ЎЎЎ Антаніна Малюціна. Адам Шыманскі ў Сыбіры. Койданава. "Кальвіна". 2023.

 

    А. Малютина

                                                   АДАМ ШИМАНСКИЙ В СИБИРИ

    «Из чужих стран уже давно самой популярной у нас является Сибирь... Почти не было семьи, где отец, брат или сын не были бы в Сибири», - отмечал польский критик Талько-Гринцевич («Поляки как исследователи Дальнего Востока». Краков, 1924).

    В отдаленный край Российской империи судьба забросила и польского писателя Адама Ивановича Шиманского (1852-1916). Сибирские архивные документы знакомят нас с его разъездами по Сибири и пребыванием в городах Якутске, Киренске, Балаганске. Один из документов, хранящийся в Иркутском архиве, раскрывает причины его ссылки. Это дело Департамента полиции Министерства внутренних дел, начатое 23 февраля 1879 г. и оконченное 26 июня 1885 г., - «О государственном преступнике Адаме Шиманском». В секретном предписании из исполнительного отдела Департамента полиции от 19 января 1879 года за № 642, подписанном управляющим Министерством внутренних дел, говорилось:

    «Государь император по всеподданнейшем докладе Министром Юстиции дела об организации кандидатом прав Адамом Шиманским в пределах Царства Польского тайного общества с преступными политическими целями, Высочайше повелеть соизволил разрешить настоящее дело административным порядком, приняв указываемые Высочайшим повелением административные меры в отношении лиц, виновных по настоящему делу, и согласно ему, между прочим, Шиманского выслать на жительство под строгим надзором полиции в Восточную Сибирь.

    В исполнение такого Высочайшего повеления, сделав сношение с варшавским генерал-губернатором о высылке Шиманского в ведение Вашего Превосходительства, я считаю долгом сообщить об этом Вам, милостивый государь, покорнейше прося сделать распоряжение, чтобы Шиманский, по прибытии в Иркутск, был назначен в один из таких отдаленных пунктов Восточной Сибири, где за ним мог бы быть учрежден строгий и действительный надзор» (Госархив Иркутской области. Ф. 24, оп. 3, д. 585, связка 2240. Дальше - ссылки по материалам ГАИО).

    Из этого документа видна и дальнейшая судьба ссыльного. Шиманский обращался к варшавскому генерал-губернатору с просьбой назначить ему местожительство в одной из южных частей Восточной Сибири ввиду болезни, но тот предоставил решить это дело генерал-губернатору Восточной Сибири, который отклонил ходатайство и определил местом ссылки город Якутск.

    Больной плохо чувствовал себя в каземате Иркутского тюремного замка и подал новое прошение о скорейшей отправке его по назначению, так как состояние здоровья требовало пребывания на открытом воздухе. Пока же он просил поместить его в тюремную больницу или разрешить прогулки во дворе тюрьмы. Кроме того, Шиманский ходатайствовал о дозволении видеться с некоторыми людьми, проживающими в Иркутске, и о возвращении отобранных у него книг, писем, бумаг. По всей вероятности, среди жителей Иркутска Шиманского интересовали в первую очередь земляки, которых здесь было немало. (Сейчас в этом городе существует улица Польских повстанцев, а в построенном ими костеле открывается Музей польской ссылки).

    24 июня 1879 года, в сопровождении двух ефрейторов Иркутского местного батальона, Русанова и Боякова, Шиманский прибыл в Якутск. Хотя ссыльный имел дворянское звание, средств к существованию у него не было, и он обратился к губернатору Якутской области генерал-майору Г. Ф. Черняеву с просьбой разрешить ему заниматься торговлей и выдать для этой цели взаймы небольшую сумму из благотворительного капитала. Как водится, прошение пошло по инстанциям. Генерал-губернатор Восточной Сибири вступил в переписку с самим министром внутренних дел. Мелочная торговля без отлучек с места жительства была разрешена, а в пособии отказано, хотя речь шла всего о 72-х рублях (решили, что средства ссыльный получит от торговли, а они были нужны именно для ее начала). Это не устраивало Шиманского, и в конце года он подает новую просьбу: «... разрешить... выдачу билета на Олекминскую золотую систему, где мне в одной из тамошних приисковых контор предлагают занятие». Последовал отказ: ведь проситель считался «главным деятелем в образовании в Варшаве антиправительственного заговора». На представителей власти не подействовали такие веские аргументы, приводимые в прошении, как, например, следующие: «до сих пор не могу себе найти положительно никакого занятия, которое могло бы доставить мне необходимый кусок хлеба»; «несколько месяцев живу уже исключительно на деньги, выручаемые из продажи платья и белья. Через месяц мне угрожает голод».

    Прошло полгода... Из Якутска в Иркутск полетело сообщение, что Шиманский 4 июля 1880 года вступил в законный брак по обряду православной церкви с государственной преступницей Надеждой Николаевной Смецкой. В XXII главе четвертого тома «Истории моего современника». В. Г. Короленко рассказывает о своей встрече в Якутске с Шиманскими, пригласившими его остановиться у них на квартире. Здесь приведен любопытный штрих из прошлого Смецкой - деятельницы народнического движения, состоявшей в женевском кружке бакунистов: «... Она была очень горячего нрава и прославилась в эмиграции пощечиной, данной на улице одному из видных лавристов, писавших резкие статьи против Бакунина». Короленко останавливается на ее портрете: «Смецкая была женщина красивая и дворянски породистая. Ее большие глаза по временам еще вспыхивали прежним огнем». В это время ей было около тридцати лет, она была года на два старше своего мужа. Ребенку Шиманских шел второй год... Вечером в марте 1883 г. к ним пришли знакомые, и в этой компании В. Г. Короленко прочитал вслух только что написанный им рассказ «Сон Макара», оставивший глубокий след в памяти Шиманского. В «Истории моего современника» сообщается, что Шиманские оба умерли от душевной болезни: Надежду Николаевну эта болезнь, нередко постигавшая ссыльных, сломила раньше – в 1905 году, муж пережил ее почти на 11 лет.

    Отмеченный В. Г. Короленко «горячий нрав» и романтический характер Смецкой сказались в совершенном ею побеге из Иркутска вместе с Василием Заком вечером 11 июня 1879 года. Оба они состояли под надзором полиции и были на поручительстве у влиятельных лиц. Так, Смецкая «была на поручительстве действительного статского советника Усольцева». У бежавших были отобраны позднее географические карты Нижнеудинского и Балаганского округов, Азии и течения реки Ангары, «Сборник историко-статистических сведений о Сибири и сопредельных с нею странах» и другие материалы, которые свидетельствовали о том, что побег был задуман давно. Донесение об этой самовольной отлучке из места ссылки сопровождалось сообщением «примет» государственных преступников. О Смецкой говорилось: «Лет 28, росту 2 аршина 3 вершка, волосы русые, глаза серые, нос и рот обыкновенные, лицо чистое, особых примет нет».

    Беглецы были «пойманы 14 числа июня в селении Рютинском Яндинской волости Балаганским окружным исправником Звягиным», отправлены в Якутск: Зак 14-го, а Смецкая 16-го октября (в сопровождении жандармского унтер-офицера и казака). Обо всем этом мы узнаем из дела, находящегося в Иркутском госархиве.

    Так Надежда Смецкая попала в Якутск, где и произошло ее знакомство и брак с Шиманским.

    Здоровье молодых супругов было незавидным. Вскоре после свадьбы (17 июля) Адам Иванович подает прошение о переводе в один из южных городов края, если возможно, в Минусинск, так как по состоянию здоровья супруги не могут жить на дальнем севере: и сам он болен, и у жены прогрессирующая цинга. Одновременно Шиманский обращался к генерал губернатору Восточной  Сибири «с просьбой разрешить мне заниматься литературным трудом (чем я раньше занимался в Варшаве) и дозволить писанные для журналов и газет статьи пересылать для цензурования прямо в Главное Управление Восточной Сибири или в Собственную Вашего Высокопревосходительства канцелярию, так как цензурование их на месте будет для меня в высшей степени стеснительно». Полтора месяца проситель ожидал ответа. Наконец, в Якутское городское полицейское управление пришел ответ, датированный 29 августа, с предложением объявить ссыльному, что ходатайство о переводе в Минусинск и о разрешении писать статьи для газет и журналов «оставлено его Превосходительством без последствий».

    Через 9 месяцев, 29 мая 1881 года якутский губернатор доносил генерал-губернатору, что разрешил Шиманским по состоянию здоровья в летнее время до 1 августа жить на заимке, находящейся в кирпичных сараях, ввиду крайне вредных природных условий города в это время, с тем, чтобы не отлучаться за пределы заимки. Черняев просил высказать свое отношение к этому. В ответном письме председательствующего в совете генерал-лейтенанта Педашенко говорилось: «... последствия этого разрешения остаются на Вашей ответственности».

    Через два года над страдальцами как будто сжалились и перевели их в Киренск Иркутской губернии. Чем в действительности являлась эта «милость», видно из прошения Адама Ивановича иркутскому губернатору: «Находясь в ссылке с апреля месяца 1879 г. в г. Якутске; я с семейством, т. е. с женой и ребенком, в прошлом году в августе месяце был переведен в виде льготы в Иркутскую губернию. Но, к нашему несчастью, льгота эта оказалась на деле ничем не заслуженным наказанием, так как мы были оставлены в г. Киренске, местности по своему климату и дороговизне во многом хуже Якутска, Так как у жены моей застаревшая цинга (о чем могут удостоверить как г. Капелло, инспектор Якутской врачебной управы, так и новое медицинское освидетельствование), у меня же сильный ревматизм, и мы не получаем казенного пособия, то суровость и крайняя сырость киренского климата вместе с дороговизной положительно неимоверной необходимых продуктов делают для нас пребывание в Киренске очень тягостным. Ввиду же того, что мы во все почти уже пятилетнее время своей ссылки ничем не заслужили такого отягощения своей участи, что и доказывается фактом перевода нас в Иркутскую губернию, и ввиду того, что дальнейшее пребывание в такой местности ужасно разрушительно действует на организм жены, изнуренной долголетней цингой, не говоря уже о моем ревматизме, и наконец, ввиду того, что срок нашей ссылки кончается через полтора года, т. е. время незначительное сравнительно с отбытым уже наказанием настолько, что мы можем надеяться на действительное облегчение участи, прибегаю к Вашему Превосходительству с покорнейшей просьбой перевести меня с семейством в г. Балаганск как единственный город Иркутской губернии, по климату и дешевизне сносный для больных людей. Если бы Ваше Превосходительство нашел возможным исходатайствовать нам перевод в Минусинск, то, конечно, такой перевод был бы для нас еще большим облегчением, но в крайнем случае покорнейше просим Ваше Превосходительство не отказать нам в переводе в Балаганск.

    г. Киренск. Февраля 8 дня 1884 г. Дворянин Адам Шиманский».

    Чтобы вырваться из Киренска, Шиманский соглашался затраты по переезду взять на себя. Но, когда ему предложили оплатить и расходы по содержанию сопровождающего конвоя, он подал иркутскому губернатору (24 апреля) просьбу о «переезде в Балаганск без конвоя с выдачей проходного свидетельства, в крайнем случае разрешить этот переезд под присмотром сельских властей». 14 июля ссыльные были наконец отправлены «на новое жительство под сельским присмотром».

    В том же деле содержится пространное прошение Шиманского на имя иркутского губернатора с резолюцией на нем «оставить без уважения». В этом документе, написанном 1 августа в Иркутске, изложено несколько просьб ссыльного. Во-первых, он ходатайствует об освобождении своей переписки от полицейского контроля, который ранее был отменен, но с переводом в Киренск возобновлен. Вторая просьба касается здоровья семьи: «Ребенок наш перед выездом сильно обжегся кипятком, мы оба тоже люди больные, ехали все в ненастье, в холод, так что за дорогу сильно утомились и нуждаемся как в отдыхе, так и в медицинском совете, поэтому покорнейше прошу Ваше Превосходительство разрешить нам по крайней мере 7-10 дней остаться в городе для отдыха и получения медицинского совета».

    Далее Шиманский просит о скорейшем возвращении денег жены, арестованных у нее в 1879 году и теперь по решению Правительствующего Сената подлежащих возвращению. Наконец, он ходатайствует о праве свободного разъезда по Иркутской области.

    10 августа 1884 года Шиманские прибыли в Балаганск, «где и были водворены под гласным надзором полиции».

    Состояние здоровья заставляло их продолжать хлопоты о поездке в Иркутск для лечения. Балаганский врач постоянно отлучался по служебным делам в округ, и вообще в этом глухом городишке не было никаких условий для серьезного лечения. Унизительные просьбы, красноречивые медицинские свидетельства не могли разжалобить властей предержащих. В медицинских справках подчеркивалось, что  Шиманский - «телосложения слабого», «страдает хроническим суставным и мышечным ревматизмом верхних и нижних конечностей, катаром желудочно-кишечного тракта, при общем малокровии и слабости организма», что у его жены «застарелая цинга, хронический катар желудочно-кишечного канала, при общей слабости организма». Балаганский исправник докладывал иркутскому губернатору, что дело ухудшается, но на докладных записках и телеграммах появлялись резолюции: «Болезнь не составляет причин разрешения жить в Иркутске». Наконец только Смецкой была разрешена поездка в Иркутск на месяц, причем по прибытии ее иркутскому полицмейстеру предписывалось немедленно учредить за ней полицейский надзор и уведомить, где она остановится.

    Отца Надежды Николаевны, генерал-майора, не было в живых, а от своей матери Ольги Смецкой, владевшей имением в Костромской губернии, она получала некоторую материальную помощь. Ольга Смецкая настойчиво хлопотала о переводе Шиманских в свой край. Ее усилия увенчались успехом, разрешение на то, чтобы отбыть оставшийся срок под надзором полиции в усадьбе Стрелицы Варнавинского уезда Костромской губернии было дано, о чем 11 марта 1885 года Департамент полиции уведомлял иркутского губернатора. 8 мая Шиманские выехали из Балаганска. Как это было заведено, за ссыльными всюду следовали так называемые статейные списки. Из этих списков, составленных в 1885 году, мы можем почерпнуть кое-какие дополнительные сведения о Шиманских.

    Так, в статейном списке указана родина Адама Ивановича – деревня Грушнева Бельского уезда Седлецкой губернии, отмечено, что он римско-католического вероисповедания, окончил Варшавский университет и является кандидатом прав; ни родителей, ни других родных не имеет, никакого ремесла не знает, до сих пор существовал литературным трудом, а в данный момент «живет с семейством на получаемое от родных жены его вспомоществование».

    В статейном списке его жены указано, что она родилась в Москве, православная, 34-х лет, «имеет свидетельство на звание домашней учительницы», «имеет мать-вдову», «брата Александра 32-х лет. Николая 37 лет, проживающих первый в Курской губернии, второй в г. Москве», никакого ремесла не знает, выслана была в Восточную Сибирь под надзор полиции в 1878 году «за участие в преступной пропаганде в Уральской области».

    Небезынтересно отметить, что до получения разрешения на выезд в Костромскую губернию Надежда Николаевна ходатайствовала о переезде до окончания срока надзора, т. е. до 9 сентября 1885 года, в Ачинский округ Енисейской губернии, так как иначе они не смогли бы выехать в Томск к отходу хотя бы последнего парохода и им пришлось бы с ребенком ехать в неблагоприятнейшее время года или ждать в Балаганске зимнего пути. К счастью, вопрос разрешился в лучшую сторону. Таким образом, лишь за четыре месяца до окончания поднадзорной жизни Шиманские уехали из Сибири.

    Несмотря на то, что ссылка и слежка кончились, прошлое тяготело над Шиманскими. В госархиве Красноярского края есть любопытный документ: «Списки лицам, коим воспрещена педагогическая деятельность». Под этим общим названием указаны и те, кому не разрешалась государственная служба. Так, под 1886 годом читаем: «Окончившему курс по юридическому факультету Варшавского университета... Адаму Шиманскому воспрещен доступ на службу в Правительственные учреждения». (Интересно, что на обороте листа, где написаны эти строки, сказано о воспрещении доступа в какие-либо учебные заведения Министерства просвещения сыну дворянина 17 лет Константину Дмитриеву Бальмонту. - Госархив Красноярского края, фонд 348, 1882-1888 гг., оп. I, дело 24, лист 12).

    Остановимся кратко на литературной деятельности Шиманского, связанной с Сибирью. Разъезды по стране, изгнания, пребывание в городах Якутске, Киренске, Иркутске (тюрьма), Балаганске, нанеся непоправимый ущерб его физическому и душевному здоровью, вместе с тем обогатили Адама Ивановича материалами для художественного творчества. Журналистикой он занимался и прежде. Но именно страна изгнания пробудила в нем писателя. Образцом при создании сибирских рассказов служили для него произведения В. Г. Короленко, которые были приняты «с восхищением в Польше... Творчество Короленко сыграло большую роль в формировании реалистической «сибирской школы», представителями которой в польской литературе являются А. Шиманский и В. Серошевский» (В. П. Вепринский. «Короленко и польские сибироведы Шиманскяй и Серошевский». Ученые записки Тюменского пединститута. Сб. 31, вып. I. Тюмень, 1966).

    Искусство писать «с натуры», значимость авторского «я», мотив дороги, большое внимание к точному и вместе лиричному пейзажу, этнографический элемент - вот некоторые особенности творчества Короленко, оказавшие воздействие на упомянутых польских художников. «Влияние Короленко на Шиманского и Серошевского и его тесная связь с польской литературой XIX века - наглядный пример плодотворных взаимосвязей польской и русской литературы», - пишет П. И. Вепринский. Как известно, Короленко привлек Серошевского к сотрудничеству в своем журнале «Русское богатство». О влиянии своем на Шиманского он прямо говорит в «Истории моего современника». В цитированной уже главе из этого произведения автор утверждает:

    «На Шиманского мой рассказ произвел своеобразное впечатление. Я не сомневаюсь, что у Шиманского зародилась первая мысль о собственных произведениях в тот именно вечер. Он долго ходил по комнате, как бы что-то обдумывая под глубоким впечатлением. Он очень убеждал меня не бросать писание, но мне казалось, что он убеждает в чем-то также и себя. И действительно, когда Шиманский вернулся на родину, в польской литературе появилось новое яркое имя.

    В рассказах Шиманского описывались встречи с соотечественниками в отдаленном Якутском крае. В них рисовалась тоска по родине, и Шиманский находил для нее искренние, глубокие ноты. Это была как раз самая благодарная для поляков тема, а Шиманский умел находить для нее яркие краски. Некоторые из рассказов были переведены на русский язык. Особенное впечатление произвел переведенный в «Отечественных записках» рассказ «Сруль из Любартова», где та же тема (тоска по родине - Польши) мастерски преломляется в душе еврея. Вообще литературная деятельность Шиманского стала в польской литературе очень заметным явлением».

    К этому высказыванию большого знатока польской литературы, каким был В. Г. Короленко, следует отнестись с полным доверием. Сейчас в Варшаве есть улица имени Шиманского.

    «Сруль из Любартова» был первым рассказом Шиманского, и первая его публикация появилась вскоре после выхода «Сна Макара», напечатанного в журнале «Русская мысль» в 1885 году. Идейное содержание и художественные достоинства рассказа Шиманского обратили внимание читателей на молодого польского автора. В 1887-1890 годах уже вышел двухтомник его очерков. Он не изображал Сибирь так широко и глубоко, как В. Г. Короленко, но, тем не менее, его творчество было своевременным, нужным и важным. По словам П. И. Вепринского, «рассказы и очерки Шиманского первого польского «певца Сибири» - покоряли читателей сильным патриотическим чувством, ярким изображением картин, воскрешавших еще свежие в памяти поляков события январского восстания 1863 года. Эти произведения обращались прямо к сердцу читателя.

    Еще до В. Г. Короленко на их основной мотив («тоска по родине») указал А Н Пыпин в своей «Истории русской этнографии» (1802, т. IV), назвав «замечательными, талантливо исполненными и проникнутыми чувством эпизодами польской ссылки».

    Действие этих рассказов связано с Якутской областью, с Леной. Там томились польские изгнанники и русские революционеры. В произведениях Шиманского мимоходом говорится и о неласковой к человеку природе Приангарья, о сильных морозах (некоторые из его персонажей побывали в тяжелых условиях тамошней ссылки, например, пан Андрей и Мацей Мазур в одноименных рассказах). В рассказе «Перевозчик» действие происходит у перевоза, «построенного между городком и большой деревней на Ангаре».

    Природа Иркутской губернии и Якутии, «хорошо знакомая автору, обрисована им подробно и точно. Правдивое изображение долгих зим, жестоких морозов, бесконечной тайги, одетых туманами нагих утесов, усиливает картину безысходности, заброшенности сибирских узников. Пейзажи занимают значительное место, иногда до половины всего текста, они часто являются вступлением к рассказу, концовкой или играют роль обрамления и аккомпанемента к грустным переживаниям людей.

    В рассказе «Мацей Мазур» («Русская мысль», 1888, кн. ІІІ, перевод В. М. Л.) нарисован печальный ландшафт окрестностей Киренска: “... гористая страна на сотни, на тысячи верст кругом покрыта вековою тайгой. Едва ли на всем свете можно найти вид более мрачный и унылый, чем тот, который представляется взгляду человека на всем огромном пространстве, орошаемом Леной»; «Редкие селения ютятся у подножия скалистых берегов дикой и угрюмой Лены»; «...Постоянные ветры, преимущественно северные, приносящие летом ранние заморозки, зимой - вьюги, метели и якутские морозы, - каждый день оглашают улицы адскою музыкой».

    В пейзаж, как в раму, вставлена история Мацея Мазура, громадного, сильного, по-детски доброго человека, который пролил кровь, возмутившись несправедливостью и подлостью. Много бросало его по сибирским просторам, но не изгладилась память о родной деревне Сухие Силачи, где осталась любимая жена и пятеро детей. Родная деревня, угнетаемая панами, в сопоставлении с беспощадной к изгнанникам Сибирью, представляется Мацею каким-то земным раем. Золотые хлеба в его воспоминаниях - символ крестьянской идиллии; настоящий гимн поет он родине: «Тут все велико, да нескладно как-то: что тут в тайге увидишь, чему в поле порадуешься? Кругом словно могила: а небе стоит коршун и не двинется, в тайге медведь зарычит, - вот тебе и вся радость. У нас иначе. Выйдешь утром и гаркнешь по росе, - так и загудит в воздухе! Посмотришь на всю веселую тварь божию, услышишь. как все вокруг тебя и поет, и стрекочет, как все это несется и из-под земли, и с деревьев, и из поднебесья, так самому на душе весело станет! А с лугов и с поля запах идет, словно из кадила в костеле; наберешь в себя этого духу и сам видишь, как сила в тебе растет». В заключение дается картина разыгравшейся бури: «...Мне казалось, что все эти отголоски бури сливаются в один аккорд томящего, невыносимого человеческого горя».

    В новелле «Сруль из Любартова» (перевод Е. и И. Леонтьевых) тяжелая жизнь изгнанника также показана на фоне суровой якутской природы. Центр этого холодного края, Якутск, писатель называет «столицей морозов». Улицы здесь безлюдны, только раздается «то металлический скрип снега, то треск от лопающихся в стенах домов толстых бревен или раздающейся широкими щелями земли». Перед якутскими морозами - «ничто ужаснейшие полярные холода». Страшно тогда человеку. Недаром песня коренного обитателя этих мест жалобна, «похожа на стон».

    И эта новелла до краев переполнена тоской по родине. Автор подчеркивает, что, сколько бы лет ни провели в чужом краю изгнанники (упоминается о людях, проживших здесь 15, 20 и даже 50 лет!), они не могут избавиться от ностальгии. «До конца верил, что вернется на свой Нарев» многострадальный литвин Петр Балдыга, но не дождался свободы и умер. «На суровых чертах его лежал отпечаток какой-то необычной, невыразимой словами муки, а зрачки широко раскрытых глаз, казалось, с укором устремлялись к далеким, холодным, неприветливым небесам». Тоскует и польский еврей Сруль, жадно ловящий из чужих уст рассказы о родных местах. Эта тоска теснится и в груди рассказчика и выражается им с большой драматической силой и лиризмом. Наперекор свирепеющему морозу и злобному ветру, он уносится воображением «чрез тайги и степи, чрез горы и реки, чрез бесчисленные царства и земли» туда, где «полные красоты и гармонии родные поля над Бугом», «золотые нивы, изумрудные луга, вековые леса, шумящие... про дела давно минувших дней». Он упивается «ароматом этих лесов и этих цветущих полей». Природа далекой родины контрастирует с жестокой природой чужого края.

    В рассказе «Пан Андрей», напечатанном в «Живописном обозрении» за 1895 год, № 7, рисуется тот же холодный якутский край. «Великий» якутский мороз «поджаривает и печет», особенно если подует «хиюс проклятый». «Громадная область» замирает «в объятиях суровейшей в мире зимы». «Замерзшая на сотни футов» земля летом оттаивает не глубже, «чем на два фута. Постепенно и безустанно возрастающие морозы все более сгущают воздух, который, наконец, встает неподвижным столпом над областью, находящейся над Леной... и душит своей тяжестью». Кажется, «половину жизни отдал бы... за это солнце», но оно «все быстрее уплывает на запад, а мороз все крепчает»; «... могильная тишина воцаряется над обмерзшей землей». Автор подчеркивает, что этот леденящий холод нагоняет страх и мысль о том, что человек «не царь природы, а ее невольник».

    Обычный для Шиманского прием - пейзажный зачин, упоминание о времени и месте действия, после чего он знакомит со своим героем, сжато рисует его портрет и передает затем его исповедь.

    Произведения проникнуты задушевностью, отличаются эмоциональностью, лиризмом, элегическим настроением. Завершаются они обычно лирической концовкой. Писатель охотно дает слово героям. Изредка исповедь героя прерывается вопросами, репликами собеседника автора. Объем рассказов - небольшой. Язык - легкий, выразительный, в меру используются местные слова, которые тут же поясняются, например, слова «чалдоны», «братские», «семейские» и т. д.

    Заслуга Шиманского состоит в том, что он показывает дружественные отношения между ссыльными разных национальностей - их объединяла общая борьба с царским самодержавием. Правда, большинство его геров - поляки. Однако, например, в новелле «Сруль из Любартова» с глубокой жизненностью, сочувствием и сердечной теплотой обрисованы погибающий в ссылке литвин и польский еврей, пришедший к недавно приехавшему из Варшавы ссыльному, чтобы оживить исчезающие из памяти дорогие картины далекой родины.  В рассказе «Неудавшийся пир» повествует о том, как пестрая колония ссыльных, различных по национальному происхождению, но необыкновенно «сплоченных между собой», устроила целое торжество в честь «собрата по общей подневольной жизни», возвращающегося «из далекого якутского улуса, где он прожил три года». «... Этот юноша, которого мы совсем не знали, студент одного из русских университетов, стал нам бесконечно дорог и близок», - говорит автор. И все были страшно огорчены, когда оказалось, что «очень худой», «с землистым оттенком лица» молодой человек, три года не видевший соли, не мог ничего есть из «польских, русских, малорусских» кушаний.

    Польский беллетрист с искренней теплотой и сочувствием относится к коренным обитателям края вечной мерзлоты - якутам. Он наделяет их добротой, сердечностью, участливым отношением к иноплеменным изгнанникам. Так, в рассказе «Пан Андрей» сердобольный якут обращает внимание ссыльного поляка на то, что у него «нос помирает» (обморожен). И там же якут вообще характеризуется как «никогда не только не убивающий, но и не бьющий не только человека, но даже и свою скотину и свою лошадь».

    Произведения Шиманского в русских переводах были широко известны в России с 80-х годов. Их охотно печатали русские журналы и газеты. Публиковались они в специальных сибирских изданиях.

    Рассказы Шиманского дают яркое представление о безрадостной и безысходной жизни ссыльных в Сибири. Они относятся к числу первых произведений польских ссыльных, посвященных Сибири. Эти рассказы отвечали запросам польского читателя того времени, ждавшего правдивых изображений далекой суровой страны, где уже погибло и еще томилось столько лучших сынов Польши. Сочувственный отклик находили картины и образы Шиманского и у русского читателя, которому тема каторги и ссылки была близка. Интерес к этой теме у русской публики был воспитан Ф. Достоевским («Записки из Мертвого дома»), П. Якубовичем («В мире отверженных»), сибирскими рассказами В. Короленко, С. Елпатьевского и других.

    Таким образом, хотя жизнь в сибирской ссылке и была для Адама Шиманского невыносимо тяжелой, можно сказать, что именно Сибирь сделала его писателем, известным польскому и русскому народу.

    /Сибирские огни. № 11. Новосибирск. 1976. С. 175-179./

 

 

                                                       ЗНАМЕНИТЫЕ КРАСНОЯРЦЫ.

    Антонина Ивановна Малютина - профессор, завкафедрой литературы Енисейского, затем Лесосибирского педагогического института, отличник народного просвещения, ветеран труда, член Союза писателей СССР - России.

    Антонина Ивановна Малютина родилась 14 марта 1913 года в Барнауле Алтайского края в рабочей семье. Ее отец, Иван Петрович Малютин, выходец из крестьян, писатель-самоучка, публиковал антиправительственные стихи в газете «Алтайский край» и журнале «Алтайский крестьянин», за что был выслан за пределы края. Семья поселилась в Ярославле, на родине матери, дочери бедного рыбака. Иван Петрович работал на ярославской Большой мануфактуре (впоследствии фабрика «Красный Перекоп») и там возглавил социал-демократический кружок, где выступали многие литературные знаменитости. И тогда же Тоня Малютина еще ребенком познакомилась с М. Горьким, Вяч. Шишковым, С. Подъячевым, С. Дрожжиным, А. Фадеевым, Н. Телешовым. В 1902 г. отец был арестован и сослан в Сибирь и «целых 20 лет оставался в сибирских краях, скитался по городам и селам... участвовал в становлении сибирской литературы... дружил с писателями-сибиряками П. Дравертом, Л. Сейфуллиной, Г. Вяткиным, И. Ерошиным...». В феврале 1941 г. Антонина Малютина с отличием окончила пединститут, а в июне началась Великая Отечественная война. К тому времени она уже была замужем, имела троих детей - Виссариона, Евгения и только что родившегося Аркадия. Мужа, инженера одного из сталинградских заводов, мобилизовали в армию, а семью с малолетними детьми эвакуировали в Сибирь. В Енисейском педагогическом институте Антонину Ивановну назначили заместителем директора. Более года она была проректором по учебно-научной работе, потом заведовала кафедрой литературы, защитила диссертацию, получив ученую степень кандидата филологических наук и звание доцента. Позднее была избрана профессором. В Высшую аттестационную комиссию о присвоении ей звания профессора русской литературы ответственный секретарь Красноярской писательской организации А. И. Чмыхало писал, что Малютина – «один из крупнейших знатоков истории литературной жизни Сибири». В октябре 1968 г. на своем собрании писатели Красноярья принимали Антонину Малютину в свои ряды. Характеризуя Малютину, И. Д. Рождественский сказал: «Никто в нашем крае не выступает так часто и глубоко в печати с критическими и библиографическими статьями, как Малютина. Писатели, которых она пристально изучает, сверкают перед нами новыми гранями... Все это она унаследовала от отца - Ивана Малютина, который состоял в переписке с М. Горьким». «Ее вклад в литературу неоценим», - подтвердила А. Г. Корытковская. И. И. Сибирцев был категоричен: «У нас в крае, где две писательские организации (имелась в виду еще и хакасская. - В. Ш.), нет критиков, кроме Малютиной». И. В. Уразов добавил: «Она не только критик и литературовед, она большой знаток революционной истории Сибири». На писательские собрания Антонина Ивановна приезжала всегда без опозданий. Высокая, прямая, хорошо сложенная, с горделивой осанкой, она проходила в зал, с достоинством раскланиваясь, и сидела на стуле прямо, не сутулясь, внимательно слушала выступления товарищей. Но сама без надобности почти никогда не просила слова. Пустой болтовни не любила. Уважала всякое чужое мнение, пусть даже не совпадающее с ее мнением. Она была вся оттуда - из славного прошлого, из нашей истории, именно в ней сохранившей примеры достойного воспитания, старомодной интеллигентности. Как писатель, кроме литературоведения и краеведения, в частности литературного краеведения, Антонина Ивановна работала в области сибироведения, была также талантливым критиком. Но основной предмет ее исследований - литературоведение. Ею написаны книги «Память об отце» (Пермь, 1973 г.), «Певец земли енисейской» - о И. Д. Рождественском (Красноярск, 1976 г.), «Николай Мамин» (Красноярск, 1984 г.), «Судьба суровая и светлая» - об отце И. П. Малютине (Красноярск, 1988 г.), крупные монографии «Город Енисейск» (историко-краеведческий очерк), «Сибирские рассказы В. Г. Короленко и их народно-патриотическая основа», а также множество статей и очерков о жизни и творчестве писателей Г. Успенского, Н. Устиновича, П. Драверта, А. Корытковской, И. Гребцова, Н. А. Некрасова, С. Я. Елпатьевского, Н. Д. Телешова, С. Д. Дрожжина, В. Я. Шишкова и др. Печаталась в журналах «Вопросы истории» (Москва), «Неман» (Минск), «Сибирские огни» (Новосибирск), «Енисей» (Красноярск), в «Ученых записках Енисейского пединститута», в коллективных сборниках и краевых газетах. Умерла Антонина Ивановна Малютина 8 сентября 1998 года в г. Лесосибирск.

     #historickrasnoyarsk #исторический_красноярск