ЎЎЎ Іван Ласкоў. Момская вясёлка. Койданава. "Кальвіна". 2023.

 

    Иван Ласков

                                                                МОМСКАЯ РАДУГА

                                                          1. РАЗГОРАЕТСЯ «ИСКРА»

   Признаюсь честно: в Момский район я летел в надежде увидеть северное сияние. Сколько раз бывал и на Полярном круге, и дальше, а все не удавалось: то это было летом, то ранней зимой. И вот теперь, казалось, все условия соблюдены: от Хонуу — районного центра — до Полярного круга всего 7 километров, время — самое темное: середина декабря, начало полярной ночи. И все же...

    Мы с Иваном Егоровичем Федосеевым, известным якутским писателем, видели многое: снежные горы — как утверждают момцы, именно они принесли Афанасию Осипову звание члена-корреспондента Академии художеств; знаменитую, длиною в 45 километров, Момскую наледь — с самолета она кажется непонятно огромным снежным полем; белошерстных, похожих в тумане на мохнатые привидения лошадей особой момской породы; наконец, что уж совсем удивительно, радугу — 19 декабря, в сорокаградусный мороз... А северного сияния так и не случилось.

    Местные жители объясняли это тем, что ночи стояли лунные. Стало быть, луна виновата. И все же, было бы некрасиво на нее обижаться: она нам так помогла. Ведь и в Сасыре, что южнее Хонуу километров на 100-150, солнце едва-едва поднималось над горами и только в середине дня. Более-менее светло становилось часов в одиннадцать, в три — опять сгущалась белесая тьма... И какое это было облегчение, когда, отодвигая тьму эту в сторону, за окраины, над Сасыром вставала полярная, огромная, с маячный прожектор луна.

    Что такое Сасыр? Это центральная и одновременно единственная усадьба совхоза «Искра». Да, совхоз небольшой, хотя и занимает площадь со среднее европейское государство — 116 тысяч квадратных километров. А живут на территории этой всего 800 человек. 300 из них с небольшим — рабочие, специалисты и служащие «Искры».

    Да, совхоз небольшой: в оленеводстве, которое составляет здесь главную отрасль производства, занято 65 человек, охотников — 26, коневодов — 16, на звероферме — 8 работников, на молочно-товарной ферме — 7... Зато здесь много механизаторов: шоферов, трактористов, бульдозеристов; только автомашин — 17. Много строителей: совхоз с тех пор, как стал из отделения совхозом в 1976 году, бурно строится. За это время возведены гараж, электростанция, звероферма, столовая, баня, спортзал при школе, 47 квартир. Предмет особой гордости сасырцев — совхозная авиаплощадка, позволяющая принимать не только АН-2 из Хонуу, но и такие тяжелые самолеты, как АН-12, АН-26. В Хонуу новый аэропорт еще только строится, и теперь часть грузов для райцентра прибывает сначала на АН-12 в Сасыр, а отсюда уже вертолетами перевозится в Хонуу. В дни, когда прилетает АН-12, сасырцы, даже из совхозного «комсостава», становятся грузчиками: штатных-то на аэродроме нет. Но, как говорится, своя ноша не тянет. Первую ощутимую выгоду от своей авиаплощадки совхоз ощутил уже нынешней зимой, когда из Якутска был доставлен овес для лошадей. Зимовка выдалась тяжелой, в конце осени прошли проливные дожди, затопили луга — даже привычная ко всему якутская лошадь не может пробить ледяную корку, чтобы добраться до травы. Авиаплощадка, доставленный благодаря ей корм, помогли сохранить конское поголовье.

    Точно так же огромную практическую пользу приносит «Искре» и зимняя дорога, соединившая совхоз с известной автотрассой Артык — Магадан. Первые «Татры» пробились сюда через перевал со стороны Артыка 16 лет назад. Была дорога страшно тяжелой. Но сасырцы, быстро оценившие ее выгоды, постарались сделать все возможное, чтобы сделать ее более проходимой и безопасной. Недавно, например, совхоз истратил на улучшение дороги 175 тыс. рублей.

    Да, далек уголок этот, но не заброшен, не уединен. И все же удивительно было услышать, что в Сасыре живут и трудятся представители... семнадцати национальностей. Основу здесь составляют эвены: 320 человек. Все это местные уроженцы, коренные жители. Среди 250 якутов уже немало приезжих из других районов, особенно Чурапчинского, Амгинского и Оймяконского. Вообще же приезжих 230 человек. И кого только среди них нет! Русские, украинцы, белорусы, немцы, казахи... Настоящая человеческая радуга. Не случайно в поселке наряду с якутской и эвенской повсеместно слышна русская речь.

    Приезжие живут в совхозных квартирах, но многие строят и собственные дома. Совхоз им помогает. Совхоз кровно заинтересован в том, чтобы они отсюда не уезжали. Ведь среди этих людей очень нужные для современного сельскохозяйственного производства специалисты; механизаторы, инженеры, строители. Заняты приезжие и в традиционных отраслях: оленеводстве, коневодстве, на звероферме... И нигде, как говорится, погоды не портят.

    «Искра» — хозяйство крепкое. В каждой отрасли есть свои маяки. Хорошо работает, например, старший оленевод стада № 7 Яков Слепцов. Ему всего 28 лет, а в оленеводстве уже 10. В стаде он круглый год — так называемый сменно-звеньевой выпас в «Искре» еще не налажен. С весны до осени вместе с ним в тайге и в горах жена и двое детей. 98% поголовья сохраняет его бригада, 78 тугутов получает от 100 маток.

    Коневоды тоже большую часть года проводят в тайге, только в отличие от оленеводов, живущих в палатках, у них есть избушки. В этой отрасли выделяется Иван Николаевич Федотов. Сохранение поголовья у него — 98%, деловой выход жеребят — 86 на 100 кобыл. Иван Николаевич — участник ВДНХ, словом, известный в республике коневод.

    Евдокия . Егоровна Слепцова — охотник-промысловик с большим опытом и стажем. В год она сдает пушнины (соболь, белка, горностай) на 1500-1700 рублей при плане 800-1000. Тоже участница ВДНХ, причем не раз, награждена орденом «Знак Почета».

    Есть свои передовики и на звероферме. Анна Витальевна Тарабукина сдаст шкурки стоимостью в 130-140 руб., в то время как у других звероводов она порой и 80 руб. не превышает. Деловой выход у Анны Витальевны тоже высок: 4,2 щенка на матку...

    Но, пожалуй, пора назвать источник всех этих сведений: Николай Ильич Слепцов, директор совхоза «Искра». Плотный, кряжистый, с лицом пастуха, обожженным морозом и ветром, он сыплет фамилиями и сверхточными данными, не заглядывая в конторские книги. Все знает, все помнит, хозяин всему, и слушая его увлеченную речь, где сухие цифры перемежаются сочными описаниями людей и родной природы, понимаешь, что человек этот и совхоз неразделимы. Многим обязан совхоз Слепцову, а для Слепцова совхоз — вся его жизнь.

    ...Есть в совхозе гора. Большая. Высшая точка Якутии — пик Победа: 3147 метров над уровнем моря. Летом, в ясную погоду, она хорошо видна из Сасыра, хотя до нее километров 40, а может, и больше. Впрочем, не каждый житель поселка укажет точно на нее: более близкие горы кажутся не ниже. Николай Ильич никогда не спутает ее с другими: под этим снежным пиком он родился 9 мая 1930 года («Эту гору я здорово уважаю», — говорит он).

    Да, родился на озере Сэлысардах самым младшим в большой бедняцкой семье, в балагане без пола. У родителей не было ни коней, ни оленей, ни даже собаки. Питались налимом, который водился в озере. Ведь «Сэлысардах» и значит: Налимье («Я с налима человеком стал — никакую другую рыбу не люблю»). Налим не всегда выручал. Из шести братьев и сестер Николая Ильича еще до революции умерли трое. Тут, наверное, впору употребить привычную фразу — повезло, мол, Коле Слепцову, что уж после революции родился. Правильная получилась бы фраза, сам Николай Ильич с ней полностью согласен, да ведь и после революции у разных людей неодинаково складывалась жизнь. Вот и у Коли Слепцова в два года умер отец. Трудное было детство, голодное, но семилетку окончил все же в пятнадцать лет. Подростком работал в колхозе коневодом, оленеводом. В 21 год отправили в колхозную школу (была такая в Якутске — готовила руководящие кадры для колхозов). Окончил — назначили счетоводом, по тем временам на вторую после председателя должность. 5 января 1957 года началось общее собрание колхозников. Не пишу «состоялось», потому что в тот день оно действительно только началось, а продолжалось целых три дня. Выступило 79 человек — такие были тогда собрания. Ну, и сняли старого председателя: выпивал, колхозных оленей разбазаривал, а на его место выбрали молодого счетовода...

    Потом жизнь Николая Ильича стала зависеть от разнообразных реформ, которыми так богата была тогдашняя действительность. Объединили несколько колхозов — стал парторгом объединенного. Создали совхоз «Момский» (один на весь район) — стал управляющим в своем отделении. Но вскоре понял: не хватает знаний для такой должности: — всего-то семь классов! Пошел в СПТУ и за два года отличной учебы «заработал» диплом с двумя специальностями сразу: ветфельдшера и веттехника. Вернулся с дипломом этим в район — а его сразу на бюро райкома партии: будешь старшим зоотехником совхоза по оленеводству. Так и пошло: сам в Хонуу, жена Прасковья Степановна с ребятишками — в Сасыре. А не откажешься: партийное поручение. Отставало в совхозе оленеводство — знал райком, кого назначить...

    Собственно говоря, столько и жил он в этом Хонуу. По полгода и больше — в командировках. Да еще каких! Месяц трясешься в седле или на нартах, добираясь от стада к стаду. Сам лечил оленей, налаживал племенную работу. И так пять с половиной лет.

    Трудные годы те Николай Ильич вспоминает без грусти. Много дали они ему как руководителю. Весь район изъездил, знает теперь, как свои пять пальцев. Как пригодилось это несколько лет назад, когда выбирали новую трассу на Артык... А разве это худо для директора совхоза — знать назубок главную отрасль свою, оленеводство?

    В 1972 г. отпустили Слепцова домой, в Сасыр, управляющим отделением. Неудобно стало — столько лет живет человек без семьи. А когда в 1976 г. отделение было преобразовано в новый совхоз, над кандидатурой директора раздумий не было.

    Биография Слепцова — не такой уж частый ныне случай для руководителей сельского производства. Но есть у Николая Ильича огромное преимущество «перед теми, кто с вузовским дипломом поднимался с одной управленческой ступеньки на другую: скрупулезное знание своего хозяйства, его природных условий, его экономических возможностей. А еще — близость к людям, рядом с которыми рос как человек и вожак производства.

    Было бы преувеличением сказать, что достигнуто все и больше нечего делать. У совхоза немало трудностей. Но молодое хозяйство мужает. Недаром его директор родился под пиком Победы в будущий день Победы.

                                                    2. ПАЛАТКА У БЕЛЫХ ГОР

    10 стад оленьих в совхозе «Искра». 13500 голов. Но в Сасыре их нет. Нет и поблизости от Сасыра. Поселок стоит на берегу Момы, в речной долине. Ягеля — основного корма оленей — здесь мало. Стада кочуют за десятки и даже сотни километров от Сасыра.

    Но как писать об оленеводческом совхозе, не увидев ни одного оленя? Вот почему, услышав от Николая Ильича, что одно из стад сейчас пасется вдоль той самой трассы, о которой выше шла речь, мы с Иваном Егоровичем стали просить и даже настаивать, чтобы нас свозили туда.

    В совхозе кончался бензин, и Николай Ильич долго не соглашался, но уважение к ремеслу писателя победило, и наконец транспорт был выделен. Отнюдь не привычный «газик» (здесь их совсем нет, даже директор по Сасыру пешком ходит) и даже не гусеничный вездеход, а трехосный внушительный грузовик «Урал». Признаюсь, меня это здорово озадачило: неужели мы кажемся такими тяжелыми? И только проехав туда и назад, понял, что ни на «газике», ни на вездеходе это было бы невозможно.

    Чуть позже нас той же дорогой из Сасыра в Артык отправлялись три «Татры», доставившие в совхоз уголь. Поэтому мы разделились: я поехал на «Урале», а Иван Егорович на «Татре».

    В просторной кабине нас трое: водитель Сергей Антипин, главный зоотехник Юпитер Ан и я. Оба они приезжие. Сергей — русский, родом из Бурятии, Юпитер — кореец из Ташкента. У Сергея жена татарка, у Юпитера — якутка, причем не здешняя — из Амги. Парни молодые, примерно одного возраста, между собой на «ты» — субординации никакой. Антипин — высоченный, уравновешенный, несмотря на возраст, Ан невысок, подвижен. Что меня удивило в этом южанине — ходит в декабрьский мороз в пиджаке, без пальто.

    Машина трогается в путь. Интересуюсь, долго ли ехать. Опять озадачиваюсь: до стада километров семьдесят, но ехать будем часов пять... Вот это скорости! Переезжаем Мому, ныряем в редкий лиственничный лес. Под капот не спеша уходит дорога шириной в одну колею. Так вот какова она, пресловутая трасса! Время от времени колея раздваивается: это встречные машины, чтоб разойтись, сворачивали в тайгу. В одном таком месте вижу утонувший выше гусениц, брошенный бульдозер... Через часа полтора выезжаем из тайги и спускаемся в русло речки Тирехтях.

    — Вот «по нему и пойдем до самого стада, — говорит Сергей. — Если пустит он, Тирехтях...

    — Как это? — невдомек мне.

    — Доедем — увидите.

    Снега мало, очень мало, им едва припорошена земля (в середине-то декабря!), и ясно видно, что едем мы не по льду, а по донной гальке. Мне объясняют, что у Тирехтяха здесь подземное русло. Поверху же вода идет только в половодье.

    Медленно, очень медленно приближаются горы. Входим в «ворота», пропиленные речкой. И вот — сюрприз: перед машиной появляется поток живой, парящей воды. Хорошо видны камешки на дне.

    — Здесь, что ли, может не пустить? — вспоминаю я.

    — Да нет, это пустяк. Дальше, на наледи есть местечко...

    «Урал» с устрашающим ревом пересекает поток и выбирается на его другой берег. Начинается долгий путь по руслу Тирехтяха наверх, в горы.

    Никакой дороги нет. Мы идем то по гальке, то по льду. Лед тонок, с тихим шелестом проламывается он под многотонной махиной «Урала», оставляющего за собой водяную колею. Сергей облегченно вздыхает: прошли опасное место! Чем оно опасно, я узнаю только на обратном пути... Постепенно привыкаю к реву машины, к шелесту ломающегося льда, и мы с Юпитером начинаем разговор об оленях.

    Оленеводство — самая выгодная отрасль в «Искре». Оно приносит 250—-350 тысяч чистой прибыли. Трудностей, однако, много. Прежде всего не хватает пастбищ, как ни парадоксально это звучит в приложении к хозяйству, занимающему такую гигантскую территорию. Дело в том, что основная масса здешних ягельников — так называемые «чистаи», горная тундра. Площадь их весьма велика, но пасти на чистаях можно только в бесснежное, теплое время; оно же здесь вдвое короче зимы. На зиму олени спускаются в тайгу, где ягеля куда меньше, чем на чистаях. Вот и получается, что на худших пастбищах стада вынуждены пастись вдвое дольше, чем на лучших. И с этим ничего не поделаешь, как ни мудри над маршрутами стад.

    Стадо № 2, в которое мы едем — нагульное. Молодняк весной собрали из разных стад, чтобы в начале зимы забить. Но как раз в начале зимы совхозу улыбнулась удача: перекочевка диких оленей наконец прошла по «Искре», и у знаменитой Момской наледи совхозные охотники отстреляли 1000 голов. Поэтому было решено стадо № 2 пока не трогать. Бригадиром в нем Иван Голиков. Он впервые взял нагульное стадо, но совхоз не подвел: отход у него очень маленький.

    Чувствуется, что Ан оленеводство знает прекрасно... Разговор переходит на лошадей, на рогатый скот. Юпитер, горячась, рассказывает о строящейся молочно-товарной ферме. Сколько уже пришлось поломать копий в спорах с министерством! Навязало устаревший проект: один коровник. Ни помещения для телят, ни красного уголка для доярок. Споры еще далеко не окончены, но мне верится, что Ан своего добьется.

    В темноте в лучах фар снежком, пущенным детской рукой, перелетает дорогу куропатка. И вот Сергей нажимает на тормоз. Приехали.

    Метрах в десяти от дороги, пологом к ней темнеет большая десятиметровая палатка с железной трубой. Лиственницы над палаткой закуржавели так, что думается: ели. Но нет, не ели — кроме лиственницы, здесь ничего не растет, даже береза. Лунный свет высвечивает рядом повисшую над палаткой, над грузовиком, над таинственно молчащей тайгой серебристую глыбу скалы.

    Как вы думаете, кого можно встретить в оленеводческой палатке? Ясное дело, скажете вы, оленеводов, закаленных крепких мужчин. Входим. Краснеет горящая печка, тускло светят свечи — одна в углу, другая прикреплена к стояку, подпирающему верх палатки. Прямо под ноги откуда-то выкатываются двое ребятишек: одному лет шесть, другому — три. Кроме них, в палатке две женщины. В полутьме лица рассмотреть трудно, но все же видно, что одна из них средних лет, а вторая совсем старушка.

    Знакомимся. Хозяйку палатки зовут Маврой Гаврильевной. Она жена Голикова, а в бригаде исполняет обязанности чумщика — топит печь, готовит пищу. Евдокия Ильинична — бабушка Ивана, приехала из поселка в тайгу погостить. Ребятишки — сыновья Мавры и Ивана. Кроме этих, у Голиковых еще четверо, но те школьного возраста и сейчас в Сасыре, в интернате.

    — И что же, они постоянно здесь?— спрашиваю я о малышах.

    — Ну а как же! Где же детям быть, как не с родителями, — отвечает Мавра. Заслышав лай собак, Сережа и Гоша без шапок и пальто выскакивают из палатки.

    Бригадира пока нет: оказывается, он ездил в Сасыр отчитываться и должен приехать на одной из «Татр», что следуют за нами. Об этом Мавре из совхоза сообщили по рации. Так что мужчин в палатке тоже пока что двое: Юрий Тарков — племянник Голикова и Дмитрий Неустроев — зять Юрия: женат на его средней сестре. Есть в бригаде еще два члена: Дмитрий Афанасьевич Тарков, отец Юрия, и брат Юрия Анатолий. Но их мы не увидим: они отправились к оленям, которые отсюда километрах в пятнадцати-двадцати... Что же это получается: ехали-ехали мы к оленям, да так и не доехали?

    Как уже видно из сказанного, бригады оленеводов комплектуются по родственному принципу. Так удобнее. Ведь люди живут в тайге, маленьким коллективом. Нужно особое взаимопонимание, доверие друг к другу.

    Все в бригаде — эвены, кроме Неустроева. Дмитрий — чукча. Он приехал сюда из Нижнеколымского района вслед за женой. Вот уже пять лет, как в «Искре».

    Хозяйка ставит на низенький стол угощение: мясо, бульон, режет хлеб, лук, яблоки... Вот уж не ожидал! Мавра объясняет:

    — Трасса! Каждую неделю машины ходят, а то и чаще.

    Но, как видно, на нынешнем месте палатка простоит недолго. Пользуясь тем, что приехал главный зоотехник, оленеводы наперебой говорят:

    — Кочевать надо, Юпитер Васильевич! Ягель уже кончается. Грузовик давай! Добра многовато, на нартах не помещается!

    — Вот бензин доставят из-за перевала, тогда и пришлем, — успокаивает Ан.

    Оказывается, два совхозных «налива» (бензовоза) застряли на пути из Артыка из-за снежных заносов. Вот почему бензина в совхозе нет.

    Мы с Юпитером и Сергеем успеваем поесть и наговориться с оленеводами, а «Татр» все нет и нет... Наконец, часа через три после нашего приезда к гуденью «Урала» — его прожорливый мотор так и будет работать всю ночь — добавляется надсадный рев трех машин, подымающихся на берег из русла Тирехтяха. Первой слышит его Евдокия Ильинична, бабушка бригадира. Она вообще слышит раньше всех приближение любого предмета, будь то машина, олень, собака... И урчанье «Урала» ей не мешает. Сколько ей лет — никто не знает, в том числе и она сама. Но если учесть, что внуку 38, то много.

    Входят вновь прибывшие: два Ивана — Иван Егорович и бригадир, и три водителя «Татр», приписанных к Артыкской автобазе. Человек невысокий может еще выпрямиться в палатке во весь рост. Шоферы — как па подбор, гвардейского роста, плечистые, как наш Сергей, нагибают головы. Здороваются шумно, как старые знакомые, садятся к столу, неуклюже подбирая длинные ноги в тяжелых унтах. Они и в самом деле уже знакомы — были здесь по пути в Сасыр. Хозяйка вновь заставляет стол тарелками. Среди уже знакомых яств появляются горячие блины. И когда она успела?

    Разговор идет о том, о сем. Оленеводы расспрашивают водителей о трассе: всех интересует, дойдут ли совхозные «наливы» и когда. Звучат таинственные названия опасных урочищ: Потап, Баба-Яга... Мимоходом выясняется, что по пути из Сасыра сюда сегодня одна из «Татр» провалилась, и ее долго вытаскивали. Так вот почему они приехали настолько позже нас! Между прочим, подобные случаи так часты на трассе, почти целиком проходящей по речкам, что в одиночку шоферы здесь никогда не ходят: провалишься, забуксуешь, откажет мотор — откуда помощи дождешься?

    Кстати, в неоспоримой мудрости этого правила: в одиночку не ходить — мы убедились назавтра, когда возвращались в Сасыр и попали-таки в ловушку. Два часа бились Сергей и Юпитер, вызволяя «Урал» из ледяной ямы: и намораживали песок на протекторы, и крошили ломом лед под колесами, стоя в резиновых сапогах по колено в ледяной воде... И было так неловко, что мы с Иваном Егоровичем ничем по неумению своему не могли помочь. Только выпустив воздух из шин, выбрались наконец. Вот когда мне стало понятно, почему на трассе шоферы — такие атлеты: слабому физически здесь просто нечего делать.

    Разговор затягивается допоздна. Разобравшись, что мы с Иваном Егоровичем не газетчики, а поэты, оленеводы просят читать стихи. Удивительный был этот вечер стихов в брезентовой палатке у белых гор, посреди тайги, при свечах, перед «залом» из десяти человек, среди которых старушка, не помнящая сколько ей лет, и два малыша, еще не ходящих в школу... Справедливости ради должен отметить, что старший, Сережа, внес и свою лепту в поэтическую мозаику: без запинки прочел якутское народное стихотворение «Куобах, куобах барахсан» («Зайчик»).

    Но вот пора спать. На голые лиственничные ветки, которыми устлана земля в палатке, мехом вверх стелются оленьи шкуры. Забираемся в оленьи спальные мешки — кукули. Гасятся свечи: их не хватает, приходится экономить. В печурке трещит уголь. Когда его подбрасывают, дым с минуту режет закрытые глаза. Но вскоре он покидает палатку, и воздух вновь становится чистым и прохладным, как вода в горном ручье. Согреваешься, и уже не странно думать, как это люди могут жить в таком обиталище круглый год, ежемесячно переезжая с место на место.

                                                 3. САСЫРСКОЕ МНОГОЦВЕТЬЕ

    Аэродром в Сасыре есть, но аэровокзала пока нет. Ждать самолет приходится на открытом воздухе. Небольшое это удовольствие — ждать на сорокаградусном морозе, да еще когда самолет опаздывает. Смотришь на север, откуда должен он прилететь, а едва ощутимый, вкрадчивый, но тем не менее декабрьский ветерок сушит и жжет лицо. Поневоле отворачиваешься. И вдруг... Вдруг я увидел вдали на юге, где-то там, откуда мы вернулись вчера — может быть, над Тирехтяхом — радугу. Она стояла торчком и была коротенькой, как остаток карандаша, который уже не удержать в руке, но такой яркой, что через минуту на нее стало больно смотреть. Зимняя радуга в Якутии — не такое уж редкое явление, но эта была особенной. Обыкновенно в ней два-три сливающихся тусклых цвета, Я в этой был полный набор от красного до фиолетового, и каждая полоса смотрелась как бы отдельно. А зажгло ее желтое солнце, с неимоверным трудом оторвавшееся от зубчатой линии горного горизонта.

    — Видно, над наледью, — высказал догадку Иван Егорович, также увидевший радугу. Может быть... Я смотрел и думал, что и жизнь в «Искре», и впечатления наши о ней похожи на такую вот многоцветную, яркую радугу, где одна краска не сливается с другой.

    Звероферма. Охотовед Валентин Слепцов показывает шкурки чернобурок, уже готовые к отправке в Иркутск. Увлеченно сыплет терминами: вуаль, серебристость, первый цвет, второй цвет... Нет, не сорт, а именно цвет. Шкурок второго сорта нет: только первый. Не случайно: здесь лисиц кормят, как положено, в основном мясом, комбикорм — всего лишь добавка к рациону. Многие десятки шкурок, и все прекрасны. Впервые стою посреди такого богатства.

    Мастерская... Несколько женщин неторопливо, вручную мнут оленьи шкуры, шьют кукули. Переночевав в таком почти на голой земле, понимаешь по-настоящему, как важен этот тяжелый, не механизированный труд.

    Сельский музей... Скромный домик ломится от экспонатов. Среди них уникальные: чучела белой белки-альбиноса, розовой чайки, старинный серебряный пояс — подарок тойона своему сыну в день шестнадцатилетия. Тут же — книги Василия Лебедева, эвенского поэта, момского уроженца. Создатель музея, школьный учитель Дегтярев Александр Михайлович хочет сделать его чисто эвенским. Это будет, пожалуй, единственный в республике эвенский музей.

    Вот другой энтузиаст — Сергей Егоров. В совхозе он возглавляет агиткультбригаду, обслуживающую оленеводов. Целый год ездит бригада из стада в стадо с лекциями, концертами, кинофильмами, выпускает в каждом фотогазету. Казалось бы, чего еще? Но у Сергея есть увлечение — он пишет историю своего наслега. Предмет особой его заботы — могила летчиков, разбившихся в 43-м году на перегоне самолета с Аляски. Могила эта в 70 километрах от Сасыра. Временный памятник обветшал, нужен новый, вечный. Об этом хлопочет Егоров...

    Не забудется краткая встреча с Владимиром Иосифовичем Питимко. Мы о нем немало слышали задолго до встречи от разных людей и, по правде говоря, не чаяли увидеть, так как был он в отъезде, в стадах. Но — повезло: вернулся в последний наш день в Сасыре.

    В Момском районе Питимко 29-й год, 22 из них работает в Сасыре. Несколько человек говорили, что он башкир. Оказалось — украинец родом из Башкирии. Окончил Башкирский сельхозтехникум. С семью другими выпускниками направили в Якутию. Так с тех пор и работает зоотехником по оленеводству.

    По полгода в стадах, привык к кочевой жизни. Был моложе — ездил верхом на оленях. «Теперь потяжелел, — шутит он, — и самому тяжело, и оленю. Зимой на нартах езжу, летом на лошади». Обязанностей у зоотехника тьма: разработка маршрутов перекочевок, инвентаризация оленей по десяти группам (2-3 раза в год). А прививки против кожного овода, сибирской язвы, бруцеллеза? Это дело ветврача, но зоотехнику тоже приходится заниматься... Ну, а кроме того, Питимко берет на себя и такие обязанности, которые подсказывает сердце: завозит на горные стоянки оленеводов дрова, снабжает их свечами.

    Он настолько вжился в здешнюю жизнь, что, кажется, и не мыслит себя в другой обстановке. Женился здесь, через три года после приезда из Башкирии. Жена его Наталья Николаевна — якутка, учительница. Говорят по-якутски, он, как якут, что удостоверил Иван Егорович. Овладевает эвенским языком, на котором уже не всякий эвен говорит. Детей записал якутами, зять у него якут, невестка — эвенкийка.

    Мне показалось, что во всем этом сыграла решающую роль его любовь к объекту его повседневного труда — оленю. К тому самому, которого до приезда в Якутию в глаза не видел. Может быть, я и преувеличиваю, пусть в таком случае Владимир Иосифович меня извинит. Но вот его собственные слова: «Если б оленя не уважал, то давно бы уехал». Других приезжих привязывает богатая охота, рыбалка; Питимко, конечно, охотник, рыбак, но, по его словам, «без большой страсти». Для него природа скорее предмет созерцания, чем потребления. Он обо всем говорит спокойно, кроме оленеводства:

    — Сколько трудностей зряшных, легко устранимых у оленеводов! Взять хотя бы жилье. Проектируют передвижные домики, а палаточный материал не отпускают. Дают 900 метров на совхоз. До смешного мало! Ведь палатка нужна не только оленеводам: охотникам, например. Или взять свечи. Во всем районе их негде взять! А эвену в палатку керосиновую лампу не поставишь, с керосином рядом эвен жить не будет. Или сёдла. Их тоже нет...

    Смотрю на радугу, сияющую над далеким Тирехтяхом... Там вчера в течение двух часов мы не знали, поедем дальше или пойдем сорок километров пешком. Там над урочищем «Баба-Яга» действительно стоит с воздетыми руками красно-коричневый лиственничный идол — говорят, его вырезал какой-то шофер в ожидании, когда появится на Тиряхтяхе какая-нибудь машина и вытащит его грузовик... Там по пути Юпитер и Сергей ломали кедровый стланик для недалекой уже новогодней школьной елки. Ель и сосна, как говорилось, здесь не растут, вот и придумали: ставят лиственницу, а к ее голым ветвям привязывают ветки стланика. Положил и я себе в портфель на память веточку, остро пахнущую скипидаром.

    Впрочем, если она и потеряется или рассыплется на длинные свои, мягкие хвоинки — момская радуга не забудется.

    [C. 91-97.]

 

 

    Иван Антонович Ласков – род. 19 июня 1941 года в областном городе Гомель Белоруской ССР в семьи рабочего. После окончания с золотой медалью средней школы, он в 1958 г. поступил на химический факультет Белорусского государственного университета, а в 1966 г. на отделение перевода Литературного институт им. М. Горького в Москве. С 1971 года по 1978 год работал в отделе писем, потом заведующим отдела рабочей молодежи редакции газеты «Молодежь Якутии», старшим редакторам отдела массово-политической литературы Якутского книжного издательства (1972-1977). С 1977 г. старший литературный редактор журнала «Полярная звезда», заведовал отделам критики и науки. С 1993 г. сотрудник детского журнала «Колокольчик» (Якутск), одновременно работая преподавателем ЯГУ (вне штата) и зав. отделом связей с общественностью Якутского аэрогеодезического предприятия. Награжден Почетной Грамотой Президиуму Верховного Совета ЯАССР. Член СП СССР с 1973 г. Найден мертвым 29 июня 1994 г. в пригороде г. Якутска.

    Юстына Ленская,

    Койданава

 

ЎЎЎ Іван Ласкоў. Па Вілюі ды Марсе. Койданава. "Кальвіна". 2023.

 

 

 

    Иван ЛАСКОВ

                                                              ПО ВИЛЮЮ И МАРХЕ

                                                      Земля и люди Ленинского района

                                                             1. ЛЕСА, ПОЛЯ И ВОДЫ

    Прежде всего должен сделать необходимую оговорку. В этом очерке нередко будет встречаться «мы». «Мы приехали, мы увидели»... Пусть читатель не думает, что «мы» из приличия употребляется вместо «я». Автор этих строк в своем коротком путешествии по Ленинскому району был не один, а с сыном, перешедшим в седьмой класс. Можно было бы, конечно, абстрагироваться от этого факта и писать так, будто ездил в Нюрбу один, но это было бы несправедливо: почти все мы видели и слышали вместе.

    Итак, мы проехали по суше и водам Ленинского района что-то около семисот километров. Этого, конечно, мало, если учесть, что район занимает ни много ни мало 52 тысячи квадратных километров. И все же у нас осталось впечатление, что видели мы много.

    Мы видели Нюрбу — районный центр, рабочий поселок на 10 с лишним тысяч жителей, выросший на узком перешейке между Вилюем и гигантским озером Нюрбой. Впрочем, озера этого нет уже давным-давно. Оно было спущено еще в 1824 г., и о том, что оно было, свидетельствуют лишь его крутые берега.

    Мы видели села Антоновку, Чаппанду, Бысыттах (его здесь чаще называют Мальжагаром), поселок Киров — каждое из этих людских поселений имеет какую-то особинку и с другими в памяти не сливается.

    Видели многочисленные озера — совсем маленькие, уютные, и такие огромные, как Мальжагар — что-то около 10 километров длины.

    Видели Вилюй от Сунтара (это центр соседнего района) до устья Мархи и Марху от Вилюя до Мальжагара — 178 километров из 1181-го, которыми вьется Марха по Ленинскому, Оленекскому и Мирнинскому районам.

    1181 километр... Нешуточная длина. Больше Вислы, Одера и многих других хорошо известных, воспетых, вполне судоходных рек. Но у северной природы особые черты. Отправляясь в поездку, я заглянул в справочник и, признаться, не поверил своим глазам: там было сказано, что эта столь впечатляющей длины река в низовье перемерзает на 150 суток. «Неужели так мелка?» — подумалось невольно.

    Да, это так! Мало воды приносят в Марху притоки, текущие по едва оттаивающей летом вечной мерзлоте. Ходко, хотя и без большой спешки, бежит по самому дну глубокого русла Мархи нетолстый слой холодной прозрачной воды. Даже «Зори» — плоскодонные пассажирские теплоходы кассирующего типа, чья осадка всего 50 сантиметров, не всегда доходят до Малыкая — села в 209 километрах от устья. Из рубки «Зари», слегка приподнятой над поверхностью воды (этой рубкой на остановках «Заря» наезжает на берег, обходясь таким образом без дебаркадеров) при движении хорошо просматривается дно.

    Но не всегда Марха беспомощна и безобидна. Я имею в виду не только весенние паводки. Порой, когда от сильной летней жары в ее верховьях подтаивает тундра, она выходит из своих высоченных берегов и летом. В Мальжагаре председатель местного сельсовета Николай Егорович Илларионов показал нам озеро в нескольких километрах от Мархи. Еще 10 лет назад на его месте был сухой алас, в котором ежегодно накашивали по 20-30 тонн сена. И вот в начале июля 1973 года взбунтовавшаяся Марха перелилась через берег, и в аласе образовалось озеро длиной в километра три. Пропало прекрасное угодье, а осушить это озеро пока не представляется возможным.

    Такова Марха — река еще не очень обжитая. На Мархе любят отдыхать нюрбинцы, приезжающие сюда на моторных лодках порыбачить. Вилюй, разумеется, куда мощнее, многоводней, но у Вилюя с Мархой очень много общего: так же (в масштабах своей длины) неширок и мелок, такая же растительность на берегах, только изгибы русла более плавны, а кое-где Вилюй (в том числе и у самой Нюрбы) величественно движется по прямой. Берега высоки, обрывисты. Не так-то легко в Нюрбе подняться от воды, минуя лестницу, и просто диву даешься, глядя на коров-«альлинисток», которые умудряются пастись на этом крутом, осыпающемся, поросшем бурьяном склоне.

    У Мальжагара, в ожидании обратной «Зари», с волнением пересыпал я с ладони на ладонь восково-желтые, малиново-красные, темно-зеленые, как смородинная листва, камешки. Ведь Марха привела геологов к первой кимберлитовой трубке «Зарнице», а потом и к большой их удаче — трубке «Удачной». Может быть, и под моими ногами в толще береговой гальки прячется драгоценный кристаллик. Но чтобы его найти, нужно особое зрение.

    На территории Ленинского района есть уголь. Небольшой карьер работает у поселка Кирова, обеспечивая топливом район. Найден уголь и в Чаппанде. Здесь, возможно, будет сооружен весьма значительный разрез. Необходимость его диктуется тем, что с сооружением Вилюй ГЭС-3 должен существенно обмелеть Вилюй, и доставка угля с Лены будет затруднена. Чаппандинский уголь снимет топливную проблему со всех вилюйских районов.

    Появились в Ленинском районе и виды на нефть и газ. Сейчас в район перебазирована вся геологическая часть Кысыл-Сыра. Неподалеку от Нюрбы, за селом Антоновкой строится поселок разведчиков газа.

    Но вообще-то Ленинский район — сельскохозяйственный. В основном животноводческий. Однако здесь и зерновые сеют, сажают картофель.

    Северная земля района не так уж и ледяна. Здесь полно смородины, красной и черной, земляники. Попадались на глаза и кустики костяники. А за поселком Кировом я совершенно неожиданно для себя обнаружил целые заросли малины с некрупными, но очень сладкими ягодами на толстых белых плодоножках. Потом довелось услышать, что малина в районе растет не только здесь. А ведь вокруг более «южного» Якутска малины нет.

    Но самый большой сюрприз нас подстерег в последний наш день в Нюрбе. Пригласивший нас к себе домой редактор местной газеты Семен Петрович Гаврильев достал из холодильника небольшой, но довольно увесистый арбуз. А когда мы его отведали и похвалили, ни минуты не сомневаясь, что овощ с рынка, вдруг сообщил, что арбуз этот выращен... в Нюрбе.

    Оказалось, что в самом районном поселке живет любитель-овощевод Иван Иванович Максимов, который не просто выращивает арбузы, но и агитирует за их акклиматизацию в Нюрбе весьма оригинальным и благородным способом: раздает бесплатно арбузы, стоящие ему, несомненно, весьма большого труда.

    Мы осмотрели небольшой, зато хорошо ухоженный, уютный огородик: буйно цветший картофель, джунгли огуречных плетей, помидорные кусты с начинавшими краснеть гроздями... И вот небольшой, сбитый из досок ящик, а в нем среди резных листьев — действительно арбузы: одни побольше, другие поменьше, была и завязь.

    Иван Иванович арбузы впервые посадил в прошлом году. В нынешнем два куста он вырастил уже из своих семян. И еще четыре — из выписанных из-под Москвы. Ящик-теплицу закрывает пленкой только на ночь, в холодное время обогревает лампочками. Таким образом, арбузы у него растут почти в открытом грунте. Словом, способ у него простой, можно сказать, примитивный, но в том-то и преимущество его, что им может воспользоваться каждый.

    Мне приходилось уже видеть растущие в теплице якутские арбузы, но, во-первых, это было в Амге, «якутской Украине», а во-вторых, и выращены они были украинкой. Максимов же — нюрбинский якут, и это особенно интересно.

    Что касается разных зверей, то мы, признаемся, за нашу поездку не видели ни одного. Но это вовсе не значит, что их здесь нет. Людям, которые никуда не спешат, везет больше. Так, один знакомый наш — он живет в Якутске, но родом из Кирова и каждое лето там отдыхает с детьми — рассказывал, как он сидел с удочкой, и вдруг на другой стороне Мархи появился лось. Осмотрелся, вошел в воду и поплыл прямо на него. Завороженный Рудольф Егорович не шелохнулся вплоть до того момента, когда сохатый переплыл реку и исчез в тайге.

    Не все, однако, ведут себя так при виде зверя. В том же Кирове на одну лесную ферму повадился медведь, чтобы пить молоко, остававшееся от телят. Как только он был замечен, обнаруживший помчался в поселок, вернулся с ружьем и убил мишку на месте «преступления».

    Случаются в районе и волки. В связи с этим прошлогоднее здешнее происшествие кажется еще драматичнее. Я имею в виду тот случай, когда заблудившаяся девушка провела в якутской тайге 25 суток.

    В некоторых газетах об этом уже писали, но, думается, не всем читателям моим эти заметки попадались, а случай настолько неповторимый, что не грех и повториться. К тому же, сведения мной были получены, можно сказать, из первых рук — от человека, который эту девушку потерял и сам же через 25 суток нашел. Человек этот — начальник отдельного отряда, в который в качестве практикантки Московского геологического техникума входила девушка.

    Мне известно имя практикантки, но, честно говоря, не хочется его народовать. Хотя немалым числом людей скитания ее и восприняты как подвиг (еще бы: прожила в тайге 25 суток и осталась жива!), хотя и взяты кроссовки, в которых она блуждала, в местный музей, мне ее поведение представляется иначе.

    Дело было так. 15 июня 1981 года маленький отряд в составе Алексеева, рабочего и практикантки работал на речке Ботомойке. Часов в восемь вечера, когда уже все отдыхали, практикантка отправилась погулять, никому об этом не сказав. Отошла — и заблудилась. Обнаружили ее исчезновение часов в 11, так как возле ее палатки преспокойно стояли ее сапоги, и мужчины считали, что она спит (им и в голову не приходило, что в тайгу можно отправиться в ставших модными теперь кроссовках — «красавках», как их переименовали). Бросились искать. Никаких следов. На следующий день о пропаже было сообщено руководству Амакинской экспедиции. Начались поиски, о ходе которых ежедневно запрашивала Москва. Можно сказать, что с помощью вертолетов ее искала вся экспедиция. Бывали дни, когда в этом нелегком деле участвовало до 96 человек. Так были потрачены немалые деньги и уйма рабочего времени. Между тем, та, кого искали, никак этим поискам не помогала, действуя вопреки всяческой логике и инструкциям.

    Судите сами. Практикантка геологического техникума, т. е. человек, стоящий на пороге самостоятельной работы «в поле», разумеется, прекрасно знала главное требование техники безопасности, предусмотренное для таких случаев. Отбившийся от отряда геолог должен ждать, пока его найдут, а чтобы это произошло быстрее, выйти на открытое место, чтобы его хорошо было видно с воздуха, разжечь костер и сидеть рядом.

    Спички у нее были, даже две коробки, но ждать у костра она не стала. Она решила во что бы ни стало сама найти лагерь, от которого отбилась. И пошла искать. Продуктов у нее не было, ружья тоже — питалась прошлогодними ягодами, а потом ранними грибами. Через два дня прошел сильный ливень, спички ее намокли, и она их выбросила, не попытавшись высушить.

    Человеку, основательно заблудившемуся в тайге, простая логика подсказывает: чтобы из нее выбраться, найти любую текущую воду и иди по течению! Ручей приведет к речке, речка к реке и таким образом обязательно найдешь людей. Если бы практикантка, о которой идет речь, воспользовалась этим нехитрым правилом, то она через два дня оказалась бы на Вилюе. Но она пошла вверх по течению Ботомойки, дошла до истока, перевалила водораздел и там уже двинулась вниз по другой речке. Экономя силы, шла ночами, а жаркими днями спала (как в пустыне), и еще потому ее не могли высмотреть с вертолета... Но уж что совсем необъяснимо — прошла поблизости от фермы, видела множество следов людей и скота, но самолюбивое желание «найти лагерь» повело ее мимо.

    Все хорошо, что хорошо кончается, а для практикантки нашей все кончилось более чем хорошо: 10 июля, уже обессилевшую, ее нашли (в «красавках» своих она протопала несколько сот километров). Нынче она закончила свой техникум — причем получила диплом с отличием. Стоило ли давать?

    Можно, конечно, все объяснить молодостью (во время скитаний студентке исполнилось восемнадцать лет), но и в 18 свое эгоистическое «я» следует подчинять интересам государства.

    ...На следующий день после того, как была услышана эта история, мы ехали на «Заре» по Вилюю. Приближалась Нюрба, но вдруг судно застопорило и повернуло к берегу. Оказалось, там его поджидали геологи, возвращавшиеся «с поля». Их было четверо — трое мужчин и курносая девушка, может быть, тех же восемнадцати лет. Сначала долго и сосредоточенно, молча все грузили свой огромный багаж — рюкзаки, ящики с пробами, чайники, ружья и прочее. Затем устало уселись в кресле. Их одежда пропахла дымом неугасающих костров, лица были красны от загара и комариных укусов, а руки черны от работы, и девушка в этом смысле из них не выделялась. Она застенчиво поглядывала на пассажиров, явно стесняясь своего таежного вида, спрашивала и отвечала негромко. Но было на лице ее и подлинное спокойствие, удовлетворенность сделанным. Не знаю, как ее геологические профессора, а я за практику ей поставил бы пятерку.

                                                                            2. ТРУД

    Что нюрбинцы исконно трудолюбивы, свидетельствует история. Есть тому вещественное доказательство на западной окраине Нюрбы.

    Это овраг шириной в пятнадцать — двадцать метров, глубиной до десяти и длиной метров в пятьсот. По дну его журчит мелкая речка — называют ее Нюрбинкой. Там-сям через Нюрбинку перекинуты мостки; сняв обувь, можно ее перейти и без них. Журча и поблескивая на солнце, речушка бежит в Вилюй, ускоряя свое движение на последнем, крутом отрезке.

    Этот овраг — совсем не овраг, а канал, прорытый 160 лет назад местными жителями с помощью кирок и деревянных лопат.

    По преданию, смекалистыми людьми было замечено, что уровень исполинского озера Нюрба (25 километров длины!) явно выше уровня Вилюя, а юго-западный его конец совсем близко подходит к реке. И вот, в расчете на то, что на осушенной площади появятся хорошие сенокосы, окрестный народ стал прокладывать канаву.

    Работа длилась четыре года. А когда она была закончена, случилось то, чего никак не ожидали сами землекопы. Они-то думали, что потихоньку сойдет лишь часть озера. Взамен этого вода со страшным грохотом пошла в Вилюй, размывая канаву и превращая ее в тот впечатляющий овраг, который можно видеть сегодня. Напор был так силен, что караси перелетали на другой берег Вилюя и повисали на тальнике. Затопило Вилюйск, расположенный в 240 километрах ниже... Так озеро Нюрба перестало существовать. Но оно умерло не зря. На его месте возникли сенокосы, пастбища, а затем и пашни, выросли деревни.

    Видимо, памятуя подвиг предков, в наши дни нюрбинцы выступили зачинателями мелиорации в республике. Большим энтузиастом этого дела был председатель колхоза, а затем директор совхоза «Нюрбинского» Илья Дмитриевич Теленков. Это благодаря его энергии в 50-е и 60-е годы от Нюрбы до Мархи протянулась целая сеть каналов со шлюзами, позволяющих во влажное лето сбросить лишнюю влагу с лугов и полей, а в засушливое — оросить. Трудоемкие, но весьма эффективные мелиоративные работы продолжаются в районе по сей день. Так, в совхозе «Мархинском», по словам второго секретаря РК КПСС Ивана Герасимовича Дьяконова, нынче заработала очень интересная система — Саттинская.

    — Канал прорыт от озера Дженкюда до Вилюя, — сказал Иван Герасимович. — Но не думайте, что озерная вода будет бездумно сливаться в реку. На канале шесть регуляторов, закрывая и открывая которые, можно последовательно орошать большие площади. Нынче, например, орошено 2 тысячи га. У совхоза отличные перспективы.

    Перспективы, как известно, сами по себе реальностью не становятся. Мало оросить аласы и тем самым вырастить на них богатый урожай трав. Для того, чтобы долгой якутской зимой он превращался в молоко и мясо, его надо убрать. Об этом в Ленинском районе хорошо помнят все.

    Мы в Нюрбу прилетели в горячую пору: 2 августа. По республике набирал темпы ударный двухмесячник по заготовке кормов. Республиканская печать ежедневно печатала сводки, сколько каждый район Якутии заготовил сена, силоса и витаминной муки. По основному показателю — сену нюрбинцы шли в конце второго десятка, и это не могло не волновать их. Впрочем, на то была объективная причина: непогода. А в конце июля небо преподнесло нечто вовсе невероятное.

    Еще не успели мы устроиться в гостинице, как люди, совершенно далекие от сенокосных забот, стали рассказывать о том, что за несколько дней до нашего приезда над Нюрбой и районом прошел ураган неслыханной силы.

    Говорили, что всю ночь дул страшный ветер, лил дождь и полыхала беспрестанная молния без грома. Какая-то старушка, решив, что идет конец света, просидела всю ночь в подполье.

    На другой день после приезда, в кабинете И. Г. Дьяконова мы услышали вполне официальные подробности. Осадков выпало за ночь 36 миллиметров — примерно одна шестая годовых. Скорость ветра измерена не была, так как анемометр в аэропорту показал максимум того, что мог — 25 метров в секунду — и сломался. По словам С. П. Гаврильева, такая же гроза последний раз была в 1938 году.

    Недоверчивость наша, вполне понятная жителям штилевой Якутии нашей, была развеяна чуть попозже, когда мы ездили по совхозу «Нюрбинский» от одного сенокосного звена к другому. Следы разрушений были видны повсюду. А километрах в пятнадцати от Нюрбы мы увидели лиственничный перелесок, почти полностью сваленный ветром. В полтора-два обхвата, могучие деревья частью были выворочены с корнем, частью сломаны на разной высоте — от метра до пяти. Странно было видеть плотную красноватую лиственничную древесину, измочаленную на изломах, лыко из древесины, закрученное винтом.

    Нам показали чудо-дерево, воспетое народным поэтом Якутии Элляем — и оно не выдержало урагана. Говорят, что одних толстых ветвей в нем насчитывалось около ста. Ветви эти так плотно прилегали друг к другу, что внутри кроны было что-то вроде сухого дупла, — со внутренней стороны хвоя на ветвях уже не росла. И вот теперь эта лиственница, аал-лук-мас якутского олонхо, увешанное в знак поклонения разнообразными предметами, лежало беспомощной грудой стволов и ветвей.

    Разумеется, Якутия не Япония, где силы природы наносят заметный ущерб хозяйству. И все же: из-за урагана район недосчитался многих тонн сена. Во-первых, часть его, уже скошенная, но еще не сложенная в стога, была в буквальном смысле слова развеяна по ветру, унесена в озера. Во-вторых, небывалым дождем вновь залило сенокосы, только что освободившиеся от весеннего паводка. Кое-где пострадала уборочная техника. Компенсировать все эти последствия можно было только самоотверженным трудом.

    И мы видели это напряжение сил, подъем духа, свойственные подлинному крестьянину в ответственный час уборки. Видели, как секретарь райкома, словно командующий фронтов во время наступления, давал указания, кого-то подгонял, кому-то помогал добыть запчасти. Как редактор районной газеты в сеноуборочных звеньях не столько собирал информацию, сколько передавал от звена к звену полезный опыт. Как председатель сельсовета в Мальжагаре возвращался с детьми-подростками с луга с вечерней зарей. Как бригадир в Кирове с зарей утренней отправлялся на луг со внуками. Выглядело это живописно: один мальчик, лет тринадцати, ехал на велосипеде, чуть моложе — на быке...

    В Чаппандинском сельсовете мы видели на стене сводки соревнования сенокосных звеньев, которые вывешивались ежедневно. Но, конечно, главное дело делалось в самих механизированных звеньях. Любо-дорого было смотреть на слаженную работу погрузчиков и тракторных граблей и передовых звеньях Аввакума Сабычыкова и Ильи Васильева. Увидав «уазик» с «начальством», механизаторы с явной неохотой глушили машины и подходили к приехавшим — лектору-международнику Борису Ивановичу Кореннову, С. П. Гаврильеву и нам с Андреем.

    Чем занимался в этой поездке редактор С. П. Гаврильев, я уже говорил двумя абзацами раньше. Я, признаться, читал стихи, а Борис Иванович — короткие, содержательные и в то же время доходчивые лекции о положении в Ливане, отношениях между Востоком и Западом... Слушали нас, как мне казалось, вполуха, а когда Борис Иванович просил задавать вопросы, вопрос у всех был один: «Какая ожидается погода?»

    Сабычыков и Васильев — люди известные в районе, и не только в районе, орденоносцы, а Васильев был и депутатом Верховного Совета ЯАССР. Но вечером того же дня мы побывали в звене, которое превзошло их. Это было комсомольско-молодежное звено центрального участка совхоза «Нюрбинского». Как раз в момент, когда мы подъехали, в звене шла «передача власти»: прежний звеньевой Григорий Федоров, перешедший на другую работу, принародно сдавал дела молодому Виктору Дмитриеву. Происходило это в торжественной обстановке, с участием агитбригады и полевым ужином без рюмки вина. Потом выяснилось, что дела-то, собственно, были сданы Г. Федоровым уже месяц назад, да недосуг было провести это мероприятие... Новый звеньевой вел работу хорошо, 3 августа на счету звена было уже 510 т. сена.

    — А на сегодняшний день, — говорил 9 августа И. Г. Дьяконов, — звено Дмитриева заготовило 795 тонн сена. Прекрасно работают семеро этих ребят. На первом месте по республике идут. Обязательство взяли заготовить по 180 тонн на человека. Могли бы, видимо, и больше, да угодий у них не хватит.

    От сенокоса наш разговор перешел на удои, содержание скота, строительство скотопомещений. Затем — о настоящем и будущем районного поселка: бетонировании улиц, сооружении водопроводной станции, хлебокомбината, других объектов... И во всем Иван Герасимович обнаруживал глубокое знание предмета.

    И это несмотря на то, что его участок работы — идеологический, да и в районе он недавно.

    Особенно подробно и, можно сказать, профессионально Дьяконов говорил о строительстве. Это неудивительно: ведь Иван Герасимович сам бывший строитель. Долгое время работал каменщиком, плотником, заочно окончил строительное отделение ЯГУ и перешел на партийную работу с 15-летним строительным стажем.

    Руководителей с богатой трудовой биографией в трудовом Ленинском районе немало. И это символично.

                                               3. РАЙОН ДРУЖБЫ НАРОДОВ

    Бронзовый памятник Ленину в Нюрбе стоит на улице Ленина, на высоком берегу Вилюя. Лицо вождя обращено на запад, в сторону России.

    О том, что район их носит имя Ленина, нюрбинцы никогда не забывают: ни в соперничестве трудовом, ни спортивном, ни, скажем, на смотрах художественной самодеятельности. Всегда они стремятся показать все, что умеют, и даже больше. Иначе нельзя: они — граждане Ленинского района.

    А особенно хорошо помнят они одну из главных черт ленинского учения — его интернационализм, призывы крепить и умножать дружбу советских народов.

    ...Филиал Якутского краеведческого музея им. Ем. Ярославского в Нюрбе носит название «Музей Дружбы народов». Интересны и непросты биографии этого музея и его создателя — Ксенофонта Дмитриевича Уткина.

    Ксенофонту Дмитриевичу, невысокому, худощавому, с пышными черными усами, 46 лет. На вид он кажется нездоровым, да и в самом деле не здоровяк, но взгляд его и движения полны энергии, неуспокоенности.

    Его родители были косаревцами — работали на золотом Алдане, на ударной шахте им. Косарева. Мать умерла, когда Ксенофонт был совсем маленьким. После этого отец его вернулся в родной район. Работал бригадиром, заведующим фермой. Работал хорошо: в годы войны о нем писала районная газета. И он умер — когда Ксенофонт окончил школу. Вслед за тем умерла мачеха. На попечении юноши остались три младшие сестры.

    Работал библиотекарем. В 22 года избрали председателем сельсовета. Вскоре заболел, долго лечился. После больницы назначили заведующим поселкового клуба.

    Трудное детство и юность закалили парня. Работал активно, с огоньком. О клубе стали писать газеты, в том числе республиканская «Кыым». Ксенофонту Дмитриевичу предложили перейти в райисполком, в отдел культуры. Здесь он трудился сначала инспектором, потом заведующим 12 лет. Руководимый Уткиным отдел пять лет подряд завоевывал первенство в республике. Пять раз присуждалось ему почетное Красное Знамя и в результате было оставлено в районе навечно. Теперь оно хранится в музее, возглавляемом Уткиным с 1977 года.

    Почему же оставил Ксенофонт Дмитриевич работу, которая принесла ему и известность, и орден, и, прямо скажем, солидное общественное положение? Чем прельстила работа музейная, куда менее заметная, более хлопотная, хуже оплачиваемая?

    Видимо, ключ в характере, стремлении сделать своими руками трудное дело, нужное для многих людей, для всего района. К тому времени, когда Уткин перешел в райисполком, в районе было лишь несколько школьных музеев. Ксенофонт Дмитриевич выступил на пленуме РК КПСС с предложением организовать музей районный. Написал о том же в районную газету, «Кыым». Пока вопрос рассматривался с разных сторон, начал собирать экспонаты у себя дома. Добился решения о централизации школьных музеев, а здания нет. Выделили старое помещение ПМК, а его заняли две конторы...

    Многие трудности уже позади. Сейчас музей официально признан. Ему выделено бывшее здание райисполкома, построенное еще в 1937 году в бытность председателем райисполкома известного якутского поэта Сергея Васильева (по его. инициативе был заложен и нынешний парк в Нюрбе). Ремонтировала его, приводила в порядок общественность всей Нюрбы. Если считать и школьников, то к устройству нынешнего помещения музея причастны 1300 человек. Сам Ксенофонт Дмитриевич со своим единственным научным работником Вячеславом Егоровым работал до 12 ночи.

    Сейчас в музее, как говорится, организационный период, но он уже действует. Здесь немало просто уникальных экспонатов: например, головы двух лосей, сцепившихся рогами и из-за этого погибших; единственный в республике ткацкий станок, подаренный семьей И. Д. Теленкова; набор кремневых ружей и многое другое... Но еще важнее, что в подборе и расположении экспонатов прослеживается мысль, важная общественная идея.

    Вот расположены рядом два интерьера: русской избы и якутской юрты. И в якутской юрте рядом с традиционными якутскими предметами домашнего обихода посетитель музея видит самовар, жернов, а в избе среди горшков и фаянсовых чашек якутский чорон...

    Вот фотографии первых якутских большевиков, в том числе и уроженца Ленинского района Степана Васильева рядом с фотографиями их учителей, русских революционеров Г. И. Петровского, Ем. Ярославского, Г. К. Орджоникидзе. Вот нюрбинец, один из трех якутов — Героев Советского Союза Н. Н. Чусовской среди фронтовых друзей...

    — Сейчас у нас в республике музейный бум, — говорит Уткин. — Музеи созданы или создаются почти во всех районах. Важно, чтобы они не повторяли друг друга. Поэтому головной музей ориентирует свои филиалы на профилизацию. Мы решили в своем пропагандировать идею дружбы народов. Почему? Идея эта очень близка каждому нюрбинцу. В нашем районе издавна жили рядом якутские и русские крестьяне. В одних рядах сражались они за Советскую власть, защищая в 1922 году от белобандитов Нюрбу. Ну, а в наши дни район по-настоящему многонационален. К старожильческому русскому населению (кстати, оно во многом якутизировалось, можно встретить русских лицом, но говорящих хуже по-русски, чем по-якутски) добавились геологи Амакинской экспедиции, кадры авиапредприятия и пристани, обслуживающих четыре вилюйских района... Так что без натяжки можно сказать, что наш район — район дружбы народов.

    ...Дружба народов — понятие громкое. Эти слова — с газетных страниц, из речей и докладов. В обыденной жизни их услышишь редко, но именно здесь-то дружба народов и крепнет благодаря дружбе людей.

    Алексей Николаевич Шамриков — капитан «Зари»-201. Родом из Кировской области. Крепок, плотен — настоящий уралец. Лицо открытое, загорелое — целыми днями за штурвалом, на солнце.

    Весной нынешнего года ему присвоено звание специалиста высшего класса— единственному на пристани. Что действительно специалист, мы и сами видели. Страшновато смотреть вниз из рубки «Зари». Воды — по колено, каждый камешек виден. Но Алексей Николаевич ведет свое быстроходное судно уверенно, искусно обходя «кочки» (так называет он подводные препятствия).

    Мастером судовождения Шамриков был и у себя в Кирове. Недаром же награжден юбилейной ленинской медалью. Предлагали ехать в Чехословакию в командировку — вместо этого в 1974 году с женой Капитолиной Ивановной с дочкой Ларисой поехал в Нюрбу. На три года поехал, а живет уже восемь лет и не собирается возвращаться.

    Разговаривая с Алексеем Николаевичем об этом, я подумал, что невозможно ведь прикипеть душой к незнакомому ранее, столь суровому краю, как Якутия, без душевного тепла людей, которые здесь человека встречают, среди которых он здесь живет. В это время «Заря» повернула к берегу.

    — Егольжа, — сказал Алексей Николаевич. Позади пассажиров, торопившихся на «Зарю», к судну шел плечистый якут, напоминавший фигурой Шамрикова. Алексей Николаевич, увидев его, заулыбался, замахал рукой. Тот — тоже.

    — Привез, привез! — крикнул в открытую дверцу рубки капитан.— Принеси, Ваня.

    Моторист Иван Алексеев, молодой якут, откуда-то с кормы доставил и вручил подошедшему два школьных велосипеда. Короткий дружеский разговор, крепкое рукопожатие, и наша «Заря» мчит дальше.

    — Это Василий Дмитрии, Алексеев, — поясняет Шамриков, — управляющий отделением совхоза. Ох, и задал он мне однажды работку! Шефствуем мы над ними. Косили под осень раз — «Заря» моя уже на отстое была. Так он мне такую задачу поставил: осушить затопленный луг. Ну, поставил насос, трубы... Целый месяц воду качал, но сделал. С тех пор и дружим...

    Он на минутку умолкает, видимо, вспоминает:

    —    Что характерно, уток было море!.. «Что характерно» — его любимое присловье. Воспользуясь им, скажу: что характерно, подобных случаев добросердечных отношений между людьми разной национальности в Ленинском районе даже в нашей короткой поездке мы видели немало.

    Бысыттах (Мальжагар) — глубинное село, население стопроцентно якутское. И вдруг у председателя сельсовета Н. Е. Илларионова узнаю, что у них живет и парень-дальневосточник, Виктор Кучерюк (не знаю, правильно ли записал я его фамилию, т. к. с ним самим не встречался). Виктор приехал в Мальжагар, уже будучи женатым на мальжагарской девушке. Естественно — якутке (других здесь нет). У него теперь несколько детей. Работает шофером.

    — Как же он с вами общается? — интересуюсь я.

    — По-якутски понимает, но говорит по-русски. Чужим себя не считает, и мы его тоже не считаем чужим. Мы своего Виктора в обиду не дадим.

    Трогательно прозвучали эти слова в устах Николая Егоровича.

    В поселке Кирове мне довелось познакомиться с еще одним приезжим. Собственно, приехал Андрей Цоун не издалека. Его отец, известный авиатор, сибиряк Аркадий Петрович Цоун (он друг Героя Советского Союза М. П. Девятаева, бежавшего из фашистского плена на вражеском самолете, вместе пытались вырваться из концлагеря Заксенхаузена), тридцать лет работал в Нюрбинском авиапредприятии. В Нюрбе и вырос Андрей, окончил 8 классов, затем в Комсомольске-на-Амуре работал слесарем, плотником, заканчивал среднюю школу. Но как же он очутился в Кирове, якутском таежном поселке в 30-40 дворов? После услышанного в Мальжагаре о Викторе Кучерюке логично было предположить, что и Андрей Цоун, влюбившись в местную красавицу, оставил шум и блеск городов ради нее... Оказалось, не так.

    — Я сюда из Нюрбы на моторке приезжал, — рассказывает Андрей. — Места изумительные! Рыба, ягоды, тишина...

     Как-то раз и уезжать не захотелось. Попросился в совхоз. Приняли. Работал дояром, план выполнял. Сейчас плотничаю — новый клуб строю. Два года один жил, потом женился. Дочке четыре года, в этом году сын родился.

    Задаю щекотливый вопрос: как он чувствует себя в среде чужого языка?

    — Я якутскую речь слышу. Говорить еще не могу, но буду. Жена помогает.

    Остается добавить, что жену себе, Зину Николаеву, Андрей высмотрел и не в Кирове, а в соседнем селе Мархе.

    Таких семей в Ленинском районе много. Но мне хотелось бы подробнее рассказать об одной.

    Ее глава (если можно говорить о главе в современной семье) — геолог Амакинской экспедиции Эрик Александрович Алексеев, со слов которого я рассказывал уже о девушке, заблудившейся в тайге.

    Впрочем, сначала несколько слов о самой Амакинской экспедиции. Было время, когда название это не сходило с газетных столбцов и книжных страниц: ведь это они, амакинцы, открыли и разведали якутские алмазы. Но затем непосредственно алмазами стали заниматься Ботуобинская и Айхальская экспедиции, и «Амакинка» как бы отошла в тень. А между тем Ботуобинская и Айхальская (кстати сказать, в свое время отпочковавшиеся именно от Амакинской) — совсем небольшие экспедиции и по сути местного значения, а главное геологическое дело в Западной Якутии делает Амакинская, базирующаяся в Нюрбе. Амакинская экспедиция — это десятки поисковых, съемочных, геодезических партий, действующих на гигантской территории вплоть до океана.

    Сейчас экспедиция заканчивает съемку 200-тысячной геологической карты Западной Якутии. Большую личную долю в этот итог вложил и Эрик Алексеев: 21 год проработал «в поле». Выглядело это, по его шутливым словам, так: «Идешь пешком, с геологическим молотком, носом в землю».

    У геолога-съемщика находки бывают редко: ведь он работает не там, где предполагают что-то найти, а снимает на карту все подряд. Тем не менее у Алексеева есть открытия: в нынешнем году, например, нашел уголь.

    Он подтянут, строен, передвигается уверенно, но без спешки. Речь ясна, остроумна, за словами чувствуется мысль, желание с кем-то поспорить:

    — Смотришь «Клуб кинопутешествий», удивляешься туристам: говорят, прошли там, где не ступала нога человека. Нога геолога везде ступала. Чтобы составить 200-тысячную карту, маршруты прокладываются с интервалом в три километра.

    У него прирожденное чувство ориентации. Его жена Светлана Николаевна говорит, что в тайге он каждый раз без труда выходит к оставленному рюкзаку. Путать пытались, сбивать — ничего не получалось. Это неудивительно: Алексеев — якут и тайгу знает с детства.

    Родился он в Чаппанде, километрах в 25 от Нюрбы. Когда ему было пять лет, жил у бабушки в Нюрбе, и как-то к ним зашли геологи — бородатые, сильные, улыбчивые. «Бабушка, что это за люди?» «Это ученые люди, — ответила бабушка. — Они умеют разговаривать с камнями». «Бабушка, я тоже хочу разговаривать с камнями!» «Ну что ж. Подрастешь — научишься...»

    — Так что я уже тогда решил стать геологом, — улыбаясь, добавляет он.

    В 1956 году поступил в только что открывшийся Якутский университет на отделение разведки месторождений. Окончил — и с тех пор бессменно в Амакинской экспедиции. Было все: и жара, и холод, и комары («К комарам привыкнуть невозможно»). Как-то пятнадцать километров по оползающему со склона горельнику шел с другими геологами трое суток... Но было, конечно, и другое. Росли знания, перенимался опыт у работавших рядом старших товарищей, приехавших из самых разных уголков страны. Ко всем им геолог Алексеев питает большую признательность. Старшего сына назвал Леней в честь Леонида Евдокимовича Леонова, своего начальника партии.

    У Светланы Николаевны дружба народов, можно сказать, в крови. По фамилии девичьей она Чирикова, и в роду ее существует предание, что фамилия эта ведется от известного русского мореплавателя, сподвижника Беринга Алексея Чирикова. Но за несколько столетий род этот принимал в свое лоно представителей самых разных национальностей. Бабушка Светланы Николаевны по отцовской линии была эвенкийкой, а мать, родом из-под Воронежа, полурусская, полуполька.

    Не оттого ли у Светланы Николаевны необыкновенная способность к языкам? Якутский язык знает, как родной. Без труда осваивает иностранные языки.

    В детстве знала литовский. Тогда она жила в Усть-Янском районе, где отец ее был известным хирургом, а мать — операционной сестрой. Было там несколько литовских семей. У ребят-литовцев и научилась.

    Работает Светлана Николаевна в Нюрбинской восьмилетней школе № 3, где преподает якутским ребятам русский язык («Любимица коллектива», — подсказывает шепотом Уткин, познакомивший меня с Алексеевыми). Да своих детей у нее с Эриком Александровичем трое.

    Такова интересная эта семья, как мне кажется, характерная для района дружба народов.

                                                               4. МАЛЬЖАГАР

    Я, конечно, знал, что в этом районе провел последние годы и умер легендарный народный якутский герой Василий Манчары. Более того: посещение могилы его было одной из главных целей нашей поездки.

    Но где она, эта могила? У историка О. В. Ионовой сказано, что Манчары похоронен в бывшем Первом Бордонском наслеге, в 80 километрах к западу от Нюрбы, на берегу озера Мальжагар.

    Из справочника по административно-территориальному делению ЯАССР я узнал, что сегодня центром Бордонского сельсовета является село Малыкай. Туда и намеревались мы добираться. Но уже в Нюрбинском аэропорту всплыло другое название: Мальжагар. Оказалось, что в какой-то Мальжагар ежегодно летает АН-2. Затем выяснилось, что в Мальжагар ходит и «Заря»... Может, между Мальжагаром этим и озером Мальжагар существует связь?

    Сомнения рассеял Уткин. Да, Манчары похоронен в Мальжагарском сельсовете, в восьми километрах от центра его, называемого Бысыттахом.

    ...И вот в предвечерней дымке мы спешим к месту последнего успокоения вечного бунтаря. Справа в низких топких берегах то появляется, то исчезает за деревьями длиннющее, видимо, мелкое озеро Мальжагар. Вода поблескивает белесой слюдой. Мотоцикл подскакивает на еловых и лиственничных корнях, стелющихся по земле. Лишь когда выбираемся из тайги на луга и поляны, Николай Егорович резко прибавляет скорость. Мы спешим, потому что хочется добраться засветло и сделать хотя бы несколько фотоснимков. Мы приехали в Бысыттах в полдень, но раньше отправиться к Манчары не смогли: Николай Егорович до восьми вечера был на сенокосе, а одних нас Мария Федоровна, его жена (она осталась дома из-за трехлетней дочки) не пустила: «Заблудитесь еще».

    Когда специально едешь туда, где кто-то похоронен, поневоле обращаешь внимание и на другие могилы. Деревянные надгробия разбросаны по всему нашему длинному пути. Одни уже вросли в землю или рассыпались, другие мрачно высятся на пригорках. Есть могилы с каменными надгробиями, с надписями (на одном из них находим странное мужское имя «Параскевий»), на иных надгробий вовсе нет... Николай Егорович говорит, что еще в годы войны здесь было куда больше старинных надгробий, но потом случилось несколько страшных лесных пожаров, и многие сгорели.

    — А вот это, — показывает он на целую избушку стоящую на высоком песчаном бугре, — похороненный себе еще при жизни соорудил, сам. Песка навозил... Оттого и уцелело.

    Да, и в такой глуши встречаются тщеславцы, мечтающие о вечной памяти. Манчары о будущей могиле своей заботы, скорее всего, не проявлял. Но память о человеке, к счастью, зависит не от того, насколько роскошно надгробие, под которым он лежит.

    ...Могила Манчары не одинока. Рядом на пологом склоне немало заросших травой бугорков. Надгробие не сохранилось. Но окрестные жители знали, где именно похоронен он.

    Теперь могилу Манчары искать не надо. На ней поставлен бетонный памятник. Из прочного основания как бы выходит сверкающая батыя — излюбленное оружие бунтаря. Рядом на невысокой стелле высечено лицо Манчары и даты жизни. Постамент окружен массивной цепью.

    Памятник сооружен три года назад. Идея его, по признанию Николая Егоровича, принадлежит неутомимому Уткину, с которым Илларионов в давней дружбе. Уткин же нашел и создателей — скульптора Егора Оготоева, художника Бориса Данилова и ювелира Петра Александрова (последний, к прискорбию, в 1980 году в результате несчастного случая умер).

    Молодые монументалисты из Якутска за дело взялись горячо. И не только создали проект, но и помогали в бетонировании. Вообще в этом деле под началом Николая Егоровича принимали участие поголовно все жители сельсовета. Для того, чтобы памятник был прочен, бетон требуется месить и укладывать непрерывно. Сутки без всякой механизации месили бетон мальжагарцы. Воду возили мархинскую за десять километров... Точно так же сооружали потом памятник погибшим на войне односельчанам.

    Я стою у могилы Манчары и вспоминаю, что знаю о нем. Он, согласно его словам, зафиксированным в протоколе допроса, родился в 1805 году. С детских лет воспылал ненавистью к угнетателю наслега Чочо, своему родному дяде. Уже подростком начал вредить ему — застрелил священную лошадь Чочо... Через несколько лет влиятельный Чочо добился того, что Манчары сослали на каторгу. Рассчитывал — навсегда. Но Манчары сбежал, вернулся на Лену. И начал мстить. Не только Чочо, но и всем подряд богачам. Все лето 1833 года тойонов, живших на правобережье Лены напротив Якутска, трясла лихорадка. Лишь глубокой осенью Манчары был схвачен в тайге.

    Не раз еще ссылали его на каторгу, и каждый раз Манчары бежал, возвращаясь в родные места, наводя ужас на богачей. Чтобы прятаться от него, тойоны возводили настоящие крепости. В конце концов Манчары был прикован цепью к стене в городской якутской тюрьме. На цепи и просидел 12 лет. Доживать век постаревшего Манчары отправили сюда, на окраину тогдашнего расселения якутов.

    Здесь Манчары женился, воспитывал приемного сына. Жил тихо, особо не бедствовал. Говорят, что окрестные богачи, боясь его, сами привозили каторжнику «дань» — различные подарки. Но все время он тосковал по родному углу — Нерюктейскому наслегу на правобережье Лены, с которым его навсегда разлучили. По преданию, он попросил, чтобы из его родного аласа привезли бычий пузырь с землей и похоронили вместе с ним.

    Я пытаюсь понять, почему Манчары в одном якутском углу тосковал по другому, чем отличается этот от того, в котором он родился? Сравниваю окрестности озера Мальжагар с родовым аласом Манчары, в котором также нам удалось побывать, незадолго до поездки в Нюрбу.

    Там, поблизости от крошечного поселка Сото, километрах в двадцати от районного центра Майя, просторный алас окружен праздничным березняком. В одном конце аласа, примерно на том месте, где родился Манчары, к 100-летию со дня его рождения построен своеобразный музей — якутская юрта, в которой без замков и запоров хранятся различные предметы старины. На другом высится вековая сосна со шрамом на стволе — по преданию, этот шрам оставил Манчары, ударив батыей. Тринадцать лет назад я тоже был у этой сосны — тогда шрам был заметен лучше, а в кроне было меньше сухих ветвей...

    В Мальжагаре берез мало. Хотя две местности и называются «Бестяхами» («Сосновыми»), сосен нет. Преобладает угрюмая темная ель. Ели растут повсюду — и на берегу Мархи, и в гущине тайги, и на открытых местах. На одном старинном кладбище выросла целая роща из вековых елей, в полтора обхвата. Все они растут рядом с надгробиями, на северной их стороне. «Здесь до лета держится снег, больше влаги, поэтому ели и выросли», — объяснил Николай Егорович, но образованию, кстати, отнюдь не биолог — физик.

    Чем выше и толще ель, тем мощнее надвинулась на надгробие, когда-то защитившее от ветров и палящего солнца семечко, из которого она выросла. Большинство надгробий разрушено. Рядом валяются кресты. Некоторые надгробия, кажется, и не были увенчаны крестами. Значит, кладбище очень древнее, ведь уже в конце XVIII века якуты были полностью христианами. Да и не могли в Якутии такие ели вырасти быстрее, чем за 150-200 лет.

    Да, человек здесь жил издавна. Но человек человеку рознь. На вольнолюбивую открытую натуру Манчары эти ели могли оказывать и гнетущее впечатление.

    Под ногами повсюду кусты можжевельника, усеянные зелеными — незрелыми и уже синеющими ягодами (точнее — шишкоягодами). Колюч можжевельник, темен. И он едва ли веселил сердце Манчары...

    Ну, а главное — бедна, неурожайна мальжагарская земля. Зерновые здесь практически не растут, травостой хуже среднего. Здесь приходится беречь каждую былинку. Проезжая лугами, мы то и дело останавливали мотоцикл, чтобы открывать и закрывать «ворота» в изгородях, сооруженных для защиты сенокосов от скота. Лиственничные жерди, которыми запираются эти «ворота», тяжелы и грубы. Неделю потом вытаскивал я занозы из своих ладоней.

    Илларионов рассказал: на днях один лентяй плохо закрыл за собой такие ворота. Коровы разгородили их и потравили уже сложенное в копны сено.

    — Ох, и досталось же ему, — сурово добавил Николай Егорович. — Предупредили, что если еще раз допустит такое, то...

    Жест был красноречив.

    — А что, удалось узнать, кто именно это сделал? — с изумлением спросил я.

    — А как же. Конечно.

    Да, сено здесь дорого. Мальжагарцы вынуждены держать мало личного скота. Например, у председателя сельсовета коровы нет, только кобыла. А у него трое детей. Совсем не то, что в Кирове, где на семью в среднем до 10 голов скота.

    И Манчары, разумеется, пришлось столкнуться с нехваткой хороших угодий. Рассказывают, что когда он появился здесь, местные тойоны отвели ему половину аласа — как раз того, где плещется сейчас новехонькое озеро Умсан, о котором я упоминал в начале записок. Когда Манчары начал косить, с криком прибежал человек, которому этот алас раньше принадлежал целиком, и ударил Манчары по лицу. Манчары ответить на удар не успел — их растащили. А на следующее лето стал косить на другой стороне озера Мальжагар. Не привык обижать бедняков, а человек, вступивший в драку с легендарным «разбойником», был, по преданию, бедняком...

    Небогата дичью окрестная тайга. Услышав, что я под Якутском совсем недавно наткнулся на выводок тетеревов, Илларионов с некоторой завистью сказал:

    — А я нынче ни одного тетерева не видел. И зайца только одного...

    — Где же ваши добытчики пушнины промышляют?

    — Далеко ездят. Километров за сто, двести...

    Да, не слишком щедра к человеку природа Мальжагара. Но люди и в этом укромном таежном селе живут полнокровной жизнью. Бысыттах состоит как бы из трех небольших поселков, вернее, трех улиц: одна тянется по берегу Мархи, другая — чуть подальше, в тайге, третья — основная — еще дальше от реки, на открытом месте. Дома большие, добротные, преимущественно новые: Бысыттах — село молодое, ему лет тридцать. Заборы вокруг дворов большей частью из горизонтально положенных друг на друга бревен: такова традиция «заборостроения» в районе, идущая, по-видимому, от русских переселенцев (чтобы подумать так, достаточно взглянуть на единственный старинный русский дом, сохранившийся в селе Антоновке. Теперь в нем живет якутская семья). Здесь прекрасная восьмилетняя школа со спортивным залом, с массой комнатной зелени и цветов, магазин, больница. Строится клуб впечатляющих размеров, рядом — котельная для него и детских яслей.

    Ежедневно из Мальжагара, как уже говорилось, в Нюрбу летает самолет, летом ходит «Заря». В новом здании сельсовета на стене поблескивают металлом два небольших шкафчика. За окном — две антенны: принимающая и передающая. Это — так называемый «Экран», телевизионная система, позволяющая транслировать передачи центрального телевидения в радиусе один километр (больше, кстати, Бысыттаху и не нужно). Телевизоры — черно-белые и цветные — практически в каждом доме. Правда, в тот момент, когда мы приехали, «Экран» что-то барахлил: в телевизорах — изгибы, перекосы, иногда изображение вовсе исчезало, а вместо нормального звука из динамиков слышался словно грохот разбиваемых тарелок. Все с нетерпением ждали телемастера из Мирного, который должен был этот «Экран» наладить, и когда мы появились в Бысыттахе, несколько встреченных человек спросили, не мастер ли я.

    Здесь, как и всюду в районе, основа благополучия — труд. Мальжагарцы упорны, старательны, в хорошем смысле слова честолюбивы. Не случайно из этого маленького сельсовета вышло немало известных в Якутии людей: доктор исторических наук профессор Федот Григорьевич Сафронов и его брат Михаил Григорьевич, доктор ветеринарных наук; кандидаты наук в различных областях В. А. Семенов, Д. Е. Донской, В. Н. Антипин. П. А. Тимофеев. Готовят к защите диссертации другие уроженцы Мальжагара... И в самом сельсовете добиваются славы: коневод Прокопий Иванович Иванов трижды был участником ВДНХ. Награжден орденом Трудового Красного Знамени и юбилейной ленинской медалью, премирован «Москвичом». Орденом Ленина был награжден ныне покойный охотник-промысловик Николай Иванович Васильев.

    Подстать неуемным своим землякам и председатель сельсовета. Я не видел его отдыхающим, хотя и был у него дома. Все время в движении: работа в сельсовете, работа на лугу, работа дома. То он за рулем мотоцикла, то «для разнообразия» в седле велосипеда...

    Круг обязанностей председателя сельсовета всегда был обширен, а теперь, после расширения прав и полномочий Советов народных депутатов, особенно. Он и Советская власть, и милиция, и лесной надзор... Главной же миссией своей считает воспитание тех односельчан, что не считаются с окружающими, нарушают общественный порядок, портят жизнь себе и другим. Этому удивляться не стоит: ведь Николай Егорович по призванию и образованию педагог. Оставшись в детстве сиротой (как много общего у него и Уткина!), с помощью чужих добрых людей окончил школу, поступил в Томский университет. Вдруг — болезнь... И вот парадокс: врачи заявили, что лучше станет ему не где-нибудь на южных курортах, а в его родной, ледяной Якутии. Перевелся в ЯГУ, и выздоровел, и окончил, работал завучем в соседнем Чукаре, затем в Мальжагаре — директором школы...

    Как предсельсовета он делает много полезного для односельчан. Все перечисленные ранее новостройки Бысыттаха — его заслуга. Он болеет душой за совхозное производство. Видя, как слаба сенокосная база Мальжагара, ратует за первоочередное развитие коневодства — якутская лошадь неприхотлива, зимой сама себе добывает корм. Выступил в районной газете с предложением, чтобы совхозная интеллигенция содержала в личном хозяйстве лошадей — это гораздо легче, чем рогатый скот, и вполне под силу столь занятым людям, как учителя, врачи. Как я уже упоминал, сам кормит кобылу... Добивается сооружения в совхозе мелиоративной системы. Вопрос уже рассматривается в Москве.

    Он настолько на месте, что я немало удивился, когда он сказал, что не хотел переходить на работу в сельсовет:

    — Я ведь учитель. Хочу учить детей. А тут — совсем другое... Отказывался, как мог. Тогда мне сказали: считай, что это — партийное поручение.

    — Давно вы уже председателем сельсовета?

    — С 1975 года. Вроде привык, но в школу обязательно вернусь.

                                                                                 * * *

    Никакой, даже самый большой очерк не охватит в целом Ленинского района. Вот и я заканчиваю свои записки, а чувствую: многое еще осталось «за кадром».

    Я не рассказал, например, о нюрбинских авиаторах, о новом совхозе «Сюлинском». Здесь своего рода первопроходцы ставят «на поток» выращивание семян луговых трав для всей Якутии, Не побывали мы у разведчиков газа, что перебазировались сюда из Кысыл-Сыра...

    Я теперь ловлю себя на мысли, что эти и другие темы оставил «на потом», чтобы, может быть, еще раз воспользоваться нюрбинским гостеприимством.

    [С. 98-109.]

 

 

    Иван Антонович Ласков – род. 19 июня 1941 года в областном городе Гомель Белоруской ССР в семьи рабочего. После окончания с золотой медалью средней школы, он в 1958 г. поступил на химический факультет Белорусского государственного университета, а в 1966 г. на отделение перевода Литературного институт им. М. Горького в Москве. С 1971 года по 1978 год работал в отделе писем, потом заведующим отдела рабочей молодежи редакции газеты «Молодежь Якутии», старшим редакторам отдела массово-политической литературы Якутского книжного издательства (1972-1977). С 1977 г. старший литературный редактор журнала «Полярная звезда», заведовал отделам критики и науки. С 1993 г. сотрудник детского журнала «Колокольчик» (Якутск), одновременно работая преподавателем ЯГУ (вне штата) и зав. отделом связей с общественностью Якутского аэрогеодезического предприятия. Награжден Почетной Грамотой Президиуму Верховного Совета ЯАССР. Член СП СССР с 1973 г. Найден мертвым 29 июня 1994 г. в пригороде г. Якутска.

    Юстына Ленская,

    Койданава