ЎЎЎ Эдуард Пякарскі. Да пытаньня пра паходжаньне слова "тунгус". Койданава. "Кальвіна". 2022.

 

                                     К ВОПРОСУ О ПРОИСХОЖДЕНИИ СЛОВА «ТУНГУС».

    Известный польский писатель А. И. Шиманьский в статье своей, помещенной в № 4 «Этнографическаго Обозрѣнія» за 1905 г., стр. 106-117, делает попытку выяснения происхождения и действительного значения слова «тунгус» [* Редакция «Этнографическаго Обозрѣнія», помещая в 67-ой книге статью г. Шиманьского, не имела в то время возможности дать ее на просмотр специалисту якутского языка. В настоящее время этот промах она охотно возмещает критической статьей Эд. Карл. Пекарского. Ред.]. Автор не удовлетворяется теми сведениями, которые добыты по данному вопросу всеми исследователями и путешественниками, и желает внести в разъяснение вопроса и свою посильную лепту. К сожалению, он не только не разъясняет сколько-нибудь доказательно действительное значение слова «тунгус», но вносит в вопрос еще большую путаницу, основывая свои выводы на данных языка, с которым он знаком лишь поверхностно. В этом случае он напоминает г. Серошевского, который в своем большом этнографическом труде о якутах не обнаружил основательного знакомства с якутским языком. Чтобы не быть голословным. сошлюсь хотя бы на утверждение г. Серошевского, что березу якуты называют будто бы барыня дерево, обувь из мягкой дымленой кожи (т.е. ровдуги) — сарами [* Благодаря случайному созвучию совершенно различных слов: хатынг — береза и хатын — госпожа, сары́ и сàры, ölüü (= ülüü) и ölüü от öl умирать.] на перевод слова ölüü (доля, часть) через смерть и т. д. То же самое мы видим и у г. Шиманьского. Постараемся это доказать и попутно исправить сделанные г. Шиманьским ошибки, чтобы исследователи, незнакомые с якутским языком, не были введены в заблуждение слишком авторитетными суждениями нашего автора.

    Отвергая все прежние толкования слова «тунгус», автор соглашается, однако, признать за ним тюркское происхождение и старается, прежде всего; восстановить правильную транскрипцию слова, пользуясь для этого почему-то фонетикой якутского языка, а не какого-либо другого. Из троякой транскрипции названия (Тунгус, Тингус, Тонгус) автор останавливается на двух допустимых якутской фонетикой формах: тонгус и тунгус, из коих последнюю форму считает чуждою тюркам переделкою на том основании, во-первых, что в якутском языке название это звучит тонгус и, во-вторых, что раз эта форма с гласным о в первом слоге сохранилась в наречии, которое признано яко бы «одним из древнейших и чистейших отпрысков тюркско-татарских языков», то «это о древнее попыток его изменения». Не говоря уже о том, что большая древность якутского языка в ряду других многочисленных тюркских наречий далеко еще не доказана и даже с успехом может быть оспариваема (позволяю себе сослаться в данном случае па мнение такого авторитетного тюрколога, как акад. В. В. Радлов), но и признание древности языка не дает нам права утверждать, что тунгусы и их тюркское название были также издревле известны якутам. Далее, по мнению автора, «попытки видоизменения звука о в у не тюркские попытки, ибо тогда вышло бы, что предшествующая гласная ассимилировалась последующей, что по законам фонетики невозможно». — «По законам этим — категорически утверждает г. Шиманьский — последующая гласная никогда не ассимилирует предыдущей, а, наоборот, предшествующая ассимилирует последующую». — Мне не встречалось употребление термина «ассимиляция» в применении к гласным звукам, а потому я буду говорить о замене одного гласного звука другим. Примеров, в коих предшествующий гласный заменяется таким же звуком, какой стоит в данном слове последующим (т.-е., по терминологии автора, в коих последующая гласная ассимилирует предыдущую), можно привести подавляющее множество, но здесь для нашей цели достаточно ограничиться теми примерами, кои приведены в § 37 «Якутской Грамматики» С. В. Ястремского (Иркутск. 1900): ынах корова переходит в анах, сытā уметь в сатā, тäрī кожа в тірī, äнгін разный в інгін, сäтī веревка в сітī. И т. д. Таким образом, именно на основании «признанных наукою законов гармонии и замены гласных» нельзя сделать, как это делает автор, тот вывод, что «форма тонгус есть единственно-правильная и изменяемой быть не может»; этим я отнюдь не хочу сказать, что эта форма менее правильна, чем форма тунгус, я лишь указываю, что приводимые автором соображения в пользу исключительности первой формы не выдерживают критики, и считать «принятую европейцами форму тунгус» отступлением от чистой формы, несогласным с законами тюркской фонетики, нет никаких оснований.

    Согласимся с автором, что чистая форма названия будет тонгус, и обратимся к тому способу, при помощи которого автор старается отыскать «действительное значение загадочного слова».

    «Слово тонгус есть сложное и образовалось из двух самостоятельных слов: тонг (tоng) и уос (ũоs)». Откуда это следует, на каком основании разлагает автор олово тонгус на два приведенных им слова — неизвестно, но я позволю себе тут же заметить, что за таким расчленением слова нельзя признать, прежде всего, научности приема, на которой неоднократно настаивает автор. В самом деле, если бы слово тонгус образовалось из слов тонг и уос, то последний слог должен бы был быть долгим, т.-е. мы слышали бы тонгȳс, а не тонгус. Сам г. Шиманьский, чувствуя, что здесь что-то неладно, объясняете нам, что «первоначальное тонгуос, лишь только стало применяться к человеку и животному, должно было подвергнуться переработке. Ассимилируя последнее о в у, получилось тонгус, и это осталось названием человека. Не желая же оскорблять этого человека, для обозначения животного ассимиляция гласных пошла дальше, и тонгус перешло в тонгос». Из приведенной цитаты явствует, во-первых, что ассимиляция гласных можете происходить без каких-либо последствий для изменения слова в звуковом отношении, ибо два рядом стоящих у не превращаются в у долгое, как бы это следовало, а остается одно краткое у, а другое такое же краткое, едва только ассимилировавшись, поспешило просто выпасть, и, во-вторых, что ассимиляция гласных подчиняется (странная мотивировка!) соображениям нравственного характера, и то же слово «тонгус» она, для обозначения свиньи, переделывает в «тонгос». Таким образом, в применении к человеку последующая гласная, оказывается, — вопреки выше приведенному утверждению автора, — ассимилирует предыдущую, а в применении к свинье, «наоборот, предшествующая ассимилирует последующую». Такое удивительное послушание ассимиляции гласных дает возможность нашему автору написать следующую чувствительную тираду:

    «Нельзя при этом, рассматривая происхождение и значение слова тонгус, не заметить того чувства деликатности (!), с каким почти дикие племена оставались верными дивным законам (?), коим следуют языки в своем развитии, пользуются этими законами для избежания (!) оскорбительных синонимов».

    Но последуем за нашим автором дальше.

    Разложив слово тонгус на два, автор признает, что отыскать значение второго составного слова — уос — нетрудно; не то со словом первым — тонг, для отыскания значения коего автор берет большую группу слов якутского и алтайского языков с корнем тонг и делит ее на три части, между которыми и старается установить логическую связь. К первой части отнесены слова, служащие для выражения понятия холода; ко второй части отнесены слова, обозначающие стучание, рубку, шум, причем в эту же часть попали такие слова, как тонгу (засека для ловли оленей) и тонгонох (локоть); наконец, к третьей части отнесены слова: тонгус (тунгус), тонгусту (по-тунгусски) и тонг, «известное Бэтлингу в таком выражении, как тонг-нучча, но неправильно причисленное им к тонг — мерзлый и не совсем правильно переведенное им одним только выражением еin Stockrusse». Употребив полстраницы для доказательства неправильности такого причисления, автор сам на другой же странице вынужден признать, что „тонг в выражении тонг-нучча действительно есть дальнейшее развитие тонг - мерзлый», но, видите ли, «значение его в этом сложном слове столь далеко от первоначального, что приобресть его оно могло, перейдя известную ступень». Такой ступенью послужило слово тонгус».

    “Слово это сложное, — продолжает автор, — состоит из двух слов: тонг — мерзлый и уос, что, по Бэтлингу и Уваровскому, значит губы, рот, а по Порядину — и это, как увидим, вернее — верхняя губа». Прежде всего, уос, по Бэтлингу, значит только губа вообще (Liрре), а не губы и, тем более, не рот. Затем, что касается Порядина, то, хотя у него, действительно, уос передано через верхняя губа, но это еще не значит, чтобы Порядин был прав, а Миддендорф и Уваровский, по материалам коих, между прочим, Бэтлинг установил значение данного слова, — ошибались. Напротив, они-то и оказываются правы, ибо в сказках сплошь и рядом встречается выражение: «поцеловались они в верхние губы по три раза, а в нижние по шести раз», при чем слово губы в обоих случаях передано чрез уостар (множ. число от уос), с прибавлением слов верхний и нижний, хотя для обозначения нижней губы у Бэтлинга и Порядина имеется редко употребляющееся слово сымысах, означающее собственно нижнюю часть лица (с нижнею губою и подбородком). В виду такого неоспоримого свидетельства, как сказочное выражение, можно не считаться с дальнейшими соображениями автора в пользу верности толкования слова уос у Порядина: уос потому де должно означать верхнюю губу, что у свиньи именно последняя отличается отвердением и т. д. (стр. 114).

    «Тонг-уос первоначально означало: по отношению к человеку, человека с мерзлой, как бы отвердевшей губой, человека, говорящего невнятно, неразборчиво, непонятно, человека, не понимающего по-татарски, по-якутски, одним словом, того человека, которого древние славяне назвали немцем. Вернейший поэтому и кратчайший для нас перевод этого слова (этих слов?) будет: немец — это истинное значение слова (слов?) по отношению к человеку. Приходится спросить у автора, откуда ему известно, что обозначало первоначально выражение тонг-уос? Из какого источника: живой речи или памятника народного творчества почерпает автор свои познания в якутском языке? — Пока мы дождемся от автора ответа на поставленные вопросы, я позволю себе заметить, что за 24 года пребывания в Якутской области и занятий якутским языком я не встречал нигде выражения тонг-уос не только по отношению к человеку, но даже и по отношению к какому-либо животному. А раз это так, раз такого выражения вообще нет в якутском языке то трудно предположить, чтобы оно было и раньше: нет ровно никаких оснований к тому, чтобы выражение, давшее имя народу и животному, само совершенно исчезло, забылось, затерлось и стало заменяться другим в роде приводимого автором выражения тыла суох (у автора неверно: тыла сыох; неверен и перевод: язык немой, когда тыла суох значит просто: без языка, безъязычный). Да, наконец, почему бы выражению тонг-уос не остаться во всей своей неприкосновенности в применении к названию тунгусского народа, раз тонгуос вовсе не противоречит законам якутской фонетики? Во всяком случае это было бы не в пример «деликатнее», чем изменять слово тонгуос в тонгус, т.-е. в такое слово, которое в таранчинском наречии значит свинья и которое соответствует слову тонгуз в джагатайском и команском наречиях (см. «Опытъ Словаря тюркскихъ нарѣчій» В. В. Радлова. т. III, столб. 1172). А автор наш так хлопотал о различении слов для обозначения народа и свиньи! Оказывается, что гораздо было бы ближе к истине, не мудрствуя лукаво, производить название тонгус для народа от названия свиньи у таранчей, джагатайцев и команцев; не пришлось бы, по крайней мере, тратить время на глубокомысленные соображения, оказывающиеся в конце концов мыльным пузырем. Между прочим, я тщетно искал как у В. В. Радлова, так и у Вербицкого («Словарь алтайскаго и аладагскаго нарѣчій тюркскаго языка») приводимого г. Шиманьским слова тонгос, означающего якобы и поныне свинью у татар сибирских, — слова, над которым так бесцеремонно производит наш автор свои лингвистические операции. Непонятно, зачем ему понадобилось именно тонгос, когда, кроме упомянутых тонгус и тонгуз, для обозначения свиньи мы находим в словаре акад. Радлова еще тонгыс (алтайское и телеутское), тонггус (уйгурское) и тонггуз (туркестанское), с которыми оперировать было бы гораздо легче и результаты получились бы отнюдь не более ничтожные... Достойно примечания, что акад. Радлов, специалист тюрколог, не догадался разложить в своем труде перечисленные названия свиньи на составные части; а, ведь, по г. Шиманьскому, это делается просто, и, следуя его методу, можно понаделать много и не таких еще открытий. Например, что помешало бы мне разложить слово тонгус - тунгус на тонг — мерзлый и уус — род, поколение, если бы я обладал научною смелостью? Разве не соблазнительно найти действительное происхождение и значение столь загадочного слова? И разве применение к народу, не понимающему по-якутски, выражение тонг уус, т.-е. мерзлое поколение, от которого нельзя добиться понятного слова, не кажется совершенно естественным и правдоподобным, тем более, что сочетание слов тонг-уус не в пример законнее, чем сочетание тонг-уос? Но от такого научного шага меня останавливает то маленькое соображение, что название тунгуса звучало бы тогда по-якутски тонгуус, а не тонгус, как оно звучит в действительности. Наконец, я встречаю еще в «Сравнительномъ словарѣ турецко-татарскихъ нарѣчій» Будагова сибирско-татарское слово тонгуш в значении «первородный». Может быть, было бы наименьше натяжек производить название тунгуса от этого сибирско-татарского слова, но и здесь одной догадки очень мало: кроме общего положения, что каждый народ на первобытной ступени своего развития считает себя первородным и присваивает себе наименование человека, да звукового сходства — других доказательств в нашем распоряжении нет, а потому вопрос о значении и происхождении слова «тунгус» должен по-прежнему считаться открытым...

    Укажу еще на другие ошибки и погрешности, в обилии рассеянные на протяжении сравнительно небольшой статьи г. Шиманьского.

    Особенно занимает г. Шиманьского точное значение слова тонг, преимущественно в выражении тонг нучча. Это слово якобы не встречается «в собранном пока (у Бэтлинга и Порядина) лексическом материале по той простой причине, что слово это в разговоре с не-якутами почти не употребляется по его неудобопонимаемости»; оно якобы «впервые было найдено мной (г. Шиманьским) в списке якутских слов, собранных в Верхоянском округе г. Заком, но Бэтлинг не знал истинного значения этого тонг, которое вошло, как составная часть, в сложное тонг нучча, и потому поместил его при тонг — мерзлый, руководствуясь исключительно созвучием, внешним сходством. Но не мог же он не знать» и т. д.

    К стыду своему, я должен признаться, что и я, подобно Бэтлингу, в составляемом мною словаре якутского языка это непонятное для г. Шиманьского слово поместил также при тонг (мерзлый), а, след., заслуживаю те же упреки, что и Бэтлинг. Но мог ли я поступить иначе, когда все имеющиеся у меня данные (заметьте: данные, а не отвлеченные соображения) говорят за то, что тонг везде есть одно и то же слово с одним и тем же значением или, по крайней мере, со значениями одной категории, имеющими тесную внутреннюю связь. Тонг значит: 1) мерзлый (тонг сір — мерзлая земля), 2) крепкий (тонг мас — крепкое дерево), 3) чистый, без примеси (тонг кöмӱс — чистое серебро, без примеси меди, тонг тусаса — чистое надворье, на котором не набросано сена для корма скота), наконец, 4) нецивилизованный, некультурный, незнакомый с местными обычаями, — главное, не знающий местного языка: тонг кісі, тонг нучча, тонг саллā (саллат) — о человеке, о русском, о солдате, совершенно нетронутых якутскою культурою и, главным образом, не говорящих по-якутски, — главным образом потому, что говорящий по-якутски ео ірsо должен быть знаком с якутскою культурою, к которой его невольно приобщает знакомство с языком; наоборот, про человека, ознакомившегося хоть немного с якутскими условиями жизни и с якутским языком, говорят іріäнах, что значит, в противоположность слову тонг, талый (от глагола ір — таять). Из указанного здесь противоположения может быть сделан единственный неоспоримый вывод, что в выражении тонг нучча первое слово есть не что иное, как общеизвестное якутское слово тонг — мерзлый. К сказанному можно прибавить, что о неговорящем по-якутски якуты выражаются еще так: кіläгір тонг — совершенно мерзлый, мȳс тонг — мерзлый как лед, тобус тонг — премерзлый. Прав ли Бэтлинг, переводя выражение тонг нучча чрез еіn Stockrusse, т.-е. настоящий (типичный) русский? Полагаю, что да, если под выражением «настоящий русский» понимать только русского, нисколько еще не ознакомившегося с местными языком и обычаями, — одним словом, мерзлого, нерастаявшего еще; на такое толкование выражения должно навести каждого приводимое Бэтлингом значение слова тонг-gеfrоrеn — замерзший, замороженный; русский (нучча) может стать джiнг саха, т.-е. настоящим якутом, еіn Stосk-Jаkutе, при условии знакомства с якутским языком и обычаями, а якут (саха) может стать, при аналогичных условиях, джiнг нучча, но ни в коем случае якут не может быть назван тонг — в этом состоит отличие якута от всех других народностей и, в особенности, от русских, обычаи и язык коих слишком уж разнились от якутских. Но никогда якуты не называли русских одним именем тонг, вопреки утверждению автора, опять-таки ни на чем не основанному. Вот его слова:

    «Кроткие (?) вначале, пришельцы (т.-е. русские) не получили поэтому ни названия дьяволов, как у бурят, ни громометателей, как у чукчей, а названы прямо сначала тонг, а потом, когда стало известно их тунгусское прозвище луччи, — тонг-нучча, дословно русский (?) тунгус (?). Только со временем тонг нучча могло принять значение Stockrussa».

    Вопреки определенным и ясным историческим данным и сохранившимся у якутов преданиям о покорении их русскими и проявленной последними жестокости, автор утверждает несколькими строками выше, что русские «не покорили кроткого племени (якутского) ужасом», что явствует якобы и из «добродушного названия огнестрельного оружия, прозванного якутами лающим оружием». В русском языке слово «лаять» элемента добродушия в себе не заключает, ибо означает: ругать, бранить, журить, и нет ровно никаких оснований утверждать, чтобы у якутов это слово имело совершенно противоположное значение; напротив, выражение: «не лай подобно собаке» или просто: «не лай» считается очень обидным выражением. Кроме того, нет оснований переводить якутское название огнестрельного оружия — ӱрäр сā — непременно чрез «лающее оружие»; я, напр., склоняюсь скорее к переводу Маака (Вилюйскій округъ, III, 169) — «дующее оружие», ибо ӱр значит, прежде всего, «дуть», а потом уже «лаять».

    Вопрос о происхождения слова нучча решается не так-то легко: если оно и перешло к якутам от тунгусов, то для меня еще вопрос, есть ли тунгусское луччи исковерканное ими же слово «русский» (как это полагает Бэтлинг), или же оно есть маньчжурское слово «лоча», означающее: демон, преследующий людей; а «этим именем маньчжуры называли русских при первых сношениях с ними на Амуре в XVII стол.» (Захаровъ, Маньчжурско-русскій словарь, 858). Нет ничего невозможного в том, что и якуты, перенимая слово «лоча» от тунгусов или непосредственно от самих маньчжур, знали и то содержание, которое последние вкладывали в это слово, а потому говорить, как это делает наш автор, что русские «не получили названия дьяволов», несколько рискованно; надо, при этом, иметь в виду, что и до сих пор часто приходится слышать у якутов, наряду с нучча, наименование русского и словом лучча. К сведению автора нужно прибавить, что выражение тонг нучча значит не «русский тунгус», а — «мерзлый русский»: если бы даже допустить, что тонг значит тунгус, то и тогда русский тунгус звучало бы по-якутски нучча тонг, а не тонг нучча. Нельзя, при этом, не подивиться тому, с какою легкостью автор в данном случае играет словами тонг и тонгус, подставляя одно вместо другого: ведь, в действительности, судя по ходу рассуждений автора, якуты должны бы были назвать новых пришельцев-русских тунгусами, а вместо этого они будто бы назвали их сначала тонг, а потом тонг нучча. Если бы автор хоть немножко ближе был знаком с языком, то он знал бы, что якуты русских, как народность, никогда не называли ни тонг, ни тонг нучча.

    Свое незнание якутского языка автор обнаруживает на каждом шагу, причем даже Бэтлинг с Уваровским ему не помогают. На стр. 112, в первой из вышеупомянутых групп слов с основой тонг, слово тонгор переведено через мерзнуть тогда как этот глагол есть причинный залог от глагола тонг (мерзнуть) и значит «заставлять мерзнуть», «замораживать» = алт. тонгыр; тонгу есть имя действия от того же глагола тонг и значит «замерзание», а не «холод»; тонгуй и тонгугас (а не тонгунас), по автору, означают: морозный, холодный, в действительности же значат: мерзляк, тот, кто скоро мерзнет или зябнет. Во второй группе (стр. 112 и 113) слову тонгсуй ошибочно приписано значение шуметь; глагол тонгуо рубить, хотя он и приведен в словаре Бэтлинга, мне ни разу не встретился: это — или глагол тогō насекать, или тонō обирать (ягоды), общипывать (колосья); тонгонох значит не «аршин», а «локоть». Наконец, в третьей группе тонгусту значит «по-тунгусски», а не «тунгусский»; причисленное к этой группе слово тонг в выражении тонг нучча, по справедливости, должно бы быть отнесено к первой группе, как это доказано уже выше.

    Последний перл авторского знания языка и авторского метода исследования. Подобно тому — говорит автор — как «слово славянин, sclavus, сделалось синонимом рабства и неволи... и слово тонгус делается в понятиях господствующих тюрков синонимом того печального состояния, которое немцы обозначали славянским именем». Любой якут был бы крайне удивлен, если бы услышал подобные рассуждения, но то, что удивительно для якута, является совершенно бесспорным для нашего автора. «В алтайских наречиях — продолжает он — находим одно слово, несомненно (!) отсюда происходящее, это тонгкой повалить вниз, обезглавить, гораздо выразительнее якутское тунгасын — задушить, усмирить, заставить замолчать, но о происхождении его от тонг не решаюсь сказать что-либо, в виду основного закона о неизменяемости корневых звуков. Слово тонгкой есть пока единое, указывающее на возможность дальнейшей аналогии». Увы, я вынужден безжалостно разрушить уверенность автора в такой возможности! Разберемся в приведенной цитате.

    Откуда вытекает «несомненность» происхождения алтайского слова тонгкой от якутского тонгус или тонг — это известно одному г. Шиманьскому; равным образом, ему одному известно приводимое им значение «единого пока» слова тонгкой, ибо, по словарям Радлова и Вербицкого, слово это означает: оголеть (о сучьях), окомолеть (о рогах), окоротеть (о хвосте) и, наконец, стоять на коленях в позе молящегося человека; слово тонгхой у якутов значит: нагибаться, наклоняться. Это совсем не то, что показывает нам г. Шиманьский, и говорит далеко не в пользу его аналогии. Остается опять спросить автора, откуда же он черпает свои удивительные сведения в тюркских языках, столь сильно расходящиеся с действительностью?

    Что касается слова тунгнасын, то и оно значит «задохнуться», а не «задушить» [* Чтобы избегнуть таких грубых ошибок не нужно даже знать по-якутски: достаточно бы было уметь обращаться с немецким словарем при пользовании якутско-немецким словарем Бэтлинга.]. И зачем понадобилось автору это слово, о происхождении коего даже он не решается сказать что-либо? Проявленная автором в данном случае нерешительность похвальна, но вовсе не «в виду основного закона о неизменяемости корневых звуков», не совсем правильно автором понимаемого. Дело в том, что есть целый ряд корневых звуков, переходящих один в другой, примеры чего приведены выше; здесь же можно прибавить, что якутское тонг (мерзлый) звучит, напр., в казанском наречии тунг, т.-е. изменяемости корневых звуков о и у тут налицо. Похвальна же нерешительность автора потому, что неспециалисту вообще крайне опасно пускаться в исследование происхождения слов, а тем более если он оперирует над языками, в коих познания его стоят ниже всякой критики.

    Итак, ни тонгкой, ни тунгнасын не означают того, что приписывает этим словам автор. Какова же, после этого, ценность вывода, основанного на значении этих слов, будто слово тунгус есть синоним рабства и неволи?.. Sаріеntі sat.

    Эд. Пекарский

    СПб. 9 августа 1906 г.

    /Этнографическое Обозрѣніе. № 3 и 4. 1906. Москва. 1907. С. 206-217./

 

 

    Э. Пекарскій. Къ вопросу о происхожденіи слова «тунгусъ». Отд. отт. изъ «Этногр. Обозр.», 1906, № 3-4.

    Знаток якутского языка и быта инородческих племен, населяющих Сибирь, Э. К. Пекарский в своей статье дает подробный разбор статьи А. И. Шиманьского, сделавшего в том же «Этнографическом Обозрении» (за 1905 г., № 4, стр. 109) попытку выяснить происхождение и действительное значение слова «тунгус». Соглашаясь с доводами Э. Пекарского, редакция «Этнографического Обозрения» оговаривается в примечании, что помещая в 67-ой книге статью г. Шиманьского, она «не имела в то время возможности дать ее на просмотр специалисту якутского языка» и что в настоящее время этот промах она охотно возмещает критической статьей Эд. Пекарского (стр. 206).

    Прочитывая глубокомысленные рассуждения и тонкости филологических аналогий г. Шиманьского, невольно является вопрос: для какой цели почтенный беллетрист написал эту работу? Если для того, чтобы лишь дать головоломную статью, то он забывает, что эта забава многим приносит вред: одни даром утомляют зрение при чтении «серьезных научных трудов», другие же ради выяснения истины затрачивают время на написание критических отзывов. Для автора прекрасным примером, мог бы служить г. Серошевский, о котором упоминает и г. Пекарский в своей критической статье. Обнаружив огромный художественный талант в беллетристических произведениях, г. Серошевский, которому, как и г. А. Шиманьскому, не достает основательного знакомства с языком и бытом якутов, сделал в своем большом этнографическом труде об этом народе много непростительных ошибок.

    Статья г. Пекарского и не специалистами читается с большим интересом.

    А. Сержпутовский

    /Живая Старина. Періодическое изданіе Отдѣленія Этнографіи Императорскаго Русскаго Географическаго Общества. Вып. II. Отд. III. С.-Петербургъ. 1907. С. 28-29./

 

 

    Къ вопросу о происхожденіи и значеніи имени „тунгусъ”. В статье г. Ир. Щеголева «Черезъ становой хребетъ» (см. «Землевѣдѣніе», 1906 г., кн. I и II, стр. 81) есть несколько строчек по данному вопросу. „На вопрос о происхождении и значении слова „тунгус”, — Трубачев (родом тунгус), — рассказал... целую историю. Тунгусов стали называть этим именем со времени крещения. Крестили их целыми толпами. Священники и казаки, снявши с них рубахи, производили обряд крещения. Ни священники, ни казаки (по словам рассказчика) ни по-тунгузски, ни по-якутски не знали. Как-то во время крещения в избу вбежали дети и, держа в руках белку, попавшую в „черкан”, кричали: „тонг-мут”, что значит „замерзший”, так как белка действительно успела замерзнуть. С тех пор русские стали называть тунгусов этим именем (сравн. Этнограф. Обозр. 1905, кн. 4).

    В Челябинском у. Оренбургской губ., близь станицы Печенкиной (Мордвиновка) есть урочище Тунгузлы, — огромное (ок. 30 кв. вер). высохшее озеро. («Землевѣдѣніе», 1906, I-II, стр. 25, статья г. Ипп. Крашенинникова).

    V.

    /Живая Старина. Періодическое изданіе Отдѣленія Этнографіи Императорскаго Русскаго Географическаго Общества. Вып. III. Отд. V. С.-Петербургъ. 1906. С. 58./

 

 

    Эдуард Карлович Пекарский род. 13 (25) октября 1858 г. на мызе Петровичи Игуменского уезда Минской губернии Российской империи. Обучался в Мозырской гимназии, в 1874 г. переехал учиться в Таганрог, где примкнул к революционному движению. В 1877 г. поступил в Харьковский ветеринарный институт, который не окончил. 12 января 1881 года Московский военно-окружной суд приговорил Пекарского к пятнадцати годам каторжных работ. По распоряжению Московского губернатора «принимая во внимание молодость, легкомыслие и болезненное состояние» Пекарского, каторгу заменили ссылкой на поселение «в отдалённые места Сибири с лишением всех прав и состояния». 2 ноября 1881 г. Пекарский был доставлен в Якутск и был поселен в 1-м Игидейском наслеге Ботурского улуса, где прожил около 20 лет. В ссылке начал заниматься изучением якутского языка. Умер 29 июня 1934 г. в Ленинграде.

    Кэскилена Байтунова-Игидэй,

    Койданава

 

 

    Александр Казимирович Сержпутовский род. 21 июня 1864 г. д. Белевичи Слуцкого уезда Минской губернии Российской империи, в семье лесного сторожа. В 1884 окончил Несвижскую учительскую семинарию, работал учителем на Мозырщине и Случчине, в минском отделении Крестьянского поземельного банка и Минском почтово-телеграфном ведомстве. В 1896-1906 гг. сотрудник петербургского почтамта. В 1904 г. окончил Петербургский археологический институт. В 1906-1930 гг. служащий этнографического отдела Русского музея. Действительный член Инбелкульта. Умер 5 марта 1940 г. в Ленинграде.

    Сидония Веравызнавчая,

    Койданава

 

 

    Адам Иванович (Янович) Шиманский род. 16 июля 1852 г. в Грушнево (около Семятич) Бельского уезда Седлецкой губернии Царства Польского Российской империи. В 1872 г. поступил на юридический факультет Варшавского университета, который окончил в 1877 г. со степенью кандидата права. В годы учебы вступил в ряды молодежной патриотической организации. 18 марта 1878 г. арестован в Варшаве, откуда 18 апреля 1879 г. по Высочайшему повелению выслан в административном порядке на 4 года в Восточную Сибирь. Предписанием генерал-губернатора от 28 февраля 1879 г. назначен на жительство в г. Якутск, куда был доставлен 24 июня 1879 г. В годы ссылки Шиманский занимался сбором материалов о Якутской области и ее жителях. С 9 сентября 1885 г. подчинен негласному надзору полиции, с воспрещением въезда в пределы Царства Польского. Переехал на жительство в г. Харьков, где занимался литературным трудом и адвокатурой. В 1887 г. получил разрешение проживать в Санкт-Петербурге. В январе 1895 г. получил разрешение въезда в пределы Царства Польского. С началом Первой мировой войны переехал на жительство в Москву, где после короткой болезни умер 25 марта 1916 г. и был похоронен на Лефортовском кладбище.

    Дэса Сядлец,

    Койданава

 

 

                                                                          ГЛАВА V

    Тунгусы, или, как они в большинстве называют себя, «эвенки» [* Забайкальские тунгусы: оленные — орочен (орон — олень), ламучей морские — (ламу — море, Байкальское море), конные — мурчен.] самый интересный, самый показательный из малых народов Севера...

    [С. 130.]

    По данным 1926/27 г., на которые, кстати, нельзя опираться, в Охотском крае количественный состав всех тунгусов 31 рода — 3 700, прочих — 2 989.

    Среди теорий о происхождении слова «тунгус» есть любопытная аналогия якутского слова «тонгус» с русским «немец», немой, т. е. не говорящий по-русски. Опровергнувший эту теорию известный якутовед Пекарский, не соглашается, однако, и с другими гипотезами о происхождении слова «тунгус» и оставляет этот вопрос открытым.

    Точка зрения царизма на инородцев иногда подкреплялась так называемой научной теорией: физически и психически слабые расы вымирают — это факт, его нужно признать, а следовательно бороться с этим невозможно. Ничего не поделаешь,— фатум...

    [С. 132.]

    Вот неблагоприятные факторы — мужчины женятся у тунгусов немолодыми (нет средств на калым), девочек, напротив, выдают очень юными. Правда, внебрачные половые отношения несколько меняют эту картину, начинаясь в общем крайне рано.

    Пекарский и Цветков у аянских тунгусов глубокой старости не наблюдали. Средний размер семьи определялся в 3,71 души. Половая производительная сила, по их мнению, не использовалась в должной мере вследствие экономических причин...

    [С. 133.]

                                                                         ГЛАВА XIII

    ...Пекарский писал:

    «Из описанных тунгусов грамотных было только два, да и для них грамотность при невозможности применить ее была совершенно бесполезна».

    Вот единственный сохранившийся памятник просветительной деятельности царской администрации среди тунгусов:

    «Редакция «Якутских Областных Ведомостей». 26 августа 1892 года. № 526. Макагырскому родовому управлению, Господин и. д. губернатора циркуляром от 28 декабря 1891 г. за № 3509, сообщая всем присутственным местам, учреждениям и должностным лицам об издании с разрешения начальника края в 1897 г. «Якутских Областных Ведомостей», просит их следуемые за высылаемое издание «Ведомостей» 6 р. 50 к. в непродолжительном времени внести в Якутское казначейство для зачисления г. специальные средства областной типографии»... Не только макагырцы, но и бродячие кюрбюгдинцы должны были приобщиться к европейской культуре при помощи «Областных Ведомостей», внеся «узаконенные» 6 р. 50 к. в год.

    И это при отсутствии не только грамотности, но и знакомства с русским языком...

    [С. 184.]