ЎЎЎ 3. Эдуард Пякарскі. Работнік Пятрусь Аляксееў. Ч. 3. Койданава. "Кальвіна". 2022.

 

    Модест Кротов

                                                     УБИЙСТВО  ПЕТРА  АЛЕКСЕЕВА

                                                            (По архивным материалам)

    К числу ярких, колоритных фигур революционных деятелей XIX столетия, волею царизма сосланных на долгие годы прозябания в Якутскую область, относится и один из первых рабочих-революционеров, Петр Алексеев.

    Его имя прогремело по России после «процесса 50-ти», на котором Алексеев произнес произведшую большое впечатление речь.

    «Дерзкая речь» Алексеева не сошла для него безнаказанно. Наравне с князем Цициановым, пытавшимся при аресте оказать вооруженное сопротивление, Алексеев получил 10 лет каторжных работ. После ряда лет пребывания в знаменитой по своему зверскому режиму Новобелгородской центральной тюрьме, затем Мценской и, наконец, на Каре, в 1885 году Алексеев попадает на поселение в Якутскую область, где один год прожил в Баягантайском улусе — одном из наиболее гиблых мест Якутского округа, — а затем перешел в Жулейский наслег Батурусского улуса того же округа. Здесь он прожил 5 лет, занимаясь своим небольшим хозяйством — имел корову и коня, косил сено и т. д. Оставалось немного времени до того момента, когда он мог рассчитывать получить право на переселение в одну из губерний Сибири, как вдруг жизнь его трагически оборвалась...

    Обстоятельства убийства Алексеева, в общем, уже известны из воспоминаний современников (Э. К. Пекарского и др.).

    Однако, независимо от освещения этого события в мемуарной литературе, должны представлять интерес и официальные документы, каковые содержатся в найденном недавно в Якутском центральном архиве деле Якутского окружного суда «По убийству государственного ссыльного Петра Алексеева в Жулейском наслеге Батурусского улуса инородцами Федотом Сидоровым и Егором Абрамовым». Имеющиеся в нем материалы и документы уточнят или исправят могущие встретиться в воспоминаниях неточности и восстановят полностью всю эту печальную картону...

    16 августа 1891 г. П. Алексеев, выехав в направлении на Чурапчу (центр Батурусского улуса, в 60 верстах от местожительства Алексеева), исчез неизвестно куда. Так 26 августа сообщало Жулейское родовое управление Батурусской инородной управе, а последняя — Якутскому окружному полицейскому управлению. Зная Алексеева, как «преступника» особенной важности, и заподозрив его в побеге, полицейское управление командировало в наслег земского надзирателя Атласова, который должен был произвести там тщательное по этому делу дознание.

    Выехав из Якутска 23 сентября и прибыв в наслег 2 октября, Атласов прежде всего запросил политического ссыльного Трощанского, жившего недалеко от Алексеева, о том, что ему известно об отлучке последнего. Трощанский ответил, что об этом он ничего не знает. Он был у Алексеева в конце августа, но его не застал, и ему сказали, что он уже несколько дней как уехал.

    Алексеев еще в июне говорил, что поедет в город в августе, но «только в том случае, если это окажется нужным, а это он мог узнать в Чурапче, через которую он и должен был проехать»; но там его не было — «это главный пункт в данном вопросе». Возможно, — предполагал Трощанский, — что Алексеев поехал с попутчиком через с. Павловское.

    На следующий день по приезде в наслег Атласов произвел осмотр занимаемых Алексеевым амбара и юрты и нашел там следующее.

    Амбар был заперт на замок с накладной печатью, имевшей буквы «П. А.». На наружной стене амбара найдены три якутских горшка, дуга, а на земле тупой якутский нож. На стене амбара, обращенной на юг, был подвешен длинный, промазанный дегтем, кожаный ремень. Когда взломали замок и вошли в амбар, там не нашли ничего ценного, кроме керосина. В погребе было найдено две кружки масла в горшке, полковриги хлеба, два замороженных с весны куска мяса, замерзшее в деревянной посуде молоко и немного полевого лука.

    В юрте замок у дверей был цел, печные трубы — открыты. В комнате ничего особенного не нашли: на столе стояло три чайника, из них два до половины с замерзшей водой, кружка с остатками замерзшего чая и сковорода с остатками жареной рыбы, а на полу — в чугунной ладке засохшего жареного утенка. Во втором отделении юрты на столе стояли две чашки и три стакана, все с блюдцами, немытые и с остатками недопитого чая, «что навело на мысль, что у Алексеева угощалось не менее 4 гостей, что подтверждает находившийся туг же на столе медный чайник с выварками, тарелка с хлебом и блюдце с солью». В этой комнате три окна были с отдернутыми занавесками, а четвертое без занавески. Постель была не убрана; на отвороченном одеяле лежал № 38 «Русских Ведомостей» от 8 февраля, видимо не дочитанный, и на лавке — №№ 32-37, а рядом №№ 39 и 40. На полу были неубранные торбаза из коровьем кожи.

    В третьем отделении юрты на письменном столе лежал миниатюрный ключик от стоявшего у печки запертого ящика, консервы, без которых, как заявил присутствовавший при осмотре Э. К. Пекарский, Алексеев никуда не выходил, и записка от 14 августа выборного Р. Большакова, в которой он просил Алексеева дать ему заимообразно один или два кирпича чаю. На единственном в этой комнате окне занавеска была отдернута. На печке в мешке было около пуда муки и в турсуке — крупа. Наконец, в летнем помещении нашли одежду, обувь и съестные припасы.

    Осмотр юрты не дал почти никаких материалов для более или менее вероятного заключения о том, куда же мог исчезнуть Алексеев — бежал ли он или стал чьей-либо жертвой во время своей поездки в Чурапчу. Можно было подозревать и то и другое, так как в области бывали как случаи бегства ссыльных (по крайней мере, попыток к этому), так и нападений на них. Для того, чтобы найти какие-либо нити, по которым можно было бы распутать весь таинственный клубок, Атласов приступил 4 октября к допросу ближайших соседей Алексеева.

    Первым был допрошен старшина Федот Сидоров, пожилой, 54-летний якут. Он показал, что видел Алексеева днем (14 августа) около 4 часов на р. Намгаре едущим домой от Пекарского с якутом Ег. Николаевым. На другой день утром узнал, что Алексеев ездил к старосте Большакову, а Николаев ему привез разрешение на поездку в город, и что завтра едет на Чурапчу. Когда я зашел к Алексееву, прося купить кирпич чая, он не отказался, но сказал, что не знает, поедет ли в город.

    «По приезде Алексеева от Пекарского я у него гостей не видел. Где Алексеев — не знаю; думаю, что уехал в город, так как на другой день по возвращении от Пекарского я видел А-ва едущим по направлению к Терасинскому станку. Он не просил меня присматривать за юртой, почему я этого и не делал. Только раз зашел, увидел во дворе топор со сломанным чернем; об этом сказал старосте. Он велел присматривать за юртой и обещал об исчезновении Алексеева известить управу».

    Вторым был допрошен ближайший сосед Алексеева, старик 61 года Аф. Абрамов, у которого с весны 1891 года жил со своей семьей Ф. Сидоров. Он говорил:

    «В день возвращения Алексеева от Пекарского у нас были староста Большаков и старшина Егор Абрамов, имевшие распоряжение начальства о разрешении Алексееву поездку в город. Узнав о приезде Алексеева, они отправились к нему. Скоро вернулись метавшие сено Алексеева якуты Н. и П. Борисовы с 9-летним сыном последнего и также отправились к Алексееву. Это было после заката солнца. Затем пришел от Алексеева староста Большаков с 2 кирпичами чая, взятыми у Алексеева, и уехал домой. Угощал ли Алексеев гостей чаем, не знаю. Борисовы, как я слышал их разговор, ушли очень поздно. На другой день вечером Алексеев дал мне ощипать одного турпана и сказал, что приехал от князя, а турпана получил от выборного П. Большакова. Ощипав птицу, вернул ее Алексееву. На третий день (16 августа) во дворе Алексеева видел оседланную лошадь. Ранее, уезжая из дому, он юрту не запечатывал, а амбар — изредка. Думаю, что Алексеев уехал в город, в убийстве никого не подозреваю».

    Роман Большаков показал:

    «Отец мой, староста Константин Большаков, получив распоряжение с разрешением въезда Алексеева в город, поехал к нему объявить это распоряжение, я же послал с ним записку, в которой просил Алексеева одолжить два кирпича чая. Вечером отец привез чай (это было 14 августа), сам он был немного выпивши и говорил, что Алексеев ездил к Пекарскому. На другой день я был на сенокосе, а дядя мой Петр ловил на озере сетью турпанов. Около 10 час. утра на сенокос приехал Алексеев в гости. Я повел его в дом, где А-в, выпивши чаю, в 12 часов поехал домой. Турпана дал ему дядя мой Петр Большаков. После этого я А-ва не видел, а на другой день (16 августа) слышал от К. Пудова, что конь А-ва находится около дома. Где Алексеев — не знаю, но думаю, что убили в наслеге. Это заключаю из того, что на амбаре были печати, в юрте не убрано, а А-в был человек аккуратный, жил чисто. Наконец, на столе лежал ключик от ящика, а денег не было, я же полагаю, что хоть небольшие, но должны были быть».

    Староста Жулейского насл. Конст. Большаков показал:

     «Я с Алексеевым был в хороших отношениях, иногда бывали друг у друга в гостях. В день прибытия А-ва от Пекарского я был у него со старшиной Ег. Абрамовым, чтобы объявить распоряжение на поездку в город и получить от него по записке сына два кирпича чая. Алексеев угощал водкой из фляги, все мы трое выпили по чашке и закусили вареным мясом, от второй чашки я отказался, а Абрамов выпил. Когда я с Алексеевым и Абрамовым выходил, у дверей встретил якутов Борисовых с сыном; они с Алексеевым вошли в юрту, а я с Абрамовым пошел к дому Аф. Абрамова, где, не заходя в дом, попросил переметную суму, положил в нее чай и уехал, а Абрамов остался около скотского пригона. На другой день, около 10 часов утра, Алексеев приезжал ко мне и, напившись чаю, поехал к сыну Роману; после этого я с Алексеевым не виделся, но слышал от Романа, что Алексеев к нему заезжал, когда П. Большаков ловил сетью утят. Через два-три дня услышал, что Алексеев уехал на Чурапчу.

    22-23 сентября Ф. Сидоров на общественном сходе заявил, что по поручению Алексеева окарауливал его юрту и амбар, но теперь просит запечатать помещение (Напомним, что в своем показании Сидоров говорит, что Алексеев ему присмотра юрты не поручал. — М. К.). Мы в просьбе отказали. По собранным сведениям, Алексеева никто выезжавшим за границу наслега не видел, и возможно, что его и убили».

    Кроме этих лиц, 4 и 5 октября были допрошены Пар. Сидорова, Мих. Колмыков, Пелагея Абрамова, Ник. Борисов, Конст. Пудов, Ст. Григорьев, Марфа Абрамова, Ефр. Большакова и Егор Абрамов, но и их показания ничего существенного для раскрытия дела не дали. Все повторяли, что 14 августа Алексеев ездил к Пекарскому, что вечером в этот же день у него были сначала К. Большаков и Ег. Абрамов, а затем трое якутов Борисовых, что 15 августа Алексеев ездил к Большаковым и привез от них турпана, которого дал ощипать жене Ег. Абрамова; 16-го утром лошадь Алексеева видели привязанной у его юрты, а днем самого Алексеева видели едущим по Чурапчинской дороге. Некоторые из опрошенных говорили, что не сами видели, как А-в 16 числа ехал по дороге на Чурапчу, но, якобы, им так рассказывал Ф. Сидоров. В частности так показал и Ег. Абрамов.

    На вопрос о поведении Алексеева и его взаимоотношениях с общественниками были получены такие ответы:

    «Алексеев поведения хорошего, ни на кого не жаловался, и общественники на него тоже не жаловались. Бывал у некоторых якутов и они у него, угощая друг друга иногда и водкой» (Ф. Сидоров).

    «На Алексеева никто из общественников не жаловался, — говорил Аф. Абрамов, — и Алексеев также. Вел знакомство с некоторыми якутами, бывали друг у друга в гостях».

    «С общественниками Алексеев жил в согласии; только раз он ссорился со старшиной Ег. Абрамовым из-за молока, но вскоре помирились» (Ром. Большаков).

    На вопрос о том, были ли у Алексеева свободные деньги, отвечали:

    «Алексеев давал понемногу денег общественникам взаймы» (М. К. Колмыков).

    «Немного денег у него, думаю, было» (Н. Борисов).

    «Есть ли у Алексеева деньги, не знаю, но знаю, что должники должны рублей 60» (Ег. Абрамов).

    Для того, чтобы выяснить вопрос о взаимоотношениях Алексеева с соседями и узнать, не было ли у него врагов и имел ли он свободные деньги (притом в виде новых пятирублевых кредиток, которые в это время стали появляться то у одного, то у другого из якутов), так как в этом случае с большим вероятием можно было предположить убийство А-ва с целью ограбления, заседатель обратился с соответствующими запросами к ссыльным Митр. Новицкому и Э. К. Пекарскому, и вот что они ему ответили.

    Новицкий писал:

    «В июне 1891 г. Алексеев менял у меня старые деньги на новые, и я ему дал на 50 рублей десять депозиток пятирублевого достоинства, совершенно новых. Алексеев говорил, что к приходу паузков у него соберется 150 рублей серебром, на которые он и сделает необходимые покупки. Алексеев говорил, что у него есть печать, которую он накладывает на амбар, отлучаясь из дому на долгое время».

    Пекарский заявил, что знал два случая ссоры Алексеева с наслежным старшиной Е. Абрамовым. Первый произошел, когда Абрамов, будучи содержателем обывательской станции, распечатал пакет с заявлением Алексеева в Батурусскую инородную управу. Узнав об этом, Алексеев поднял Абрамова за шиворот и сказал: «Ты знаешь, что я могу с тобой сделать?». — «Знаю,—ответил перепуганный Абрамов». После этого Алексеев оставил Абрамова в покое и даже допускал в свой дом.

    Второй случай вышел из-за невыполнения Абрамовым условий доения коровы Алексеева. Последний не хотел после этого иметь с ним никаких дел, но потом, во время осеннего общественного схода, помирился. Несмотря на это, он всегда был об Абрамове плохого мнения, считая его «плутом-артистом среди остальных его сородичей, но тем не менее терпел его общество», покупал у него продукты и даже давал заимообразно деньги.

    У Алексеева было еще столкновение с Сидоровым, который сначала требовал за молоко с коровы в течение лета больше 30 рублей, а потом предложил доставлять его даром, чем Алексеев очень оскорбился. Он был так раздражен, что не мог выносить присутствия Сидорова, несмотря на обращение последнего к обществу с просьбой примирить его с Алексеевым. «За напрасное утруждение общества Алексеев настоял на присуждении с Сидорова полведра водки, которой Сидоров должен был угощать и угощал общество». Алексеев факт примирения с Сидоровым отрицал и считал его скупым и до невероятности жадным человеком, присутствием которого он тяготился. И если он имел сношение с Сидоровым и Абрамовым, то только потому, что они были одновременно его ближайшими соседями и должностными лицами.

    Собрав такой материал и исходя из несколько сбивчивых показаний Сидорова и Е. Абрамова и враждебных их отношений с Алексеевым, 5 октября Атласов пришел к заключению, что Алексеев, если не убежал, то убит — и непременно в наслеге — и самые верные сведения о нем могут дать его ближайшие соседи Сидоров и Абрамов. Но так как в наслеге, где всего лишь три юрты, нет обстановки для правильного производства следствия (например, нет возможности разъединить подозреваемых), то он постановил здесь, на месте, следствие прекратить, а, отъехав за 60 верст в Чурапчу — местонахождение Батурусской инородной управы, — вызвать туда внезапно Абрамова и Сидорова и допросить их обстоятельнее.

    7 октября были привезены в Чурапчу взятые на дому Ег. Абрамов и Ф. Сидоров. Хотя они и на этот раз повторяли то, что говорили при первом допросе, однако, еще более сбивались, отвечая на вопросы следователя, почему и были арестованы. Когда Сидорова спросили, откуда у него оказались при аресте деньги (новые пятирублевки), он ответил, что является человеком зажиточным, имеет до 60 голов скота и недавно у него было 34 рубля, часть которых — новыми пятирублевками — он отдал в долг нескольким якутам.

    9 октября в юрте Ег. Абрамова произвели обыск и нашли принадлежавшие ему рукавицы «с признаками крови»; у Сидорова было найдено 4 новых пятирублевых кредитки, которые, по объяснению жены, он дал ей, когда был вызван заседателем в управу. Тогда же, при обыске у якута Ст. Григорьева, жившего у Ег. Абрамова в качестве работника, также были найдены рукавицы, запачканные кровью. По объяснению Григорьева, они принадлежали якуту П. Иванову и схватил он их нечаянно, взамен своих, при ночевке у Петрова.

    Таким образом, улик против Сидорова и Егорова накоплялось все больше. Новые важные показания были даны в ближайшие дни П. Ивановым и Т. Пудовой.

    Петр Иванов заявил:

    «Дня за 4-5 до сентября к зятю своему Николаю Чоросову (с которым и жил Иванов) приехал Ег. Абрамов. На другой день Абрамов просил меня привезти из города одно ведро водки и дал 9 рублей и столько же для той же цели дал соседу нашему Ионе Маркову. При этом мне он дал две новеньких пятирублевки, а Ионе — пяти- и трехрублевку, при чем рубль я должен был доплатить Маркову. Когда он доставал деньги из кармана, я у него заметил свернутыми в бумаге еще 4 или 5 пятирублевок. От нас Абрамов поехал к Г. Попову поговорить о долге. Через 7 ночей вернулись мы из города, и в тот же день вечером приехал Абрамов, который получил купленные для него мной одно ведро и 2 бутылки водки и от Ионы одно ведро и уехал домой. Водку он взял не от меня лично, а от Чоросова, которому я ее оставил, так как сам поехал к Ф. Иннокентьеву. У последнего я встретился с Абрамовым, и он дал мне новую пятирублевку под пуд масла».

    Иона Марков и Ник. Чоросов подтвердили сказанное Ивановым, при чем Чоросов добавил, что и он получил от Абрамова — в качестве уплаты старого долга — одну новую 5-рублевую бумажку.

    Наконец, 12 октября Татьяна Пудова заявила, что «она услыхала от своего мужа, что якут Ег. Абрамов, будто бы плача, в пьяном виде, в доме дяди своего Ив. Охлопкова, признавался, говоря, что государственного ссыльного я убил и с лошадью спрятал».

    Константин Пудов первым из опрашиваемых заявил определенно, что в убийстве Алексеева он подозревает Ег. Абрамова, который признавался в пьяном виде дяде своему, Ив. Охлопкову, еще до выезда заседателя в наслег, что он убил П. Алексеева и с лошадью спрятал. Это мне передал Е. Андреев. Еще слышал от якутки О. Ивановой, что Абрамов будто говорил дяде Ивану: «однако задержат по убийству Алексеева». К убийству причастен или о деле многое знает Ф. Сидоров, который вскоре после отъезда Алексеева на Чурапчу загнал свой скот, который он желал откормить, в покос Алексеева, где стоял неогороженный стог сена, тогда как Алексеев «терпеть не мог, чтобы в его загороженное место, даже зимою, попадал чужой скот», и по этому поводу были не раз у него столкновения с Сидоровым.

    Из всех этих показаний стало ясно, что Алексеев не бежал, а был убит с целью грабежа Абрамовым и, по всей вероятности, Сидоровым. Поэтому на дополнительном опросе Абрамова Атласов стал настойчивее убеждать его, чтобы он во всем сознался. Видя, что он запутался, Абрамов, как отмечено в протоколе, «прежде начатия спроса добровольно пал на колени перед образом и в слезах признался в преступлении», при чем, однако, как увидим из следующего его показания, совершенно извратил обстоятельства дела и свою роль в нем. На этот раз, «в слезах», он показал так:

    «После приезда Алексеева от Пекарского, через две ночи, а именно 16 августа, я пошел на местечко Тюмятей-бютяй покосить для стелек сено. Когда я находился на том месте, го чурапчинской дорогой подъехал верхом Петр Алексеев и Ф. Сидоров на сивом коне. Затем они подъехали к воротам, где первым спустился Сидоров, а потом Алексеев. Потом я заметил, будто они пьют водку; у меня появилось желание выпить, и я, положив горбушу в сторону, пошел к ним. В это время Алексеев крикнул: «Егор Абрамов, абра (спаси)!» и в это время я увидел, что Алексеев старался приподняться, а Сидоров чем-то его тычет. Первоначально я в недоумении остановился, а потом подошел и увидел, что Алексеев и Сидоров барахтаются оба на четвереньках; у Сидорова в руке, кажется, правой, якутский нож в крови, затем П. Алексеев, весь в крови, держал руку Сидорова, в которой был нож. Алексеев в эго время страшно водил глазами. Когда я подошел, Сидоров крикнул мне: «что смотришь, ткни!», тогда я вынул из-за голенищ нож свой и ударил им Алексеева, но в какое место — не помню, так как был в страшном волнении. После моего удара Алексеев опустил руку Сидорова, и оба остановились, а вслед за тем Алексеев побежал, я остановился в недоумении, а Сидоров погнался за ним. Алексеев бросил по дороге свой желтый плащ, после этого я увидел, что саженях в 50 Сидоров остановился, и когда подошел к нему, то около него Алексеев лежал уже мертвым. После этого Сидоров, отвязав с лошади Алексеева повод ременный и перевязав им Алексеева, при моей помощи понес Алексеева, но так как нести было тяжело, то просунули кол, каковой с концов подняли на плечи и тут же недалеко утащили в лес, где слегка разгребли руками мох и хвою у бывшей там природной ямки, положили гуда Алексеева и прикрыли мхом. Затем в зипуне, в боковом кармане, завернутыми в какую-то материю, нашли 107 рублей денег, из которых 54 рубля взял Сидоров (10 пятирублевок, одну трехрублевку и один рубль), а я взял 53 рубля — новыми трех- и пятирублевками. Во время убийства лошадь стояла на привязи около ворот. Ее мы увели в противоположную от трупа сторону леса и, сняв с нее седло, привязали к лесине. Через два дня после этого, когда у меня были Гр., Ст. и Мих. Борисовы с мальчиком Петром, пришел Сидоров, и все мы пошли промышлять уток. С озера я и Сидоров пошли с топором к тому месту, где стояла лошадь Алексеева, там ее убили, разрубили на части и тут же зарыли в нескольких местах, а под одним из кустов спрятали седло. Затем пришли обратно и присоединились к Борисовым, промышлявшим уток, сказав им, что были у меня. Ножи, которыми убили Алексеева, мы зарыли в землю у места убийства. Об этом преступлении никто, кроме нас двоих, не знает и никто более в нем не виновен».

    В этот же день (12 октября) Атласов произвел осмотр одежды Сидорова; на воротнике верхнего пальто, на обшлаге одного из рукавов рубахи, на груди и подоле рубахи в некоторых местах заметны были капли запекшейся крови, а в других — следы смытой крови. Сидоров объяснил, что это — кровь от недавно убитой коровы, смыта же она оттого, что он был под дождем и в воде. Рвать и чинить рубаху, — сказал он сперва, — не приходилось, но когда ему показали разорванный от обшлага и почти до ворота и починенный рукав рубахи, он объяснил тем, что ему ее порвал приходивший к нему в пьяном виде и требовавший водки Абрамов. 13 октября относительно местонахождения трупа Алексеева сказал, что он лежит по Чурапчинской дороге, саженях в 100 от тракта, так что проходящие и проезжающие могут его и не заметить.

    На следующий день Атласов и понятые выехали на место преступления. На самой кратчайшей дороге из Жулейского наслега в Терасинский, не более чем в 2 верстах от юрты Абрамова, заметили на полусгнившей лесине следы крови и нашли два якутских ножа с признаками крови на них. Налево от дороги, в чаще леса, саженях в 60, найден труп Алексеева, лежащий в естественном лесном углублении, на три четверти аршина от поверхности земли, прикрытый хвоей, мхом, мелким хворостом и придавленный 5 или 6 полусгнившими бревешками, поверх которых лежал совершенно нетронутый тонкий слой снега. Алексеев был положен убийцами связанным, лицом к земле, в изогнутом положении. Туловище и голова лежали в самой глубокой части ямы, а ноги были почти у поверхности. Голова была накрыта одним торбазом и портянкой из белого сукна, с правого бока торчала пятка другого торбаза, левый бок и ноги обнажены. К трупу со всех сторон примерзла земля и мох.

    Лошадь была привязана в 300 саженях от трупа Алексеева в трудно проходимой чаще к дереву, на котором нашлись следы гривы и была обтерта кора. В разных местах около этого дерева найдены части костяка лошади, видимо, растащенные собаками.

    Преступление было очевидным, равно как и его виновники, однако, Сидоров виновным в нем себя не признавал. Поэтому, чтобы найти новые доказательства его причастности к делу, 15 октября еще раз осмотрели его вещи и обнаружили следы крови на ремне и рукавицах, но большей частью смытые или соскобленные.

    16 октября Абрамов, на этот раз не падая на колени перед образом, дал новые показания. Вот что он говорил на этот раз:

    «Намерения убить Алексеева ранее никогда не имел, но 16 августа утром, после ухода от меня К. Пудова с Ст. Григорьевым, явился ко мне Ф. Сидоров, которого я встретил на дворе, за плетнем, выйдя за надобностью. Никто нашей встречи не видел, и Федот, вынувши из кармана бутылку водки, предложил мне выпить, сказав, что из двух приобретенных им намедни бутылок одну он отдал Алексееву, а другая — вот она.

    Я выпил в несколько приемов около ¾ бутылки, а Сидоров, едва прикоснувшись к бутылке, сел в углу двора и начал рассказывать, что Алексеев сегодня едет на Чурапчу, что он видел у него много денег, показывая рукой — вот столько, а затем тут же сказал: «давай, его убьем и заберем деньги». На мои возражения, возможно ли это, в силах ли мы будем поднять руку на Алексеева и не покончит ли он раньше с нами, Федот уверил меня, что он заманит Алексеева на кратчайшую дорогу, ведущую на Чурапчу, под предлогом, будто ему, Сидорову, нужно ехать по этой дороге к соседу, и что он, Сидоров, сам нанесет удар первый Алексееву. Тут мы условились избрать орудием убийства ножи и о том, что я, под предлогом косьбы сена, отправлюсь на алас Тюмятяй, лежащий вдоль дороги, на которой совершено убийство, с правой стороны.

    Условившись таким образом, Сидоров ушел от меня (приходил он пешком), а я, спрятавши бутылку с остатком водки в углу двора, зашел в юрту свою и, захвативши с собой свою горбушу, ушел по прямой дороге, летником Никифора Борисова, в то время необитаемым, и едва входил в городьбу Тюмятяй аласа, как заметил, что Ф. Сидоров впереди на черной лошади, а Алексеев сзади на своей лошади спускаются с горки к озеру, что ниже упомянутого летника и которое им нужно было обогнуть, чтобы выехать на условленную дорогу. Признавши их, я осторожно направился по Тюмятяй а ласу, как бы выискивая подходящее для косьбы место, и заметив, что Сидоров и Алексеев приближаются к выходящему на дорогу восточному отверстию городьбы этого аласа, я свою горбушу перебросил в зарод сена, а сам направился навстречу ехавшим. Поздоровавшись с Алексеевым и не обратив внимания на Федота, я на вопрос Алексеева, куда идешь и что делаешь, сказал, что хотел было косить сено, да лень что-то и голова болит, после чего Алексеев предложил мне: не хочешь ли выпить водки, на что я сказал — хочу, хочу.

    Тогда Алексеев слез с коня и подал мне бутылку с водкой, неполную приблизительно на два пальца. Я отпил до половины бутылки, а Алексеев и Сидоров отпили очень немного. Алексеев мне предложил вторично выпить, но я, чтобы устранить могущее в нем возникнуть подозрение, отказался, сказав: тебе самому потом пригодится. Когда же Алексеев собрался продолжать путь, то я, как бы желая подсобить ему, взял поводья его коня, а сам Алексеев стал подтягивать подпруги у седла.

    В это время Сидоров, стоявший до сего с заложенными назад руками, нанес сзади Алексееву один удар ножом, но Алексеев, вскрикнув: ох! и со словами: что делаешь? схватился с Сидоровым, обняв последнего правой рукой за шею и схватив его за кисть правой руки, в которой тот держал окровавленный нож, а я схватил Алексеева за волосы и старался пригнуть к земле. Тогда же Сидоров сказал: чего смотришь, коли! Я выхватил из-за голяшки нож, но, в точности не помню, нанес ли я удар Алексееву черенком ножа или же самим ножом, только в этот момент Алексеев вырвался и побежал по дороге в ту сторону, откуда приехал. Вслед за ним побежал и Сидоров, как бы замахиваясь ножом, но не поспевая и давая промахи. Бежа, Алексеев бросил от себя по левую сторону бутылку с водкой и зипун, а сам покачивался из стороны в сторону, как бы ища палку или жердь. Я в страхе оставался на месте и, видя движения Алексеева и сообразив всю беду для нас, если Алексеев не смертельно ранен, подумывал о бегстве на коне, но чтобы удостовериться в том, не нагнал ли его Сидоров, я пошел за ними (все это происходило чрезвычайно быстро) и нашел Алексеева лежащим у дороги навзничь, а Сидорова стоявшим около и наносившим ему удары ножом. Когда я подошел совершенно близко, Алексеев очень тихо произнес два раза: «боже мой!», а Сидоров, со словами — чего смотришь? приказал мне «коли», и я два или три раза ткнул в Алексеева ножом. Убедившись, что Алексеев мертв, мы, сперва снявши с Алексеева ременный пояс, привязали за шею и пробовали волочить в лес, но так как это было для нас тяжело да и от тела Алексеева оставался очень заметный след в лес и, кроме того, пояс перервался, то, поспоривши, кому из нас идти за ременным поводом, ибо каждый из нас боялся один оставаться возле трупа, пошли вместе по направлению к лошадям, и Сидоров схватил за длинный повод Алексеева коня, стоявшего возле коня Сидорова, и, отвязав повод, вместе со мной пошел к трупу, который мы общими силами связали принесенным поводом и, продевши найденным Сидоровым деревянным колом, понесли в чашу леса, где, выбравши самую глубокую естественную ямку, положили сначала лицом вверх, но Сидоров настоял на том, чтобы положить лицом вниз.

    Когда мы несли на плечах труп Алексеева, подвешенный на упомянутый кол, то Сидоров шел впереди, и голова Алексеева была обращена к нему, а ноги ко мне. Уместивши по возможности плотно труп Алексеева в сказанной яме, мы набросали поверх трупа много мху, как выгребенного нами с помощью пальцев из самой ямки, так и собранного вокруг, а также много лиственничных игол, после чего Сидоров стал утаптывать поверхность наскоро устроенной могилы, приговаривая: ты не велел мне смотреть в твою сторону, теперь я не буду смотреть; ты не велел мне жить рядом с тобою — теперь я не буду жить.

    Похоронивши таким образом Алексеева, мы одежду последнего и обоих коней скрыли в лесу недалеко от дороги, лишь бы их не мог видеть прохожий или проезжий; на все места по дороге, на которых заметна была кровь, мы понасыпали лиственничных игол, принося их в полах своих зипунов, и только после этого, взявши брошенную бутылку с водкой, направились к коню Алексеева, осмотрели висевшую на седельном железном крюке сумку, в которой ничего не нашли, кроме полотенца, выворотили карман зипуна, но нашли только один платочек, искали ключ от юрты Алексеева, но ключа не оказалось, и, выразив сожаление, что убили человека совершенно зря, без всякой пользы для себя, хотели было уже спрятать зипун, как Ф. Сидоров нащупал что-то у одного из бортов алексеевского зипуна; тогда я, оторвав подкладку, вынул мешочек в роде кисета, в котором оказалось 107 рублей; из них Сидоров взял 54 рубля — 10 по 5 рублей, одну в 3 рубля и одну рублевую бумажку, а я взял 53 рубля, в числе коих были пятирублевки и трехрублевки, но сколько именно тех и других, в точности не помню. Разделивши таким образом деньги, мы увели Алексеева коня в чащу леса и привязали его за поводья и за отвязанный от Сидорова коня повод к лиственнице, в том самом месте, где мы его через два дня убили, и попрятали седло, со всеми принадлежностями и одежду Алексеева в разных местах в лесной чаше; все это было сделано нами впопыхах.

    После этого, будучи разочарованными незначительным количеством найденных нами денег и отсутствием ключа, мы пошли искать последний на том месте, где были брошены Алексеевым зипун и бутылка, но, не нашедши ключа и здесь, мы решили отрыть труп Алексеева и тщательно его обыскать. Свое решение мы привели в исполнение, даже сняли в поисках за ключом торбаса с Алексеева, но ничего, кроме часов в боковом кармане блузы, мы не нашли. Взявши часы, мы уложили труп Алексеева в прежнем положении, засыпали могилу мхом, лиственничными иглами, корою и сухими ветками и придавили полусгнившими бревнами из опасения, чтобы труп не съели собаки.

    Затем отправились на берег Тюмятяй озера, вымылись хорошенько сами и смыли кровь на одежде. Так как на мне следов крови было очень мало, то я смывал ее не раздеваясь, набирая в рот воды и поливая места с кровью; Федот же Сидоров вынужден был, чтобы отмыть массу крови, снять порты и торбаса, которые он тщательно и вымыл в озере; зипун свой, снявши и поливши изо рта водою, он хорошенько вымыл в тех местах, где была кровь. Тут же Федот передал мне часы, но я сказал, что такие часы очень редки, что их могут признать и что от них нас может постичь беда, а потому мы их бросили в озеро. Вслед за убиением Алексеева я нож свой воткнул в землю под мох, а куда девал свой нож Ф. Сидоров, я тогда не помнил и не спрашивал, но помню, что Федот тогда же предполагал отсутствие ножа своего объяснить домашним (тем), что он нож свои потерял.

    Отсюда я ушел к себе косить сено, но по случаю дождя вошел в дом, не возбудив ни в ком подозрения. Жены и мальчика Ивана уже не было: они уехали во 2 Хатылинский наслег; впрочем, прежде чем пойти домой, я ходил к Аф. Абрамову, пришедши к которому во двор, я увидел седло Сидорова висящим у амбара, а конь его очевидно был уже отпущен на пастьбу. Вошедши в дом, я застал Сидорова сидящим спиною к огню и с опущенной головою вниз; жена Сидорова и жена Аф. Абрамова были дома. Я долго не сидел, выпил немного чая, но до приготовленных оладий не дотронулся. Федот же Сидоров без помощи вилки запихивал оладьи в рот вместе с пальцами, на что я обратил внимание потому, что знал, что эти же руки были только что в крови человека...

    На другой день по совершении убийства я опять заходил к Ф. Сидорову, у которого в то время находился ряд лиц. Желая отвлечь подозрение присутствующих, я спросил, не обращаясь лично ни к кому: Алексеев есть ли (дома ли) или уехал? Сидоров сказал: Э, уехал! Я спросил опять: онон барар ду или онон гораттар ду? (то есть тем местом он едет в город), на что Федот ответил: э, келляр! (э, приедет).

    На третий день по совершении убийства Сидоров пришел ко мне, и мы вместе с якутами Григ., Степ., Михаилом и мальчиком П. Борисовыми отправились для ловли утят сетями на озеро Нягарталах, но едва поймали одного утенка, как Федот Сидоров шепнул мне: пойдем, после чего я сказал: вы оставайтесь ловить уток, если хотите, а я уйду, а Сидоров произнес, вероятно, в расчете на то, чтобы его слова слышали другие: пойдем, мол, поищем потерявшегося у меня теленка, который потерялся у него именно из городьбы Нягарталах. Мы ушли лесом, и когда подошли довольно близко к моему дому, то Сидоров остался поджидать меня в лесу, а я в эго время сбегал домой за топором, который взял из юрты, где он лежал у дверей, будучи никем не замечен. Затем мы отправились к месту, где был привязан конь Алексеева, и, связав его поводом от коня Сидорова и прикрутив голову к лиственнице, мы убили коня следующим образом: сначала я, по совету Сидорова, закрыл своим камзолом голову коня, но последний сбросил камзол, и я несколько раз ударил обухом топора по лбу коня, который долго бился, пока наконец не упал наземь, после чего я проткнул ножом шейный позвонок. Сидоров обрезал хвост и гриву и, свернувши, положил их в стороне; голову, отрезавши, спрятали в ямине, а также и остальные части этого коня, не сдирая кожи, попрятали в разных местах по природным лесным впадинам. Узда была брошена обратно и поводья от узды были взяты Сидоровым и спрятаны вместе с топором и плоским и длинным поводом, а гриву и хвост предлагал он мне, как человеку, имеющему невод, но я отказался взять, высказав ему, что если в неводе попадет хоть немного даже краденых конских волос, то в такой невод рыба не попадет, и куда девал Сидоров хвост и гриву, я не знаю.

    Прежде чем спрятать все эти вещи, мы их вымыли в озере и сами вымылись. После этого вернулись к товарищам по охоте, которым сказали, что пришли из дому. Через несколько дней я незаметно принес в дом топор и повод от Сидорова коня.

    Прежде данным моим показаниям по этому делу, — сказал Абрамов в конце допроса, — прошу не верить, так как таковые мною даны неправильно, из боязни быть подвергнутым наказанию и стыда. Виновником в убийстве Алексеева, кроме себя и Ф. Сидорова, никого не признаю».

    И после этого показания другой участник преступления — Сидоров — продолжал запираться, утверждая, что он к этому делу не причастен. На вопрос, откуда же у него взялись деньги, 16 октября он заявил, что 54 рубля получил от Е. Абрамова, который мог их приобрести путем убийства Алексеева. По его словам, деньги эти ему Абрамов дал около часовни в день ловли уток с Борисовыми, без свидетелей, когда они шли с ним от Алексеева домой. Однако, немного спустя изменил это показание, говоря, что получил их в мест. Нягарталах. Когда же Атласов сказал, что если Сидоров получал дважды, то всего денег должно быть 108 рублей, Сидоров заявил, что он ошибся, и снова стал давать различные противоречивые показания.

    «В день отъезда Алексеева на Чурапчу, — продолжал вывертываться Сидоров, — я был на покосе с женой. Лошади в этот день были в аласе, я их не седлал и никому не давал. Кровь на сарах — это капавшая из носа. Нож — мой, но он у меня терялся. Подозреваю теперь, что украл Егор Абрамов для убийства Алексеева. Длинным ремень, омытый, оскобленный, признаю за свой, но кто это сделал, не знаю».

     Так запирался Сидоров, запирался в высшей степени нагло, так как против него были все улики — и вещественные доказательства, и свидетельские показания, и, наконец, сбивчивость его собственных показаний. И лишь после того, как Атласов растолковал, что дальнейшее запирательство лишь отяготит его вину, 17 октября Сидоров сознался в том, что и он является убийцей Алексеева, но только представив всю картину совершенно в ином свете, чем нарисовал ее раскаявшийся в своем преступлении Абрамов.

    «Утром 16 августа, — показал Сидоров, когда Алексеев выехал из дома на Чурапчу, я, около дома догнав его, объявил, что еду для сбора людей на сенокошение на м. Улу-Сасы и что ему удобнее будет ехать по кратчайшей дороге, в чем обещал ему до этого места сопутствовать. Доехав до восточного отверстия городьбы, окружающем алас Тюмятяй, в лесу я слез с коня и, достав из кармана вместо пятирублевой трехрублевую и выдавая ее ошибочно за пятирублевую, просил Алексеева на эти деньги купить чаю и сахару, сколько придется, и еще 10 фунтов крупчатки на те же деньги, если только он, Алексеев, поедет в город для получения денег. Алексеев также слез с лошади, но увидав, что я его обманываю, вместо 5 рублей даю 3 рубля, выругав меня, ударил по лицу и деньги бросил наземь. Тогда я схватил Алексеева за грудь (и вступил) в борьбу с ним. Наконец, когда Алексеев схватил из-за голенища моих торбас нож то, отымая нож, я вместе с Алексеевым упал на землю. Тогда случайно к нам подошел Егор Абрамов. Обращаясь к нему с просьбой «спаси», я заметил, что Абрамов, защищая меня, нанес Алексееву удар ножом, от которого Алексеев вскочил, а когда я пустился бежать, то Алексеев побежал за мною, но, не догнав меня, упал на землю. Лежащему Алексееву я нанес несколько ударов ножом, от которых он испустил дух. Умершего Алексеева мы обыскали, но нашли только часы, которые взял Абрамов, а деньги 107 рублей нашли зашитыми у борта алексеевского зипуна, который он сбросил с себя наземь, догоняя меня. Из найденных денег Абрамов дал мне 54 рубля, а остальные взял себе. После этого, спрятав труп, седло со всеми принадлежностями и одежду Алексеева, а также лошадь последнего, мы разошлись. Куда пошел Абрамов, я не знаю, а я поехал к Колмыкову, у которого надеялся застать якута Романа Алача-уола, но не застал и вернулся домой.

    Дня через три я встретился с Абрамовым на ловле утят в то время, когда с нами были Борисовы, и с ловли я с ним отправился убивать лошадь Алексеева, которую и убили вдвоем при помощи топора, бывшего у Абрамова. Мясо коня, оброть, хвост и гриву спрятали тут же, в разных местах, так же, как топор и мой длинным ремень, которым был привязан конь, и поводок от узды Алексеева коня; последние две вещи я взял впоследствии от Абрамова. Об убийстве, кроме нас, никто не знает: ключа при Алексееве не нашли, в юрту я потом не ходил».

    Все предъявленные ему вещи Сидоров признал за свои, а прежние показания просил считать ложными, данными из боязни наказания.

    «Убийство Алексеева, говорил он, — совершено без заранее обдуманного намерения и без согласия с Абрамовым, а случайно в драке; намерения ограбить Алексеева у меня также не было, деньги же были взяты потому, чтобы они напрасно не пропадали».

    Следствие подходило к концу, убийцы были найдены, при чем, как отметил в акте от 17 октября Атласов, только благодаря признанию Абрамова, указавшего место, где зарыт труп Алексеева, удалось раскрыть преступление. В тот же день, признав Абрамова и Сидорова виновными в убийстве П. Алексеева с целью грабежа, он отправил их под арестом в Якутский тюремный замок, а сам стал заканчивать следствие, которое, однако, уже новых существенно важных материалов не дало.

    В ноябре, по установлении санного пути в наслег, для производства судебно-медицинского вскрытия приехал из Якутска окружной врач К. Несмелов, который 15 октября составил об этом следующий акт:

    «15 ноября, в 11 часов утра, при ясной погоде, в юрте покойного государственного ссыльного Петра Алексеева, в присутствии головы Батурусского улуса Нестора Слепцова, старшины Жулейского наслега Конст. Большакова и понятых, инородцев Жулейского наслега Гр. Саввина, Ром. Александрова и Ам. Ефимова, было произведено судебно-медицинское вскрытие трупа государственного ссыльного Петра Алексеева, при чем оказалось следующее:

                                                               А. Наружный осмотр.

    Труп мужского пола, лет около 45. Рост 2 арш. 6 верш., объем груди 1 арш. 4½ в., мышцы очень хорошо развиты. Подкожный жирный слой умеренно развит. Части тела пропорционально развиты. Кожа на руках черного цвета со светлыми полосами, на груди бурого, на левой ноге светло-коричневого цвета, пергаментообразна, на наружной поверхности правой ягодицы, на внутренней поверхности бедра, а также на задней поверхности бедер эпидермис сошел.

    Череп имеет правильную овальную форму. Волосы на голове черные, находятся только на правом виске, на лобной и теменной костях, на остальных же частях вылезли. На усах волосы рыжеватые, на бороде хе их нет — они вылезли. Глаза ввалившиеся закрыты, на ощупь мягки, роговые оболочки мутны, зрачки расширены. Щеки представляются ввалившимися. Носовые отверстия чисты. Уши не представляют ничего особенного, наружные слуховые отверстия чисты. Губы не представляют ничего особенного. Рот закрыт, язык лежит за зубами, зубы не плотно сдвинуты, при чем нижняя челюсть лежит в косвенном направлении, слева направо и сверху вниз. Грудная клетка хорошо развита. Живот впавший. Половые органы нормальны. Эпидермис на половых органах и на мошонке сошел.

    На спине находятся трупные пятна черного цвета, для определения каковых на правой лопатке сделан разрез длиной в 1½ вершка. Задний проход чист. Конечности пропорциональны туловищу. Уродливостей и болезненных изменений тела не замечается.

    Кости головы, ребер, верхних и нижних конечностей целы, кровоподтеков на коже не замечается, но на спине, на груди и на руках и на правой ноге замечаются раны а именно:

    Во 1) По средине спины поперечная рана длиной 2¾ вершка, шириной ¾ в., глубокая, идущая внутрь.

    2) На протяжении ½ в. повыше раны другая, поперечная же рана, длиной ¾ в., шир. 1 линия.

    3) На области левой лопатки поперечная рана длиной ¾ в., шириной 1 миллиметр.

    4) На области правой лопатки ранка длиной ¼ в. и 1 милл., шириной 1 миллиметр.

    5) На области правого дельтовидного мускула рана длиной почти 1½ в., шир. ½ в., глубиной до дельтовидной мышцы.

    6) Повыше этой раны на протяжении 2½ в. еще рана дл. ½ в., шир. около ¼ в., тоже глубиной до мышц.

    7)Ниже пятой раны на протяжении 2 ½ в. рана дл. ½ в., шир. ¼ в.

    8) На наружной поверхности правой половины грудной клетки рана дл. 1½ в., шир. почти ¾ в.

    9) На расстоянии ¼ в. от этой раны по направлению к середине грудной клетки другая рана дл. ½ в., шир. немного менее ¼ в.

    10) На расстоянии от правого соска 1¼ в. еще рана дл. ¼ в., шириной около ¼ в., идущая в глубину сверху вниз.

    11) На протяжении 2½ в. от правого соска по направлению вниз рана дл. ¼ в., шир. около ¼ в.

    12) В месте соединения ребер с грудной костью около мечевидного отростка рана дл. ½ в., шир. несколько больше ¼ в.

    13) На расстоянии 1¼ в. от левого соска еще рана дл. ½ в., шириной немного более ¼ в.

    14) На расстоянии ½ в. от левого соска в горизонтальном направлении рана длиной 1½ в., шир. ¾ в.

    15) На уровне левого 11-го ребра рана дл. 1 вер., шир. ¾ в.

    16) На коже задней поверхности левого плеча рана дл. 1¼ в., шир. ½ в.

    17) На наружной поверхности правого плеча на верхней трети рана дл. ¼ в., шир. ¼ в.

    18) На наружной поверхности предплечья правой руки рана дл ¼ в., шир. ½ см.

    19) На наружной поверхности нижней трети правой голени рана дл. ½ в., шир. 1 см.

    20) На наружной поверхности нижней трети правой голени небольшая ранка дл. ½ см., шир. ¼ см. и

    21) На тыльной поверхности правой стопы ранка дл. 1½ см., шир. ½ см.

    Края всех ран гладкие, ровные и не зазубренные. Все раны глубокие.

                                                             Б) Внутренний осмотр.

                                                               1) Черепная полость.

    Кости черепа целы, толсты, губчатое вещество хорошо и равномерно развито. Твердая мозговая оболочка прирощена к костям черепа; сосуды ее налиты кровью. Мягкая мозговая оболочка не срощена с твердой. Мозг представляет как бы кашицеобразную массу, на ощупь дряблый, тестоватый. Вещество мозга бледно, малокровно. Желудочки мозга пусты.

                                                                   2) Грудная полость.

    Левое предсердие сердца представляется разрезанным на протяжении 1¼ в. Сердце обложено жиром. В левом и правом желудочках сердца находится черная свернувшаяся кровь. Мышцы сердца с желтоватым оттенком, клапаны сердца нормальны.

    Легкие не приращены к грудной клетке, эмфизематозны, при разрезе хрустят, при надавливании из них крови не вытекает. В пятом левом межреберном промежутке находится рана на протяжении 2 ½ в., при чем межреберная мышца представляется как бы вырезанной.

                                                                   3) Брюшная полость.

    Желудок наполнен пищевой массой в количестве 2 стаканов. Слизистая оболочка его нормальна. Кишки наполнены жидким калом желтого цвета. Слизистая оболочка кишок также нормальна. На верхней поверхности правой доли печени находится рана длиной ½ вер., глубиной ½ в.; затем другая рана длиной ¼ в., глубиной ½ в., и, наконец, 3-я рана длиной около ½ в., глубиной ¼ в. На верхней поверхности левой доли печени находятся две раны: одна длиной около ½ в., глубиной ½ в., другая длиной ¼ в., глубиной ½ см. Печень увеличена в объеме, при разрезе хрустит, при надавливании из нее кровь не вытекает. Почки ничего особенного не представляют, мочевой пузырь пуст.

                                                                     Мнение врача.

    На основании данных вскрытия трупа государственного ссыльного Петра Алексеева я полагаю, что смерть его, Алексеева, последовала от кровотечения из ран, при чем безусловно смертельною раною я считаю рану, находящуюся на расстоянии 1¼ в. от левого соска на левой половине грудной клетки, так как эта рана прорезала левое предсердье сердца. Что же касается орудия, каким нанесены эти раны, то на основании гладкости, ровности, не зазубренности краев раны я полагаю, что раны вышеописанные нанесены острым орудием, например, якутским ножом, что и удостоверяю своим подписом и приложением казенной печати.

    Якутский окружной врач К. Несмелов».

    Дней за пять до вскрытия трупа Алексеева в наслеге, где он жил, был произведен «повальный обыск», то есть опрос населения о поведении Сидорова и Абрамова. Большинство опрошенных считало их поведение хорошим, честным, нехудым и т. д., и примерно от одной трети до четверти опрошенных дали о них плохие отзывы. Относительно служебного положения, по наведенным справкам, оказалось, что Ф. Сидоров вступил в должность наслежного старшины 6 октября 1890 г., а до него три года на этой должности находился Ег. Абрамов.

    10 декабря 1891 г. Атласов следствие закончил, отправив дело в окружное полицейское управление, которое 21 декабря постановило предать Абрамова и Сидорова суду по обвинению по 1453 ст., по 3 и 4 п. улож. о наказ, изд. 1885 г.

    Находясь в ожидании суда в тюрьме, убийцы осыпали прокурора рядом прошений, целью которых было доказать, что они совершили преступление без заранее обдуманного намерения (как старался уверить Сидоров), что грабеж произошел совершенно случайно и что действовали они бескорыстно. Абрамов, кроме того, напирал на то, что он действовал в состоянии опьянения, «во время которого подвергается нравственному и физическому расстройству», что, однако, не подтвердили ни общественники, ни врач. Последний, ознакомившись со всем материалом по этому делу, дал такое заключение:

    «Убийство совершено с заранее обдуманным намерением, с целью грабежа, в глухой местности. Преступник был не один, а двое, они нанесли не одну рану, а 21, скрыли труп, убили коня Алексеева, вымылись в озере, чтобы не было следов крови, спрятали ножи, не заявляли властям о совершенном преступлении, не были пьяны, а потому вопрос о невменяемости не заслуживает внимания».

    Наконец, Абрамов в заслугу себе ставил то, что, когда он после убийства якобы протрезвился, то раскаялся, а именно — заказал священнику служить за упокой обедню, а по приезде заседателя во всем сознался и указал, где лежит труп.

    Суд над убийцами Алексеева состоялся 22 апреля 1892 г. Состав суда — дело слушалось в Якутском окружном суде — председатель П. Д. Ляпустин и заседатели В. К. Дыбовский и пом. окр. исправника И. И. Богачевский.

    Суд нашел, что «из двух разноречивых показаний Сидорова и Абрамова об обстоятельствах, при которых совершено убийство Алексеева, и о мотивах к этому убийству должна быть дана вера показаниям Абрамова, как более сходным с настоящими обстоятельствами дела, добытыми следствием, что, согласно показаниям Абрамова, убийство совершено им и Сидоровым с целью воспользоваться деньгами убитого, что на это намерение убийц указывает обыскивание трупа Алексеева уже после зарытия его в яме; что в виду вышесказанного не может быть дано вероятие показаниям Сидорова, согласно которым убийство Алексеева было последствием начавшейся ссоры», — поэтому Сидоров и Абрамов были признаны виновными в убийстве с целью грабежа, с заранее обдуманным намерением. В виду крайнего невежества Сидорова, с одной стороны, и его неполного сознания, с другой, было решено применить к нему 2 п. 19 ст. улож. о наказ, в средней мере, а Абрамову, благодаря чистосердечному раскаянию которого и раскрылось преступление, снизить наказание на 2 степени, взыскав с обоих в пользу наследников убитого ограбленные у него деньги.

    Суд приговорил Ф. Сидорова к лишению всех прав состояния и ссылке на каторжные работы на 17½ лет, а Ег. Абрамова — также к лишению всех прав и каторжным работам на 11 лет.

    С открытием навигации, 14 июля 1892 г. Абрамов был отправлен для отбывания каторги, Сидоров же за болезнью, до выздоровления, оставлен в тюремной больнице, где он и умер в ночь на 11 августа 1892 г.

                                                                                  * * *

    В своей книжке «П. А. Алексеев» И. И. Майнов пишет: «Ссыльные похоронили Алексеева близ его жилья, в ограде небольшой часовни, а Пекарский приобрел впоследствии небольшой камень, вырезал на нем дату убийства (1891 год), имя и отчество покойного и распорядился о постройке над могилой деревянной ограды и навеса. Целы ли они теперь—неизвестно».

    К стыду нашему надо сказать, что и нам, живущим в Якутске, это неизвестно. По крайней мере ни местное отделение О-ва политкаторжан, ни какая-либо иная организация, насколько мне известно, не предпринимали никаких шагов, чтобы узнать, сохранилась ли могила столь трагически погибшего в далекой якутской тайге одного из первых рабочих-революционеров, имя которого тесно связано с историей революционного движения в России 70-х годов прошлого столетия.

    [С. 44-61.]

 

 

    Кротов Модест Алексеевич, 1899 г. р., урож. г. Якутска, русский; Гр. СССР, ответственный секретарь экспертного совещания при СНК ЯАССР. Проживал: в г. Якутске. Арестован 16.09.38 НКВД ЯАССР по ст.ст. 58-2, 58-7, 58-11 УК РСФСР. Приговором Верховного суда ЯАССР от 07.06.39  осужден к 20 г. л/с. Определением Верховного суда РСФСР от 08.04.40 приговор отменен, дело возвращено на доследование. Постановлением НКВД ЯАССР от 24.09.40 дело прекращено по реабилитирующим основаниям. Дело №2527-р.

    /Книга Памяти. Книга – мемориал о реабилитированных жертвах политических репрессий 1920-1950-х годов. Том второй. Якутск. 2005. С. 169./

 

 

    Феликс Кон

                                             НА ПОСЕЛЕНИИ В ЯКУТСКОЙ ОБЛАСТИ

                                                                       (Продолжение)

                                                                                VIII

    ...Обратный путь на Чурапчу был значительно труднее путешествия в Мединский улус. Выпал снег, тропинки исчезли, мы плелись то-и-дело скользя и спотыкаясь, пока, наконец, не добрели до своих изб, где надеялись порядком отдохнуть. Но отдохнуть не пришлось. Остававшиеся на Чурапче товарищи сразу огорошили нас известием об убийстве Петра Алексеева...

    В Якутской области уже раньше были случаи убийств и избиений политических ссыльных, которых принимали либо за «хайлаков» — уголовных поселенцев, — как это было с Щепанским и Рубинком, зверски избитыми, либо «по ошибке» принимая их за других, как эго было с Павлом Орловым.

    Петр Алексеев был первым из убитых политических ссыльных, которых убили, зная, что они политические ссыльные. Это обстоятельство, если уже оставить в стороне то, что первой такой жертвой пал именно Петр Алексеев, прославившийся на весь мир своим выступлением на «процессе 50-ти», произвело удручающее впечатление на всю ссылку. Многие, до этого никогда не думавшие о принятии мер предосторожности, обзаводились револьверами. Были случаи, что ссыльные, ложась спать, ставили возле кровати заряженное охотничье ружье и топор, другие не отлучались ни на шаг из дому без револьвера...

    Чурапчинцам в связи с убийством Алексеева пришлось пережить еще другое.

    Следствие по делу об этом убийстве вел «заседатель» Атласов. Он явился к нам, опросил Новицкого и вместе с ним уехал для производства следствия в наслег, где жил Петр Алексеев, а на недалеком расстоянии от него — Пекарский, Ионов и Трощанский. Для того, чтобы добиться результатов, Атласов счел необходимым совершенно изолировать заподозренных в убийстве Сидорова и Абрамова не только от их сородичей, но и от якутов, опасаясь, что они через якутов установят связь с теми, которых еще только предстояло допросить и которые могли их уличить. Каталажка при Батурусской управе не давала гарантии в этом отношении, и Атласов добился от Новицкого согласия на то, чтобы заподозренные провели несколько дней у нас на Чурапче, в наших избах...

    Их привезли, и нам, только недавно вышедшим из тюрьмы, пришлось волей-неволей в течение 2-3 дней играть роль тюремной стражи...

    По этому вопросу у нас возникли большие разногласия. И не только у нас, на Чурапче, но и повсеместно в колониях ссыльных Якутского округа. Часть ссыльных настаивала на необходимости всеми мерами содействовать следственным властям в обнаружении виновных и добиться «примерного наказания» убийц, «чтобы другим повадно не было»; другая часть находила, что, как ни тяжела для нас потеря такого человека, как Петр Алексеев, да и вообще каждого товарища по революционной деятельности и по ссылке, но активно содействовать следствию, играть роль тюремщиков при существовавшем режиме, способствующем таким преступлениям, ссыльным нельзя. После увоза заподозренных в Якутск эти споры хотя и стали беспредметными и приняли скорее принципиальный характер, но долго еще волновали ссылку, не приведя в итоге к какому-нибудь определенному решению...

    /Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник. № 12. Кн. 49. Москва. 1928. С. 82-83./

 

 

    ...С. Ф. Ковалик говорит, что «Петр Алексеев настолько слился со своими товарищами по заключению, принадлежавшими к интеллигентным слоям, что его трудно было отличить от интеллигента. Когда в Иркутской тюрьме умер Дмоховский, следовавший на Кару, Петр хотел произнести надгробную речь, проект которой был составлен очень недурно и, как все, что он говорил, проникнут сильным чувством, которое на ряду с глубокой убежденностью отличало его во всех публичных выступлениях». Выступление с этой речью Петр уступил Мышкину.

    Петр Алексеев, явившись на Кару, производил впечатление человека с вполне выработанным мировоззрением, непоколебимой преданностью революционному делу. Уверенный в своей душевной силе, сдержанный, самолюбивый и уважающий себя, он в числе других возмутился всей душой, когда явился адъютант Норд перед коронацией Александра III собирать от заключенных «раскаяния» в своем прошлом для применения к раскаявшимся предполагаемого манифеста. Поэтому к нему в 1883 году, в числе прочих, манифест применен не был.

    «За все время пребывания Петра Алексеева на Каре, — пишет С. Ф. Ковалик, — он стойко выдерживал все стеснения и не только не падал духом, но сохранил вполне всегда отличавшую его бодрость. Ему пришлось вместе с другими выдержать 13-и дневную голодовку, но и это не подкосило его. Здоровый организм его, управляемый сильною и здоровою волею, хорошо выдерживал всякие испытания. Кара, таким образом, не оставила сколько-нибудь глубоких следов на его здоровье, и он в 1884 году вышел на поселение в Якутскую область в полном цвете сил. При выходе на поселение Петр Алексеев получил от товарищей некоторую сумму денег на побег, а этой привилегией пользовались не все»...

    Мысль о побеге не оставляла его все время ссылки. Он жил надеждою попасть в Россию и отдаться революционной деятельности среди широких масс рабочего класса. Эти же заветные планы он развивал будучи еще на Каре среди близких товарищей. В ссылке же в Бутурусском улусе, по-видимому, он нередко ездил к Э. Пекарскому, жившему в 18 верстах от него, и делился с ним своими планами, но истинной цели поездки в Якутск в последний раз, очевидно, Петр никому не сообщил. Возможно, что эта его поездка имела целью произвести лишь разведку. Чувство одиночества преследовало его, переходя порой в тоску, от которой он искал выхода в физическом труде, временных поездках к товарищам и в переписке с друзьями, от которых всегда ему удавалось получать ответ. Таким натурам, сдержанным и сосредоточенным в себе, переживать одиночество несравненно тяжелее, чем людям противоположного характера.

    На протяжении всего долгого времени по пути на Дальний Восток Петр Алексеев, как видно из писем, его ко мне, писал нескольким своим товарищам, но ответа не получал. Это могло, конечно, произойти от разных внешних причин, но это молчание произвело на него гнетущее впечатление; при его нежной, привязчивой душе он не мог жить без общения с своими прежними друзьями, каковыми были его товарищ по фабрике Ив. Смирнов и студент Прокопьевич (Аверий Прокофьевич Ветютнев). Под влиянием этого он писал в одном из писем: «...этим, кажется, закончится моя попытка завести правильную с кем бы то ни было переписку [* Письмо от 8 февраля 1882 г.]». Сам же он сохранил «дружескую, порядочную и искреннюю привязанность, к друзьями приятелям дорогого времени, какую питал тогда, когда жил с ними, хотя и не одною жизнью, так одними мыслями». Под влиянием этого состояния он обратился ко мне с вопросом, «может ли ко мне обращаться письменно», что мне показалось странным после всего пережитого вместе, и я ему в письме заметил, что этот вопрос я считаю обидным и даже больше. Потом, (получив его ответ на письмо, я понял, что он пытался писать к своим друзьям, не получил ответа и объяснил молчание нежеланием вести переписку. Поэтому он так много распространяется о своей ошибке в своих письмах. Тяжелый тюремный режим, а главным, образом изолированность от прежних друзей и невозможность иметь других оказали на него неизгладимое влияние. Он чувствовал себя «одиноким среди, людей». «С тех самых пор, как я встретил впервые все ваше семейство, — писал Петр, — увидя товарищеское отношение друг к другу, слегка понял их и полюбил всех, полюбил вас помимо вашего желания и полюбил, признаться, всей силой своей души, нисколько при этом не заботясь о взаимном расположении, и с самых тех пор я не встречал таких людей, не сходился с ними и, в силу уже моего положения, не мог встретить, не могу встретить и, следовательно, привязаться. Я все это время был совершенно изолирован от сего живого, от всего действительного. Приходится жить одним прошлым, сохранить лишь одно старое, давно минувшее и таить в сердце все то, что кануло в вечность, что сдано в архив прошлого».

    Это чувство одиночества преследовало его и после выхода на поселение в Якутскую губернию, в Багаянтайский улус. Его переводили из улуса в улус, что, как писал Петр Алексеев, не давало возможности предпринять что-либо  серьезное для своего пропитания. Переведенный в Бутурусский улус, он жил в своей юрте, взял себе участок покоса, убрал его и, по-видимому, готовился прожить на месте некоторое время. Но судьба его сложилась иначе. В августе 1891 года он собрался ехать верхом в Якутск. Два местные якута, Федот Сидоров и Егор Абрамов, уговорили Петра ехать в Чурапчу (центральный пункт улуса, куда ему нужно было заехать) кратчайшей дорогой. Первый из них взялся проводить Петра и ехал до ближайшего леса, а там их встретил Егор Абрамов. Сидоров заметил Петру, что подпруга у его лошади ослабела и надо ее подтянуть. Когда Петр слез с лошади и стал поправлять подпругу, Сидоров с размаху вонзил Петру в спину нож. Петр обернулся, ухватил Сидорова за руку, желая его обезоружить, но в это время Абрамов, в свою очередь, нанес ему ножом раны. Петр вскочил, побежал к лесу и, истекая кровью, упал... Якуты нанесли ему еще несколько ран и унесли труп в лес, где спрятали, предварительно ограбив его.

    Э. Пекарский, который присутствовал при вскрытии трупа Петра и принимал близкое участие в следствии по поводу этого убийства, говорит, что на теле Петра было 22 ножовых раны и что труп трудно было узнать, — так он изменился от потери крови. Абрамов при следствии, уличенный обстоятельствами дела, все рассказал и указал местонахождение убитого. Тело П. Алексеева похоронили около часовни; в марте 1894 года якут Жулейского наслега Николай Софронов обязался поставить на могиле решетку с навесом. Приезжавший туда Н. А. Виташевский сфотографировал могилу Петра и фотографию после выслал Э. Пекарскому. Имея все эти данные, вполне возможно разыскать могилу этого выдающегося человека, который всю жизнь отдал идее освобождения народных масс от гнета экономического и политического.

    Власти первоначально считали его бежавшим, и департамент полиции разослал повсюду в ноябре 1891 года, за подписью директора П. Дурново, циркуляр, где так характеризует Петра Алексеева: «Петр Алексеев происходит из простого звания, обладает природным умом и бесспорным даром слова и представляет собой вполне законченный тип революционера-рабочего, закоренелого и стойкого в своих убеждениях и едва ли после побега удовлетворится пассивной ролью, а напротив, воспользуется обаянием своего имени в революционной среде и, несомненно, перейдет к активной деятельности, которая может оказаться, в особенности же в пределах империи; весьма вредной для общественного порядка и безопасности. В виду этого, придавая первостепенное значение аресту названного лица, департамент полиции просит принять все меры к розыску Алексеева... задержать и предоставить в распоряжение начальника С.-Петербург. губ. жандармского управления». Так смотрел департамент полиции на Петра до самой гибели его в далекой Сибири.

                                                      Петр Алексеевич Алексеев

                                                     (Библиографическая справка)

    П. И. «Письма П. Алексеева из Якутской ссылки». — «Каторга и Ссылка», 1924 г., №. 6.

    Майнов, И. «П. А. Алексеев». М. 1924 г.

    Подробная революционная биография.

    Новицкий, М. «Письмо об убийстве П. Алексеева» (в Якутской области). — «Пути Револ.». 1925 г., № 3.

    Пекарский, Э. «Рабочий Петр Алексеев». — «Был.», 1922 г., № 19.

    Воспоминания товарища по тюрьме и каторге. В примеч. библиография о П. Алексееве.

    Стеклов, Ю. «Борцы за социализм». М. 1918 г. Т. II. «Русский ткач Петр Алексеев»; отд. изд. П. 1920 г.

    Неопубликованные письма П. Алексеева. Сообщил Н. Ф. Цвиленев. — «Каторга и Ссылка», 1927 г., № 5.

    /Н. Цвиленев Н.  Революционер-рабочий Петр Алексеев. [Дешевая Библиотека журнала «Каторга и Ссылка. № 26. 1927 г.] Москва. 1928. С. 16-23./

    /Н. Цвиленев Н.  Революционер-рабочий Петр Алексеев. 2-е изд. [Дешевая Библиотека журнала «Каторга и Ссылка.] Москва. 1928. С. 16-23./

 

 

    Николай Федорович Цвиленев – род. в 1852 г. в губернском городе Тула Российская империи в дворянской семье помещика Елецкого уезда Орловской губернии. В 1864 г. поступил в Тульскую мужскую гимназию, в 1873 г. в Медико-хирургическую академию. Весной 1874 года «пошел в народ». В 1877 г. был признан виновным в принадлежности к противозаконному сообществу со знанием о его целях и приговорён к лишению всех прав и к ссылке в Иркутскую губернию с воспрещением отлучек с места жительства в течение 4-х лет и выезда в другие губернии и области Сибири в течение 12 лет. В 1889 г. в Орловскую губернию, где жил в родовом имении. В 1917 г. был председателем продовольственного комитета по Сумскому уезду Харьковской губернии, где жил с семьёй. В 1918 г. в связи с болезнью дочери выехал в Крым, где работал в кооперативном обществе и в учреждении Народного комиссариата здравоохранения РСФСР. Умер после 1931 г в Симферополе.

    Сейфулия Гирей,

    Койданава

 

 

                                                АЛЕКСЕЕВ В ЖУЛЕЙСКОМ НАСЛЕГЕ,

                                                              БАТУРУССКОГО УЛУСА

    ... Как работник Алексеев несомненно, был человеком опытным и знающим свое дело, в особенности в вопросах обработки земли, косьбы и домашнего хозяйства. Мы уже говорили о том, что Алексеев отличался необычайной физической силой, Пекарский Э. К. сообщает [* Пекарский Э. К., Рабочий Петр Алексеев, «Былое», 1922 г., № 19, стр. 102.], что он был свидетелем того, как якуты пробовали тягаться с Алексеевым на палке, причем все их попытки «перетянуть» Алексеева оканчивались полной неудачей. Однажды, один из якутов, Егор Абрамов (впоследствии оказавшийся убийцей Алексеева), обладавший также большой физической силой, позволил себе в чем-то упрекнуть Алексеева, заявив, что так-де «государственные преступники не поступают». Алексеев, увидев в слова! Абрамова как бы оскорбление звания государственного преступника, схватил его за шиворот и поднял его вверх со словами: «Видишь, что я могу с тобой сделать?». Смертельно перепуганный Абрамов сдавленным голосом прохрипел «вижу», и после этого Алексеев опустил его на землю.

    Крепкое здоровье и большая физическая сила позволяли Алексееву отличаться во время косьбы; в течение дня Алексеев успевал накосить такое количество сена, что лучший якутский косарь едва накашивал половину этого количества.

    В Жулейском наслеге интеллектуальные запросы Алексеева находили свое удовлетворение в близком общении с ссыльными, общении, носившем осмысленный и содержательный характер. В наслегах Батурусского улуса жило много государственных ссыльных, с которыми Алексеев часто встречался и имел духовное общение. Достаточно назвать ссыльных, с которыми имел. общение Алексеев — Пекарского Э. К., Майнова П. И., Ионова В. М., Новицкого М. Э., — чтобы увидеть, что это общение могло дать большую пищу уму и воображению Алексеева. Многие из перечисленных ссыльных имели книги и журналы и, конечно, Алексеев, с присущей ему любознательностью, жаждой знания, не мог не пользоваться этими культурными благами и расширять свой умственный кругозор. Среди своих товарищей ссыльных, а также среди жулейских наслежников Алексеев пользовался большой популярностью, авторитетом и должным уважением. Этому очень много помогала душевная мягкость Алексеева, его честность, прямолинейность, непреклонная воля, необычайная трудоспособность в связи с большой физической силой, которая так почиталась среди местного населения.

    Алексеев особенно близок был к Пекарскому Э. К. с которым очень часто виделся и беседовал. Однажды в августе 1891 года Алексеев решил посетить Пекарского во время покоса. Приехавший верхом на покос, где  косил Пекарский, Алексеев поделился с ним своей радостью о том, что он уже откосился и решил пригласить к себе Пекарского с целью отпраздновать окончание работы, для чего у него сохранилась бутылка хорошего вина. У Пекарского на покосе работали татары и якуты. Взяв у одного из косцов косу, которая была Алексееву не по росту, он решил показать, как нужно косить по-настоящему, по-крестьянски. Пройдя несколько поросов, Алексеев показал пример косьбы, которая, совершенно была неизвестна местным работникам; это были замечательные взмахи косы, захватывавшие невероятное количество сена. Во время полуденного отдыха и чаепития Алексеев с какой-то глухой тоской говорил о том, как хорошо работать в компании, по-семейному, когда есть с кем обменяться приятельским словом, а затем вновь приняться за работу. Ходили слухи о том, что Алексеев во время своих поездок в Якутск, а оттуда в с. Павловское увлекался довольно серьезно одной из обитательниц с. Павловского и даже подумывал было обзавестись семьей. Прощаясь с Пекарским, Алексеев каким-то прощально-назидательным тоном, повторил несколько раза «Работайте, работайте!». «Это было, — пишет Пекарский, — последнее мое с ним свидание и последние слышанные мною от него слова [* Пекарский Э. К., Рабочий Петр Алексеев, «Былое», 1922 г., № 19, стр. 103.].

                                                          УБИЙСТВО АЛЕКСЕЕВА

    Отношения Алексеева к местным жителям, по свидетельству Пекарского, были хорошие. Мы имеем сведения о том, что Алексеев очень любил бедняков якутов Никиту Чыраса и Дмитрия Чохорова, помогавших ему по хозяйству, в особенности при постройке юрты. Услугами этих бедняков он пользовался при уборке хлеба, обменивался с ними продуктами, всегда щедро их угощал и аккуратно с ними расплачивался за услуги. Алексеев часто бывал у соседа Миши Борисова, у которого любил пить кумыс.

    Несколько иначе сложились отношения Алексеева к его ближайшим соседям Федоту Сидорову и Егору Абрамову. Последние, принадлежа к кулацкой верхушке, имея постоянную связь с уголовными элементами, занимались систематическими грабежами и убийствами. Подстрекаемые местными баями и тойонами, они видели в Алексееве представителя трудящейся массы, который стремится собственными усилиями и трудом выбиться на дорогу счастливой и зажиточной жизни. Свою ненависть к трудящимся Абрамов и Сидоров перенесли на Алексеева и, после ряда мелких столкновений, Алексеев, как известно, был убит 16 августа 1891 года.

    Убийство Алексеева нельзя расценивать как акт враждебного отношения якутской бедноты, к политссыльным, Тем более нельзя его рассматривать, как это делали некоторые политссыльные, как акт шовинистический, служивший доказательством ненависти якутов, к русским (Серошевский В., Казакевич К.). Убийцы Алексеева — Абрамов и Сидоров принадлежали к разряду кулаков. Абрамов — старшина наслега, имевший около 20 голов скота, человек состоявший в тесном связи с уголовными ссыльными, совершавший вместе с ними покражи, убийства и грабежи,. Сидоров принадлежал к князьям, имел 85 голов скота, воровством занимался вместе со своим отцом Сидором. Эти люди оторваны были от остальной якутской массы, жившей в полном согласии с политссыльными, их ненависть к Алексееву была выражением ненависти баев, тойонов и князей к трудящейся массе, представителем которой и был Алексеев. Было, бы величайшей ошибкой думать (как это делают Серошевский и Казакевич), что убийство Алексеева — результат «ненависти якутов ко всякому селящемуся на их землю русскому. Такая склонности к огульному обвинению целой народности, такие уродливые проявления классового высокомерия и шовинизма доказывают отсутствие у указанных лиц понимания объективных условий суровой действительности якутской политссылки. Алексеев погиб жертвой постыдной провокационной политики царского самодержавия, натравливавшего тайонов на трудовое якутское население, он пал жертвой классовой ненависти тойонов и князей к трудящимся, он пал жертвой уголовщины, которая является проклятым наследием царского самодержавия.

    Убийство Алексеева носило столь жестокий и зверский характер, столь злонамеренный и обдуманный, что, читая сообщения современников Алексеева и судебные акты об этом убийстве, невольно приходишь в ужас при мысли о том, в какую страшную эпоху жил Алексеев и с какими людьми ему приходилось иметь дело.

    Обстоятельства этого, неслыханного по своей жестокости, убийства настолько интересны, что мы постараемся восстановить их с возможной полнотой. В первой половине августа 1891 года Пекарский, вспомнив о приглашении Алексеева заехать к нему и отпраздновать окончание покоса, отправился в юрту Алексеева. Не доезжая полверсты до места жительства Алексеева, Пекарский встретил всадника якута, который, заметив Пекарского, заметно старался уклониться от встречи с ним. Удивленный таким поведением якута, который вообще никогда не уклонялся от встречи с всадником, едущим по одной с ним дороге, Пекарский постарался нагнать его. К удивлению Пекарского, всадник, избегавший встречи с ним, оказался Федотом Сидоровым. Поведение Сидорова показалось Пекарскому крайне подозрительным: он был с Пекарским крайне холоден и сдержан и, вопреки своей обычной привычке очень много болтать, был очень смущен и молчалив. Сидоров был содержателем местной обывательской станции и недавно выбран был в родовые старшины и был лицом официальным. Прибыв к юрте Алексеева, Пекарский убедился в том, что юрта пуста и Алексеева в ней не оказалось. Чуя недоброе, Пекарский сообщил о своих подозрениях ближайшим товарищам Алексеева по ссылке Трощанскому и Ионову, которые посоветовали ему сообщить о своих, тревогах в Жулейское родовое управление и еще раз подробно осмотреть юрту Алексеева.

    В Жулейском родовом управлении Пекарский вновь встретился с Федотом Сидоровым, который на вопрос о времени и обстоятельствах отъезда Алексеева ответил, что Алексеев якобы уехал в город, минуя Чурапчу, с попутчиком, которого встретил на Терасинской станции. Решив еще раз осмотреть юрту Алексеева, Пекарский взял с собой родовича Михаила Калмыкова, соседа Алексеева, и сообщил родовому управлению о своем намерении осмотреть юрту Алексеева. Пекарского и Калмыкова сопровождал Сидоров. При осмотре юрты никаких видимых признаков грабежа или убийства не оказалось. Через окно в юрте можно было заметить беспорядок: постель была неубрана, посуда тоже, на постели валялся номер газеты, которую, видимо, читал Алексеев, на письменном столе валялись очки, без которых Алексеев никуда не уезжал, у косяка перегородки висел нож с поясом, без которого Алексеев также никуда не выезжал. Все эти данные говорили о том, что Алексеев не мог далеко уехать от своей усадьбы. Поведение Сидорова, во время осмотра усадьбы, показалось Пекарскому еще более подозрительным: он нервничал, препятствовал подробному осмотру, утверждая, что мол все в целости и, поэтому, здесь смотреть больше нечего...

    Подозрения Пекарского, а также тревога, поднятая Чурапчинскими товарищами Алексеева, повели к тому, что полиция поручила участковому заседателю Атласову П. произвести дознание, причем представителями от политссыльных были назначены Новицкий М. Э. и Пекарский Э. К.

    Следствием установлены были некоторые факты очень, подозрительного свойства, напр., ссыльный поляк Рудницкий видел Егора Абрамова, который, вскоре после исчезновения Алексеева, проезжал через станцию Терасинскую, везя с собой не менее ведра водки и много разнообразных съестных припасов. Это обстоятельство не могло не показаться подозрительным, ибо Абрамов вечно страдал безденежьем.

    У председателя следственной комиссии, прежде всего, возникла мысль — не бежал ли Алексеев с Якутской области? Однако, эту мысль Атласов должен был отбросить в виду того, что в случае, побега, товарищи Алексеева не поднимали бы тревоги, а просто молчали бы. Кроме того, подробный осмотр юрты Алексеева убедил комиссию в том, что побег не мог иметь места. Очень интересно донесение Атласова в Якутское окружное полицейское управление о произведенном, осмотре юрты Алексеева: «Вследствие предписания полицейского управления от 23 сентября 1891 г. за № 942 о производстве следствия в виду отлучки государственного преступника Петра Алексеева, я немедленно выехал в Жулейский наслег Батурусского улуса, расспрашивая у проживающих по тракту жителей, не видал ли кто-либо Алексеева, проезжавшим мимо них. Прибывши на место, я собрал сведения от местных жителей, проживающих по трактам Чурапчинскому, Хаяхсытскому, Жехсогонскому и Игидейскому, но никто из живущих по таковым не только не видал Алексеева проезжавшим со дня его отлучки из наслега, но и ничего вплоть до моего прибытия ие слыхали о кем, что подтвердили участковый выборный и родоначальники Жулейского наслега, которые до этого старались собирать сведения в разных направлениях по случаю невозвращения Алексеева, намеревавшегося, как это было им известно, со слов последнего, отправиться на Чурапчу. Далее, внутренний и наружный осмотр занимаемого Алексеевым помещения, произведенный в присутствии участкового выборного и родоначальников, а также домашняя обстановка, при которой Алексеев отлучился из дому, как-то: присутствие синих очков на письменном столе, без коих, как объяснил Пекарский, Алексеев не отлучался на далекое расстояние, и ключика от единственного запертого ящика, наличность теплой одежды и обуви, запас скошенного Алексеевым нынешним летом сена и отгулявшаяся корова, которую Алексеев бросил без всякого распоряжения относительно ухода за нею, — невольно навели меня на мысль, что, если Алексеев и отлучился, то отнюдь не имел в виду продолжительной отлучки и что отсутствие его не может быть объяснено ничем иным, как случившимся с ним несчастием. Это соображение заставило меня тотчас же приступить к производству формального следствия, которое уже теперь, хотя далеко не законченное, дало, достаточно оснований для внутреннего убеждения в том, что Алексеев убит в пределах своего наслега. В силу такого вынесенного мною из данных следствия убеждения, мною сделано было строгое распоряжение о принятии всех мер к розыску трупа Алексеева, к каковому розыску было приступлено обществом Жулейского наслега 6-го октября, который и продолжается. Заседатель П. Атласов» [* Дело Якутского окр. полиц. управления, 1891 г., № 38, л.л. 84-85.].

    Как видно из донесения, Атласов сразу стал на правильный путь производства дознания, и догадки его относительно причины исчезновения Алексеева были совершенно правильны. Между тем, осмотр юрты Алексеева дал неожиданный результат: на письменном столе Алексеева найдена была записка, полученная Алексеевым, незадолго до его исчезновения, от выборного Романа Большакова с просьбой одолжить два кирпича чаю. Допрошенный по этому поводу Роман Большаков показал, что он действительно просил у Алексеева взаймы чаю, в котором сильно нуждался, так как недавно занимал чай у матери. Однако, допрошенная поэтому поводу мать Большакова категорически отрицала всякую возможность займа у нее сыном чая. Расхождение в показаниях сына и матери Большаковых принимало крайне неприятный для них оборот. Отец Романа Большакова, боясь, что его сына впутают в эту историю, к которой он был непричастен, со всей решительностью указал на Егора Абрамова, которого все подозревают в убийстве Алексеева.

    На предварительном следствий Егор Абрамов дал показания, которые возбудили против него подозрения в причастности к убийству. Будучи старшиной, лицом официальным, Абрамов, спрошенный по поводу исчезновения Алексеева, отозвался полным незнанием того, куда и как мог уехать Алексеев. Во время допроса Абрамов вел себя крайне подозрительно. С целью скрыть свое волнение, Абрамов во время допроса беспрерывно нюхал табак, которого раньше никогда не употреблял. На вопрос, почему он нюхает табак, которого он раньше не употреблял, Абрамов ответил, что он делает это для того, чтоб прочистить больные глаза. Во время допроса Абрамов как-то неестественно мигал глазами, стараясь скрыть свои взгляды от других. Присутствовавший во время допроса Пекарский сообщает следующее: «Абрамов как раз стоял против меня, а я полулежал на лавке и в упор смотрел на него. Правый глаз Абрамова вперил свой взор в меня, а я также пронизывал его своим взглядом. И вот, во время этого совсем непродолжительного обмена взглядами, я вполне ясно прочел для себя в глазах Абрамова, что передо мной стоит и смотрит на меня не кто другой, как убийца моего товарища Алексеева. По временам, во время допроса Абрамов так быстро поворачивался, словно боялся, что вот, вот ему всадят нож в спину [* Пекарский Э. К., Рабочий Петр Алексеев, «Былое», 1922 г., № 19, стр. 108.]. С целью проверить, какое впечатление произведет на Абрамова чтение предписания позиции о производстве следствия, ему дали прочитать эту бумагу. Поведение Абрамова во время чтения бумаги не оставляло ни малейшего сомнения в его виновности: он запинался почти на каждом слове, испуганно озирался по сторонам, при упоминании фамилии Алексеева он приходил в необычайное волнение, как бы видя перед собой призрак убитого... Когда Абрамову сообщили, что дальше ему читать бумагу нельзя и прикрыли рукой дальнейший текст написанного, Абрамов окончательно растерялся и как-то затих.

    В Якутском Центрархиве сохранился любопытный документ из дела Якутского окружного суда «По обвинению Сидорова и Абрамова по 4 п. 1453 ст. Улож. о наказаниях» (нач. 23 сентября 1891 г.), в котором приводится показание Пекарского Э. К. по поводу отношения Алексеева к Абрамову и Сидорову. Заседатель Атласов П., придя к убеждению, что причиной исчезновения Алексеева является не побег, а убийство, обратился к Пекарскому со следующим запросом: «Покорно прошу Вас на сем же сообщить мне, что вы знаете о ссоре государственного ссыльного Петра Алексеева со старшиной Жулейского наслега Егором Абрамовым и не знаете ли с кем из инородцев Жулейского наслега Алексеев имел ссору. Заседатель П. Атласов» [* Дело Якутск. окр. суда, по обвинению Сидорова и Абрамова по 4 п. 1453 ст. Улож. о наказаниях, л. 42.]. В ответ на этот запрос Пекарский дал следующий ответ, который, в виду его большой документальной важности, мы приводим здесь целиком: «На настоящий запрос имею честь сообщить, что мне, со слов товарища моего Алексеева, известны два случая ссоры его со старшиной Жулейского наслега. Первый случай был вызван тем обстоятельством, что старшина этот, Егор Абрамов, распечатал, с целью узнать содержание, сданное ему, как содержателю станка, заявление Алексеева на имя Батурусской инородной управы. Такой поступок Абрамова до того раздражил Алексеева, что последний, подняв его, Абрамова, за шиворот сказал: «Ты знаешь, что я могу с тобой сделать?». Получив ответ «знаю», Алексеев оставил Абрамова в покое и по-прежнему допускал его к себе. Второй случай ссоры был вызван невыполнением со стороны Абрамова условия относительно доения принадлежащей Алексееву коровы, вследствие чего Алексеев не хотел иметь никаких дел с Абрамовым, но, благодаря вмешательству родоначальников и остальных почетных родовичей и настоятельной просьбы их, между Алексеевым и Абрамовым, во время прошлогоднего осеннего собрания, произошло примирение с троекратным, по якутскому обычаю, лобзанием. Хотя Алексеев вообще был очень плохого мнения о нравственных качествах Абрамова и считал его плутом-артистом среди остальных его сородичей, но тем не менее терпел его общество, многое покупал у него и, по мере сил, помогал ему ссудою взаимообразно денег, чаю и проч., так что Абрамов, по-моему мнению, должен был быть доволен Алексеевым. Но мне известен, со слов, Алексеева, случай столкновения его с другим якутом Жулейского насслега, Федотом Сидоровым, избранным в старшины, который нанес Алексееву жестокое оскорбление предложением доставлять ему молоко даром после того, как Алексеев упрекнул Сидорова за то, что последний запросив с него чуть ли не 30 с чем-то рублей за молоко от одной коровы в течение минувшего лета. Алексеев так был раздражен, что долго не мог выносить присутствия Сидорова, несмотря даже на вмешательство наслега, к которому Сидоров, кажется; обращался с просьбой примирить его с Алексеевым, как самим ближайшим своим соседом. За напрасное, утруждение общества Алексеев настоял на присуждении с Сидорова полведра водки, которую Сидоров должен был угощать и угощал свое общество. Хотя Сидоров и рассказывал мне, проезжая в мой наслег по обязанности содержателя станка в своем наслеге, что с Алексеевым он будто бы примирился, но сам Алексеев факт примирения отрицал и отзывался, о Сидорове, как о человеке чрезвычайно скупом и до невероятности жадном, присутствие которого и навязчивость с предложением своих услуг его, Алексеева, крайне тяготит, так что Алексеев намерен был даже, в случае какого-либо нового неблаговидного поступка со стороны Сидорова, просить наслежное общество об удалении Сидорова со станка и назначении на его место другого. Если при всем том Алексеев поддерживал отношение с такими людьми, как Абрамов и Сидоров, то это объясняется, во-первых, тем, что они самые близкие соседи его, услугами которых Алексеев, как человек совершенно одинокий, поневоле должен был пользоваться и, во-вторых, тем, что с ними, как с должностными лицами (один состоял старшиной, а другой был кандидатом в старшины) Алексеев вынужден был неизбежно так или иначе сталкиваться. Из остальных знакомых, Алексеева, круг которых был очень ограничен, я не знаю ни одного, о ком бы Алексеев, хотя бы только дурно отзывался, не говоря уже о ссорах; отношения между Алексеевым и его знакомыми якутами были вообще хорошие, но отнюдь не фамильярные. Госуд. ссыльнёй Э. Пекарский» [* Якутск. Центрархив. Дело Як. окр. суда по обв. Сидорова и Абрамова, лист 42-43.].

    Этот документ проливает очень яркий свет на отношения Алексеева к его убийцам Абрамову и Сидорову, а затем свидетельствует о том авторитете и уважении, какими пользовался Алексеев среди Жулейских наслежников, которые принимают, меры к примирению Алексеева с должностными лицами, какими являлись Абрамов и Сидоров.

    Между тем, производство следствия по поводу исчезновения Алексеева продолжалось. Так как производство следствия в родовом управлении сопряжено было с большими неудобствами в виду того, что здесь легко можно подслушать, то заседатель решил производство следствия перенести в инородную управу, причем местным властям отданы были следующие распоряжения: во-первых, искать в озерах и стогах сена труп Алексеева, во-вторых, живой или мертвый Алексеев должен быть найден, в противном случае в наслег будут присланы казаки, которые выпустят рыбные озера и разорят наслег и, в-третьих, за отъездом заседателя, наблюдение за выполнением означенных мероприятий возлагается на членов следственной комиссии Новицкого и Пекарского.

    Поиски трупа Алексеева в озерах не дали никаких результатов. Озера обыскивались при помощи неводов под руководством шаманки, которая, несмотря на весь свой авторитет, не могла указать местонахождения трупа, утверждая, что он переходит с места на место. Поиски в сметанных на покосах Алексеева стогах также не дали никаких результатов. Абрамов, принимавший участие в поисках, проявлял особую энергию и кипучую деятельность, стараясь отвлечь от себя подозрение и обратить на себя внимание членов следственной кампании. Однако, в его поведении заметны были крайняя растерянность и какая-то неуверенность, точно также и в поведении Федота Сидорова, на что обратили внимание староста и писарь родового управления, высказавшиеся в том смысле, что Сидоров не менее Абрамова замешан в это дело.

    Причастность Сидорова к убийству Алексеева стала очевидной после следующего случая. После Алексеева осталась корова, которую решено было продать. Корову решил купить Пекарский, выставивший свою цену. Других претендентов не было и Пекарский, не имея при себе денег в достаточном для уплаты количестве, обратился к Абрамову с просьбой возвратить ему, Пекарскому, взятый у него долг с тем, чтобы можно было немедленно внести плату за корову. Абрамов, о чем то поговорил с Сидоровым и последний вышел, возвратясь через некоторое время и принеся с собой пятирублевую бумажку, совершенно новую, такую, какой выдавалось ссыльным ежемесячное пособие и какое получил покойный Алексеев. Писарь, получив бумажку, немедленно записал ее номер с целью сличить ее с другими такими же бумажками в порядке соседних номеров, если таковые найдутся у кого-либо.

    Дальнейшее следствие в инородной управе производилось Амгинским волостным писарем Киренским В. В., энергичным и опытным в этом деле человеком, и дало интересные подробности. Так, некоторые из свидетелей, вызванных Киренским, дали очень ценные показания по поводу пиршества, имевшего место у Абрамова, вскоре после исчезновения Алексеева. Абрамов, недавно возвратившийся из города, собрал к себе знакомых и сородичей, которых угощал как «городчик» (т. е. возвратившийся из города) водкой. Опьянев в достаточной степени, Абрамов, по обычаю якутов, начал петь песнь-импровизацию, в которой Абрамов воспевал русского богатыря, необыкновенной силы и богатства. Богатырь этот жил в одном улусе, где были также богатыри якуты, победившие его и присвоившие себе его богатство. Русский богатырь, — пел опьяневший Абрамов, — лежит ныне бездыханный в дремучем лесу и никогда больше не встанет, его никто больше не увидит ни конного, ни пешего, и из юрты его никогда больше не будет выходить дым. Обращаясь к родичам и знакомым Абрамов просит — простить, богатырей за то беспокойство, которое будет им доставлено, благодаря исчезновению русского богатыря. Пройдет еще немного времени, — продолжал свою импровизацию певец, — вся окрестность наполнится стуком кованных телег, на которых понаедут люди с блестящими пуговицами и начнут спрашивать — куда девался русский богатырь. Но никто ничего не скажет, так как никто не знает, куда девался русский богатырь. Знают об этом только два богатыря, но кто они, об атом вы узнаете только лотом. Свидетели якуты, передававшие это содержание песни, единогласно утверждали, что в ней Абрамов пел об убийстве Алексеева.

    Обыски, произведенные в юртах Абрамова и Сидорова, дали также очень ценные и неожиданные результаты. Так, при обыске юрты Абрамова, найдены были рабочие рукавицы, на которых оказались следы жира и крови. Сидоров, все-время упорно отрицавший свое участие в деле исчезновения Алексеева, неожиданно выдал себя. Он вступил в беседу с нарочным, отправлявшимся в Жулейский наслег и просил его напомнить жене о 42-х рублях, которые были у нее на руках. Во время обыска у Сидорова, жена, последнего, ссылаясь на свое незнание, отрицала наличие у нее каких бы то ни было денег, но когда ей сказали, что Сидоров велел ей напомнить об имеющихся у нее 42-х рублях, она крайне удивилась тому, что у властей имеются сведения о деньгах и немедленно принесла деньги новенькими пятирублевыми бумажками, к которым как раз, в порядке номеров, подошла та бумажка, которую Сидоров принес Абрамову для уплаты за корову Алексеева. Кроме того, осмотр зипуна Сидорова обнаружил массу кровяных следов, наличие которых Сидоров объяснял тем, что он запачкал зипун кровью убитых им на охоте уток.

    Следствие, руководимое заседателем Атласовым и писарем Киренским, а также представителями от ссыльных; энергично, подвигалось вперед и давало все новые и новые улики против Абрамова и Сидорова. Абрамов, в виду неопровержимых улик и массы новых свидетельских показаний запутывался все больше и больше и в конце концов, решил чистосердечно сознаться в своем преступлении. Сидоров же все время продолжал упорствовать и отрицать свое участие в убийстве Алексеева. Что касается до Абрамова, то, под тяжестью неопровержимых улик, боясь за свою участь и надеясь смягчить ее чистосердечным признанием, на коленях перед председателем дал свои показания о совершенном им, совместно с Сидоровым, убийстве Алексеева.

    Кошмарное убийство Алексеева, неслыханное по своей жестокости и зверству, совершено было, при следующих обстоятельствах. Однажды Сидоров сообщил Абрамову, что он, Сидоров, видел через окно, как Алексеев у себя, в юрте, раскладывал на столе кредитные бумажки, которых, по подсчету Сидорова, было не менее 2-3 тысяч рублей. Сидоров предложил Абрамову заманить Алексеева в глухое место, убить его и деньги разделить пополам. Заговорщикам известно было, что Алексеев интересуется ближайшей дорогой в Чурапчу и убийцы решили, что один из них, Сидоров, рано утром, постучится в окно к Алексееву и предложит ему немедленно ехать с ним, если он желает узнать ближайшую дорогу в Чурапчу, так как он, Сидоров, немедленно должен ехать в этом направлении. На том и порешили, 16 августа 1891 г. Сидоров рано утром постучал к Алексееву и предложил ему ехать вместе с ним ближайшей дорогой в Чурапчу. Ничего не подозревавший Алексеев охотно согласился и поехал вместе с Сидоровым верхами. Отъехав версты 3-4 от жилища Алексеева, они как бы случайно натолкнулись на Абрамова, который с косой на плечах собирался было косить елань (поляну) в лесу. Абрамов, обрадовавшись «неожиданной» встрече, отбросил косу в остожье и вступил в беседу с Алексеевым. Появилась водка, пить которую Сидоров совершенно отказался, а Абрамов и Алексеев понемногу выпили. После беседы и закуски Сидоров и Алексеев собрались в дальнейшую дорогу. В это время Абрамов, державший, коня Алексеева, заметил, что у коня ослабела подпруга. Алексеев нагнулся подтянуть подпругу и Сидоров, воспользовавшись этим моментом, всадил Алексееву нож в спину. Алексееву нельзя было броситься вперед, так как мешала лошадь, а Сидоров всадивший нож, держал его не выпуская и поэтому Алексееву пришлось повернуться и тем нанести себе еще более глубокую рану. Алексееву, обладавшему огромной силой, все же удалось повернуться, схватить Сидорова и. подмять его под себя, причем Сидоров успел нанести ему вторую рану в живот. Абрамов растерялся и хотел было удрать на лошади Алексеева, но в это время раздался властный и настойчивый крик Сидорова: «Коли, коли!» Повинуясь этому голосу, Абрамов схватил Алексеева за волосы, пытаясь пригнуть его к земле, и в это время всадил свой нож Алексееву в крестец и стал водить ножом поперек, пока Алексеев не выпустил из рук Сидорова. Поднявшись на ноги, Алексеев пошел по дороге, как бы ища чего-то. Убийцы, зная огромную физическую силу Алексеева, боялись, что он, найдя кол или дубину, убьет их обоих. Сидоров, опомнившись, бросился за ним в погоню и стал наносить ослабевшему, тяжело раненому, истекавшему кровью Алексееву одну рану за другой, куда попало. Алексеев все более и более замедлял шаги, и, наконец, обессиленный упал, истекая кровью. Тогда Сидоров нанес ему последний, смертельный удар в левый бок. Покончив с Алексеевым, убийцы воткнули свои ножи в землю около придорожной лиственницы и приступили к грабежу: найденные у Алексеева деньги в количестве 107 рублей разделили пополам. Труп Алексеева связали контесами (лошадиными поводами), притянули голову к ногам и затем, продев палку, унесли в глубь леса, где труп бросили в глубокую лесную яму, завалив ее валежником и всяким лесным буреломом. Часы Алексеева убийцы бросили в озеро, а коня увели далеко в лес и продержавши привязанным два дня (чтобы сало не испортилось), убили и мясо поделили пополам, при чем часть мяса спрятали в лесных ямах, сохраняющих под лесным мхом лед в течение всего лета.

    Таковы были обстоятельства этого беспримерного по своей жестокости убийства. Осталось еще произвести некоторые дополнительные расследования: разыскать труп убитого Алексеева, найти орудия убийства и добиться сознания Сидорова, который, несмотря на свое весьма активное участие в убийстве, продолжал упорно отрицать свою, вину. Что касается до орудий убийства, то по указанию Абрамова, они были разысканы и Абрамов сразу признал свой нож. Сидоров продолжал все время запираться и отговариваться незнанием даже после того, как его жена признала нож принадлежащим ему, Сидорову. Кроме того, жена Сидорова сообщила следственной комиссии, что муж заставил ее носить свои летние штаны, и, на требование; комиссии предъявить их, она ответила, что штаны на ней и она не может их предъявить, так как у ней в данное время — менструация. Комиссия отсюда, вправе была сделать заключение, что Сидоров заставил жену носить свои штаны с целью скрыть следы крови на них.

    Очень важным являлось показание матери Абрамова, которая, рассказывая о подозрительном поведении своего сына, сообщила комиссии о том, что к Абрамову неоднократно приходил Сидоров, поил его водкой и уговаривал убить; Алексеева. Несмотря на все эти улики, Сидоров, как закоренелый преступник, упорно продолжал отрицать свое участие в убийстве Алексеева.

    Наконец, приступлено было к розыску трупа Алексеева. С этой целью следственная комиссия, в составе заседателя, выборного, одного казака и двух политссыльных направилась; в Жулейский наслег в сопровождении обоих убийц. Сидоров, со связанными руками, под караулом, оставлен был в родовом управлении, а комиссия, в сопровождении Абрамова, который должен был указать место нахождения трупа, отправилась к месту убийства. Пекарский, бывший в составе комиссии, так описывает розыски трупа Алексеева: «Место, где был спрятав труп Алексеева, мне очень памятно: оно представляет небольшую прогалину на пригорке, выходящем на большую елань (поляну). Налево от этой прогалины шла почти непроходимая тайга, густо поросшая крупными и мелкими лиственницами, между которых лежала масса бурелома. Туда же, в перпендикулярном направлении, и повел нас Абрамов, как-то дико осматриваясь по сторонам, как бы стараясь распознать то место, где они, убийцы, спрятали свою жертву. С замиранием сердца я думаю: „а вдруг Абрамову придет в голову сказать, что он не может найти”, но, наконец, он остановился и тихо сказал: „здесь”. Место было забросано валежником и хвоей до, того, что вряд ли без; указания кто-нибудь мог бы догадаться, что здесь скрыт труп. Когда отвалили набросанные на труп гнилые и полугнилые бревна, обломки ветвей и мох с хвоей, то самое направление, в котором лежал труп, можно было узнать лишь тогда, когда кто-то наткнулся руками на торчавшие на поверхности ноги. Так как труп успел примерзнуть к земле, то его пришлось вырубать при помощи ломов. Труп был добыт в виде огромной мерзлой глыбы, которую с большой осторожностью взвалили на сани и отправились в юрту покойного. Обратный путь мне пришлось совершать в одних санях с Абрамовым. Абрамов просил меня посоветовать, как ему добиться облегчения своей участи. Я мог лишь сказать ему, что он, в виду чистосердечного раскаяния, будет подвергнут меньшему наказанию, чем его товарищ по убийству. По прибытии в родовое управление, власти, с заседателем во главе, отправились в юрту Алексеева, куда был внесен труп, и положен на стол. В юрту был введен Сидоров. На вопрос заседателя, знает ли он, кто это лежит, Сидоров ответил: „Да, знаю”. —„Кто же?” — „Алексеев”, — ответил Сидоров. — „Где его голова?” — „Здесь”. — „Где ноги?” — „Там.” — „Кто его убил?” — „Не знаю”. — „Ты не участвовал?” — „Нет”, — последовал ответ” [* Пекарский Э. К., Рабочий Петр Алексеев, «Былое», 1922 г., № 19, стр. 116.].

    Запирательство Сидорова, его упорство, в конце концов, приняло явно отвратительные формы. Когда формальности c опознанием трупа были закончены и около него оставлен был караул, Сидоров при выходе комиссии из юрты, подобострастно подбежал к заседателю и имел наглость уверять его в том, что во всем этом деле он подозревает Абрамова, который якобы обещал ему, Сидорову, уплатить деньги, если он будет молчать в случае какого-либо подозрения, которое могло бы пасть на Абрамова. Это была последняя попытка Сидорова отвести от себя подозрение и свалить вину на своего соучастника.

    Однако, по составлении надлежащего акта, преступники: были взяты под стражу и, в сопровождении казаков, были немедленно отправлены в Якутск и заключены в тюрьму. Следственное дело об убийстве Алексеева представлено была в Якутское окружное полицейское управление, которое постановило следующее: «Якутское окр. полицейское управление, рассмотрев представленные земским заседателем 2 участка Атласовым при донесении от 10 декабря за № 1968 следственное дело об убийстве в Жулейском наслеге, Батурусского улуса государственного преступника Алексеева Петра инородцами Егором Абрамовым и Федотом Сидоровым, нашло, что по делу сему обвиняются старшина Жулейского наслега, Батурусского улуса. Федор Сидоров и инородец того же наслега и улуса Егор Абрамов в преступлениях, предусмотренных п. 3 и 4 ст. 1453 Улож. о наказ, и что обвиняемые, по распоряжению следователя, в видах пресечения способов уклониться от следствия и суда, содержатся в тюрьме» [* Дело Якутск. окр. полиц. управл., 1891 г., № 57, л. 1-2.].

    Спустя, некоторое время после нахождения трупа, произведено было судебно-медицинское вскрытие трупа Алексеева окружным врачом Несмеловым. При вскрытии присутствовали те же политссыльные Новицкий М. Э. и Пекарский Э. К. Однако до вскрытия необходимо было очистить труп от примерзших комьев земли, которые загрязнили все тело. С этой целью труп спущен был в пруд и путем подледного движения от одной проруби к другой он до известной степени был отмыт от загрязнивших его комьев земли. Когда труп оттаял в жарко натопленной для этой цели юрте Алексеева, приступлено было к медицинскому вскрытию. Труп, вследствие множества ран, оказался совершенно обескровленным и изуродованным до неузнаваемости. Согласно подсчету врача на трупе оказалось 22 раны. Наиболее крупные раны нанесены были с обоих боков и. зияли в виде огромных круглых дыр. Рана, нанесенная Абрамовым в крестец, имела в длину 2½ вершка и в ширину 1½ вершка. Общее телосложение Алексеева врач определил как в высшей степени крепкое, атлетическое.

    После соблюдения всех формальностей, связанных с вскрытием и составления надлежащего акта, дано было распоряжение о предании тела земле. Политссыльные Новицкий и Пекарский похоронили Алексеева около часовни Жулейского наслега, с левой ее стороны. Пекарский утвердил на могиле камень с датой, именем и отчеством покойного, а также распорядился о постройке над могилой деревянной ограды с навесом.

                                                                       -----------

    В настоящее время усадьба знаменитого русского революционера-рабочего Петра Алексеева, вместе с его юртой, находится в Таттинском районе, в Жулейцах, в местности «Булгунняхтах», в 35 километрах на запад от с. Ытык-Кель, на территории-колхоза «Единение силы» («Күүһү түмүү» [* Описание усадьбы П. Алексеева и ее современного состояния сделано сотрудником Института Языка и Культуры П. В. Поповым.].

    Усадьба расположена среди довольно обширного поля, на небольшом кургане. Состоит она из юрты и амбара, окружена низкой изгородью. Размер юрты (не считая ширины нар у стен) — 4,60 x 4,95. м. Внутри, у четырех углов, вместо обычных столбов, на которых держится потолок — рубленные в лапу угольники, между которыми вдоль стен проходят довольно широкие нары (орон). Стены и потолки сделаны из круглого леса, матницы обтесаны в четыре грани, пол устлан гладко выструганными плахами. С южной стороны — три окна, с западной и северной стороны по одному окну размером 0,42 x 0,39 м. С восточной стороны — входная дверь у северного угла — небольшой якутский камелек, а около него, у северо-западной стены — небольшая глинобитная русская печь, сделанная самим Петром Алексеевым.

    Снаружи юрта была обмазана глиной, но последняя почти целиком обвалилась. Над входной дверью — обычный навес на четырех покосившихся столбах. Вся юрта снаружи имеет вид развалины, запущена и обросла сорной травой.

    В юрте живет стахановка колхоза «Единение силы» т. Осипова Елена со своей семьей. Помещение занимаемое т. Осиповой, содержится очень чисто и уютно.

    Амбар расположен на северо-восточной стороне юрты на расстоянии 9,80 м. и построен по типу обычных якутских амбаров, срубленных из круглого леса. Дверь амбара обращена в сторону юрты.

    Небольшая площадь двора имеет почти круглую форму диаметром в 25 м. Двор целиком оброс полынью, изгородь местами обвалилась. На юго-восточной стороне двора, внутри ограды, колхозниками сооружена трибуна, очень оригинальная по своей архитектуре. Все шесть столбов, на которых держится трибуна, заканчиваются над крышей, чередуясь, жестяными флажками и пятиконечными звездами, покрашенными в красный цвет. Над шестиматной крышей высится в виде шпиля продолжение центрального столбика, на котором тоже высится металлический флаг большего размера, чем остальные флажки, с надписью на русском и якутском языках: «К 10-ти летию ЯАССР артель „Единение силы” помнит своего первого спутника-революционера Петра Алексеева», Эта трибуна сооружена в 1932 году. Ежегодно здесь устраивается общее собрание колхозников, посвященное памяти Петра Алексеева.

    На расстоянии ½ километра на запад от усадьбы, на горке, в ограде бывшей здесь часовни, находится могила покойного революционера. Надмогильный памятник Алексеева резко выделяется среди остальных заброшенных, полуразрушенных могил. Памятник стоит в том же виде, в каком он был сооружен в 1891 году. Надмогильный камень имеет продолговатую форму длиной 0,72 м. и шириной 0,33 м. Верхняя лицевая сторона имеет, выпуклую поверхность с барельефными изображениями креста и двух ангелов на голубом фоне. Ниже этих изображений на черном фоне, имеется текст на русском языке, написанный белыми печатными буквами: «Здесь похоронен государственный крестьянин Смоленской губернии Петр Алексеевич Алексеев, убитый с целью грабежа». Продолжение текста написано на боковых сторонах камня: «16 августа 1891 года на 42 году от роду». Камень лежит на двухступенчатом деревянном постаменте, длиной у основания 1,43 м. и шириной 1,10 м. Над камнем имеется деревянный двухскатный навес на четырех столбиках. Длина навеса — 1,70 м., ширина — 1,30 м. и высота — 1,5 м! Все четыре стороны между столбиками заделаны решеткой. Деревянный крест на крыше навеса снят. Колхозники, в целях сохранения памятника сооружили вокруг него прочную решетчатую ограду длиной 5,10 м, шириной 2,50 м. и высотой 1,5 м. У подножья могилы, с восточной стороны, колхозниками поставлен столб — обелиск, увенчанный металлической пятиконечной звездой красного цвета. Рядом с ним, на юг, в одну линию, на расстоянии одного метра друг от друга, поставлены еще три столба с заостренным, конусообразным верхом. На лицевой, западной стороне обелиска имеется выемка для установления мемориальной доски. К сожалению, последней не оказалось и неизвестно, где она находится...

 

 

    На расстоянии двух километров к юго-востоку от усадьбы, по городской дороге, находится поле, где зверски был убит Алексеев. В то время поле это представляло из себя сплошную тайгу. На каком именно месте убит был покойный Алексеев, сейчас установить не удалось. При более обстоятельном изучении и опросе старожилов место убийства можно установить и отметить его соответствующим образом.

    С юго-восточной стороны усадьбы, на расстоянии четверти километра, среди поля, высится довольно большой курган на вершине которого растет две лиственницы. Это — любимое место покойного революционера: он часто приходил сюда сидел на вершине кургана, отдаваясь своим думам... Местные колхозники, в память революционера, на вершине холма водрузили высокий шест. От этого кургана до трибуны и от трибуны до могилы покойного, по прямой линии, на одинаковом расстоянии друг от друга, шесть меньших, чем на кургане, шестов. В 1932 году, в день десятилетия ЯАССР, эти шесты связаны были между собой красными флажками. Празднование этого дня колхозники соединили с памятью Алексеева.

                                                                           ПРИЛОЖЕНИЯ

                                                          Якутский фольклорный материал

                                                                              об Алексееве

                                                                                          I

    (Записано Поповым П. Н. со слов колхозника. Лопатина Алексея Афанасьевича, 68 лет, члена колхоза «Заря», I Игидейского наслега, Таттинского района).

    В юрте Алексеева я был два раза вместе с Пекарским. Увидев нас, Алексеев с радостью выбегал к нам навстречу, помахивая шапкой. Обычно он угощал нас собственноручно приготовленным обедом, а затем провожал нас. С Алексеевым я встречался также у Пекарского.

    Алексеев отдавал шить белье старухе Варваре, жене бедного якута Афанасия Абрамова из Жулейского наслега, полагая, что она более культурная женщина, так как, прежде чем приступить к шитью, она мыла руки. Алексеев был хороший охотник и косарь. В Булгунняхтате, где он жил, у него была устроена засядка, В той же местности был большой курган и обычно Алексеев с этого кургана подстреливал уток из своего двухствольного дробовика.

    У Алексеева была большая рыжая собака «Солька», С этой собакой он посылал письма Пекарскому, привязывая их к ошейнику или положив в рот собаки. «Солька» аккуратно доставляла письма Пекарскому. Последний, получив письмо, писал ответ, вручал «Сольке» и говорил: «Ну, крой, марш!».

    И «Солька» пускалась обратно и вручала письмо хозяину. Когда Алексеев куда-нибудь уходил, он отдавал ключ от дверей «Сольке» и та прятала ключ, при чем Алексеев сообщал ей когда он возвратится.

    На время отсутствия Алексеева «Солька» прибегала к Пекарскому и, когда она возвращалась обратно домой, Пекарский знал, что Алексеев уже возвратился из отлучки.

    Однажды «Солька», по обыкновению, прибежала к Пекарскому и затем, побыв некоторое время, возвратилась домой, Пекарский последовал за ней, но Алексеева дома не было. Пекарский пытался позвать «Сольку» к себе, но она не шла. Днем и ночью собака ожидала хозяина и только на шестой день, голодная, она прибежала к Пекарскому. Алексеева все не было.

    Вскоре стало известно, что ни в Чурапче, ни в городе Алексеева не было. Шаман Тюэкюй, согласно «вещему ясновидению» (көрүү көрөн), якобы установил, что Алексеев лежит в озере, в местности «Арангастах». Однако, шаман, конечно, солгал и все наши поиски оказались тщетными. Впоследствии оказалось, что Алексеев был убит Абрамовым и Сидоровым, князем, имевшим около 90 голов скота. (Записано 1939 г. 22 февраля в с. Кюбээрия Поповым П. Н.)

                                                                                          II

    (Записано И. Борисовым в 1937 году в Жулейском наслеге, по рассказам Ермолая и Петра Борисовых и материалам, представленным Е. Егоровым в 1932 году).

        О, если б сказать мне удалось

        Всю думу-думушку свою...

    Якутия во, времена прибытия Алексеева называлась «страной смерти» в виду отдаленности края, холода, бескультурья, угнетенности населения и его полного оскудения. Вначале Алексеева поселяют в Сасыльском наслеге, Баягантайского улуса, а затем, через год, по его просьбе, ввиду несоответствия почвы для хлебосеяния (вследствие мерзлоты), его переводят в Жулейский наслег, Батурусского улуса.

    Алексеев в Жулейском наслеге. Время пребывания Алексеева в Жулейском наслеге было временем жестокого произвола богачей Оросиных, Большаковых и др. Роман Большаков, выборный голова Батурусского улуса (ныне Таттинского и Чурапчинского районов) имел 60 голов скота. Константин Большаков, имевший 40 голов скота, был в Жулейском наслеге известным всей Якутии князем. Гремел также в Жулейском наслеге своей известностью князь Петр Большаков, имевший 50-60 голов скота и державший 5-6 хамначитов.

    Жулей разбит был на 4 рода, причем все жили согласно указам главарей-тойонов, раздувавших вражду и родовой антагонизм. Каждый род имел своих баев, вроде Большаковых. Так, в Сатакинском роде управляли баи Федот Сидоров, имевший 85 голов скота и бай Трофимка, имевший 200 голов скота, в Харданском роде — бай Яковчан, имевший 150 голов скота, в Мангасе — Хачый Александр, имевший 200 голов скота и т. п.

    Тяжелая байская кабала, подряды, ростовщические проценты, разного рода вымогательства, выжимали все соки у жулейцев. Процветало рабство, кумаланство, разорение. Баи присвоили себе много земель, притом самых лучших, везде имели сверхнадельные луга и усадьбы. У Константина Большакова было 5½ кюрюэ [* Кюрюэ — единица надельной земли, дающая приблизительно 300 копен сена, или 66 сенных возов.] земли и 4 пастбищных урочища. Бедным доставалась ничтожная доля, земли: ⅛, ¼ или ½  кюрюэ земли, при том худшего качества. Батракам, каким, например, был Петр Плешивый, земли совсем не давали. Те бедняки, которые имели земельные наделы, не пользовались доходом с земли, который весь шел в пользу баев через всякого рода подряды и аренды.

    В Жулее царило религиозное, засилье — вера в бога, дьявола. Грамотных не было и, за отсутствием грамотных людей, все дела вел Максим Нагой, из Селляхского наслега. Неотступно навязывались шаманы и шаманки (ойун-удаган), важничали попы и архиереи донимали взятками. Процветало пьянство и картежная игра. Всюду царили грабежи, воровство, жажда обогащения. Бедный люд задавлен был вечными недостатками, голодом, грязной и постылой жизнью.

    В это время в Жулее было несколько бродячих «поселенцев». В 1882 году в Булгунняхтахе некоторое время проживал, а затем перешел на другое место, русский «поселенец» по фамилии Данилов. Жили также поселенцы Яков и Иван. Национальная вражда, особенно местный национализм, были развиты до крайности. Якуты ненавидели русских и говорили про них: «Совеем заедят нас эти поселенцы-рваные ноздри».

    В 1886 г. пронеслась весть о том, что в Жулей прибудет на жительство «сударскай» (государственный) преступник, некий Алексеев Петр и что ему необходимо будет строить юрту. Многие выражали свое недовольство и ненависть. И действительно, по распоряжению властей, князья заставили на кургане местности Булгунняхтах построить небольшую юрту с вертикальной стеной из пестро очищенных от коры деревьев. Однако, юрта Алексееву не понравилась и он просил построить русскую избу. Князья на это не согласились и отдали распоряжение построить юрту по образцу юрты Абрамова Егора, из отесанных бревен с окладом. Эту юрту и поныне стоящую на кургане Булгунняхтахе, построили Дмитрий Чохоров и Никита Чырас. В юрте поставили глиняный камелек, русскую печь также из глины, настелили пол, обнесли юрту оградой, построили амбар с подпольем. Алексеев раздобыл оконное стекло, пристроил рамы и смастерил удобные, светлые окна. В то время стеклянные окна были только у баев и в церкви, а у обыкновенных хозяев, вместо окон, были стеклянные осколки, прикрепленные на бересте, бумага, миткаль и т. д.

    Алексеев распределил; свою избу следующим образом: первая комната — нечто вроде прихожей и вместе столовой, вторая комната — рабочий кабинет, где Алексеев писал, читал и работал, в этой комнате были столы и книги, третья комната — спальня. Внутренность юрты, обклеенная бумагой, производила впечатление безупречной чистоты и опрятности. В это время для домашнего употребления пользовались глиняной посудой. У Алексеева имелись чугунки, чашки и самовар. Ремонт юрты, отопление, обмазка, доставка льда производились за счет наслега.

    Все домашние работы Алексеев выполнял сам: стряпал, пек хлеб, стирал белье и только шить белье поручал соседкам-женщинам.

    Недалеко от юрты Алексееву отведено было покосное поле, дающее 400-500 копен сена. Полевую работу, уборку сена Алексеев выполнял сам, причем впервые стал применять косу-литовку. Старики-якуты, знавшие свою примитивную косу (хотур) удивлялись: «О, этот окаянный! Как точит он свою косу: страшный, невыносимый скрип прямо в мозг вонзается».

    Прилежно работая, Алексеев вскоре обзавелся хозяйством, купил лошадь шелковистой алой масти и одну корову. Коня Алексеев содержал около юрты, а доить корову поручал Егору Абрамову.

    Казенного пособия Алексеев получал 15 рублей в месяц. Эти деньги он прибавлял к доходу от хозяйства и жил хорошо. Сено Алексеев продавал, а часть давал беднякам взаймы. Бедняков, как напр. Никиту Чыраса, помогавших ему наладить хозяйство, он очень любил, хорошо угощал. Сам Алексеев часто бывал у ближних соседей. Бывая у Миши Борисова в Малом летнике. Алексеев очень любил пить кумыс, на который менял яйца и другие продукты.

    У Алексеева часто собирались гостить «государственные» из Жехсогона, Чурапчи и других мест. Очень часто бывал у Алексеева Пекарский Э. К. Алексеев также очень часто уезжал, запирая дом, в гости к товарищам но ссылке. Зимой, когда Алексеев отлучался иногда на месяц, дом, по его возвращении, делался теплым и уютным.

    Алексеев был высокого роста, здорового и крепкого телосложения, с мускулистым и продолговатым лицом, с орлиным носом, с густой длинной рыжевато-темной бородой, с волосами, сзади подстриженными, а спереди торчащими дыбом. Одевался Алексеев всегда чисто и опрятно, меняя каждый день рубаху. Одевался то в брюки с ботинками, то в шаровары с сапогами, пальто носил из голландского сукна красноватого цвета. Иногда Алексеев, одевал зипун длиной до колен, с двумя рядами пуговиц, подтягиваясь в пояснице ременным кушаком. Впоследствии Алексеев стал носить сафьяновые торбаза. Алексеев носил темные очки. Зимой одевался в длинный черный бараний тулуп, баранью шапку и ровдужные торбаза. Говорил Алексеев спокойно и ясно. Когда Алексеев начинал говорить громко, голос у него был чистый и выразительный. По-якутски Алексеев говорил только отдельными фразами.

    Однажды Алексеев написал другу своему Пекарскому: «Видимо у Федота Сидорова какое-то намерение; каждое утро, когда я просыпаюсь, он всегда оказывается, стоящим у навеса, прислонившимся к подпоркам, внимательно к чему-то присматривающимся. Он иногда продолжает так стоять до вечера, когда я ложусь спать. Такое поведение Сидорова меня удивляет. Если я когда-нибудь пропаду, требуйте ответа у Сидорова и Абрамова».

    Абрамов Егор. Человек 40 лет от роду, крепкого и соразмерного телосложения, с яркими, огневыми глазами, резкими, густыми усами. Абрамов был человеком со смугло-красным лицом, с легкой воздушной походкой на носках. При ходьбе Абрамов энергично двигает плечами, говорит всегда с жаром. Человек очень проворный, общительный, ловкий, въедливый, Абрамов одевался хорошо. Ходил в торбазах из сары (дубленой кожи) с широкими байберетовыми (плисовыми) отворотами, в байберетовых же штанах, в суконном пальто на волчьем меху, с золоченными пуговицами из серебра. Шапку носил из красной лисицы в бобровых обшивках.

    Абрамов был малограмотен, иногда выступал в качестве псалтырщика и за чтение псалтыря иногда приводил крупный рогатый скот. Имел около 20 голов скота и отличался непомерной жадностью, алчностью и удальством. Постоянно жил на Кулусуннахе и имел семью: старуху-мать и жену. Дом имел чистый и хороший, со всеми принадлежностями. С 1891 г. Абрамов избран был наслежным старшиной.

    Однажды, совместно с «поселенцами» Иваном и Яковом, Абрамов произвел взлом амбара трех братьев Поповых — Якова, Тимофея и Василия. Наиболее ценную часть добычи Абрамов присвоил себе. Затем он сказал ограбленным братьям Поповым: «Видно, вас обворовали поселенцы, живущие у вас: у них оказалось байское добро». При этом Абрамов обещал Поповым задержать поселенцев, за что получил у них ценную взятку. Произведя обыск у русских поселенцев, он нашел у них краденые вещи и добился переселения их на другое место. Все усилия поселенцев доказать, что Абрамов сам принимал участие вместе с ними в грабеже, ни к чему не привели, так как Абрамов доказывал, что они нарочно сваливают вину на другого после обнаружения их преступления с целью замести следы.

    Однажды Абрамов при всех, выйдя из лесу, подошел на пастбище к пасущемуся коню Никифора Балласского, уселся на него и ускакал галопом. Абрамова никто не узнал, так как он переоделся, надев какой-то плащ и фуражку с клеенчатым околышком. Потерпевший Балласский в тревоге спешит заявить о пропаже по начальству и в первую очередь прибегает в Кулусуннах, к старшине Абрамову. Однако, у Абрамова дверь оказывается заложенной и из дома несутся стоны тяжело больного. На дворе Балласский встречает мать Абрамова, старуху Хонхо, которая сообщает ему: «у сына Егора тяжелый припадок, не заходи, не выносит чужого виду». Балласский погоревал, но делать нечего: украли последнего коня и притом среди белого дня. Конь исчез бесследно. Впоследствии стало известно, что в Болтонге дядя Абрамова Новгородов Григорий зарезал коня точно такой же масти, какая была у Балласского.

    Однажды у Мелюкова Николая пропали две отгулявшихся коровы, у Кузьмы Бурдука — трехлетний бычок. В этой краже также заподозрен был Абрамов, так как его видели в то время, когда он перевозил ветку на бычке той масти — с белой полосой вдоль хребта. Мальчик Ермолай, ночевавший у Абрамова, рассказывал, что он ел мясо, сваренное в самоваре, причем Абрамов пригрозил ему и наказал, чтобы он никому не рассказывал о том, что кушал мясо.

    Все эти факты показывают, что Абрамов был человек злой, вороватый, хитрый и способный на всякие преступления.

    Сидоров Федот. Человек выше среднего роста, лет 50-ти, сутулый, с выгнутыми плечами, с вечно бегающими глазами и продолговатым лицом. Говорил с большим жаром, вертясь, во все стороны и постоянно облизывая губы. Сидоров принадлежал к баям, имел около 85 голов скота. Воровством занимался вместе со своим отцом Сидором. Сидоров с Абрамовым были неразлучные друзья и, кроме того, Сидоров находился в тесных родственных и торговых связях с Григорием Оросиным. В 1891 г., жил в Булгунняхтахе ямщиком.

    Исчезновение Алексеева. Алексеев, как обычно, рано закончил уборку сена и, при помощи Борисовых, собрал сено в большой стог. В августе 1891 года распространился слух о том, что Алексеев уехал в Чурапчу. Юрта Алексеева была закрыта на замок и вначале никто на это не обратил особого внимания, так как Алексеев часто отлучался. Однако, дни шли за днями, а Алексеев не возвращался. Темная тайга, пожелтевшая и обнаженная, стояла в мрачной задумчивости. Тропы, ведшие в сторону Жулея, лежали, покрытые листопадом, словно храня тайну исчезнувшего Алексеева... Обитатели Малого летника перекочевали на зимовку. Обширные поля этой местности лежали пустые и безжизненные, словно на них никогда не ступала человеческая нога. Правый лесистый пригорок Тюмятея стоял, заслоняя собой изгибы Чурапчинской дороги.

    В этот день только из одной юрты в Кулусуннахе поднимался к небу столбом густой дым. Мать Егора Абрамова, старуха Хонхо, произведя второй удой коров, словно ведьма, шпарила вокруг хищным взором. Бедняк Ника Харлампьев, мальчик лет 10-12, находившийся в услужении у Абрамова и державший теленка, неожиданно спросил: «А что случилось с этим русским? Какой страшный крик он поднял там, в Малом летнике?» Старуха ответила: «А тебе что, мелюзга, до этого? Знай свое дело, теленка пускай вовремя, бледнолицый чертенок! А кто же по-твоему прикрутил сердце русского?» С этими словами старуха сбила с ног бедного мальчика и начала избивать его. Слабый ребенок, под ударами озлобленной старухи, стал умолять ее прекратить побои, обещая никому не говорить о том, что он слышал крики русского.

    Но вот миновали дни осенней страдной поры. Об Алексееве ни слуху, ни духу. Спустя некоторое время, начались и догадки, в Чурапчу ли поехал Алексеев или в другое место. Сидоров и Абрамов прикидывались ничего не знающими. Сидоров по-прежнему держал ям, а Абрамов продолжал вести свою беспорядочную к беспутную жизнь.

    Еще до окончания осенних полевых работ Абрамов принес в Дыдыале к дяде своему Ивану Охлопкову 1½ ведра водки. Вечером, когда все возвратились с работы, в доме Охлопкова началось пиршество: все напились до бесчувствия, поют. Егор Абрамов тоже пьет. Находясь в состоянии сильного опьянения, он падает на стол и начинает плакать. Его дядя, Иван Охлопков, степенный якут уже преклонных лет, смотрит на Абрамова и спрашивает: «Егорша, Егорша! спаситель ты мой, о чем ты печалишься, что сделал ты, в чем попался? Или амбар сломал, или скот увел?» Абрамов, утирая слезы, глубоко вздохнул и запел:

                  Нынче в наши времена

                  Забренчат и загремят

                  Железные стремена

                  И медные стремена.

                  Колокольчики прозвенят,

                  Ноги мои будут гулять,

                  Ступни мои будут топтать.

                  Соберется толпой,

                  Круглогривый народ,

                  Взором огненных очей

                  Будет в очи мне сверкать.

                  Жадные удары плетей

                  Над лицом моим засвистят.

                  Знаю нынче меня

                  Будут ведать-гадать

                  На всех злых языках.

    Старик выслушал песню и, опираясь локтями о стол, сказал: «Милый мой! твоя песня — не ответ на мой вопрос. Но все равно, расскажи все, что начал было рассказывать». Абрамов, подняв голову и осмотревшись вокруг, сказал: «Я много кое-чего сделал на своем веку и не боялся бы какого-нибудь пустяка вроде покражи скота или поломки амбара. Дядя мой! Меня тревожит пропажа Алексеева, потому что я с ним живу в соседстве. Я был бы счастлив, если бы он полетел куда-нибудь на крыльях из легкой шкуры». После ухода Абрамова старик предупредил своих гостей: «Дети мои! Никому не говорите о том, что пел Абрамов. Будет беда, на следствие попадем. Эти жулики, видно, укокошили русского».

    После пиршества прошло несколько дней. Песня, однако не осталась в стенах юрты Охлопкова, как этого желал добрый старичок. Под землей пропета песня, а молва летит по земле. Евдокия, первая жена Тихона Борисова (тогда они жили у Ивана Охлопкова), под большим секретом рассказала об этой песне своей соседке старухе Маше, а та передала жене Тэмэкэсова Марии. Об этом узнала, зайдя в гости тетка Александра, жена Кесерюса и передала об этом Кирилке Стряпчему. Весть об этой песне и пиршестве у Охлопкова вскоре была известна почти всем.

    Наконец, рассказ об этой песне дошел до Пекарского Э. К., друга Алексеева. Пекарский вместе с заседателем проездом зашли в Булгунняхтахский ям. На дворе, около юрты, находился Сидоров Федот, когда Пекарский с заседателем слезли возле коновязи с лошадей. Пекарский, похлопав бока, порывисто расхохотался и, глядя в упор на Сидорова, проговорил, приближаясь: «Федот Сидоров! Чего ты ходишь тише воды и ниже травы? Куда девал соседа Алексеева?», — и опять захохотал. Федот весь покраснел и затрясся:

    — Нет, нет, никуда я не девал: Я сам не знаю... И тут же из носа у Сидорова потекла кровь.

    — Заседатель! вы видите, как может волноваться Сидоров до крови? — сказал Пекарский. Пекарский, совместно с заседателем, составили акт и началось следствие.

    Наступила осень, выпал снег, началась осенняя неводьба, а Алексеева все еще нет, все тихо около его юрты. Однажды, когда Егор Абрамов вел неводьбу в Моохоннурском Биэ-Эльбюте, к нему подошел десятник и передал извещение князя с предложением явиться к последнему.

    — Не заставят меня найти преступников, можно подумать что я скот зарезал на мясо, — сказал Абрамов и сразу всполошился, завертелся на носках, как волчок. — Невод на тебя оставляю, — сказал он обращаясь к Степану, сыну Масыкы.

    — Не желаю, — сказал Степан, — я тебе не хамначит, чтобы возиться с твоим неводом. Этот ответ привёл Абрамова в ярость, он размахнулся и ударил Степана в лицо, а сам пустился бежать. Степан пустился за ним вдогонку, но безуспешно: Абрамов исчез.

    Между тем, в родовом управлении собрались начальствующие лица: заседатель Моисей Атласов, голова Федот Пинегин, князь Константин Большаков и др. Прибывшего Абрамова допрашивали по делу Алексеева об его отношениях к Алексееву, о жизни Алексеева и проч. Абрамов рассказал о своих личных отношениях к Алексееву, но на вопрос о том — не знает ли он куда девался Алексеев, Абрамов отвечал: «нет, не знаю». Допрос Абрамова и Сидорова продолжался свыше 3-х суток, затем их перевезли в Чурапчу, держали под арестом, но они упорно отрицали свою вину.

    В Чурапчу вызван был Иван Охлопков, дядя Абрамова, в доме которого происходила попойка, во время которой Абрамов пел свою песню. О содержании песни допрашивали всех, кто был на пирушке. Всего допрошено было около 53-х человек. Допросили семью Борисова, которая помогала Алексееву убирать сено и вообще допрашивали всех тех, кто имел, какое бы то ни было отношение к Алексееву, бывали у него и имели с ним дело. Между тем Жулейский князь каждый день собирал по 50-80 человек и в течение 10 дней производил тщательные обыски: обшарены были все окрестные леса, старые, заброшенные дома, пепелища, погреба, озерные камыши. Но поиски не дали никаких результатов, никаких следов Алексеева не могли найти.

    Привлекли к делу всяких гадателей, ясновидящих и даже вещие сны. Всюду колдовали шаманы и шаманки, но никто не мог сказать правды. Заставили колдовать шаманку Мавру, но она могла только сказать: «Мои сподвижники из абаасы боятся русского и никак близко к нему не подходят. Призрак русского что-то тараторит по-русски, но я ничего не могу расслышать — дело пропащее».

    Попытки открыть истинную причину исчезновения Алексеева ни к чему не привели, следственные власти подняли на ноги весь наслег, но дело вперед не двигалось. Абрамов и Сидоров не сознавались и труп Алексеева не могли найти. В Чурапче (нынешние Таттинский, Чурапчинский и Амгинский районы были объединены в Батурусский улус), в присутствии всех главарей и тойонов, в отношении к Абрамову и Сидорову применяли все средства допроса, но от них ничего нельзя было добиться. В конце концов, все разуверились в своих силах и, как последнее средство, решено было пригласить из Слободы сына хромого Киренского, прославившегося своей ученостью, пронырливостью и храбростью, полагая, что только он может добиться правды.

    Сын Киренского велел запереть Абрамова и Сидорова в сибирку, перегороженную тонкими досками и ночью, когда все спали, он тихо подкрался к двери сибирки и подслушал их разговор. Абрамов шепотом говорил Сидорову: «Они начнут еще сильнее беспокоить наш наслег, никого не оставят в покое. Мы виноваты, мы грешны — давай признаемся. Сил моих больше нет, не могу устоять. Вот-вот признаюсь сам». — «Черт с тобой, коли хочешь, сам признавайся, — ответил Сидоров. На следующий день сын Киренского велел открыть церковь, расставил образа, зажег множество свечей. Собрал всех попов, всех тойонов и в такой торжественной, блестящей обстановке производил допрос. Ввели Абрамова и Сидорова, раздели их догола и начался допрос. Абрамов, закрыв лицо руками, заревел, как ребенок и, утирая слезы, сказал: «Виноват, признаю свою вину, расскажу свой грех, отдайте одежду». Затем Абрамов изложил обстоятельство дела: «Песню я пел, это правда. Здесь стоим мы, убийцы Алексеева, — причем пальцами указал в сторону Сидорова, который побагровел от злости. — Утром, — продолжал свои показания Абрамов, — когда я еще спал в своей юрте в Кулусуннахе, меня разбудил Сидоров. Я спросил его, зачем он пришел в такую рань. Он ответил мне, что пришел кой о чем со мной посоветоваться. Наш русский, — сказал мне Сидоров, — через два дня едет в Чурапчу. У него очень много денег. Однажды он завязывал крест-накрест пятерки и десятки и, как только я вошел, он их спрятал под кровать. Как бы нам взять его деньги? Я сказал: «Остается только одно — убить его». Сидоров все время меня подбодрял: «Вот, вот ты правильно сказал, словно мои мысли». — Он, черт проклятый, здоровый, — сомневался я. — Должно быть сильный и к тому же у него может быть оружие и нам, пожалуй, не справиться с ним». — «Что ты, что ты? — возразил Сидоров, — надо неожиданно садануть ножом в брюхо, тогда у него не хватит силы достать оружие». Так мы и условились, я достал вино и отправился в условленное место в Тюмятей, а Сидоров должен был приехать вместе с Алексеевым на лошадях. Два дня прошло для нас, как два месяца: сон стал беспокойный, жить стало невтерпеж, но приняли твердое решение. В условленный день и в условленном месте я ожидал его до полудня. Вдруг я увидел их, едущих верхами из Арангастаха, посредине Малого летника. Я пошел вправо и встретил их на ресном пригорке Тюмятея, как-будто направляясь с южной стороны. — «Ну, Алексеев, значит едешь?» — спросил я. — «Да», ответил он. Затем я спросил у Сидорова, куда он отправляется. Сидоров ответил, что едет якобы в Болтонго. — «Ну, Алексеев, надолго, должно быть уезжаешь. Я нашел бутылку вина, давай выпьем». Он, конечно, согласился. Оба они слезли с коней и привязали их. Мы втроем начали пить водку на пригорке, причем Алексееву дали большую часть. Поговорив о том, о сем, я сказал Сидорову: «Ты подтяни подпругу у коня Алексеева». Мы все трое пошли к коню Алексеева. Сидоров только для вида начал подтягивать поддругу. Когда мы дали Алексееву поводья привязанного коня и он занес было ногу садиться на коня, в это время Сидоров достал из рукава нож длинный, в четверть (харыс), и всадил его в живот Алексеева снизу вверх. Алексеев закричал страшным, нечеловеческим голосом. Алексеев одной рукой крепко держал руку Сидорова с ножом, а другой схватил Сидорова за шею и придавил его ничком к земле: Сидоров закричал мне: «Абрамов, спаси меня, он убьет меня», — придавленным, голосом он продолжал кричать: «Или ты хочешь, чтобы этот русский меня убил?». С этими словами он изловчился и со словами: «Вот тебе спасение!» — всадил Алексееву нож опять прямо в живот. Нож, видимо, попал в лопаточную кость, так как застрял во что-то твердое, и его нельзя было вынуть. Алексеев вновь вскрикнул и, удерживая одной рукой распоротый живот, побежал вниз, шатаясь на ходу то в одну, то в другую сторону. Вцепившись в полы его зипуна, мы бежали вместе с ним, нанося удар за ударом. Не пробежав и тридцати шагов, он упал, споткнувшись о поваленное дерево, лицом вниз и начал отбиваться руками и ногами. Когда он отбивался ногами, мы подставляли ножи. Так как Алексеев все еще был жив, то ударом в сердце под левое ребро мы его прикончили. Затем мы нашли крепкую жердь, связали его поводом коня, унесли в лес, в сторону от дороги, приблизительно в 25 саженях от места убийства и бросили под корень упавшего дерева. Так как Алексеев еще был жив, мы выбрали с корнем деревцо, отстрогали, очинили его с одного конца и этим колом прикололи его к земле около корня дерева. Затем сделали веник из веток дерева и тщательно подмели кровь, разлитую по земле. Коня зарезали в лесу, недалеко от Тюмятея. У Алексеева были чугунные часы. Но так как у якутов часов не было и нас могли по этим часам уличить, то мы бросили их в озеро Тюмятей. Денег у Алексеева оказалось 107 рублей, и при дележе Сидоров взял 57 рублей, а я — 50 рублей».

    После этого признания Абрамов проклял сына Киренского: «Ты крепко держал меня. Пусть и тебя постигнет жестокая участь в течение трех лет. Мое проклятие пусть падет на твое сердце и вонзится в него, как крылатая стрела». А Федот Сидоров все еще не сознавался.

    После признания Абрамова из города приехала следственная комиссия. Врачи, взяв с собою Абрамова и Сидорова прибыли в Жулей. Это было время окончания зимней неводьбы. Взяв с собой Абрамова и Сидорова, с завязанными руками, комиссия отправилась на пригорок Тюметея и заставила их указать место, где был зарыт труп Алексеева и то место, где зарезали коня. Кости коня лежали возле западни Миши Борисова. Об этом знал голова, но так как он взял взятку от Миши Борисова, тот молчал об этом. Труп Алексеева привезли Николай Боеска и Иван Доргонов. Вместе с примерзшей землей и кровью он представлял из себя огромную, бесформенную глыбу и только торчащие ноги показывали, что это — труп человека. Чтобы обмыть труп, его опустили в озеро в Булгунняхтахе, около часовни, где труп лежал около двух дней. Затем труп положили в лодку, отогрели в юрте Алексеева, а затем его мыли хромой русский Егор Федосеев и Ньюкусуох. Доктор, приехавший из города, обнаружил на трупе 33 ножевых раны и пришел к заключению, что Алексеев был человек очень крепкого телосложения. Похоронили Алексеева в Булгунняхтахе, около, часовни. В Тюмятее, на месте убийства, Тэмэкэсов нашел два ножа. Нож, принадлежавший, по словам Абрамова, Сидорову, был предъявлен его жене, которая на вопрос, знает ли она этот нож, сначала смутилась, но потом сказала: «Ах, это окаянный! выходит, правда, что он убил». Абрамова и Сидорова держали под арестом особенно строго.

    Вещи Алексеева продавали с торгов. Сено также было продано с торгов и вырученные деньги употребили на расходы, связанные с похоронами, на устройство могилы, остаток пошел в казну.

    Суд происходил в городе. Абрамова и Сидорова присудили к 12 годам каторжных работ. Сидоров покончил самоубийством, приняв яд. Абрамова выслали и вместе с ним уехала жена с тем, чтобы вместе отбыть наказание. В Жулей они не возвратились. Кража скота, с удалением из Жулея Сидорова и Абрамова, прекратилась.

    В 1932 году колхоз «Единение силы» праздновал 10-летие ЯАССР. Этот праздник тесно связан был с памятью об Алексееве. Юрту отремонтировали, двор огородили, привели жилище Алексеева в чистый, опрятный вид. Во дворе юрты соорудили трибуну, а на могиле — столб. В 1937 году, в день 15-летия ЯАССР колхоз имени Алексеева соорудил на его могиле новый памятник-столб и решетку.

    Колхозники и трудящиеся Жулейского наслега никогда не забудут Алексеева и светлая память о нем вечно будет жить в сердцах свободных граждан Жулейского наслега, ныне Таттинского района.

    Перевел с якутского И. Слепцов.

    /М. Я. Струминский.  Петр Алексеев в якутской ссылке. Якутск. 1940. С. 42-77./

 

 

                            ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ ЗНАМЕНИТОГО РЕВОЛЮЦИОНЕРА

    В 1884 году Алексеев вышел, наконец, «на поселение». Ему было 35 лет, и он был в полном расцвете сил. Девять лет тюрьмы и свирепой каторги не сломили его богатырской силы. Он не оставил своих надежд — вернуться к революционной работе, и при выходе на поселение ему, одному из немногих, были выданы из товарищеской кассы деньги на побег [* «Былое», 1922 г., № 19, стр. 100.].

    Поселение — это сравнительная свобода, по крайней мере свобода передвижения в пределах небольшого района. Тюрьмы, решеток, кандалов больше нет. Но поселенец не имел права выезда без разрешения дальше определенной черты, и очень ограниченной.

    Алексеева как «опасного» политического «преступника» поселили на дальней окраине Российской империи, на Крайнем Севере, в Якутской области (или, как тогда называли, Якутском округе) — сначала в Сасьянском наслеге (селение) Баягонтайского улуса, в 400 километрах за Якутском, где Алексеев и провел четыре года, а потом несколько ближе к Якутску — в Жулейском наслеге Бутурусского улуса.

    На обычных географических картах Якутской области этих названий не найти. На них можно отыскать лишь селение Чурапчу. Это и есть административный центр Бутурусского улуса (района). Находится Чурапча километрах в 200 к востоку от Якутска, а еще дальше от Чурапчи, в 60-80 километрах, расположен и самый Жулейский наслег, где Алексеев провел последние годы своей жизни.

    Выше мы приводили рассказы Ивановской, приятельницы Петра Алексеева. По-видимому, он познакомился с ней в Петербурге или Москве в 1874 или 1875 году.

    Из одного письма его к ней видно, что она была каторжанкой и сидела в Карийской каторжной тюрьме, когда Алексеев был из Кары переслан на поселение. Не исключена возможность, что они виделись в Каре. Алексеев переписывался с ней, но, к сожалению Ивановская опубликовала всего три письма, «только ничтожную часть» их, по ее же словам. Опубликованные письма все датированы 1885 годом, когда Алексеев еще жил в Баягонтайском улусе. Все мысли его были сосредоточены на побеге из ссылки.

    «По летам Петр Алексеев косил сено и этим думал заработать себе деньги на побег из Якутки, — сообщала Ивановская. — В одном из своих писем с поселения он решительно говорит о том, что его положение там невыносимо и что все его мысли, желания направлены на приобретение достаточных средств для побега во что бы то ни стало. Поселенческую жизнь при тех условиях он считает бессмысленным прозябанием, медленным умиранием души: «Мне страстно, неудержимо хочется в Россию, вновь работать...», — писал П. А.

    Все надежды он возлагал на силу рабочих рук» [* «Каторга и ссылка», 1924 г., № 13, стр. 171.]. Новый поселенец жил среди якутов, и только в 20 километрах от него находился на поселении еще один такой же политический ссыльный, имя которого мы уже упоминали, — Пекарский.

    «Вышедшие на поселение политические, — поясняет один из народников, — в Якутском округе, кроме казенного пособия, брали у якутов землю в виде покосов и пашен; другие же, не обрабатывавшие земли, получали за то, что не берут землю, от 14 рублей в месяц. Кроме этой натуральной повинности, якуты обязывались или строить юрту политическому ссыльному или давать квартиру. Петру Алексееву якуты построили юрту... Петр Алексеев не брал денег за землю, а взял надел покосного места...

    Юрта была разделена пополам. Меньшая часть изображала прихожую, а в большой, просторной половине юрты жил... П. Алексеев. Тут была русская печь. Петруха, как истинный русский человек, не мог отказаться от квашеного хлеба, сам пек себе хлеб. В обеих половинах юрты поддерживались образцовая чистота и порядок. Стены были чисто вымыты, несколько больших окон ярко освещало юрту. В почетном углу, где у православных помещаются образа, на полке лежало несколько книг. На стене выше полки были приклеены известные стихи Боровиковского [* Пекарский называет ошибочно фамилию Боровиковского. Автором стихов был адвокат Бардовский.].

                                    Мой тяжкий грех, мой умысел злодейский

                                    Суди, судья, Попроще, поскорей,

                                    Без мишуры, без маски фарисейской,

                                    Без защитительных речей.

    Стихи эти переписал Петрухе брат Боровиковского красивым, изящным почерком. Юрта стояла на возвышенном небольшом кургане. Из одних окон видно было озеро, из других — дорога в Жехсогенский наслег и часовня; ближе к юрте — дом родового управления».

    К приведенному описанию другой автор прибавляет, что в юрте Алексеева «был пол из лиственничных плах и стеклянные окна из целых стекол, причем на зиму вставлялись еще рамы с двойными стеклами. Тут же неподалеку стоял амбар, запиравшийся на замок, с накладной печатью — в случае отъезда куда-нибудь» [* «Былое», 1922 г., № 19, стр. 97-98, 103.].

    В ссылке Алексеев жил одиноко, сам обслуживал себя, лишь изредка прибегая к услугам якутов или якуток. Так как он решил завести свое хозяйство, то администрация разрешила ему приобрести лошадь — это облегчало ему поездки в соседние наслеги, где были политические ссыльные, и, в частности, в тот улус, где жил Пекарский.

    Изредка ему удавалось съездить в Якутск, каждый раз с разрешения администрации.

    Народник И. И. Майнов так описывает последние годы жизни Алексеева:

    «С Алексеевым я встречался в 1888-1891 годах, иногда в Якутске, на улусной квартире, и не раз на Чурапче, всегда в компании. По внешности он производил впечатление типичнейшего русского мужика... сухощавый, но массивный, — как говорится у крестьян, — корпусный, с темными, несколько лохматыми волосами и почти черной бородой, лицо смугловатое, с тяжелыми и грубоватыми, но отнюдь не отталкивающими чертами, глаза, очень глубоко впавшие в орбиты, небольшие, красивого синего цвета, выражение, лица спокойное, серьезное и внушительное, голос высокого тембра, очень сильный и звонкий (в хору он пел вторым тенором). При взгляде на него приходило в голову: вот крепкий мужик, человек «сурьезный», с которым шутки плохи...

    Однажды, разоткровенничавшись в разговоре со мной, он признался, что живет надеждой вернуться когда-нибудь в Россию и стать опять деятелем рабочего движения (между слов можно было понять: стать вождем рабочего люда), в борьбе как за политическую свободу России, так и за экономические интересы собственно рабочего класса...

    Несомненно, что его громкая известность, созданная успехом судебной речи, глубоко на него повлияла, и в нем чувствовались стремление быть достойным своей репутации, не пасть духовно и сделать себя способным к выступлению, впоследствии, на более широком и открытом поприще.

    В денежных делах он мне казался человеком очень расчетливым, быть может, даже слегка Прижимистым, но никак не скрягой, а именно мужиком, который копеечке цену знает. В повседневной жизни это был человек чрезвычайно рассудительный, любивший все делать обдуманно, неторопливо и методично...

    За этими внешними чертами крепкого и хозяйственного мужика в нем, однако, проступала глубокая и сильная натура, затаенная страстность темперамента и огромный характер. Такой человек, несомненно, способен переживать моменты взрыва его стихийной силы наружу, то есть моменты страстного одушевления, когда речь может звучать патетически. Поэтому я совершенно убежден в том, что его знаменитая речь принадлежит именно ему, хотя ее отдельные мысли, конечно, могли запасть ему в голову от кого-нибудь из товарищей.

    В общем, по моей оценке, Петруха является одной из наиболее крупных личностей, встреченных мною в ссылке» [* «Былое», 1922 г., № 19, стр. 101-102.].

    Об этих же годах жизни Петра Алексеева Э. Пекарский, его сосед по каторге, писал:

    «В своих отношениях к людям вообще и товарищам в частности Алексеев отличался большой снисходительностью. В моей памяти не сохранилось ни одного случая, когда бы Алексеев стал кого-либо осуждать, а тем более оговаривать, «перемывать косточки», как это водилось среди ссыльных зачастую. Особенно бережного отношения требовал он к своим близким товарищам, как Ковалик и Войнаральский.

    Алексеев, несмотря на отсутствие у него чисто научных интересов, с большим участием, однако, относился к моим исследованиям в области изучения якутского языка ...он подарил мне толстую (900 страниц в четверку) тетрадь, переплетенную для него Цициановым и предназначавшуюся для задуманного Алексеевым романа, который должен был называться «Оторва» и носить характер биографии человека, оторванного от жизни и дела. Роман этот написан не был, — по крайней мере, в бумагах Алексеева никаких следов его не оказалось.

    Алексеев был человек необычайной силы. Во время его приездов ко мне, когда я жил вместе с якутами, неоднократно приходилось в длинные зимние вечера быть свидетелем того, как якуты пробовали тягаться с Алексеевым на палке. Самые сильные якуты, слывшие богатырями, вынуждены были уступать Алексееву... Доказательством его физической силы служило, между прочим, громадное количество копен, которые он успевал накосить за день. Самый лучший якутский косец накашивал едва половину этого количества.

    Случилось как-то, что один здоровенный якут Егор Абрамов ...позволил себе обратиться к нему по какому-то поводу с упреком, что-де «государственные преступники» так, мол, не должны поступать. Алексеев, находя в словах якута как бы поношение звания государственного преступника, взял его за шиворот и поднял вверх со словами: «Видишь, что я могу с тобой сделать?». Тот сдавленным голосом ответил: «Вижу». Тогда Алексеев опустил его на землю. Вряд ли это мог сделать человек, не обладавший богатырской силой!» [* «Былое», 1922 г., № 19, стр. 102-103.].

    В последний раз Пекарский видел Алексеева в августе 1891 года, за несколько дней до смерти. Алексеев уже покончил со своим покосом и приезжал узнать, как идут дела у Пекарского. Он приглашал к себе товарища отпраздновать окончание полевых работ.

    Во время полуденного отдыха и чаепития Алексеев заметил, «как хорошо работать компанией, по-семейному, обменяться разговорами во время отдыха, затем опять дружно приняться за работу. В словах Алексеева, — вспоминает Пекарский,— сквозила какая-то тоска, что вот он до сих пор живет бобылем; носились даже слухи, что он во время поездок в город и оттуда в село Павловское увлекался довольно серьезно одною из павловчанок. По окончании чаепития Алексеев стал собираться домой и, прощаясь со мной, дважды повторил каким-то, как мне показалось тогда, назидательным, как бы пророческим тоном: «Работайте, работайте!» Это было последнее с ним свидание и последние слышанные от него слова» [* Там же, стр. 103.].

    16 (28) августа 1891 года Алексеев куда-то уехал верхом на лошади и больше не возвратился. У Пекарского и других ссыльных зародились подозрения, не убит ли он. Началось следствие, в котором особенно горячее участие принимал Пекарский.

    Подозрение пало на родового старшину Сидорова и его сородича Абрамова. Собран был ряд улик против них, оба они были арестованы и сознались в преступлении.

    Они заманили Алексеева километра за два от наслега, на лесную поляну, и там Сидоров нанес ему удар ножом в правый бок. Алексеев схватил его за грудь и повалил. Сидоров закричал Абрамову: «коли, коли!». Абрамов всадил свой нож в самый крестец Алексееву и стал водить ножом поперек. У богатыря все-таки хватило силы подняться и пойти. Тогда Сидоров вскочил и начал наносить ему ножом удары. Алексеев упал, истекая кровью, и тогда только Сидоров нанес ему смертельный удар в левый бок.

    Когда впоследствии тело убитого было найдено, то на нем оказались 22 раны.

    Денег при покойном убийцы нашли 107 рублей, которые они тут же разделили поровну.

     Так трагически окончилась жизнь замечательного революционера, яркого представителя «России революционной».

                                                                          * * *

                                                      ПИСЬМА ПЕТРА АЛЕКСЕЕВА

                                                            Письма П. С. Ивановской

    1885 года 21 марта.

    Баягонтайский улус, Сысольский наслег.

    Помнится, в одном письме к вам из Иркутска я восклицал: «Тоскливо становится продолжать такой медленный путь в дороге и надоело шататься по разным тюрьмам и оставаться несколько месяцев на одном месте, сидеть в грязном клоповнике, ждать с нетерпением, ждать изо дня в день «достигнутой» свободы: хочется, хочется поскорей на волю! Хотя я еще и не пристроился, но тем не менее буду на месте своего поселения, в том самом наслеге, где должен буду жить». Мне тогда казалось... Да, я просто грезил, что вот я близко к вам — улыбается жизнь.

    Но, родная, вы, пожалуй, не можете поверить, теперь же я воочию встретился с волей, теперь ясно и спокойно могу рассуждать о ней, теперь вижу, что мне сулит воля и какая перспектива впереди. С тоскливым чувством на душе сажусь за письмо и сознаю, что не в силах передать то тяжелое впечатление, которое произвела на меня Якутка. Еще не доехав до места назначения, чем дальше забирался в глушь, чем дальше знакомился с якутами, которых встречал на пути, со своими товарищами, поселенными среди них, — на душе становилось тяжелее, мрачные думы не покидали ни на одну минуту, а в голове роились такие вопросы, которые, право, передать боюсь. Силы меня покидали, энергия слабела, чем я был бодр — надежды рушены. Просто мне казалось, я дальше от воли, дальше от жизни. Ни одной светлой мысли, ни единого просвета души. Все деревенело, безжалостно гнело меня. Приехал я в субботу; на следующий день праздник. Раннее утро, ясная, светлая погода. Солнце так весело играло. Принарядился во что мог и вышел из хижины своего товарища, у которого временно поселился. Походил кругом, посмотрел в ту и другую сторону: кругом дичь, тайга, ни единой живой души, даже якутских юрт поблизости нет. Это совершенно пустынное место, от которого ближе как на расстоянии нескольких верст нет ни одного жилья; но красивое, слишком красивое место. Вздумал было бродить, но показалось скучно. Я вернулся, хотел сесть за письмо, да слишком уж мрачно настроен, — и отказался. Словом, не встретил отрадно волю первых дней, не встретил вместе с тем того светлого праздника, каким я его знал в дни своей беспечной юности... Кстати, если вам попадет когда карта Сибири, то взгляните на Якутскую область и проведите прямую линию от Якутска на восток, верст пяток за реку Алдан; будете иметь почти точное понятие о том месте, дальний наслег, в котором можно поселить наших. Он — наслег, где я теперь, — находится в 400 верстах от Якутска. Тут живут только двое наших — Сиряков [* Отбывал одновременно с Алексеевым каторгу в централке по приговору о пропаганде в казарме.] и Щепанский, у которых я поселился временно до весны.

                                                                                    *

    1885 года, 7 июля.

    Баягонтайский улус, Сысольский наслег.

    В первых своих письмах я вам писал, как у нас все дико, пустынно и жутко «свежему» человеку. Тогда действительно было так, потому что лес не оделся, равнина, кочковатая равнина и озеро были покрыты льдом и представляли из себя дикую, однообразную, голую, болотистую... сплошь невеселую картину. Другое дело теперь. Лес оделся, хотя не роскошно, но оделся. Зато трава, трава как по волшебству в один месяц так поднялась и так вдруг выросла, что теперь уже косят. Но все-таки больно, как посмотришь кругом. Не видно человека, не белеет рубашка, не тащится гурьбой, веселой гурьбой толпа игривых ребят и девушек, как это можно постоянно видеть на нашей родине верной в лугах и полях. Тут все пусто; разве изредка увидишь, как полуголый якут или один-одинешенек плывет на своей убогой ветке по озеру или собирает более чем убогую, маленькую-премаленькую рыбку, которой и питается всю весну. Не щемило бы, не болело бы сердце, если бы этот всю свою жизнь проводящий в заботах и тяжком труде народ жил хоть мало-мальски человеческою жизнью, хотя бы даже бросил-то свинячье помещение, в котором, кроме грязи, вони, ничего нет, иль наедался бы, был бы сыт... А то выйдешь, и жутко станет: гол, грязен, голоден, тощ...

    Теперь скажу кое-что о своем хозяйстве и вообще о себе.

    Первое, то есть хозяйство, находится в самом цветущем состоянии и ведется по всем правилам агрономического искусства. Лишь просохла земля, я орудием, каким еще от сотворения мира никто не работал, раскопал маленькую долину черноземной земли и сделал две превосходные грядки, на которых теперь у меня растет 70 превосходных вилков капусты. Этого мало; я расчистил и другую долину, которую засеял горохом. Так что плоды моих трудов, как я думаю, выразятся осенью в довольно почтенном подспорье моему материальному благосостоянию. Гороху, без шутки, фунтов 10 могу набрать, а о капусте можете сами судить.

    Недели две назад с одним якутом на лодке по Алдану я отправился к своим товарищам, которые, как вам должно быть известно из моих первых писем, хотя и в одном со мной наслеге, но находятся от меня в двадцати с лишним верстах, и притом к ним нет никакой летней дороги, кроме водной. После моего долгого одиночного сиденья в такой глуши, в какой я живу, эта поездка имела на меня сильное, приятное влияние и послужила таким хорошим развлечением, что я как бы снова ожил, стряхнул с себя некоторую усталость, словом ободрился. Не узнал я зимнего Алдана. До того все роскошно, красиво, причудливо в это время на его сплошных островах и частых протоках. Ехали мы по нем ночью, но ночи у нас теперь светлые, сперва донимали комары, а потом подул сильный ветер, поднялась буря, сделалась гроза, засверкала молния... дождь, гром, ветер... И вы не можете себе представить, какое, это была для меня удовольствие. Зато товарищей я застал в самом печальном положении. Оба они болели, и довольно сильно, лихорадкой. Сиряков измучился положительно, а помочь ему нечем...

    Пока прощайте, жму крепко вашу руку.

    П. Алексеев.

    ...27-го я снова, снова у Сирякова. Работаю пока один, потому что они оба больны. Печально, но что делать, пришла пора вступать в борьбу за существование, и притом жалко. Это грустно, до боли грустно!

    До сих пор от знакомых ни строчки.

                                                                  ЛИТЕРАТУРА

    С. Ковалик. Революционное движение 70-х годов и «Процесс 193». М., 1928.

                                                                  ПЕРИОДИКА

    Э. Пекарский. «Воля народа», 1917 г, № 93 («Памяти рабочего П. Алексеева».

    Э. Пекарский. «Былое», 1922 г., № XIX («Рабочий Петр Алексеев»).

    Н. Виташевский. «Былое», 1907 г., IV («В мценской гостинице»).

    И. Майнов. «Былое», 1917 г., V-VI («На закате народовольчества»).

                                       АРХИВНЫЕ ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ

    III отделение, ф. 109, специальное «Дело о побеге Петра Алексеева», № 956, 1891.

    /Каржанский Н. С.  Московский ткач Петр Алексеев. Под общей редакцией академика А. М. Панкратовой. // Труды музея истории и реконструкции Москвы. Вып. 3. Москва. 1954. С. 138-157./

    ***

    Зезюлинский /Каржанский/ Николай Семенович - род. 25 июня (5 августа) 1879 г. в с. Пантелеево Бельского уезда Смоленской губернии Российской империи, в семье православного священника, потомственный  почетный гражданин. Окончил в 1899 г. духовную семинарию в Смоленске и в 1901 г. поступил в Демидовский юридический лицей в Ярославле, познакомился с Н. И. Подвойским и Е. М. Ярославским. В 1902 г. вступил в РСДРП. В 1905 г. спас жизнь Н. И. Подвойскому при нападении на него черносотенцев, убив при этом из пистолета одного переодетого жандарма и ранив другого. В феврале 1906 г. сослан в Тобольскую губернию, откуда в октябре 1906 г.  Весной 1907 г. был делегирован а 5-й (Лондонский) съезд РСДРП, стенографировал речи большевиков, затем в Париже  редактировал материалы съезда для печати. Жил в Париже, затем уехал в Алжир, вернулся в Россию. С августа 1915 г. на фронте, корреспондент газеты «Русские ведомости», затем с сентября 1916 г. при Ставке Верховного Главнокомандующего (псевдоним В. Качанов) в Могилеве. Умер в декабре 1958 года. Тело его было кремировано, прах установили в колумбарии Донского монастыря в Москве.

     Юлита Люпмен,

     Койданава

 

 

 

    П. В. Попов

                                        ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О ПЕТРЕ АЛЕКСЕЕВЕ

                             В ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЕГО ЖИЗНИ В ЯКУТСКОЙ ССЫЛКЕ

    В конце 1880-х — начале 1890-х годов мои родители жили в местности «Арыылаах» Хаяхсытского наслега Батурусского улуса [* Ныне Белолюбского наслега Чурапчинского района.], в 30 километрах к северу от центрального поселка этого улуса с. Чурапчи.

    Семья наша состояла из отца, матери, сестры, меня и моего младшего брата. Отец был священником, мать вела домашнее хозяйство и занималась воспитанием своих детей.

    В те далекие годы «Арыылаах» являлся одним из самых глухих уголков Центральной Якутии, затерявшимся в тайге, в стороне от немногих трактовых дорог, которые шли тогда на восток от Якутска.

    Население здесь было только якутское, в основном бедняцкое и малоимущее, сплошь безграмотное. Из русских были лишь немногие служители церкви да изредка присылаемые в наслег на поселение политические и уголовные ссыльные. Еще реже ненадолго приезжали из Якутска по делам службы церковные благочинные да мелкие полицейские чиновники.

    Местность «Арыылаах» представляла собой типичный якутский ландшафт: окруженную густой лиственничной тайгой поляну-алас с небольшим озерком. На невысокой возвышенности стояла давно почерневшая от времени невзрачная деревянная церковушка с неизбежным кладбищем при ней. Около церкви приютился дом священника с пристройкой-юртой и амбаром и тут же небольшой огородик. В стороне жалко выглядели несколько низких, приземистых якутских юрт, обмазанных навозом, с земляными крышами.

    Здесь мне в 5-6-летнем возрасте и пришлось увидеть знаменитого русского революционера, одного из корифеев рабочего движения 1870-х годов Петра Алексеевича Алексеева. Воспоминания о встречах с ним я сохранил на всю жизнь...

                                                                                 * * *

    Теперь перейду к воспоминаниям, связанным с его трагической гибелью 16 августа 1891 года (28 августа по новому стилю). Вести — сначала о длительном отсутствии с места жительства, а затем зверском убийстве Петра Алексеева — глубоко взволновали моих родителей, как и все окружающее население, особенно политических ссыльных и бедняцкую часть якутов. Многие из них лично знали его и дружили с ним, пользовались его советами, а в трудные минуты даже некоторой материальной помощью. За годы моего детства это было первым страшным кровавым событием, разыгравшимся в Якутии после «Монастыревской трагедии» 1889 года [* «Монастыревской трагедией» называется кровавое событие, происшедшее в Якутске 22 марта (ст. стиля) 1889 года. Более 30 ссыльных, исключительно народников и народовольцев, собрались в доме Монастырева по Большой ул., протестуя против тяжелых условий, установленных для лиц, отправляемых в Верхоянский и Колымский округа. Они оказали вооруженное сопротивление солдатам и полицейским, которые пытались силой вывести их из дома и отправить на север. Тогда солдаты подвергли дом жестокому обстрелу, а некоторых ссыльных искололи штыками. Во время этого события 3 ссыльных были убиты и 9 человек ранены. Впоследствии военный суд 3 «монастыревцев» приговорил к повешению и 20 человек к каторжным работам. (Прим. редакции).].

    По возвращении домой я с нетерпением стал ожидать обещанных Алексеевым конфет и книжек с картинками и иногда подолгу ожидал его у дороги в город, не давая покою матери и надоедая вопросами: Когда же приедет дядя? Мать, успокаивая, отвечала, что скоро, а сама в беседах с отцом и приходящими якутами удивлялась, почему так задержался Алексеев и уж не случилось ли с ним какая-нибудь беда. «Что-то сердце чувствует недоброе, видела дурной сон», —тревожилась она (тогда в сны верили многие).

    Так мы ждали его возвращения около двадцати дней, пока якут Хохоруйа уола Ыстапаан не сообщил, что Алексеев исчез, Что его не оказалось ни в городе Якутске, ни в Чурапче, куда он отправился из Булгунняхтаха, и все поиски пока остаются безрезультатными. Предполагают, что он бежал в Россию, но странно, что все имущество оказалось в его юрте, на обычных местах и в полной сохранности. Это сообщение еще сильнее встревожило мать, и она со слезами просила моего отца отслужить молебен «за здравие раба божиего Петра», что он и сделал.

    Наконец история с таинственным исчезновением Алексеева выяснилась. Поздней осенью, в начале снегопада, обнаружили его труп недалеко от места его жительства, по дороге к Якутску, у той самой поляны, где я и мать видели его в последний раз.

    Окровавленный, исколотый ножами труп в одежде был слегка зарыт в небольшую ямку и обнаружен по торчащим наружу ногам, обутым в сапоги. В яме был найден якутский нож, которым зверски убили Алексеева. Злодеи второпях обронили его, спеша скрыть следы своего, страшного преступления [* Местонахождение трупа П. Алексеева было обнаружено не случайно, а 13 октября (ст. ст.) указано содержателем почтовой станции Е. Абрамовым, который, после долгих запирательств, под давлением многочисленных улик признался, что убийцами являются он и наслежный старшина Ф. Сидоров. Оба они нанесли Алексееву, 21 ножевую рану. Два ножа были найдены не возле трупа, а в другом месте, и Алексеев был обут не в сапоги, а в торбаза. На долю убийц досталось 107 руб. деньгами. (Прим. редакции).].

    По этому ножу и были обнаружены убийцы, зажиточные якуты Сидоров и Абрамов, жившие по соседству с Алексеевым. Следователю стало известно, что Алексеев в письмах к своему другу Э. Пекарскому жаловался на этих соседей, которые вели себя по отношению к нему подозрительно и следили за ним. Когда следователь показал найденный возле трупа нож жене Абрамова, та в испуге воскликнула: «Тыый! Нож моего мужа!»...

    Мать впоследствии рассказывала, что Абрамов на следствии показал примерно следующее.

    «Убийство Алексеева с целью грабежа [* В действительности убийство было совершено не с целью грабежа, а на почве мести и ненависти убийц к Алексееву, который разоблачил некоторые их плутни и защищал от их притеснений бедноту. Убийцы были людьми зажиточными; каждый из них имел от 40 до 60 голов крупного рогатого скота. (Прим. редакции).] мной и Сидоровым было обдумано заранее. Мы решили встретить его на поляне, через лесок от моей усадьбы, по городской дороге, по которой он должен был ехать. Мы сговорились показать вид, что пришли косить. Было утро. Когда Алексеев верхом на лошади подъехал к нам, мы предложили ему посидеть, провести с нами немного времени. Он согласился и, привязав коня к изгороди, подсел к нам. Мы заранее приготовили бутылку водки, так как, зная его огромную силу, считали, что подпоив его будет легче с ним справиться. Сначала Алексеев от водки отказывался, но мы упросили уважить нас как соседей. Он выпил чашку и, поблагодарив за угощение, направился к лошади, чтобы возобновить свой путь. Тут мы и решили покончить с ним. Я, как бы помогая ему, отвязал коня и стал держать его за узду. Когда Алексеев садился на лошадь, Сидоров со всего размаха вонзил ему в спину нож. Алексеев все же соскочил с коня, набросился на Сидорова и быстро смял его, пытаясь отнять нож. Я должен был кинуться с ножом на Алексеева, и в это время он стал просить о помощи: «Абрамов, абыраа!», что значит «Абрамов, помоги, спаси!». Я на мгновение заколебался, потом нанес Алексееву несколько ножевых ударов. Даже после этого Алексеев, истекая кровью, поднялся на ноги и бросился в сторону леса, надеясь спастись от нас. Но мы его легко догнали и нанесли в спину еще несколько ножевых ран. После этого он сделал еще два-три шага и со словами «Боже мой! Боже, мой!» упал замертво. Мы еще по несколько раз истыкали ножами его тело и волоком оттащили труп вглубь леса. Затем спешно стали обшаривать одежду и искать деньги, но, к нашему огорчению, нашли только пятьдесят три рубля бумажными деньгами. Только после этого, мы пришли в ужас от совершенного нами тяжкого преступления — убийства ради пятидесяти рублей ни в чем неповинного человека»...

    Так рассказывала мне мать, когда я был уже взрослым. «Это событие тогда так меня поразило, — говорила она спустя тридцать лет после убийства Алексеева, — что запечатлелось в моей памяти во всех подробностях и едва ли забудется» [* Убийц П. Алексеева судили в Якутске 22 апреля 1892 г. Ф. Сидорова приговорили к ссылке в каторжные работы на 17½ лет, Е. Абрамова — на 11 лет. (Прим. ред.).].

    Помню, когда мать впервые услышала об убийстве Алексеева, она сильно заплакала. Вместе с ней плакал и я, вероятно, потому, что плакала она, но, может быть, еще и потому, что не мог уже рассчитывать получить обещанные конфеты и книжку с картинками.

    По ее же сообщению, полузамерзший труп Алексеева обмыли в небольшом озерке, отпели и положили в притворе часовни. Вскрытие трупа производилось в лесу на столе из плах, специально изготовленных для этого. Гроб по заказу Эд. Пекарского сделал якут-мастер Никифор Борисов.

    Погребение совершил мой отец в часовне, по христианскому обряду, в присутствии многих местных жителей, пришедших почтить покойного. Никаких речей никто не произносил [* Из политссыльных на похоронах присутствовали Э. Пекарский и М. Новицкий. (Прим. ред.).]. Некоторые из присутствующих, с которыми особенно дружил покойный, плакали.

    Под могилу Петра Алексеева отвели на кладбище самое лучшее и почетное место, около часовни, что свидетельствует об уважении населения к светлой памяти покойного.

    Через год на его могиле Эд. Пекарский соорудил надгробный памятник: камень с мемориальным текстом и барельефными украшениями. Над ним поставили двускатный деревянный навес на четырёх столбиках, с решеткой по бокам и с деревянным четырехконечным крестом на крыше. Памятник, изготовленный тем же Никифором Борисовым, по своему виду резко выделялся среди остальных заброшенных могил.

    Надгробный камень изготовлен из песчаника в виде параллелепипеда, слегка суженного в одну сторону. Его размеры: длина 72 см, ширина от 31 до 33 см, высота 14-15 см. Лицевая сторона слегка выпуклая и делится на две неравные половины: верхняя несколько меньше, окрашена в голубой цвет и украшена изображениями барельефных крестов, двух ангелов с типично якутскими лицами, облаков и части солнца, окрашенного в желтый цвет. Нижняя половина черного цвета. На этом фоне белыми буквами гражданского шрифта написан мемориальный текст. Окончание текста перенесено на продольные боковые стороны надгробного камня.

    Трудящиеся Якутии, в том числе и члены колхоза имени Петра Алексеева, глубоко чтут память великого русского рабочего-революционера Петра Алексеева, павшего от рук классовых врагов в далекой якутской тайге.

    В 1932 году, в связи с 10-летием Якутской АССР, вокруг его могилы была сооружена прочная решетчатая оградка; в 1949 году, когда исполнилось столетие со дня его рождения, над могилой с навесом был сооружен навес-трибуна.

    В 1952 году, в дни празднования 30-летия республики, на любимом кургане П. Алексеева вместо прежнего столба был поставлен мемориальный памятник. Трудящиеся Жулейского наслега при укрупнении своего колхоза «Единение — сила» присвоили ему имя П. Алексеева. Его имя было присвоено Таттинскому районному краеведческому музею, одной из центральных улиц районного центра, села Ытык-Кель, и одной из улиц столицы ЯАССР города Якутска.

    Посильное участие в увековечении светлой памяти Петра Алексеева принял и автор этих строк. В 1951 году я составил два экземпляра альбома иллюстраций, под названием «Там, где провел последние годы своей жизни Петр Алексеев». Один из них отослан на родину Алексеева — в Смоленский краеведческий музей, другой передан в Якутский краеведческий музей им. Ем. Ярославского. В 1954-1955 годах написаны статья под тем же названием и вот эти мои воспоминания.

    /Сборник научных статей. Якутский республиканский краеведческий музей имени Емельяна Ярославского. Вып. II. Якутск. 1957. С. 94-95, 110-115./

 

                                                            В ТЮРЬМЕ БЕЗ РЕШЕТОК

    В 1884 году кончился срок пребывания на каторге для Петра. Но и после того, как он отбыл срок каторжных работ, его сослали еще на 10 лет в далекую Якутию. Многое он перенес за 10 лет со дня ареста, но по-прежнему выглядел бодрым, жизнерадостным. Он твердо верил, что ему удастся вырваться на свободу, вернуться на революционную работу. По решению политкаторжан он получил из кассы заключенных 250 рублей на совершение побега. Не каждому выпадало такое доверие, а лишь тем, волю которых не сломила каторга.

    Местом постоянного поселения Петру определили Якутскую область, Сасьянский наслег [* Наслег — большое селение.] Багаянтайского улуса [* Улус — волость.], в 300 километрах к северо-востоку от Якутска.

    Царские чиновники не случайно сослали сюда Петра. Малонаселенный край с суровым климатом; где в течение 6-8 месяцев зимняя стужа и бездорожье буквально сковывали жизнь; край вечной мерзлоты и непроходимых болот в южных районах и каменных круч, сменяющихся пустынным однообразием «тундры на севере, — лучшей тюрьмы, пожалуй, и не придумаешь!

    Ужасные условия жизни вынудили Петра обратиться с просьбой к местным властям о переводе в другой улус, «где есть какая-нибудь гарантия для возможности существования».

    В 1886 году его переводят в Жулейский наслег Бутурусского улуса (ныне Таттинский район).

    Но и здесь, в ссылке, Петр не пал духом, еще больше закалил волю к жизни, борьбе, не утратил потребности в общении с друзьями. Одиночество угнетало, но не разоружало бойца.

    Сохранились письма П. Алексеева к его товарищу по «процессу 50-ти» Н. Ф. Цвиленеву [* Цвиленев был женат на В. Н. Батюшковой, привлекавшейся по «процессу 50-ти».], относящиеся к 1882-1886 годам. Первое письмо написано в 1882 году, еще по пути следования из Мценской пересыльной тюрьмы на Карийскую каторгу. Два следующих написаны в октябре и ноябре 1884 года, когда Петр находился в Верхнеудинске, на пути в ссылку. Последнее письмо датировано маем 1886 года. Из этих писем видно, что Петр тяготился одиночеством при выходе из каторги и стремился хотя бы в письмах «говорить» с товарищами.

    На поселении Петр встречался со многими народниками, тоже сосланными сюда,— Майновым, Пекарским, Сиряковым и другими. Эти встречи на него действовали ободряюще, вливали в него новые силы, вызывали прилив энергии.

    Петр старался быть в курсе политических событий, происходящих в России, интересовался судьбой товарищей по процессу, следил за литературой. Так, в одном из писем к Цвиленеву он просил: «Если можешь достать для меня книг, то напиши, я пришлю список, а так не присылай».

    Вот что пишет народник И. И. Майнов об Алексееве этих лет: «С Алексеевым я не раз встречался в 1888-1891 гг. иногда в Якутске, на улусной квартире, и не раз на Чурапче, всегда в компании... Держался он в компании совершенно просто... В общих теоретических разговорах, преимущественно на политические темы, он охотно принимал участие и при этом нередко оживлялся так, что видно было, что эти темы его действительно интересуют и что он о жгучих вопросах нашего времени и сам немало думал. Не помню, чтобы он высказал когда-нибудь особенно, оригинальные мнения, но во всяком случае он не пел с чужого голоса; это было ясно по его искреннему тону и по всему строю его речи. Говорил он почти тем же общелитературным языком, как и все мы, по начитанности в истории и в политической экономии едва ли уступал среднему интеллигенту нашей среды».

    Большую переписку вел в эти годы Петр, и с сестрой своего лучшего друга В. Ивановского — Прасковьей Ивановской. Письма полны огромного желания поскорее вырваться на свободу, снова начать революционную работу, бороться и жить во имя великой цели; «Хочется поскорей на волю» — пишет он. В другом письме Петр сообщает, что значительное время помимо того, что у него уходит на газеты, он уделяет своему хозяйству. «Мое хозяйство, — пишет он, — находится в самом цветущем состоянии и ведется по всем правилам агрономического искусства. Лишь просохла земля, я орудием, каким еще от сотворения мира никто не работал, раскопал маленькую дольку черноземной земли и сделал две превосходные грядки, на которых теперь у меня растет 70 превосходных вилков капусты. Этого мало; я расчистил и другую дольку, которую засеял горохом. Так что плоды моих трудов, как я думаю, выразятся осенью в довольно почтенном подспорье моему материальному благосостоянию».

    Новые тяжелые испытания жизни ничуть не поколебали его революционных устремлений, по-прежнёму он готовился к схваткам с ненавистным врагом, каким было для него царское самодержавие. Бороться и бороться, насколько хватит сил. Но только бы поскорее выбраться из тюрьмы без решеток, туда, в Центральную Россию, где назревали революционные, классовые битвы. Даже в глухую якутскую тайгу доходили слухи о нарастающем рабочем движении; весть о Морозовской стачке облетела всю Россию.

    Приезд рабочего-революционера на место поселения, а затем его большая переписка со знакомыми беспокоили местное начальство. Местные богатеи, в частности улусный голова Егор Булдаков, боялись, что рабочий-революционер будет так или иначе оказывать известное влияние на беднейшую часть села.

    Под жительство Петру отвели пустынную местность вдали от селения якутов на речке Усть-Неморга. Однако, несмотря на это, Петр завел широкое знакомство с бедняками-якутами, часто и подолгу беседовал с ними. Якутка Луковцева помогала русскому ссыльному вести хозяйство. Местные жители были частыми гостями в юрте Петра. Петр говорил в беседах с якутами, что такое положение, когда одни, не работая, богатеют, а другие, работая в поте лица своего, становятся беднее и беднее, скоро должно измениться и все будут равны.

    Еще когда Петр жил в Сасьянском наслеге, до жителей Жулейского наслега доходила добрая молва о нем как о хорошем русском человеке. Поэтому неудивительно, что бедняки-якуты тепло встретили Петра, помогли ему построить хату-юрту. Физически сильный, он летом заготавливал для своей лошади и коровы 400-500 копен сена. Часть корма он раздавал бесплатно беднякам.

    Даже оторванный от революционного рабочего движения, заключенный в тюрьму без решеток, Петр и здесь был страшен царским властям. Нет сомнения в том, что местные чиновники догадывались, что царское правительство с удовлетворением встретило бы весть о «непредвиденной», «случайной» смерти выдающегося рабочего-революционера, чья речь на суде до сих пор распространялась по стране. Местное кулачье и их подголоски давно уже следили за Петром.

    16 августа 1891 года Петр верхом отправился в Якутск, намереваясь заехать к своим знакомым. Есть предположение, что во время этой поездки он думал совершить побег. Чтобы замаскировать это, скрыть свои замыслы, он оставил в юрте все свои, вещи, как будто бы покинул ее ненадолго. В полутора-двух верстах от дома, на таежной поляне к нему подошли местные жители Сидоров и Абрамов. Петр не ожидал готовящегося на него нападения. На замечание одного из них: «Петр Алексеевич, у тебя плохо подтянута у седла подпруга», — сошел с лошади, чтобы подтянуть ее. И вот в этот-то момент сзади на него неожиданно обрушиваются удары ножа. Он вступает с Сидоровым и Абрамовым в борьбу, вырывается, пытается бежать, но они догоняют и наносят ему, безоружному, израненному и истекающему кровью, все новые и новые удары. Как было установлено впоследствии, ему было нанесено 22 ранения. Чтобы скрыть следы своего преступления, убийцы запрятали труп в валежник.

    Время идет. Петр Алексеев потерялся. Но очень странно! Местные власти, так ревниво следившие за каждым шагом ссыльного, не видя его около двух месяцев, не предпринимают никаких мер к его розыскам. Только 28 ноября 1891 года, то есть спустя три с половиной месяца после его исчезновения, департамент полиции разослал секретный циркуляр местным властям. В циркуляре указывалось, что Петр Алексеев был в 1877 году осужден особым присутствием правительствующего сената. В документе говорилось: «На суде Алексеев произнес речь весьма возмутительного содержания, которая впоследствии была отлитографирована и напечатана за границей и даже до сего времени вращается в революционной среде, служа излюбленным орудием пропаганды.

    При этом следует заметить, что Алексеев, происходя из простого звания, обладая природным умом и бесспорным даром слова, представляет собою вполне законченный тип революционера-рабочего, закоренелого и стойкого в своих убеждениях, и едва ли после побега удовольствуется пассивной ролью, а, напротив, воспользуется обаянием своего имени в революционной среде и несомненно перейдет к активной деятельности, которая может оказаться, в особенности же в пределах империи, весьма вредною для общественного порядка и безопасности».

    Вот каким опасным представлялся побег Алексеева власть предержащим!

    Но почему же никто из представителей власти не бил тревогу, когда Петр исчез?

    Вполне вероятно, что местные власти так бы и не начали розыски Петра Алексеева, если бы не все усиливающееся беспокойство со стороны ссыльных революционеров. Шли дни, месяцы, но Петра нигде не находили. Следователь официально заявил, что «государственный преступник Петр Алексеевич Алексеев бежал из ссылки...» Но товарищи требовали продолжения поисков. И вот наконец следствие установило, что убийцы Петра Алексеева — Ф. Сидоров и Е. Абрамов [* Версию о том, что убийство П. Алексеева совершено только с целью ограбления, нельзя считать правильной, хотя она до сих пор распространена в исторической литературе. Убийцы, совершив свое грязное дело, нашли у Петра сто рублей. Да и какие же крупные деньги могли быть у политического ссыльного? Причем убили его люди состоятельные. Ф. Сидоров имел 60 коров, 6 лошадей, 12 кобыл и много мелкого скота. Этот кулак явился зачинщиком убийства. Ограбление явилось лишь предлогом для убийства. Нет сомнения, что убийство Алексеева преследовало политическую цель — избавиться от опасного революционера.

]. Но убийцы почти никакого наказания не понесли. Власти ограничились лишь тем, что выслали Сидорова и Абрамова, первого в Вилюйск, а второго в Верхоянск.

    Так трагически погиб один из выдающихся русских революционеров.

    /Рожин П.  Корифей рабочего движения. Очерк о выдающемся рабочем-революционере П. А. Алексееве. Москва. 1961. С. 70-74./

    ***

    Павел Михайлович Рожин – род. 16 февраля 1913 г. в д. Быково Вологодской губернии. В 1932 году окончил Мелиоративный техникум в Архангельске. С 1939 г. на партийной работе, занимал руководящие должности и на местном, и на Всесоюзном уровне. В 1957 г. окончил Московский государственный университет, работал завотделом пропаганды Курского обкома КПСС. В 1961–1969 гг. начальник областного управления культуры, затем начальник управления по печати облисполкома. В 1973 г. перешел в областной архив Курской области, где возглавлял фотоотдел и заведовал архивохранилищем.

     Еванфия Дрючок,

    Койданава

 

 

                                       ПЕТР АЛЕКСЕЕВ В ЯКУТСКОЙ ССЫЛКЕ

    Немало страниц посвятили современники и историки Петру Алексееву, его знаменитому выступлению на «процессе 50-ти», когда прозвучало «великое пророчество» рабочего-революционера о свержения деспотизма. Сибирский же период его жизни - каторга в Забайкалье и якутская ссылка - исследован недостаточно. Между тем за Уралом Петр Алексеевич Алексеев находился более десяти лет. Сохранились интересные, но малоизученные источники об этом времени: воспоминания Э. К. Пекарского, И. И. Майкова, С. Ф. Ковалика, письма самого Петра Алексеева. Среди неопубликованных материалов - документы, хранящиеся в Якутском государственном архиве, которые освещают время его пребывания в ссылке. Среда них находится и следственное дело об убийстве Алексеева.

    Отбыв каторгу, П. А. Алексеев был отправлен в 1884 г. на поселение. В дороге не обошлось без задержек, и в Якутск он прибыл 9 марта 1885 года. Петра Алексеевича поселили за 340 верст к востоку от города, в Сасыльском наслеге, Баягантайского улуса.

    В Сасыльском наслеге П. А. Алексеев остановился у участника процесса 1875 г. А. И. Сирякова, которого знал по Новобелгородской тюрьме. Стремление П. А. Алексеева заняться земледелием оказалось малореальным, так как на Алдане было крайне мало удобной для сельского хозяйства земли. Не получив 15 десятин, полагавшихся ему как ссыльнопоселенцу, Алексеев перебрался в якутскую юрту. Здесь на двух клочках земли он завел небольшой огород. С гордостью сообщал Алексеев П. С. Ивановской (в июле 1885 г.), с которой познакомился на Каре, что хозяйство его «находится в самом цветущем состоянии и ведется по всем правилам агрономического искусства. Лишь просохла земля, я орудием, каким еще от сотворения мира никто не работал, раскопал маленькую долину черноземной земли и сделал две превосходные грядки, на которых теперь у меня растет 70 превосходных вилков капусты. Этого мало, я расчистил и другую долину, которую засеял горохом» [* «Каторга и ссылка», 1924, № 6 (13), стр. 176.].

    С первых дней ссылки П. А. Алексеев проявил глубокий интерес и сочувствие к якутам - коренным жителям Приленского края. Его интересовало все: люди, их жизнь, тяжкий труд, обычаи, нравы. Прежде всего он обратил внимание на крайнюю бедность основной массы коренного населения. С состраданием он писал об «измученных, болезненных на вид якутах» [* Там же, стр. 174.].

    В письме к П. С. Ивановской он подробно описал якутское жилище - юрту. Зимой она разделяется на две части, в одной проживали члены семьи, а в другой - хотоне - помещались коровы и телята. «Только сильный голод, - писал он, - заставляет привыкать ко всему этому» [* Там же.]. В такой юрте П. А. Алексееву пришлось жить довольно продолжительное время; только после перевода в Батурусский улус он поселился в отдельном доме.

    Размышления о жизни обездоленного якутского населения встречаются почти в каждом из дошедших до нас писем П. А. Алексеева. Рассказывая о пустынности Сасыльского наслега, он писал: «Разве изредка увидишь, как полуголый якут или один-одинешенек плывет на своей убогой ветке (лодке) по озеру, или собирает более чем убогую маленькую-премаленькую рыбку, которой и питается всю весну. Не щемило бы, не болело бы сердце, если бы этот всю свою жизнь проводящий в заботах и тяжком труде народ жил хоть мало-мальски человеческою жизнью, хотя бы даже бросил то свинячье помещение, в котором, кроме грязи, вони, ничего нет, или наедался бы, был бы сыт... А то выйдешь, и жутко станет: гол, грязен, голоден, тощ...» [* Там же, стр. 175.].

    Сочувствуя тяжелой судьбе якутов-бедняков, Петр Алексеев в то же время не скрывал своей неприязни к местным богачам - тойонам и представителям наслежной и улусной администрации.

    Из письма к П. С. Ивановской (от 7 июля 1885 г.) мы узнаем, как тяжело переживал он отсутствие вестей от своих близких. «До сих пор, - сообщал он, - я еще ни от кого не получал писем и вообще могу пожаловаться, что здесь так, же жадно ждется весточка, как у вас на Каре, и еще поразительное сходство заключается в том, что так же напрасно, с такой же обманчивой надеждой» [* Там же, стр. 177.].

    Письма П. А. Алексеева пронизаны глубокой любовью к природе Сибири. Особенно его поражала величественная красота Алдана. Но Баягантайский улус с его сырой тайгой и обширными болотами был одной из самых неблагоприятных в климатическом отношении местностей Якутского округа. Коренное население и политические ссыльные часто страдали изнурительными болезнями. Нездоровый климат сказался и на могучем организме П. А. Алексеева. Через несколько месяцев после прибытия на Алдан у него начался воспалительный процесс в руке, затем он серьезно заболел лихорадкой. Лечили его товарищи по ссылке - М. А. Натансон и О. В. Аптекман, бывшие студенты Петербургской медико-хирургической академии.

    В 1885 г. Баягантайский и смежные с ним улусы постиг неурожай. Положение ссыльных ухудшилось. 4 декабря 1885 г. П. А. Алексеев обратился к исправнику с прощением о переводе его в другой улус. В начале прошения П. А. Алексеев сообщал исправнику, что в Сасыльском наслеге нельзя надеяться на получение земельного надела. «Чем чаще и настоятельнее я тревожил общество, - писал он, - тем больше и больше приходил к тому заключению, что общество Сасыльского наслега... положительно не находит и того маленького клочка земли, какой я от них просил». С первых же дней поселения в Баягантайском улусе П. А. Алексеев попытался заняться земледелием. Однако недостаток и скудость земли сделали эти попытки нереальными. Здесь вновь проявилось сочувствие П. А. Алексеева к тяжелой судьбе якутов, которые вели ту же безрадостную жизнь, как и его земляки в далекой России. П. А. Алексеев, проведший детство в смоленской деревне и хорошо знавший крестьянский быт, видел, с каким трудом доставался якутам сенокос, «разбросанный клочками по лесным кочковатым болотам и между густых кустов тальника». В наслеге было много молодых, сильных работников, не имевших земли. «Я постоянно вижу бедняков, - писал П. А. Алексеев, - и часто встречаю целые семейства, которые обеднели до того, что обращаются за пропитанием» [* Центральный государственный архив Якутской АССР (ЦГА ЯАССР), ф. 12, оп. 15, д. 151, л. 36.].

    Полоса реакции, усилившейся после 1 марта 1881 г., захватила и Якутск. «Положение о полицейском надзоре» 1882 г. не только закрепило традиции времен Николая I, но и учло последующий опыт борьбы с революционным движением. По замыслу правительства, ссылка в Сибирь должна была обречь революционеров на многолетнее пассивное существование в совершенно чуждой им обстановке и этим как бы вырвать их из жизни. С целью изоляции политических ссыльных администрация расселяла их далеко друг от друга и строго воспрещала отлучки с места поселения. Ссыльные же, желая сохранить связь с товарищами, часто нарушали эти запреты. Время от времени они устраивали «большие съезды», или «ассамблеи». Сохранилась обильная информация о таких собраниях в амгинской колонии начала 80-х годов. В Амгинскую слободу к В. Г. Короленко часто наезжала молодежь из Батурусского улуса, где были поселены Н. С. Тютчев, А. И. Доллер, В. Э. Кизер и другие. Для серьезных политических разговоров собирались у М. А. Натансона, который вместе со своей женой В. И. Александровой проживал верстах в 20 от этой слободы в одинокой избушке в лесу.

    На собраниях ссыльные обсуждали политическое положение страны, решали свои текущие дела. Здесь они делились воспоминаниями; О. В. Аптекман прочитал в таком небольшом кружке свои очерки истории революционного движения 70-х гг., а В. Г. Короленко на вечере в квартире Н. Н. Смецкой в Якутске - рассказ «Сон Макара».

    Губернатор и полицейские чиновники неоднократно пытались прекратить «незаконные сборища». Но политические ссыльные продолжали подобные встречи вплоть до марта 1917 года. В борьбе ссыльных за право поездок в Якутск и посещение товарищей участвовал и П. А. Алексеев. В губернаторской канцелярии сохранились документы о его длительной поездке к товарищам в Батурусский улус в начале 1886 года. В мемуарной литературе встречаются упоминания и о других поездках, которые он совершал без ведома полиции.

    Осенью 1886 г. П. А. Алексеев был переведен в Жулейский наслег, Батурусского улуса. Здесь он получил надел пахотной и сенокосной земли и поселился в отдельной юрте.

    Среди окружающего населения П. А. Алексеев пользовался авторитетом. Его уважали за ясный ум и справедливость. Славился он и необычайной физической силой. Он всегда был впереди на сенокосе и других крестьянских работах; никто из якутов не мог одолеть его и в различных физических состязаниях. Во всей округе его так и называли «русский богатырь».

    В Якутской ссылке П. А. Алексеев встретился со многими своими товарищами по революционной деятельности, «процессу 50-ти», Новобелгородской тюрьме и Карийской каторге. Приобрел он здесь и новых друзей. Все они относились к нему с большим уважением, так как для них, по словам народовольца И. И. Майнова, он являлся «живым образом будущего восставшего нарда» [* «Былое», 1917, № 5-6, стр. 65.]. Особенно любил с ним беседовать И. И. Майнов, разглядевший в нем «глубокую и сильную натуру, затаенную страстность темперамента и огромный характер» [* «Былое», 1922, № 19, стр. 102.].

    Революционер В. А. Данилов, известный своей принципиальностью и критическим отношением к окружающим, был весьма высокого мнения о П. А. Алексееве. Характеризуя политических заключенных Карийской тюрьмы, он писал, что среди них было немного «вошедших в тюрьму со своим миром идей, со своей преданностью делу, за которое они готовы были положить не только тело, но и душу. К такого рода людям принадлежал Петр Алексеевич Алексеев». Подчеркивая преданность Алексеева великой идее освобождения трудового народа, В. А. Данилов продолжал: «В тюрьме он (Алексеев. - С. Ш.) держался особняком со своей идеей будущего торжества рабочего класса в России» [* Там же, стр. 94-95.]. Верность этой идее Алексеев сохранил и в Якутской ссылке. Однажды в беседе с И. И. Майновым он говорил, что «живет надеждой вернуться когда-нибудь в Россию и стать опять деятелем рабочего движения (между слов можно было понять: стать вождем рабочего люда) в борьбе как за политическую свободу России, так и за экономические интересы собственно рабочего класса...» [* Там же, стр. 101.].

    В Якутской ссылке П. А. Алексеев из различных источников жадно черпал сведения о политических событиях в России и за границей. Был у него интересный замысел и по линии художественного творчества. Он думал написать роман «Оторва», который, по словам Э. Пекарского, должен был носить «характер биографии человека, оторванного от жизни и дела».

    В мемуарной литературе встречаются указания на то, что П. А. Алексеев думал о побеге из Сибири. Товарищи по каторге могли собрать для этого только 200 рублей [* И. И. Майнов. Петр Алексеевич Алексеев. М. 1924, стр. 43, 45.], и для пополнения данной суммы он в летнюю пору косил траву. В письме П. С. Ивановской Алексеев сообщал, что положение его в Якутии невыносимо и что жизнь в ссылке он считает бессмысленным прозябанием. «Мне, - писал Алексеев, - страстно, неудержимо хочется в Россию, вновь работать...» [* «Каторга и ссылка», 1924, № 6 (13), стр. 171.].

    Но мечте П. А. Алексеева не суждено было осуществиться. 16 августа 1891 г. его не стало. Утром этого дня он выехал из дому, и больше никто его не видел. Первое время в Якутске считали, что П. А. Алексеев совершил побег, но в начале октября было установлено, что он погиб. При активном участии Э. К. Пекарского удалось выявить убийц. Это были Ф. Сидоров и Е. Абрамов. После дознания Абрамов повел заседателя и сопровождавших его лиц в тайгу и указал углубление, в котором он вместе с Сидоровым захоронил Петра Алексеева [* ЦГА ЯАССР, ф. 192, оп. 19, д. 13, лл. 128-135.].

    Что же собой представляли убийцы П. А. Алексеева и какие мотивы руководили ими?

    В литературе укрепилось мнение, что П. А. Алексеев был убит «бандитами» (см., например, второе издание Большой Советской Энциклопедия). В действительности Е. Абрамов и Ф. Сидоров являлись должностными лицами. Абрамов в течение 3 лет был старшиной Жулейского наслега, а Сидоров - сперва кандидатом в старшины, а затем, в начале октября 1891 г., - старшиной.

    В Якутских наслегах бедняков не избирали старшинами. Сидоров сам называл себя «человеком зажиточным»; он занимался продажею скота, масла. Абрамов держал работника. Давая показания на следствии, Абрамов говорил, что он и его сообщник были «разочарованы» найденной суммой денег у убитого ими Алексеева (107 руб.). Эта сумма была для них «незначительной» [* Там же.].

    Нам представляется не вполне обоснованным мнение, что Алексеев был убит исключительно с целью грабежа. В материалах следствия упоминаются факты, свидетельствующие о том, что убийцами руководило чувство вражды к П. А. Алексееву. Э. К. Пекарский, хорошо знавший обстоятельства жизни Петра Алексеева, немедленно по приезде заседателя в наслег информировал его о столкновениях Абрамова и Сидорова с П. А. Алексеевым.

    Когда в Петербург пришло первое донесение об исчезновении Н. А. Алексеева, директор департамента полиции П. Н. Дурново разослал повсюду циркуляр, содержание которого показывает, как боялась императорская Россия этого пламенного революционера. В циркуляре говорилось: «Алексеев, происходя из простого звания, обладая природным умом и бесспорным даром слова, представляет собою вполне законченный тип революционера-рабочего, закоренелого и стойкого в своих убеждениях, и едва ли после побега [он] удовольствуется пассивной ролью, а, напротив, воспользуется обаянием своего имени в революционной среде и, несомненно, перейдет к активной деятельности, которая может оказаться, в особенности же в пределах империи, весьма вредною для общественного порядка и безопасности» [* Там же, ф. 12, оп. 15, д. 151, л. 72.].

    Жизнь Петра Алексеевича Алексеева неразрывно связана с историей рабочего движения в России. Его речь в сенате, звавшая на борьбу с самодержавием, стала событием большого политического значения. Для современников он был одним из героев революционной легенды. В ссылке он сохранил верность своим идеям, душевное благородство и глубокое сочувствие ко всем обездоленным. В течение долгих лет пребывания на Забайкальской каторге и в Якутской ссылке он не переставал думать о возвращении в Москву и Петербург для возобновления борьбы за интересы рабочего класса и его социальное освобождение.

    С. С. Шустерман

    [C. 193-196.]