ЎЎЎ Сарыя Коўра. Зыгмусь Пшыбароўскі пра Адама Шыманскага ў Якуцку. Койданава. "Кальвіна". 2023.

 

                                                              Письма в редакцию

    *

                                                                М. Г. г-н Редактор!

     Прошу дать место в вашей газете следующему моему письму.

    Мая 7 дня Иркутский генерал-губернатор телеграммой уведомил Якутского губернатора, что я, окружной землемер С. В. Пржиборовский, управлением Межевой частью уволен от службы. Якутский губернатор уведомил об этом письменно Якутского областного землемера, а последний - меня. Прочитав извещение о моем увольнении я расписался: «читал и очень доволен, но жду объяснения. Я ничего не крал и был человеком более честным, чем многие, состоявшие и состоящие на службе». По просьбе областного землемера приписал еще: «настоящее не касается нынешнего состава чертежной».

    Причины моего увольнения для меня и лиц близко меня знающих достаточно ясны: меня отставили от службы по так назыв. «третьему пункту», так как я был начальству «неугоден». Еще весной 1907 г. я впал в немилость за посылку в редакцию «Былого» случайно мною полученных документов, которые выясняют, что директор Департ. Полиции Плеве предлагает политическому ссыльному Адаму Шиманскому возобновить начатые последним и прерванные Плеве переговоры по содействию со стороны Шиманского Департаменту полиции в достижению его, Департамента, задач. Документы эти были перехвачены в Иркутске. Помимо этого я довольно часто по многим вопросам смел иметь собственное суждение, отличное от точки зрения начальства... Я, напр., считаю, что не всякому доносу вообще, а анонимному в особенности, можно придавать значение, а начальство, по-видимому, и в этом вопросе со мной расходится.

    Доносов на меня сыпалось великое множество с самого дня въезда И. И. Крафта (нынешнего губернатора) в область. Доносы были и от «самых высокопоставленных в области лиц», и от рядовых, не имеющих еще чинов, и от простых шпионов. А так как я - чиновник «неугодный», то всякий донос был для меня минусом по службе.

    Последний донос, подписанный неким «Цертусом» (или «Спартусом») переполнил чашу терпения начальства. В доносе этом я фигурирую, как председатель комитета, организующего массовые побеги политических ссыльных из Якутска. В состав этого комитета входит, по словам доносчика, еще три, четыре человека, вышедших из состава членов Якутского общественного собрания по делу г. г. Никифоровского и Кугаевского.

    Доказать абсурдность такого измышления анонима ничего не стоит. Но не реабилитировать себя в глазах начальства я желаю, а хочу указать лишь, что управление Межевой частью, так легко верящее в доносы и с таким легким сердцем, вышвыривающее чиновников, в течении 15 лет службы не совершивших ни одного проступка, стоит на очень скользком пути: оно вносит деморализацию в среду чиновничества, отдавая каждого служащего в руки анонимных доносчиков.

    С. В Пржиборовский.

    15 мая 1907 года.

    [С. 6.]

 

 

                                                                        Rozdział IV

                                                 ADAM SZYMAŃSKI (1852-1916)

    Adam Szymański [* Ostatnio A. Szymańskim zajął się J. Kądziela, który w wydawnictwie Obraz literatury polskiej XIX i XX w., seria 4: Literatura polska w okresie realizmu i naturalizmu, t. 4, Warszawa 1971, s. 405-427, przedstawił jego sylwetkę: Adam Szymański (s. 405-416), załączył bibliografię oraz biobiblibgrafię (s. 416-419) i wyjątki ze Szkiców (s. 419-427). Literatura polska jest tam uwzględniona aż po r. 1966, chociaż brak elaboratu Fiszera — zob. niżej, poza tym Kądziela nie cytuje żadnych prac rosyjskich ani radzieckich.] urodził się 16 lipca 1852 r. w Hruszniewie, w paw. bielskim na Podlasiu, w rodzinie drobnej szlachty. Gimnazjum ukończył w Siedlcach w 1872 r. Po uzyskaniu matury studiował na Wydziale Prawnym Uniwersytetu Warszawskiego, który ukończył ze stopniem kandydata nauk w 1877 r. [* Datę ukończenia uniwersytetu podaje W. Feldman, Współczesna literatura polska, wyd. 5, Warszawa 1908. Stopień kandydata notują akta policyjne, zob. Kółka socjalistyczne, gminy i Wielki Proletariat. Procesy polityczne 1878-1888 r. zebrał i opracował L. Baumgarten, Warszawa 1966, s. 47.] Podczas studiów utrzymywał się z korepetycji; przez pewien czas otrzymywał stypendium. Od 1873 r. zaczął współpracować z redakcjami czasopism; pisywał do „Opiekuna Domowego”, „Tygodnika Powszechnego”, później do „Kraju” i „Wieku”. Prawdopodobnie w charakterze korespondenta którejś z tych gazet Szymański udał się we wrześniu 1877 r. do Lwowa na wystawę rolniczo-przemysłową. Tutaj nawiązał kontakty z tajnym ugrupowaniem „Rząd Narodowy Polski”, która to organizacja mianowała Szymańskiego komisarzem pełnomocnym na zabór rosyjski i poleciła mu utworzenie takiej organizacji nie tylko na obszarze Królestwa Polskiego, lecz także na Litwie i Rusi. A. Szymański zaczął tworzyć tajną organizację z rozmachem, lecz bez zachowania ostrożności konspiracyjnej. Dnia 31 marca 1878 r. został aresztowany i osadzony w cytadeli warszawskiej. Szymański, jako prawnik, bronił się umiejętnie, nikogo nie wydając, lecz obciążyły go zeznania innych osób i kompromitujące materiały [* O procesie Szymańskiego, oprócz prac cytowanych przez J. Kądzielę, Adam Szymański, s. 406, przypis 2, warto też uwzględnić pracę T. G. Snytko, Russkoje narodniczestwo..., s. 106-109 i dalej wg indeksu.]. Wyrokiem ogłoszonym 16 lutego 1879 r. został skazany na bezterminowe osiedlenie na Syberii Wschodniej. Z Warszawy został wysłany 19 kwietnia 1879 r., a chociaż po drodze rozchorował się na zapalenie płuc, jednak wolał jechać dalej.

    Do Jakucka przybył 24 (27?) lipca 1879 r. Po roku, również w lipcu, ożenił się z zesłanką — Rosjanką Nadzieją Iwanowną Smiecką (1850-1905), z którą miał syna Jana. Nie mogąc znaleźć odpowiedniej pracy, Szymański prosił o zezwolenie na przeniesienie się na wieś w celu zajęcia się rolnictwem. Niestety nie zezwolono mu na to. Jedynie lato 1882 r. dla poratowania zdrowia żony (chorej na szkorbut) pozwolono mu spędzić poza miastem. W listopadzie 1883 r. został przeniesiony do Kirieńska, a w 1884 r. do Bałagańska. Na skutek starań teściowej Szymańskim zezwolono w marcu 1885 r. na zamieszkanie w jej majątku Strielice, pow. warnawinski, gub. kostromskiej, gdzie przybyli w czerwcu tegoż roku. Ponieważ Szymański korzystając z okazji spróbował powrócić do Warszawy, więc oficjalnie zabroniono mu pobytu w Królestwie i poddano tajnemu nadzorowi policji. Mieszkał później jakiś czas w Charkowie, między innymi próbując adwokatury, a kiedy w 1887 r. zezwolono mu na pobyt w miastach stołecznych, zamieszkał w Petersburgu. W 1893 r. wyjechał w celach leczniczych do Galicji, a później do Szwajcarii. Po długich staraniach w styczniu 1895 r. zezwolono mu na pobyt w Królestwie. W 1902 r. przeniósł się do Krakowa. W 1905 r. zmarła mu żona. Pierwsza wojna światowa zastała go na kuracji w Druskiennikach, do Krakowa więc wrócić nie mógł i przeniósł się do Moskwy. Tutaj w osamotnieniu [* Wypada też tutaj wspomnieć o tym, że istnieje cały szereg świadectw o zachwianiu równowagi psychicznej u A. Szymańskiego. Wspomniał o tym ubocznie S. Stempowski pisząc: „Taszkient spaczył, niewątpliwie ten trzeźwy i jasny umysł i dzielny charakter [tj. Augusta Wróblewskiego, W. A]. Przypomina się los zapowiadającego się świetnie autora Szkiców syberyjskich Adama Szymańskiego, po powrocie jego z zesłania” — zob. S. Stempowski, Pamiętniki, Wrocław 1953, s. 112. Bardzo wyraźnie o tym pisał W. G. Korolenko twierdząc, że pierwsze objawy manii prześladowczej u A. Szymańskiego zaobserwował już podczas pobytu w Jakucku, tj. w 1883 r. — zob. W. G. Korolenko, Istorija mojego sowriemiennika, t. 3, Sobranije soczinienij, t. 7, Moskwa 1955, s. 363-366, oraz t. 10, Moskwa 1956, s. 581 (list do M. P. Sażina, dat. 4-17 X1 1920). Chyba tutaj należy szukać przyczyn całkowitego osamotnienia Szymańskiego — o jego pobycie w Moskwie miejscowa kolonia polska dowiedziała się dopiero po jego śmierci! [L. Kozłowski] L. Kozłowskij, Pamiati Adama Szimanskogo, „Russkije wiedomosti”, nr 72 z dnia 29 III 1916, cyt. wg W. G. Korolenko, Sobranije soczinienij t. 7, s. 366. W Krakowie też żył w całkowitym osamotnieniu, zob. piękny szkic wspomnieniowy: K. Estreichera, Pan Szymański, „Nowa Polska”, R. 4, 1945, nr 3, s. 164-170. Przedruk w książce: Nie od razu Kraków zbudowano, Londyn 1945, s. 138-146 oraz wydania powojenne.], po długiej chorobie zmarł 6 kwietnia 1916-r. [* Fakty dot. życiorysu Szymańskiego konfrontowałem z: [anonim], Adam Szymański [w:] Księga pamiątkowa siedlczan, 1844-1905, Warszawa 1927, s. 435-441; J. Kądziela, Adam Szymański; M. A. Krotow, Jakutskaja ssylka 70 - 80-ch godow..., wg indeksu, oraz Diejatieli riewolucyonnogo dwiżenija w Rossii, t. 2, wyp. 4, Moskwa 1932, szp. 2023-2024.]

    W tym miejscu trzeba nie tylko poruszyć, ale i spróbować wyświetlić pewną bardzo przykrą, a u nas mało znaną sprawę związaną z osobą A. Szymańskiego. Mianowicie, w swoim czasie — już po śmierci Szymańskiego — zniesławiono jego imię twierdzeniem, jakoby przejawiał chęć składania donosów [* Chcąc wyświetlić sprawę rzekomej zdrady Szymańskiego natknąłem się na trudności, mianowicie nie zdołałem dotrzeć do pierwszego wydania W. G. Korolenki, Istorija mojego sowriemiennika, z lat 20. Dysponowałem tylko wydaniem z lat 1955-1956. Tutaj na s. 410, t 7. czytamy, że został podany wg pierwodruku, a do księgi IV, tj. „Jakutskaja obłast”, wprowadzono poprawki wg rękopisu.]. Historia tej potwarzy jest następująca: W. G. Korolenko w swoich wspomnieniach — spisywanych po latach wspomniał też o wizycie u Szymańskich, pisząc o nich z dużą dozą sympatii i współczucia. Jednakże w pierwszym wydaniu (1923) książki Korolenki, które ukazało się w 2 lata po śmierci autora i którego tekst nie był autoryzowany, jest wzmianka, jakoby bezpośrednio po rewolucji znaleziono w Jakucku korespondencję Szymańskiego na temat chęci składania donosów. Dopiero w krytycznych wydaniach wspomnień Korolenki opartych na rękopisie autora dokonano zmian i między innymi usunięto wzmiankę o rzekomej inicjatywie donosicielskiej Szymańskiego. Znany historyk zesłań do Jakucji M. A. Krotow w swojej książce opartej na źródłach archiwalnych: Jakutskaja ssylka 70-80 godow (Moskwa 1925) na s. 236 w notce biograficznej poświęconej A. Szymańskiemu, nawiązując do wspomnień Korolenki, stwierdził kategorycznie, że „do tej pory takiej korespondencji nie odnaleziono”. Natomiast anonimowy autor hasła o Szymańskim w wydawnictwie Diejatieli... (1929) podtrzymuje zarzut rzekomego donosicielstwa Szymańskiego, dodając że nie skorzystano z jego propozycji. Powołano się tutaj na świadectwo W. Przybowskiego (?!), podając w spisie literatury: W. Przybowskij, „Jakutskij kraj", 1907, nr 14 (Otkrytoje pismo w riedakcyju). Jednakże okazało się, że ani w tym numerze, ani w dalszych niczego podobnego nie ma. Natomiast jest pozycja: S. W. Przybo-rowskij, Pismo w riedakcyju, „Jakutskij kraj”, 1908, nr 6, s. 4, w którym autor listu donosi, że nie bierze udziału w redagowaniu gazety. O Szymańskim nie ma tam ani słowa, a zatem autor powołał się na nie istniejące źródło.

    Książka Korolenki miała bardzo szeroki krąg odbiorców, mimo to „rewelacja” o Szymańskim dotarła do Polski dosyć późno. Dopiero w 1935 r. Włodzimierz Fiszer ogłosił w „Tygodniku Ilustrowanym” krótki i dość bałamutny artykulik pt. Wygnańcy w Syberii [* W. Fiszer, Wygnańcy w Syberii, „Tygodnik Ilustrowany” R. 76, 1935, s. 434.]. Cały ten elaborat oparty był na pewnych partiach książki Korolenki i spreparowany dla dość specjalnych celów — mianowicie ukazał się on w drugim, kolejnym numerze „Tygodnika” poświęconym pamięci J. Piłsudskiego. Więc na wstępie i w zakończeniu nawiązując do jego osoby — przeciwstawiono mu „takiego zdrajcę”, jak Szymański. W krótkim czasie cały elaborat Fiszera został bez żadnych komentarzy przedrukowany w rubryce „Przegląd prasy” czasopisma „Sybirak”, R. 2, 1935, s. 75-76. O ile mi wiadomo, nikt się wówczas nie podjął obrony Szymańskiego. Dzisiaj, patrząc na to z perspektywy czasu, możemy uznać, że skoro podstawa źródłowa oskarżenia Szymańskiego o chęć składania donosów była oparta wyłącznie na pogłosce nie potwierdzonej przez miarodajne źródła, należy go z tego zarzutu oczyścić.

    Przez długi czas Szymański był znany jedynie jako pisarz — autor głośnych niegdyś Szkiców wydanych w latach 1887-1890 oraz zaledwie paru rozpraw o charakterze etnograficznym wydanych w odstępie 20 lat, tj. pomiędzy 1885-1905, które mogły przecież powstać na marginesie jego głównych zainteresowań.

    Dopiero po ostatniej wojnie okazało się, że Szymański nosił się z ambitnym zamiarem napisania książki pt. Ziemia jakucka i jej mieszkańcy; odpowiednie rękopisy znajdują się w swoim głównym zrębie w Archiwum PAN w Warszawie [* Pierwszą wzmiankę o materiałach Szymańskiego w Warszawie, jeśli nie liczyć opisów Archiwum PAN, publikowanych przez jego dyrektora Z. Kolankowskiego, podała H. Obuchowska-Pysiowa, Polski badacz ziemi Jakutów, „Problemy”, R. 13, 1957, s. 355-356. Bardziej szczegółowo opracowała je Z. Piedos, O materiałach jakuckich Adama Szymańskiego to zbiorach Archiwum PAN w Warszawie, „Przegląd Orientalistyczny” 1962, nr 2, s. 158-163.], a niektóre, mniej liczne, w Bibliotece Jagiellońskiej w Krakowie [* Dokładny opis materiałów krakowskich zawdzięczam uprzejmości P. doc. dr. hab. Wiesława Bieńkowskiego. A oto ich opis według sygnatur BJ: „130/55, tytuł: Ludność rosyjska (Sybiracy), objętość stron 135 (niektóre zapisane częściowo). Są to notatki brulionowe pisane około 1881/1882 r., głównie wypisy źródłowe, dane statystyczne i próbki częściowego opracowania. 134/55, tytuł: Słownik porównawczy jakucki Adama Szymańskiego — praca zaczęta w marcu 1895 r. Kajet skończony 17/29 listopada 1899 r. (Kajet 1-2), objętość stron 102 + 68 (zapisanych). 135/55, tytuł: Słownik porównawczy Adama Szymańskiego: I Kajet drugi raz przepisany. Praca zaczęta w marcu 1895, w pierwszym obrobieniu skończona do 200-go wyrazu w Marcu 1900. Drugie przepisywanie zaczęte 18/30 Marca 1900 r. Skończone 10/23 Lutego 1901 r. do 126-go wyrazu, objętość stron 142. II kajet w drugim obrobieniu do 200 wyrazu. W drugim obrobieniu od 126 do 200-go wyrazu zaczęte 10/23 Lutego 1901 r. skończona [?] 136/55, varia: a. brulion artykułu O pochodzeniu i znaczeniu nazwy Tunguz — Rzecz napisana jako referat dla przeczytania na posiedzeniu Wydziału Etnografii Cesar. Tow. Geograficznego w dniu 16/28 kwietnia 1891 r. Objętość stron 84 oraz nadbitka tegoż artykułu. b. brulion i czystopis rozdziału «Najzimniejszy klimat na świecie», objętość stron 28”.]. Te pierwsze już omawiano, o drugich natomiast było zupełnie głucho. Najprawdopodobniej obie części materiałów stanowiły niegdyś całość, a rozdzieliwszy je sztucznie dopiero po drugiej wojnie światowej sprzedano jednocześnie (w 1955 r.) dwom różnym instytucjom.

    W tej sytuacji jest rzeczą jasną, że sam układ rękopisów Szymańskiego, które doszły do nas po 50 latach od jego śmierci, nawet po ich prowizorycznym uporządkowaniu jest nader umowny. Na ogólny plan dzieła dotychczas nigdzie nie natrafiono, więc tym trudniejsze stają się próby odtworzenia dokładnej koncepcji autorskiej samej książki. Nawet numeracja zeszytów zrobiona przez samego Szymańskiego też nie na wiele się przydaje, albowiem nie jest konsekwentna, a w dodatku autor używa zarówno cyfr arabskich, jak i rzymskich.

    Należy przypuszczać, że Szymański nie od razu nakreślił sobie jakieś konkretne cele, lecz dopiero w miarę narastania materiałów postanowił rzecz opracowywać według określonych działów, do których akurat miał materiały. A dopiero później, już z pewnej perspektywy, powziął zamiar dopisania książki, której nadał ambitny tytuł Ziemia jakucka i jej mieszkańcy. Tę hipotezę postawiłem wbrew datowaniu Szymańskiego, przyjętemu też przez Z. Piedos [* Z. Piedos, O materiałach..., s. 159: „Zespół [...] zapoczątkowany został już w pierwszym roku pobytu na Syberii, tzn. w roku 1879”.]. Przyjrzyjmy się więc faktom: Szymański zaczął swoją przedmowę słowami: „Pisałem w Jakucku w grudniu 1879” [* A. Szymański, Ziemia jakucka i jej mieszkańcy. (Rękopis Archiwum PAN, Warszawa sygn. III 24, zespół I z. 1: „Wstęp”, k. 2, s. 1).] (data jest zresztą bardzo nieczytelna), lecz z miejsca sam sobie zaprzeczył, pisząc parę zdań dalej: „Pięcioletni blisko pobyt w ziemi jakuckiej sprawił, że ostatecznie z przedsięwzięcia opisania tej ziemi, pomimo wielu spotkanych przeszkód, jak mogę i umiem wywiązuję się” [* Tamże.]. A poprzednie tej przedmowy zdanie wprowadza nas „in medias res”: „Nie przypuszczałem, że zapiski tworzone z początku bez szczególnego planu i od niechcenia niejako urosną na pracę stosunkowo dość wielką” [* Tamże.]. Mamy więc tutaj wyraźnie odnotowane dwa fakty — na początku luźne zapiski, i do nich można odnieść datę — grudzień 1879, Szymański bowiem przybył do Jakucka w lipcu tegoż roku, a przecież musiał się najpierw jakoś urządzić w nowym dla siebie środowisku. A kiedy nadeszła jakucka zima, to swój nastrój ówczesny Szymański doskonale oddał w wstępnych partiach opowiadania Srul z Lubartowa, gdzie czytamy: „Od godziny siedziałem nad rozłożoną robotą; robota jednak nie kleiła mi się jakoś, pióro samo wypadało z ręki i myśl nieposłuszna wyrywała się daleko poza granice śnieżnej i mroźnej ziemi. Napróżnom odwoływał się do mego rozsądku, napróżnom powtarzał sobie po raz dziesiąty rady lekarza; dotąd, trawiącej mnie od kilku tygodni, chorobie stawiłem jaki taki opór, dziś czułem się zupełnie obezwładniony i bezsilny. Tęsknota za krajem pożerała mnie, trawiła nielitościwie” [* A. Szymański, Szkice, Lwów – Warszawa - Kraków 1921, s. 5-6.]. Z tego przydługiego cytatu widać jasno, że trzeba było zająć się czymkolwiek, by móc przeżyć. Lecz czy jest rzeczą dopuszczalną korzystanie ze świadectwa Szymańskiego podanego w formie fikcji literackiej? Już przed wielu laty Adam Grzymała-Siedlecki napisał o Szkicach: „Mam wrażenie, że minimalny jest udział fikcji w tych nowelkach” [* A. Grzymała-Siedlecki, Słowo wstępne [do:] A. Szymański, Szkice, s. XXI.]. Bo przecież Szymański nawet sam to dobrze wydatował w pierwszym zdaniu szkicu: „Było to w roku..., ale mniejsza o rok, dość że było, a było to w Jakucku, w początku listopada, w kilka jakoś miesięcy po moim przyjeżdzie do tej stolicy mrozu” [* A. Szymański, Szkice, s. 3.].

    Jak widać więc z powyższego, pierwsze prace pisemne, nazwijmy je tak umownie, Szymańskiego rozpoczęły się w Jakucku w listopadzie lub w grudniu 1879 r. Ale z tego wcale nie wynika, że już wówczas Szymański miał jakiś gotowy konkretny plan całej książki! Wręcz przeciwnie — Szymański, mający za sobą pewne doświadczenie dziennikarskie, zaczął się dopiero rozglądać w poszukiwaniu tematu. A mnie wydaje się rzeczą wysoce wątpliwą, żeby podczas zimy jakuckiej Szymański zaczął prowadzić badania terenowe, prędzej były to studia biblioteczne. Bo tutaj od razu trzeba stwierdzić, że Szymański starał się zgromadzić jak najwięcej materiałów; oczywiście starannie przeglądał dostępną mu literaturę, robił wypisy źródłowe, notatki biblioteczne i inne; w razie potrzeby wcielał nawet wycinki, nie tylko z czasopism, lecz nawet partie książek czy rękopisów. Nie dziwi więc fakt, że w niektórych partiach surowy materiał obcego pochodzenia przeważa nad próbami własnego, częściowego — fragmentarycznego opracowania. Niektóre z materiałów zgromadzonych przez Szymańskiego same w sobie są bardzo ciekawe, na przykład niewielki rękopis rosyjski (5 kart) pt. Oczerki Wierchojanskogo okruga sygnowany N. N. [* A. Szymański, Ziemia jakucka..., zespół III: „Materiały osób obcych”, nr 24.] — jest niewątpliwie pierwszym śladem wykorzystania fragmentu rękopiśmiennej pracy I. A. Chudiakowa Kratkoje opisanije Wierchojanskogo okruga ogłoszonej drukiem dopiero w 1969 r.

    Warszawskie materiały zostały dokładnie omówione przez Zofię Piedos w takim układzie, w jakim są obecnie przechowywane. Zwalnia mnie to od ich szczegółowego referowania. Ale ponieważ sam zapoznałem się z tymi materiałami znacznie wcześniej, więc z kolei spróbuję przyjrzeć się pewnym wybranym zagadnieniom, które moim zdaniem wymagają dalszego naświetlenia. Więc po kolei rekapitulując, co powiedziałem wyżej, uważam za pewne, że „Wstęp” Szymańskiego był pisany już po jego wyjeździe z Jakucji, a nie w 1879 r. Natomiast dalsze partie, jak „Historia zdobycia ziemi jakuckiej” czy z nią związane „Dotychczasowe o ziemi jakuckiej wiadomości” i dalszy ciąg „Historii ziemioznawstwa jakuckiego” — mogły być napisane w całości lub dopiero zaczęte w 1882 r. Szymański czasem datował początek i zakończenie swoich robót. Jednak do wcześniejszych należy pisany w latach 1881-1882 hipotetyczny rozdział „Ludność rosyjska (Sybiracy)”, rękopis B. J. 130/55. A wiadomo, że pewne tematy wynikały jedne z drugich, więc nic dziwnego, że Szymański następnie zajął się takim tematem, jak na przykład „Historia zdobycia ziemi jakuckiej”. Dalej bezpośrednio po rozdziałach historycznych Szymański chciał umieścić bibliografię — sam napisał o tym: „Ponieważ pierwszym, nieodzownym warunkiem dalszego, pomyślnego rozwoju każdej wiedzy jest poznanie tego, co już na danym polu zrobionym zostało, więc rzeczą naturalną, że najpierw przystępuję do bibliografii przedmiotu” [* Tamże, zespół I: „Wstęp”, k. 2, s. 2.]. Tak więc tutaj należą materiały zeszytu 15. wraz z dodatkiem umieszczonym w zeszycie 1. Aż do tego miejsca układ nadany w pewnym momencie przez Szymańskiego jest całkowicie jasny. Trudności pojawiają się co do dalszych partii — jak widać z numeracji poczynionej przez Symańskiego, nie był on całkowicie pewny kolejności dalszych rozdziałów.

    Należy przypomnieć numerację i nazwy rozdziałów Szymańskiego (w nawiasach podaję numerację aktualną): 1(5): „Pochodzenie Jakutów”; 2, 3 i bez numeracji więc nazwijmy go 3a(6-8): „Rzeki”; IV(3): „Góry”; V(4): „Flora”; 6(9): „Kraj i ludność ogólna charakterystyka”; 7(10): „Klimat” (w Warszawie znajdują się jedynie materiały, a pełniejsze opracowanię tego rozdziału pt. „Najzimniejszy klimat świata” przechowywane jest w Krakowie) [* Rękopis B.J. 136/55, s. 28.]; 8(11): „Jeziora. Środki komunikacyjne, jarmarki, handel”; 9 i 10(12, 13): „Jakuci”; 11(14): „Polacy na Syberii”. No i chyba tutaj trzeba by odnieść jako ciąg dalszy, rozdział obecnie przechowywany osobno, tj. „Ludność rosyjska (Sybiracy)”. Już nawet taki, bardzo pobieżny rzut oka na wykaz wyżej wymienionych zagadnień, którym Szymański miał poświęcić osobne rozdziały swojej książki, wskazuje wyraźnie na to, że na partie etnograficzne nie przewidywał najwięcej miejsca. Po wyeliminowaniu rozdziałów wstępnych — historycznych i tła przyrodniczego pozostają rozdziały: „Pochodzenie Jakutów”, „Jakuci” oraz pewne materiały etnograficzne w rozdziale zatytułowanym: „Jeziora. Środki komunikacyjne”. Najważniejsze zagadnienia poruszone tam przez Szymańskiego zostały wynotowane przez Z. Piedos — co prawda w formie nieco wyrywkowej. Jednak należy stwierdzić, że chociaż wykaz zagadnień dany przez samego Szymańskiego (myślę o tytułach podrozdziałów) jest o wiele bardziej szczegółowy, lecz tak samo niewiele nam daje pojęcia co do stanu wykończenia pewnych partii. A do tego, jak zobaczymy poniżej, sam Szymański przywiązywał wielką wagę.

    Szymański na pewnym etapie pracy zaczął zdawać sobie sprawę z piętrzących się przed nim trudności. Świadczyłoby o tym takie zastrzeżenie zawarte we „Wstępie”: „Pracę rozdzieliłem na części, z których każda oddzielnie przedstawiać będzie skończoną całość. Choćbym nie zdołał opracować wszystkich części, to co czytelnik otrzyma — otrzyma w całości bez urywków” [* A. Szymański, Ziemia jakucka..., zespół I: „Wstęp”, k. 2, s. 2.]. Inaczej mówiąc, plan ambitnej całości miał być w końcu realizowany etapami. Szymański stawiał sobie wysokie wymagania, chcąc dać czytelnikowi jedynie rzeczy w zupełności wykończone. Zaczął realizować swój plan etapami: w r. 1885 opublikował po rosyjsku artykuł o pożywieniu Jakutów [* [A. Szymański] A. I. Szymański], Piszcza Jakutów, „Jzwiestija WSOIRGO” t 16, 1885, 8. 310-319.]; ten nieduży, 10-stronicowy artykuł monograficzny może być dobrym przykładem możliwości badawczych Szymańskiego. Był to dobry, materiałowy artykuł, w którym po uwagach wstępnych autor dał kolejno opis potraw: 1. mącznych (chleba i jego surogatów), 2. mięsnych, 3. rybnych, 4. mlecznych oraz zakończenie. Dla przykładu przytoczymy pewne wyjątki ze wstępu oraz zakończenia, które dają nam odbicie bardziej ogólnych poglądów Szymańskiego.

    „Ukształtowany przez nich [tj. Jakutów — W. A.] tryb życia codziennego jest na tyle zwarty, wygodny i tak celnie pasuje do warunków miejscowych, że prawie bez zmian jest przyjmowany i przez przybyłą Iudność rosyjską, przyczyniając się tym częściowo do jej asymilacji z masą jakucką. Gdyby nie było nad Leną ludu jakuckiego — cały ten obszerny kraj wskutek niezwykle surowego klimatu długo jeszcze byłby zamknięty dla kolonizacji europejskiej, a i dalszy rozwój, jak i osiągnięcia tej kolonizacji są bezpośrednio zależne od rozwoju ludu jakuckiego. Dlatego zachowanie wytrwałości i energii tego sympatycznego plemienia leży w bezpośrednim interesie wszystkich ludzi cywilizowanych w ogóle, a osiadłej ludności syberyjskiej w szczególności.

    Teraz, kiedy pod wpływem nowych warunków w życiu Jakutów odbywa się ostry przewrót ekonomiczny, kiedy ten lud, dotychczas przede wszystkim pasterski, częściowo rybacki, a rzadko i niechętnie łowiecki zaczyna w głównym ośrodku swego zasiedlenia przechodzić do rolnictwa, coraz bardziej przywykając do używania zboża, może by przydało się dorzucić, czy i jak odżywia się dzisiejszy Jakut i czy to pożywienie odpowiada najniezbędniejszym potrzebom tamtejszych warunków” [* Tamże, s. 310-311.].

    Po omówieniu poszczególnych rodzajów pożywienia Szymański konkluduje: „Z wszystkiego, co powiedziano powyżej, możemy wyprowadzić następujące twierdzenia: 1. ludność jakucka pozbawiona znacznej części najbardziej odżywczych lekkostrawnych produktów mięsnych, otrzymu-jąc zamiast nich mniej pożywne, z większą utratą energii zdobywane — a co więcej, nieumiejętnie przygotowane do konsumpcji przetwory zbożowe, zacznie marnieć i tracić swą energię życiową. 2. W wyniku wyjątkowo surowych warunków klimatycznych kraju zamieszkiwanego przez Jakutów szybko wystąpi proces wycieńczenia ludu, a później i wymierania, co może się szybko dokonać” [* Tamże, s. 319.].

    Abstrahując od tych wywodów ogólnych, należy przypomnieć, że artykuł zawierał bardzo konkretny problem. Szkoda więc wielka, że Szymański tego typu prac nie kontynuował. Ale należy też uświadomić sobie, że był to akurat rok 1885. Więc data opublikowania pierwszego artykułu etnograficznego o Jakutach była jednocześnie datą przeniesienia się Szymańskiego do Rosji europejskiej i przede wszystkim od grudnia tegoż roku zaczynają pojawiać się w druku jego prace literackie, nazwane i skromnie Szkicami. Wiadomo, że w latach 1885-1890 Szymański — zajmując się głównie twórczością literacką — siłą rzeczy zaniechać musiał działalności naukowej. Po wydaniu drugiego tomu Szkiców, w 1890 r., podjął ją ponownie. Widać to chociażby z tego, że w dniu 16/28 kwietnia 1891 r. na posiedzeniu sekcji etnograficznej IRGO wygłosił odczyt O pochodzeniu i znaczeniu nazwy „Tunguz” [* Zob. rękopis tego artykułu, B.J. 136/55.]. Czyli miał wówczas już tę pracę gotową, ale z niewiadomych względów zwlekał z jej opublikowaniem kilkanaście lat.

    Trudno jest obecnie stwierdzić, czym Szymański zajmował się w latach następnych. Można jednak odnieść wrażenie, że powoli — po kolei zaczyna rezygnować z pewnych tematów, kiedy okazało się, że tematy, do których sam zbierał materiały, są opracowane i publikowane przez innych. Prawdopodobnie najpierw odpadł rozdział: „Ludność rosyjska (Sybiracy)”, zajmował się nim tylko w latach 1881-1882. Dalej, po kolei: „Polacy na Syberii”, albowiem w 1884 r. ukazała się książka Librowicza; następnie odpadła bibliografia, gdyż na przełomie 1891/1892 r. ukazała się 3-tomowa bibliografia ogólnosyberyjska Miężowa, a w 1892 r. bibliografia Jakucji pióra Prikłonskiego. Myślę, że jako okresowemu mieszkańcowi Petersburga i członkowi IRGO w jakimś momencie nie trudno było Szymańskiemu dowiedzieć się o tym, że Sieroszewski przygotowuje do druku swoją monografię Jakutów. Musiał o tym wiedzieć, zanim ukazała się ona drukiem, albowiem już w marcu 1895 r. Szymański zasiadł do bardzo ambitnej pracy: Słownik porównawczy Jakutów [* Zob. przypis 9.]. Pracował nad tym dziełem przez kilka dobrych lat — bo przynajmniej aż do 1901 roku — objął nim 200 wyrazów jakuckich i podał odpowiedniki w następujących językach: niemieckim, polskim, litewskim, rosyjskim, serbskochorwackim, greckim i łacińskim. Już dobór języków, w których podawał analogie, mówi sam za siebie! Prawdopodobnie Szymański przypuszczał, że w dziedzinie leksykografii nie ma konkurencji. A przecież wiadomo, że pierwsze wydanie pierwszego zeszytu Słownika Piekarskiego ukazało się w 1899 r., a drugie w 1907 r.

    Z drugiej strony wiadomo tez, że w ostatnich latach ubiegłego wieku Szymański zajmował się twórczością literacką. Mianowicie napisał on dość specyficzny utwór literacki: Z jakuckiego Olimpu. Jurdiuk Ustuk Us. Baśń. Wyjątki z niego ogłosił w dziele Prawda, Księga pumiątkowa ku czci A. Świętochowskiego, (warto też nadmienić, że tutaj tematykę jakucką reprezentował razem z W. Sieroszewskim), Warszawa, 1899, s. 455-463. Całość była już gotowa w 1900 r. [* Zob. A. Szymański, Z jakuckiego Olimpu..., Kraków 1910, s. 149: „Petersburg 1900 r.”.], ale widocznie nie znalazł wydawcy, albowiem rzecz ta ukazała się — własnym nakładem — dopiero w 1910 r. S. Kałużyński tak ocenił ten utwór: „Bardzo ciekawą pozycją, świadczącą o dobrej znajomości przez autora folkloru jakuckiego, jest baśń Szymańskiego Z jakuckiego Olimpu, oparta na motywach jakuckich i uwzględniająca liczne jakuckie realia, choć operująca też różnymi bardziej ogólnymi przenośniami. Ta, w końcowych partiach nieco makabryczna, baśń zawiera wiele poprawnie tłumaczonych wyrazów jakuckich (niekiedy w nie najlepszej transkrypcji), co świadczy, iż język jakucki nie był Szymańskiemu obcy” [* S. Kałużyński, Polskie badania..., s. 188-189.]. Należy zwrócić uwagę na ciekąwy, lecz nie zauważony przez dotychczasowych badaczy Szymańskiego fakt, że autor o wiele więcej wyrazów jakuckich podał podczas publikacji fragmentów niż w późniejszym wydaniu książkowym. Dla przykładu wystarczy porównać choćby tylko jeden fragment — początek rozdziału VII, s. 22-23 wydania książkowego z pierwodrukiem (Prawda..., s. 457), a widzimy wyraźnie, że z pierwotnego tekstu zostały usunięte właśnie krótkie zdania i pojedyncze wyrazy jakuckie. Jasno z tego wynika, że Szymańskiemu zależało na czytelności tekstu, a popularyzacja folkloru jakuckiego nie była głównym celem autora. Pomimo bogatego sztafażu jakuckiego, i nie tylko jakuckiego, motyw bowiem białego szamana czy motyw mistrza kowala — zauważony już dawno przez innych, a wyeksponowany przez Mircea Eliadego — ma szerszy zasięg; były to jedynie śródki wyrazu, a główny cel został już dawno dostrzeżony przez bystrego badacza twórczości Szymańskiego, Jacymirskiego, który napisał, że „ideą baśni jest los ludzi wybitnych w społeczeństwie” [* A. I. Jacimirskij, Nowejszaja polskaja litieratura ot wosstanija 1863 g. do naszych dniej, t. 1, SPb. 1908, s. 399.]. Swoją drogą Jacymirski popadł w drugą skrajność, twierdząc, że „utwór napisany jest w formie baśni jakuckiej, lecz charakteru etnograficznego opowiadanie nie posiada i formę jego można tłumaczyć przede wszystkim warunkami cenzuralnymi” [* Tamże.]. Z opinii dzisiejszego historyka literatury, który podniósł szereg zarzutów natury artystycznej i ideowej, zacytujemy jedynie zakończenie dotyczące fragmentów wierszowanych: „Wiersze, w których szaman wygłasza swe nakazy i proroctwa oraz wnosi modły do słońca, a należą do najsłabszych fragmentów legendy” [* J. Kądziela, Adam Szymański, s. 414.]. Zatrzymałem się nad tym zagadnieniem jedynie po to, ażeby uprzytomnić, jakie były cele publikacji Szymańskiego i jak rozmaicie je interpretowano.

    W połowie dziesięciolecia pomiędzy powstaniem a opublikowaniem Z jakuckiego Olimpu mamy do odnotowania ostatnią podjętą przez Szymańskiego próbę nawrotu do nauki. Była to publikacja rzeczy w zasadzie od dawna gotowej (odczyt wygłosił jeszcze w 1891 r.): O pochodzeniu i znaczeniu nazwy „Tunguz” — Proischożdienije i diejstwitielnoje znaczenije słowa „Tungus” (z zaznaczeniem, że jest to przekład autora z rękopisu polskiego). Artykuł ten ukazał się w numerze 4 rocznika 17, 1905 czasopisma „Etnograficzeskoje obozrienije” [* [A. Szymański] A. Szymańskij, Proischożdienije i diejstwitielnoje znaczenije słowa „tungus”. (Pieriewod awtóra s polskoj rukopisi), „Etnograficzeskoje obozrienije'”, R. 17, 1905, nr 4, s. 106-117.], a równo po roku ukazał się artykuł polemiczny pióra E. Piekarskiego [* [E. Piekarski] E. K. Piekarskij, K woprosu o proischożdienii słowa „tungus”, „Etnograficzeskoje obozrienije”, R. 18, 1906, nr 4, s. 206-217.], w którym Szymański mógł między innymi przeczytać o sobie, że ,;niestety on nie tylko nie wyjaśnił chociażby do pewnego stopnia przekonywająco prawdziwego znaczenia słowa «Tunguz», lecz jeszcze wniósł w zagadnienie wielką gmatwaninę opierając swoje wywody na danych języka, który zna jedynie powierzchownie” [* Tamże, s. 206.].

    Nie ulega wątpliwości, ze Piekarski na pewno miał rację, lecz warto się zastanowić, jak tę opinię mógł odebrać nadwrażliwy Szymański. Nigdy nie zabierał już więcej głosu w sprawach naukowych. I chyba nikomu nie pochwalił się swoim dawnym zamiarem napisania książki o ziemi jakuckiej, choć sam o niej nie zapomniał; chronologicznie ostatni ślad materiałów zbieranych przez Szymańskiego jest dobrze datowany — jest nim mianowicie wycinek artykułu pt. Jakucki ruch narodowy z gazety „Czas” z dnia 19 grudnia 1909 r. [* A. Szymański, Ziemia jakucka..., zespół II: „Materiały warsztatowe”, z. nr 21.].

    Wystarczy więc zestawić daty 1879-1909 — akurat minęło 30 lat od chwili przybycia Szymańskiego do Jakucji, tymczasem zresztą Jakucja też zmieniła swoje oblicze.

    Próbując ustalić miejsce Szymańskiego w historii badań nad Jakutami, należy zacząć od przypomnienia jednego, ale bardzo ważnego i chyba mającego decydujące znaczenie faktu. Mianowicie Szymański przez najdłuższy czas swojego pobytu w Jakucji, z wyjątkiem lata 1882 r., które spędził w nie wiadomo jakiej miejscowości, był mieszkańcem miasta Jakuck. Tym zasadniczo różnił się on od innych naszych badaczy, którzy przebywając z konieczności sami przez długie lata wśród Jakutów, mieli o wiele większe możliwości ich poznania. Chociaż Jakuck nie był wówczas zbyt dużym miastem, jednak jako siedziba gubernatora miał swoje dość wyraźne, specyficzne oblicze. A wiadomo, jaką rolę w takim mieście mogli odgrywać tubylcy — ażeby ich zobaczyć w naturalnym otoczeniu trzeba było wyjść na spacer za miasto. Takie spacery za miasto i gościnne przyjęcia w jurcie jakuckiej pięknie opisał sam Szymański w Stolarzu Kowalskim [* A. Szymański, Szkice, s. 76.]. Lecz takie kontakty były niedostateczne do prowadzenia systematycznych badań, co siłą rzeczy odbiło się na uzyskanych wynikach. Oczywiście to, co Szymański zdążył zgromadzić w dziedzinie etnografii, ma swoją wartość jako materiał uzupełniający i porównawczy. Ale z drugiej strony nie możemy robić z niego ani poprzednika, ani tym bardziej lepszego znawcy Jakutów od W. Sieroszewskiego, jak chce Z. Piedos [* Z. Piedos, O materiałach..., s. 160 przypis 11, s. 161.]. Pierwszeństwo Szymańskiego jest względne, albowiem działali oni i zbierali materiały jednocześnie: A. Szymański w latach 1879-1884, a 12 lat Sieroszewskiego przypada na okres 1880-1892, przy czym ten ostatni nie tylko o wiele dłużej przebywał w Jakucji, lecz do tego objął nieporównanie szerszy zasięg geograficzny.

    Więc może nie tyle w realizacji badań — co w ambitnym zamiarze napisania książki o Ziemi Jakuckiej i jej mieszkańcach — trzeba szukać miejsca Szymańskiego. A, że z tego zamierzenia wywiązać się nie mógł, to nie tylko jego wina — przecież z autopsji znał tylko Jakutów. Ażeby dać opracowanie szeroko pojętej ziemi jakuckiej — do tego konieczna była chociażby pobieżna znajomość kilku ludów — mieszkańców tej ziemi. Wiedział o tym dobrze sam Szymański i poniechał swego zamiaru. Możemy jedynie podziwiać Szymańskiego za jego wytrwałość i uczciwość intelektualną — nieogłaszania rzeczy, których nie uważał za całkowicie wykończone. Niemniej jednak warto by chyba ogłosić to, co po nim pozostało, więc zarówno prace bardziej wykończone, na przykład o pożywieniu, jak i notatki terenowe — dotyczące tematyki etnograficznej [* Niepotrzebne zamieszanie terminologiczne wniosła Z. Piedos [tamże, s. 161), która omawiając materiały etnograficzne i tak też je nazywając, ni stąd ni z owąd zakonkludowała w zakończeniu: „Przy ogólnej ocenie dorobku rękopiśmiennego Adama Szymańskiego główną uwagę przyciągają materiały poświęcone folklorowi jakuckiemu”, (s. 163). Przecież w nauce polskiej, jak i gdzie indziej, a również w ZSRR, przez termin „folklor” rozumie się jedynie ustną twórczość ludową, a akurat w materiałach Szymańskiego tego prawie nie ma. To samo powtarza za Z. Piedos S. Kałużyński, Polskie badania..., s. 188.].

    [S. 70-81.]

    /Witold Armon.  Polscy badacze kultury Jakutów. [Monografie z dziejównauki i techniki. T. CXII] Wrocław-Warszawa-Kraków-Gdańsk. 1977. S. 175./

 

 

                                                                            Раздел IV

                                                            АДАМ ШИМАНСКИЙ

                                                                           (1852-1916)

    Адам Шиманский [* Изучением жизни и деятельности А. Шиманского занимался Я. Кандзела, поместивший в издании «Образ польской литературы XIX и XX в.» (Серия 4: Польская литература в период реализма и натурализма. - Т. 4. – Варшава, 1971. - С. 405-427) рассказ о нем (с. 405-427). История польской литературы изучена до 1966 г., на основе чего составлена библиография и биобиблиография (с. 416-419) и включены цитаты из «Набросков» (с. 419-427), за некоторым исключением; кроме того, Кандзела не ссылается на русские и советские работы.] родился 16 июля 1852 г. в Грушневе Бельского уезда на Подлясье в семье мелкопоместного дворянина. Гимназию закончил в 1872 г. в Седльцах. Сдав вступительные экзамены, поступил на юридический факультет Варшавского университета, который окончил со степенью кандидата наук в 1877 г. [* Дату окончания университета см.: Фельдман В.  Современная польская литература. - 5-е изд. - Варшава, 1908. О наличии степени кандидата отмечено в полицейском акте, см.: Социалистические кружки, село и Большой пролетариат. Политические процессы 1878-1888 г. /Собр. и обраб. Л. Баумгартен. - Варшава. 1966. - С. 47.] Во время обучения содержал себя репетиторством, некоторое время получал стипендию. С 1873 г. начал сотрудничать с редакциями журналов; писал в журналы «Опекун домовы», «Тыгодник повшехны», позже в «Край» и «Век». Вероятнее всего, будучи корреспондентом какого-нибудь из этих изданий, Шиманский поехал в сентябре 1877 г. во Львов на сельскохозяйственно-промышленную выставку. Здесь установил контакты с тайной группировкой «Народное правительство Польши». Эта организация назначила Шиманского полномочным комиссаром по русской оккупации и поручила ему создание такой организации не только на территории Королевства Польского, но также в Литве и России. А. Шиманский активно приступил к ее созданию, но без соблюдения конспиративной осторожности. В результате 31 марта 1878 г. был арестован и заключен в Варшавскую цитадель. Шиманский как юрист умело защищался, никого не выдавая. Его подвели показания других задержанных и компрометирующие материалы [* О процессе над Шиманским, кроме работ Я. Кандзелы (с. 406, абзац 2), указывается также и книге: Снытко Т. Г. Русское народничество... - С. 106-109.].

    Приговором от 16 февраля 1879 г. его осудили на вечное поселение в Восточную Сибирь.

    Из Варшавы Шиманского выслали 19 апреля 1899 г., и хотя в дороге он заболел воспалением легких, тем не менее пожелал ехать дальше.

    В Якутск прибыл 24 (27?) июля 1879 г. Через год женился на ссыльной - русской Надежде Ивановне Смецкой (1850-1905), вскоре у них родился сын Ян. Не найдя соответствующей работы, Шиманский попросил разрешения на переезд в село, чтобы заняться сельским хозяйством. К сожалению, ему отказали и только летом 1882 г. для спасения здоровья жены (больной цингой) ему разрешили жить за городом. В ноябре 1883 г. он был переведен в Кирснск, а в 1884 г. - в Балаганск. В результате стараний тещи Шиманским разрешили в марте 1885 г. убыть на поселение в ее имение Стрелице Варнавского уезда Костромской губернии, куда они приехали в июне того же года. Поскольку Шиманский, пользуясь случаем, попробовал вернуться в Варшаву, ему официально запретили въезд в Королевство и за ним был учрежден тайный надзор полиции. Позже он жил некоторое время в Харькове, пробовал заняться адвокатурой, а когда в 1887 г. ему, наконец, разрешили проживать в столичных городах, поселился в Петербурге. В 1893 г. выехал для лечения в Галицию, а позже в Швейцарию. После долгих прошений в январе 1895 г. ему было разрешено проживание в Королевстве, и в 1902 г. Шиманский переехал в Краков. В 1905 г. умерла жена. Первая мировая война застала его на лечении в Друскеникай, в Краков он возвратиться не смог и переехал в Москву. Здесь, в одиночестве [* Тут можно упомянуть о том, что есть целый ряд свидетельств о тяжелом психическом состоянии А. Шиманского. С. Стемповский, вспоминая об этом, писал следующее: «Ташкент искажал, несомненно, этот трезвый и ясный ум и деятельный характер (т.е. Августа Врублевского. - В. А.). Припоминается судьба прекрасного, подававшего надежды автора «Сибирских набросков» Адама Шиманского, после возвращения его из ссылки» (Стемповский С. Воспоминания. - Вроцлав. 1953. - С. 112). Очень образно об этом писал В. Г. Короленко, утверждавший, что первые признаки мании преследования у А. Шиманского он наблюдал уже во время его пребывания в Якутске, т.е. в 1883 г. См.: Короленко В. Г. История моего современника. - Т. 3; Собр. соч. - Т. 7. - М.. 1955. - С. 363-366; Т. 10. - М.. 1956. - С. 581 (письмо к М. П. Сажину. дат. 4-17. XI. 1920). Видимо, здесь следует искать причину полного одиночества Шиманского - о его пребывании в Москве местная польская колония узнала только после его смерти! Козловский Л. Памяти Адама Шиманского // Русские ведомости. - 1916.- № 72. Цит. по: Короленко В. Г. Собр. соч. - Т. 7. - С. 366. В Кракове Шиманский жил в полном одиночестве, см. прекрасный мемуарный набросок: Эстрейхер К.  Пан Шимански // Новая Польша. - 1945. - Р. 4, № 3. - С. 164-170. Перепечатано в книге: Не сразу Краков строился. - Лондон. 1945. - С. 138-146 и в др. послевоенных изданиях.], после долгой болезни он и умер 6 апреля 1916 г. [* Факты, касающиеся биографии Шиманского, взяты из книг: Адам Шиманский // Памятная книга сельчан. 1844-1905. - Варшава. 1927. - С. 435-441; Кандзеля Я. Адам Шиманский; Кротов М. А. Якутская ссылка 70 - 80-х годов...; Деятели революционного движения в России. - Т. 2. - 4-е изд. - М., 1932 (сп. 2023-2024).]

    В этом месте нужно попытаться осветить одну очень горькую, а у нас малоизвестную, деталь, связанную с личностью А. Шиманского. Сразу после смерти имя Шиманского было оскорблено утверждением, что он якобы проявлял склонность к доносам [* Желая осветить вопрос о так называемой измене Шиманского, встретился с трудностями, т.к., не смог найти первого издания В. Г. Короленко «История моего современника». Располагал только изданием 1955-1956 годов. Здесь на с. 410. т. 7, читаем, что было цитировано согласно первому изданию, а в книгу IV, т.е. в «Якутскую область» введены поправки согласно рукописи.]. История этого подозрения следующая: В. Г. Короленко в своих воспоминаниях, переписанных много лет спустя, упомянул о визите к Шиманским; писал он о них с большой симпатией и сочувствием. Однако в первом издании (1923) книги Короленко, которая вышла через два года после его смерти и текст которой не был авторизован, оказалась заметка о том, что якобы сразу после революции в Якутске нашли корреспонденцию Шиманского, свидетельствующую о его тяге к доносам. Последующее издание воспоминаний Короленко, основанное на его рукописи, подверглось изменениям, в т.ч. была изъята заметка о предполагаемой инициативе Шиманского в доносах. Известный историк ссылки в Якутии М. А. Кротов в своей книге, написанной на основе архивных данных: «Якутская ссылка 70-80-х годов» (Москва, 1925), на с, 236 в биографической заметке, посвященной А. Шиманскому, в отношении воспоминаний В. Г. Короленко заявил категорично, что «до сих пор такой корреспонденции не найдено». Но анонимный автор отрывка о Шиманском в издании «Деятели...» (1929) поддерживает предположение о доносительстве Шиманского, добавляя, что эту версию не приняли. Исследователи опираются также на публикацию некоего В. Пжыбовского в газете «Якутский край» (1907. № 14 - открытое письмо в редакцию). Однако оказалось, что ни в этом номере, ни в дальнейших ничего подобного не напечатано. Зато на четвертой странице шестого номера этого же журнала за 1908 г. есть статья под загл. «Письмо в редакцию», автор которой (С. В. Пжыбовский) сообщает, что не примет участия в редактировании газеты. О Шиманском там нет ни слова, поэтому вышеупомянутый анонимный автор сослался на несуществующий источник.

    Книга Короленко пользовалась спросом очень широкого круга читателей, но, несмотря на это, «сообщение» о Шиманском дошло до Польши достаточно поздно. В 1935 г. Владимир Фишер напечатал в «Иллюстрированном еженедельнике» короткую и достаточно сумбурную статейку «Изгнанники в Сибири» [* Фишер В. Изгнанники в Сибири // Иллюстрированный еженедельник. - 1935. - Р. 76. – С. 434.] Ее основой стали некоторые части книги Короленко; затем, соответствующим образом отредактированная, она появилась во втором номере «Еженедельника», посвященном памяти Юзефа Пилсудского. Вступление и заключение статьи было основано на противопоставлении ему «такого изменника», как Шиманский. Вскоре «творение» Фишера без всяких комментариев было перепечатано в рубрике «Обзор работ» журнала «Сибиряк» (№ 2. 1935. С. 75-76). Насколько мне известно, никто в то время Шиманского защищать не стал. Сегодня, зная, что источники, позволившие обвинить Шиманского в доносительстве, были основаны только на неподтвержденных слухах, следует очистить его имя от этого подозрения.

    Долгое время Шиманский был известен только как писатель - автор знаменитых некогда «Набросков», изданных в 1887-1890 гг., и пары работ этнографического характера, вышедших между 1882 и 1905 гг.

    Только после второй мировой войны выяснилось, что Шиманский хотел написать книгу «Якутская земля и ее обитатели»; основная часть рукописи которой находится в Архиве ПАН в Варшаве [* Первое упоминание о материалах Шиманского в Варшаве, если не считать описей Архива ПАН, опубликованных его директором З. Колянковским, см.: Обуховская-Пысёва Г. Польский исследователь земли якутов // Проблемы. - 1957. - Р. 13. - С. 355-356. Более детальную их обработку см.: Педос С. О якутских материалах Адама Шиманского в собраниях Архива ПАН в Варшаве // Пшенглонд ориенталистычны. - 1962. - № 2. - С. 158-163.], а меньшая - в Ягеллонской библиотеке в Кракове [* Хорошее описание краковских материалов представляю, благодаря помощи проф. Веслава Беньковского. Вот их опись согласно сигнатуре БЙ: 130/55, заглавие: «Русское население. (Сибиряки)», объем - 135 страниц (некоторые заполнены частично). Это черновые заметки, написанные около 1881/1882 гг., представляют собой в основном выписки из источников, статистические данные и попытки частичной обработки. 134/55 заглавие: «Сравнительный якутский словарь Адама Шиманьского», работа начата в марте 1895 г. Тетрадь закончена 17/29 ноября 1899 г. (тетрадь 1-2), объем 102+68 страниц (написанных от руки). 135/55, заглавие: «Сравнительный словарь Адама Шиманского» - 1-я тетрадь, переписанная во второй раз. Работа начата в марте 1895 г. в первой обработке и закончена на 200-м предложении в марте 1900 г. Второе переписывание начато 18/30 марта 1900 г. Закончено 10/23 февраля 1901 г. до 126-го предложения, объем - 142 страницы. II тетрадь во второй обработке - до 200-го предложения. Во второй обработке от 126 до 200-го предложения начата 10/23 февраля 1901 г., закончена (?). 136/55, варианты: и) черновик статьи «О происхождении и значении названия “тунгус”», написан как реферат для чтения на заседании Отделения этнографии Имп. Географического общ. 16/28 апреля 1891 г. Объем - 84 страницы и оттиск той же статьи; б) черновик и набело переписанная рукопись раздела «Самый холодный климат на Земле», объем - 28 страниц.]. О первой части уже упоминалось, а о второй вообще не было слышно. Скорее всего, обе части представляли собой некогда одно целое, а после второй мировой войны были искусственно разделены (в 1955 г.) и проданы двум разным институтам.

    В этой ситуации очевидно, что сам план рукописей Шиманского, которые дошли до нас через 50 лет после его смерти, даже после их первичного упорядочения, остается весьма приблизительным. Общий план работы до сих пор нигде не был обнаружен, поэтому очень трудно представить точную авторскую концепцию самой книги. Даже нумерация тетрадей, сделанная самим Шиманским, добавляет немного, поскольку не является последовательной, к тому же автор пользовался как арабскими, так и римскими цифрами.

    Следует предположить, что Шиманский не сразу наметил себе какие-то конкретные цели, а лишь по мере нарастания материалов решил обрабатывать их согласно определившейся теме. Позже, на их основе, задумал написать книгу, которой дал амбициозное название «Якутская земля и ее обитатели». Это предположение я делаю несмотря на хронологию Шиманского, принятую также С. Педос [* Педос С. О материалах... – С. 159; «Группа... была основана уже в первом году пребывания в Сибири, т.с. в 1879 г.».]. Обратимся к фактам. Шиманский начал предисловие словами: «Писал в Якутске в декабре 1879» [* Шиманский А. Якутская земля и ее обитатели. [Рукопись). Архив ПАН, Варшава. сигн. ІІІ, группа 1. т. I: Вступление, к. 2. - С. 1.] (дата очень неразборчива), но тут же, себе противореча, через пару фраз продолжает: «Почти пятилетнее пребывание на якутской земле требовало, наконец, описать эту землю, несмотря на много встреченных препятствий, как смогу и сумею сделать» [* Там же.]. А предшествовавшее этому предисловию предложение вводит нас «in medias res» (в суть событий. - лат.): «Не предполагал, что записки, сделанные вначале без определенного плана и от безделья, вырастут в достаточно большую работу» [* Там же.]. Здесь можем отметить два факта: вначале случайные записки можно отнести к декабрю 1879 г., поскольку Шиманский прибыл в Якутск в июле этого же года и должен был как-то освоиться в новой для него среде. А когда наступила якутская зима, то свои тогдашние настроения Шиманский исчерпывающе выразил во вступительных частях рассказа «Сруль из Любартова», в словах: «Час сидел над разложенной работой, однако работа не клеилась, перо само вываливалось из рук и непослушные мысли вырывались далеко за границы снежной и морозной земли. Напрасно взывал к своему рассудку, напрасно повторял себе в десятый раз сонеты доктора; до этого так или иначе противостоял болезни, длящейся несколько недель, сегодня почувствовал себя безвольным и бессильным. Тоска по родине пожирала меня, безжалостно травила» [* Шиманский А.  Наброски. – Львов; Варшава; Краков, 1921. - С. 5-6.]. Из этой длинной цитаты видно, что надо было чем-нибудь заняться, чтобы выжить. Но допустимо ли воспользоваться свидетельством Шиманского, исходящим из уст литературного образа? Уже через много лет Адам Гржимала-Седлецкий написал о «Набросках» следующее: «Мне кажется, что в этих новеллах минимальное участие принадлежит выдумкам» [* Гржимала-Седлецкий А. Вступительное слово // Шиманьски А. Наброски. - С. XXI.]. Шиманский сам точно указывал даты описываемого: «Было это в году..., но на год раньше, а было это в Якутске в начале ноября, через несколько месяцев после моего приезда в эту столицу мороза» [* Шиманский А.  Наброски. - С. 3.].

    Из вышесказанного следует, что первые писательские работы, назовем их так условно, Шиманского появились в Якутске в ноябре или декабре 1879 г. Но из этого вовсе не вытекает, что уже тогда у Шиманского был готовый конкретный план книги! Напротив, Шиманский, имеющий определенный журналистский опыт, начал приглядываться к окружающему в поисках темы. Мне кажется весьма сомнительным, чтобы во время якутской зимы Шиманский начал проводить исследования, скорее всего это была работа в библиотеке. Здесь следует сразу же сказать, что Шиманский, стараясь собрать как можно больше материалов, старательно просматривал доступную ему литературу, делал выписки из источников, библиотечные заметки. Нас не удивляет то, что в некоторых частях сырой материал из чужих работ преобладает над пробами собственной частичной и фрагментарной обработки. Некоторые из материалов, собранных Шиманским, сами по себе очень интересны, например, небольшая рукопись на русском языке (пять листов) «Очерки Верхоянского округа», подписанная Н. Н. [* Шиманский А. Якутская земля... Собрание III: Чужие материалы. - № 24.] Это, несомненно, первый след пользования фрагментом рукописной работы И. А Худякова «Краткое описание Верхоянского округа», вышедшей из печати в 1969 г.

    Варшавские материалы были подробно описаны Софьей Педос в том состоянии, в каком сейчас находятся. Это освобождает меня от их специального изложения. Но поскольку я ознакомился с этими материалами намного раньше, то еще раз попробую рассмотреть их с позиции поставленной задачи, которая требует дальнейшего раскрытия. И снова повторяю, то о чем говорил выше: считаю определенным, что «Вступление» было написано Шиманским уже после его отъезда из Якутии, а не в 1879 г. Зато дальнейшие части: «История завоевания Якутской земли» или связанные с ней «Известия о земле Якутской до настоящего времени» и продолжение «Истории якутского краеведения» - могли быть написаны или начаты уже в 1882 г. Шиманский иногда указывал дату начала и конца своих работ. Однако к самым ранним относится написанный в 1881-1882 годах гипотетический раздел «Русское население. (Сибиряки)» (рукопись Б.И. 130/55). Известно, что определенные темы вытекали одна из другой, и ничего удивительного нет в том, что Шиманский затем занялся такой темой, как «История завоевания Якутской земли». Непосредственно после исторических разделов Шиманский хотел поместить библиографию. Сам писал об этом следующее: «Поскольку первым, исходным условием дальнейшего разумного развития каждого знания является познание того, что уже сделано в этой области, - в общем естественно приступать, прежде всего, к библиографии предмета» [* Там же. - Собрание І: Вступление, кн. 2, с. 2.]. К этому относятся материалы 15-й тетради вместе с дополнением, помещенным в первой тетради. До этого места система Шиманского ясна. Трудности появляются в следующих частях - как видно из нумерации, сделанной Шиманским, он не был полностью уверен в последовательности дальнейших разделов.

    Перечислим нумерацию и названия разделов по Шиманскому (в скобках дается современная нумерация); 1 (5) – «Происхождение якутов»; 2, 3 и без нумерации обозначим как 3а (6-8) – «Реки», IV (3), - «Горы», V (4) – «Флора» 6 (9) – «Страна и население, общая характеристика», 7 (10) – «Климат» (в Варшаве находятся только черновики, а более полная обработка этого раздела «Самый холодный климат земли» хранится в Кракове) [* Рукопись Б.Й. 136/55, с. 28.]: 8(11) «Озера. Средства коммуникации, ярмарки, торговля»; 9 и 10 (12, 13) – «Якуты»; 11 (4) – «Поляки в Сибири». Сюда следовало бы отнести как продолжение раздел, сегодня хранящийся отдельно, т.е. «Русское население. (Сибиряки)».

    Даже такой очень беглый обзор с целью выделения упомянутых выше задач, которым Шиманский должен был посвятить отдельные разделы своей книги, выразительно свидетельствует о том, что этнографическим заметкам он отвел небольшую часть. После вступительных разделов - природоописательных – остаются разделы: «Происхождение якутов», «Якуты» и некоторые этнографические материалы в разделе под заглавием «Озера. Средства коммуникации». Самые важные вопросы, затронутые там Шиманским, были отмечены С. Педос, правда, в несколько отрывочной форме. Однако следует подчеркнуть, что хотя обзор вопросов, данный самим Шиманским (имею в виду заглавия подразделов), более тщателен, но он не дает представления об окончательном содержании некоторых частей. А на это, как увидим ниже, сам Шиманский обращал большое внимание.

    Шиманский на определенном этапе работы начал давать себе отчет о возникающих перед ним трудностях. Об этом свидетельствует предостережение, содержащееся во «Вступлении»: «Работу разделил на части, из которых каждая по отдельности должна представлять законченное целое. Хотя не смог обработать всех частей, однако то, что получит читатель, получит в целости, без отрывков» [* Шиманский А. Якутская земля... - Собрание I: Вступление, кн. 2, с. 2.]. Иначе говоря, план общей работы в целом должен был реализовываться по этапам. Шиманский ставил перед собой высокие требования, желая дать читателям работы, полностью законченные. В 1885 г. он опубликовал на русском языке статью о питании якутов [* Шиманский А. И. Пища якутов // Известия ВСО ИРГО. - 1885. - Т. 16. – С. 310-319.], эта небольшая десятистраничная статья-монография может послужить хорошим примером исследовательских возможностей Шиманского. Статья основана на материалах наблюдений. После вступительных замечаний автор привел описание блюд: 1 - мучных (хлеба и его суррогатов), 2 - мясных, 3 - рыбных, 4 - молочных и завершил их заключением. Для примера приведем некоторые цитаты из вступления и заключения.

    «Установленный ими (т.е. якутами. - В. А.) повседневный образ жизни настолько удобен, отработан и так точно отвечает местным условиям, что действительно без изменений принят прибывшим русским населением, приведя этим частично к его ассимиляции якутской массой. Если бы не было над Леной якутского народа - весь этот обширный край вследствие непривычно сурового климата долго еще был бы закрыт для европейской колонизации, и дальнейшее развитие, как и достижения этой колонизации, неразрывно связаны с развитием якутского народа. Поэтому сохранение выносливости и энергии этого симпатичного племени находится в непосредственных интересах всех цивилизованных людей вообще, а оседлого населения Сибири в особенности.

    Сейчас, когда под влиянием новых условий в жизни якутов происходит острый экономический переворот, когда этот народ, до этого времени, прежде всего, скотоводческий, частично рыбацкий, а редко и без желания, охотнический, начинает в главных местах своего поселения переходить к земледелию, все больше привыкая к потреблению зерновых, может, следует рассмотреть, чем и как питается современный якут и отвечает ли еда непосредственным требованиям местных условий» [* Там же. - С. 310-311.].

    Окончив описание блюд, Шиманский пишет: «Из всего, что рассмотрено выше, можем сделать следующие выводы: 1 - якутский народ, лишенный в большей части более всего питательной и легко перевариваемой мясной пищи, получая вместо нее менее питательные, с большей затратой энергии получаемые, а еще хуже - неумело приготовленные к потреблению зерновые продукты, начнет хиреть, свою жизненную энергию теряя; 2 - в результате исключительно суровых климатических условий края, заселенного якутами, быстро наступит процесс уменьшения населения, а затем и вымирания, которое закончится в короткий срок» [* Там же. - С. 319.].

    Остается сожалеть, что Шиманский не продолжил исследования в этой области. Но следует напомнить, что статья вышла в 1885 г. Дата опубликования первой этнографической статьи о якутах стала одновременно датой переезда Шиманского в европейскую Россию, и с декабря этого же года начинают появляться в печати литературные работы, скромно названные «Набросками». Известно, что в 1885-1890 гг. Шиманский, занимаясь в основном литературным творчеством, отошел от научной деятельности. После издания второго тома «Набросков» в 1890 г., снова занялся ею, о чем свидетельствует тот факт, что 16-28 апреля 1891 г. на заседании этнографической секции ИРГО Шиманский сделал сообщение «О происхождении и значении названия “тунгус”» [* См. рукопись этой статьи: Б.Й. 136/55.]. По-видимому, в это время работа была уже готова, но по неизвестным причинам он решил оттянуть ее опубликование.

    Трудно сейчас установить, чем занимался Шиманский в последующие годы. Можно, однако, предположить, что он начинал отказываться от некоторых тем, когда оказывалось, что подобный материал уже обработан и опубликован другими. Вероятно, первым отпал раздел «Русское население. (Сибиряки)», он им занимался только в 1881-1882 гг.; затем – «Поляки в Сибири», поскольку в 1884 г. появилась книга Либровича; следующей отпала библиография, когда на рубеже 1891-1892 гг. появилась трехтомная общесибирская библиография Межова, а в 1892 г. - библиография Якутии, подготовленная Приклонским. Думаю, что как жителю Петербурга и члену ИРГО, в определенный момент Шиманскому нетрудно было узнать и о том, что Серошевский готовит к печати монографию о якутах. Поэтому, как только она вышла из печати, в марте 1895 г. Шиманский принялся за многообещающую работу «Сравнительный якутский фразеологический словарь» [* См. ссылку 9.]. Он работал над этим трудом несколько лет, по крайней мере до 1901 г., охватил в нем 200 якутских выражений и дал их перевод на следующих языках: немецком, польском, литовском, русском, сербско-хорватском, греческом и латинском. Уже выбор языков, на которых был дан перевод, говорит сам за себя! Вероятно, Шиманский предполагал, что его работа в области лексикографии первая. А ведь известно, что первое издание первой тетради «Словаря» Пекарского появилось в 1899 г., а второе - в 1907 г.

    С другой стороны, известно также и то, что в последние годы прошлого века Шиманский занимался литературным творчеством. Он написал достаточно специфическое литературное произведение «Из якутского Олимпа. Юрдюк Устук Ус. Сказание», отрывки из которого напечатал в труде «Правда. Книга памяти А. Свентоховского» (следует также отметить, что якутскую тематику здесь он представлял вместе с В. Л. Ссрошевским) (Варшава, 1899. С. 455-463). Полностью она была готова в 1900 г. [* См.: Шиманский А. Из якутского Олимпа... - Краков, 1900. - С. 149: Петербург, 1900 г.], но, видимо, не нашлось издателя, поэтому автор выпустил ее за свой счет в 1910 г. С. Калужинский оценил этот труд таким образом: «Очень интересной работой, свидетельствующей о хорошем знании автором якутского фольклора, является сказание Шиманского «Из якутского Олимпа», основанное на якутских мотивах и показывающее многочисленные якутские примеры, хотя даются они разными и более общими метафорами. Это, в заключительных частях несколько страшное, сказание содержит много правильно переведенных якутских выражений (иногда не в лучшей транскрипции), что свидетельствует о том, что якутский язык не был Шиманскому незнакомым» [* Калужинский С. Польские исследования... - С. 188-189.]. Следует обратить внимание на интересный, но не отмеченный предыдущими исследователями творчества Шиманского факт, что автор намного больше дал якутских выражений во время публикаций фрагментов, чем позже, в книжном издании. Например, при сравнении хотя бы только одного фрагмента - начала VII раздела (с. 22-23) книжного издания с первой публикацией («Правда...», с. 457) четко видно, что из начального текста были изъяты короткие предложения и единичные якутские выражения. Из этого становится ясным, что для Шиманского популяризация якутского фольклора не была главной целью. Кроме описания богатых якутских упражнений и не только якутских, мотив белого шамана или мотив кузнеца, замеченный уже давно другими и выделенный Мирцеем Элиадом, имеет более широкие задачи, по мнению Яцимирского, кратко исследовавшего творчество Шиманского: «... идея сказания заключается в судьбе выдающихся людей в обществе» [* Яцимирский А. И. Новейшая польская литература от восстания 1863 г, до наших дней. - Т. 1. - СПб., 1908. - С. 399.]. В своем объяснении Яцимирский впал в другую крайность, утверждая, что «произведение написано в форме якутского сказания, но этнографического характера оно не имеет и его форму можно объяснить, прежде всего, цензурными условиями» [* Там же.]. Из суждений современного историка литературы, который привел несколько примеров художественной и идейной обоснованности, возьмем только окончание, касающееся стихотворных фрагментов: «Стихи, в которых шаман оглашает свои наказы и пророчества, приносит молитву солнцу, относятся к самым слабым частям легенды» [* Кандзела Я. Адам Шиманский... - С. 414.]. Останавливаюсь на этом предложении только для того, чтобы подчеркнуть, какие крайние оценки получили работы Шиманского.

    В промежутке между восстанием и опубликованием «Из якутского Олимпа» Шиманский сделал последнюю попытку возвратиться в науку. Это публикация вещи, в принципе давно готовой (сообщение сделал еще в 1891 г.): «О происхождении и значении названия “тунгус”» (с упоминанием, что это перевод автора с рукописи на польском). Статья эта появилась в № 14 (т. 17) журнала «Этнографическое обозрение» [* Шиманский А. Происхождение и действительное значение слова «тунгус» (перевод автора с польской рукописи) // Этнографическое обозрение. - 1905. - Т. 17. № 4. - С. 106-117.] за 1905 г., а ровно через год там же была напечатана статья Э. Пекарского [* Пекарский Е. К. К вопросу о происхождении слова «тунгус» // Этнографическое обозрение. - 1906. -Т. 18. – С. 206-217.], в которой Шиманский прочитал о себе, что, «к сожалению, он не только не выяснил хотя бы до определенного уровня настоящего значения слова «тунгус», но еще и внес в вопрос большую путаницу, основывая свои выводы на данных языка, который знает только поверхностно» [* Там же. - С. 206.].

    Несомненно, что Пекарский определенно был прав, но следует заметить, что для впечатлительного Шиманского это был чувствительный удар. Никогда уже после он не принимал участия в научных делах. И не хвалился своим давним желанием написать книгу о якутской земле, хотя сам об этом не забыл; хронологически последний след собранных Шиманским материалов хорошо датирован - об этом свидетельствует вырезка статьи «Якутское народное движение» из газеты «Время» 19 декабря 1909 г. [* Шиманский А. Якутская земля... Собрание II: Восстанавливаемые материалы – Т. 1-21.]. Также не следует забывать, что прошло ровно 30 лет (1879-1909 гг.) с момента прибытия Шиманского в Якутию, за это время край также изменил свой облик.

    Определение роли Шиманского в истории исследований якутов следует начать с упоминания одного, но очень важного и имеющего решающее значение, факта. Шиманский большее время пребывания в Якутии, за исключением лета 1882 г., которое он провел неизвестно в какой местности, жил в городе Якутске. Этим он отличался от других наших исследователей, которые, находясь долгие годы среди якутов, имели намного больше возможностей ознакомиться с ними. Хотя Якутск тогда не был большим городом, однако как резиденция губернатора имел свой выраженный, специфический облик. Чтобы ознакомиться с исконным бытом якутов, надо было пойти на прогулку за город. Подобные прогулки за город и гостеприимные приемы в якутской юрте прекрасно описал сам Шиманский в «Столяре Ковальском» [* Шиманский А. Наброски. - С. 76.]. Но таких контактов было недостаточно для проведения систематических исследований, что, соответственно, отразилось на конечных результатах. Конечно, то, что Шиманскому удалось собрать в области этнографии, имеет свою ценность как дополнительный и сравнительный материал. Тем не менее мы не можем согласиться с мнением С. Педос [* Педос С. О материалах... – С. 160, абзац 11. - С. 161.], которая называла Шиманского лучшим знатоком якутов, чем В. Серошевский, и его предшественником. Первенство Шиманского сомнительно еще и потому, что трудились они и собирали материалы одновременно: А. Шиманский в 1879-1884 гг., а Серошевский - в 1880-1892, причем последний не только намного дольше пребывал в Якутии, но и охватил, несомненно, большее географическое пространство.

    Возможно, место Шиманского нужно искать не в реализации исследований, а в самолюбивом намерении написать книгу о «Земле якутской и ее обитателях». Реализации его планов помешало неполное знание хотя бы нескольких народов - жителей этой земли. Это хорошо понимал сам Шиманский и поэтому оставил свое намерение.

    Можем только удивляться выдержанности и требовательности Шиманского, не позволявших ему печатать работы, которые не считал полностью завершенными. Тем не менее, хотелось бы, чтобы увидели свет его более законченные работы, например о пище, а также полевые заметки, касающиеся этнографической тематики [* Ненужную терминологическую путаницу внесла С. Педос (там же. с. 161), которая, описывая этнографические материалы и так их называя, ни с того, ни с сего в заключении сообщила: «При общей оценке рукописного наследия Адама Шиманского главное внимание привлекают материалы, посвященные якутскому фольклору» (с. 163) Однако в польской пауке, как и везде, в т.ч. в России, под термином «фольклор» подразумевается только устное народное творчество, а как раз этого в материалах Шиманского в действительности нет. Это же повторяет вслед за С. Педос С. Калужинский (Польские исследователи... - С. 188).].

    [С. 69-80.]

 

 

                                                                     -----------------                                                      

    К сожалению, мне приходится закончить этот очерк печальной нотой, которая, быть может, имела роковое значение для обоих Шиманских, для него в особенности. Вскоре после революции в Якутске была найдена переписка с министром внутренних дел, в которой Шиманский предлагал свои услуги по части доноса. Министр отказал предлагавшему, но все-таки предложение было сделано и, если жена его знала об этом, то неизвестно, как это могло отразиться на ней, бывшей горячей бакунистке.

    /Владимир Короленко. История моего современника. Часть IV. // Владимир Короленко. Полное собрание сочинений. Посмертное издание. Том IV. Харків. 1923. С. 152-153./

 

 

                                                              ПРИЛОЖЕНИЕ

      Материалы к биографическому словарю якутской политической ссылки 70-х – 80-х г.г.

    Составлено по данным историко-революционного отдела Центрального Архива Я.А.С.С.Р.

                                                                               С

    210)  СМЕЦКАЯ, Надежда Николаевна; адм. -сс. (1879-1883), дочь ген.- майора, девица, 28 л. Училась в Женеве, принадлежала к кружку бакунистов, прославилась пощечиной, данной одному из «лавристов», писавших резкие статьи против Бакунина. По возвращении в Россию занялась пропагандой в Уральской обл. ,за что в декабре 1878 г. была выслана в с. Тунку Иркутск. губ. и за бегство с места ссылки переведена в Якутск. обл. Прибыв сюда, в конце 1879 г. вскоре вышла замуж за политич. ссыльного Адама Шиманского, впоследствии видного польского писателя. Жила в Якутске на те переводы (до 600 р. единовременно), которые получала от родных. [В. Короленко, История моего современника, т. IV. Д. 105].

                                                                              Ш

    263)  ШИМАНСКИЙ, Адам Иванович; адм.-сс. (1879-1883), двор., кандидат прав, поляк, холост, 27 л. Обвиняемый в организации в пределах царства Польского тайного революционного общества, был выслан под надзор полиции в г. Якутск. Через год после приезда в область женился на адм. - ссыльной Н. Н. Смецкой. Не имея возможности найти для себя в городе какую-либо работу, просил разрешения поселиться на одной из пригородных заимок, чтобы заняться земледелием, но это ему разрешено не было. Только лето 1882 г., вследствие необходимости для поправления здоровья жены чистого лесного воздуха, удалось ему провести вне города. Болезнь жены, требовавшая перемены климата, освободила их в 1885 г. от якутской ссылки, замененной жительством в Киренск. у. Иркут. губ. Впоследствии Ш-ий стал одним из крупных польских писателей.

    Короленко, видевший Ш-го в Якутске, пишет в IV т. «Истории моего современника» (Харьков 1923 г.), что якобы в Якутске, вскоре после революции 1917 г., нашли переписку с М.В.Д., в которой Ш-ий предлагал свои услуги по части доноса, но министр от его услуг отказался. До сих пор в делах ист. рев. отдела подобной переписки не найдено. [В. Короленко – «История моего современника», т. IV. Д. 90].

    / М. А. Кротов.  Якутская ссылка 70-80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. /Историко-революционная библиотека журнала «Каторга и ссылка». Воспоминания, исследования, документы и др. материалы из истории революционного прошлого России. Книга І. Москва. 1925. С. 219, 236./

 

 

                                                           ЯКУТСКАЯ ОБЛАСТЬ

                                                                        XXXII.

                                                     МОЯ ПОЕЗДКА В ЯКУТСК.

                                           ПОЛЬСКИЙ ПИСАТЕЛЬ ШИМАНСКИЙ.

    По примеру Папина, я, в свою очередь, попросил разрешения с’ездить в Якутск. Особых дел у меня не было, но было одно поручение от приятеля: еще во время моего пребывания в Иркутске, М. П. Сажин просил меня, если случится, побывать в Якутске, передать его привет одной его давней заграничной знакомой Смецкой. [347] Она была в его женевском кружке антилавристов, вернее бакунистов (тогда Бакунин был еще жив). Когда-то она была рьяным политиком. Между прочим, она была очень горячего нрава и прославилась в эмиграции пощечиной, данной на улице одному из видных лавристов, писавших резкие статьи против Бакунина.

    Теперь она вышла замуж за поляка Шиманского, [348] у нее родился ребенок и после этого она заметно успокоилась. Узнав, что я собираюсь в Якутск и что у меня есть к ней поручение, Шиманские пригласили меня остановиться на их квартире. Я приехал к ним, передал привет Сажина, и они приняли меня очень радушно. Смецкая была женщина красивая и дворянски породистая. Ее большие глаза па временам еще вспыхивали прежним, огнем...

    [С. 580-581.]

    ...Это было мое последнее свидание в Якутске. После этого я радушно попрощался с Шиманскими, и пара обывательских опять меня поволокла в направлении на восток и потом в Яммалахскую падь к Амге. [351]

    [С. 587.]

                                                                     ПРИМЕЧАНИЯ

    347 Смецкая, Надежда Николаевна (1850-1905) – дочь генерал-майора. Окончила Цюрихский политехникум со званием инженер-механика. Принадлежала к кружку бакунистов. По возвращении в Россию ходила в народ, вела пропаганду среди уральских казаков Арестована в 1875 г. и привлечена к дознанию по делу о революционном кружке и выслана в Ветлугу, Костромской губ. В 1876 г. скрылась с места ссылки, но в следующем году арестована и выслана в Вост. Сибирь. Водворена в Иркутской губ. В 1879 г. бежала, задержана и сослана в Якутскую обл., где вышла замуж за Адама Шиманского. В 1886 г. ей разрешено поселиться в имении матери в Костромской губ. В 1896 г. заболела психически и в 1905 г. умерла в психиатрической больнице.

    348 Шиманский, Адам Иванович (1852-1916). По делу польского революционного патриотического об-ва выслан в 1879 г. в Якутск. Здесь были им написаны его первые рассказы (из жизни ссыльных), поставившие его в ряды видных польских писателей. Рассказы Шиманского переводились на европейские языки. Русские переводы его произведений печатались в «Русской мысли», в «Русск. ведомостях», «Мире божием» и других изданиях.

    [С. 733-734.]

    351 На одном из черновиков этой главы ниже рукою Вл. Г. приписаны следующие строки: «К сожалению, мне приходится закончить этот очерк печальной нотой, которая, быть может, имела роковое значение для обоих Шиманских, для него в особенности. Вскоре после революции в Якутске была найдена переписка с министром внутренних дел, в которой Шиманский предлагал свои услуги по части доноса. Министр отказал предлагавшему, но все-таки предложение было сделано, и если жена его знала об этом, то неизвестно, как это могло отразиться на ней, бывшей горячей бакунистке». Строки эти нигде в более поздних и обработанных списках «Истории моего совр.» не повторяются. Разоблачения о Шиманском были сделаны после революции 1905 года. Н. С. Тютчев дает об этом следующую справку: «В газете „Якутский край” (№ 14, 1907 г.) появилось „Открытое письмо в редакцию” В. Пржибовского (автора статьи «Чернышевский в Вилюйске» «Мин. годы» за 1908 г.), где приведены сведения о переписке Шиманского с В. К. Плеве». Но Кротов, составлявший свой словарь по якутскому архиву, замечает: «До сих пор в делах историко-революционного отдела подобной переписки не найдено».

    [С. 734-735.]

    /В. Г. Короленко. Том четвертый. Якутская область. // В. Г. Короленко. История моего современника. Книга третья. Том III-IV Москва-Ленинград. MCMXXXI [1931]. С. 588-587, 627, 733-735./

 

 

    СМЕЦКАЯ (по мужу ШИМАНСКАЯ), Надежда Николаевна, дочь ген. - майора, дворянка. Род. ок. 1850 г. в Москве. Училась в частн. пансионе; выдержала экзамен на звание домашн. учительницы. В 1873 г. училась в Цюрихе в Политехникуме. Принимала деятельное участие в делах русск. эмиграции; была последовательницей Бакунина. По возвращении в Россию зимою 1874-1875 г.г. жила в с. Буриги (Псковск. губ.), где вела пропаганду среди крестьян. В 1875 г. вела пропаганду среди крестьян вместе с Гр. П. Андреевым в Бугурусланск. у. (Самарск. губ.). Арестована с ним в Бугуруслане 19 апр. 1875 г.; при обыске обнаружено большое количество запрещен. книг и шифрован. записки. Привлечена к дознанию по делу о революц. пропаганде в Бугурусланск. у. по обвинению в распространении запрещен. сочинений. По выс. пов. 7 ноября 1875 г. дело о ней разрешено в администр. порядке с высылкою ее под надзор полиции в одну из внутрен. губерний; водворена в Ветлуге (Костромск. губ.). Вместе с поднадзорным И. М. Окушко скрылась из Ветлуги 16 июня 1876 г. под фамилией Над. Дм. Федоровой; разыскивалась по циркуляру III Отделения от 3 авг. 1876 г. Выехала за границу; жила в Италии; в дек. 1876 г. вернулась в Россию и вместе с И. Окушко организовала в Петербурге, где жила под фамилией Н. Д. Федоровой, революц. кружок, в который входили А. Пономарев, Фл. Каллистов, М. Стефанова, П. Иванов, сестры Симановские, Як. Девятников. В марте 1877 г., воспользовавшись беспорядками, происходившими среди уральских казаков, намеревалась вместе с И. Окушко устроить среди них поселение в целях пропаганды. В апр. 1877 г. поселилась под фамилией Анны Григор. Васякиной в Илецке, куда приехала для пропаганды среди казаков. В авг. 1877 г. жила в Линевском посаде среди старообрядцев. В авг. т. г. переехала вместе с И. Окушко в Уральск, где открыла слесарн. мастерскую, проживая под фамилией крестьянки Нижегородск. губ. Мар. Слесаревой. Арестована в Уральске вместе с И. Окушко 7 ноября 1877 г. по доносу А. Пономарева. Привлечена к дознанию по делу о пропаганде среди казаков. По выс. пов. 9 окт. 1878 г. дело о ней разрешено в администр. порядке с высылкою ее под надзор полиции в Вост. Сибирь. Водворена в с. Тунке (Балаганске?) Иркутск. губ. В июне 1879 г. вместе В. И. Заком скрылась из Иркутска (?); задержана в Балаганск. округе 14 июня 1879 г. В том же году переведена за бегство в Якутск. обл. В нач. (?) 1880 г. вышла замуж за ссыльного Ад. Ив. Шиманского, впоследствии польск. беллетриста. По постановлению Особ. совещания от 8 марта 1882 г. срок ссылки определен в четыре года. В ноябре 1883 г. по болезни переведена с мужем в Киренск (Иркутск. губ.), а в 1884 г. - в Балаганск. В марте 1885 г. м-р внутр. дел согласно ходатайству ее матери разрешил отбыть срок под гласн. надзором в имении ее матери, в ус. Стрелице (Варнавинск. у., Костромск. губ.), куда она приехала с мужем в июне 1885 г. В 1893-1894 г.г. жила за границей. Освобождена от негласн. надзора по циркуляру Департ. полиции от 21 февр. 1894 г. В 1896 г. заболела психическ. расстройством; была помещена в психиатрическ. лечебницу, где и умерла в 1905 г.

    Сообщение М. М. Клевенского. - Справки (Н. Смецкая, В. Зак, П. Иванов, И. Окушко, А. Пономарев, М. Симанович, М. Степанова, Г. Сураев, Р. Шор). - Доклады 1875 г. (Ук.); 1878, II, 477-490; 1880, II, 384-388. - Дела Департ. полиции: V, №№ 1727 (1882), 7563 (1888); III, № 2, ч. I (1887), № 74, ч. 40 и 57 (1890), № 150 (1890). - Голицын, Десятая глава, 141. - Календарь «Нар. Воли», 158. - Хроника, 136. - Список 1883 г., III, стр. 37. - Бурцев, За сто лет, II, 101. - Больш. энциклопедия, XXII.

    О. Аптекман, Земля и Воля (Ук.). - П. Лавров, Народники-пропагандисты (Ук.). - Черный передел, 79. - Н. Тютчев, В ссылке, 29. - М. Сажин, Воспоминания (Ук.). - В. Короленко, История моего современника, IV. - М. Кротов, Якутск. ссылка 70-80-х г.г. (Ук.). - П. Кропоткин, Записки революционера (Ук.). - Ю. Стеклов, М. А. Бакунин, IV, 208, 224. - В. Фигнер, Сочинения, V (Ук.).

    «Нар. Воля» I (1879) (Хроника преследований) (Литература парт. «Нар. Воля», 64). – «Набат» 1881, IV, 2-3 (Внутреннее обозрение). - О. Любатович, «Был.» 1906, V. 226 (Далекое и недавнее). – «О минувшем». Сборник (1909), 290 (З. Ралли-Арборе, Из моих воспоминаний о М. А. Бакунине). - Я. Белый, «Кат. и Сс.» 1924, V (12), 219 (Воспоминания ссыльного 80-х г.г.). - Я. Белый, «Кат. и Сс.» 1925, I (14), 216; IV (17), 200 (Три года в Верхоянске). - И. Белоконский, «Кат. и Сс.» 1927, II (31), 153 (К истории политическ. ссылки 80-х г.г.). - Б. Николаевский, «Кат. и Сс.» 1927, II (31), 273 (Новое о прошлом в зарубежной печати: о воспоминаниях Ег. Лазарева о Н. Смецкой, напечатанных в 1923 г. в «Воле России» (Прага).

    /Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. Том второй. Семидесятые годы. Выпуск IV. С-Я. Москва 1932. Ст. 1525-1527./

 

 

    ШИМАНСКИЙ, Адам Иванович, поляк, дворянин, сын мелк. землевладельца. Род. в 1852 г. в Грубешове (Бельск. у., Седлецк. губ.). Окончил гимназию и Варшавск. ун-т по юридическ. фак-ту со званием кандидата прав. По выс. пов., состоявшемуся в конце 1878 г., за организацию тайн. революц. общ-ва в пределах царства Польского выслан в Вост. Сибирь. Разыскивался по циркуляру III Отделения от 16 февр. 1879 г. «Выбыл» из Варшавы 19 апр. 1879 г. и 24 (27?) июля т. г. водворен в Якутске. В июле 1880 г. женился на политическ. ссыльной Н. Н. Смецкой. По сведениям В. Пржибовского, обратился к В. К. Плеве с предложением услуг по части доносов, но получил отказ. В ссылке проявлял признаки душевной болезни, развившейся впоследствии в тяжелый психоз. По постановлению Особ. совещания от 8 марта 1882 г., срок надзора определен в 4 года, считая с 9 сент. 1881 г. В ноябре 1883 г. в виду «одобрительного поведения» и болезни жены по распоряжению ген. - губернатора Вост. Сибири перемещен в Киренск (Иркутск. губ.), а в 1884 г. - в Балаганск (той же губ.). В марте 1885 г. м-ром внутр. дел, согласно ходатайству матери его жены, разрешено отбыть срок гласн. надзора в дер. Стрелице (имение Смецких) (Варнавинск. у., Костромск. губ.), куда он прибыл в июне 1885 г. С 9 сент. 1885 г. подчинен негласн. надзору с воспрещением в’езда в губернии царства Польского. Жил в Харькове, занимаясь литературн. трудом и адвокатурою; впоследствии видный польский беллетрист. В 1887 г. разрешено проживание в столицах; жил в Петербурге. В 1893 г. выехал за границу; жил в Австрии и Швейцарии. В янв. 1895 г. после неоднократных ходатайств получил разрешение жить в пределах царства Польского. Умер в 1916 г.

   Справки (А. Шиманский, Тачановский). - Дела Департ. полиц.: V, № 1727 (1882), № 5253, ч. II (1884); III, №№ 958 (1885), 1119 (1885), № 74, ч.ч. 40; 57 (1890). - Список 1883 г., III, стр. 48.

    А. Погодин, Главные течения польск. социалистическ. мысли. П., стр. 150—157. - М. Кротов, Якутск. ссылка 70-80-х г.г. (Ук.). - И. Волковичер, Начало социалистическ. рабоч. движения в русск. Польше, I (Ук.). - В. Короленко, История моего современника, III-IV (Ук.) (изд. 1931 г.)

    «Набат» 1881, IV, 2-3 (Внутреннее обозрение). – «Свободн. Россия» 1889, № 2, стр. 19 (Хроника борьбы с самодержавием). - И. Белоконский, «Кат. и Сс.» 1927, II (31), 155 (К истории политическ. ссылки 80-х г.г.). - В. Пржибовский, «Якутский край» 1907, № 14 (Открытое письмо в редакцию). - П. Швецов, «Кат. и Сс.» 1931, III (76), 166 (1 марта 1881 г. в Сургуте).

    /Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. Том второй. Семидесятые годы. Выпуск IV. С-Я. Москва 1932. Ст. 2023-2024./

 

 

                                                      WYGNAŃCY W SYBERJI

    „Od roku 1882-3 liczba zesłańców w Kireńsku zaczęła wzrastać. Najwybitniejszymi z nich byli: Sażyn, E. Figner, polski pisarz Szymański (wkrótce przeniesiony do Jakucka) i przyszły wybitny działacz odrodzonej Polski — Piłsudski”. Tak pisze w swoich wspomnieniach zmarły przed kilkunastu laty znakomity rosyjski pisarz Korolenko, który sam spędził na wygnaniu w Syberji kilka lat. Piłsudskiego nie mógł zresztą spotkać, ponieważ wrócił z wygnania już w r. 1885. Wspomnienia jego dają jednak pojęcie o warunkach, w jakich znalazł się w parę lat później przyszły Marszałek Polski.

    W Syberji od czasów dekabrystów istniała pewna tradycja stosunku ludności i władz do zesłańców, którzy przez pół wieku zdołali w ludności miejscowej wzbudzić wielki szacunek swoją prawością i szlachetnością, imponując nawet władzom swóją kulturą i wiedzą. Świecąc przykładem pracowitości i uczciwości, ucząc nieznanych tam sposobów rolnictwa i ogrodnictwa, mieli zesłańcy ogromny mir u ludności, która, nie rozumiejąc dobrze wyrazów „państwowy przestępca”, łączyła z niemi pojęcie wzniosłe. Korolenko opowiada, że pewien Jakut, czując się pokrzywdzonym przez pewnego zesłańca, czynił mu wyrzuty w takich słowach: „Nie spodziewałem się tego po tobie! A jeszcze nazywasz się państwowym przestępcą!”

    Oczywiście zesłańcy cierpieli wiele przykrości ze strony ciemnej i tępej administracji, lecz i władze ściśle rozróżniały zesłańców i przestępców kryminalnych, traktując politycznych niekiedy życzliwie. Życie zesłańców, oderwanych od śwojej ziemi, od swego społeczeństwa, zmuszonych żyć wśród dzikich plemion, w zależności od kaprysów władz, było oczywiście ciężkie i przykre, lecz znośne; w porównaniu zaś z dzisiejszemi Sołowkanii może zdawać się sielanką. Po przebyciu ciężkiego etapu, przejazdów z więzienia do więzienia, zesłańcy, dotarłszy do miejsca przeznaczenia, urządzali sobie życic samodzielnie; nie byli ofiarami zapędów pedagogicznych; mogli szukać pracy zarobkowej, zająć się rolnictwem, myślistwem, handlem, dawać lekcje, pracować naukowo; mogli obcować ze sobą, otrzymywać listy, książki, pieniądze. Władza carska starała się ich wszelkiemi sposobami unieszkodliwić, lecz, uważając ich nawracanie za sprawę beznadziejną, nie zabijała ich indywidualności. (Korolenko, który odmówił przysięgi Aleksandrowi II, został za to ukarany zesłaniem w głąb Syberji — nie więcej.)

    Zesłańcy, połączeni wspólnem nieszczęścicm, stanowili jednak zespół wcale nie harmonijny. Byli wśród nich ludzie najrozmaitszych przekonań i ugrupowań politycznych, różnych poziomów umysłowych i moralnych, były ofiary nieporozumień, nic wspólnego nie mające z żadną ideą; były też jednostki podejrzane. Więc nie zawsze zesłańcy korzystali z możności obcowania ze sobą, przeważnie dzieląc się na drobne grupy, a niekiedy przebywając w zupełnej samotności. Warunki ich bytu, które teraz zdają się znośne, działały na słabsze jednostki deprymująco i demoralizująco. Ze wspomnień Korolenki widać, że psychice zesłańców zagrażały następujące. niebezpieczeństwa. Przedewszystkiem — rozstrój psychiczny, którego ofiarą padł Szymański, autor noweli „Srul z Lubartowa” Następnie, beznadziejność położenia skłaniała niektórych do aklimatyzacji: zapominali o tern, co ich tu przywiodło, zaczynali traktować życie praktycznie i robili się sybirakami; takim przedstawia Korolenko Polaka powstańca, niejakiego Wyrębowskiego. Byli i tacy, którzy spadali jeszcze niżej i gotowi byli szpiegować swoich kolegów: Korolenko ze smutkiem twierdzi, że po rewolucji znaleziono listy owego Szymańskiego, który proponował swoje usługi ministrowi spraw wewnętrznych w tym sensie, która to propozycja nie została przyjęta. Wreszcie walka z caratem, łącząca Rosjan z Polakami, miała dla ostatnich te smutne następstwa, że, solidaryzując się zupełnie z rewolucją rosyjską, zapominali o sprawie polskiej; o takiej Polce wspomina Korolenko: była to niejaka Ułanowska.

    Nie taki był duch Piłsudskiego, aby ulec jakiejkolwiek depresji i zboczyć z wytkniętej drogi. Wrócił z Syberji takim, jakim poszedł na wygnanie, tylko jeszcze nabrał hartu i zawziętości w oczekującej Go walce.

    Włodzimierz Fiszer

    [S. 434.]

 

 

    Witold Armon. Polscy badacze kultury Jakutów. Wrocław — Warszawa — Kraków — Gdańsk, 1977, 180 s.

    Труды польских дореволюционных исследователей (в подавляющем большинстве политических противников русского царизма) играют важную роль в сибиреведении. Благодаря подвижничеству таких ссыльных революционеров, как В. Серошевский, Э. Пекарский, Н. Виташевский, С. Ястремский и др., еще во второй половине XIX в. контуры домарксистского якутоведения приобрели почти законченные очертания. Вкладу польских исследователей в изучение Сибири посвящена рецензируемая книга Витольда Армона «Польские исследователи культуры якутов».

    Названная монография — итог многолетней работы автора над обширной литературой и архивными документами. При этом он использует не только польские, но и русские источники. Иначе и быть не могло: ведь основная творческая деятельность польских ученых-якутоведов протекала в России.

    В книге представлены 25 поляков-исследователей, которые оставили ценнейшие этнографические, лингвистические, а также фольклорные работы, написанные по материалам, собранным в результате тесных личных контактов с якутами.

    В. Армон не ставит цели (что совершенно верно!) детально пересказывать труды исследователей, которым посвящена книга. Не пытается он и систематизировать, например, вопросы якутской этнографии: «Ввиду наличия прекрасной и хорошо известной книги Вацлава Серошевского „12 лет в краю якутов“ (в русском варианте „Якуты“.— В. И., И. Л.), — пишет он, — ...специальное рассмотрение народной культуры якутов была бы повторением Серошевского своими словами» (стр. 15).

    В. Армон поставил перед собой (и успешно решил) гораздо более важную научную задачу. Он показал внутреннюю эволюцию исследований польских этнографов, лингвистов, фольклористов по якутам. В книге прослеживается как влияние различных научных школ второй половины XIX в. на труды польских ученых, так и влияние польских исследователей на развитие сибиреведения в целом. С волнением читаются страницы, где описываются труднейшие условия, в которых приходилось работать польским ученым (в особенности ссыльным революционерам).

    Для характеристики польских исследователей автор использует не только литературу, но и богатые документальные источники. Архивные разыскания велись им в хранилищах Советского Союза и ПНР. Он ввел в научный оборот совершенно новые данные о таких польских этнографах, как В. Серошевский, Э. Пекарский, А. Шиманский и др.

    Пересмотрены и устаревшие взгляды и оценки. Например, в работе В. Армона заметное место занимает новая интерпретация творческого метода Н. Виташевского, которым он заинтересовался еще в студенческие годы и о котором напечатал обстоятельную статью. Материалы статьи, ныне вошедшей в монографию, обновлены в свете последних данных. Благодаря кропотливым изысканиям ученого впервые открыты для польского читателя Ю. Матушевский, Т. Августинович, З. Венгловский, Я. Котон, Ф. Богданович, Я. Строжецкий и др. В этом плане опять-таки чрезвычайно интересны архивные находки. Так, например, в разделе о Я. Строжецком — этнографе, «приспособившем к полевым исследованиям фотоаппарат и фонограф» (стр. 151), сообщается, что он на севере Якутии сделал тысячи фотографических снимков (часть их хранится в архиве ЦК ПОРП), а также записал в 1902 г. на 12 валиках фонографа шаманское камлание, кумысную песнь и др. Весьма возможно, что редчайшие фонографические записи, отправленные тогда Строжецким в Петербург, сохранились по сей день в каких-либо музыкальных «запасниках». Стоило бы их поискать!

    В. Армона интересуют и неизданные рукописи польских якутоведов XIX в. Вслед за Л. И. Ровняковой [* Л. И. Ровнякова. Вацлав Серошевский — исследователь Якутии, — «Польско-русские литературные связи». М., 1970, с. 333-344.] он сообщает, что в архиве Географического общества (Ленинград) хранится второй том капитального труда В. Серошевского «Якуты», подготовленный к печати еще в 1902 г., но так и неизданный. А в архивах Варшавы и Кракова находится крупная (неоконченная) работа А. Шиманского «Якутская земля и ее обитатели». Есть указания и на ряд других интереснейших рукописных материалов, до сих пор неизвестных советским исследователям.

    Доскональное знание предмета позволяет В. Армону разрешать порой и затянувшиеся споры, касающиеся личности исследователей или оценки их работ. Можно привести лишь два примера. Так, он снимает с А. Шиманского бытовавшее в литературе нелепое обвинение, что будто бы тот предлагал полиции свои услуги по слежке за ссыльными. Он показывает также истинную подоплеку появления статьи В. М. Ионова (1914 г.), где автор громил «Якутов» В. Серошевского, как считает В. Армон, по подсказке Э. Пекарского. Впрочем, по нашему мнению, В. Армон склонен несколько преувеличивать «антагонизм» между двумя выдающимися якутоведами — В. Серошевским и Э. Пекарским. Об этом говорит, например, тот факт, что во втором польском издании «12 лет в краю якутов» (1935 г.) В. Серошевский называет Э. Пекарского «товарищем по ссылке» [* Wacław Sieroszewski. Dzieła, Kraków, 1961, t. XVII, cz. 2, s. 113.] и довольно часто ссылается на «Словарь якутского языка» Э. Пекарского, присланный автором В. Серошевскому в Польшу (1927 г.).

    Наконец, в процессе своего исследования В. Армон попутно оценивает и труды советских ученых, имеющих отношение к его теме. Так, он положительно отзывается о работах А. И. Андреева, Ф. Г. Сафронова, Г. У. Эргиса, С. И. Боло и др. Вместе с тем вслед за Б. О. Долгих, А. И. Новгородовым, С. А. Токаревым [* Б О. Долгих, А. И. Новгородов, С. А. Токарев. Письмо в редакцию. — «История СССР», 1967, № 3, с. 226, 227.] и Г. Свенко [* Г. Свенко. Вацлав Серошевский и его труды о якутах (к 70-летию выхода в свет первой этнографической монографии о якутах). — «Известия СО АН СССР. Серия общественных наук», 1969, № 1, в. 1, с. 74-78.] он критикует брошюру Г. П. Башарина «Обозрение историографии дореволюционной Якутии» (Якутск, 1965 г.), отдельные положения которой справедливо называет «совершенным недоразумением» (стр. 114).

    Представляется целесообразным издать содержательную и полезную книгу В. Армона в русском переводе в нашей стране; она нужна советским сибиреведам, которые далеко не все владеют польским языком. Да и для массового читателя она имеет большой познавательный интерес.

    В. Ф. Иванов, И. А. Ласков

    /Советская этнография. Москва. № 2. 1979. С. 169-170./

 

 

    Вітальд [Vitautas, Witоld] Армон [Armonas, Armon] – нар. 24 (27) ліпеня 1924 года ў павятовым месьце Кейданы Летувіскай рэспублікі, у сям’і Станіслава ды Аляксандры, у дзявоцтве Ясінская, Армонаў.

    Вучыўся ў Ковенскай гімназіі, у 1943 г. немцамі быў вывезены ў Нямеччыну.

    Пасьля вайны застаўся ў Вялікапольшчы, дзе закончыў гуманітарны факультэт Познанскага унівэрсытэту. Дарэчы, у 1948 г., у артыкуле прысьвечаным Эдуарду Пякарскаму, ён паведамляў, што Якуцкую экспэдыцыю 1894-1896 гадоў: “фінансаваў вядомы рускі пісьменьнік Дзьмітрый Мамін-Сібірак (1852-1912, аўтар шматлікіх аповесьцяў ды апавяданьняў з уральскага жыцьця)”, а не золатапрамысловец Інакенцій Міхайлавіч Сібіракоў (1860-1901).

    У 1951 г. Армон атрымаў званьне магістра філязофіі ў галіне антрапалёгіі і этнаграфіі. У 1952-1963 гг. працаваў у музэі археалёгіі ў Познані і адначасова ў навуковай бібліятэцы.

    У 1964 г. пераехаў ў м. Торунь і паступіў на працу ў ўнівэрсытэцкую бібліятэку. У 1972 г. абараніў доктарскую (кандыдацкую) дысэртацыю на тэму “Вывучэньне польскімі дасьледчыкамі якутаў”. У 1973-1975 гг. працаваў у аддзеле рукапісных фондаў .

    У 1976 г. ён зробіўся супрацоўнікам Інстытута бібліятэказнаўства і навуковай інфармацыі. У 1978-1981 гг. быў дэканам завочнага аддзяленьня, 1984-1987 гг. – нам. дырэктара Інстытуту гісторыі і архівазнаўства па бібліятэказнаўству.

    Працаваў па складаньні “Бібліяграфіі гісторыі польскай этнаграфіі”, за што быў адзначаны ўзнагародай.

    У сваіх навуковых творах лічыў выбітных ураджэнцаў Беларусі палякамі.

    Дарэчы, сваю кнігу Polscy badacze kultury Jakutów, дзе дэталёва разглядаў допіс Сігізмунда Ўладзіслававіча Пшыбароўскага, Армон даслаў у Якуцк беларускаму пісьменьніку, па ягонай просьбе, Івану Ласкову.

    Гедзіміньня Гармонік,

    Койданава

 

 

                                                            Polacy na szlakach świata

    *

                                    E. PIEKARSKI — ZAPOMNIANY BADACZ SYBERII

    Pomówimy dziś o cichym naukowcu, którego prace przeszły do trwałego skarbca nauki rosyjskie i polskiej. Tym uczonym jest Polak Edward Piekarski — badacz Syberii: orientalista, językoznawca i etnograf.

    Urodzony 25 października 1858 roku w Piotrowiczach w powiecie ihumeńskim (ziemia mińska), kształcił się w gimnazjach Mińska, Taganroga i Czernikowa, ale ,,świadectwa dojrzałości” nie zdobył, bo musiał z siódmej klasy wystąpić. W latach 1877-1879 studiował w Instytucie Weterynaryjnym w Charkowie. Dalszym studiom położyło kres jego działalność polityczna. W roku 1879 policja carska aresztuje Piekarskiego razem z innymi studentami; oskarżony o działalność antyrządową zostaje skazany na przymusowy pobyt na okres 5-letni w gubernii archangielskiej. Udało mu się jednak zbiec. Ukrywał się w guberni tambowskiej jako pisarz gminny. Niespokojna ego natura nie pozwoliła mu usiedzieć na miejscu. W roku 1881 przyjechał do Moskwy. Tu został aresztowany i sądzony przez sąd wojenny, który skazał 23-letniego Edwarda za działalność rewolucyjną na 15 lat ciężkich robót i utratę praw obywatelskich. Potem, ze względu na młody wiek i słabe zdrowie oskarżonego, wyrok został zamieniony na zesłanie w głąb Syberii.

    W listopadzie 1881 roku Piekarski został osiedlony wśród Jakutów (250 km od Jakucka) i tam przebywał przez 24 lata. Ciężkie warunki nie tylko nie złamały go, lecz jeszcze więcej zahartowały. Nie mogąc oddać się pracy rewolucyjnej w nieznanym środowisku, wśród ludzi, których nawet języka nie znał, zaczyna badać nowe otoczenie. Uczy się języka jakuckiego, aby móc porozumieć się z miejscową ludnością. Zaczyna zapisywać słowa jakuckie, żywo interesuje się naukową literaturą o Jakutach, jednym słowem z działacza politycznego staje się badaczem. Bardzo szybko w całej Syberii zasłynął jako najlepszy znawca zagadnień jakuckich. Kiedy w latach 1894-1896 zorganizowana została tzw. Ekspedycja Jakucka dla badań etnograficznych, Piekarskiemu, już znanemu badaczowi, zaproponowano w niej udział. Jego własne prace językowe posunęły się tak daleko, że w roku 1897 miał już gotowy główny zarys swego słownika. Ekspedycję Jakucką finansował głośny pisarz rosyjski Dymitr Mamin — Sybiriak (1852—1912, autor licznych powieści i opowiadań z życia Uralu), który też umożliwił wydanie pierwszego zeszytu słownika języka jakuckiego w r. 1899.

    Za owocną pracę, na wniosek Tow. Geograficznego, Piekarskiemu pozwolono samemu wybrać miejsce zamieszkania na Syberii, lecz on z tej ulgi nie skorzystał, został na miejscu i dalej zbierał materiały do swego dzieła. Trudności wydawnicze (subwencja Mamin-Sybiriaka nie wystarczała) rozwiązała Petersburska Akademia  Nauk — podejmując się wydania słownika własnym kosztem. Oprócz tego członkom Akademii udało się uzyskać pozwolenie na powrót Piekarskiego z Syberii.

    Od września 1905 roku zamieszkał w Petersburgu, gdzie pozostał do końca życia. Pracował tam w dziale etnograficznym Muzeum Aleksandra III. Później w Muzeum Antropologii i Etnografii Akademii Nauk, gdzie był kustoszem Galerii Piotra Wielkiego. Cały swój czas poświęcał jednak pracom nad słownikiem, który ukazywał się zeszytami od roku 1907 (II wyd. I zeszytu), do roku 1930 (zeszyt XIII). Ogółem trzy duże tomy in quarto, zawierające około 25 tysięcy wyrazów. Podstawą słownika był dialekt zbadany osobiście przez Piekarskiego. Oprócz tego wykorzystał obfite materiały lingwistyczne drukowane i rękopisy. W swej ogromnej pracy korzystał z pomocy innych orientalistów, dlatego mógł podać odpowiedniki w innych językach: tureckich, mongolskich i tunguskich. Znany orientalista polski Władysław Kotwicz mówi o jego słowniku, że „jest to dzieło wielkiej wartości naukowej, które stanowi dla autora prawdziwe «monumentum aere perennius»”.

    Ale działalność Piekarskiego nie ograniczyła się tylko do prac językowych. Bardzo wielką wartość posiadają jego prace folklorystyczne i etnograficzne. Olbrzymie zbiory folkloru Jakutów wydał Piekarski w trzech dużych tomach pt. „Wzory twórczości ludowej Jakutów” 1907-1917.

    Kiedy w Polsce zaczyna się ruch orientalistyczny, Piekarski drukuje swoje prace w „Roczniku Orientalistycznym” (jak „Przysłowia i przypowieści jakuckie”, „Zagadki jakuckie” itd.) i zostaje początkowo członkiem zwykłym od roku 1928 członkiem honorowym Polskiego Towarzystwa Orientalistycznego. Akademia Nauk w Leningradzie za jego zasługi naukowe mianuje Piekarskiego w roku 1927 członkiem korespondentem, a w roku 1931 członkiem honorowym Akademii. Do końca życia Piekarski pracował nad badaniem swoich ulubionych Jakutów. Naród jakucki piękniej mu się wywdzięczył. Tam, gdzie on pracował, założono szkołę jego imienia, jemu zaś nadano obywatelstwo honorowe i inne odznaczenia.

    Będąc już staruszkiem, pragnął odwiedzić Polskę, ale ciągła praca naukowa nie pozwoliła mu na ziszczenie marzeń. Pracował bowiem do ostatniej chwili życia nad uzupełnieniem swego słownika (zebrał jeszcze cały tom dopełnień). Zmarł w Leningradzie nie zobaczywszy Ojczyzny 29 czerwca 1934 r. Piękną charakterystykę Piekarskiego daje wyżej wspomniany W. Kotwicz: „skromny, pełen prostoty i uprzejmości, cieszył się ogólną sympatią, a głęboka wiedza ukochanego przezeń przedmiotu, niezwykła sumienność i dokładność badań, zjednały mu uznanie w szerokich kołach”.

    W[itold]. A[rmon].

    /Świat. Ilustrowany dodatek tygodniowy Głosu Wielkopolskiego [Nr 348.]. Poznań. Nr 51. 19 grudnia 1948. S. 3./

 

 

    Адам Иванович (Янович) Шиманский род. 16 июля 1852 г. в Грушнево (около Семятич) Бельского уезда Седлецкой губернии Царства Польского Российской империи. В 1872 г. поступил на юридический факультет Варшавского университета, который окончил в 1877 г. со степенью кандидата права. В годы учебы вступил в ряды молодежной патриотической организации. 18 марта 1878 г. арестован в Варшаве, откуда 18 апреля 1879 г. по Высочайшему повелению выслан в административном порядке на 4 года в Восточную Сибирь. Предписанием генерал-губернатора от 28 февраля 1879 г. назначен на жительство в г. Якутск, куда был доставлен 24 июня 1879 г. В годы ссылки Шиманский занимался сбором материалов о Якутской области и ее жителях. С 9 сентября 1885 г. подчинен негласному надзору полиции, с воспрещением въезда в пределы Царства Польского. Переехал на жительство в г. Харьков, где занимался литературным трудом и адвокатурой. В 1887 г. получил разрешение проживать в Санкт-Петербурге. В январе 1895 г. получил разрешение въезда в пределы Царства Польского. С началом Первой мировой войны переехал на жительство в Москву, где после короткой болезни умер 25 марта 1916 г. и был похоронен на Лефортовском кладбище.

    Дэса Сядлец,

    Койданава

 

         /vvedenskoe.pogost.info/displayimage.php…/