ЎЎЎ 1. Іван Ласкоў. Зямляк, а можа, аднапляменьнік? (В. Грыцкевіч. Эдуард Пякарскі. Мн., 1989.) Ч. 1. Койданава. "Кальвіна". 2022.

 

    Іван Ласкоў

                                             ЗЯМЛЯК, А МОЖА, АДНАПЛЯМЕНЬНІК?

    З вялікай прыхільнасьцю сачу за навукова-папулярызатарскай дзейнасьцю ленінградзкага гісторыка Валянціна Грыцкевіча. Памятаю, надзвычай зацікавіла ягоная, здаецца, першая кніжка «Путешествия наших земляков», што выйшла ў Мінску ў 1968 годзе. Вельмі ўразіла мяне тое, што наш сухапутны край даў людзей, якія зьведалі, і яшчэ за даўнімі часамі, і Турцыю, і Паўднёвую Амэрыку, і Гавайскія астравы... Адно крыху азмрочвала настрой: амаль усе гэтыя падарожнікі з іх каталіцкімі імёнамі здаваліся небеларусамі. Дый сам аўтар не сьпяшаўся пераканаць у адваротным. Нездарма ж ён і кнігу назваў «Путешествия... земляков», і ў тэксьце не гаварылася, што гэтыя «землякі» нам не чужыя крывёю.

    Не ведаю, ці то было пачатковае ўспрыманьне сваіх пэрсанажаў самім В. Грыцкевічам, ці праца нядрэмнай цэнзуры.

    Зрэшты, тое «нядрэмнае вока» сядзіць у кожным з нас, прымушаючы рэдагаваць саміх сябе ў кампрамісным кірунку. Нас жа вучылі дзесяцігодзьдзі, дый не проста вучылі, а ўбівалі ў галовы, што беларусы не мелі свайго дваранства. Шляхта?! Ужо само слова гаворыць, што гэта было дваранства польскае. А раз шляхта ўладарыла ў Беларусі, значыць, палякі яе заваявалі...

    Толькі зусім нядаўна нарэшце зразумелі, што палякі нас не заваёўвалі, а так званая «польская» шляхта, якая ўладарыла ў Беларусі, была беларускім дваранствам, што прыняло польскую мову і «рымскую веру» — каталіцызм.

    Але няўпэўненасьць у тым, што Беларусь мела дастаткова сваіх гістарычных асоб, сядзіць у нас яшчэ вельмі моцна. Зьвяртаючыся да такіх постацяў. мы занадта доўга ўзважваем, перш чым прызнаць, што яны — беларусы, а як толькі чуецца вокрык збоку, тут жа гатовы ўзяць сваё меркаваньне назад.

    Не пасьпелі яшчэ як сьлед прывыкнуць, што маем такую славутасьць, як Мікола Гусоўскі, і вось ужо гучыць зьбянтэжаны голас паважанага дасьледчыка: «Бачыце... Палякі высьветлілі, што, аказваецца, ёсьць у іх вёска Гусава, і Мікола Гусоўскі з той вёскі». І ўжо быццам не мае значэньня, што сам Гусоўскі пісаў: «Край свой (цяпер ужо ўласнасьць Кароны) калісьці я перамераў удоўжкі і ўпоперак пешшу». А тым часам, што азначаюць гэтыя два радкі, дакладней першы? Што калі Гусоўскі нарадзіўся, ягоны край належаў Вялікаму княству Літоўскаму, нашай дзяржаве, і толькі пасьля адышоў да Кароны.

    Трэба сказаць, што тыя ж палякі ставяцца да вызначэньня, хто паляк, больш рашуча. Мяркую пра гэта па кнізе Вітальда Армана «Польскія дасьледчыкі культуры якутаў» (1977), што зьмяшчае шэраг імёнаў, якія маюцца і ў кнігах В. Грыцкевіча. Без аніякіх хістаньняў В. Арман залічвае ў палякі не толькі прадстаўнікоў беларускай шляхты А. Каменскага-Длужыка, Л. Сяніцкага, Я. Чэрскага, Э. Пякарскага, але і беларускага селяніна Т. Аўгусьціновіча, што стаў вядомым доктарам і пакінуў этнаграфічныя назіраньні над жыхарамі Крайняй Поўначы. В. Грыцкевіч у сваёй кнізе «От Немана до берегов Тихого океана» (1986) такую рашучасьць паказвае не заўсёды, дакладней, рашучасьці зусім не мае. У адносінах да названых людзей часьцей за ўсё гучыць бясспрэчнае «наш зямляк».

    Вось і ў новай кнізе В. Грыцкевіча пра Эдуарда Пякарскага [* Валянцін Грыцкевіч. Эдуард Пякарскі. – Мн., 1989.] славутага складальніка «Слоўніка якуцкай мовы», гаворыцца зноў-такі «наш зямляк». Між тым сам аўтар паказвае, што першы вядомы продак Э. Пякарскага «прыбыў з нізоўяў Віслы ў Брэст і атрымаў ад вялікага князя літоўскага» маёнтак у межах сучаснага Брэста яшчэ ў XVI стагодзьдзі. Зразумела, што за трыста гадоў, якія аддзялялі гэтага продка ад Эдуарда Карлавіча, жывучы сярод беларусаў, Пякарскія не маглі не «натуралізавацца», тым болей, што для іх шлюбу з беларускімі шляхцянкамі рэлігійных перашкод не было.

    Чытач маіх радкоў можа заўважыць, што гэта былі стагодзьдзі, калі беларуская шляхта сама паланізавалася, дык як маглі ў такіх умовах абеларушвацца палякі?

    Вазьму на сябе адвагу падзяліцца меркаваньнем, што беларуская паланізаваная шляхта была не тым самым, што «каронная», сапраўдная польская шляхта. Розьніца гэтая даволі тонкая, але яе можна адчуць.

    Галоўнае адрозьненьне беларускай паланізаванай шляхты ад уласна польскай было ў тым, што беларуская не лічыла сваімі інтарэсы польскай дзяржавы. У палітычных складанасьцях XVIII-XIX стагоддзяў яна займала сваю пазыцыю, якая часта з пазыцыяй уласна польскай шляхты не супадала. Пасьля таго, як Рэч Паспалітая не змагла адбіць царскую агрэсію і Беларусь увайшла ў склад Расійскай імпэрыі, беларуская шляхта, застаючыся польскай па мове і каталіцкай па веравызнаньні, тым не меней сувязі з уласна польскай шляхтай фактычна парывае. Яна амаль не падтрымлівае, асабліва ўсходнебеларуская, паўстаньні 1794 і 1830 гадоў, шматлікія нацыянальна-вызваленчыя польскія змовы і акцыі гэтага часу. Найбольш актыўна яна ўдзельнічае ў паўстаньні 1863 года, але гэта ўжо быў час абуджэньня беларускай нацыянальнай сьвядомасьці, дэтанатарам якога і стала пэўная частка беларускай шляхты.

    Для пэрыяду пасьля 1863 года характэрна, што прадстаўнікі беларускай шляхты ўдзельнічаюць у рускім рэвалюцыйным руху, а ў польскім нацыянальна-вызваленчым удзелу не прымаюць. «Польская справа» робіцца для іх зусім чужой.

    Такім чынам, калі ўзьнікае патрэба вызначыць нацыянальнасьць ураджэнца Беларусі гэтага пэрыяду, можна сьмела адштурхоўвацца ад таго, у якім рэвалюцыйным руху ён удзельнічае: рускім або польскім.

    Адносна Пякарскага В. Арман падкрэсьлівае, што, паводле сьведчаньня адной асобы, Пякарскі «гаварыў чыста па-польску і выпісваў польскую газэту», а калі ў польскім друку зьявіліся ягоныя працы, выказаў глыбокую радасьць, што нарэшце яго артыкулы пачынаюць друкавацца на польскай мове. Аднак мы ведаем, што на польскай мове тады гаварыла практычна ўся беларуская шляхта. I што дзіўнага, калі чалавек, які валодае нейкай мовай, выпісвае газэту на ёй? Я, напрыклад, таксама выпісваў у Якуцку «Szpilki» і «Міś», хоць і не паляк. Куды больш важным для разуменьня нацыянальнай прыналежнасьці Пякарскага здаецца наступнае сьведчаньне.

    Адначасова з Пякарскім на выгнаньні ў Якуціі знаходзіўся вядомы польскі пісьменьнік, аўтар капітальнай этнаграфічнай працы «Якуты» Вацлаў Серашэўскі. Гэта быў, акрамя таго, адзін з найяскравейшых прадстаўнікоў польскага нацыянальнага руху. Бацька Серашэўскага Леапольд удзельнічаў у паўстаньні 1863 года, дзед Каэтан – у паўстаньні 1830-га, прадзед – у паўстаньні 1794 года. Сам Вацлаў, уступіўшы ў польскі сацыялістычны рух зусім юнаком, пасьля прайшоў амаль саракагадовы шлях турэмных зьняволеньняў, якуцкага выгнаньня, эміграцыі, а ў 1914 годзе, ва ўзросьце 56 гадоў (!) далучыўся радавым жаўнерам да легіёнаў Пілсудскага. Я пішу пра Серашэўскага з такімі падрабязнасьцямі для таго, каб было ясна, як гэты чалавек ставіўся да польскай нацыянальнай справы.

    Серашэўскі і Пякарскі пэўны час на якуцкім выгнаньні жылі паблізу. Абодва вывучалі якутаў: Пякарскі — мову і фальклёр, Серашэўскі — побыт, звычаі, гаспадарку, грамадзкі лад, гісторыю. Здавалася б, два такія чалавекі, з адною роднай мовай, з блізкімі інтарэсамі проста не маглі не пасябраваць. Але сяброўства не склалася. Чаму?

    У сваіх мэмуарах. напісаных пад канец 1930 гадоў, Серашэўскі згадаў пра гэта. Зносіны не наладзіліся таму, што Пякарскі, якога Серашэўскі называе «зруселым», і слухаць не хацеў пра «польскую справу». Серашэўскі гэта ўспрыняў як здраду і перастаў бачыцца з ім, хоць знаёмства з Пякарскім яму ані не зашкодзіла б, бо Пякарскі быў выдатным знаўцам якуцкай мовы, а Серашэўскі, як заўважае В. Арман, «не меў вуха» да іншых моў.

    Што Серашэўскі і Пякарскі не сябравалі, ёсьць сьведчаньне і з «лягера» Пякарскага, ад блізкага памочніка Эдуарда Карлавіча ў складаньні «Слоўніка якуцкай мовы» Усевалада Іёнава. У 1914 годзе, крытыкуючы ў часопісе «Живая старина» працу Серашэўскага «Якуты» пераважна за неахайнае напісаньне якуцкіх слоў, У. Іёнаў зазначаў: «В. Л. Серашэўскі жыў адзін час недалёка ад Э. К. Пякарскага, што ўжо працаваў над сваім слоўнікам і ніколі не адмаўляў ва ўказаньнях і тлумачэньнях. Усе, хто цікавіўся тым ці іншым бокам якуцкага побыту... заўсёды зьвярталіся да яго, чаму ж В. Л. Серашэўскі не карыстаўся яго паслугамі» (цытую па кнізе В. Армана).

    Вось гэта — спрадвечнае існаваньне роду Пякарскіх на беларускай зямлі, абыякавасьць Э. Пякарскага да польскай нацыянальнай справы і дае, мяркую, падставы лічыць яго не проста нашым земляком, а аднапляменьнікам, як лічаць рускія рускімі Пушкіна, Лермантава, Даля, Блока і шмат іншых выдатных дзеячаў, у жылах якіх цёк і струмень чужой крыві.

    Можа, які дасьведчаны чытач скажа, што і сам аўтар гэтых радкоў не без граху, бо, рэцэнзуючы кнігу В. Армана адзінаццаць гадоў назад у часопісе «Полярная звезда», не аспрэчыў польскага дасьледчыка адносна нацыянальнасьці пералічаных вышэй Каменскага-Длужыка, Сяніцкага, Аўгусціновіча і інш. Што ж, нічога не застаецца, як прызнаць сваю памылку, выкліканую тагачаснай недасьведчанасьцю. Пры гэтым павінен прызнацца, што задумацца над усім сказаным прымусілі мяне якраз кнігі В. Грыцкевіча і невялікая перапіска з ім, зьвязаная з друкаваньнем у «Полярной звезде» яго гістарычных нарысаў. што пазьней увайшлі ў кнігу «От Немана до берегов Тнхого океана».

    Невялічкая спрэчка з В. Грыцкевічам у якасьці ўступу да разгляду ягонай кнігі зусім не азначае, што яна не спадабалася. Наадварот: спадабалася. А гэтая «спрэчка» — фактычна разьвіцьцё ідэй самога В. Грыцкевіча, што ўжо столькі гадоў выводзіць да беларускага чытача невядомыя або малавядомыя постаці нашых аднапляменьнікаў, абуджаючы законны гонар за нашу шматвяковую гісторыю.

    Кнігі В. Грыцкевіча, нягледзячы на іх невялікі аб'ём і папулярызатарскі стыль,— грунтоўныя навуковыя працы. Аўтар валодае шэрагам моў. Гэтае багацьце яго не ляжыць марна «ў куфры», а выкарыстоўваецца ім для вывучэньня гісторыі роднага краю па іншамоўных крыніцах, што можна адзначыць і ў новай кнізе. В. Грыцкевіч карыстаецца рускімі, польскімі, якуцкімі, турэцкімі, венгерскімі крыніцамі, што дае магчымасьць узнавіць найболей поўную і падрабязную біяграфію Э. Пякарскага з усіх вядомых.

    Аўтар паказвае паходжаньне свайго героя, яго акружэньне ў дзяцінстве, шматлікую цікавую радню. Шкада, што ён пры гэтым практычна нічога не піша пра такіх вядомых родных Э Пякарскага, як рускі акадэмік П. Пякарскі, кампазытар Раманоўскі. Я, напрыклад, пра гэтых людзей нічога не ведаю, а хацелася б ведаць, бо яны ж – нашы выдатныя аднапляменьнікі.

    Падрабязна і цікава паказаны гады вучобы Пякарскага, ягоны шлях у расійскі рэвалюцыйны рух, зьняволеньне, выгнаньне, праца над «Слоўнікам якуцкай мовы», падарожжа «скрозь туманы Джугджура» і, нарэшце, плён саракапяцігадовай працы ганаровага акадэміка.

    Але я думаю, што па-сапраўднаму поўны жыцьцяпіс Э. Пякарскага яшчэ наперадзе. І хацелася б верыць, што давядзе яго да канца сам В. Грыцкевіч. Але для гэтага яму перш-наперш спатрэбіцца папрацаваць у Якуцку.

    Э. Пякарскі, як вядома, знаходзіўся на выгнаньні ў Якуціі болей за дваццаць гадоў. Увесь гэты час ён быў пад пільным паліцэйскім наглядам. Зразумела, што ў Дзяржаўным архіве ЯАССР у сувязі з гэтым назьбіралася нямала дакумэнтаў, здольных праліць дадатковае сьвятло на Пякарскага. Дасьледаваныя яны яшчэ не цалкам.

    Папрацаваўшы ў Якуцку, болей рэалістычна можна было б паказаць стаўленьне якутаў да Пякарскага. Тут не ўсё на паверхні, шмат хаваецца і ў глыбіні. Адчуць гэта здалёк немагчыма. Сам я доўгі час не мог зразумець, чаму ў Якуціі ставяцца да Пякарскага так неадэкватна яго заслугам перад якуцкай культурай. Да гэтага часу ў гонар Пякарскага названа толькі ўскраінная вуліца ў Якуцку ды школа ў далёкім раёне, дзе Пякарскі жыў на выгнаньні. «Слоўнік» яго перавыдадзены толькі аднойчы, дый тое... у Вэнгрыі — кажуць, з дапамогай вядомага М. Ракашы, што меў жонку-якутку. А галоўнае, не раз і не два даводзілася чуць намёкі, што хоць Пякарскі і вялікі вучоны — склаў слоўнік, але перад якутамі ёсьць за ім і правінка, прычым немалая.

    Што ж давялося высьветліць выпадкова не так даўно?

    В. Грыцкевіч цытуе ліст пачынальніка якуцкай літаратуры А. Кулакоўскага да Пякарскага: «...2) У нас не было літаратуры, а Ваш слоўнік павінен паслужыць краевугольным каменем для яе стварэньня. 3) Непасрэдны і практычны сэнс слоўніка зразумелы кожнаму. Вы сапраўды заслугоўваеце, каб Вас называлі “бацькам якуцкай літаратуры”. Без Вас не знайшлася б асоба, у якой хапіла б адвагі ўзяць на сябе такую велізарную справу. як Ваш слоўнік». Гэтыя словы паўтораны і К. Тарасавым у прадмове.

    Здавалася б, проста выдатна: якая высокая ацэнка натхнёнай працы нашага аднапляменьніка з вуснаў першага якуцкага паэта! Але, на жаль. Кулакоўскаму належаць і іншыя выказваньні як пра самога Пякарскага, так і пра яго слоўнік.

    Ліст, які цытуе В. Грыцкевіч, быў пасланы Пякарскаму ў лістападзе 1912 года. А паўгодам раней, у траўні, у публіцыстычным творы пад назвай “Якуцкай інтэлігенцыі” той самы Кулакоўскі пра Пякарскага пісаў (падаю ў арыгінале, захоўваючы яго асаблівасьці. Твор напісаны па-руску):

    «Гостил он у нас долго: приехал молоденьким, вертлявеньким, поджареньким, а уехал стареньким, ехидненьким. Сотрапезничал он с нами десятки лет, похваливая наши «тар», «ёрэ» и «бутугас». Хвалил он и любил нашу девицу-красавицу (ныне покойницу), с которой он коротал долгие зимние вечера под музыкой северной вьюги... Будучи молод и полон жизненных потребностей, он увлекался дикаркой и сильно обескураживался, когда она не понимала его мыслей и... желаний, а он — ее. Во-первых, поэтому, во-вторых, от нечего делать он стал записывать лепет своей подруги и учить ее своему языку. Но, так как сам всецело подпал под ее обаятельную власть, то не смог ее научить своему языку, наоборот, — сам научился от нее разговорному и любовному языку якутов, которого сделал своим коньком и на котором сначала поехал в Питер, а теперь едет вверх — по пути славы и великих почестей...»

    Далей ідзе складзены самім Кулакоўскім брыдкі вершык з шасьці чатырохрадкоўяў, дзе маецца такое прароцтва ў адносінах да слоўніка Пякарскага: «...труд его погибнет так бесславно, ничей не радуя и взор».

    Чым жа так угнявіў Пякарскі Кулакоўскага, што той апусьціўся да бруднай пісаніны на «бацьку якуцкай літаратуры»? Адказ на гэта зьмяшчаецца ў творы Кулакоўскага. Кулакоўскі поўны абурэньня тым, што Пякарскі на нейкім «зьезьдзе вучоных у Томску» нібыта высунуў прапанову перасяліць якутаў на Крайнюю Поўнач (ёсьць, як я пісаў ужо аднойчы, і ў Якуціі свая Поўнач!). а на іх землях уладкаваць перасяленцаў з Расіі. Пры гэтым Кулакоўскі спасылаецца на часопіс «Сибирские вопросы» (без адзнакі года і нумара), у якім нібыта было паведамленьне на той конт.

    Давялося зьвярнуцца да гэтага часопіса, што выдаваўся ў Пецярбургу з 1907 года, і адзін за адным перагледзець усе яго нумары аж да мая 1912 года.Шчыра кажучы, калі б нават такое паведамленьне знайшлося сапраўды, я б яму не паверыў. Уявіць, каб рэвалюцыянэр, выгнаньнік пайшоў на бессаромную змову з царызмам? Немагчыма. Працаваць усё жыцьцё над слоўнікам якуцкай мовы і асудзіць яе носьбітаў на выміраньне? Дык гэта ж было б вар’яцтвам! Але, прызнаюся, быў момант, калі з часопісных старонак на мяне нібыта лінулі варам.

    1910 год. Падвойны нумар 42-43 (25 лістапада). Старонка 65. «Два доклада об Якутской области»: «Якуцкай вобласьці пашанцавала наконт дакладаў: на працягу аднаго дня ў Геаграфічным таварыстве зроблены два паведамленьні — п. Пякарскага аб «расьсяленьні якутаў» (В. Грыцкевіч згадвае гэты даклад на стар. 87.— I. Л.). і п. Астроўскіх «Новыя даныя па Якуцкай вобласьці». Калі даклад п. Пякарскага і адзначаны тэндэнцыйнасьцю і пэўнай бяздоказнасьцю, дык, прынамсі, аб ім можна сур’ёзна спрачацца. Тэндэнцыйнасьць адчуваецца ў самой думцы расьсяленьня, г. зн. выдаленьня са спрадвечна наседжаных месцаў, з багатых пашаў, з раёнаў з больш мяккімі кліматычнымі і глебавымі ўмовамі, на поўнач, да вечных ільдоў, на промыслы, поўныя рызыкі, але бедныя здабычай, на адвечную мерзлату з мізэрнай расьліннасьцю. Вядома, расьсяленьне — выгаднае з пункту гледжаньня сучаснай палітыкі (маецца на ўвазе сталыпінская палітыка перасяленьня сялян на «вольныя» сыбірскія землі.— I. Л.): угодзьдзі, што вызваляцца, можна пусьціць пад калянізацыю (...). Якуты такія энэргічныя, багатыя ініцыятывай і самадзейнасьцю, і раптам сядзяць па сваіх далінах, гадуюць быдла ды бабяцца! Трэба не даць загінуць гэтым каштоўным якасьцям іншародца. неабходна скарыстаць іх шляхам прыкладаньня ў змаганьні з холадам, ільдамі, напалову галодным жыцьцём. (...). Зразумела, значны працэнт загіне ў змаганьні за існаваньне, ды без ахвяр ніводная вялікая справа не рабілася. Затое ўжо, хто выйдзе пераможцам, той стане трывалай нагой у ледзяной пустыні». Подпісу пад нататкай няма. Няўжо гэта праўда?! Па ранейшым чытаньні «Сибирских вопросов» я заўважыў, як шмат абвяржэньняў друкуе гэты часопіс на зьмешчаныя ў ім матэрыялы. Дык няўжо Пякарскі праглыне гэты зьедлівы артыкул, прызнае яго праўдзівасьць?

    Не! Ужо ў наступным нумары (44) з палёгкай бачу «Ліст у рэдакцыю»: «Наўрад ці хто-небудзь з прысутных на дакладзе, сярод якіх былі таксама і якуты, угледзеў у ім падобную тэндэнцыйнасьць. Для таго, каб вывудзіць з майго даклада думку гвалтоўнага расьсяленьня якутаў, трэба было не прысутнічаць на самім дакладзе, або не чуць яго, або проста не разумець таго, што чуеш. Верагодней за ўсё. што аўтар артыкула пабудаваў усе свае меркаваньні на падставе няправільна вытлумачанага ім загалоўка майго даклада, дапусьціўшы, што тэмай яго было пытаньне, як расьсяляць якутаў, у той час як у ім гаварылася пра тое, як якуты расьсяляліся самі. (...) Палка пра тэстую супроць, мякка кажучы, «тэндэнцыйнасьці», што прыпісваецца мне».

    Не! Ані не мог Пякарскі выступіць з тым, што яму прыпісалі! Наадварот, яшчэ за два гады да таго, у тых самых «Сибирских вопросах», у артыкуле «Зямельнае пытаньне ў якутаў» ён пісаў: з-за таго, што зямля, на якой жывуць якуты, заканадаўча за імі не замацаваная (лічылася дзяржаўнай). у якутаў «ёсьць няўпэўненасьць у трываласьці валоданьня землямі, на якіх яны жывуць...», «спараджаючы рознага гатунку чуткі аб будучым выцясьненьні іх рускім элемэнтам. Гэтыя чуткі, пры ўсёй іх заўчаснасьці. знаходзяць для сябе грунт у самім законе».

    Як бачым, са слоў Пякарскага вынікае, што пытаньне пра перасяленьне ў Якуцію «рускага элемэнта» тады зусім не стаяла, трывога якутаў была заўчаснай, але Пякарскі стаіць за тое, каб яе не было зусім. «Было б таму, — настойвае ён, — у найвышэйшай ступені своечасовым якім-небудзь заканадаўчым актам пацьвердзіць, у якой меры якуцкія гміны могуць разьлічваць на недатыкальнасьць і неадчужальнасьць земляў, якія яны цяпер займаюць» (1908, № 17-18, с. 16-17). У іншым артыкуле «Качавое ці аселае племя якуты» крыху пазьней (1908, № 37, с. 34-40) Пякарскі даводзіць, што якуты — аселыя, і заклікае да таго, каб іх аселасьць была прызнаная дзяржаваю. Гэта патрэбна «для доказу, што хлебаворыўныя землі ўжо сталі патрэбныя і каштоўныя для саміх якутаў і адчужэньне іх на карысьць рускіх нанясе істотную страту карэннаму насельніцтву»...

    Такім чынам. выходзіць, што Кулакоўскі не сам узводзіць паклёп, а толькі паўтарае. Але гэта не вызваляе яго ад адказнасьці. Прачытаўшы абвінавачваньне ў адрас Пякарскага, ён жа не мог за паўтара года не прачытаць і абвяржэньні! А калі б не заўважыў сам, то абавязкова пачуў пра яго ад людзей. Прагрэсіўныя «Сибирские вопросы», ў Якуцку былі часопісам вельмі папулярным, яго чытала ўся інтэлігенцыя, пра што сьведчаць лісты якуцян у часопіс.

    Калі Кулакоўскі не чытаў абвяржэньне, то чаму, абліўшы брудам імя Пякарскага ў траўні, ужо ў лістападзе 1912 года ён піша лісьлівы ліст, называючы ў ім Пякарскага «бацькам якуцкай літаратуры»? Давайце, дарэчы. уважлівей прыгледзімся до гэтага ліста. Выдаўшы пахвальбу Пякарскаму (і, сказаў бы я, законную пахвальбу!), Кулакоўскі пераходзіць да «дзелавой» часткі свайго пасланьня. Выяўляецца, ён піша славутаму вучонаму не проста так, а з патрэбы. У яго дзьве просьбы: адна — уладзіць друкаваньне ўласных прац Кулакоўскага па фальклёры і ягоных мастацкіх твораў, другая — такога гатунку: «Ці не прымеце Вы мяне да сябе. каб я працаваў па выданьні Слоўніка над Вашым кіраўніцтвам. Калі мы разам скончым выданьне за два гады, то Акадэмія няўжо не выдасьць цалкам прызначаныя Вам 10 000 рублёў? Я думаю, што Вам Слоўнік надакучыў жахліва. Хутчэй бы адкараскаліся. Гонар складаньня Слоўніка ўсё адно не паменшыцца. Магу да Вас зьявіцца ўлетку 1913 г.» («Кулаковский». Сб. Докладов к 85-летию со дня рождения. Якутск, 1964, с. 83).

    I сапраўды, улетку 1914 года Кулакоўскі, прыехаўшы ў Пецярбург. завітаў да Пякарскага. Але вучоны яго не прыняў. Ён не мог не ведаць пра пасквіль, напісаны Кулакоўскім, бо хоць той і не быў надрукаваны. але хадзіў па руках, у Якуцку ж у Пякарскага заставалася шмат прыязных да яго людзей, якіх не магла не абурыць такая несправядлівая пісаніна...

    У лісьце Кулакоўскага зьвяртае на сябе згадка пра 10 000 рублёў, якія Пякарскі нібыта меўся атрымаць ад Акадэміі за Слоўнік. На самай справе гэтыя грошы прадугледжваліся на яго выданьне. I ці былі яны атрыманы, невядома. «Сибирские вопросы» [1910, № 14-15, с. 92] паведамлялі, што «2 сакавіка за № 5942 міністэрства народнай адукацыі ўнесла ў Дзяржаўную Думу праект аб адпушчэньні Э. К. Пякарскаму дзесяці тысяч рублёў на выданьне «Слоўніка якуцкай мовы». Кулакоўскі зразумеў паведамленьне, як хацеў...

    Трэба сказаць, што першы якуцкі паэт быў надзвычай супярэчлівай постацьцю. Час ад часу выказваючыся на карысьць простага люду, ён у тым самым творы «Якуцкай інтэлігенцыі» фактычна накрэсьлівае плян капіталістычнага пераўтварэньня Якуціі з мэтай узбагачэньня не народа, а якуцкіх гандляроў і прадпрымальнікаў. Палітычны шлях ягоны быў далёка не просты: за 1917-1923 гады Кулакоўскі пасьпеў папрацаваць на чатыры контррэвалюцыйныя ўрады (часовы, калчакоўскі і два нацыяналістычныя), і толькі калі грамадзянская вайна ў Якуціі скончылася (1923), пачаў супрацоўнічаць з Савецкай уладай.

    У жыцьці гэта быў таксама чалавек складаны. З ягоных лістоў відаць, што паэт жыў «як паэт»: паважаў віно і карцёж і, відаць, імкнуўся разбагацець. Ці не дзеля гэтага першы раз ажаніўся з непрыгожай і нялюбай дачкой багацея Аросіна, разьлічваючы на вялікі пасаг («Кулаковский», с. 14)? Але стары ўзяў калым (800 рублёў), а пасагу практычна не даў. За гэта Кулакоўскі заклеймаваў цесьця ў сатыры «Скупы багацей». У далейшым Кулакоўскі браўся за розныя грашовыя справы: удзельнічаў у будаўніцтве тэлеграфнай лініі Якуцк — Ахоцк, працаваў хатнім настаўнікам мільянэра Барашкава («Кулаковский», с. 15). З ліста да Пякарскага можна даведацца, што Кулакоўскі будаваў у Якуцку бальніцу «за 20 000 рублёў» («Кулаковский», с. 80). Прапанова Пякарскаму сваіх паслуг у складаньні слоўніка была, такім чынам, працягам тых самых прадпрымальніцтваў.

    Спрэчкі вакол Кулакоўскага вядуцца ў якутаў да гэтага часу. Есьць людзі, якія, прымаючы Кулакоўскага як паэта і фальклярыста, крытычна ставяцца да яго як асобы і палітычнага дзеяча (прафэсар Ф. Р. Сафронаў, дацэнт Г. Г. Окаракаў і інш.). Але ёсьць і такія, для каго Кулакоўскі — сьцяг і сымбаль нацыянальнага адраджэньня напярэдадні рэвалюцыі. Такія дасьледчыкі імкнуцца выбеліць Кулакоўскага, усё станоўчае перабольшыць, а адмоўнае схаваць.

    Твор «Якуцкай інтэлігенцыі» цалкам да гэтага часу не надрукаваны (частка грамадзкасьці патрабуе гэтага). Але паклёп на Пякарскага. зьмешчаны ў ім, паўтораны ў друку. Яго ўзнавіў, цытуючы Кулакоўскага, у свогіі кнізе «Три якутских реалиста-просветителя» гісторык Г. П. Башарын.

    Кніга Башарына выйшла ў 1914 годзе. У 1952-м (па матывах не зьвязаных з імем Пякарскага) яна была забаронена. Але, зразумела, за восем гадоў, што падзялялі выданьне і забарону, яна пасьпела цалкам разысьціся.

    Мяркуючы па працах Башарына, ён чытаў «Сибирские вопросы» не меней уважліва, чым аўтар гэтых радкоў. Такім чынам, Башарын мог выправіць Кулакоўскага. Але гэта кінула б цень на пачынальніка якуцкай літаратуры. І дасьледчык яшчэ згусьціў цень, кінуты на Пякарскага, абвясьціўшы ў сваёй кнізе, быццам Пякарскі браў слова не на «зьезьдзе вучоных у Томску» (як пісаў Кулакоўскі), а на нейкай спэцыяльнай урадавай нарадзе: «Дакладная Маркграфа абмяркоўвалася на спэцыяльнай нарадзе, куды быў запрошаны Э. К. Пякарскі як знаўца Якуціі. На гэтай нарадзе паны дамовіліся, што ў Якуцкую вобласьць, згодна з плянам Маркграфа, можна засяліць каля 2 млн. чалавек, для чаго варта толькі перасяліць усіх якутаў з паўднёвых раёнаў Якуціі на поўнач, у тундравую паласу. Гэты плян быў ухвалены Пякарскім, які ў якасьці знаўцы сказаў, што так будзе мэтазгодней, бо якуты прывыклі да холаду, да суровых умоў прыроды і могуць жыць у тундравай паласе. Гэта была гнюсная, пачварная, рэакцыйная палітыка. Супроць такой вынішчальнай для якуцкага народа палітыкі Сталыпіна і выступіў Аляксей Елісеевіч Кулакоўскі» (Башарин Г. П. «Три якутских реалиста-просветителя». Якутск, 1944, с. 30).

    Пры гэтым Башарын на аніякія крыніцы не спасылаецца. Плянаў жа перасяліць у Якуцію два мільёны чалавек увогуле не было, камандзіраваны сюды чыноўнік ляснога ведамства Маркграф займаўся толькі вывучэньнем ёмістасьці краю, гэта значыць высьвятляў пытаньне, колькі б тут магло людзей пасяліцца. А 13 верасьня 1912 года якуцкім губэрнатарам Крафтам было афіцыйна абвешчана праз газэту «Якутская окраина», што ніякага перасяленьня ў Якуцію не будзе.

    Такім чынам, і Кулакоўскі, і Башарын узводзілі паклёп на Пякарскага як бы сьвядома. Узьнікае пытаньне: навошта?

    Склалася так, што яшчэ і пад канец XIX стагодзьдзя якуцкі народ у пераважнай масе заставаўся непісьменным, і ўсебаковае вывучэньне якуцкай культуры ўзялі на сябе палітычныя выгнаньнікі, прадстаўнікі зусім іншых народаў. Дзякуючы іх зацікаўленасьці, таленту, энэргіі якутазнаўства зрабіла такія вялікія посьпехі, што для ўласна якуцкіх дасьледчыкаў, якія прыйшлі пазьней, мала што і засталося для вывучэньня. Зразумела, большая частка сучасных якутаў глыбока ўдзячная іншапляменным энтузіястам, што . стварылі не падмурак — сам гмах якутазнаўства. Але ёсьць і такая частка якуцкай інтэлігенцыі, што згадвае іх імёны з прыкрасьцю. У тым, што якутазнаўства было створана неякутамі, ім бачыцца нейкая страта для якуцкай годнасьці. Такія інтэлігенты — гісторыкі, мовазнаўцы і г. д. усяляк імкнуцца прынізіць подзьвіг палітычных выгнаньнікаў, адшукаць у іх учынках карысьлівасьць («научился... языку якутов, которого сделал своим коньком и на котором сначала поехал в Питер, а теперь едет вверх — по пути славы и великих почестей»), адшукаць хібы ў іх клясычных працах, кінуць цень на іх біяграфіі. Так, Серашэўскага той самы Башарын называе нават «ідыёлягам польскага фашызму». (Башарын Г. П. «Обозрение историографии дореволюционной Якутии». Якутск, 1965, с. 11). Тое самае і з Пякарскім. Калі нельга прыдрацца да «Слоўніка», то хоць дыскрэдытаваць аўтара.

    Першымі якутазнаўцамі пры гэтым нярэдка абвяшчаюцца Кулакоўскі і складальнік аднаго з якуцкіх алфавітаў С. Наўгародаў. Прывяду характэрны прыклад з прадмовы да «Диалектологического словаря якутского языка» (М., 1976, с. 10): «Пачатак вывучэньню дыялектнай лексыкі паклаў пачынальнік якуцкай мастацкай літаратуры А. Е. Кулакоўскі, які сабраў па раёнах Якуціі мясцовыя словы, што склалі пасьля асноўны матэрыял яго дыялекталягічнай працы. Яшчэ болей вялікі матэрыял па дыялектнай лексыцы зьмяшчае фундамэнтальны «Слоўнік якуцкай мовы» Э. К. Пякарскага, што выдаваўся ў 1907-1930 гг.».

    Як бачыць чытач, Пякарскі быццам бы і не забыты, і прызнана, што ім сабрана дыялектнай лексыкі значна больш, чым Кулакоўскім, але Кулакоўскі чамусьці абвяшчаецца папярэднікам Пякарскага ў гэтай справе. хоць зьвярнуўся да зьбіраньня якуцкай лексыкі на дваццаць-трыццаць гадоў пазьней за Пякарскага, а яго адзіная праца па дыялекталёгіі была напісана толькі ў 1925 годзе (гл. Кулаковский А. Е. Научные труды. Якутск, 1970, с. 389-413).

    З моманту зьяўленьня кнігі Башарына прайшло 45 гадоў. Але да гэтага часу не знайшлося чалавека, які абараніў бы гонар Пякарскага.

    Вяртаючыся да кнігі В. Грыцкевіча, прывяду заўважаныя мною хібы, выкліканыя няпоўным веданьнем якуцкіх рэалій.

    Адзін з разьдзелаў кнігі называецца «Пад паўночным зьзяньнем», трапляецца «стасутачная ноч». Але на шыраце ўлуса, дзе жыў на выгнаньні Пякарскі, палярнай ночы зусім не бывае, а палярнае зьзяньне здараецца вельмі рэдка.

   «Вочы (у эвенкаў) цёмныя, але не раскосыя», — піша В. Грыцкевіч. Гэта недакладнасьць. Эвенкі, як і якуты, — мангалоіды, і вочы ў іх, бадай што, вузейшыя, чым у якутаў.

    Эвенкаў, чытаем яшчэ, у часы Пякарскага «часам» звалі тунгусамі. Не часам. Да рэвалюцыі эвенкаў і эвенаў звалі выключна тунгусамі. (Болей за тое: слова «тунгус» ужывалася яшчэ і ў дваццатыя гады ва ўрадавых пастановах.) Гэта яскрава відаць і па цытатах з працы Пякарскага, дзе «тунгус», «тунгусы» ўжыта болей за 10 разоў. У адной жа цытаце з Пякарскага (с. 80) чамусьці зьяўляюцца «эвенкі». Няма сумненьняў, што гэта — скажэньне цытаты.

    «У залежнасьці ад аленевых пашаў трэба было перамяшчацца з месца на месца амаль кожны дзень». Так не робіцца. Звычайна эвенкі-паляўнічыя, што маюць аленяў, затрымліваюцца на адным месцы да месяца, пакуль вакол не скончыцца здабыча.

    На с. 93 сказана, што «у слоўніку (Пякарскага) зарэгістравана 60 000 якуцкіх слоў». Напраўду — 38 000, а без варыянтаў і анамастыкі — 25 000.

    «У ліку тых, хто падпісаўся (пад вітальным адрасам Пякарскаму. — I. Л.), быў Амосаў — у будучым, пасьля Кастрычніцкай рэвалюцыі, старшыня ЦВК Якуцкай АССР» (с. 85). Гутарка тут ідзе пра адрас, складзены ў 1905 годзе. Тады М. К. Амосаву было... 8 гадоў, і, зразумела, ніякіх адрасоў яму падпісваць не давалі.

    Недакладна перадаюцца асобныя словы: «аланхосут» (трэба — аланхасут), «раўдуга» (устарэлае. Трэба — роўдуга).

    На с. 65 В. Грыцкевіч адно ў зносцы паведамляе, што Пякарскі ажаніўся «з мясцовай жыхаркай». А чаму б не сказаць проста — з якуткай? Дый увогуле, пішучы такую падрабязную біяграфію Пякарскага, можна было б і не ў зносцы, а непасрэдна ў тэксьце штось расказаць і пра ягоную жонку, і пра дзяцей.

    Есьць недахопы ў асьвятленьні ролі іншых вучоных — якутазнаўцаў. Так, заніжаецца значэньне прац папярэдніка Пякарскага акадэміка О. М. Бётлінгка, зусім не згадваецца С. В. Ястрэмскі, фальклярыст і аўтар якуцкай граматыкі. Шмат недакладнасьцей у перадачы на беларускай мове прозьвішчаў і ініцыялаў: замест Бётлінгк — Бётлінг, Радлаў — Радлоў, Іяхельсон — Іёхельсон, У. Тан-Багараз (Уладзімір) — В. Тан-Багараз, У. Іёнаў (Усевалад) — В. Іёнаў і інш.

    Шкада, што не згаданы ўдзел у падрыхтоўцы «Слоўніка якуцкай мовы» Пякарскага яшчэ аднаго нашага аднапляменьніка — А. А. Бялыніцкага-Бірулі, падарожніка-натураліста, аднаго з герояў кнігі «От Немана до берегов Тихого океана».

    Асобнае пытаньне — аб перадачы на беларускай мове шматлікіх архіўных спасылак таго часу. У асноўным В. Грыцкевіч дае рады гэтаму. Але часам згадзіцца цяжка. На с. 25 у цытаце з дакумэнта чытаем: «зачыншчыкі абурэньня». Гэта зусім не тое, што «зачинщики возмущения» — бунту. мяцяжу. «Пазбавіць яго маёмасных правоў» (с. 37). Наколькі мне вядома з архіўных дакумэнтаў, правы выгнаньнікаў на маёмасьць захоўваліся, каралі ж іх (у тым ліку і Пякарскага) пазбаўленьнем «прав состояния» — саслоўных правоў, правоў стану. Для Пякарскага такі прысуд азначаў пазбаўленьне яго дваранства. Відавочна, слова «состояние» В. Грыцкевічам у дадзеным выразе ўспрынятае ў іншым яго значэньні — «богатство, зажиточность, именье, достаток» (У. Даль). Калі падсудны пазбаўляўся маёмасных правоў, прысуд гучаў: «лишить имущественных прав». На с. 43 «Ботурусская инородная управа» перакладзена як «Батуруская ўправа для іншародцаў». Тут лёгіка перакладу для мяне зусім незразумелая. «Инородные управы» былі зьвяном адміністрацыйнага самакіраваньня ў якутаў на ўзроўні ўлусаў. Кіраваліся яны абранымі асобамі з ліку саміх «іншародцаў» (якутаў). Дык адкуль узялося гэтае «для іншародцаў»? Дакумэнтальнае слова «неблагонадежный» на с. 37 правільна пададзена як «нядабранадзейны». Але чаму на с. 30 стаіць «неблаганадзейны»?

    Думаецца, што пралікі В. Гріцкевіча ў гэтым пляне – наша агульная недапрацоўка. Мала яшчэ ў нас кніг на беларускай мове, аўтары якіх актыўна скарыстоўвалі б гістарычныя дакумэнты з іх своеасаблівай мовай. Застаецца спадзявацца, што далейшае выданьне гістарычных дасьледаваньняў, разьвіцьцё гістарычнага рамана, гістарычнай драмы пакрысе выпрацуе моўныя «калодкі», з дапамогай якіх можна будзе лёгка і проста перакладаць усе гэтыя «права состояния», «инородные управы», «призывы к возмущению» і г. д.

    Біяграфічны нарыс пра Пякарскага вырас, можна сказаць, з невялікага артыкула пра рэвалюцыянэра і вучонага, зьмешчанага ў кнізе «От Немана до берегов Тихого океана». Міжволі падумалася, што і шмат якія іншыя героі В. Грыцкевіча заслугоўваюць асобнай кнігі. Дык, можа, так і будзе? Пажадаем жа посьпеху на гэтым кірунку дасьледчыку і папулярызатару айчыннай гісторыі.

    /Полымя. № 12. Мінск. 1989. С. 198-206./

 

 

    /Па словах І. Ласкова, В. Грыцкевічу вельмі не спадабалася публікацыя ў Полымі, ды так, што іхняе ліставаньне спынілася. – А. Б./

 

 

 

                                                          ОТ ПРИПЯТИ ДО ЛЕНЫ

    В последнее время в Белоруссии в значительной степени возрос спрос на историческую литературу. Это объясняется тем, что каждая нация на определенном этапе своего развития испытывает острую необходимость критически осмыслить свое прошлое.

    К числу исследователей прошлого относится и Валентин Петрович Грицкевич. Врач по образованию, он стал известен широкому кругу читателей своими книгами и статьями, которые посвящены белорусам, внесшим вклад в развитие культуры и науки народов Сибири и Дальнего Востока, в том числе и Якутии. Так, с большим интересом была встречена читателями книга «От Немана к берегам Тихого океана».

    И вот в этом году в Минске вышла новая книга В. П. Грицкевича (на белорусском языке) «Эдуард Пекарский». Это биографическое эссе о жизни и деятельности славного сына белорусского и якутского народов Эдуарда Карловича Пекарского. Он прославился тем, что, будучи сосланным за революционную деятельность в Якутию, не только оставил среди якутов о себе добрую память своим человеческим отношением к этому народу, но и создал фундаментальный труд — словарь якутского языка, описание быта, верований, культуры якутского народа. В книге Грицкевича читатели смогут ознакомиться со многими малодоступными массовому читателю историческими фактами революционного движения в России во второй половине XIX века, больше узнать о быте и нравах якутов, о прекрасной северной природе.

    Эта книга свидетельствует, что несмотря на географическую отдаленность белорусского и якутского народов, между ними существуют давние культурные связи.

    Н. Шуканов.

    Гомельская область.

    /Молодежь Якутии. Якутск. № 23. 8 июня 1989. С. 3./

  

 

 

    Іван Антонавіч Ласкоў нарадзіўся 19 чэрвеня 1941 года ў абласным горадзе Гомель Беларускай ССР ў сям’і рабочага. Бацька, Ласкавы Антон Іванавіч, украінец з Палтаўшчыны, які уцёк адтуль у 1933 годзе ў Гомель, ратуючыся ад галадамору, працаваў на гомельскай цукеркавай фабрыцы “Спартак”, у чэрвені 1941 году пайшоў на фронт і прапаў без зьвестак. Маці, Юлія Апанасаўна, якая нарадзілася ў былой Мінскай губэрні і да вайны працавала тэлеграфісткай у Гомелі, неўзабаве з маленькім дзіцем пераехала да сваякоў ў вёску Беразякі Краснапольскага раёну Магілёўскай вобласьці, дзе працавала у калгасе, памерла ў 1963 годзе. З Беразякоў, у якіх жыў да 1952 года, Ваня Ласкоў дасылаў свае допісы ў піянэрскія газэты, пачаў спрабаваць сябе ў паэзіі. З 1953 года Ласкоў выхоўваўся ў Магілёўскім спэцыяльным дзіцячым доме. Пасьля заканчэньня з залатым мэдалём сярэдняй школы, ён у 1958 годзе паступіў на хімічны факультэт Беларускага дзяржаўнага ўнівэрсытэта, а ў 1966 годзе на аддзяленьне перакладу ў Літаратурны інстытут імя М. Горкага ў Маскве, які скончыў у 1971 годзе з чырвоным дыплёмам. Ад 1971 года па 1978 год працаваў у аддзеле лістоў, потым загадчыкам аддзела рабочай моладзі рэдакцыі газэты “Молодежь Якутии”, старшым рэдактарам аддзела масава-палітычнай літаратуры Якуцкага кніжнага выдавецтва (1972-1977). З 1977 году ён старшы літаратурны рэдактар часопіса “Полярная звезда”; у 1993 г. загадвае аддзелам крытыкі і навукі. Узнагароджаны Ганаровай Граматай Прэзыдыюму Вярхоўнага Савета ЯАССР. Сябра СП СССР з 1973 г. Памёр пры загадкавых абставінах 29 чэрвеня 1994 г. у прыгарадзе Якуцка.

    Юстына Ленская,

    Койданава

 

 

    Эдуард Карлавіч Пякарскі нар. 13 (25) кастрычніка 1858 г. на мызе Пятровічы Ігуменскага павету Менскай губэрні Расійскай імпэрыі. Вучаўся ў Мазырскай гімназіі, у 1874 г. пераехаў вучыцца ў Таганрог, дзе далучыўся да рэвалюцыйнага руху. У 1877 г. паступіў у Харкаўскі вэтэрынарны інстытут, які не скончыў. 12 студзеня 1881 г. Маскоўскі ваенна-акруговы суд прысудзіў Пякарскага да пятнаццаці гадоў цяжкіх працаў. Па распараджэньні Маскоўскага губэрнатара “прымаючы да ўвагі маладосьць, легкадумнасьць ды хваравіты стан” Пякарскага, катаргу замянілі выгнаньнем на паселішча “ў аддаленыя месцы Сыбіры з пазбаўленьнем усіх правоў і маёмасьці”. 2 лістапада 1881 г. Пякарскі быў дастаўлены ў Якуцк і быў паселены ў 1-м Ігідзейскім насьлезе Батурускага вулусу, дзе пражыў каля 20 гадоў. У выгнаньні пачаў займацца вывучэньнем якуцкай мовы. Памёр 29 чэрвеня 1934 г. у Ленінградзе.

    Кэскілена Байтунова-Ігідэй,

    Койданава

 

 

    Валянцін Пятровіч Грыцкевіч нарадзіўся ў сям’і настаўніка і ўрача. У 1950 г. ён скончыў мінскую сярэднюю школу № 42. Карыстаючыся наяўнасьцю розных формаў вышэйшай адукацыі (дзённай, вячэрняй і завочнай), ён паступіў адразу ў тры вышэйшыя навучальныя ўстановы і ўсе тры пасьпяхова скончыў: Інстытут замежных моў (1955), Мінскі мэдыцынскі інстытут (1956) і гістарычны факультэт Беларускага дзяржаўнага унівэрсытэта (1957). Працаваў урачом ва Узьлянах Рудзенскага раёна Мінскай вобласьці (1956-1957), у Мінску (1957-1969), Ленінградзе (1969-1971), старшым навуковым супрацоўнікам Ваенна-мэдыцынскага музэя (1971-1995). Адначасова выкладаў гісторыю ў Ленінградзкім інстытуце культуры (з 1980 г.), з 1988 г. — дацэнт катэдры музэязнаўства гэтага ж інстытута (цяпер Санкт-Пецярбурскі унівэрсытэт культуры). Шмат навуковых дасьледаваньняў Валянціна Грыцкевіча прысьвечана гісторыі мэдыцыны: кнігі “З факелам Гіпакрата” (Мінск, 1987), “Адысэя наваградзкай лекаркі: Саламея Русецкая” (Мінск, 1989), “Ваенныя мэдыкі — кавалеры ордэна Славы трох ступеняў” (Л., 1975, сумесна з Ф. Сатрапінскім); ён склаў анатаваны каталёг “Успаміны і дзёньнікі ў фондах ваенна-мэдыцынскага музэя”. Другая плынь яго заняткаў і зацікаўленьняў — гісторыя падарожжаў. “Падарожжы нашых землякоў” (Мінск, 1989), “Дзесяць шляхоў з Вільні” (Вільня, 1979, на літ. мове), “Нашы славутыя землякі” (Мінск, 1984), “Ад Нёмана да берагоў Ціхага акіяна” (Мінск, 1986), “Эдуард Пякарскі” (Мінск, 1989), “Шляхі вялі праз Беларусь” (Мінск, 1980, сумесна з А. Мальдзісам). Выдаў падручнік па музэйнай справе ў сьвеце, рабіў пераклады на беларускую літаратурных твораў з рускай і англійскай моў.

    Валянцін Грыцкевіч — адзін з арганізатараў, першы і нязьменны старшыня Беларускага грамадзка-культурнага таварыства ў Пецярбургу, сябра Саюза пісьменьнікаў Беларусі, Міжнароднага ПЭН-цэнтра, ганаровы чалец Міжнароднай асацыяцыі беларусістаў, чалец Рускага геаграфічнага таварыства, Пецярбурскага таварыства гісторыі мэдыцыны, чалец Вялікай рады згуртаваньня беларусаў сьвету “Бацькаўшчына”.

    /Мікола Нікалаеў. Беларускі Пецярбург. Санкт-Пецярбург. 2009. С. 480-481./

    5 сакавіка 2013 г. Валянцін Грыцкевіч памёр у Санкт-Пецярбургу ды пахаваны ў Мінску на Ўсходніх могілках.

 

 

                                                             ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ

    В № 42-43 «Сибирских Вопросов», в анонимной статье «Два доклада об Якутской области» отведена страничка моему докладу в Географическом обществе на тему «о расселении якутов по Якутской области», причем приписана ему такая «тенденциозность», против которой я вынужден горячо протестовать.

    «Тенденциозность, — говорится в статье, — сказывается в самой мысли расселения, т. е. удаления с искони насиженных мест, с богатых пастбищ, из районов с более мягкими климатическими и почвенными условиями на север, к вечным льдам, на промыслы, полные риска, но бедные добычей, на вечную мерзлоту с жалкой растительностью». И далее речь ведется в таком тоне и в таких выражениях, как если бы я, действительно, развивал в докладе чудовищную мысль о принудительном расселении якутов, что-де «выгодно с точки зрения современной политики», и о необходимости «заставить» их расселиться, «раз это энергичное племя само почему-то не стремится на север Якутии».

    Сомнительно, чтобы кто-либо из присутствовавших на докладе, среди которых были также и якуты, усмотрел в нем подобного рода «тенденциозность». Для того, чтобы выудить из моего доклада мысль насильственного расселения якутов, надо было не присутствовать на самом докладе, или не слышать его, или просто не понимать того, что слышишь. Вероятнее всего, что автор статьи построил все свои соображения на основании неправильно истолкованного им заглавия моего доклада, предположив, что темою его был вопрос о том, как расселять якутов, между тем как в нем говорилось о том, как расселялись и расселяются якуты сами. Основываясь на приводимых Серошевским, в его книге «Якуты», данных и иллюстрируя их якутскими преданиями, я вкратце изложил исторический ход естественного расселения якутов по области под влиянием разных экономических факторов и, в заключение, указал на замечавшееся издавна стремление якутов заселять, колонизовать окраинные части области, даже уходить за ее пределы, распространяя всюду свою собственную культуру. Такими образом, якуты значительно облегчают доступ на окраины и русскому элементу, расчищая путь для будущей русской колонизации этих окраин.

    Более мною ничего не было сказано, сказанное же было отмечено газетами «Речь» и «Современное Слово» и другими. Замечательно, что ни одна из газет, давших отзыв о моем докладе (даже «Новое Время» и «Правит. Вестник»), не сделала из него того вывода, какой позволил себе сделать автор указанной заметки, оказавшийся в данном случае слишком уж проницательным чтецом чужих мыслей.

    Повторяю, что я горячо протестую против приписываемой мне, выражаясь мягко, «тенденциозности»...

    Эд. Пекарский.

    /Сибирскіе Вопросы. № 44. С.-Петербургъ. 1910. С. 49-50./

 

 

                                            ДВА ДОКЛАДА ОБ ЯКУТСКОЙ ОБЛАСТИ

    Якутской области повезло насчет докладов: в течение одной недели в Географическом обществе сделано два сообщения: г. Пекарского о «расселении якутов» и г. Островских «Новые данные по Якутской области». Если доклад г. Пекарского и страдает тенденциозностью и некоторой необоснованностью, то во всяком случае о нем можно серьезно спорить. Тенденциозность сказывается в самой мысли расселения, т.-е. удаления с искони насиженных мест, с богатых пастбищ, из районов с более мягкими климатическими и почвенными условиями на север, к вечным льдам, на промыслы, полные риска, но бедные добычей, на вечную мерзлоту с жалкой растительностью. Конечно, расселение выгодно с точки зрения современной политики: освободившиеся угодья можно пустить под колонизацию, о которой так усердно хлопочет окраинная администрация. Якуты такие энергичные, богатые инициативой и самодеятельностью и вдруг сидят по своим долинам, водят скот, да бабятся! Надо не дать погибнуть этим ценным качествам инородца, необходимо использовать их путем приложения в борьбе с холодом, льдами, полуголодной жизнью. А раз это энергичное племя само почему-то не стремится на север Якутии, хотя там природных богатств непочатый угол, то надо придти на помощь, как это делается по отношению других инородцев Сибири — заставить расселиться, а там, vоlеns-nоlеns, примутся за эксплуатацию «дремлющих» богатств. Конечно, значительный процент погибнет в борьбе за существование, но без жертв ни одно великое дело не свершалось. За то уж, кто выйдет победителем, тот станет прочной ногой в ледяной пустыне.

    Сообщение г. Островских положительно опереточное. Сводится оно к следующему: до 1907 г. г. Якутск представлял собой сплошную «мерзость запустения»: грязные улицы, скудное керосиновое освещение, армия нищих, державшая обывателя в осадном положении, бродяжничество ссыльных, развитая полиандрия, жалкие домишки, дикари — гласные городской думы. С 1907 г., когда Якутская область «получает нового администратора в лице И. И. Крафта, человека энергичного» (присутствующий на докладе г. Крафт скромно опускает глаза), картина сразу резко меняется. Правда, грязные улицы таковыми и остаются, но зато скудное керосиновое освещение проектируют заменить электричеством, для нищих устроена богадельня («и теперь в Якутске нет ни одного нищего!» — патетически заявил докладчик), бродяжничество уничтожено прикреплением ссыльных к земле, дикари-гласные понемногу цивилизовались; разбит парк («виноват — сквер» — поправляется докладчик) имени И. И. Крафта, строится музей-библиотека, казначейство, реальное училище, проектируется железная дорога. Словом, с 1907 г., заканчивает докладчик, «для г. Якутска и вообще для Якутской области настала новая эра, эра возрождения и приобщения к общеевропейской культуре». Для иллюстрации своего доклада г. Островских послал в публику десятка два фотографических снимков, на которых довольно часто фигурирует якутский губернатор Крафт в шубе на распашку, в шубе запахнутой, в губернаторском сюртуке и т. д.

    Курьезнее всего то, что г. Островских, как доказал один из оппонентов, бывший секретарь иркутского статистического комитета, пользовался данными 1906 г., разработанными им оппонентом, а потому «эра возрождения» началась до приезда г. Крафта; самое же главное, эти данные довольно устарели, и богадельня, напр., на которой докладчик так долго остановился, на половину сгорела. Откуда г. Островских получил сведения о полиандрии — оппонент не знает, но и докладчик с губернатором не удовлетворили его любопытство.

    Оппонент-инженер, а также и другие указывали на полную необоснованность проектируемых докладчиком подъездных путей. На первый же вопрос, какими грузами может быть обеспечена будущая якутская дорога, докладчик ответил: «некоторыми», что, конечно, вызвало улыбки. И. И. Крафт пытался дать более определенное указание насчет «некоторых» и «дремлющих» богатств, которыми может быть обеспечена дорога, но дальше мяса не пошел. Поэтому большинство оппонентов пришло к заключению, что прежде чем говорить, а тем более настаивать на скорейшем проведении железной дороги, необходимо иметь определенные сведения о тех надземных и подземных ценностях Якутской области, которые могли бы обеспечить груз будущей дороге. В настоящее же время Якутская область во всех отношениях представляет собой terram incognitam. Якутский губернатор Крафт возражает тем, что сведения есть, и он может их сообщить в любой момент. На это один из оппонентов замечает, что не губернаторские отчеты и не «Областные Ведомости», сведения которых нуждаются в большой и большой проверке, могут дать полную картину современного экономического положения Якутской области, а свободная местная печать. «К сожалению, последняя плохо прививается в Якутске и именно с 1907 года» — заканчивает оппонент. На последнее заявление г. Островских ничего другого не нашел сказать, как только: «желающие могут издавать»... Издавали, г. Островских, на последние гроши, работали, не покладая рук, да с момента наступления «эры возрождения» вынуждены были прекратить газету.

    В общем впечатление от доклада г. Островских получилось такое, что, во-первых, он сам точно не бывал в Якутске, а докладывал по чьим-то чужим материалам (может быть, по губернаторским отчетам?), а во-вторых, нужно было, в силу каких-то мотивов, подчеркнуть «культурно-просветительную» деятельность И. И. Крафта, получившую на страницах сибирской прогрессивной печати далеко нелестную оценку.

    /Сибирскіе Вопросы. №№ 42-43. С.-Петербургъ. 1910. С. 65-67./

 

 

 

                                               АЛЕКСЕЙ ЕЛИСЕЕВИЧ КУЛАКОВСКИЙ

                               1. Кулаковский — основоположник и классик якутской поэзии

    В 1900 г. Кулаковский написал песню «Заклинание духа — хозяина леса» (Байанай алгыһа). Это было первое в истории якутов поэтическое произведение, написанное на якутском языке. И нет никакого сомнения, что оно откроет собою первую страницу антологии якутской поэзии...

    Классическим произведением Кулаковского является поэма «Сновидение шамана», написанная в 1910 году, при изучении которой необходимо иметь в виду ту политическую обстановку, при которой она создавалась:

    а) Подавление царизмом революционного движения в России и в ее колониях после поражения революции 1905 года. Реакция и усиление колониального гнета.

    б) Угрозу распространения переселенческой политики Столыпина в Якутии.

    в) Подготовку и угрозу первой мировой империалистической войны.

    Все эти обстоятельства, угрожавшие судьбам якутского народа, взволновали Кулаковского и побудили к созданию поэмы «Сновидение шамана».

    Содержание поэмы: всевидящий и всеведающий шаман проводит философский анализ и политический обзор историческим событиям, происходящим на всем земном шаре,

    1. В прошлые времена великие народы уничтожали малые. Те .же малые народы, которые жили на отдаленных окраинах, сохранялись лишь для того, чтобы из них высасывали все соки.

    2. Готовится война между империалистическими государствами:

                                                          «Великие нации

                                                         С великими повздорить

                                                         Вздумали.

                                                         Знаменитые государства

                                                         Со знаменитыми бороться

                                                         Решили».

    3. Война

                                                          «Многих, многих царей

                                                         Войска всполошились».

    Герой поэмы — шаман делает предположение о вероятном влиянии войны на Якутию:

                                                         «Неужели,

                                                         Великих наций

                                                         Борьбы — состязания волна,

                                                         К невзгодам, к несчастью прибитых

                                                         Бедных якутов

                                                         Счастье незавидное

                                                         Сотрет, сметет...»

    Последствия войны шаман видит в переселении народов. Эти переселенцы сделают:

                                                          «Наших наилучших — рабами нечистот,

                                                         Самых смелых — рабами на побегушках,

                                                         Самых молодых — рабами тяжелого труда».

    Поэт разоблачает волчий закон капитализма, пагубно отразившийся на взаимоотношениях между народами:

                                                          «Если великая и малая нации

                                                         В соприкосновении живут —

                                                         Малая несчастная,

                                                         Как потухающее пламя,

                                                         Исчезает, по обыкновению...

                                                         Так с тысячами народов

                                                         Дыхание остыло, вымерло,— говорят;

                                                         Неужели только мы,

                                                         Лесом отделенные от них,

                                                         Островком останемся в живых? —

                                                         Едва ли...»

    Герой поэмы говорит, что на Якутию смотрят Япония, Китай и Америка, но передаться им нельзя. И шаман советует своим единоплеменникам воспринять русское «волшебство», т. е. русскую культуру, и слиться с русскими. В этом он видит единственный выход для якутского народа.

    Через два года после создания поэмы «Сновидение шамана» поэт эту же мысль в прозаической форме сформулировал в своем письме «К якутской интеллигенции» (1912) [* Подлинник письма на русском языке хранится в партийном архиве Якутского Обкома ВКП(б): Өксөкүлээх Өлөксөй (Кулаковский Алексей) «К якутской интеллигенции» (1912 г. май); 23 листа, исписанные с обеих сторон. (В дальнейшем, при ссылках, будем называть просто «Письмо»).].

    «Вы, гг., может быть, подумаете, — писал Кулаковский в названном письме,— что я одержим какой-нибудь манией или мнительностью, высказывая мысль о возможности и даже неизбежности вымирания якутов.

    Неужели незаметны те роковые тучи, которые так зловеще собрались над нашим мутным небосклоном?..

    Всякому известна аксиома, что дикий народ, приходя в соприкосновение с более культурным, вымирает в течение более или менее продолжительного периода времени. Какая масса к тому исторических примеров!

    Даже такие большие нации, как индейцы, негры и другие, вымирали и вымирают...» [* Письмо, стр. 1.].

    В этих словах Кулаковский разоблачает волчий закон, установленный империалистическими хищниками во взаимоотношениях между народами, его результаты и опасность для народов.

    Далее Кулаковский пишет:

    «...Что же мы должны делать? Сидеть на судне жизни, не имеющей ни руля, ни ветрил, и нестись по волнам житейского моря туда, куда нас выбросит и разобьет волна слепого случая или же что-нибудь предпринять, бороться?..

    Неужели мы, вольные и здоровые, будем ждать житейскую бурю спокойно для того, чтобы быть стертыми с лица земли первым ее порывом!

    Нет и нет!!! Слишком горько, слишком обидно отказаться от права жить в ту эпоху человеческого существования, когда человек выступает полновластным хозяином природы и когда он начинает жить осмысленной, духовной и полной наслаждениями жизнью под сенью лучезарной поэзии, прекрасной эстетики и под защитой всесильной науки и логики!..

    Даже утопающий и тот уже хватается за соломинку. Но что же нам делать, что предпринять?

    Передаться Америке, Японии, Китаю? Нет — эти номера не проходят. Те нас быстро задавят в борьбе за существование, а белоглазый, большеносый нучча [* Русский — Г. Б.] не говоря уже о дарований православной веры, гораздо ближе нам, милее и родственнее их...

    Перейти, что ли, согласно поэзии Пекарского, на север? Нет, — и этот номер плох: на севере нет земель, на которых мы могли бы существовать, — мы там погибнем очень скоро и перейдем туда не по своей воле.

    Единственным рациональным средством является наша культивизация и слияние с русскими, — благо, что помесь с последними дает хорошие плоды. Культивизация была бы необходима и помимо указанных выше грозных призраков...» [* Письмо, стр. 13.].

    Культивизация якутского народа и слияние его с русскими — вот как разрешил в 1910-1912 годах Кулаковский великий вопрос о судьбах дореволюционного якутского народа, вопрос об угрозе вымирания якутов при царизме и о спасении от этой угрозы...

                                         3. Философские и общественно-политические

                                                          взгляды Кулаковского

    Кулаковский был философом, своеобразным мыслителем. Почти все основные его литературные произведения и научные труды проникнуты определенным философским духом.

    В своем философском развитии Кулаковский прошел два периода: дореволюционный и послереволюционный.

                                                                    Первый период

    ...В общественно политических взглядах Кулаковского большое Место занимает переселенческий вопрос.

    Закон 27 апреля 1896 года признал необходимым заселять Якутский и Вилюйский округа Якутской области выходцами из центральной России. С этого времени началось так называемое юридическое переселение в Якутскую область.

    После революции 1905 года, в период царской реакции, переселенческий вопрос стал одним из важных моментов аграрной политики черносотенца Столыпина. Активными проводниками переселенческой политики последнего должны были быть царские наместники на окраинах.

    29 января 1907 года якутский губернатор Крафт в Петербурге подал министру внутренних дел записку о ближайших задачах переселения в Якутскую область. В записке губернатора сказано было, что первые вестники переселенческого движения обыкновенно застигают местную администрацию врасплох, что во избежание подобного явления нужно заблаговременно произвести на месте выяснение вопроса о переселенческой емкости Якутской области [* К вопросу о переселении в Якутскую область, газ «Якутская жизнь» 1908, №№ 23-24.].

    Заявление губернатора было принято во внимание. По распоряжению главноуправляющего земледелием и землеустройством князя Василькова, в 1907 году в Якутию был командирован вице инспектор корпуса лесничих И. О. Маркграф [* Там же и журн. Сибирские вопросы, 1910, №№ 28-29.]. Последний представил докладную в Петербург, что в Якутскою область, можно якобы поселить около 2 миллионов человек.

    Докладная Маркграфа обсуждалась на специальном совещании, куда был приглашен Э. К. Пекарский, как знаток Якутии. На этом совещании господа договорились, что в Якутскую область, по плану Маркграфа, можно заселить около 2 млн человек, для чего стоит лишь переселить всех якутов из южных районов Якутии на север, в тундровую полосу. Этот план был одобрен Пекарским, который в качестве знатока якутов сказал, что так будет целесообразнее, т. к. якуты привыкли к холоду, к суровым условиям природы и могут жить в тундровой полосе.

    Эта была гнусная, чудовищная, реакционная политика. Против такой убийственной для якутского народа политики Столыпина в 1910, 1912 годах — и выступил Алексей Елисеевич Кулаковский [* См. «Сновидение шамана» (1910), «Письмо».].

    «Правительство, — писал Кулаковский про переселенческую политику Столыпина в Якутии, — обратило свое внимание и на далекую Якутскую область, про которую оно имеет совершенно превратное представление и про величину которой ходят баснословны слухи. Положим, иметь ему правильное представление довольно трудно, потому оно и посылало специально Маркграфа, сделавшего доклад, что наша область может вместить 2 млн переселенцев» [* Письмо, стр. 3-4.].

    В понимании и раскрытии целей переселенческой политики царизма Кулаковский вплотную подошел к истине:

    «Правительство весьма радостно ухватилось за доклад Маркграфа, и теперь идут приготовления о заселении Якутской области Правительство, заселяя Сибирь, в частности нашу область, мнит что убивает одним выстрелом сразу трех зайцев:

    1) Избавляет от того избытка населения, которого ему девать некуда (что весьма важно при том жгучем обостренном положении земельного вопроса, какое там ныне господствует); 2) заселяет и культивирует дикий пустынный край с целью извлечения пользы для государства эксплуатацией его природных богатств; и 3) колонизирует свои окраины в видах охраны их от алчных и страшных соседей, — вроде Америки, Японии, Китая» [* А. Е. Кулаковский — «Письмо».].

    Как видно, Кулаковский, связывая переселение с попыткой царского правительства разрешить, во всяком случае смягчить, обострение земельного вопроса в России, стихийно приближается к ленинскому пониманию задач переселенческой политики Столыпина. Раскрывая задачи переселенческой политики Столыпина, в 1913 году Ленин писал:

    «Известно, что после 1905 года правительство, в связи со своей «новой» аграрной политикой в Европейской России, приложило особые усилия к развитию крестьянских переселений в Сибирь. Помещики усматривали в этих переселениях, так сказать, приоткрытие клапана и «притупление» аграрных противоречий в центре России» [* Ленин, соч. т. XVI, стр. 373.].

    «Что касается переселений, то революция 1905 года, показавшая помещикам политическое пробуждение крестьянства, заставила их немножечко «приоткрыть» клапан и... постараться «разрядить» атмосферу в России, постараться сбыть побольше беспокойных крестьян в Сибирь» [* Ленин, там же, стр. 451.].

    «Новая» аграрная политика, разоряя одну полосу России за другой, крестьян одного района за крестьянами другого, выясняет постепенно перед всеми крестьянами, что не в этом лежит действительное спасение» [* Ленин, там же, стр. 388.].

    В интересах осуществления своей переселенческой политики, в августе 1910 года премьер-министр Столыпин в сопровождении главноуправляющего земледелием и землеустройством ездил в Сибирь.

    Выступая в поэме «Сновидение шамана» и в письме «К якутской интеллигенции» против переселенческой политики Столыпина в Якутии, Кулаковский подчеркивал, что на Севере, куда хотели царские палачи переселить якутский народ, нет земель для существования якутов, что якуты там погибнут» [* А. Е. Кулаковский, — Письмо, стр. 13.]. Именно поэтому Кулаковский обрушился на Пекарского за его выступление.

                                    «Вот, сей-то господин попал случайно раз

                                   В среду мужей ученых,

                                   Не испытавших севера, ни игр суровых,

                                   Ни моря льдистого проказ,

                                       Чтоб показать умишка глубину,

                                       Чтоб доказать патриотизма вышину,

                                       Сказал герой такое слово,

                                       Слыхать не приходилось мне какого:

                                   — Якут-пигмей привычен к холоду морей,

                                   Ему приятен край, где царствует борей.

                                   Зачем их нам не гнать в страну,

                                   Какая им по сердцу и нутру.

                                       А прежние пашни их и избы,

                                       То, чем лежать им, гнить без пользы,

                                       Да достаются детям нашим, как надел,

                                       Чтоб уходя народ вздыхать об них не смел...

                                   И труженик смешон мне кропотливый сей:

                                   Плоды трудов своих кровавых (1)

                                   Над чем кряхтел от юности своей,

                                   Продать решил за миг один похвал неправых.

                                       Частенько хоть тайком порой-ночной,

                                       Скорбеть он будет думой и душой.

                                       ...................................................................

                                       Заслужил же он лишь обиженных укор.

                                   Не думайте же, однако, друзья мои,

                                   Что я настроен

                                   Хорошо, что потому и пою, нет — это смех сквозь

                                   слезы, это — «пир во время чумы» (2).

    (1) Речь идет о труде Э. К. Пекарского «Словарь якутского языка» — Г. Б.

    (2)  А. Е. Кулаковский — Письмо, стр. 6.

    «Неправые» и «чума» — вот как Кулаковский назвал палачей царизма, Столыпина и его переселенческую политику.

    Переселение якутов, которое пытались проводить черносотенцы периода столыпинской реакции, в своем осуществлении, с точки зрения исторического развития, было бы сплошной реакцией, т. к. переход от оседлой жизни, земледельческой и скотоводческой культуры южных районов Якутии, к кочевой жизни и охоте на севере есть шаг назад, возврат от высшего к низшему. И эта реакция, если бы она восторжествовала, означала бы вытеснение якутов в бесплодные пустыни крайнего севера и действительно привела бы их к гибели и вымиранию.

    «...остается, — пишет товарищ Сталин, характеризуя результаты переселенческой политики царизма, — около 10 миллионов киргиз, башкир, чеченцев, осетин, ингушей, земли которых служили до последнего времени объектом колонизации со стороны русских переселенцев, успевших уже перехватить у них лучшие пахотные участки и систематически вытесняющих их в бесплодные пустыни. Политика царизма, политика помещиков и буржуазии состояла в том, чтобы насадить в этих районах побольше кулацких элементов из русских крестьян и казаков, превратив этих последних в надежную опору великодержавных стремлений. Результаты этой политики — постепенное вымирание вытесняемых в дебри туземцев (киргизы, башкиры)» [* И. Сталин — Марксизм и национально-колониальный вопрос, стр. 70-71.].

    Осуществление переселенческой политики Столыпина в Якутии, ввиду отсутствия в то время на берегах Ледовитого океана условий для человеческой жизни, имело бы еще более реакционные, еще более катастрофические для якутского народа последствия.

    Кулаковский пытался заглянуть в причины колониальных захватов, переселения вообще.

    «Человек размножался сначала в странах с умеренными и жарким климатом, а потом уже потек в холодные полярные страны.

    Первая ужасная лава человеческой эмиграции потекла в Африку, Австралию, острова... Вторые волны хлынули, по изображению компаса, в Америку... Наконец, переселение пошло и в нашу Сибирь...

    Все те старшие народы, которые слишком размножились на своих первоначальных родинах, находили выход из критического положения только в эмиграции. Пока была наличность земель для населения — дело ладилось. Но теперь, когда не стало нигде этих земель, то вопрос существования человечества становится ребром: или найти дешевый (химический) способ питания или прекратить свое размножение, или умирать с голоду...» [* А. Е. Кулаковский. — Письмо, стр. 10.].

    Из этого видно, что Кулаковский причины колониальных захватов и переселений находит в чрезмерном размножении людей. А причину этого чрезмерного размножения людей в свою очередь, как уже сказано выше, он видит в развитии науки и техники, давших человеку возможность покорить природу, выжимать ее блага.

    Мысль о «переразмножении» людей, о «перенаселении» земного шара и о связанной со всем этим земельной «тесноте», высказанная Кулаковским в его поэме «Сновидение шамана» и в его письме «К якутской интеллигенции», как объяснение не непосредственных, а конечных причин колониальных захватов буржуазных государств вообще, переселенческой политики царизма в особенности, есть от начала до конца ошибка, скорее — чужеродное тело в философских взглядах Кулаковского на явления человеческого общества. Она возникла у Кулаковского в результате вполне понятного в условиях дореволюционной Якутии непонимания им законов развития буржуазного общества [* О причинах колониальных захватов, эмиграции и переселений см. труды классиков марксизма ленинизма — Г. Б.], действительного положения землепользования в России в особенности. При объяснении причин переселения в Якутию Кулаковский не проповедовал бы мысль о переразмножении и перенаселении Центральной России, «если бы он, например, знал что:

    «Земельная теснота в центральной России не исключение, а правило. И тесно крестьянам именно потому, что слишком уже вольготно, слишком уже просторно расположились, господа помещики. «Крестьянская теснота», — это значит захват помещиками массы земель.

    «Крестьянское малоземелье», — это значит помещичье многоземелье.

    «Вот Вам, господа, простые и ясные цифры. Крестьянской надельной земли 138½ миллионов десятин. Частновладельческой — 102 миллиона десятин. Сколько из этой последней принадлежит крупным владельцам?

    Семьдесят девять с половиной миллионов десятин земли принадлежит владельцам, имеющим свыше 50 десятин каждый.

    И каждому числу лиц принадлежит эта громадная масса земли? Меньше чем 135 тысячам (точная цифра — 133.898 владельцев).

    Подумайте хорошенько над этими цифрами: 135 тысяч человек из сотни с лишним миллионов жителей Европейской России владеют почти восьмидесятью миллионами десятин земли!!

    А рядом с этим 12¼ (двенадцать с четвертью!) миллионов крестьянских надельных дворов владеют 138½ миллионами десятин.

    На одного крупного владельца, на одного (будем говорить для простоты) помещика приходится 594 десятины.

    На один крестьянский двор приходится 11,1/3 десятин.

    Вот что г. Святополк-Мирский и его единомышленники называют «исключительными случаями действительной земельной тесноты». Как же не быть всеобщей крестьянской «тесноте», когда горстка богачей в 135 тысяч человек имеет по 600 десятин, а миллионы крестьянства по 11 десятин на хозяйство? Как же не быть крестьянскому «малоземелью» при таком громадном и чрезмерном помещичьем многоземелье?» [* Ленин, соч. т. XI, стр. 102.].

    Против реакционной переселенческой политики Столыпина вы ступили русский рабочий класс, трудящееся русское крестьянство и все угнетенные царизмом, народы нашей страны, руководимые партией Ленина — Сталина, и политика эта провалилась.

    Таким образом Кулаковский со своей поэмой «Сновидение шамана» и письмом «К якутской интеллигенции» выступает одним из борцов против реакционной переселенческой политики Столыпина.

    /Г. П. Башарин.  Три якутских реалиста-просветителя. Якутск. 1944. С. 8, 14-16, 25, 29-34./

 

    Алексей Елисеевич Кулаковский (Өлөксөй Өксөкүлээх) – род. 4 (16) марта 1877 г. в 4-м Жохсогонском наслеге Батурусского улуса Якутской области Российской империи, в якутской крестьянской семье. В 1897 г. окончил реальное училище в Якутске. В декабре 1925 г. выехал делегатом от Якутской АССР на I тюркологический съезд в Баку, в пути заболел и умер в Москве 6 июня 1926 года и похоронен на Даниловском кладбище. Указом Президента Республики Саха (Якутия) М. Е. Николаева от 3 марта 1992 года учреждена Государственная премия имени А. Е. Кулаковского за выдающуюся подвижническую общественную деятельность по возрождению духовной культуры народов Якутии. В 2002 году на площади Дружбы народов в Якутске Кулаковскому установлен памятник. Имя А. Е. Кулаковского присвоено: Жохсогонской общеобразовательной школе Таттинского улуса, Центру культуры в Якутске, улицам в городах Якутске и Вилюйске.

    Сьмяяна Клыш,

    Койданава

 

 

    Георгий Прокопьевич Башарин род. 21 марта 1912 г. в Сыланском наслеге Ботурусского улуса Якутской области Российской империи. После окончания Московского государственного педагогического института им. К. Либкнехта (1938) работал в Якутском государственном пединституте (1938-1940), затем в Институте языка и культуры при СНК (1941-1943). В 1952 году был обвинён в «буржуазном национализме» и в течение нескольких лет подвергался гонениям. В условиях хрущёвской либерализации добился возвращения в исследовательский коллектив и в 1956 году вторично защитил, минуя кандидатскую, докторскую диссертацию. В 1964-1966 гг. — декан историко-филологического факультета ЯГУ. В 1966-1992 гг. — председатель комиссии по присуждению республиканской премии имени П. А. Ойунского в области литературы и искусства. Первый лауреат Государственной премии имени А. Е. Кулаковского Республики Саха (Якутия) (1992). Умер 18 апреля 1992 года.

    Нясьмяяна Клыш,

    Койданава

 

 

    Николай Коняев

                                                      АЛЕКСЕЙ КУЛАКОВСКИЙ

                                                                    Глава шестая

                                            СНОВИДЕНИЯ НА ЛЕНСКИХ БЕРЕГАХ

    ...Мы уже говорили, что эти вершинные в своем творчестве годы (речь идет о 1910—1912 годах) Алексей Елисеевич Кулаковский большей частью живет в Качикахцах у Семена Петровича Барашкова.

    Время от времени он уезжает на короткое время, порой отсутствует по нескольку месяцев, но снова и снова возвращается назад...

    Как свидетельствует надпись на фотографии семьи Барашковых, датированная 5 декабря 1911 года, отношения Семена Петровича Барашкова с товарищем но реальному училищу были достаточно теплыми...

    Большинство исследователей сходятся в мысли, что письмо «Якутской интеллигенции» написано Кулаковским в мае 1912 года в Качикатцах [* В письме «Якутской интеллигенции» впервые появляется псевдоним А. Е. Кулаковского — Ексекюлях Елексей.] и фактически является «текстом несостоявшегося выступления» автора на юбилейном (празднование 300-летия династии Романовых) съезде инородцев Якутской области.

    Этому утверждению противоречит, во-первых, чрезвычайно большой для выступления объем письма, а во-вторых, рассылка его (сохранилось несколько копий письма, сделанных рукой А. Е. Кулаковского) задолго до съезда.

    Поэтому нам кажется, что если и предназначалось письмо «Якутской интеллигенции» для оглашения, то, конечно, не на юбилейном, посвященном празднованию 300-летия династии Романовых съезде, а на учредительном собрании якутских культуртрегеров, о котором хлопотал той весной А. Е. Кулаковский. И огласить должны были это письмо не в качестве выступления, а как некий манифест нового общества. И именно как проект манифеста и рассылалось письмо предполагаемым участникам съезда...

    Еще в 1908 году жителей Якутии взбудоражили слухи о проекте специальной комиссии во главе с вице-инспектором корпуса лесничих И. О. Маркграфом по изучению земельных ресурсов Якутии. В записке шла речь о переселении в Якутию двух миллионов крестьян из Центральной России.

    На фоне столыпинской политики переселения крестьян в районы Сибири слухи эти казались правдоподобными, хотя и непонятно было, где возьмут и где будут расселять такое количество крестьян.

    И вот в старых номерах (42-43) за 1910 год журнала «Сибирские вопросы» А. Е. Кулаковский прочитал информацию о докладе «О рассечении якутов по Якутской области», сделанном Э. К. Пекарским на заседании Географического общества.

    Как явствовало из этой информации, Э. К. Пекарский развил в своем выступлении мысль о принудительном переселении якутов на север. Это позволяло освободить удобные для земледелия территории для русских переселенцев и было «выгодным с точки зрения современной политики».

    Об отношениях с Э. К. Пекарским самого Кулаковского известно только из письма, написанного последним 18 ноября 1912 года. Безусловно, они были знакомы, но при этом, судя по письму Кулаковского, Эдуард Карлович не выделял его из общей массы якутов и дружеских отношений между ними не было.

    Но, с другой стороны, как мы уже говорили, гражданская жена Э. К. Пекарского Христина Никифоровна Слепцова была родственницей и дружила с первой женой Кулаковского Анастасией Егоровной. Благодаря Христине Никифоровне Кулаковский, вопреки реалиям, привык относиться к Пекарскому как к близкому, почти родному человеку. Возможно, этот диссонанс в отношениях и обусловил резкость его выпада против Э. К. Пекарского в письме «Якутской интеллигенции»...

    Кулаковский спрашивал с него и за предложение переселить якутов из обжитых мест к Северному Ледовитому океану, и за брошенную — она умерла в больнице! — Христину Никифоровну.

    [В добавок, Кулаковского злило, что Пекарский пользуется, для удовлетворения своих низменных потребностей, его родственницей, а денег ему за это не отстегивает. Так обида и страсть к деньгам вылилась в данный стишок, который, в принципе, соответствует действительности... – А. Б.]

 

 

    «Поставить бы истого якута-патриота в Питере среди правящих сфер, разбирающих по косточкам якутские земли, сделав по волшебству его понимающим все слышанное! Чтобы он стал чувствовать и что стал говорить?! Теперь ему хотя говорят и долбят, что земли, на которых жили до сих пор якуты, принадлежат казне, но он не в состоянии ни верить, ни воображать, ни переварить в мозгу это...

    Да, там ходят про нас разные толки, теории и проекты. Например, один субъект, слывущий знатоком Якутской области, ее аборигенов и языка последних и кичащийся этим, высказал в качестве авторитета мысль, сумасбродную для нас, но целесообразную для слушателей его, — мысль, что якутский народ следует переселить на север к морю, а их родину заполнить переселенцами из России. Может быть, Вам проект этого господина покажется странным, но он господам нучаларам [* Русским.] показался тогда идеальным. Что же, они правы со своей точки зрения: земля переселенцам необходима; поселить их около моря — они не выдержат климата; а если переселить туда якутов, то последние, как акклиматизировавшиеся, не станут явно вымирать; тогда за чем же дело стало — гнать якутишек на север, да и все тут!..

    Может быть, интересуетесь личностью того оратора, который так хорошо знает всю нашу подноготную и который сказал упомянутое слово на съезде ученых (“Сибирские вопросы”).

    Как назло, позабыл я его фамилию, но, когда опишу, узнаете живо.

    Гостил он у нас долго: приехал молоденьким, вертлявеньким, поджареньким, а уехал стареньким, ехидненьким. Сотрапезничал он с нами десятки лет, похваливая наши “тар", “уерэ” и “бутугас”. Хвалил он и любил и нашу девицу-красавицу (ныне покойницу), с которой он коротал долгие зимние вечера под музыку северной вьюги... Будучи молод и полон жизненных потребностей, он увлекался дикаркой и сильно обескураживался, когда она не понимала его мыслей и... желаний, а он — ее. Во-первых, поэтому, во-вторых, от нечего делать, он стал записывать лепет своей подруги и учить ее своему языку. Но, так как сам всецело подпал под ее обаятельную власть, то не смог ее научить своему языку, наоборот, сам научился от нее разговорному и любовному языку якутов, который сделал своим коньком и на котором сначала поехал в Питер, а теперь едет вверх — по пути славы и великих почестей.

                                                Вот сей-то господин попал случайно раз

                                                В среду мужей ученых,

                                                Не испытавших севера ни игр суровых,

                                                Ни Моря Льдистого проказ.

                                                Чтоб покатать умишка глубину,

                                                Чтоб доказать патриотизма вышину.

                                                Сказал герой такое слово,

                                                Слыхать не приходилось мне какого:

                                                “Якут-пигмей привычен к холоду морей,

                                                Ему приятен край, где царствует Борей.

                                                Зачем их нам не гнать в страну,

                                                Какая им по сердцу и нутру!

                                                А прежни пашни их и избы.

                                                То, чем лежать им, гнить без пользы,

                                                Да достаются детям нашим, как надел,

                                                Чтоб уходя народ вздыхать об них не смел»...

                                                                      * * *

                                                И труженик смешон мне кропотливый сей:

                                                Плоды трудов* своих кровавых,

                                                Над чем кряхтел от юности своей,

                                                Продать решил за миг один похвал неправых!

                                                Частенько, хоть тайком порой ночной,

                                                Скорбеть он будет думой и душой,

                                                Но труд его погибнет так бесславно.

                                                Ничей не радуя и взор;

                                                А Эсперанто, Воляпюк, Липтэй вздохнут злорадно,

                                                Заслужит же он лишь обиженных укор...

                                            * Э. К. Пекарский составил якутско-русский словарь.

    Не думайте ж, однако, друзья мои, что я настроен хорошо, что потому и пою. — нет, это — смех сквозь слезы, это — “пир во время чумы”».

    Забегая вперед скажем, что Кулаковский попал тут впросак, как это зачастую случается с людьми, лишенными возможности постоянно следить за периодикой. Он не знал, что уже в следующем номере «Сибирских вопросов» (№ 44 за 1910 год) Э. К. Пекарский выступил с опровержением анонимной информации, назвав приписываемую ему мысль «чудовищной», и объяснил, что он на самом деле говорил об «историческом ходе естественного расселения якутов по области под влиянием разных экономических факторов».

    Но тут мы забегаем вперед...

    Старый номер «Сибирских вопросов» с информацией о докладе Э. К. Пекарскою буквально воспламенил Кулаковкого.

    Всё сошлось...

    [С. 109, 116-119.]

                                                               Глава седьмая

                                              НЕПЕРЕВОДИМЫЕ СЛОВА СУДЬБЫ

    «Простите, если выскажу свое мнение относительно одной частности в Вашем груде, — писал Кулаковский в письме составителю словаря якутского языка Э. К. Пекарскому. — Существует, как знаете, целый класс слов, обогащающих описательный оборот речи, хотя какое-нибудь одно из этих слов ужасно метко выражает собой не одно, а целый ряд понятий, хотя оно вполне доступно пониманию слушателя, но тем не менее оно не заслужило точной гражданственности, ибо выдумывается каждым говорящим во время речи заново. В русском, английском, французском, немецком, тунгусском языках таких слов нет (относительно других языков не знаю). Говорящий может сказать такое слово, которое раньше никто из якутов не слыхивал, но, тем не менее, оно в состоянии вызвать взрыв хохота у слушателей, следовательно, оно хорошо понимается якутами. Подобные слова не переводимы: раз я попробовал перевести одно такое слово (“боодонгнообут”) и перевод состоял у меня из целой страницы полулиста. Количество таких слов должно быть невероятно много, так как из одного корня можно выдумывать нескончаемый ряд слов со своими, каждому слову присущими значениями и оттенками»...

    Не возьмемся рассуждать, насколько справедливо сделанное А. Е. Кулаковским замечание, неизвестно, учел ли его Э. К. Пекарский в работе над последующими выпусками словаря...

    Однако перечитываешь столетие спустя эти слова основоположника якутской литературы и возникает ощущение, что сказаны они не только о тех непереводимых словах, которые надо или не надо включать в словарь, но и о знаках судьбы самого Кулаковского, которые исследователи его жизни стараются порой не замечать, но без которых трудно понять многие его поступки...

    Записывая сказки, пословицы и предания, сочиняя стихотворения и поэмы, он относился к своим занятиям как к служению, к которому он призван, которым ему нельзя не заниматься, как шаману нельзя не шаманить, но которое может и не предполагать материального вознаграждения.

    Первые вилюйские месяцы стали для Кулаковского переломными в осмыслении и оценке собственных научных и художественных работ, в отношении к собственному творчеству.

    Толчок к этому дала попавшаяся на глаза заметка в позапрошлогодних «Сибирских вопросах», в которой говорилось, что «2 марта за № 5942 Министерство народного образования внесло в Государственную думу проект об отпущении Э. К. Пекарскому десяти тысяч рублей на издание “Словаря якутского языка”» [* Сибирские вопросы. 1910. № 14-15.].

    Об отношении Кулаковского к Пекарскому мы уже говорили, разбирая письмо «Якутской интеллигенции»... Нет сомнений, что якутский язык Алексей Елисеевич знал гораздо лучше Эдуарда Карловича, но это не он, а Пекарский, родившийся в семье обедневших польских дворян из Минской губернии, сумел превратить свои занятия якутским языком в весьма прибыльный для себя промысел [* Э. К. Пекарский с 1903 года получал за составление якутского словаря зарплату в Якутском статистическом управлении.].

    Теперь, когда стало известно о десяти тысячах рублях, выделенных Э. К. Пекарскому, письмо Кулаковского буквально бурлит от плохо сдерживаемых страстей.

    Начинается письмо почти эпическим зачином:

    «Много волы утекло с тех пор, как покинули Вы нас, и много перемен произошло у нас!.. Никого из прежних стариков „политических” не осталось в области. Взамен их наслали какое-то безграмотное барахло; хоть и жаль нам прежних стариков, этих передовых борцов за справедливость, но делать нечего.

    Ссыльно-переселенцы почти все вымерли. Духоборы ушли, скопцы держатся, появляются уже переселенцы.

    Якуты численно растут, но органически вымирают. Эпидемий и “болезней культуры” стало больше. Алкоголизм усиливается.

    Коневодство падает, рогатый скот мельчает, хлебопашество развивается, огородничество не прививается.

    Умственный рост почти не заметен, кроме увеличения числа учащихся.

    Весьма многое сделал в отношении поднятия культуры края последний из губернаторов, некий Крафт — человек замечательно энергичный и работоспособный, к тому же и умный. Конечно, как всякий смертный, он допускает ошибки и одним из мотивов его фиксированных действий является составление карьеры...

 

 

    Сильно развилось у нас пьянство, ежегодно пьем до 155 000 ведер водки.

    Физически якуты мельчают страшно: они теперь немногим рослее японцев, мышечная сила соответствует росту.

    Якутск с внешней стороны растет: удлиняется и ширится; выстроены каменные: монополька, реальное училище, казначейство. библиотека и музей; выстроены, городская водокачка. пока недействующая, телефонная сеть, лесопильный, кирпичный и пивной заводы, дом трудолюбия, новая больница, которую строил я за 20 000 рублей, клуб приказчиков, телеграфная линия в Охотск и Вилюйск (пока до Нюрбы)...»

    Перечислив вес примечательные события, происшедшие в Якутии после отъезда Пекарского, Кулаковский рассказывает и о себе:

    «За пазухой Егора Васильевича Оросина жил 4 года. Платя калым за его дочь, я задолжал до 1500 рублей. Чтобы уплатить этот долг, я сделался авантюристом и аферистом в тесном смысле этих слов: служил письмоводителем два года, ездил в Оймякон сподряд три года, строил больницу, ездил в Охотск исполнять телеграфные работы (состоял подрядчиком на 90 000 рублей), ездил на прииски, но возвратился, не дожидаясь вакансии, учил у одного богача двоих детей за 600 рублей в год, а теперь состою учителем Вилюйского городского 3-х классного училища, кое-как удалось уплатить долги, но не все (осталось еще 3400 рублей)»...

    Но это тоже только преамбула, далее идет главное, ради чего и пишется письмо...

    «У меня обнаружилась одна черта натуры, которую не умею, т. е. не знаю — отнести ли к достоинствам, или к недостаткам; я увлекаюсь родной поэзией, а следовательно, и формой, в которой она облекается для своего выражения, т. е. якутскими сказками и песнями... — пишет А. Е. Кулаковский. — Будучи малолетком, я целые ночи просиживал “под челюстями” (якутское выражение) сказочника, слушая его сказки, легенды и “остуоруйа”. Это увлечение мое, незаметно для самого, послужило причиной того, что я стал изучать родной язык. Поскольку я стал вникать в прошлое, в быт, а главное, в язык. Делал я маленькие заметки вновь услышанным словам и выражениям. Постепенно у меня накопилось порядочно беспорядочного материала»...

    В письме Кулаковский дает перечень собранных им материалов: песен, пословиц, сказок, а также собственных сочинений и переводов, и просит Пекарского «войти в переговоры» и уладить печатание этих трудов: «Мне нужно, чтобы мои работы напечатались там и чтобы мне были представлены экземпляры. Могу просто продать. Я абсолютно не знаю прав и правил издания сочинений».

    Вправе ли он обременить практически чужого человека такой просьбой. Кулаковского не волнует. И если бы эта просьба исходила от человека более или менее знакомого с литературно-издательской средой, можно было бы говорить о бесцеремонности и даже об определенной наглости просителя. Однако в случае Кулаковского это свидетельствует только о том, что он просто не различает пока, как когда-то не различал фольклорных текстов и собственных произведений, разницы между единым у них с Пекарским общим делом и частными интересами каждого: «Я обращаюсь именно к Вам по той простой причине, что надеюсь встретить в Вас сочувствие моему делу, однородному с тем, на которое Вы посвятили половину своей жизни. Я желаю печатать в виде брошюр собранные мною материалы и свои произведения на якутском языке. Не имею своих средств на печатание. Будучи бедняком (чего не утаю от Вас), я естественно желаю добиться некоторой материальной поддержки изданием своих трудов».

    Вторая просьба, если позабыть о том, что различает и что не различает Алексей Елисеевич, выглядит еще рискованнее...

    «Не примете ли меня к себе, чтобы я работал по изданию словаря под Вашим руководством? — спрашивает Кулаковский. — Если мы сообща кончим издание в два года, то Академия неужели не выдаст целиком назначенные Вам 10 000 рублей? Я думаю, что Ваш словарь надоел ужасно. Скорее бы отвязались. Честь составления словаря все равно не убавится. Могу к Вам явиться летом 1913 года».

    Предложение это выглядит тем более оскорбительным, что соседствуете комплиментами, которыми перед этим буквально осыпал Кулаковский Пекарского: «У нас не было литературы, а Ваш словарь должен послужить краеугольным камнем для ее создания. <...> Прямой и практический смысл словаря понятен каждому. Вы воистину заслуживаете названия “отца якутской литературы”... <...> Без Вас не нашлось бы лица, у которого хватило бы дерзости принять на себя такой колоссальный труд, как Ваш Словарь...»

    Письмо это сохранилось. В левом углу первого листа письма рукой Эдуарда Карловича помечено: «Отвечено 27/ІV. 1913», но самого ответа не сохранилось, и мы так и не знаем, как ответил Пекарский на выпады и на претензии Кулаковского.

    Наверное, ответил с холодной и отчасти презрительной шляхетской учтивостью академического специалиста. Говорить об издании и сотрудничестве, особенно в области раздела десяти тысяч рублей, он скорее всего не стал, но перечисленные материалы прислать разрешил.

    Более того, известно, что приложенный Кулаковским отрывок из «Песни о громе» Пекарский таки использовал в своих публикациях. Использовал бы, должно быть, и другие материалы, если бы Кулаковский прислал их ему...

    Мы приводим столь подробный разбор письма Кулаковского Пекарскому не только потому, что письмо это бесценный источник сведений о биографии Кулаковского, но еще и потому, что письмо очень ярко рисует его в момент совершавшегося в нем в 1912 году перелома...

    Мы уже говорили, что Пекарский не стал приглашать Кулаковского в Санкт-Петербург...

    А к Пекарскому Кулаковский ездил прямо в Петербург.

    Приехав в столицу Российской империи, он оставил Пекарскому записку о встрече: «Уважаемый Эдуард Карлович! Оставьте швейцару записку — в какие часы Вас можно застать дома. Скоро уеду, потому спешу видеться. Остановился я по Невскому просп. “Сан-Рено” 90. Ваш Ал. Елис. Кулаковский».

    Но Пекарский не принял его.

    Во всяком случае, никаких сведений о встрече нет ни у пунктуального Эдуарда Карловича Пекарского, ни у Алексея Елисеевича Кулаковского, так много ожидавшего от этой встречи.

    Скорее всего, составитель русско-якутского словаря не захотел встретиться с первым основоположником якутской литературы.

    Ему это было не нужно...

    [С. 125-126, 138-141, 146148.]

 

 

    Щербакова (Кугаевская) Т. А.

                                           Э. К. ПЕКАРСКИЙ: МИФ И РЕАЛЬНОСТЬ.

    О Почётном академике Российской Академии наук, создателе «Словаря якутского языка» Эдуарде Карловиче Пекарском написано немало. Библиография публикаций о нём и о его трудах насчитывает свыше ста названий. Это очерки, статьи, книги российских ученых М. К. Азадовского, С. Ф. Ольденбурга, В. В. Радлова, С. Е. Малова; якутских учёных Л. Н. Харитонова, И. В. Пухова, К. И. Горохова, П. А. Слепцова, Е. И. Оконешникова; польских ученых В. Котвича, В. Армона, С. Калужинского, А. Кучиньского; белорусского историка В. П. Грицкевича и многих других авторов. В их работах дана оценка выдающихся заслуг Э. К. Пекарского перед российской и мировой наукой, рассмотрены и проанализированы его труды в области якутского языка, фольклора, этнографии.

    Однако практически никто из исследователей не ставил задачу создания полной научной биографии Э. К. Пекарского, хотя с момента его кончины прошло без малого 85 лет. Профессор Е. И. Оконешников в монографии «Э. К. Пекарский как лексикограф» (Новосибирск, 1982) и в книге «Якутский феномен Э. К. Пекарского» (Якутск, 2008) предпринял попытку более целостного воссоздания жизни и деятельности создателя «Словаря». Но собственно биографии Пекарского в указанных работах Е. И. Оконешникова уделено чуть более 30 страниц, остальное место, в соответствии с замыслом исследователя, занимает анализ трудов учёного.

    Отсутствие полной, достаточно исчерпывающей биографии даёт основание для искажений и произвольных истолкований фактов жизни Эдуарда Карловича. Анализ отдельных публикаций о нём выявляет наличие многочисленных неточностей, фактических ошибок. Вокруг его имени рождаются мифы, ему приписываются мысли, которых он никогда не имел, и слова, которые не произносил.

    Причина этого в основном кроется в недостаточном знакомстве авторов с архивными источниками, в поверхностном их изучении, а также в пристрастном отношении к личности Пекарского.

    Главным мифом о нём является мысль о том, что Пекарский якобы поддерживал колонизаторскую политику русского царизма в начале 20 столетия. Создателем этого мифа, как ни странно, явился А. Е. Кулаковский. Как известно, весной 1912 г. в Качикатцах он написал послание «Якутской интеллигенции», в котором выразил свою обеспокоенность судьбой якутского народа в связи с переселенческой политикой царского правительства. На первых страницах своего послания, обвинив Пекарского в поддержке этой политики, Кулаковский дал крайне отрицательную, уничижительную характеристику его личности и предсказал бесславную судьбу его труду — «Словарю якутского языка».

    Полагая, что читатели знакомы с полным текстом послания А. Е. Кулаковского, приведём отрывки, касающиеся Пекарского (орфография и синтаксис цитируемых документов здесь и далее сохраняются согласно оригиналу):

    «…один субъект, слывущий знатоком Якутской области и ея аборигенов и кичащийся этим, высказал, как авторитет, мысль, сумасбродную для нас, но целесообразную для слушателей, — мысль, что якутский народ следует поселить у северного моря, а их заменить переселенцами. Некоторым из Вас, мож. б., проэкт покажется странным, но г.г. нучаларам он показался идеальным; что же, они правы со своей точки зрения: земля переселенцам необходима; послать их к морю — перемёрзнут; жить им совместно с якутами — не хватает земли; а если, вместо них, отправить на север якутов, они выживут, ибо, как только-что высказался компетентный оратор, они привыкли к климату, т.е. холоду и природе. Тогда за чем же дело стало, — гнать якутишек, да и всё тут!..

    Мож.б., интересуетесь личностью оратора того, знающего так коротко о нас. Как назло опять позабыл его фамилию; но, когда опишу, узнаете сами.

    Гостил он у нас долго: приехал вертлявеньким, поджареньким, молоденьким, а уехал стареньким, ехидненьким. Сотрапезничал он с нами десятки лет, похваливая наши «тар», «ёрэ» и «бутугас». Хвалил он и любил и нашу девицу-красавицу (ныне покойницу), с которой он коротал долгие зимние вечера под музыкой северной вьюги… Будучи молод и полон жизненных потребностей, он увлекался дикаркой и сильно обезкураживался, когда она не понимала его мыслей и …желаний, а он — ея. Во 1-х, — поэтому, во 2-х, от нечего делать, — он стал записывать лепет подруги и учить её своему языку. Но так-как сам всецело подпал под ея обаятельную власть, то не смог её научить своему языку, наоборот, — сам научился хорошо разговорному и любовному языку якутов, котораго сделал своим коньком и на котором сначала поехал в Питер, а теперь едет по пути славы и великих почестей.

                                           И вот сей господин попал случайно раз

                                           В среду мужей учёных,

                                           Не испытавших севера ни игр суровых,

                                           Ни моря Льдистаго проказ.

                                           Чтоб доказать патриотизма глубину,

                                           Чтоб показать умишка ширину,

                                           Сказал герой такое слово,

                                           Слыхать не приходилось мне какого:

                                            «Якут-пигмей привычен к холоду морей,

                                           Ему приятен край, где властвует Борей.

                                           Зачем их нам не гнать в страну,

                                           Какая им по сердцу и нутру?

                                           А прежни пашни их и избы,

                                           То, чем лежать им, гнить без пользы,

                                           Да достаются детям нашим, как надел,

                                           Чтоб, уходя, народ вздыхать о них не смел…».

                                           И труженик смешон мне кропотливый сей:

                                           Плоды трудов* своих кровавых,

                                           Над чем кряхтел от юности своей,

                                           Продать решил за миг один похвал неправых!

                                           Частенько хоть, тайком во тьме ночной,

                                           Скорбить он будет думой и душой,

                                           Но труд его погибнет так безславно,

                                           Ничей не радуя и взор,

                                           А Эсперанто, Воляпюк, Липтэй вздохнут злорадно;

                                           Заслужит-же он лишь обиженный укор…»

                                               ---

                                           * Як.-русс. словарь

                                               ---

    Несколькими абзацами позже Кулаковский прямо называет фамилию Пекарского: «Перейти, что-ли, согласно проэкту Пекарскаго, на Север? Нет, и этот № плох: на севере нет земель, на которых мы могли бы существовать — там мы погибнем очень скоро и перейдём туда не по своей воле…» (1).

    У читателей, которые знакомы с биографией Э. К. Пекарского, возникают закономерные вопросы: «Неужели это правда? Действительно ли у Пекарского был такой проект? Как мог последовательный революционер, борец за социальную справедливость, друг и защитник якутов, «переметнуться» на сторону царского правительства? И что послужило причиной такого отношения А.Е.Кулаковского к Э.К. Пекарскому?»

    Попробуем разобраться.

    В 1910 г. на заседании Русского географического общества Эдуард Карлович выступил с докладом «О расселении якутов по Якутской области», в котором сообщил о естественном историческом заселении якутами территорий их постоянного проживания.

    Вскоре после этого в журнале «Сибирские вопросы» (№№ 42-43 от 24 ноября 1910 г., с. 65) появляется заметка анонимного автора «Два доклада об Якутской области», в которой Пекарскому приписывается тенденциозность, сказывающаяся «в самой мысли разселения, т.-е. удаления с искони насиженных мест,… на север, к вечным льдам,…на вечную мерзлоту… Конечно, разселение выгодно с точки зрения современной политики: освободившиеся угодья можно пустить под колонизацию, о которой так усердно хлопочет окраинная администрация. Якуты такие энергичные, богатые инициативой и самодеятельностью и вдруг сидят по своим долинам, водят скот, да бабятся! Надо не дать погибнуть этим ценным качествам инородца, необходимо использовать их путём приложения в борьбе с холодом, льдами, полуголодной жизнью…».

    Аноним, скорее всего, не присутствовал на докладе Пекарского, а сформулировал свои мысли только на основании его заглавия, истолковав его в форме императива: « Расселить!»

    Через неделю после публикации этой заметки, уже в следующем номере «Сибирских вопросов» (№ 44 от 30 ноября 1910 г., сс. 49-50), Э. К. Пекарский выступил с опровержением под названием «Письмо в редакцию». Ввиду того, что ответ Пекарского мало известен читателям, приводим его в полном объеме:

    «В № 42-43 «Сибирских Вопросов», в анонимной статье «Два доклада об Якутской области» отведена страничка моему докладу в Географическом обществе на тему «о разселении якутов по Якутской области», при чем приписана ему такая «тенденциозность», против которой я вынужден горячо протестовать.

     «Тенденциозность, — говорится в статье, — сказывается в самой мысли разселения, т.е. удаления с искони насиженных мест, с богатых пастбищ, из районов с более мягкими климатическими и почвенными условиями на север, к вечным льдам, на промыслы, полные риска, но бедные добычей, на вечную мерзлоту с жалкой растительностью». И далее речь ведётся в таком же тоне и в таких выражениях, как если бы я, действительно, развивал в докладе чудовищную мысль о принудительном разселении якутов, что-де «выгодно с точки зрения современной политики», и о необходимости «заставить» их разселиться, «раз это энергичное племя само почему-то не стремится на север Якутии».

    Сомнительно, чтобы кто-либо из присутствовавших на докладе, среди которых были также и якуты, усмотрел в нем подобнаго рода «тенденциозность». Для того чтобы выудить из моего доклада мысль насильственнаго разселения якутов, надо было не присутствовать на самом докладе, или не слышать его, или просто не понимать того, что слышишь (выделено нами — Т. Щ.). Вероятнее всего, что автор статьи построил все свои соображения на основании неправильно истолкованнаго им заглавия моего доклада, предположив, что темою его был вопрос о том, как разселять якутов, между тем как в нем говорилось о том, как разселялись и разселяются якуты сами. Основываясь на приводимых Серошевским в его книге «Якуты» данных и иллюстрируя их якутскими преданиями, я вкратце изложил исторический ход естественнаго разселения якутов по области под влиянием разных экономических факторов и, в заключение, указал на замечавшееся издавна стремление якутов заселять, колонизовать окраинныя части области, даже уходить за ея пределы, распространяя всюду свою собственную культуру. Таким образом, якуты значительно облегчают доступ на окраины и русскому элементу, расчищая путь для будущей русской колонизации этих окраин.

    Более мною ничего не было сказано, сказанное же было отмечено газетами «Речь» и «Современное слово» и другими. Замечательно, что ни одна из газет, давших отзыв о моем докладе (даже «Новое время» и «Правит. Вестник»), не сделала из него того вывода, какой позволил себе сделать автор указанной заметки, оказавшийся в данном случае слишком уж проницательным чтецом чужих мыслей.

    Повторяю, что я горячо протестую против приписываемой мне, выражаясь мягко, «тенденциозности».

    Эд. Пекарский.

    Профессор Е. И. Оконешников, проанализировав содержательную часть и стиль анонимной заметки «Два доклада об Якутской области», считает её автором именно А. Е. Кулаковского (2). Нам представляется, что это утверждение нуждается в дополнительных доказательствах.

    По мнению известного писателя Н. М. Коняева, автора биографии А. Е. Кулаковского, Алексей Елисеевич мог увидеть анонимное письмо в редакцию в старых номерах «Сибирских вопросов» за 1910 г. (3). Этот факт, а также информация о проекте выделения Пекарскому из государственной казны 10 тысяч рублей на осуществление выпусков «Словаря» (4), по выражению Н. М. Коняева, буквально «воспламенили» Кулаковского (5). На этом якобы основании он и разразился убийственной критикой в адрес личности автора «Словаря якутского языка». Однако, отмечает биограф, «Кулаковский попал тут впросак, как это зачастую случается с людьми, лишенными возможности постоянно следить за периодикой. Он не знал, что уже в следующем номере «Сибирских вопросов» (№ 44 за 1910 г.) Э. К. Пекарский выступил с опровержением анонимной информации, назвав приписываемую ему мысль «чудовищной», и объяснил, что он на самом деле говорил об историческом ходе естественного расселения якутов по области» (6).

    Считаем, что помимо этого присутствовал и личный мотив — ревностное отношение поэта к научным успехам Пекарского. Как пишет Коняев, то обстоятельство, что пальма первенства в создании словаря родного для Кулаковского языка принадлежит человеку со стороны, да ещё поддерживаемому государством материально, — вызывала у Кулаковского бурю эмоций (7).

    Итак, приходим к выводу, что никакого «проэкта» Пекарского в природе не существовало и никогда Эдуард Карлович не предлагал переселять якутов куда бы то ни было. Напротив, постоянно поднимал вопрос о землепользовании в Якутской области, всегда и неизменно защищая законные права коренного населения. Об этом подробно говорится в работах В. Армона (8), Е. И. Оконешникова (9), И. А. Ласкова (10). Думается, что отношение Пекарского к земельному вопросу в Якутии могло бы стать предметом специального, более тщательного исследования.

    Ознакомился ли всё же А. Е. Кулаковский с содержанием «Письма в редакцию» Э. К. Пекарского? Допускаем, что да. Иначе почему ровно через полгода, в том же 1912 году, его отношение к Пекарскому меняется на диаметрально противоположное?

    18 ноября 1912 г. Кулаковский пишет Пекарскому письмо личного характера. В нем он описывает положение дел в области, основные перемены, произошедшие в Якутске после отъезда Эдуарда Карловича в Петербург в 1905 г., и обстоятельства своей личной жизни. Далее переходит к безудержному восхвалению как самого Пекарского, так и его трудов: «(…) Читал все сказки, выпущенные под Вашей редакцией. Увлекался в свое время первыми выпусками Вашего Словаря, от которого прихожу в восторг.

    Ваши два выпуска намного подняли мои познания. С нетерпением жду последующих выпусков и молю судьбу, чтобы она продлила Вашу дорогую для нас жизнь и чтобы тем она дала Вам возможность доиздать весь ваш материал.

    Я не понимаю, чтобы мог существовать человек, у которого хватило бы энергии и времени и трудоспособности на выполнение дела, — дела долговременного, трудного, кропотливого, скучного и чуждого автору по природе!

    Не могу, дорогой Эдуард Карлович, удержаться, чтобы не высказать Вам 2-3 слова своего мнения о значении Ваших трудов для нас — якутов. В судьбе несчастной якутской народности Вы сыграли важную роль: 1) Вы довели до сведения ученого мира данные о такой ничтожной народности, каковой является якутская, заброшенная куда-то к берегам полярных морей; 2) у нас не было литературы, а Ваш Словарь должен послужить краеугольным камнем для её создания; 3) прямой и практический смысл Словаря понятен каждому.

    Вы поистине заслуживаете названия «отца якутской литературы»: без Вас не нашлось бы лица, у которого хватило бы дерзости принять на себя такой колоссальный труд, как Ваш Словарь» … (11).

    Давайте, уважаемый читатель, попытаемся разгадать эту загадку — что же заставило А. Е. Кулаковского «сменить гнев на милость» и рассыпаться в комплиментах перед Пекарским?

    Во-первых, как уже было сказано, Кулаковский всё же мог познакомиться с опровержением Пекарского «Письмо в редакцию» в 44-м номере «Сибирских вопросов» за 1910 г. «Прогрессивные «Сибирские вопросы» в Якутске были журналом очень популярным, его читала вся интеллигенция, о чем свидетельствуют письма якутян в журнал», — пишет И. А. Ласков (12). Наверняка, его выписывал и С. П. Барашков, один из прогрессивных деятелей Якутской области начала 20 в., владелец образцового хозяйства в Качикатцах. У него А. Е. Кулаковский жил два года в качестве домашнего учителя. Именно в библиотеке С. П. Барашкова поэт мог обнаружить номера «Сибирских вопросов».

    Во-вторых, среди лиц, кому было передано послание «Якутской интеллигенции» и кто вообще его читал, было немало друзей и приятелей Эдуарда Карловича, хорошо его знавших и ценивших (В. В. Никифоров, П. Н. Сокольников, также жители Батуруского улуса), которые могли не согласиться с несправедливой оценкой личности Пекарского и его трудов. Возможно, кто-то из них посоветовал А. Е. Кулаковскому исправить создавшуюся ситуацию.

    Н. М. Коняев и И. А. Ласков называют еще одну причину резкого изменения мнения Кулаковского: письмо Пекарскому от 18 ноября 1912 г. было написано ради двух просьб, изложенных в конце (13). Первая из них — это просьба помочь с печатанием в Петербурге собранных им образцов якутского народного творчества и собственных сочинений. Вторая касается предложения взять его в помощники по созданию «Словаря якутского языка»:

    «Имею до Вас дело и просьбу, дело не одно, а целых два.

    И я желаю привнести посильную лепту на дело увеличения родной литературы. Я обращаюсь именно к Вам по той простой причине, что надеюсь встретить в Вас сочувствие моему делу, однородному с тем, на которое Вы посвятили половину своей жизни. Я желаю печатать в виде брошюр собранные мною материалы и свои произведения на якутском языке. Не имею своих средств на печатание. Будучи бедняком (чего не утаю от Вас), я естественно желаю добиться некоторой материальной поддержки изданием своих трудов. Поэтому прошу Вашего совета — как быть и Вашего посредничества, если нужно будет обратиться к Русскому географическому обществу, или Радлову, или в Академию Наук. Надеюсь, что Ваша рекомендация будет иметь вес там большой. Поэтому прошу войти за меня в переговоры. Мне нужно, чтобы мои работы напечатались там и чтобы мне были предоставлены экземпляры. Могу просто продать. Я абсолютно не знаю прав и правил изданий сочинений. Привожу краткий перечень собранного мною народного творчества и некоторых собственных произведений…

    (…) Вторая моя просьба такого рода: не примете ли меня к себе, чтобы я работал по изданию Словаря под Вашим руководством. Если мы сообща кончим издание в 2 года, то Академия неужели не выдаст целиком назначенные Вам 10.000 рб? Я думаю, что Вам Словарь надоел ужасно. Скорее бы отвязались. Честь составления Словаря все равно не убавится. Могу к Вам явиться летом 1913 г…

    (…) Мой адрес: Вилюйское городское училище, Кулаковскому»

    18 ноября 1912 г.

    Слуга Алексей Елисеев Кулаковский» (14).

    Выходит, что Кулаковский просит о посредничестве и принятии в сотрудники того, кого ещё полгода назад буквально «сравнял с землёй». И ни слова о простом извинении за неправедное обвинение: мол, прости, Эдуард Карлович, ошибка вышла, виноват.

    Эдуард Карлович это письмо Алексея Елисеевича получил и ответил на него, о чем свидетельствует его пометка в углу первой страницы: «Отвечено 27 апреля 1913 г.». По странным обстоятельствам, этот ответ Пекарского до настоящего времени не обнаружен, и мы не имеем возможности узнать, как же он отреагировал на письмо Кулаковского. Скорее всего, поблагодарил за высокую оценку его труда и объяснил, что выделяемые из государственной казны средства предназначены не на личные расходы автора, а на осуществление выпусков Словаря. Возможно, среагировал на характеристику Кулаковским народа саха в письме: «о такой ничтожной народности, каковой является якутская». Эдуард Карлович так не считал: жизнь среди якутов в течение почти четверти века, тесное общение и дружеские отношения с ними, работа над «Словарем» и образцами народного творчества якутов убедили его в том, что якутский язык чрезвычайно богат, образен, неисчерпаем, как море, а такой язык не мог быть дан «ничтожному» народу. Да и можно ли вообще к какому бы то ни было народу приложить это определение — ничтожный?

    Знал ли Пекарский о послании «Якутской интеллигенции»? Исследователи считают, что знал: ведь у него в Якутии осталось немало друзей и искренних доброжелателей, с которыми он поддерживал отношения и переписку, живя в Петербурге. Но он великодушно простил своего оппонента и впоследствии высоко отзывался о работах Алексея Елисеевича, сожалел о его раннем уходе.

    Казалось бы, инцидент исчерпан. Письмо А. Е. Кулаковского от 18 ноября 1912 г. — это своеобразная реабилитация Пекарского после предъявленного ему необоснованного обвинения. Хотя и косвенно, поэт признал свою оплошность. Хотелось бы думать, что в душе А. Е. Кулаковского в течение полугода действительно произошёл переворот, что он не кривит душой и даёт в письме объективную оценку личности и труду учёного.

    Но история имеет печальное продолжение, уже без участия в нём Кулаковского и Пекарского. Рукописное послание «Якутской интеллигенции» имело какое-то время хождение в народе, потом один из экземпляров надолго оказался в архиве. В 1942 году его в партийном архиве ЯАССР обнаружил проф. Г. П. Башарин, а в 1944 г. вышла в печати книга «Три первых якутских реалиста-просветителя», в которой уважаемый профессор с новой силой осуществил нападки на Э. К. Пекарского, ориентируясь на послание Кулаковского. Причём без каких-либо ссылок на источники ученый-историк обвинил автора «Словаря» в поддержке колонизаторской политики царского правительства. Сознательно он это сделал или по незнанию, так же «попав впросак», как и Кулаковский? Указанная книга Г. П. Башарина в 50-е годы была запрещена и была переиздана в 1994 г. (15).

    Начиная с 1990 г., с эпохи «гласности», когда появился свободный доступ ко многим архивным документам, послание «Якутской интеллигенции» было опубликовано неоднократно: в 1990 г. с предисловием Ф. Г. Сафронова и С. И. Николаева (16); в 1992 г. в книжном варианте с предисловием Г. П. Башарина (17); далее в 2000, 2002 гг., но ни в одной из публикаций не просматривается даже попытки открыть правду в отношении Пекарского.

    В 2012 г. в Якутске был осуществлён юбилейный выпуск послания в подарочном исполнении, на пяти языках: русском, якутском, английском, французском и немецком. Весь негатив, обрушенный автором на Э. К. Пекарского, «добросовестно» переведен на эти языки. Авторы вступительной статьи к этому выпуску — Л. Р. Кулаковская (биограф и внучка поэта) и проф. В. Н. Иванов — дают свой комментарий к взаимоотношениям Кулаковского и Пекарского, но комментарий тенденциозный и лукавый: Кулаковский, мол, был в неведении, не знал позиции Пекарского по земельному вопросу, не читал его статей и опровержения, позднее он оценил Пекарского (отметим еще раз, что это «позднее» произошло через полгода, в том же 1912 г. — Т.Щ.), а Пекарский, хотя и имел последовательную позицию по земельному вопросу у якутов, все равно виноват, потому что косвенно поддерживал переселенческую политику правительства, о чём в завуалированной форме говорит название его доклада (18).

    Ну, что тут сказать в ответ? Остаётся только развести руками и вспомнить пословицу: «Эта песня хороша — начинай сначала».

    Надо отметить, что дискредитация Э. К. Пекарского становится уже заметной тенденцией. Всё реже упоминаются его заслуги перед якутским языкознанием и культурой, в Республике Саха нет ни памятника, ни мемориальной доски в его честь, в Якутске только небольшая улица на окраине города и памятный камень, поставленный поляками, — вот всё, что сохраняет в сознании жителей и гостей столицы его имя. В последние годы послание «Якутской интеллигенции» если и появляется в печати, то опять без каких-либо комментариев по поводу Пекарского. В частности, одна из последних таких публикаций осуществлена в нескольких номерах республиканской газеты «Саха Сирэ» в текущем 2019 г. (№№ 12, 13, 14 за апрель месяц).

    Нападки на Э. К. Пекарского проникают уже и в художественную литературу. Писатель Илья Колосов в историческом романе «Чымаан Дьыллар Чыгдааннарын Ортотунан» вкладывает в уста одного из персонажей — бывшего губернатора Якутской области В. Н. Светлицкого, якобы встретившегося с якутской делегацией в 1913 г. в Санкт-Петербурге накануне праздновании 300-летия Дома Романовых, следующие слова: «… В бытность работы губернатором я сделал непоправимую ошибку — приблизил к работе по земельным вопросам господина Пекарского Эдуарда Карловича, который здесь — в столице — ратовал за переселение безземельных крестьян в Якутскую область. Я не знал, оказывается, истинные его намерения» (19). Вот и И. Колосов, взяв за основу послание «Якутской интеллигенции», не выявив фактического положения дела, приписывает В. Н. Светлицкому слова, которые тот, вероятнее всего, никогда не произносил. Писатель имеет право на художественный вымысел, но этот вымысел не должен противоречить исторической правде.

    В народное сознание, и прежде всего молодого поколения, посредством безответственных публикаций внедряется мысль о Пекарском как о корыстном человеке, фактически как о враге, желавшем якутскому народу худшей доли. Как это далеко от истины!

    Подводя итоги вышесказанному, сделаем несколько выводов.

    1. Хотелось бы напомнить всем пишущим (учёным, писателям, журналистам) об огромной ответственности, которую они возлагают на себя, берясь за ту или иную тему. Попытки исказить историю в угоду сиюминутной конъюнктуре, создать другую, удобную для кого-то историческую действительность, никогда к добру и истине не приводят. Ложная информация к тому же формирует негативный межнациональный фон, ведёт к разобщению, а не к объединению народов.

    2. Справедливости ради последующие публикации послания «Якутской интеллигенции» А. Е. Кулаковского необходимо снабжать честным и беспристрастным комментарием в отношении Пекарского и параллельно с посланием печатать текст письма А. Кулаковского Э. Пекарскому от 18 ноября 1912 г. Тогда читатель будет вправе сам судить о том, кто прав, кто виноват. Публикация же послания в том виде, как оно есть, без пояснений, не только дискредитирует Э. К. Пекарского, но и унижает А. Е. Кулаковского, показывая его в самом невыгодном свете, как клеветника.

    3. Настало время создания полной, выверенной с точки зрения источниковедения, научной биографии Эдуарда Карловича Пекарского, в которой будут объективно отражены факты жизни и деятельности великого человека и учёного и на которую будут опираться последующие поколения исследователей.

                                                                              Источники:

    1. Цитирую по: А Кулаковский. Якутской интеллигенции. — Ж. «Полярная звезда», 1990, № 5, сс.89—107.

    2. Оконешников Е. И. Якутский феномен Э. К. Пекарского. — Якутск, 2008, сс. 100-103.

    3. Коняев Н. А.  А. Е. Кулаковский. — М.: Молодая гвардия, 2011, с. 116.

    4. Сибирские вопросы, 1910, №№ 14-15 от 28 апреля 1910 г., с. 92

    5. Коняев Н. М. Указ. соч., сс. 119, 138

    6. Там же, с.119.

    7. Там же, с. 138.

    8. Армон В. Польские исследователи культуры якутов. — М.: Маик «Наука/Интерпериодика», 2001, сс. 101-102.

    9. Оконешников Е. И. Якутский феномен Э. К. Пекарского. — Якутск, 2008, сс. 15, 53-54.

    10. Ласков И. А. Ст. «За что А. Кулаковский наводил напраслину на Э. Пекарского?» — Ж. «Полымя», 1989, № 12, с.198-206. (На белорусс. яз. Перевод на русс. яз. А. Барковского). «МК» в Якутии, № 26, 25. 06. 03 г. — 02. 07. 03 г.

    11. Цитирую по: Емельянов Н. В. Письмо А.Е. Кулаковского к Э.К. Пекарскому. В кн.: К 85-летию со дня рождения А.Е.Кулаковского. — Якутск, 1964, сс. 81-82. Оригинал письма хранится в С.-Петербургском филиале архива РАН. Фонд 202, оп.2, д. 242, лл. 1-7.

    12. Ласков И. А. Указ. соч.

    13. Коняев Н. М. Указ. соч., с. 140; Ласков И. А. Указ. соч.

    14. Емельянов Н. В. Письмо А. Е. Кулаковского к Э. К. Пекарскому, с. 82-83.

    15. Башарин Г. П. Три якутских реалиста-просветителя. Воспроизв. изд-е 1944 г. — Якутск, 1994, с. 38. Предисловие И. Спиридонова.

    16. Ж. «Полярная звезда», 1990, № 5, сс. 89-107. Предисловие Ф. Г. Сафронова, С. И. Николаева.

    17.  Кулаковский А. Якутской интеллигенции. — Якутск: Якутское кн. изд-во, 1992. Предисловие Г. П. Башарина.

    18. Кулаковский А. Е. Якутской интеллигенции. Вст.ст.: В. Н. Иванов, Л. Р. Кулаковская. Автор предисловия П. В. Максимова. — Якутск: Бичик, 2012, сс. 14-17.

    19. Ж. «Илин», 2018, № 1, сс. 3-4.

    *

    Автор статьи © Щербакова (Кугаевская) Татьяна Андреевна, внучатая племянница Елены Андреевны Пекарской (Кугаевской), кандидат педагогических наук, доцент.

    28 октября 2019 г.