.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О КАРАКОЗОВЦЕ В. Н. ШАГАНОВЕ *)
[* Писано под диктовку автора д-ром А. Д. Аловским во второй половине октября 1920 г.]
Несколько лет тому назад мой старый товарищ по ссылке, Николай Сергеевич Тютчев, сообщил мне, что в одной из книжек журнала «Заветы» помещена статья В. Евгеньева, в которой с упреком говорится о малодушном поведении во время следствия привлеченного по Каракозовскому делу молодого судебного следователя В. Н. Шаганова. Ему ставилось в вину огульное осуждение тогдашней журналистики, сделанное, якобы, в угоду администрации в целях самообеления. Для Тютчева и для меня, знавших лично Шаганова в зрелый период его жизни, было крайне неприятно видеть в печати дурной отзыв о человеке, которого мы привыкли уважать. Я тогда же решил разыскать книжку «Заветы», чтобы познакомиться подробно с выставленными против Шаганова обвинениями, но текущая жизнь отвлекла меня от исполнения этого намерения [* В. Евгениев (Максимов) в статье «Дело Каракозова и редакция «Современника» («Заветы», 1914 г. № 6, стр. 87-89) приводит выписку из показаний Шаганова. Объясняя причины, побудившие его принять участие в деятельности ишутинского кружка, Шаганов, между прочим, говорил: «Я благоговел перед государем по освобождении крестьян, я тогда плакал от радости этому, но скоро стал и говорить и писать, что и эта реформа ничего не стоит; «Современник» прямо проводил эту мысль, что не ждите от Правительства ничего хорошего, ибо оно не в состоянии дать этого; хорошее можно взять только самому. Добролюбов, Чернышевский, Жуковский, Писарев и проч. — всякому известно, что говорили эти люди, как они разбивали все старое, как никуда негодное и на какие средства и цели указывали... Эти журналы, как «Современник» и «Русское Слово», стали какими-то евангелиями у молодежи, а в этих журналах прямо говорилось, что без экономического переворота нет спасения миру и что всякий честный человек должен стараться об участи своего народа. Вот почему, живя посреди таких мнений, невольно проникаешься ими волей или неволей, выдвигаешься на противозаконную деятельность... И вышел я несчастным порождением своего времени, да еще к тому же бесхарактерным, одним из тех многих, которые уже заплатили за свои увлечения». Ред.].
Не имея под рукой официальных документов, я постараюсь здесь набросать лишь несколько штрихов, характеризующих личность Шаганова, как она представляется мне по воспоминаниям.
Вяч. Никол. Шаганов, живший в ссылке в Якутском округе, в Батурусском улусе, в селении Чурапча, в 150 верстах к востоку от г. Якутска, рядом со своим товарищем по процессу М. Н. Загибаловым, был чуть ли не первым политическим ссыльным, которого мне пришлось встретить в ноябре 1881 года, когда я проезжал через это селение к месту своей ссылки в 1-ый Игидейский наслег того же улуса, в 80 в. от селения Чурапча. Нечего и говорить, с каким, можно сказать, благоговением подходил я к В. Н. Шаганову, отбывшему уже каторгу и несколько лет поселения, и велико было мое изумление, когда я встретил в Шаганове человека необычайно мягкого, чрезвычайно скромного и страстно преданного умственным интересам. Мне не пришлось долго пробыть с Шагановым во время проезда через селение Чурапча, так как сопровождавшие меня якутские казаки спешили довезти меня до места моего назначения. Вскоре Батурусский улус стал наполняться политическими ссыльнопоселенцами и административно-сосланными, кои размещались по различным наслегам. Число таких ссыльных в одно время превышало 30 человек. В селении Чурапча находилась так называемая Инородная Управа; но не это обстоятельство создало из селения центр, куда стекались ссыльные с разных сторон. Пребывание здесь каракозовцев Шаганова и Загибалова, уже обжившихся, обстроившихся, обзаведшихся и семьей и хозяйством (особенно Загибалов), ознакомившихся с местными порядками и обычаями, имевших связи с находившимися под их влиянием местными интеллигентами (священник, учитель, письмоводитель Управы), — вот что привлекало сюда ссыльную молодежь. — Эта молодежь, в большинстве случаев, лишенная всяких средств существования, кроме казенного месячного пособия в 6 рублей, неделями околачивалась здесь, преимущественно у Максимилиана Николаевича, как более состоятельного, отличавшегося притом, как и его супруга Евдокия Михайловна, замечательным гостеприимством и, должен прибавить, невозмутимым терпением. В числе таких гостей пришлось быть неоднократно и мне и проживать па несколько дней, чтобы отдохнуть от нашего путешествия, когда администрация запретила якутам давать нам лошадей, имея в виду, таким образом, прекратить общение ссыльных между собой.
Во время этих посещений истинным наслаждением было вести беседы с Вячеславом Николаевичем и особенно слушать его рассказы о Николае Гавриловиче Чернышевском, с которым ему пришлось быть вместе на каторге, и о других революционерах, которых он знал лично или о которых слышал. Много из рассказанного Шагановым было им, по моей неотступной просьбе, перенесено на бумагу и затем отдано в мое полное распоряжение. Часть, касающаяся Чернышевского, была мною литературно обработана, так как, по признанию В. Н-ча, он написал воспоминания о Чернышевском в два вечера, не заботясь о литературности изложения, — переписана и затем преподнесена автору для возможных замечаний и исправлений. Автор нашел работу выполненной хорошо и ограничился вставкой лишь нескольких слов [* Эта полуистлевшая рукопись сохранилась до сих пор.]. Оригинал остался у него, а моя рукопись вернулась ко мне. Впоследствии, когда автор был уже в России, а на Чурапчу приехал Василий Яковлевич Яковлев, потом известный литератор Богучарский, воспоминания были помещены в издававшемся под его руководством рукописном «Улусном Сборнике», откуда некоторые лица посписывали себе копии. Несомненно одна такая копия была в руках Павла Грабовского, издавшего впоследствии (может быть, в изложении, а не целиком) в Праге воспоминания о Чернышевском на украинском языке, другой экземпляр был вывезен В. С. Ефремовым и напечатан в Иркутске в «Восточном Обозрении» за 1905 год за исключением лишь той части, которая была напечатана мною самим в 1900 году, еще при жизни автора, под заглавием «Беллетристика Чернышевского» в «Русск. Богатстве».
Целиком эта рукопись была издана мною, по прибытии моем в Петербург, при изменившихся цензурных условиях, лишь в 1907 году.
Остальные воспоминания Шаганова были очень сжато изложены в написанных им «Заметках для мемуаров». Эти заметки точно также были мною переписаны и ходили по рукам от одного ссыльного к другому, пока не потерялись бесследно. Теперь я не помню, были ли они помещены в «Улусном Сборнике» или нет, между тем, содержательность их была такова, что Тютчев, например, неоднократно спрашивал меня о судьбе этих «Заметок», заключавших в себе сведения о лицах, о которых в литературе поразительно мало данных. Если память мне не изменяет, там было описание подготовления и процедуры гражданской казни каракозовцев.
Вячеславу Николаевичу принадлежала как идея, так и осуществление устройства в улусе библиотеки, куда он первый вложил все свои книги. Его примеру последовали и остальные ссыльные, в том числе и я. Вспоминаю неописуемую радость Вячеслава Николаевича, когда он получил от меня подробные рукописные конспекты сочинений Спенсера по психологии, социологии и этике. До этого времени Вячеслав Николаевич должен был для знакомства с этими произведениями довольствоваться краткими журнальными рецензиями. Библиотека находилась в заведывании Вячеслава Николаевича, а после его отъезда перевезена была в 3-й Жегсогонский наслег того же улуса, в заведывание Н. С. Тютчева, к которому с тех пор стали съезжаться ссыльные, как к некоему притягательному центру. По выезде Тютчева из области (1886 г.), библиотека опять вернулась на Чурапчу или, вернее, в бывшее скопческое селение близ Чурапчи, в котором покинутые скопцами дома позанимали вновь прибывшие политические ссыльные.
Библиотека эта просуществовала до начала XX столетия, когда ее остатки были перевезены в г. Якутск, где и были разобраны ссыльными якутянами. Мною лично были взяты и вывезены в Петербург лишь книги, касающиеся Якутской области.
Вячеслав Николаевич оставил на Чурапче для передачи мне связку своих бумаг, писанных мелким почерком и карандашом, большею частью, выписок из разных журналов, библиографических заметок, конспектов прочитанных статей, а, может быть, и самостоятельных набросков по занимавшим его вопросам. Разобраться в этом материале я не имел возможности за текущими делами. Эту работу еще предстоит кому-либо произвести.
По отъезде Вячеслава Николаевича в Россию мы обменялись с ним лишь тремя письмами; в последнем из них [* Письмо это, писанное из Владимира-губернского, где В. Н. занял в земстве должность по статистическому отделению, к сожалению не сохранилось.] Вячеслав Николаевич просил меня быть осторожным в выражениях и сам был осторожен до крайности. При таких условиях переписка не могла быть интересной и должна была прекратиться. Два остальных письма его мною сохранены (см. ниже).
Находясь в России, В. Н., несомненно, сотрудничал в периодических изданиях, если не в ежемесячных или еженедельных, то в ежедневных. Об этом я сужу по тому, что в 90-х г.г. мин. стол, я встретил в «Сыне Отечества» старой редакции довольно большую повесть из якутской жизни, занявшую несколько фельетонов, за подписью В. Ш., — по всем признакам принадлежащую покойному Вячеславу Николаевичу.
Оглядываясь назад и вспоминая давно прошедшее время, сравнивая образы старых ссыльных, а равно и последующих более зрелого возраста, я должен признаться, что личность Вячеслава Николаевича особенно рельефно выделяется в моей памяти, какою-то особою святостью... В ином понимании я не могу представить себе образ этого человека не от мира сего. Как он тихо проживал в ссылке, так же тихо, незаметно продолжал жить и работать по возвращении в Россию, так же тихо и незаметно сошел со сцены.
Мне не пришлось встретить хотя бы несколько строк, посвященных его памяти в виде некролога или газетной заметки в хронике о его смерти. Несомненно, он интересовался текущей журналистикой и, несомненно, читал в «Русском Богатстве» помещенный мной отрывок из его воспоминаний, причем я не решился тогда назвать автора, боясь повредить официальному его положению. Ведь, это еще было время, когда редакция «Русского Богатства» вынуждена была встречавшееся в отрывке слово «конституция» заменить словом «реформа», а слово «конституционалисты» заменить словами «сторонники реформ». Нечего и говорить, что в изложении аллегорического рассказа Чернышевского нельзя было даже намеком дать понять читателю, что под видом офицера, держащего в руках своих судьбу девушки, должно понимать некого другого как Александра II, а кому аллегория была ясна, для того рассказ, даже в кратком изложении, получал особую прелесть. Печатая статью без указания автора, а лишь с упоминанием в коротеньком введении, что она принадлежит товарищу Чернышевского по каторге и ссылке, я ожидал, что В. Н., по опубликовании отрывка из его воспоминаний, так или иначе откликнется, если не в печати, то хоть в частном письме ко мне. Но этого не было.
Только в 1907 г. явилась возможность напечатать полностью рукопись Шаганова, которая во время пребывания моего в Сибири хранилась у меня в течение десятков лет, как некий запретный плод, зимой в лесу в дуплах деревьев, а летом, когда бывают лесные пожары, — в якутских мертвецких, куда без надобности не заглянет ни один якут.
В заключение хочется остановиться на вопросе: возможно ли, чтобы человек, производивший на юношей, как я и другие мои товарищи, такое сильное нравственное влияние, человек, сумевший так тепло, так любовно охарактеризовать в своих воспоминаниях Чернышевского, так выпукло и с таким благоговением выставить все его лучшие стороны, — возможно ли, повторяю, чтобы такой человек мог давать какие-нибудь грязные показания и с какими-либо грязными целями?
Тем не менее, надо считаться с фактами, нельзя пренебречь теми данными, которые были у Евгеньева и привели к невыгодному для Шаганова заключению. Только, может быть, подходить к этим фактам надо несколько иначе, с другой меркой, чем это сделано Евгеньевым. Может быть, мало в данном случае быть психологом, надо быть психиатром для того, чтобы разобраться во всей массе привходящих обстоятельств, заставивших Шаганова давать те или другие показания с нужным для властей освещением. По крайней мере, за время моего пребывания в ссылке, в особенности в период проживания там товарищей Шаганова по процессу (Загибалов, Юрасов, Странден, Николаев и Ермолов), мне не приходилось слышать в этом отношении ни одного порочащего Шаганова рассказа.
Легко бросить в человека обвинение, но как трудно бывает реабилитировать обвиненного! Поэтому и бросать такого рода обвинения следует с сугубою осторожностью и с целым арсеналом данных, а не на основании одного вынужденного властью показания.
В. Н. Шаганов умер в 1902 г. от самой ужасной, по словам его дочери А. В. Комаровой, чахотки, оставив после себя семью из семи человек без всяких средств.
ПРИЛОЖЕНИЯ
.png)
Письмо Н. С. Тютчева в Э. К. Пекарскому.
[* Письмо это было написано Н. С. Тютчевым по ознакомлении с напечатанными выше воспоминаниями Э. К. Пекарского. Ред.]
Мне кажется, что попытка обеления кого-либо заранее обречена на неудачу в случаях, когда против выдвигаются факты. Такими фактами против Вяч. Ник. Шаганова являются отрывки его показаний Следственной Комиссии, опубликованные Евгеньевым-Максимовым в «Заветах». Теперь же А. А. Шилов, изучавший дело каракозовцев, пришел к еще более неутешительным результатам относительно почти всех привлеченных к следствию, а затем к суду. Кажется, впрочем, до известной степени, исключение составляет лишь П. Ф. Николаев, не терявший на следствии чувства собственного достоинства (хотя и попал в грубую ловушку Черевина!). Остальные каялись, признавали предъявленные улики против себя и других, взаимно оговаривали друг друга, некоторые плакали... Даже сам Каракозов, державшийся вначале прекрасно, под конец тоже сдал позицию до того, что до конца продолжал утверждать, что Кобылин знал о готовившемся цареубийстве... Это необъяснимо, если не допустить гипотезу, что уже в этот период Каракозов психически окончательно тронулся (а ранее был тоже ненормален!) и действовал под влиянием самовнушения (о «Партии», которая воспользуется цареубийством), навязчивой идеи. (Суд Кобылина оправдал!)
Поведение одного из главных обвиняемых — Ишутина с современной точки зрения, возмутительно!
Чем же можно объяснить, что хорошие люди, искренно, конечно, в то время ратовавшие за народное благо, так позорно вели себя в дни отчета за свою деятельность? Причин много...
1) Пришлось отвечать не за свою деятельность, а внезапно встать к ответу за деяние, не учитывавшееся ими (разве как возможное в отдаленном будущем!), но грозившее непосредственным лишением жизни. К этому они готовы не были (к каторге — да, но не к виселице!), и страх смерти обуял юношей в молчании их одиночек... Имейте в виду, что в 1866. г. со времени поздних казней за русские политические преступления уже минуло 40 лет! Если казни и производились, то за польское восстание и сопряженные с ним дела (Казанское, напр.), но, ведь, люди, шедшие на восстание, уже заранее знали, что им грозит! Для каракозовцев же (в том числе и для Ишутина) выстрел 4 апреля 66 г. был неожиданностью; они всячески старались предотвратить цареубийство. Это относится к москвичам, а тем более 4 апреля было неожиданным для Шаганова, который уже несколько месяцев жил в провинции, наезжая лишь в Москву.
Итак — первое: страх смерти, к которому в те годы предыдущая революционная деятельность еще не подготовила людей.
Второе: новизна следствия, приемов его, отсутствие у тогдашней молодежи выработанных способов держать себя на следствии (что нашему поколению дал опыт его предшественников!), отсутствие еще твердо установившегося общественного мнения в революционной среде, вполне отрицательно относящегося к лицам, выдавшим кого-либо на следствии, и т. д.
Мы, на основании опыта предшественников (лично передаваемого и из изучения отчетов о политических процессах), знали, что достаточно начать говорить на следствии, то и вас запутают, и останется лишь подтверждать неоспоримые факты (т.-е. топить и других, и себя) или же замолчать, кое-что уже сказав... Так не лучше ли молчать с самого начала? Мы это знали и так поступали. Но каракозовцы были пионерами революционного движения и... не знали этого. Вероятно, они думали приблизительно так (как и всякий новичок!): скажу то, что уже доказано, постаравшись объяснить это по возможности легально. Птичка запустила коготок... и вся пропала! Подтверждая, казалось бы, только факт, человек подтверждает и виновность товарища... А последний, увидев ваше показание, уличающее его, уличает вас и т. д. Типичными примерами этого служат процессы декабристов, петрашевцев и каракозовцев... Уже большинство нечаевцев держало себя иначе, а, начиная с долгушинцев, всякий, плохо державший себя на следствии, считался предателем и изгонялся из революционной среды. Так продолжалось до того момента, когда профессионалов-революционеров заменили (в силу естественного роста движения) люди массы... Тогда вновь начались взаимные оговоры, как обычное явление следствия.
Таким образом, я думаю, что до известной степени оправданием Вячеслава Николаевича Шаганова может послужить объяснение положения каракозовцев, как новичков в деле политического розыска. Но, с другой стороны, он был уже не зеленый юноша и, к тому же, судебный следователь... Для меня, несомненно, что он сильно струсил!
В частности: (это касается ваших оправданий В. Н.).
1) «Юношеское впечатление» (а мы, до известной степени, были тогда еще юношами в смысле отсутствия у нас опыта по психологиям кающихся, слабых людей или злостных предателей и провокаторов!) — не есть доказательство; как чисто субъективное, оно неубедительно для широкой публики.
2) «Теплое отношение» к лицу (к Н. Г. Чернышевскому) или лицам (т-е к нашему поколению, к которому, как к морально выше его стоявшему, по его безбоязненности перед вероятной насильственной смертью, к поколению, на которое, как мы теперь видим, каракозовцы должны были, в душе, смотреть снизу вверх.) не исключает у хорошего и честного по натуре человека (какими были каракозовцы!) действительной искренности. Как кающиеся (в душах своих!), они м.-б. даже идеализировали невольно нас, — не по заслугам даже.
3) Не думаете ли вы, что Шаганов был во время следствия психически ненормален? Где же данные?
4) Из предыдущего ясно, почему никто из каракозовцев не мог упрекнуть другого в плохих показаниях... Все были виновны.
Вот как, мне кажется, возможно было бы объяснить («понять — значит оправдать» — говорят французы!) поведение каракозовцев. Но лично я к такого рода труду не гожусь (по многим личным своим свойствам!): мое еmploi скорее быть обвинителем, чем защитником...
Во всяком случае, мне думается, что брошюру (статью.) во всем, что касается оправдания Шаганова, следует переделать...
Н. Тютчев.
6/II 1921
г. Петроград.
Р. S. Я бы прибавил к описанию пребывания В. Н. Шаганова в Якутской области некоторые штрихи его жизни там: обстановку юрты, его маленькое хозяйство (домашнее — полуякутское, благодаря Татьяне [* Татьяна Николаевна, жена В. Н-ча, по происхождению якутка. Э. П.] — и сельское), его грошевый заработок (уроками и перепиской или составлением улусных ведомостей и отчетностей) и пр. Ведь для читателя все это будет ново! Его чтение или занятие при невозможной, казалось бы, обстановке, при криках Татьяны и ребенка, которого он или носил на руке (а в другой держал книгу), или качал в качалке. Все это характеризовало бы человека и вызвало бы симпатию к нему.
Н. Т.
********
Два письма В. Н. Шаганова к Э. К. Пекарскому.
1.
Томск, 18 октября 1884 г.
Давно бы пора мне было Вам написать, Эдуард Карлович, да все находился я под угнетением разных дорожных неудобств, и случайностей. Теперь я сижу в Томске другой месяц, уехать на пароходе задержала болезнь ребенка. Здесь же и Николаев [* Петр Федорович, каракозовец, бывший на поселении в Якутском округе. Ред.] с женой, ожидающий зимнего пути, который, судя по стоящей погоде, вероятно наступит не ранее половины ноября. Загибалов [* Максимилиан Николаевич, каракозовец. См. о нем воспоминания Н. С. Тютчева в настоящем номере «Каторга и Ссылка». Ред.] с семейством уехал на последнем пароходе и теперь, конечно, уже дома. На днях сюда приехал Терентьев [* Михаил Дмитриевич, арестован в Одессе в 1876 г. за революционную пропаганду по делу Тефтула и др. и приговорен к каторжным работам на 9 лет: с 1881 г. находился на поселении в Забайкальской области. Ред.], который задержался в дороге по болезни. Собралось теперь сюда проезжающих ссыльных человек 15, остановившихся по бездорожью. Здесь, теперь Гернет [* Гернет — делопроизводитель Одесской городской управы, высланными административным порядком в 1878 г. в Сибирь. Ред.] из Баргузина и Познанский из Балаганска. Слышал я, что Шамарин уже освобожден, но остается еще в Селенгинском округе по неимению средств на переезд. Брешковская также освобождена и поселена в Селенгинском округе. Здесь местных ссыльных человек 30-ть, но я из них мало кого знаю; исключая Чернявских [* Чернявский Иван Николаевич по делу 193-х сослан на житье в Тобольскую губернию. Его жена — Александра Владимировна (рожд. Афанасьева), осужденная по делу Ковальского и др. Ред.], знаю только Волховского [* Феликс Вадимович, отбывавший ссылку по делу 193-х. Ред.], кн. Кропоткина [* Александр Алексеевич, брат П. А. Кропоткина, административно, сосланный в Сибирь и там застрелившийся в 1886 году. Ред.] и Присецкую [* Мария Николаевна, осужденная по делу Киевского Южно-Русского Рабочего Союза. Ред.] (еще Корша [* Е. В. Корш был сослан по уголовному делу; сотрудничал в сибирских периодических изданиях и явился одним из основателей газеты «Сибирский Вестник»; сын В. Ф. Корша — редактора «С.-Петербургских Ведомостей» в 1862-1874 гг., публициста умеренно либерального направления. Ред.], это не государственный ссыльный, сын литератора Корша). Последняя получила пачпорт на право жительства по всей Сибири и скоро едет в Семипалатинск к сестре. Самый град Томск вполне сибирская Москва; так же расположен на горах и буераках, так же грязен, велик и несообразен; тошно в нем и скучно и занятий найти нельзя даже рублей на 5 в месяц. Например, жена моя нашла здесь себе такую работу: от одного подрядчика — шитье арестантского белья по 3 коп. за штуку на своих нитках; можете себе вообразить, как это выгодно, а нечего делать — пришлось взять и такую работу, а я сам до сих (пор) не могу найти никакой. Проекты здесь, правда, не дороги: мясо, например, коп. 4, 3½ за фунт, хлеб ржаной 2 коп., а из крупчатки —3½ коп., за фунт, но квартиры очень дороги — маленькая комната 5, 6 руб. в месяц. Вот, я вам все описал о Томске; думаю, что вы даже более можете интересного описать о своих странах, чем можно сказать о Томске. Как вы поживаете, как идет ваше хозяйство — пишите мне, это будет мне очень интересно — и что нового у вас в Батурусском улусе? Желаю вам всего лучшего.
Ваш В. Шаганов.
Р. S. Посылаю вам это очень старое письмо только для того, чтобы сказать вам, что я помню о вас, желаю и желал писать вам и буду писать и о том же прошу и вас. Теперь же могу только сказать несколько слов: 6 февраля я добрался до Вятки, измучен путевыми неудобствами и всяческим неустройством на новом месте. Положен мне полицейский надзор на 5 лет, считая с 15 мая 1883 г. (т.-е. с коронации). Адресуйте мне: В Вятское городское полицейское управление. Крепко жму вашу руку. Ваш Шаганов.
8 февраля,
г. Вятка.
Из Томска я уехал 19 января с караваном золота; вместе со мною ехал и Папин [* Иван Иванович; по делу Долгушина, Дмоховского и др. приговорен к каторжным работам на 5 лет. Ред.] до Тюмени.
2.
Вятка, 20 февраля 85 г.
Эдуард Карлович, я уже послал вам из Вятки письмо, но еще писанное в Томске. Я здесь с 6 февраля. Здесь мне объявили, что я должен состоять под гласным надзором в течение 5 лет, считая срок надзора с 15 мая 1883 г., и дали мне подписать правила 12 марта 1882 г. о поднадзорных. Здешнее начальство по всем моим бумагам считает меня получившим все права и находящимся в положении административно-ссыльного, но для окончательного разъяснения моего положения хочет потребовать из департамента государственной полиции мой университетский диплом и утверждение в чине. Если будет сочтено, что права мне возвращены, то мне будут давать пособие по 6 руб. на меня и жену и по 3 руб. на ребят.
Вятка город небольшой, но очень красивый, расположен на двух горных отрогах, спускающихся к реке Вятке; весь город в садах и огородах. Глушь еще первобытная; внутри города еще сеют хлеб, а зимой на площади забегают волки. Церквей здесь очень много и есть прекрасный собор, выстроенный по плану известного Витберга, вятского друга Герцена. Собор очень похож на Храм Спасителя в Москве, но, по-моему, даже красивее его, ибо производит впечатление большей легкости в архитектуре. Но только Вятка — городок очень мертвый; право, он менее оживлен, чем Якутск во время ярмарки. Вся губерния крайне оригинальна; поселения состоят из починков в 3, 5, много 10 дворов, и, по более бойким трактам, тянутся беспрерывно друг за другом, разделенные 2, 3 верстами друг от друга. Много напоминает якутские поселения, только лесов сравнительно мало. Я своротил, с казанского тракта и проехал еще верст 400 до Вятки — сплошь по Вятской губ. Весь путь шел по берегам р. Чепцы, текущей в Вятку с востока. Вся местность крайне однообразного холмистого характера, виды скучны и тяжелы, как виды крайнего севера. Население бедное, но русское живет еще довольно чисто, а вотяки, хотя и в русских избах, крайне грязно, — не лучше якутов. Около г. Вятки все живут кустари-столяры. Их работы свозятся в Вятку на базары и баснословно дешевы: дюжина крашеных стульев стоит 1 руб., большой крашеный стол 50 коп. Жизнь в Вятке сравнительно не дорога: квартира без мебели и дров: комната и кухня —3-4 руб. в месяц, дрова — 1 руб. 80 коп., 2 руб. сажень. Мясо 1 руб. 60 коп., 2 руб. пуд, ржаная мука 80 коп. пуд, крупчатка I сорта 2 руб. 40 коп. пуд. В Вятке много типографий и фотографий, 2 библиотеки, из которых губернская (открытая для публики) имеет более 10 тысяч томов. Известно ли вам, что Миддендорф уже напечатал на русском языке 4 тома флоры, фауны, и этнографии северо-востока Сибири, преимущественно Якутской области. Книги весьма интересные, особенно последняя, где описываются подробно тунгусы и якуты. Получили ли вы из г. Якутска книги из Олекмы, их должен был оттуда привезти Стопане [* Сергей Антонович; отбывал ссылку по делу 193-х. Ред.] для пересылки вам. Это книги от Жебунева [* Сергей Александрович; отбывал ссылку по делу 193-х. Ред.] и Бондарева [* Студент Горного института, административно-сосланный в Сибирь. Ред.]. Как теперь у вас относительно чтения? Получили ли вы все книги с Чурапчи и все ли они? Не можете ли вы выслать сюда последнюю Памятную книжку Якутской области, их у вас должно быть несколько экземпляров. Выслать ее под бандеролью будет очень недорого, здесь же достать ее невозможно, а мне и еще Бородину нужно. Взамен и я вам пришлю что-нибудь из книг. Пишите мне по следующему адресу: Вятка, Московская улица, кондитерская Франжоли [* Николай Афанасьевич, привлекавшийся по делу об ограблений Херсонского казначейства и приговоренный к 4 г. каторжных работ, которые он отбывал на Каре; в 1883 г. освобожден на поселение. Ред.], Михаилу Павловичу Бородину. Пишите мне обо всем, что делается в ваших краях и на Чурапче. Что это Тютчев и Кизер [* Рабочий-слесарь, по делу киевского Южно-Русского Рабочего Союза сосланный по суду на поселение в Сибирь. Ред.] упорно не пишут, хотя я писал им. Пишите обо всем и о вашем хозяйстве. В Томске я познакомился с Девелем [* Михаил Владимирович, землеволец, в 1881 г. сосланный административно в Сибирь. Ред.], он там занимался в статистическом комитете. В феврале ему оканчивается срок, и он, вероятно, уедет. Здесь ссыльных нет, но есть уже освобожденные из-под надзора и живущие по своей воле: это Донецкая из Киева и Баканова из Петербурга. Штольберг [* Штольберг (или Стольберг) — слесарь, сосланный в административном порядке за принадлежность к «Обществу друзей» (пропаганда землевольцев в Петербурге в 1876-1878 гг.). Ред.], рабочий по делу Натансона, и Мундель, бывший, как и Линев, лет 7 в Америке, Франжоли, сосланный по делу херсонского казначейства и содержащий теперь кондитерскую, наконец Бородин. Думаю к лету подыскать квартиру с огородом, а будет место — посею и с ½ пуда ячменя и построю на огороде юрту в воспоминание якутского жительства. Загибалов канул, как в воду. Адреса я его не знаю, а он никому не пишет, ни в Томск, ни мне сюда. Не пишет ли он хоть кому из Батурусских, тогда сообщите его адрес мне и как он устроился. Желаю вам всего лучшего, жена вам кланяется. Поклонитесь всем и от нас. Крепко жму вашу руку. Вяч. Шаганов.
/Каторга и Ссылка. Историко-Революционный Вестник. № 3. Кн. 10. Москва. 1924. C. 79-99. С. 212-223./
.png)
.png)
Эдуард Карлович Пекарский род. 13 (25) октября 1858 г. на мызе Петровичи Игуменского уезда Минской губернии Российской империи. Обучался в Мозырской гимназии, в 1874 г. переехал учиться в Таганрог, где примкнул к революционному движению. В 1877 г. поступил в Харьковский ветеринарный институт, который не окончил. 12 января 1881 года Московский военно-окружной суд приговорил Пекарского к пятнадцати годам каторжных работ. По распоряжению Московского губернатора «принимая во внимание молодость, легкомыслие и болезненное состояние» Пекарского, каторгу заменили ссылкой на поселение «в отдалённые места Сибири с лишением всех прав и состояния». 2 ноября 1881 г. Пекарский был доставлен в Якутск и был поселен в 1-м Игидейском наслеге Батурусского улуса, где прожил около 20 лет. В ссылке начал заниматься изучением якутского языка. Умер 29 июня 1934 г. в Ленинграде.
Кэскилена Байтунова-Игидэй,
Койданава
.png)
Вячеслав Николаевич Шаганов - род. 27 сентября 1839 (1840) г. в г. Коврове Владимирской губернии Российской империи в семье вязниковского 2-й гильдии купца. По окончании Владимирской гимназии поступил в 1860 г. в Московский университет, по окончании которого поступил на службу судебным следователем в Сергачский уезд Нижегородской губернии. В 1866 г. вышел в отставку в чине губернского секретаря и поселился в Москве. Принимал деятельное участие в кружке Ишутина. После покушения Каракозова на царя 19 апреля 1866 г. был арестован в Москве и 30 апреля 1966 г. заключен в Невскую куртину Петропавловской крепости. Был осужден к каторжным работам в крепостях на 12 лет; по высочайшему повелению срок каторжных работ сокращен до 6 лет. По прибытии 11 января 1867 г. в Иркутск, отправлен в Нерчинские рудники. Каторжные работы отбывал в Александровском заводе. На основании высочайшего повеления 13/17 мая 1871 г. освобожден от работ и выпущен на поселение. В декабре 1871 г. содержался в Иркутском остроге, откуда был направлен на поселение в Вилюйский округ, куда прибыл в конце апреля 1872 г. и был причислен к Хоринскому наслегу Сунтарского улуса. В 1873 г. переведен в селение Чурапчу Батурусского улуса Якутского округа, где ему разрешено было жить вместе с другими ссыльными одной с ним категории. В 1884 г. восстановлен в правах и выехал в Европейскую Россию. С 6 февраля 1885 г. жил под гласным надзором в Вятке; в 1886 г. переведен во Владимир, где служил в земстве (статистиком и корректором в земской типографии), а с 1890 г. занял должность бухгалтера Владимирской казенной палаты. В 1902 г. вышел в отставку. Умер 28 августа 1902 г. от чахотки.
Гляшуня Махорка,
Койданава
.png)
.png)
.png)
.png)
Тютчев, Николай Сергеевич, из старого дворянск. рода, сын действ. ст. советника, управляющего Петербургск. удельн. конторой. Род. 10 авг 1856 г. в Москве. В 1868-1874 . г.г. учился в Петербурге в частн. гимназии Мая; по окончании ее поступил в Мед.-Хир. ак-ию, в которой был в 1875-1877 г. г. В первый раз привлекался к дознанию в Симбирске летом 1874 г. за оскорбление воинск. караула; судился Симбирск, окружн. судом и приговорен к 75 рубл. штрафа. Вторично привлечен к дознанию осенью 1875 г. по делу Н. И. Кибальчича, арестованного летом т. г. в имении брата Жарницы (Киевск. губ.), за распространение запрещен, книг среди крестьян. Арестован в окт. 1875 г. в Симбирске и привезен в Петербург. Вскоре освобожден на поруки отца под денежн. залог в 1000 р., а дело о нем прекращено без всяких последствий, в виду доказанности его пребывания в Симбирске в течение всего лета 1875 г. В марте 1876 г. принимал деятельн. участие в демонстрации на похоронах студ. П. Чернышева. С конца 1876 г. вошел в рабочую и дезорганизаторскую группы «Земли и Воли»; в последней вместе с А. А. Квятковским и А. К. Пресняковым, с которым был близок, составил «боевую тройку». Летом 1877 г. вошел в «основную группу» общ-ва «Земля и Воля». По всей вероятности, вместе с А. Пресняковым принимал участие в убийстве 19 июля 1877 г. агента Шарашкина. Вышел со второго курса Мед.-Хир. ак-ии 23 апр. 1877 г. и в авг. т. г. поступил на юридическ. фак-т Петербургск. ун-та; лекций не посещал. В сент.-окт. 1877 г. вместе с А. А. Квятковским подготовлял убийство агента Кир. Беланова (знал Тютчева под именем Петра Громова) на Бассейной ул., на квартире, снятой для этой цели М. Осинской; об этих подготовлениях 21 окт. 1877 г. донес мещанин Ив. Гроссман. В целях пропаганды среди рабочих поступил табельщиком в контору Василеостровск. Патронного завода; пробыл в этой должности с 9 ноября 1877 г. по 15 янв. 1878 г., после чего был уволен с завода в виду политическ. неблагонадежности, выразившейся в постоянном стремлении сблизиться с рабочими. Принимал участие в подготовлении побега из Коломенок. части арестованного А. К. Преснякова. В нач. 1878 г. вел деятельную пропаганду среди рабочих и был арестован 2 марта 1878 г. в Петербурге на Обводном канале во время рабочей стачки на Новобумагопрядильной фабрике. Был арестован в толпе рабочих вместе с Н. Васильевым, С. Сомовым, В. Бондаревым и А. Максимовым-Дружбиным (Г. В. Плехановым); при аресте был отобран заряжен, револьвер. После ареста был отведен в участок, где отдал свой нелегальный паспорт Г. В. Плеханову, благодаря чему последний был отпущен. Находился в тюремн. заключении (в Коломенск. части) с 3 марта 1878 г. С 22 мая т. г. заключен в Петропавловск. крепость; содержался до 23 июня т. г., после чего переведен сначала в Коломенскую часть, а 26 июня — в Спасскую.. Привлечен к дознанию по обвинению в пропаганде среди рабочих и в организации убийства Кир. Белавина. По выс. пов. 9 авг. 1878 г. дело о нем разрешено в администр. порядке в виду недостаточности улик для предания его суду, но с высылкою его под надзор полиции вследствие его крайней политическ. неблагонадежности в Вост. Сибирь. Отправлен из Петербурга 22 авг. 1878 г. и 19 окт. т. г. водворен в Баргузине (Забайкальск. обл.). Арестован 28 апр. 1880 г. в Баргузине вследствие доноса Генр. Юэтэ от 28 апр. 1880 г. о том, что T-в занимается в Баргузине обучением детей и разъезжает по деревням, распространяя среди крестьян «противоправительственные идеи». Привлечен к дознанию, возникшему 1 мая 1880 г. Освобожден из-под стражи по распоряжению ген.-губернатора Вост. Сибири 13 июля 1880 г. Дело о нем за недостатком улик прекращено. Вместе с Е. Брешковской, И. Линевым и К. Шамариным бежал 9 июня 1881 г. из Баргузина и в июле т. г. был задержан. После поимки препровожден в Верхнеудинск, где содержался на гауптвахте; под стражей пробыл около 4-х месяцев. В конце окт. 1881 г. за побег выслан в Якутск, обл., где был водворен во 2-м Жехсогонск. наслеге Батугсск. улуса. По постановлению Особ. совещания от 26 апр. 1882 г. срок надзора определен в пять лет, считая с 1 сент. 1881 г. За столкновения с местн. исправником находился под арестом в течение 1½ месяцев. С янв. 1884 г. его корреспонденция была подчинена особому просмотру. По постановлению Особ. совещания от 23 окт. 1886 г. срок надзора продлен еще на два года с переводом в Енисейск. губ. В 1887 г. на пути следования в Красноярск содержался в Иркутск. тюрьме, где 22 апр. 1887 г. подвергся обыску, при котором обнаружена шифрованная переписка с госуд. преступниками. В сент. 1887 г. прибыл на жительство в Красноярск, где был подчинен гласн. надзору. По постановлению Особ. совещания от 27 июня 1888 г. срок надзора продлен еще на два года с переводом в Оренбургск. губ. Не воспользовавшись переводом, остался в Красноярске, где квартира его служила «местом сборищ поднадзорных и приютом политических ссыльных»; 12 марта 1890 г. в ней был задержан Вл. Муратов, бежавший из Енисейск, губ. По окончании срока гласн. надзора 9 сент. 1890 г. получил разрешение возвратиться в Европейск. Россию с ограничением места жительства. В дек. 1890 г. выехал из Сибири; в 1891 г. жил в Оренбурге, а в 1892 г. поселился в Новгороде, где находился под негласн. надзором. Часто выезжал из Новгорода, ведя вместе с М. А. Натансоном организацию парт. «Народн. Право»; летом 1893 г. присутствовал в Саратове на конференции, где было положено формальное начало парт. «Народн. Право». Арестован в ночь на 21 апр. 1894 г. в Новгороде (?) и отправлен в Петербург, где содержался сначала в Петропавловск. крепости (с 23 апр. 1894 г. по март.1895 г.), а затем в Доме предварит, заключения. Привлечен к дознанию, возникшему по делу парт. «Нар. Право», по обвинению в том, что он, стоя во главе партии, руководил действиями ее членов, принимал непосредственное участие в устройстве тайной типографии в Смоленске и передал в типографию подложн. паспорт для преступи, целей. По выс. пов. 22 ноября 1895 г. дело о нем разрешено в администр. порядке с вменением в наказание предварит, содержания под стражей и с высылкою под гласн. надзор полиции в течение восьми лет в отдаленнейшие места Вост. Сибири. По ходатайству отца водворен в Минусинске (Енисейск, губ.), куда прибыл 24 авг. 1894 г. В 1897 г. разрешен времен, приезд в Красноярск для лечения, а в 1898 г. — перевод на постоянное жительство под условием особо тщательного надзора. В 1903 г. разрешен временный приезд в Иркутск, где в мае 1904 г. был арестован, заключен в Иркутск. тюрьму и привлечен к дознанию вместе с Л. Бройдо и Н. Кудрявцевым; по освобождении подчинен, кроме гласного, особому надзору полиции. По постановлению Губернск. совещания от 24 авг. 1904 г. дело это прекращено. Оказывал услуги партии социалистов-революционеров, а в 1904 г. вошел в партию. По окончании срока надзора в сент. (авг.) 1904 г. возвратился в Европ. Россию; в нач. 1905 г. вернулся в Петербург. Вместе с Пр. Ивановской в 1905 г. принял в качестве члена боевой организации партии соц.-революционеров участие в подготовке покушения на убийство Трепова. При разгроме 16-17 марта 1905 г. боевой организации в Петербурге арестован не был «в видах сохранения агентурн. источника» (Татаров и Азеф). Скрывшись из Петербурга, вскоре выехал нелегально за границу, где работал в с.-р.’овском центре, сотрудничал в «Былом» Бурцева. В последнее время жил в Италии, откуда в 1914 г. вернулся в Россию; жил в Петербурге. После Февральск. революции вместе с П. Е. Щеголевым принял участие в комиссии по разбору документов и дел бывш. Департ. полиции; стоял во главе Комиссии по раскрытию секретн. сотрудников, состоявшей с 1918 г, при Историко-Революц. архиве в Петрограде, и служил в том же архиве. С 1923 г. — ближайший сотрудник журн. «Каторга и Ссылка» и литературн. представитель его в Ленинграде. Умер в Ленинграде31 янв. 1924 г. от кровоизлияния в мозг и похоронен на Литературн. мостках Волкова кладбища.
Сообщения: Е. Д. Никитиной, Р. М. Кантора, А. В: Прибылева, А. А. Шилов а. — ...
Н. С. Тютчев, Революционное движение 1870-80 г.г. Статьи по архивным материалам. Редакция А. В. Прибылева. Изд. «Каторга и Ссылка». 1925... — ... — «Кат. и Сс.» 1924, III (10), 217-219 (Письмо Н. С. Тютчева к Э. К. Пекарскому...
/Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. От предшественников декабристов до падения царизма. Т. II. Семидесятые годы. Вып. 4. С – Я. Составлен А. А. Шиловым и М. Г. Карнауховой. Москва. 1932. Стлб. 1772-1776./
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)