Евгений Федорович (Аўген Тодаравіч) Калубович - род. 5 марта 1910 (1912) г. в мест. Тихиничи Рогачевского уезда Могилевской губернии Российской империи.
В 1930 г. закончил педтехникум в городке Бабчин Хойникского района. Арестован 30 мая 1930 г. за принадлежность к тайной организации альтруистов. Приговорен к 3 годам концлагерей. Наказание отбывал в Вишерских лагерях, Дальлаге, Бамлаге. В Беларусь вернулся в 1933 г. Учительствовал в Хойникском р-не. В 1934-1935 гг. преподавал белорусский язык и литературу в Менске. В 1939 г. закончил Менский педагогический институт, работал консультантам-методистам в Наркомате просвещения БССР. В 1941 г. мобилизован в РККА, под Москвой попал в окружение и вернулся в Менск.
Заведовал Отделам пропаганды, прессы и культуры Белоруской Центральной Рады (1943). Участник 2-го Всебелорусского конгресса на котором выступил с основным докладом «Аб канчальным разрыве Беларусі з Масквой і аб уневажненьні маскоўскага голасу ў беларускіх справах».
С 1944 г. жил в Рейхе. С 1945 г. в западной зоне оккупации Германии. Преподавал в Белоруской гимназии имени Янки Купалы. После воссоздания в декабри 1947 года Рады Белоруской Народной Республики вошел в ее состав. Был премьер-министрам Правительства БНР. В эмиграции жил под фамилией Кохановский.
С 1950 г. проживал в США, сначала в Нью-Йорке, затем в Кливленде. Издавал «Бюлетэнь» Злучанага беларускага камітэта ў Кліўлендзе. В 1953 г. организовал издание бюллетеня «Абежнік Цэнтральнага Камітэту Аб’яднаньня беларускіх нацыянал-дэмакратаў».
Умер 25 мая 1987 г. в г. Кливленд, США.
Автор воспоминаний о политических репрессиях в СССР: Калубовіч А. “Калючы дрот…”; “Анэкдотчыкі”. [З кнігі “На крыжовай дарозе” (Клыўленд). Рэдакцыя захоўвае аўтарскую арфаграфію] // Чырвоная змена. Мінск. 25 лютага – 3 сакавіка. 1991. С. 24./
Мирроида Ежикова,
Койданава
ЭТАП В ЗАБАЙКАЛЬЕ
В начала апреля меня выписали из лазарета. К этому времени наш «лагпункт» свое задание выполнил: закончил строительство Березниковского химического комбинату, построил город Березники, подготовил разработки калийных солей. Потому «лагпункт» начали «расформировывать».
На работу нас уже не гоняли. Из нас комплектовали партии на новые этапы. Как мы разузнали позже: одни - в Белбалтлаг на строительство а Беломорско-Балтийского канала, другие - в Дальлаг на строительство водопроводов к железнодорожному полотну Транссибирской магистрали. Третьи оставляли еще на месте. Из них и из останков других «лагпунктов» и «командировок» 2-га отделения Вишлага, дополненных свежими заключенными, скоро будет создан новый лагерь - Усольлаг (с «лагпунктами» в Усолье, Соликамске и др.). В Березниках они построят (может даже и не зная про это) одну из новых (социалистических!) тюрем - знаменитый Березниковский центральный изолятор. (Царских «централов» «рабоче-крестьянским вождям» уже не хватало, хотя что в Октябрьскую революцию они декларировали – «Тюрьмы сравняем с землей!»)
Я попал на этап в Дальлаг. Мои друзья-альтруисты Я. Кузьменко, А. Лантас и В. Турчин оставлялись на месте, ибо срок их заключения заканчивался, и они ожидали освобождения. Я. Кузьменко не было куда ехать: семью его отца (хотя она не была ни «кулаческой», ни даже «середняцкой») «раскулачили» и куда-то вывезли. Куда? Янка не знал и адреса ее не имел.
3-га апреля 1932 года мы уже сидели в вагонах. На этот раз - в товарных. Некогда вагоны эти были рассчитаны на перевозку 8 лошадей или 8 коров. На некоторых вагонах еще не стерлись и старые надписи про это. Нас же, «человечную скотнику», напихивали па 40 голов в вагон.
Налево и направо от дверей в вагоне - нары. 10 заключенных на нарах, 10 - под нарами. Да по обе стороны. Над нарами зарешеченные оконца без стекла. Около центра вагона в полу вырезана небольшая дырка, обитая жестью. Это - уборная, около которой на ходу поезда порой собирается очередь.
Чтобы выключить всякую возможность побегов с этапа, на это время были введенный дополнительные средства «охраны» заключенных: каждый второй или третий вагон теперь имел тамбур с лестницами на крышу и двумя конвоирами, на некоторых крышах поставлены прожектора, на тамбуры последнего вагона - прожектор и пулемет. А под вагонами инсталлировано новое изобретение советской техники – «драги» (металлические плиты с острыми зубами низко над шпалами), которые во времени движения эшелона больно калечат и раздирают насмерть того, кто смог бы из вагона продраться через пол на железнодорожное полотно.
Поздно вечером отъезжаем в неизвестную дорогу.
Вагоны не обогреваются. В них холодно, в особенности ночью. Мы должны сидеть или лежать, не снимая с себя бушлатов, шапок и обуви. Питание: 400 граммов хлеба в день, 70 граммов соленой рыбы, через день - черпак «баланды». С водою еще хуже: всего два ведра на вагон - по кружке на человека. Хочешь - мойся ею, хочешь - пей. Причем, часто воды совсем не имеем: сырая для нас запрещена, а кипятка для целого эшелона на станциях недостаточно.
...Едем уже дней 10. Миновали Кизел, Чусовую. Проехали гору Благодать главного хребта Уральских гор и въехали в Азию. Миновали Нижний Тагил, Свердловск, Тюмень, Омск.
Эшелон двигается неспешно. Долго стоим на станциях. Едем же через всю Сибирь. По обеим сторонам дороги - тайга. Переезжаем реки Тобол, Иртыш, Обь, Енисей. Минуем Новосибирск, Красноярск, Иркутск. От станции Байкал въезжаем на Кругобайкальскую железную дорогу.
Дорога, по которой нас везут, все время идет по пути царских ссылок и каторг. Названия мест на ней или на полночь и юг от нее - живая история трагической судьбы Беларуси под Россией, которая издревле была деспотическим государством как для своих собственных подданных, так и в еще большей степени для захваченных и угнетенных ею других народов. Каждый российский царь душил их, гнал на далекий север и Сибирь. Дорога наша воскрешает в памяти то одни, то другие образы тех, кто раньше или позже перед нами тянул в этих несчастливых местах лямку ссыльного. Отдельные имена их и фигуры, как тени прошлого, неясно вырисовываются в памяти, стучатся в сердца.
Всех их из бесконечной шеренги народных борцов за национальное освобождение из-под России перечислить здесь невозможно, да и всех их мы и не знаем. В большинстве это были «изменники отечеству» в наполеоновскую войну 1812 года, повстанцы 1794, 1831 и в особенности 1863-64 гг.
Из последних 853-ох повстанцев из Беларуси и Литвы погнали на каторгу, а 11.502 - в ссылку «во внутренние губернии России», преимущественно в Сибирь и на Урал. В Сибири на разных каторгах и в ссылке страдали ближайшие соратники К. Калиновского по подготовке и руководству восстанием - секретарь повстанческого центра Феликс Зянкович, члены центра Франтишек Далевский, Сигизмунд Чахович, Александр Аскерка (из соседнего с Бабчином Рудакова), могилевский повстанческий воевода - граф Игнатий Бжастовский; белорусские поэты и писатели - Артем Вериго-Даревский, Альгерд Обухович, Элегий Вуль; видные ученые - др. зоологии Бенедикт Дыбовский, который в ссылке исследовал животный мир озера Байкал и Прибайкалья, а после освобождения из ссылки (1877 год) отклонил идею Российского Географического Общества о прибавлении к его фамилии придатка «Байкальский», отказался от предложенных ему кафедр в Томском и Петербургском университетах, эмигрировал в Австрию; Янка Черский, геолог и географ, исследователь гор и рек Сибири, чьим именем назван перевал и долина в Саянах, гора под Иркутском, кряж в Забайкалье, горная система в северо-восточной Якутии и город в низовьях реки Калымы, где в 1892 году он умер... Много паветовых повстанческих руководителей, командиров повстанческих отрядов и рядовых повстанцев.
Около 1.500 из них (белорусов, литовцев и поляков) работала на строительстве Кругобайкальской дороги, по которой позже (в 1899-1904 гг.) проложили железнодорожные рельсы. 25-га июня 1866 года они подняли здесь восстание, жестоко подавленное: больше 500 повстанцев было угнано в Иркутскую тюрьму и отдано военно-полевому суду. Главные руководители их К. Артимович, Л. Ильяшевич, Г. Шарамович, Э. Вронский, Н. Целинский, Я. Рэйнер и У. Катковский были присуждены к смертной казни (первым трем смерть заменена на пожизненную каторгу), другие (в том числе и А. Верига-Даревский) получили дополнительные приговоры - пожизненную каторгу или ссылку.
В начале нашего столетия сюда был сослан Всеволод Игнатовский, пазже - первый президент Белоруской Академии Наук. Уже упоминаемые нами Иосиф Лосик (в 1911 - 17 гг.) и поэт Алесь Гарун (в 1908 - 17 гг.). Последний до 1914 года с топором в руках добывал себе хлеб на севере Иркутской губернии, с 1915 года - на Ленских приисках золота в Бодайбо. В 1914 г., будучи на реке Лене водоливом, плавал до Якутска, на барже № 18 готовил к печати книжку своих стихов «Матчын дар»...
Трогаемся подальше по Кругобайкальской железной дороге. Через крошечные оконца вагона, к которым не так легко добраться, можно видеть чудесные пейзажи. Справа от нас - все время горы, большие или поменьше. Слева, внизу - Байкал. Дорога вьется по узкой каменной ленте, вырубленной на скале над самым озером. Скачем с тоннеля в тоннель, с моста на мост. Сколько работы приложено заключенными, чтобы пробить эту дорогу в 260 километров через горы!
От станции Мысовая направляемся к столице Бурятской АССР, Улан-Удэ, от нее - к Чите и дальше на восток. Переезжаем Забайкальские горы, Яблоновый хребет, кряж Черского... Как долго едем, точно не знаем: у нас нет ни календарей, ни часов. Только когда приехали на место назначения, на станцию Ерофей Павлович Забайкальской железной дороги, узнали, что это день 5-га мая. Значит, ехали 32 дня, покрыв за это время расстояние около 6.000 километров.
ДАЛЬЛАГ
В километре на север от станции Ерофей Павлович бригады плотников из Дальлага строили для нас «лагпункт». Большинство бараков уже было готово, и в них из нашего эшелона переселили привезенных. Те же, кому в «лагпункте» места еще не было, остались в вагонах. В этой группе был и я. Наши 10 вагонов отцепили от эшелона, загнали на «запасную линию» и обставили солдатами лагерного «охранения». Тут мы жили около двух недель. Отсюда со следующего утра нас (как и тех, кого уже разместили в бараках) погнали на работу.
...Ерофей Павлович... Что за удивительное название? - не выходило в нас из головы. Откуда оно такое? Всех нас вопрос этот интриговал. Начались разные гадания-предположения, расспросы. И прошло немало времени, пока ответ был найден. Оказывается, название станции связано с интересной историей этого края.
В продолжительном процессе захвата и колонизации Сибирских краев Россией Даурский край с приморским районом к югу от Охотского моря не принадлежал ей до середины XVII столетия. Это была часть Манчжурии, провинции Китая, в котором от 1644 года правила как раз маньчжурская династия Цинов, поэтому и весь Китай назывался тогда Цинской империей.
В 1649 году прибывший из Москвы новый якутский воевода Д. Францбеков посылает сюда с целью «прииска новых землиц» для России отряд стрельцов во главе с Ерофеем Павловичем Хабаровым. Отряд этот в 1649-51 гг. в кровавой борьбе покорил Даурский край и начал собирать с покоренных им народов маньчжурской и палеоазиатской групп «государеву дань» - «ясак». После рапортов Хабарова в Якутск, а оттуда в Москву, в Даурский край, по указу царя Алексея Михайловича, Сибирский приказ послал воеводу и 3.000 стрельцов. Воевода тот (Д. Зиновьев) в 1653 году отобрал от Хабарова награбленную им у новоприсоединенных к России народов имущество, а его самого арестовал и как «изменника» отправил в Москву. В челобитной на имя царя Хабаров оправдывался, что «кровь свою проливал и раны терпел и четыре земли привел под государеву руку».
Даурский край, однако, Россия удержать тогда не сумела. В 1689 году Китай вернул его назад. И только через два столетия, в 1858-60 гг., Россия снова отобрала его от Китая и для прославления первого покорителя и колонизатора этого края именем его назвала город Хабаровск и станцию Ерофей Павлович.
Теперь тут живут преимущественно россияне. Присоединив маньчжурские земли к своей империи, они сами селились тут в лучших местах, вытесняя завоеванные ими народы подальше в тайгу, в худшие окраины, на более быстрое вымирание. Выжило из них на сегодня очень мало, в особенности удэгейцев (1.400), орочей (1.100), негидальцев (500) и айнов (неизвестно сколько) [Данные приведены по переписи 1970 года]. Много больше тут корейцев и китайцев. Через решетку окошек из нашего вагону мы видим на южной стороне от железнодорожного полотна станции целую китайскую деревню, которая в «лагпункте» будет называться «Шанхай».
Наш новый лагерь - Дальневосточный (в сокращении - Дальлаг). Перед тем, как сюда, на разные станции Забайкалья и Приамурья, перебросили десяток эшелонов из Вишлага, он уже имел 3 отделения. Наше, новое отделение - 4-ое. Своими «лагпунктами» и «командировками» Дальлаг занимал территорию Приморского и южную часть Хабаровского краев. Теперь он расширился на Амурскую и восточную часть (позднее созданную) Читинской областей Столица лагеря - Владивосток, центр 4-га отделения - Ерофей Павлович.
НА ВОДОПРОВОДЕ
Район железнодорожного полотна Забайкальской и Уссурийской железных дорог, на котором создано 4-ое отделение Дальлага - самый северный. В нем была проблема воды: источников грунтовых вод тут мало, мелкие речки зимой замерзают до дна. Поэтому на расстоянии приблизительно 500 километров (от станции Могоча к станции Магдагачи) было очень мало колодцев, и воду, как для нужд самих поездов, так и для станций и пристанционных населенных пунктов, поезда должны возить в специальных цистернах. Такое ненормальное состояние обеспечения водою этого отрезка единственной тут железной дороги в мирное время тормозило экономичное развитие всей Восточной Сибири, а в случай войны ставило ее оборону под угрозу.
ГПУ поручили проблему эту устранить. Оно заранее выискало себе нужных инженеров-геологов, гидрологов, химиков и строителей, арестовало их, обвинило по делу «Промпартии» во вредительстве, осудило на разные сроки концентрационных лагерей и отправило в Дальлаг. Такие, по крайней мере, разговоры ходили по лагерю, по-видимому, от самих инженеров, которые никакими вредителями не были и не могли принадлежать к несуществующей «Промпартии».
Когда нас сюда привезли, эта группа специалистов уже нашла на расстоянии от 6 до 12 километров от железнодорожного полотна подземные источники воды, исследовала ее качество, вычислила допустимые запасы, составила все технические планы построения водопроводов. Сколько всех водопроводов было запланировано, не знаю: говорилась - вроде 12. Столько же было создано и «лагпунктов» нашего отделения: они были при железнодорожных станциях Могоча, Амазар, Ерофей Павлович, Орочонские Ключи, Уруша, Сковородино и некоторых других.
Шагаем на работу. Состав нашей бригады новый. Хотя тут и были мои друзья из Усолья (А. Каховский, М. Довнар, Джамалбеков Измаилбек и многие другие), всех нас поразбросали по разным бригадам, чтобы уменьшить возможность сговора к побегам. Отсюда близко до маньчжурской границы - всего около 60 километров. Из-за этого обстоятельства бригадам здесь приставили также больший конвой.
Середина мая. Ночью мы мерзли в не отапливаемых вагонах. И теперь, утром, еще несколько градусов мороза. Там-сям лежит снег. Но день солнечный. Куда ни глянь - сопки, косогоры, тайга.
Дорога наша около 5 километров. Бригады расставлены в линию от 3-га до 6-га километра. Копаем ров для водопровода от источника воды к железнодорожному полотну станции. Наш водопровод в Ерофей Павлович - 6 километров длины.
Техника нашей работы та же, что и в Усолье - ручная. Лопата, лом, кирка, клинья, кувалда. Но тут новые проблемы, связанные с районом вечной мерзлоты. Кроме оползней (наземных и подземных сдвигов земли) - отложения льда в грунте. Воды грунтовые, которые летом не успевают вытечь в речки, замерзают, образовывая «наледи» или вздувают почву в бугры. Земля 7 зимних месяцев (октябрь - апрель) мерзлая, а летом оттаивает только тонкая корка ее поверхности.
Норма работы у нас - от 3 до 6 кубометров на день. Когда попадаем в земле на лед, выбиваем его до конца. Выбитое место пониже нужной глубины рва засыпаем землею. Также выбиваем «наледи» и «грунтовые бугры», камни или цельные каменистые слои. А ветер (этот шальной весенний амурский ветер!) засыпает глаза землею.
Времени для выполнения задания у нас мало. Постройку всех водопроводов приказано закончить за 7 месяцев Голодные, мы долбим мерзлую землю, лед, камень. И норму должны выполнять. Безусловно, с «туфтою». Кто нормы не восполняет регулярно, наказывается изолятором. Или еще хуже: обвиняется в саботаже, на его Оперчасть заводить дело, и он может получить новый срок. За отказ от работы - расстрел.
ПОПЫТКА ГРУППОВЫХ ПОБЕГОВ
Однажды в июле 1932 года лагерный звон в рельс поднял наш «лагпункт» в 4-ам часу ночи. Быстро выбегаем из бараков и строимся на плаце по ротам.
Перед нашими глазами необычное зрелище. С вышек над колючей проволокой слепят нас прожектора. На плаце в разных местах горят керосиновые факелы. У вахты - большой отряд конвойных солдат с ружьями. В центре плаца - помощник начальника 4-га отделения Балашов, начальник ВОХРа, целая группа «оперов» с начальником Оперчасти, начальник УРЧ Вижаихин, начальник КВЧ Янсон, комендант «лагпункта» Беленко. А перед ними на земле - куча трупов.
Над труппами начальник Оперчасти начал читать нам приказ, из какого мы поняли, что вчера одна бригада казахов, которая на окраине станции разгружала товарные вагоны, напала на свой конвой, разоружила его, забрало с собою как пленников в тайгу и пошла к маньчжурской границы. Отделам Вохра и группам Оперчасти через какое-то время удалось выявить их на полдороге к реке Амур, окружить со всех сторон и в перестрелке всех 28 убить. Из-за того, однако, что казахи поубивали в тайге пленных конвоиров, Оперчасть полчаса потому назад расстреляла из нашего «лагпункта» трех бывших руководителей этих казахских повстанцев.
В приказе были причислены фамилии и имена 28-ми убитых «при побеге» и 3-их расстрелянных в лагере. После упреждающих угроз в нашу сторону, нас распустили по баракам, ведь на кухни уже начали выдавать утреннюю «баланду».
Через сколько дней всех казахов из нашего «лагпункта вывезли. Куда? Никто из нас не знал.
ОСНОВЫВАЕМ БАМлаг
Ты чуў няраз
Чыгунку за Байкалам,
Ды мо ня чуў
Пра зьдзекі і прымус:
Бо тут цяпер
Амаль пад кожнай шпалай
Ляжыць замучаны
Ў выгнаньні беларус.
Т. Лебяда. Ліст другі
В середине декабря 1932 года водопровод до станции Ерофей Павлович полностью построен. Вода по нему пошла к железнодорожному полотну. Правдоподобно, были законченные и другие водопроводы. Потому из ГУЛАГа пришел приказ: «перебросить человеческий материал» на новое строительство.
Нас снова загоняют в товарные вагоны и везут еще дальше на восток. И на этот раз недалеко - всего 150 километров. От Ерофей Павловича мы миновали сколько станций и не доехав к Сковородино остановились на разъезде Тахтамыгда Уссурийской железной дороги.
Морозная ночь. Нас строят в колонну, ведут от разъезда полем. Насколько хватает взора - снег. Пробирающий до костей ветер ножами режет, скребет по коже лица, застилает слезами глаза. Колонна расстраивается, растягивается. То там, то сям кричать конвоиры, бросаются и лают собаки. Километра через два-три на рассвете приближаемся к лесу. Останавливаемся у столба, на котором прибита доска из надписью: БАМлаг.
Пока нас разбивали на временные бригады, с разъезда привезли инструменты и брезент. Нам раздают лопаты, топоры, пилы, ящики с гвоздями и приказывают устанавливать палатки.
Расчищаем место от снега. Вырубаем в лесе жерди, сбиваем из них основу палаток, натягиваем брезент. Из сырых бревнышек-кругляков, наспех и тяп-ляп отесанных от сучков и коры (на лучшее ошкурение их нет времени), делаем настил нар и полов.
Палатки (размером 7 на 20 метров) рассчитанные на 100 заключенных. Из-за того, что их недостаточно, нас селят па 150 и 200. Палатки без окон. В них темно, хотя и коптят по два керосиновые плошки в каждой.
Спать ложимся поздно: одни на нарах, другие - под нарами, третьи - в проходе. Уснуть невозможно: круглые бревнышки и сучки беспокоят наши худые тела. Донимает холод. В «буржуйке» сырые дрова сипят и дымят, но температура в палатке только около ноля градусов по Цельсию.
Назавтра сюда приехала вся администрация бывшего 4-го отделения Дальлага во главе с Ульинским. Недалеко от наших палаток, как мы разузнали, уже стояли сооруженные перед нами два барака: один - для администрации, второй - для лазарета. Тут формируется центр одного с отделений БАМлага.
Столица всего БАМлага - город Свободный. С царских времен, когда там жили преимущественно амурские казаки, он назывался Алексеевск в честь царевича Алексея, сына последнего российского царя Николая 2-го. Теперь, в советские времена, когда казаки куда-то исчезли, а город, превращенный в сплошной концентрационный лагерь (тут размещено главное руководство БАМлага; при нем - разные инженерно-технические отделы и лаборатории с сотнями инженеров, химиков, ученых; лагерь СКОЛП (Свободненский комендантский особый лагерный пункт) с 2-мя тюрьмами; отделы ВОХРа и т. д.), - называется Свободный (!).
Брезентовые палатки были нашим временным жильем. Поэтому с первых же дней на новом месте мы начинаем строить бараки, куда постепенно переселяемся из палаток.
Лично я пилю тупой пилою в лесу деревья на строительный материал. Дневная норма на двоих - от 10 до 14 кубических метров. При этом надо свалить дерево, обрубить на нем все ветви, снести их в кучу и сжечь, а обчищенный ствол распилить на нужный размер. Все это должны делать стоя почти по пояс в снегу. Другая моя работа - таскать этот материал из леса к месту постройки бараков. Таскаем мы веревкою. В зависимости от веса материала - по одному или вдвоем, впрягшись через плечо в «ярмо». (Так называется в лагере петля веревки, обмотанная тряпками.) Тут есть также нормы выработки на каждое расстояние дороги. Бывает я распиливаю разные брусья у самой постройки или подношу материал к строителям. Везде работаем по 12 часов в день - и в мороз, и в снежную пургу.
Главные задания Байкало-Амурских лагерей ОГПУ - постройка второго полотна Транссибирской железной дороги там, где было только одно полотно (от станции Карымская около Читы до Хабаровска - около 2.500 километров) и постройка совсем новой железной дороги - Байкало-Амурской магистрали (БАМ).
Про БАМ говорилось, что она должна пролечь от станции Тайшет Иркутской области на Киренск и Бодайбо севернее Байкала, а оттуда дальше на восток, параллельно Транссибирской магистрали, к Тихому океану. Общая протяженность дороги - около 4.000 километров. В мои времен для этой стройки разрабатывались технические проекты, в горы и тайгу высылались геологические партии искать для БАМа трасу.
Строительство второго полотна Транссибирской магистрали началось сразу, от декабря 1932 года. Чтобы работа шла одновременно на всей линии 2.500 километров, БАМлаг быстро разрастается. К переданному ему «лагпунктов» 4-га отделения Дальлага дополнительно основываются многочисленные новые и продолжаются от Могочи до Карымской на запад и от Сковородино до Хабаровска на восток. Во 2-ой паловине 1930-ых годов в БАМлаге было 21 отделение, каждое из которых делилась на «колонны» от 150 до 600 заключенных. В некоторых отделениях количество «колонн» доходила до 100. Мы не знаем точно, сколько всего тут было заключенных. Но среднее арифметическое из названных чисел дает зам цифру 393.750, округляя ее - 350-400 тысяч. Среди них было много белорусов.
В январе 1933 года постройка бараков на нашем «лагпункте» была закончена, и нас погнали к разъезду на строение второго полотна железной дороги. Тут работаем по 10 часов в день. Два часа идем на работу и с работы. Мерзнем на морозе в 30-40 градусов по Цельсию и ниже на северном ветру. Питание наше очень плохое. Зелени - никакой, если не брать на внимание «баланду» из сухих очисток от картофеля, доставленных в лагерь из кухонь «Особой Краснознаменной Дальневосточной Армии», расквартированной в районе Владивостока и Приморского края. Чаще всего «баланда» из рыбы, всегда залежалой на складах и такой соленой, что разъедает нам кишки.
ОСВОБОЖДЕНИЕ
Кто не был здесь - будет;
А кто был - не позабудет.
Лагерная поговорка
Я уже жду освобождения из лагеря. Не знаю точно, когда оно придет, но должно придти где-то в апреле месяце.
В прошлом году в лагерях были введены т. н. «зачеты рабочих дней»: привилегированным уголовникам за 3 рабочих дня зачисляли 4 дня срока заключения, а «каэрам» за 4 дня - 5 дней скока. Однако «зачеты» делались исключительно за реальные рабочие дни, а не за календарные. За неполный год, с того как они были введены, я имел около 50 дней «выходных». 23 дня был в госпитале, 32 дня - в дороге от Урала в Забайкалье. Это все не рабочие дни. Сколько мне начислили рабочих дней, я не знаю.
Ожидаемый день настал 17-го апреля 1933 года. Утром наш ротный отвел меня к начальнику УРЧ Вижаихина. Тот вытащил из ящика своего стола небольшую бумажку и объявил мне, что с «зачетом рабочих дней» (мне зачтено 34 дня) вчера срок моего наказания закончился. Сегодня УРЧ будет готовить документы для моего освобождения из лагеря. Он спросил у меня, куда я собираюсь ехать, чтобы вписать это в мою «Справку» об освобождении, выписать мне квиток в кассу железнодорожной станции на бесплатный билет, а из продуктового склада - дорожное питание. Затем направил к лагерному фотографу сделать для «Справки» фотокарточку и вернуться к нему назад.
Затем получаю от него «Обходной листок». В нем - список различных лагерных учреждений, какие я должен обойти, рассчитаться с ними и от руководителя каждого учреждения получить на этом «листке» подтвердительную подпись.
Прежде всего иду на вещевой склад получить свою одежду, которую сдал туда, когда был привезен в Больничный Городок Вишлага. Как и следовало ожидать, на складе не нашли ни моих вещей, ни даже бирки от них. Здесь работают одни «урки», которые к тому же бесконечно меняются - найди, кто из них ворует. А на руки нам не выдали никаких документов на сданные вещи. Из-за этого на мне оставили сильно поношенную мною лагерную униформу и обувь, в которой доведется ехать в такую большую дорогу через Москву и Гомель в самые Хойники. В бухгалтерии мне обменяли лагерные деньги на обычные советские (собралась их за все время работы в лагере 32 рубля!) и выписали квиток на бесплатный билет на поезд. Безусловно, не на курьерский, а на простой пассажирский... В продуктовом складе предложили придти завтра, перед получением «Справки».
Всю ночь не спал: уснуть не давали неспокойные мысли. За стеною выл ветер. Снежной дробью било па окну. Утром я последний раз отхлебал лагерную «баланду» и простился с моими друзьями.
В продуктовом составе мне выдали на 14 дней дороги хлеб по 400 граммов на день и соленую рыбу (горбушу) по 100 граммов. Очень мало этого на 2 недели. Но я же имею в кармане 132 рубля денег! К 32-м, заработанных работою, 100 рублей неожиданна мне подарили на дорогу друзья из бригады. В лагере я еще не знал, что 100 рублей - это тут, в Сибири, теперь цена одной буханки хлеба на черном рынке (по государственной цене хлеб в магазине выдается только на хлебную карточку).
В бараке я положил на нары свой сундук из полированной фанеры, сделанный монахам Борисам Корди (он имел в лагере мастерскую и делал их на заказ каждому, кто хотел, за деньги, которые шли в кассу лагерной бухгалтерии). В дополнительном (тайном) дне, вделанном в сундук по моей просьбе, я спрятал свои лагерные фотографии, некоторые личные документы («Арматурную» и «Санитарную» «карточки»), образцы лагерных денег, адреса друзей и другие мелочи, которые при выходе из лагеря у меня могли конфисковать. На правдивое дно положил свой хлеб, рыбу, письма, проверенные цензурою, и пару запасных чистых тряпок, которые мы употребляли вместо носков, в башмаки.
С сундуком и «Обходным листком» около 5-ти часов дня я опять иду в УРЧ. Вижаихин проверил мой «Обходной листок», выдал мне под расписку «Справку» об освобождении и сообщил, что в 7-м вечера на станцию прибывает мой поезд. К разъезду Тахтамыгда от лагеря - километра два-три, но там, оказывается, нет кассы. Потому надо по шпалам брести еще километров пять на запад, к более близкой станции.
Он вызывал нарядчика и приказал ему отвести меня к лагерным воротам. Там, на вахте, была произведена ревизия моих вещей, после чего «дежком» записал меня в свой «табель» и сказал:
- Давай, проходи!
Выхожу за ворота. Делаю шаг влево, шаг вправо. Никто не стреляет. Осматриваюсь по сторонам и назад: не видно ни «свечек», ни «попок». Так привык к ним, что сразу тяжело поверить, что их нет, что можно идти и без них. Если бы не сундук, руки сами бы по привычке потянулись за спину, ведь где-то в мозгу еще звучит: «Взять руки назад!»
Иду и не верю. Разучился ходить сам, отвык. Как-то удивительно, вроде во сне. Нет никакого конвоя. Я сам. Один.
Пурга уже давно стихла, но дорога засыпана снегом. Вот справа, метров 50 от дороги, главный лагерный «Вещевой склад» - огромная брезентовая палатка. Около нее из грузовика носят в склад какие-то тюки. На меня никто не обращает внимания... О, нет! Вижу: навстречу дорогою идет «опер». Он задерживает меня, проверяет документы.
К ночи берется больший мороз. В лагерь уже начали идти с работы бригады. Сперва редкие, а потом все чаще и чаще, одна за одною. Мне захотелось еще раз увидеть нашу бригаду, Довнара и других друзей, еще раз на прощание помахать им рукою. Я замедлил ходьбу, но как ни всматривался, их не увидел. Шли все другие. Немало было тут и из Менщины, и Полаччины, и Витебщины, и Могилевщины, и Полесья... Кто и когда из них ворочается назад в Беларусь?.. Прощай, мой другу Михась! Прощайте, все друзья - знакомые и незнакомые! (Уже сегодня я знаю, что никого из них никогда и нигде я больше не встречал в жизни.)
А бригады все идут. Идут усталые. Обмерзшие. Голодные. А конвоиры подгоняют их:
- Направляющий, прибавить шаг! Задние, подтянись!
У меня в запасе около двух часов времени. Однако я должен идти быстрее: если опаздаю на поезд, сутки доведется ждать следующего. Иду, а сундук отрывает руки. Гнусь под его тяжестью. Спотыкаюсь о шпалы. И чем дальше отхожу от лагеря, тем больше моих мыслей крутятся около него. Не иду в голову новые мысли - про «свободу», будущее. Да и какие они будут, те «свобода» и будущее? Как встретят меня? В моей «Справке» об освобождении из лагеря указано, что по приезду на место жительство в Хойникский район, я незамедлительно должен явиться в районный отдел милиции и зарегистрироваться там. Значить, жить буду под наблюдением милиции (или ГПУ).
С такими мыслями и чувствами подхожу к небольшому станционному строению с вывескою: Ольдой. В пустом зале ожидания станции меня встречает снова «опер». И опять проверка документов.
Через сколько минут в моих руках билет, и скоро придет поезд.
Когда он пришел, я со своим сундуком бегаю от вагону к вагону. Везде проводник мне говорит:
- Мест нет.
- Я должен ехать...
- Вам русским языком говорят: мест нет. - И дверь вагона закрывается.
Поезд стоит тут всего одну минуту. Никто из его не сошел и никто не сел.
Он тронулся, а я остался. Следующий будет завтра в это же временя - в 7-м вечера. Что делать? Идти ночевать в лагерь? Сундук тяжелый. В лагерь не пустят. Останусь здесь на целые сутки.
Ночью и на следующего день на станцию приходили еще два «опера», проверяли меня. Один из них, проверив документы, сделал у меня (уже «свободного»!) ревизию вещей.
- А ну, раскрой-ка свой чемодан.
- И я его уже раскрывал на вахте, когда выходил из лагеря.
- Тебе говорят - раскрой!
Вынужден подчиниться. «Лихо с вами! - подумал я. - Без вас, по-видимому, тут и шага нигде не ступишь».
На следующий поезд я предложил проводнику 50 рублей, и он разрешил мне влезть в коридорчик вагона около уборной. Наконец, я стою в поезде, около своего сундука.
Свисток кондуктора. Гудок паровоза. Поезд отходить.
Едем снова через территорию «проклятых» царских и «заботливых» советских ссылок, каторг, лагерей, «спецпоселков». Только теперь едем в обратном направлении. Здесь нет и метра свободной земли. Под верхним слоем ее - сплошной могильник человеческих костей. Минуем столицы этого, забытого Богом, края - Читу, Иркутск, Красноярск, Новосибирск, Омск... В каждой из них, кроме разных локальных, знаменитые на весь СССР пересыльные тюрьмы, а где и центральные изоляторы.
В вагоне, правда, не видно замков, решеток, парашей, конвоя, дрессированных собак... Но пока едем этой территорией, каждый день (а то и два раза на день) слышим опротивевшее:
- Граждане, предъявите ваши документы.
При этом двери вагона из обеих сторон проводник запирает на ключ. И здесь «оперы» на каждом шагу. Сколько же их всех в СССР?
Уже много дней и ночей я стою на ногах. Понемногу протиснулся в коридор самого вагона. Едва стою. Ноги млеют. Глаза слипаются. Одна утеха: не я один такой. Тут стоит уйма людей, ведь мест в купе нет и надежды никакой. Проводник вагона заявил, что почти все пассажиры едут до Москвы.
Так, стоя или в лучшем случае кое-как присев на свой сундук, ночью понемногу дремлем.
От Свердловска наш поезд пошел на Казань, Арзамас, Муром, а не на Пермь, Вятку и Ярославль, куда три годы потому назад нас везли через Москву на Урал. Тогда мы были взаперти, и в Ярославе я не мог выйти с вагона, чтобы поклониться городу Максима Богдановича. Теперь я собирался это сделать. Я знал, что тут доживает свой век его отец...
...А лагерь не выходить из головы. В глазах так и стоит сцена: идут бригада за бригадою с работы, еле волочатся рабы лагерной империи. Лица на морозе обвернутые лишь бы какими тряпками, слегка обледеневшими от пара изо рта. Другие тряпки болтаются на приподнятых воротничках бушлатов и на ногах поверх башмаков или дырявых валенок. А они, невольники, осужденные на страдания и смерть, согнувшись от усталости, идут по все той же крестовой дороге.
/Аўген Калубовіч. На крыжовай дарозе. Творы з эміграцыі. Менск. 1994. С. 179-198./
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz