыканте Огинском? Имя его известно всей России, я слыхал вальс и полонез его сочинения и даже сказания о его романтической смерти: а между тем музыканты, которых я спрашивал, отзываются о нем как о мифическом существе». К этой фразе можно отнестись по-разному. Музыканты – люди ревнивые, для них творчество любого коллеги – кич, а тут какой-то провинциал. А можно сказать и так: в ХIХ веке полонезы Огинского серьезной музыкой не являлись, их считали попсой того времени…

    Напущу еще тумана! От некоторых «своих» произведений Огинский отказывался. Например, от полонеза «Любимый полонез Костюшко». Вот его слова: «Я не знаю, кто является автором этого полонеза, но он только танцевален и ни в чем не похож на другие мои полонезы». Позже стало известно, что автором этого полонеза был А. Бартицкий. Отказ от авторства последовал и в отношении оперы «Зелида и Валькур, или Наполеон в Каире», автором которого был дядя Михаила Клеофаса – Михаил Казимир Огинский из города Слонима. Существует признание Михаила Клеофаса, что и драму «Елисейские поля» тоже написал дядя. Еще факт: в скандальном парижском издании «Любимые полонезы князя Огинского» было три полонеза. От третьего Огинский отказался. И до настоящего времени не закрыт вопрос, кто был автором музыки гимна Польши «Еще Польска не сгинела, поки мы жиемы»: Огинский или кто-то другой?

    В кухонном разговоре вполне уместно утверждение: «Огинский создал великий полонез, но не записал его». А если серьезно, то вполне уместно и противоположное утверждение: «Полонез «Прощание с Родиной» он не создавал». Тем более что на это утверждение есть все юридические основания, ибо «нет бумажки»!

    А теперь, почтенный читатель, я скажу то, чего опасаюсь. Вдруг в силу своей музыкальной малограмотности чего-то недопонимаю. Открываю последнее издание книги И. Бэлзы «Михаил Клеофас Огинский» 1974 года издания. В ней – нотная запись полонеза № 13, четыре такта с басами. Из какого издания полонезов Огинского запись снята – неясно. Далее беру фото мемориальной доски скульптора В. Янушкевича, которую установили во Флоренции на доме, где жил Огинский, тоже с четырьмя тактами полонеза... Смотрю и не верю своим глазам. У Бэлзы – одна музыка: «шествие польских крестьян на полевые работы», а на мемориальной доске – именно та, которая заставляет верить, что душа на самом деле у человека есть.

    Кто ошибся? Никто!

    Правы Бэлза и… Геннадий Пожидаев, когда упоминал рассказ своего учителя, который слышал этот полонез на деревенской свадьбе. Но одновременно прав и скульптор Янушкевич. Все-все правы. Бывает же такое!

    Что же у нас теперь получилось? Вроде, полонез есть, мы его все слышим и любим, а вроде, его и нет. Классическое определение призрака!

    Такт седьмой

    На мой взгляд, самыми замечательными людьми на свете являются музыканты. Если кто-то по-настоящему и раздвинул горизонты для человечества, так это они: дирижеры, солисты, оркестранты, композиторы. Если кто-то и показал весь ужас бесконечности и нашей обреченности, то это опять же они! Чтобы выйти из «огинского тупика», я решил поговорить с Виктором Скоробогатовым, профессором Минской Академии музыки, одним из лучших оперных баритонов СССР, который стажировался в «Ла Скала». Разговор длился минут двадцать. На всем его протяжении я готовился к своему главному вопросу: «Не было ли у вас ощущения, что полонез «Прощание с Родиной» написал не Огинский, а кто-то другой?»

    Раздался смех. И тут же последовали две музыкальные цитаты: мой собеседник исполнил две мелодии, различимые каждой ноткой. Пауза и вопрос:

    — Олег, какая мелодия, на ваш взгляд, «Прощание с Родиной»?

    — Конечно, вторая. Именно она известна всем!

    — А первая?

    — Впервые слышу, — признался я.

    — Так вот, первая как раз и создана Огинским. Вторая же, известная всем, написана Дмитрием Рогаль-Левицким.

    Меня контузило!..

    Через неделю я вновь нашел профессора. Хотелось проверить: а не разыгрывает ли он меня? Но он лишь подтвердил сказанное тогда.

    Что из этого вытекает? Не что, а кто. Точнее – Дмитрий Рогаль-Левицкий. Вдруг он и является гением, создавшим полонез, который мы знаем, нотная запись которого на мемориальной доске во Флоренции! Но где найти доказательства?! И я пошел искать…

    Такт восьмой

    Кем по национальности был Дмитрий Романович Рогаль-Левицкий, мне неизвестно. Вероятно, поляк. Ибо родился… в Успенском Прииске Якутии, где температура воздуха порой достигает минус 60. День его рождения — 14 июля 1898 года. Умер 17 декабря 1962 г. Музыковед, композитор, педагог. Среди его учеников – Р. Щедрин, Т. Хренников, А. Эшпай, А. Хачатурян. В 1937-м вместе с Дмитрием Шостаковичем «подновил» мелодию «Интернационала» для симфонического оркестра. До этого мелодия была несколько иной. Профессор Московской консерватории. Преподавал в Гнесинском училище. В 1946 году по Всесоюзному радио прозвучали его изумительные «Беседы об оркестре», изданные отдельной книгой в 1961 году. Читатель, получи удовольствие хотя бы от одной цитаты из нее: «Высокопоставленный гость, посетивший в свое время русскую столицу, был восхищен не столько поставленным для него спектаклем, а тем, что происходило в оркестре до поднятия занавеса и прихода дирижера. Гость высочайшим образом оценил именно те минуты жизни оркестра. Остановитесь когда-нибудь и вы, вслушайтесь в эти бесформенные и неорганизованные звуки, в непринужденность настройки инструментов, когда, чтобы добиться чистого звучания, духовики нагревают своим дыханием медь... Без этой свободы никогда не будет сыграна ни одна настоящая партия…»

    Догадка о национальности Дмитрия Романовича подтвердилась: и он, и его друг Дмитрий Шостакович – сыновья ссыльных поляков по нечистым делам 1863 года. Подтверждение дал мне сын Игоря Бэлзы – Святослав Игоревич, а также ученики Рогаль-Левицкого, знаменитые российские музыканты – народный артист Российской Федерации, лауреат премии имени Шостаковича, секретарь Союза композиторов России композитор Владислав Агафонников и народный артист Российской Федерации, лауреат Государственной премии РФ, профессор Роман Леденев. Что касается авторства полонеза, то и Владислав Германович, и Роман Семенович одобрили мой поиск, подтвердили слова, сказанные мне нашим белорусским оперным певцом о том, что именно Рогаль-Левицкий делал аранжировку полонеза № 13. Согласились и с тем, что «это две разные музыки». Святослав Бэлза тоже был любезен, но заметил: «Михаил Клеофас Огинский настолько известен в мире, что поколебать его авторитет невозможно». В ответ я залепетал о том, что никого колебать не собираюсь, что все это просто по-человечески интересно, что я пишу не научное исследование, а всего-навсего очерк: мол, пусть лучше люди интересуются хорошей музыкой, а то ведь – беда-а-а… С последними словами Святослав Игоревич грустно согласился…

    Однако закрывать вопрос об авторстве еще рано. Работа аранжировщика – не свидетельство авторства самого музыкального произведения. Любой юрист скажет: «Аранжировщик — лишь перестройщик чьей-то авторской музыки». И будет прав. Ведь…

    Такт девятый

    …Аранжировка – это то же самое, что инструментовка. Написана музыка, например, для исполнения на фортепиано, а аранжировщик «приспосабливает» ее под все инструменты оркестра. Фортепианное звучание имеет свои краски, оркестровое – свои. Но основной музыкальный замысел – одинаков. Однако в теории музыки есть и другое понятие инструментовки – авторская инструментовка, которую порой называют «чистой аранжировкой». Дмитрий Рогаль-Левицкий имел свой оригинальный взгляд на аранжировку. Вот какой она должна быть по его мнению: «Аранжировка — это нечто иное, чем то, что было первоначально написано композитором». Странный взгляд, не правда ли? Но противоречие легко устраняется. Ведь речь идет фактически не об инструментовке с аранжировкой, но о чем-то ином, больше подпадающем под еще один музыкальный термин — музыкальную транскрипцию. А транскрипция в музыке есть не что иное, как создание нового музыкального произведения под психологическим воздействием какого-то музыкального образца.

    В данном случае, на мой взгляд, именно в таком психологическом состоянии и находился Дмитрий Рогаль-Левицкий, детство и юность которого прошли за Полярным кругом, знавший о своих предках из уст повстанца-отца. Занимаясь переложением полонеза «Прощание с Родиной» «в свете решений ХХI съезда КПСС», возможно, Дмитрий Романович ощутил что-то далекое, почти уже незнакомое в полонезе «Прощание с Родиной» 1831 года издания. А может, на творческий взлет подействовало название: ведь у каждого есть Родина, которую он когда-нибудь покидает. А может, какая-то нотка Огинского? А может, он в силу климатических условий Якутии смог так выстроить звуки полонеза – простые, гордые и трагические, как сама Польша последних двух столетий…

    Как бы там ни было, но тут этот съезд коммунистов стоит вспомнить еще раз.

    После него люди искусства получили возможность воспевать не только пролетарский интернационализм, но и «укрепление дружбы между народами». Дело-то хорошее, и с совестью никаких сшибок. Примкнул к нему и потомок польского повстанца – великий русский аранжировщик Дмитрий Рогаль-Левицкий. Как истинный мастер изъял из флорентийской партитуры пятна рококо, отслоил налет мажора, и вдруг ему послышалась мелодия! Проиграл для коллег! Всем понравилось!

    Арам Хачатурян задумчиво произнес: «Без вашего переложения, Дмитрий Романович, Огинский вряд ли мог бы заставить кого-то заплакать...»

    Об этом по телефону мне говорил Карен Хачатурян.

    – Когда это было, Карен Суренович?

    – Не знаю… кажется, в конце 50-х или в начале 60-х…

    А потом был триумф на Всесоюзном радио…

    В этой связи перевод на русский язык той части книги Анжея Залуского «Время и музыка Михаила Клеофаса Огинского», где сказано о полонезе, как об «открытии классики», можно для точности подправить так: «Важно отметить, что Полонез ля минор стал «открытием классики» только тогда, когда была сделана его аранжировка и когда он впервые прозвучал на Всесоюзном радио в исполнении камерного оркестра». Только тогда!

    Последний аккорд

    Нет никаких сомнений, что полонез «Прощание с Родиной» зачал Михаил Клеофас Огинский. Но по акту зачатия никто не способен сказать, что от него родится. Сделать это можно только в день рождения. И нам остается одно: выяснить с точностью до дня, когда Дмитрий Романович Рогаль-Левицкий сделал свою аранжировку полонеза, и считать тот день днем рождения великого полонеза!

    /Перспектива. Гродно. 05.03.2010. 15:41. perspektiva-info.com › stati/proschanie-s- /

                                                                           ********

                                                                           ********

                                                                           ********

                                                                          ЗАЎВАГА

   У радыёперадачы на “Радыё Свабода”, прысьвечанай беларускаму пісьменьніку Івану Ласкову, які жыў ды працаваў Якуцку, сьцьвярджаецца, што нібыта на ягоным пахаваньні гучаў Палянэз Агінскага на якуцкай мове. Але такога не было, тым больш, што муж і жонка Ягоравы паклалі свае “Восеньскія матывы” на мэлёдыю славутага палянэзу трошкі пазьней. Дарэчы Іван Ласкоў ніколі на паляваньні не хадзіў...

                                             Екатерина (Тытыгынаева) и Алексей Егоровы

 

 

 

ЎЎЎ 3. Салодка Ёжыковіч. Аляксандра Саковіч ды Калыма. Сш. 3. Аўген Калубовіч. Койданава. "Кальвіна". 2021.

    Евгений Федорович (Аўген Тодаравіч) Калубович - род. 5 марта 1910 (1912) г. в мест. Тихиничи Рогачевского уезда Могилевской губернии Российской империи.

    В 1930 г. закончил педтехникум в городке Бабчин Хойникского района. Арестован 30 мая 1930 г. за принадлежность к тайной организации альтруистов. Приговорен к 3 годам концлагерей. Наказание отбывал в Вишерских лагерях, Дальлаге, Бамлаге. В Беларусь вернулся в 1933 г. Учительствовал в Хойникском р-не. В 1934-1935 гг. преподавал белорусский язык и литературу в Менске. В 1939 г. закончил Менский педагогический институт, работал консультантам-методистам в Наркомате просвещения БССР. В 1941 г. мобилизован в РККА, под Москвой попал в окружение и вернулся в Менск.

    Заведовал Отделам пропаганды, прессы и культуры Белоруской Центральной Рады (1943). Участник 2-го Всебелорусского конгресса на котором выступил с основным докладом «Аб канчальным разрыве Беларусі з Масквой і аб уневажненьні маскоўскага голасу ў беларускіх справах».

    С 1944 г. жил в Рейхе. С 1945 г. в западной зоне оккупации Германии. Преподавал в Белоруской гимназии имени Янки Купалы. После воссоздания в декабри 1947 года Рады Белоруской Народной Республики вошел в ее состав. Был премьер-министрам Правительства БНР. В эмиграции жил под фамилией Кохановский.

    С 1950 г. проживал в США, сначала в Нью-Йорке, затем в Кливленде. Издавал «Бюлетэнь» Злучанага беларускага камітэта ў Кліўлендзе. В 1953 г. организовал издание бюллетеня «Абежнік Цэнтральнага Камітэту Аб’яднаньня беларускіх нацыянал-дэмакратаў».

    Умер 25 мая 1987 г. в г. Кливленд, США.

    Автор воспоминаний о политических репрессиях в СССР: Калубовіч А.  “Калючы дрот…”; “Анэкдотчыкі”. [З кнігі “На крыжовай дарозе” (Клыўленд). Рэдакцыя захоўвае аўтарскую арфаграфію] // Чырвоная змена. Мінск. 25 лютага – 3 сакавіка. 1991. С. 24./

    Мирроида Ежикова,

    Койданава

 

 

 

                                                                ЭТАП В ЗАБАЙКАЛЬЕ

    В начала апреля меня выписали из лазарета. К этому времени наш «лагпункт» свое задание выполнил: закончил строительство Березниковского химического комбинату, построил город Березники, подготовил разработки калийных солей. Потому «лагпункт» начали «расформировывать».

    На работу нас уже не гоняли. Из нас комплектовали партии на новые этапы. Как мы разузнали позже: одни - в Белбалтлаг на строительство а Беломорско-Балтийского канала, другие - в Дальлаг на строительство водопроводов к железнодорожному полотну Транссибирской магистрали. Третьи оставляли еще на месте. Из них и из останков других «лагпунктов» и «командировок» 2-га отделения Вишлага, дополненных свежими заключенными, скоро будет создан новый лагерь - Усольлаг (с «лагпунктами» в Усолье, Соликамске и др.). В Березниках они построят (может даже и не зная про это) одну из новых (социалистических!) тюрем - знаменитый Березниковский центральный изолятор. (Царских «централов» «рабоче-крестьянским вождям» уже не хватало, хотя что в Октябрьскую революцию они декларировали – «Тюрьмы сравняем с землей!»)

    Я попал на этап в Дальлаг. Мои друзья-альтруисты Я. Кузьменко, А. Лантас и В. Турчин оставлялись на месте, ибо срок их заключения заканчивался, и они ожидали освобождения. Я. Кузьменко не было куда ехать: семью его отца (хотя она не была ни «кулаческой», ни даже «середняцкой») «раскулачили» и куда-то вывезли. Куда? Янка не знал и адреса ее не имел.

    3-га апреля 1932 года мы уже сидели в вагонах. На этот раз - в товарных. Некогда вагоны эти были рассчитаны на перевозку 8 лошадей или 8 коров. На некоторых вагонах еще не стерлись и старые надписи про это. Нас же, «человечную скотнику», напихивали па 40 голов в вагон.

    Налево и направо от дверей в вагоне - нары. 10 заключенных на нарах, 10 - под нарами. Да по обе стороны. Над нарами зарешеченные оконца без стекла. Около центра вагона в полу вырезана небольшая дырка, обитая жестью. Это - уборная, около которой на ходу поезда порой собирается очередь.

    Чтобы выключить всякую возможность побегов с этапа, на это время были введенный дополнительные средства «охраны» заключенных: каждый второй или третий вагон теперь имел тамбур с лестницами на крышу и двумя конвоирами, на некоторых крышах поставлены прожектора, на тамбуры последнего вагона - прожектор и пулемет. А под вагонами инсталлировано новое изобретение советской техники – «драги» (металлические плиты с острыми зубами низко над шпалами), которые во времени движения эшелона больно калечат и раздирают насмерть того, кто смог бы из вагона продраться через пол на железнодорожное полотно.

    Поздно вечером отъезжаем в неизвестную дорогу.

    Вагоны не обогреваются. В них холодно, в особенности ночью. Мы должны сидеть или лежать, не снимая с себя бушлатов, шапок и обуви. Питание: 400 граммов хлеба в день, 70 граммов соленой рыбы, через день - черпак «баланды». С водою еще хуже: всего два ведра на вагон - по кружке на человека. Хочешь - мойся ею, хочешь - пей. Причем, часто воды совсем не имеем: сырая для нас запрещена, а кипятка для целого эшелона на станциях недостаточно.

    ...Едем уже дней 10. Миновали Кизел, Чусовую. Проехали гору Благодать главного хребта Уральских гор и въехали в Азию. Миновали Нижний Тагил, Свердловск, Тюмень, Омск.

    Эшелон двигается неспешно. Долго стоим на станциях. Едем же через всю Сибирь. По обеим сторонам дороги - тайга. Переезжаем реки Тобол, Иртыш, Обь, Енисей. Минуем Новосибирск, Красноярск, Иркутск. От станции Байкал въезжаем на Кругобайкальскую железную дорогу.

    Дорога, по которой нас везут, все время идет по пути царских ссылок и каторг. Названия мест на ней или на полночь и юг от нее - живая история трагической судьбы Беларуси под Россией, которая издревле была деспотическим государством как для своих собственных подданных, так и в еще большей степени для захваченных и угнетенных ею других народов. Каждый российский царь душил их, гнал на далекий север и Сибирь. Дорога наша воскрешает в памяти то одни, то другие образы тех, кто раньше или позже перед нами тянул в этих несчастливых местах лямку ссыльного. Отдельные имена их и фигуры, как тени прошлого, неясно вырисовываются в памяти, стучатся в сердца.

    Всех их из бесконечной шеренги народных борцов за национальное освобождение из-под России перечислить здесь невозможно, да и всех их мы и не знаем. В большинстве это были «изменники отечеству» в наполеоновскую войну 1812 года, повстанцы 1794, 1831 и в особенности 1863-64 гг.

    Из последних 853-ох повстанцев из Беларуси и Литвы погнали на каторгу, а 11.502 - в ссылку «во внутренние губернии России», преимущественно в Сибирь и на Урал. В Сибири на разных каторгах и в ссылке страдали ближайшие соратники К. Калиновского по подготовке и руководству восстанием - секретарь повстанческого центра Феликс Зянкович, члены центра Франтишек Далевский, Сигизмунд Чахович, Александр Аскерка (из соседнего с Бабчином Рудакова), могилевский повстанческий воевода - граф Игнатий Бжастовский; белорусские поэты и писатели - Артем Вериго-Даревский, Альгерд Обухович, Элегий Вуль; видные ученые - др. зоологии Бенедикт Дыбовский, который в ссылке исследовал животный мир озера Байкал и Прибайкалья, а после освобождения из ссылки (1877 год) отклонил идею Российского Географического Общества о прибавлении к его фамилии придатка «Байкальский», отказался от предложенных ему кафедр в Томском и Петербургском университетах, эмигрировал в Австрию; Янка Черский, геолог и географ, исследователь гор и рек Сибири, чьим именем назван перевал и долина в Саянах, гора под Иркутском, кряж в Забайкалье, горная система в северо-восточной Якутии и город в низовьях реки Калымы, где в 1892 году он умер... Много паветовых повстанческих руководителей, командиров повстанческих отрядов и рядовых повстанцев.

    Около 1.500 из них (белорусов, литовцев и поляков) работала на строительстве Кругобайкальской дороги, по которой позже (в 1899-1904 гг.) проложили железнодорожные рельсы. 25-га июня 1866 года они подняли здесь восстание, жестоко подавленное: больше 500 повстанцев было угнано в Иркутскую тюрьму и отдано военно-полевому суду. Главные руководители их К. Артимович, Л. Ильяшевич, Г. Шарамович, Э. Вронский, Н. Целинский, Я. Рэйнер и У. Катковский были присуждены к смертной казни (первым трем смерть заменена на пожизненную каторгу), другие (в том числе и А. Верига-Даревский) получили дополнительные приговоры - пожизненную каторгу или ссылку.

    В начале нашего столетия сюда был сослан Всеволод Игнатовский, пазже - первый президент Белоруской Академии Наук. Уже упоминаемые нами Иосиф Лосик (в 1911 - 17 гг.) и поэт Алесь Гарун (в 1908 - 17 гг.). Последний до 1914 года с топором в руках добывал себе хлеб на севере Иркутской губернии, с 1915 года - на Ленских приисках золота в Бодайбо. В 1914 г., будучи на реке Лене водоливом, плавал до Якутска, на барже № 18 готовил к печати книжку своих стихов «Матчын дар»...

    Трогаемся подальше по Кругобайкальской железной дороге. Через крошечные оконца вагона, к которым не так легко добраться, можно видеть чудесные пейзажи. Справа от нас - все время горы, большие или поменьше. Слева, внизу - Байкал. Дорога вьется по узкой каменной ленте, вырубленной на скале над самым озером. Скачем с тоннеля в тоннель, с моста на мост. Сколько работы приложено заключенными, чтобы пробить эту дорогу в 260 километров через горы!

    От станции Мысовая направляемся к столице Бурятской АССР, Улан-Удэ, от нее - к Чите и дальше на восток. Переезжаем Забайкальские горы, Яблоновый хребет, кряж Черского... Как долго едем, точно не знаем: у нас нет ни календарей, ни часов. Только когда приехали на место назначения, на станцию Ерофей Павлович Забайкальской железной дороги, узнали, что это день 5-га мая. Значит, ехали 32 дня, покрыв за это время расстояние около 6.000 километров.

                                                                       ДАЛЬЛАГ

    В километре на север от станции Ерофей Павлович бригады плотников из Дальлага строили для нас «лагпункт». Большинство бараков уже было готово, и в них из нашего эшелона переселили привезенных. Те же, кому в «лагпункте» места еще не было, остались в вагонах. В этой группе был и я. Наши 10 вагонов отцепили от эшелона, загнали на «запасную линию» и обставили солдатами лагерного «охранения». Тут мы жили около двух недель. Отсюда со следующего утра нас (как и тех, кого уже разместили в бараках) погнали на работу.

    ...Ерофей Павлович... Что за удивительное название? - не выходило в нас из головы. Откуда оно такое? Всех нас вопрос этот интриговал. Начались разные гадания-предположения, расспросы. И прошло немало времени, пока ответ был найден. Оказывается, название станции связано с интересной историей этого края.

    В продолжительном процессе захвата и колонизации Сибирских краев Россией Даурский край с приморским районом к югу от Охотского моря не принадлежал ей до середины XVII столетия. Это была часть Манчжурии, провинции Китая, в котором от 1644 года правила как раз маньчжурская династия Цинов, поэтому и весь Китай назывался тогда Цинской империей.

    В 1649 году прибывший из Москвы новый якутский воевода Д. Францбеков посылает сюда с целью «прииска новых землиц» для России отряд стрельцов во главе с Ерофеем Павловичем Хабаровым. Отряд этот в 1649-51 гг. в кровавой борьбе покорил Даурский край и начал собирать с покоренных им народов маньчжурской и палеоазиатской групп «государеву дань» - «ясак». После рапортов Хабарова в Якутск, а оттуда в Москву, в Даурский край, по указу царя Алексея Михайловича, Сибирский приказ послал воеводу и 3.000 стрельцов. Воевода тот (Д. Зиновьев) в 1653 году отобрал от Хабарова награбленную им у новоприсоединенных к России народов имущество, а его самого арестовал и как «изменника» отправил в Москву. В челобитной на имя царя Хабаров оправдывался, что «кровь свою проливал и раны терпел и четыре земли привел под государеву руку».

    Даурский край, однако, Россия удержать тогда не сумела. В 1689 году Китай вернул его назад. И только через два столетия, в 1858-60 гг., Россия снова отобрала его от Китая и для прославления первого покорителя и колонизатора этого края именем его назвала город Хабаровск и станцию Ерофей Павлович.

    Теперь тут живут преимущественно россияне. Присоединив маньчжурские земли к своей империи, они сами селились тут в лучших местах, вытесняя завоеванные ими народы подальше в тайгу, в худшие окраины, на более быстрое вымирание. Выжило из них на сегодня очень мало, в особенности удэгейцев (1.400), орочей (1.100), негидальцев (500) и айнов (неизвестно сколько) [Данные приведены по переписи 1970 года]. Много больше тут корейцев и китайцев. Через решетку окошек из нашего вагону мы видим на южной стороне от железнодорожного полотна станции целую китайскую деревню, которая в «лагпункте» будет называться «Шанхай».

    Наш новый лагерь - Дальневосточный (в сокращении - Дальлаг). Перед тем, как сюда, на разные станции Забайкалья и Приамурья, перебросили десяток эшелонов из Вишлага, он уже имел 3 отделения. Наше, новое отделение - 4-ое. Своими «лагпунктами» и «командировками» Дальлаг занимал территорию Приморского и южную часть Хабаровского краев. Теперь он расширился на Амурскую и восточную часть (позднее созданную) Читинской областей Столица лагеря - Владивосток, центр 4-га отделения - Ерофей Павлович.

                                                                НА ВОДОПРОВОДЕ

    Район железнодорожного полотна Забайкальской и Уссурийской железных дорог, на котором создано 4-ое отделение Дальлага - самый северный. В нем была проблема воды: источников грунтовых вод тут мало, мелкие речки зимой замерзают до дна. Поэтому на расстоянии приблизительно 500 километров (от станции Могоча к станции Магдагачи) было очень мало колодцев, и воду, как для нужд самих поездов, так и для станций и пристанционных населенных пунктов, поезда должны возить в специальных цистернах. Такое ненормальное состояние обеспечения водою этого отрезка единственной тут железной дороги в мирное время тормозило экономичное развитие всей Восточной Сибири, а в случай войны ставило ее оборону под угрозу.

    ГПУ поручили проблему эту устранить. Оно заранее выискало себе нужных инженеров-геологов, гидрологов, химиков и строителей, арестовало их, обвинило по делу «Промпартии» во вредительстве, осудило на разные сроки концентрационных лагерей и отправило в Дальлаг. Такие, по крайней мере, разговоры ходили по лагерю, по-видимому, от самих инженеров, которые никакими вредителями не были и не могли принадлежать к несуществующей «Промпартии».

    Когда нас сюда привезли, эта группа специалистов уже нашла на расстоянии от 6 до 12 километров от железнодорожного полотна подземные источники воды, исследовала ее качество, вычислила допустимые запасы, составила все технические планы построения водопроводов. Сколько всех водопроводов было запланировано, не знаю: говорилась - вроде 12. Столько же было создано и «лагпунктов» нашего отделения: они были при железнодорожных станциях Могоча, Амазар, Ерофей Павлович, Орочонские Ключи, Уруша, Сковородино и некоторых других.

    Шагаем на работу. Состав нашей бригады новый. Хотя тут и были мои друзья из Усолья (А. Каховский, М. Довнар, Джамалбеков Измаилбек и многие другие), всех нас поразбросали по разным бригадам, чтобы уменьшить возможность сговора к побегам. Отсюда близко до маньчжурской границы - всего около 60 километров. Из-за этого обстоятельства бригадам здесь приставили также больший конвой.

    Середина мая. Ночью мы мерзли в не отапливаемых вагонах. И теперь, утром, еще несколько градусов мороза. Там-сям лежит снег. Но день солнечный. Куда ни глянь - сопки, косогоры, тайга.

    Дорога наша около 5 километров. Бригады расставлены в линию от 3-га до 6-га километра. Копаем ров для водопровода от источника воды к железнодорожному полотну станции. Наш водопровод в Ерофей Павлович - 6 километров длины.

    Техника нашей работы та же, что и в Усолье - ручная. Лопата, лом, кирка, клинья, кувалда. Но тут новые проблемы, связанные с районом вечной мерзлоты. Кроме оползней (наземных и подземных сдвигов земли) - отложения льда в грунте. Воды грунтовые, которые летом не успевают вытечь в речки, замерзают, образовывая «наледи» или вздувают почву в бугры. Земля 7 зимних месяцев (октябрь - апрель) мерзлая, а летом оттаивает только тонкая корка ее поверхности.

    Норма работы у нас - от 3 до 6 кубометров на день. Когда попадаем в земле на лед, выбиваем его до конца. Выбитое место пониже нужной глубины рва засыпаем землею. Также выбиваем «наледи» и «грунтовые бугры», камни или цельные каменистые слои. А ветер (этот шальной весенний амурский ветер!) засыпает глаза землею.

    Времени для выполнения задания у нас мало. Постройку всех водопроводов приказано закончить за 7 месяцев Голодные, мы долбим мерзлую землю, лед, камень. И норму должны выполнять. Безусловно, с «туфтою». Кто нормы не восполняет регулярно, наказывается изолятором. Или еще хуже: обвиняется в саботаже, на его Оперчасть заводить дело, и он может получить новый срок. За отказ от работы - расстрел.

                                                     ПОПЫТКА ГРУППОВЫХ ПОБЕГОВ

    Однажды в июле 1932 года лагерный звон в рельс поднял наш «лагпункт» в 4-ам часу ночи. Быстро выбегаем из бараков и строимся на плаце по ротам.

    Перед нашими глазами необычное зрелище. С вышек над колючей проволокой слепят нас прожектора. На плаце в разных местах горят керосиновые факелы. У вахты - большой отряд конвойных солдат с ружьями. В центре плаца - помощник начальника 4-га отделения Балашов, начальник ВОХРа, целая группа «оперов» с начальником Оперчасти, начальник УРЧ Вижаихин, начальник КВЧ Янсон, комендант «лагпункта» Беленко. А перед ними на земле - куча трупов.

    Над труппами начальник Оперчасти начал читать нам приказ, из какого мы поняли, что вчера одна бригада казахов, которая на окраине станции разгружала товарные вагоны, напала на свой конвой, разоружила его, забрало с собою как пленников в тайгу и пошла к маньчжурской границы. Отделам Вохра и группам Оперчасти через какое-то время удалось выявить их на полдороге к реке Амур, окружить со всех сторон и в перестрелке всех 28 убить. Из-за того, однако, что казахи поубивали в тайге пленных конвоиров, Оперчасть полчаса потому назад расстреляла из нашего «лагпункта» трех бывших руководителей этих казахских повстанцев.

    В приказе были причислены фамилии и имена 28-ми убитых «при побеге» и 3-их расстрелянных в лагере. После упреждающих угроз в нашу сторону, нас распустили по баракам, ведь на кухни уже начали выдавать утреннюю «баланду».

    Через сколько дней всех казахов из нашего «лагпункта вывезли. Куда? Никто из нас не знал.

                                                     ОСНОВЫВАЕМ БАМлаг

                                                                                   Ты чуў няраз

                                                                                   Чыгунку за Байкалам,

                                                                                   Ды мо ня чуў

                                                                                   Пра зьдзекі і прымус:

                                                                                   Бо тут цяпер

                                                                                   Амаль пад кожнай шпалай

                                                                                   Ляжыць замучаны

                                                                                   Ў выгнаньні беларус.

                                                                                        Т. Лебяда. Ліст другі

    В середине декабря 1932 года водопровод до станции Ерофей Павлович полностью построен. Вода по нему пошла к железнодорожному полотну. Правдоподобно, были законченные и другие водопроводы. Потому из ГУЛАГа пришел приказ: «перебросить человеческий материал» на новое строительство.

    Нас снова загоняют в товарные вагоны и везут еще дальше на восток. И на этот раз недалеко - всего 150 километров. От Ерофей Павловича мы миновали сколько станций и не доехав к Сковородино остановились на разъезде Тахтамыгда Уссурийской железной дороги.

    Морозная ночь. Нас строят в колонну, ведут от разъезда полем. Насколько хватает взора - снег. Пробирающий до костей ветер ножами режет, скребет по коже лица, застилает слезами глаза. Колонна расстраивается, растягивается. То там, то сям кричать конвоиры, бросаются и лают собаки. Километра через два-три на рассвете приближаемся к лесу. Останавливаемся у столба, на котором прибита доска из надписью: БАМлаг.

    Пока нас разбивали на временные бригады, с разъезда привезли инструменты и брезент. Нам раздают лопаты, топоры, пилы, ящики с гвоздями и приказывают устанавливать палатки.

    Расчищаем место от снега. Вырубаем в лесе жерди, сбиваем из них основу палаток, натягиваем брезент. Из сырых бревнышек-кругляков, наспех и тяп-ляп отесанных от сучков и коры (на лучшее ошкурение их нет времени), делаем настил нар и полов.

    Палатки (размером 7 на 20 метров) рассчитанные на 100 заключенных. Из-за того, что их недостаточно, нас селят па 150 и 200. Палатки без окон. В них темно, хотя и коптят по два керосиновые плошки в каждой.

    Спать ложимся поздно: одни на нарах, другие - под нарами, третьи - в проходе. Уснуть невозможно: круглые бревнышки и сучки беспокоят наши худые тела. Донимает холод. В «буржуйке» сырые дрова сипят и дымят, но температура в палатке только около ноля градусов по Цельсию.

    Назавтра сюда приехала вся администрация бывшего 4-го отделения Дальлага во главе с Ульинским. Недалеко от наших палаток, как мы разузнали, уже стояли сооруженные перед нами два барака: один - для администрации, второй - для лазарета. Тут формируется центр одного с отделений БАМлага.

    Столица всего БАМлага - город Свободный. С царских времен, когда там жили преимущественно амурские казаки, он назывался Алексеевск в честь царевича Алексея, сына последнего российского царя Николая 2-го. Теперь, в советские времена, когда казаки куда-то исчезли, а город, превращенный в сплошной концентрационный лагерь (тут размещено главное руководство БАМлага; при нем - разные инженерно-технические отделы и лаборатории с сотнями инженеров, химиков, ученых; лагерь СКОЛП (Свободненский комендантский особый лагерный пункт) с 2-мя тюрьмами; отделы ВОХРа и т. д.), - называется Свободный (!).

    Брезентовые палатки были нашим временным жильем. Поэтому с первых же дней на новом месте мы начинаем строить бараки, куда постепенно переселяемся из палаток.

    Лично я пилю тупой пилою в лесу деревья на строительный материал. Дневная норма на двоих - от 10 до 14 кубических метров. При этом надо свалить дерево, обрубить на нем все ветви, снести их в кучу и сжечь, а обчищенный ствол распилить на нужный размер. Все это должны делать стоя почти по пояс в снегу. Другая моя работа - таскать этот материал из леса к месту постройки бараков. Таскаем мы веревкою. В зависимости от веса материала - по одному или вдвоем, впрягшись через плечо в «ярмо». (Так называется в лагере петля веревки, обмотанная тряпками.) Тут есть также нормы выработки на каждое расстояние дороги. Бывает я распиливаю разные брусья у самой постройки или подношу материал к строителям. Везде работаем по 12 часов в день - и в мороз, и в снежную пургу.

    Главные задания Байкало-Амурских лагерей ОГПУ - постройка второго полотна Транссибирской железной дороги там, где было только одно полотно (от станции Карымская около Читы до Хабаровска - около 2.500 километров) и постройка совсем новой железной дороги - Байкало-Амурской магистрали (БАМ).

    Про БАМ говорилось, что она должна пролечь от станции Тайшет Иркутской области на Киренск и Бодайбо севернее Байкала, а оттуда дальше на восток, параллельно Транссибирской магистрали, к Тихому океану. Общая протяженность дороги - около 4.000 километров. В мои времен для этой стройки разрабатывались технические проекты, в горы и тайгу высылались геологические партии искать для БАМа трасу.

    Строительство второго полотна Транссибирской магистрали началось сразу, от декабря 1932 года. Чтобы работа шла одновременно на всей линии 2.500 километров, БАМлаг быстро разрастается. К переданному ему «лагпунктов» 4-га отделения Дальлага дополнительно основываются многочисленные новые и продолжаются от Могочи до Карымской на запад и от Сковородино до Хабаровска на восток. Во 2-ой паловине 1930-ых годов в БАМлаге было 21 отделение, каждое из которых делилась на «колонны» от 150 до 600 заключенных. В некоторых отделениях количество «колонн» доходила до 100. Мы не знаем точно, сколько всего тут было заключенных. Но среднее арифметическое из названных чисел дает зам цифру 393.750, округляя ее - 350-400 тысяч. Среди них было много белорусов.

    В январе 1933 года постройка бараков на нашем «лагпункте» была закончена, и нас погнали к разъезду на строение второго полотна железной дороги. Тут работаем по 10 часов в день. Два часа идем на работу и с работы. Мерзнем на морозе в 30-40 градусов по Цельсию и ниже на северном ветру. Питание наше очень плохое. Зелени - никакой, если не брать на внимание «баланду» из сухих очисток от картофеля, доставленных в лагерь из кухонь «Особой Краснознаменной Дальневосточной Армии», расквартированной в районе Владивостока и Приморского края. Чаще всего «баланда» из рыбы, всегда залежалой на складах и такой соленой, что разъедает нам кишки.

                                                                 ОСВОБОЖДЕНИЕ

                                                                                 Кто не был здесь - будет;

                                                                                 А кто был - не позабудет.

                                                                                      Лагерная поговорка

    Я уже жду освобождения из лагеря. Не знаю точно, когда оно придет, но должно придти где-то в апреле месяце.

    В прошлом году в лагерях были введены т. н. «зачеты рабочих дней»: привилегированным уголовникам за 3 рабочих дня зачисляли 4 дня срока заключения, а «каэрам» за 4 дня - 5 дней скока. Однако «зачеты» делались исключительно за реальные рабочие дни, а не за календарные. За неполный год, с того как они были введены, я имел около 50 дней «выходных». 23 дня был в госпитале, 32 дня - в дороге от Урала в Забайкалье. Это все не рабочие дни. Сколько мне начислили рабочих дней, я не знаю.

    Ожидаемый день настал 17-го апреля 1933 года. Утром наш ротный отвел меня к начальнику УРЧ Вижаихина. Тот вытащил из ящика своего стола небольшую бумажку и объявил мне, что с «зачетом рабочих дней» (мне зачтено 34 дня) вчера срок моего наказания закончился. Сегодня УРЧ будет готовить документы для моего освобождения из лагеря. Он спросил у меня, куда я собираюсь ехать, чтобы вписать это в мою «Справку» об освобождении, выписать мне квиток в кассу железнодорожной станции на бесплатный билет, а из продуктового склада - дорожное питание. Затем направил к лагерному фотографу сделать для «Справки» фотокарточку и вернуться к нему назад.

    Затем получаю от него «Обходной листок». В нем - список различных лагерных учреждений, какие я должен обойти, рассчитаться с ними и от руководителя каждого учреждения получить на этом «листке» подтвердительную подпись.

    Прежде всего иду на вещевой склад получить свою одежду, которую сдал туда, когда был привезен в Больничный Городок Вишлага. Как и следовало ожидать, на складе не нашли ни моих вещей, ни даже бирки от них. Здесь работают одни «урки», которые к тому же бесконечно меняются - найди, кто из них ворует. А на руки нам не выдали никаких документов на сданные вещи. Из-за этого на мне оставили сильно поношенную мною лагерную униформу и обувь, в которой доведется ехать в такую большую дорогу через Москву и Гомель в самые Хойники. В бухгалтерии мне обменяли лагерные деньги на обычные советские (собралась их за все время работы в лагере 32 рубля!) и выписали квиток на бесплатный билет на поезд. Безусловно, не на курьерский, а на простой пассажирский... В продуктовом складе предложили придти завтра, перед получением «Справки».

    Всю ночь не спал: уснуть не давали неспокойные мысли. За стеною выл ветер. Снежной дробью било па окну. Утром я последний раз отхлебал лагерную «баланду» и простился с моими друзьями.

    В продуктовом составе мне выдали на 14 дней дороги хлеб по 400 граммов на день и соленую рыбу (горбушу) по 100 граммов. Очень мало этого на 2 недели. Но я же имею в кармане 132 рубля денег! К 32-м, заработанных работою, 100 рублей неожиданна мне подарили на дорогу друзья из бригады. В лагере я еще не знал, что 100 рублей - это тут, в Сибири, теперь цена одной буханки хлеба на черном рынке (по государственной цене хлеб в магазине выдается только на хлебную карточку).

    В бараке я положил на нары свой сундук из полированной фанеры, сделанный монахам Борисам Корди (он имел в лагере мастерскую и делал их на заказ каждому, кто хотел, за деньги, которые шли в кассу лагерной бухгалтерии). В дополнительном (тайном) дне, вделанном в сундук по моей просьбе, я спрятал свои лагерные фотографии, некоторые личные документы («Арматурную» и «Санитарную» «карточки»), образцы лагерных денег, адреса друзей и другие мелочи, которые при выходе из лагеря у меня могли конфисковать. На правдивое дно положил свой хлеб, рыбу, письма, проверенные цензурою, и пару запасных чистых тряпок, которые мы употребляли вместо носков, в башмаки.

    С сундуком и «Обходным листком» около 5-ти часов дня я опять иду в УРЧ. Вижаихин проверил мой «Обходной листок», выдал мне под расписку «Справку» об освобождении и сообщил, что в 7-м вечера на станцию прибывает мой поезд. К разъезду Тахтамыгда от лагеря - километра два-три, но там, оказывается, нет кассы. Потому надо по шпалам брести еще километров пять на запад, к более близкой станции.

    Он вызывал нарядчика и приказал ему отвести меня к лагерным воротам. Там, на вахте, была произведена ревизия моих вещей, после чего «дежком» записал меня в свой «табель» и сказал:

    - Давай, проходи!

    Выхожу за ворота. Делаю шаг влево, шаг вправо. Никто не стреляет. Осматриваюсь по сторонам и назад: не видно ни «свечек», ни «попок». Так привык к ним, что сразу тяжело поверить, что их нет, что можно идти и без них. Если бы не сундук, руки сами бы по привычке потянулись за спину, ведь где-то в мозгу еще звучит: «Взять руки назад!»

    Иду и не верю. Разучился ходить сам, отвык. Как-то удивительно, вроде во сне. Нет никакого конвоя. Я сам. Один.

    Пурга уже давно стихла, но дорога засыпана снегом. Вот справа, метров 50 от дороги, главный лагерный «Вещевой склад» - огромная брезентовая палатка. Около нее из грузовика носят в склад какие-то тюки. На меня никто не обращает внимания... О, нет! Вижу: навстречу дорогою идет «опер». Он задерживает меня, проверяет документы.

    К ночи берется больший мороз. В лагерь уже начали идти с работы бригады. Сперва редкие, а потом все чаще и чаще, одна за одною. Мне захотелось еще раз увидеть нашу бригаду, Довнара и других друзей, еще раз на прощание помахать им рукою. Я замедлил ходьбу, но как ни всматривался, их не увидел. Шли все другие. Немало было тут и из Менщины, и Полаччины, и Витебщины, и Могилевщины, и Полесья... Кто и когда из них ворочается назад в Беларусь?.. Прощай, мой другу Михась! Прощайте, все друзья - знакомые и незнакомые! (Уже сегодня я знаю, что никого из них никогда и нигде я больше не встречал в жизни.)

    А бригады все идут. Идут усталые. Обмерзшие. Голодные. А конвоиры подгоняют их:

    - Направляющий, прибавить шаг! Задние, подтянись!

    У меня в запасе около двух часов времени. Однако я должен идти быстрее: если опаздаю на поезд, сутки доведется ждать следующего. Иду, а сундук отрывает руки. Гнусь под его тяжестью. Спотыкаюсь о шпалы. И чем дальше отхожу от лагеря, тем больше моих мыслей крутятся около него. Не иду в голову новые мысли - про «свободу», будущее. Да и какие они будут, те «свобода» и будущее? Как встретят меня? В моей «Справке» об освобождении из лагеря указано, что по приезду на место жительство в Хойникский район, я незамедлительно должен явиться в районный отдел милиции и зарегистрироваться там. Значить, жить буду под наблюдением милиции (или ГПУ).

    С такими мыслями и чувствами подхожу к небольшому станционному строению с вывескою: Ольдой. В пустом зале ожидания станции меня встречает снова «опер». И опять проверка документов.

    Через сколько минут в моих руках билет, и скоро придет поезд.

    Когда он пришел, я со своим сундуком бегаю от вагону к вагону. Везде проводник мне говорит:

    - Мест нет.

    - Я должен ехать...

    - Вам русским языком говорят: мест нет. - И дверь вагона закрывается.

    Поезд стоит тут всего одну минуту. Никто из его не сошел и никто не сел.

    Он тронулся, а я остался. Следующий будет завтра в это же временя - в 7-м вечера. Что делать? Идти ночевать в лагерь? Сундук тяжелый. В лагерь не пустят. Останусь здесь на целые сутки.

    Ночью и на следующего день на станцию приходили еще два «опера», проверяли меня. Один из них, проверив документы, сделал у меня (уже «свободного»!) ревизию вещей.

    - А ну, раскрой-ка свой чемодан.

    - И я его уже раскрывал на вахте, когда выходил из лагеря.

    - Тебе говорят - раскрой!

    Вынужден подчиниться. «Лихо с вами! - подумал я. - Без вас, по-видимому, тут и шага нигде не ступишь».

    На следующий поезд я предложил проводнику 50 рублей, и он разрешил мне влезть в коридорчик вагона около уборной. Наконец, я стою в поезде, около своего сундука.

     Свисток кондуктора. Гудок паровоза. Поезд отходить.

    Едем снова через территорию «проклятых» царских и «заботливых» советских ссылок, каторг, лагерей, «спецпоселков». Только теперь едем в обратном направлении. Здесь нет и метра свободной земли. Под верхним слоем ее - сплошной могильник человеческих костей. Минуем столицы этого, забытого Богом, края - Читу, Иркутск, Красноярск, Новосибирск, Омск... В каждой из них, кроме разных локальных, знаменитые на весь СССР пересыльные тюрьмы, а где и центральные изоляторы.

    В вагоне, правда, не видно замков, решеток, парашей, конвоя, дрессированных собак... Но пока едем этой территорией, каждый день (а то и два раза на день) слышим опротивевшее:

    - Граждане, предъявите ваши документы.

    При этом двери вагона из обеих сторон проводник запирает на ключ. И здесь «оперы» на каждом шагу. Сколько же их всех в СССР?

    Уже много дней и ночей я стою на ногах. Понемногу протиснулся в коридор самого вагона. Едва стою. Ноги млеют. Глаза слипаются. Одна утеха: не я один такой. Тут стоит уйма людей, ведь мест в купе нет и надежды никакой. Проводник вагона заявил, что почти все пассажиры едут до Москвы.

    Так, стоя или в лучшем случае кое-как присев на свой сундук, ночью понемногу дремлем.

    От Свердловска наш поезд пошел на Казань, Арзамас, Муром, а не на Пермь, Вятку и Ярославль, куда три годы потому назад нас везли через Москву на Урал. Тогда мы были взаперти, и в Ярославе я не мог выйти с вагона, чтобы поклониться городу Максима Богдановича. Теперь я собирался это сделать. Я знал, что тут доживает свой век его отец...

    ...А лагерь не выходить из головы. В глазах так и стоит сцена: идут бригада за бригадою с работы, еле волочатся рабы лагерной империи. Лица на морозе обвернутые лишь бы какими тряпками, слегка обледеневшими от пара изо рта. Другие тряпки болтаются на приподнятых воротничках бушлатов и на ногах поверх башмаков или дырявых валенок. А они, невольники, осужденные на страдания и смерть, согнувшись от усталости, идут по все той же крестовой дороге.

    /Аўген Калубовіч.  На крыжовай дарозе. Творы з эміграцыі. Менск. 1994. С. 179-198./