Внутренняя тюрьма
Внутренние тюрьмы – не общие тюрьмы для заключенных, а как бы дополнительные, - видимо имелись в каждом городе, при органах МГБ. Якутск не был исключением из правил. Рассказывали мне, что будто после смерти Сталина и суда над Берией эта тюрьма по требованию бывших репрессированных была сожжена, а пепелище уничтожено бульдозерами. Бог его знает. А может, просто «захворавшему» при Хрущеве хозяину внутренней тюрьмы, возглавлявшему всего лишь отдел Совмина, не по рангу было иметь подобное учреждение? Сейчас на этом месте стоит то ли склад, то ли гараж какой-то предприятия...
Надо было сохранить внутреннюю тюрьму города Якутска. Превратить ее в музей. Чтобы все знали, где и кто сидел, мучился, умирал, как и кто пытал, допрашивал, убивал. Подобное нельзя не знать, иначе оно повториться...
Не знаю, когда была построена внутренняя тюрьма. Этого низкого незаметного здания не видно было из-за высокого забора. Оно словно старалось как можно меньше бросаться в глаза, чтобы проходящие мимо не могли даже заподозрить, что за этими стенами твориться что-то неладное. Пряталось оно в самом центре города, как страшная болезнь, исподволь разъедающая организм и таящаящаяся до поры до времени. Несмотря на свою наружную неказистость внутренняя тюрьма была на редкость вместительной. Камер было около пятидесяти, но в них томилось множество людей. Окошки были забраны железными решетками и оснащены снаружи ставенками – «намордниками», дабы заключенные не могли видеть происходящего по ту сторону, во дворе, на улице. Длинный коридор был заслан мягкой дорожкой, съедающей шаги подкрадывающихся к дверям и заглядывающих в «глазок» надзирателей. Главная задача надзирающих заключалась в том, чтобы не давать спать обессиленными от бессонницы узникам. Непослушных проучивали карцером. Нары в камерах были сколочены намертво, чтобы их нельзя было сломать, и привинчены к стенам. Двери обиты железом. Через «кормушку» подавали суп из фасоли, пшенную кашу, черный хлеб. В тюрьме разрешали разговаривать только шепотом. В ней все подавляло человеческий дух.
Немецкие полицаи
Тюрьма научила меня оценивать людей не по тому, что они рассказывают о себе, а по их поступкам и по собственным наблюдениям за их действиями и характерами. Там встречались и такие, которые умеют вить веревки из песка.
«Афанасьев» удивил меня сообщением, что во внутренней тюрьме среди заключенных есть полицейские. «Откуда у нас взяться полицейским? Неужто только сейчас сажают тех, кто служил в царской полиции? Странное что-то рассказывают о них», — подумал я про себя. Потом узнал, что это никакие не царские полицейские, а немецкие полицаи.
Сталинский режим превратил государство в страну слепых и глухих, в страну сплошного мрака. Все стало секретным, секрет на секрете: никому не известные номерные заводы, почтовые ящики, ложные карты, секретные генералы, сверхсекретные ученые, лживые статьи в газетах и журналах, фальшь по радио. Все это запутывало, дезориентировало людей до того, что они, действительно, перестали отличать правду от лжи. Жители якутских сел знать не знали, какие экспедиции работают на их родной земле, что ищут и что находят. О том, что делается в соседних районах, какие города и поселки появляются, где строятся прииски, и где находятся лагеря, им попросту не дано было знать.
И в городе, в студенческой среде, наблюдалось то же самое: мы не ведали, что на самом деле происходит в Якутии, так как лишены были возможности видеть картину реальной жизни во всей полноте. Преподаватели предлагали нам информацию радио и газет пропагандистского толка, лекторы читали лекции такого же характера. Мы не имели представления о разветвленной системе лагерей «Дальстроя», охватывающей огромную территорию. Мы не знали о существовании Аллах-Юньского, Алданского и других лагерей. У нас, в Чурапче, было известно лишь о хандыгских заключенных. И то потому, что в первые годы войны по зимнику, проходящему рядом с Чурапчинским педучилищем, проезжали в направлении Хандыги крытые автомашины, набитые заключенными. Иногда мельком можно было разглядеть самих заключенных с большими черными номерами на «бушлатах». Жители меж собой перешептывались, что это «предатели». «власовцы»... Во все времена темные и нечистые дела свершались под покровом тайны. Такая секретность еще более укрепляла авторитет работников МГБ, а тайна пугала людей, нагнетая атмосферу всеобщего страха.
Вскоре в камеру нашу ввели третьего. Это был белорус Мотылицкий — бывши немецкий полицай. Высокорослый, но крайне изможденный, с запавшими бегающим глазами, беспокойный, подвижный и нервный, он был старше меня, но моложе Луковцева: лет тридцати. При всей малограмотности своей говорил по-русски свободно без акцента. Ни разу не слышал я, чтобы Мотылицкий говорил на родном языке. Он не стал в открытую, как мы, рассказывать, за какую конкретно вину осужден: видимо, прошел немало тюрем, ссылок, следствий, научился, как вести себя в подобных ситуациях, — а так, в общем и вскользь. Из отрывочных рассказов Мотылицкого мы с Луковцевым поняли, что во внутренней тюрьме много их, из белорусских деревень, знакомых друг с другом, связанных одним делом. Сидели они в разных камерах. Им бывшим полицаям, после войны дали по шесть лет ссылки (тех, на ком лежала тяжелая вина, наверное, сразу же расстреляли) и отправили в Якутию, на разные прииски: Бриндакит, Ыныкчан, Эльдикан, Югоренок, Алдан и т. д. Но в начале пятидесятых их вновь привлекли — началось новое следствие. На сей раз им влепили по 25 лет и вернули на прииски. Освобождены они были после смерти Сталина.
Мотылицкий, по-моему, был каким-то поверхностным, легковесным существом, поддающимся малейшему дуновению. Не зря же в тюрьме земляки прозвали его Мотыльком. Он на это нисколько не обижался. Если даже он и стал предателем, то вряд ли по глубокому убеждению или из-за враждебности. Ни с Луковцевым, ни со мной он не пытался сблизиться, просто существовал сам по себе рядом с нами. Потом его увели.
Потом попал я в еще одну камеру с фашистским полицаем Хамицевичем. Этот спокойный, скромный сорокалетний белорус-крестьянин с неизменной улыбкой на лице был ниже меня ростом, приземистым и плотным. С трудом умел читать и писать. По-русски говорил с заметным акцентом. За какую вину привлечен и теперь находится под следствием не распространялся. Если спрашивали об этом, гасил улыбку и безнадежно махал рукой.
Белорусы, привезенные из Аллах-Юня, до вторичного заключения жили на воле, как свободные наемные работники, только раз в месяц отмечались. Имели кое-какие заработки. А во внутренней тюрьме по окончании следствия подследственному разрешалось покупать еду на пятьдесят рублей в месяц. Так вот, Хамицевич тоже покупал еду и делился со мной. К тому времени мое первоначальное волнение и страх мало-помалу улеглись, проснулся молодой аппетит, уже не хватало тюремного пайка черного хлеба и вонючей фасолевой баланды.
Видимо, следствие по делу Хамицевнча было уже закончено, вызывали его редко. Все лишения тюремной жизни он переносил со спокойствием и терпением, свойственному привыкшему к любой нужде крестьянину. Сам он не был охотником рассказывать, но якутские сказки в пересказе моем слушал с удовольствием, в смешных местах по-детски радостно улыбался. Хамицевича из первой колонии этапировали в Бриндакит, где он и умер в шахте. Рассказывали, будто он присел отдохнуть и больше не поднялся.
С третьим из моих знакомых-полицаев Николаем Кривольцевичем, я сидел всего несколько дней. Несколько последних дней моих во внутренней тюрьме. Он, сын белорусского колхозника, на год-два постарше меня, имел пять-шесть классов образования. По-русски говорил чисто, был по-крестьянски основателен и хитер, но мелочен. Кривольцевич также прошел все круги ада, но все же показался мне более открытым, чем те двое земляков его.
Кривольцевич пошел в полицаи, чтобы не быть угнанным на чужбину. Оккупационные власти хватали без разбора молодых и отправляли на работу в Германию. Такой ценой Николай остался на родине и с родными. Сперва полицаи выполняли функции местной милиции, следили за порядком, все было тихо, мирно. Но спокойная служба длилась недолго: борьба двух систем все больше и больше разоряла белорусские деревни — появились партизаны. Против последних немцы решили использовать полицаев. Его тоже стали посылать в карательные экспедиции. Кривольцевич обвинял партизан: мол, если бы не они, никакой беды не было бы. Во время следствия у него выпытывали, кто где служил, в каких карательных экспедициях принимал участие. Видимо, показания одних белорусов, содержащихся во внутренней тюрьме использовали против других. В военной кутерьме и сразу после войны, наверное, трудно было разобраться до конца, кто в чем был замешан и насколько виноват.
«Как только началась война, комиссары бросились спасать свои шкуры, а нас, простых работяг, оставили на расправу фрицам», — повторял Кривальцевич. Это была общая обида белорусских крестьян, все они винили свое руководство.
Николай так и не рассказал, как он лично участвовал в тех самых карательных экспедициях, а мне очень хотелось узнать подробности. Что и как заставляет человека предать Родину, какие темные силы берут вверх над ним? Любопытно и одновременно жутковато было задумываться над этим, слушая Кривольцевича. Ведь я тогда был красным, ультракрасным до мозга костей, неспособным искать какие-то смягчающие обстоятельства, учитывать жизненные сложности, многовариантность человеческих действий, допускать альтернативность принимаемых человеком решений. А Николай охотнее, чем о войне, говорил об оставленной то ли в Ыныкчане, то ли в Эльдикане жене. О том, что жена обязательно уйдет от него из-за этого ареста, при этом присвоив себе их общее имущество. И что он, заранее предвидя все это, уже подал в суд на раздел имущества.
После двух лет общения с Николаем и Самуилом Кривольцевичами, братьями Прищицами, Хамицевичем и другими белорусскими крестьянами, претерпевшими немецкую оккупацию, я понял, что они всего лишь бедные, темные колхозники, оказавшиеся меж двух огней, которые опалили их жизни и судьбы. И мне стало жаль их. Разве виноваты эти безграмотные селяне в том, что война прокатилась по их земле? Нет, это их горе и мука. Я вспомнил, что случилось с нами, якутами, в годы местной гражданской, не идущей, конечно же, ни в какое сравнение с размахом отгремевшей только что, войны. Брат шел на брата, сын на отца, дочь на мать родную, и долго, ох, как долго не затухала вражда меж дальними и ближними, распространяясь в пространстве и времени.» А какой же удар обрушился на белорусский народ, в результате потерявшего треть самого себя?!
Еще одной причиной того, что немцам легко удалось завербовать белорусских крестьян, кроме выраженной Кривольцевичем обиды на комиссаров, были колхозы. Хотя напрямую об этом не говорилось (в тюрьме полно стукачей и доносчиков и поэтому легко схлопотать второй срок), они не скрывали своей ненависти к сталинским колхозам. С горечью и презрением обзывали их «красными оглоблями и напрасным трудом». Украдкой и намеками давали понять, как лишились земли собственной, остались без скота, обнищали, оголодали. Казалось, против колхозов пошли бы они служить не только оккупантам, но и черту самому.
И в тюрьме, обнажающей все язвы человеческие, они не потеряли человеческого достоинства, душевных качеств. Родившиеся и выросшие далеко-далеко от земли якутской, чем-то были они похожи на моих сородичей. Наверное, похожесть эта объяснима любовью к родной, хоть и такой недосягаемой теперь и потому особенно близкой, земле, к земле отцов и дедов. И тоской по утраченному укладу жизни, жизни до коллективизации. И бесхитростным, ясным, без тени зла, отношением к людям... Поэтому к ним относился я как к своим землякам.
/Далан. «Отчество исправили...» (повесть-воспоминание). Перевод О. Софронова. // Полярная звезда. № 4. Якутск. 1991. С. 78-79, 93-95./
Ограбление барака
Колония № 1
...Между тем открылась входная дверь, среди барака оказалось пять-шесть парней.
- Всем встать! Приготовить деньги!..
И начался шмон по всем нарам. Среди стариков не оказалось никого, кто бы мог оказать им отпор, что было денег – все отобрали...
Оказалось, после нас они отправились в барак 58-статейников, но со суровыми, сильными людьми этот номер у них не прошел. Когда молодчики без всяких слов начали шариться по тумбам, белорусы возмутились – чего они тут шаряться...
- Что они делают? Кто они такие? – со всех сторон барака раздались недовольные голоса, начали подниматься четвертники. Грабители-неудачники вынуждены были ретироваться.
На картошке
Весной 1953 года обитателей политических бараков вывели на посадку картофеля в подсобное хозяйство самой колонии. Это была легкая работа. Никто нас не торопил, конвоиры с собаками время от времени лениво бросали: «Не сидеть, работать!» Белорусы и хохлы, привыкшие уважительно относится к картошке (питались в основной картошкой да салом. Тогда я впервые узнал, что бульба значит картошка. До того знаком был лишь с одним Бульбой – Тарасом), вставали и делали вид, что работают. А те, кто помоложе да приучен был коллективизацией работать спустя рукава – не на себя ведь, даже не реагировали
Семенная картошка была совершенно гнилая, целые горсти гнили бросали в лунки. Неприятно, но все же лучше, чем лежать в смрадном бараке. Тут чистый воздух, простор. До какой добросовестности приходилось ждать от заключенного? Каждый из нас думал подобна Ивану Денисовичу Солженицина: «Работа – она как палка, конца в ней два: для людей делаешь – качество дай, для дурака делаешь – дай показуху». Пока не видели караульные и кривобедрая женщина-агроном, закапывали целыми ведрами в землю. Я про себя со злорадством подумал: «Посмотрим, что тут вырастет осенью». И добавил: «Хоть бы ничего не выросло». Думаю, того же мнения были и все остальные.
«Везет же окаянной советской власти!» - вместе с воскликнувшим в сердцах Яковом Лукичом осенью все вытаращили глаза: так буйно разрослась картошка на новом поле!
Позабыв про весеннее свое злорадство, мы тут же бросились разжигать костры, варить полные ведра с картошкой. Заключенные дорвались до дармовой немереной еды...
Но тут каждое движение прошедших через всякое людей было сноровисто, умело: быстренько сварили полные ведра картошки, очищать не стали, а помешали деревянной палкой – тонкая кожура молодой картошки слетела сама собой, тут же сели кушать.
Я люблю, братцы такое! – довольные донельзя кричали во все горло. – Бульбу и казацкую вольницу!
– Не хватает только сальца соленого!
- Эх, если б сальца, больше ничего и не надо!..
В бригаде численностью около пятидесяти человек якутов было всего семь. Русские, хохлы, белорусы – все имели по 25 лет срока, мы по 10. Они прошли через всю Европу сквозь огонь войны, обошли не один-два лагеря. А мы войны не видели, из Якутии никуда не выезжали, один только Лыскаев Василий дошел самое дальнее до Булуна....
Однажды Миша чуть не погиб, схватившись со старшим Прищычем. Сорокалетний, чуть ниже его ростом, но ловкий и сильный человек схватил его за кашне, обмотанное вокруг шеи, и чуть не задушил. Почти потерявшего сознание Мишу отбили другие. «Оленя арканом поймал», - смеялись потом над ним белорусы. Этот Прыщыч, судя по всему, был человек бывалый, попадавший в разные переделки: раскулаченный в советское время, охотно пошел служить немцам. Почти все белорусы сетовали на свою судьбу, только братья Прищычи помалкивали с видом людей, получивших по заслугам, - успели, видать, выместить злобу на советскую власть.
Черная полоса
Псы конвойные
Наступила весна 1953 года. Почти уже год как мы в тюрьме... Поток заключенных, проходящих через первую колонию, не иссякал, не прерывался. Колонны почти сплошь состояли, если не считать убийц (им давали не больше 10-ти), из «указников» с 20-25 – летним сроком...
Но никак не могу побороть в себе ненависти к громадным овчаркам, которых развелось в нашем городе так много, если б разрешили, уничтожил бы их без всякого сожаления. Они почему-то олицетворяют для меня не собак – друзей человека, а хищных, кровожадных зверей...
Конвойные науськивали своих овчарок на заключенных, совершенствуя их умение разрывать человека на кусочки, а политруки воспитывали в них самих беспощадное отношение к заключенным как к заклятым врагам. Сами солдаты, работавшие в конвое, вспоминают, что особенно восприимчивы были к такому воспитанию представители малых народностей, прошедшие в годы пятилеток и коллективизации октябрьское, пионерское, комсомольское воспитание: башкиры, буряты, якуты... По рассказам очевидцев Бриндакитского расстрела, стоящий там солдат с азиатским лицом расстреливал колонну в упор, вместо того, чтобы стрелять поверх голов.
«Усач» заболел
День 3 марта 1953-го я помню в мельчайших подробностях, словно это было вчера. Мы как всегда в сопровождении большого конвоя и собак отправились на работу в аэропорт.
Никто не мог тягаться по спорости и ловкости в работе, даже сказал бы, по красоте движений, с белорусами. По всему видно, что любая работа для них привычна. Особенно я любил смотреть, как работают братья Прищычи и Серафим Хамицевич – этим людям бы работать у себя на поле вольными людьми. Настоящие белорусские крестьяне. А вот молодежь, выросшая в годы войны, скитавшаяся по Европе да лагерям, явно отставала от них. Настоящий труд они узнали только на приисках якутских. Старшие, видимо, скучали по работе, иногда работали с таким азартом, позабыв, где находятся. Но стоило кому-то произнести: «Перекур! Работа - не медведь, в лес не убежит», - тут же садились, дымя папиросками, начинали молоть языками. Этот пустой разговор был густо пересыпан такими присказками, как «Работа дураков любит», «От работы кони дохнут»...
/Василий Яковлев-Далан. На острове Гулага. // Полярная звезда. № 2. Якутск. 1997. С. 8, 11, 14, 16./
НЕМЕЦКЭЙ ПОЛИЦАЙДАР
Хаайыы миигин киһи бэйэтин туһунан кэпсэнэринэн, киһи тылынан буолбакка, киһини характерыттан, быһыытыттан-майгытыттан таһааран сыаналыырга үөрэппитэ. Хаайыыга да кумахтан өтүүнү хатар дьоннор бааллара.
«Афанасьев» — «наседка» миэхэ Ис түрмэ хаайыылаахтарыгар полицейскайдар бааллар диэн соһуппута. Ол эмиэ ханнык полицейскайдар буоллахтарай? Ыраахтааҕы саҕанааҕылары билигин кэлэн хаайаллар дуо? Тугун муодата эбитэй? — дии санаабытым. Ол эрээри кэлин билбитим ыраахтааҕы саҕанааҕы нуучча полицейскайдара буолбатах, немецкэй полицайдар эбит этэ.
Сталин режимэ ким да тугу да билбэт гына дойдуну түҥ хааһахха кубулуппута — туох барыта чып кистэлэҥ, кистэлэҥ үөһэ кистэлэҥ: ким да билбэт номернай заводтар, почтовай дьааһыктар, суоч-сымыйа карталар, кистэлэҥ генераллар, ученайдар; күн аайы көрөр олоххун сыбыс-сымыйанан хаһыакка, радиоҕа суруйуу, дьиҥнээх кырдьык диэн туох буоларын ким да быһаарбат гына хараара муннарыы. Саха сиригэр тыа олохтоохторо оннооҕор саас-үйэ тухары олорбут бэйэлэрин сирдэригэр ханнык экспедициялар кэлэн тугу гыналларын, тугу чинчийэллэрин, булбуттарын, хостуулларыи билбэттэрэ. Эгэ, атын ыаллыы оройуоннарга туох буоларын, ханнык куораттар, бөһүөлэктэр тутуллалларын, бириискэлэр аһыллалларын, лааҕырдар баалларын билиэхтэрэ дуо?
Куоракка даҕаны, студеннар эйгэлэригэр син биир ол тэҥэ этэ — Саха сиригэр буола турар дьиҥнээх олох хартыынатын биһиги букатын билбэппит. Үрдүнэн хаһыакка суруллар, радионан этиллэр пропагандистскай характердаах сонуннарынан преподавателлэр үөрэтэллэрэ, лектордар лекция ааҕаллара. Биһиги, студеннар, букатын билбэппит «Дальстрой» олус киэҥ сиргэ тарҕаммыт лааҕырдарын систематын. Биһиги билбэппит Ааллаах-Үүн, Алдан онтон да атын сирдэр хаайыыларын. Арай, Чурапчыга, биһиэхэ, Хаандыга хаайыылаахтара эрэ биллэллэрэ. Өссө сэрии бастакы сылларыгар Чурапчы педучилищетын таһынан кыһын Хаандыга хаайыылахтарын таһар сабыылаах массыыналар ааһаллара. Ол онно элэс көрдөххө, сонноругар улахан хара сыыппара нүөмэрдээх хаайыылаахтар баар буолаллара. Кинилэри «таҥнарыахсыттар», «власовецтар» үһү диэн дьон кистээн кэпсэтэллэрэ. Хара дьайдаах быһыы төһөҕө даҕаны бар дьонтон, күн сырдыгыттан кистээн оҥоһуллар. Ол кэриэтэ итинник кистэлэҥ онон дьарыктанар МГБ үлэһиттэрин авторитеттарын ордук үрдэтэрэ, чып кистэлэҥ дьону куттуура — дойду үрдүнэн суоһар быһыыны-майгыны үөскэтэрэ.
Сотору соҕус биһиги камерабытыгар үһүс киһини укпуттара. Ол немецкэй полицай Мотылицкай диэн белорус этэ. Уҥуоҕунан биһигиттэн үрдүк, ол гынан баран, олус дьарамай, көмүскэтин түгэҕэр түспүт сүүрэлэс харахтаах, олорбут-турбут түргэн туттунуулаах киһи этэ. Миигиттэн балачча аҕа, Луковцевтан балыс, отуччалаах эбитэ дуу? Үөрэх диэн дуоннаах суох этэ, ол эрээри нууччалыы акцена суох саҥарара. Мин биирдэ да белорустуу саҥарбытын истибэтэҕим. Кини чопчу туох буруйга түбэспитин биһиги курдук аһаҕастык кэпсээбэтэҕэ: силиэстийэ, хаайыы, сыылка бөҕөнү баран, ол дойду олоҕор үөрэммит быһыылааҕа. Уопсайынан эрэ ахтан аһарбыта. Мотылицкай быһыта-орута кэпсээниттэн Белоруссия сэргэстэһэ олорор дэриэбинэлэриттэн кэлбит, барыта биирдиҥи дьыалаҕа сибээстээх бэйэ-бэйэлэрин билсэр дьон Ис түрмэҕэ үгүстэрин билбиппит. Кинилэр тус туһунан камераларга олороллоро. Кинилэри Аҕа дойду сэриитин саҕана немецтэргэ полицайдаабыт дьону (ыар буруйдаахтарын, бука, сонно тута сууттаан өлөртөөбүттэрэ буолуо) сэрии кэнниттэн алталыы сыл сыылкаҕа Саха сиригэр Ааллаах-Үүн бириискэлэригэр: Бриндакикка, Ыныкчааҥҥа, Эльдикаҥҥа, Югоренокка, Алдаҥҥа о. д. а. ыыталаабыттар. Онтон 50-с сыллар саҕаланыыларыгар эмиэ хат хомуйан ылан, хаттаан силиэстийэ ыыта сылдьаллар эбит. (Барыларыгар 25-тии сылы биэртэлээн баран, бириискэлэргэ төннөртөөбүттэрэ.
Мотылицкай үрдэр антах, өҕүрүйдэр бэттэх, хайдах эрэ олус чэпчэки өйдөөх-санаалаах киһиэхэ дылыта. Бэйэтин дьоно хаайыыга ол да иһин «Мотылек» диэн хос ааттыыллара. Кини онтон олох өһүргэммэт этэ. Немецтэргэ таҥнарбыт да эбит буоллаҕына, түгэхтээхтик өйдөөн-санаан таҥнарбатах быһыылааҕа. Кини Луковцевка да, миэхэ да сыста сатаабатаҕа. Ол курдук чугасаһан да, бодоруһан да көрбөккө олордохпутуна, илдьэ барбыттара.
Сотору иккис немецкэй полицайы, Серафим Хамицевиһы кытта биир камераҕа түбэспитим. Хамицевич миигиттэн намыһах, лэс курдук уҥуохтаах, үксүн мичээрдии сылдьар, сүрдээх холку, сэмэй, түөрт уонча саастаах дьиҥнээх белорус бааһынайа этэ. Белорустуу улаханнык тартаран, нууччалыы саҥарара. Суругу бэрт мөлтөхтүк билэр быһыылааҕа. Кини туох буруйу оҥорбутугар эрийэллэрин туһунан тугу да кэпсээбэтэҕэ. Ыйыттахха мичээрдии олороро уурайан, сапсыйан кэбиһэрэ.
Ааллаах-Үүнтэн кэлбит белорустар хаайыллыахтарыгар диэри көҥүл наймыы дьонунуу, ый аайы баардарын- суохтарын бэлиэтэтэ-бэлиэтэтэ, көҥүл сылдьыбыттар, онон үлэлээн син харчы өлөрбүттэр этэ. Силиэстийэлэрэ бүппүт дьоҥҥо Ис түрмэҕэ ыйга ас атыылаһарга, биэс уоннуу солкуобайы көҥүллүүллэрэ. Хамицевич ас атыылаһара уонна ол атыыласпыт аһыттан миэхэ бэрсэрэ. Мин ол кэмҥэ бастакы долгуйуум ааһан, эдэр аппетит уһуктан, түрмэҕэ үөрэнэн, кини хара килиэбэр уонна сытыган сыттаах фасоль миинигэр топпот буолан испитим.
Хамицевич силиэстийэтэ бүппүт быһыылааҕа, кинини хам-түм ыҥыраллара. Ханнык да ыарахан кыһалҕаны холкутук көрсөр үгэстээх бааһынайдардыы, кини бэрт холкутук, туохха да долгуйбакка камераҕа олорбута. Бэйэтиттэн кэпсээнэ суоҕа, мин саха остуоруйаларын кэпсээтэхпинэ бэркэ сэҥээрэн истэрэ, киһи күлүөҕэ кэллэҕинэ, күлэн ньэмэйэн олорор буолара. Хамицевич маҥнайгы колонияттан Бриндакикка этаптан барбыта уонна онно шахтаҕа олорбутунан өлбүт сурахтааҕа.
Үһүс немецкэй полицайы — Николай Кривальцевиһы кытта мин Ис түрмэҕэ олоруум тиһэх күннэригэр, аҕыйах хонукка бииргэ хоммуппут. Кини миигиттэн биир-икки сыл аҕа, 5—6 кылаас үөрэхтээх белорус колхозтааҕын уола этэ. Нууччалыы ыраастык саҥарара, бааһынайдардыы түс-бас өйдөөх, эмиэ бааһынайдардыы туохха барытыгар бытархайдыҥы киитэрэй этэ. Эмиэ хаайыы, сыылка, доппуруос бөҕөнү көрбүт, ол гынан баран миэхэ анарааҥы, икки бастакы дьоннордооҕор, арыый аһаҕас курдук көстүбүтэ.
Николай Кривальцевич немецтэргэ полицайдаабыт биричиинэтэ — Германияҕа барымаары: оккупационнай былаастар эдэр дьону тутан ылан күүстэринэн арҕаа, Германияҕа, үлэҕэ атаараллар эбит. Оттон миэстэтигэр бэрээдэги көрөр полицияҕа киирдэхтэринэ дойдуларыттан илпэттэр эбит. Дьонноруттан, дойдутуттан арахсымаары Николай полицияҕа киирбит. Бастаан олохтоох милиция оруолун толорон, бэрээдэги көрөн, син барыта этэҥҥэ, эйэ- дэмнээхтик баран испит. Ол эрээри холкутук сулууспалааһын уһаабатах: икки система охсуһуута Белоруссия дэриэбинэлэрин улам ыга ылан испит — партизаннар баар буолбуттар. Ол партизаннары утары охсуһууга немецтэр полицайдары туһаналлар эбит. Кинини эмиэ оннук партизаннары утары охсуһууга карательнай операцияларга ыыппытынан барбыттар, Кривальцевич партизаннары буруйдуур этэ: кинилэр суохтара буоллар, туох да иирээн-айдаан тахсыа суоҕа этэ диэн. Билигин силиэстийэҕэ ким ханна сылдьыбытын, ханнык карательнай операцияларга кыттыбытын, тугу гыммыттарын ырыталлар эбит. Ис түрмэҕэ сытар белорустар көрдөрүүлэрин бэйэ-бэйэлэригэр хардарыта төттөрү-таары хатайдаан эрийэр быһыылаахтара. Бадаҕа, сэрии будулҕанын саҕана, кини кэнниттэн тута ким тугу гыммытын, төһө буруйдааҕын чуолкайдааһын кыаллыбатах.
«Сэрии буоларын кытта комиссардар бэйэлэрин тыыннарын куоттарбыттара, биһигини, кыра-хара дьону, фашистарга бырахпыттара» диирэ Кривальцөвич. Ол Белоруссия бааһынайдарын уопсай абалара этэ, бары да инньэ диэн салалталарын буруйдууллара.
Кривальцевич Николай ол да гыннар, карательнай этэрээккэ ол барыталаан, партизаннары утары ханнык дьайыылары оҥорбутун иҥэн-тоҥон кэпсээбэтэҕэ. Оттон мин ону, ис дьиҥин, ымпыгын-чымпыгын истиэхпин олус баҕарарым. Миигин ордук хайдах, ханнык түгэннэр дьону төрөөбүт дойдуларын таҥнаралларыгар күһэйэллэрэ — ол уустук балаһыанньалар сиһилиилэрэ олус интэриэһиргэтэрэ даҕаны, бэркиһэтэрэ даҕаны. Ол кэмҥэ олох уустугун киһи дьайыылара үгүс варианнардааҕын, альтернативнай быһаарыылардааҕын өйдөөн, дьоннор дьылҕаларын сымнатар эҥин туһунан букатын билбэт кытарар, ультра кыһыл этим буоллаҕа. Оттон Кривальцевич сэриилэспитин оннугар Ыныкчааҥҥа дуу, Эльдикаҥҥа дуу хаалларбыт кэргэнин туһунан бэркэ сиһилии ахтара. Кэргэнэ кинини хаайбыттарын кэнниттэн хайаатар да арахсыахтааҕын, ол араҕыстаҕына малларын-салларын сиэҕин кэпсиирэ. Кини ону эрдэттэн сэрэйэн, баайдарын үллэстэр туһунан суукка дьыала түһэрбитин туһунан эҥин.
Николай уонна Самуил Кривальцевичтары, бырааттыы Прищычтары, Хамицевиһы уо. д. а. немецкэй оккупацияҕа түбэспит Белоруссия бааһынайдарын кытта түрмэҕэ уонна колонияҕа икки сылтан ордук бииргэ сылдьан, быһыыларын-майгыларын билэн баран, мин кинилэри Аҕа дойду сэриитигэр икки уот икки ардыгар түбэһэн олохторо огдолуйбут колхозтаахтар муҥнаахтар эбит диэн аһыммытым. Кырдьык даҕаны, туох да үөрэх-сайдыы диэн суох тыа сирин дьоно эрэйдээхтэр иитэ суох иҥнэстибиттэр, аана суох алдьаммыттар. Сэрии кинилэр сирдэринэн суолламмыта — кинилэр сордоро-муҥнара буолбут. Быыкаайык гражданскай сэриигэ сахалар, биһиги, хайдах буолбуппутун өйдөөн ылбытым — ини биитин, оҕо аҕатын, кыыс ийэтин кытта кыһылласпытын, оттон ол содула, өһө-сааһа бэрт өргө дылы уостубатаҕын... Онно холооно суох ыар содуллаах охсуу кинилэргэ кэлэн аастаҕа — дэлэҕэ да республика нэһилиэнньэтэ үс гыммыт бииринэн аччыа дуо?
«Комиссардар кыра-хара норуоту фашистарга хаалларбыттарын» туһунан бэйэлэрин салалталарын буруйдуулларын таһынан, немецтэр Белоруссия бааһынайдарыгар чэпчэкитик тылларын иһитиннэрбит биир сүрүн биричиинэлэринэн колхозтар эбит этэ. Ол туһунан быһаччы саҥарбаталлар даҕаны (хаайыыга хобуоччу «стукач» диэн ааттанар — ордук стукачтар кырыы кырыыларынан бааллара, иккис болдьоҕу бэрт дөбөҥнүк ылыахха сөбө), Сталин колхозтарын олус абааһы көрөллөрө. «Красная оглобля и напрасный труд» диэн ааттыыллара кэлэйэн. Колхоз куһаҕанын туһунан кистээн, ханарытан үгүһү кэпсииллэрэ: НЭП кэнниттэн бааһынайдар колхозка киирэн хайдах сирдэриттэн, сүөһүлэриттэн маппыттарын, дьадайбыттарын-эстибиттэрин, хоргуйбуттарын-аччыктаабыттарын. Колхоһу суох гынар иһин немецтэргэ буолуохтааҕар, сатанаҕа даҕаны сулууспалыах быһыылаахтара.
Мин санаабар, Сталин колхозтара кинилэр немецтэргэ полицай буолууларыгар сүрүн биричиинэ буолбуттара.
Хаайыыга киһи кимэ-туга биллэр ыарахан усулуобуйаҕа да сылдьан, кинилэр киһилии быһыыларын сүтэрбэтэхтэрэ. Саха сирин тыатын бааһынайдарыттан уонча тыһыынча километр ыраах сиргэ да үөскээтэллэр, кинилэр хайдах эрэ мин дьоммун кытта биир майгылаахтара-сигилилээхтэрэ. Ол, бадаҕа, олус ахтылҕаннаах ыраах хаалларбыт сирдэрэ-дойдулара, эһэлэрин-аҕаларын өтөхтөрө, олус аһыылаах хаһаайыстыбалара — ынахтара, сибиинньэлэрэ, колхозтааһын иннинэ ааспыт үүт-тураан олохторо быһыылааҕа. Уонна туох да куһаҕан иҥэ-дьаҥа суох дьоҥҥо сыһыаннара... Ол иһин мин бэйэм тыам сирин дьонун курдук санаан кинилэргэ сыһыаннаһарым.
/Далан. Дьылҕам миэнэ. Дьокуускай. 1994. С. 55-60./
Василий Семёнович Яковлев родился 1 апреля 1928 года в Кытанахском наслеге Чурапчинского улуса Якутской АССР в крестьянской семье.
В 1937–1948 гг. обучался в Кытанахской школе, затем в Чурапчинском педагогическом училище. В 1948–1952 гг. на историческом факультете Якутского государственного педагогического института. В апреле 1952 г. был арестован по так называемому «делу Башарина» (участие в антисоветской националистической организации) и заключен во внутреннюю тюрьму МГБ ЯАССР. Приговорен к лишению свободы на 10 лет с отбыванием наказания в ИТЛ и поражением в избирательных правах на 5 лет. Был задействован на общих работах в ИТК №1. (Вырубание вмерзших в лед бревен и погрузка их в грузовики на высоком берегу реки. Весной – работы на полях, затем работа каменщиком на строительстве). 26 мая 1954 г. освобожден «в связи с прекращением дела за отсутствием состава преступления». Реабилитирован.
В 1955 г. завершил учёбу. Работал заведующим кабинетом внеклассной работы Якутского института усовершенствования учителей, учителем, завучем и директором в школах Намского и Чурапчинского районов ЯАССР. С 1977 г. работал в журнале «Чолбон» заведующим отделом прозы, с 1992 г.— главным редактором, с 1979 г. член Союза писателей СССР, кандидат педагогических наук, академик Академии духовности Республики Саха (Якутия), народный писатель Pеспублики Саха (Якутия), лауреат Государственной премии имени П. А. Ойунского.
Писал под псевдонимом Далан (Бесшабашный).
Умер 27 ноября 1996.
Имя народного писателя В. С. Яковлева — Далана присвоено Кытанахской средней школе Чурапчинского улуса. Ювелирному алмазу, добытому на фабрике Айхальского ГОК, весом 49,48 карат присвоено имя «Писатель Яковлев — Далан» (Приказ генерального директора АК «АЛРОСА» от 06.05.1997).
Литература:
* Далан аб беларусах. (Пераклад з выдання: Далан “Отчество исправили… (повесть-воспоминание)” – “Полярная Звезда”). Публікацыю падрыхтаваў А. Баркоўскі. // Голас Радзімы. Мінск. № 14. 9 красавіка 1998. С. 1; 5.
Камильля Парх,
Койданава
