М. Овчинников
Пояснительная записка к вещам,
найденным у города Олекминска Якутской области
и присланным в Антропологический Отдел
3-го сентября этого года, исправляя дорогу в хребте в 80 саж. от города Олекминска, я ударил лопатой в землю на обрыве в что-то твердое. Пристально смотря на землю, увидел вывалившееся из горы человеческое ребро. Заинтересовавшись этой находкой, стал осторожно руками ссыпать землю в овраг, образовавшийся от действии снеговой воды. Спустя немного времени, вырыл берцовую кость, несколько ребер, стрелу из мамонтовой кости, каменный нож, такую же пилочку, разломанный ножичек, конца которого найти не мог, маленькие кольца, череп вместе с поломанной стрелой и на 2/4 арш. от него нижнюю челюсть.
Из положения костей видно, что ногами труп был обращен на север, головой и юг, по всей вероятности в знак того, что родина этого народа — юг. Вторая особенность, на которую нельзя было не обратить внимания, это та, что все кости, собранные мною, не все лежали в небольшом слое пепла и угля. По моему измерению, этот слой в некоторых местах достигает 1 вершка, в других не менее его; отсюда можно сделать такой вывод, что у народа, жившего вблизи Олекминска, по р. Лене, существовал обычай, в силу которого умерших или сжигали, или, немного поджарив, труп зарывали. Но во всяком случае при сжигании огонь был небольшой, в противном же случае кости не могли бы так хорошо сохраниться и от действия сильного жара превратились бы в порошок.
Если кости принадлежат человеку монгольского племени, быть может якуту, то в Якутских сказках есть указания, где говориться, что богатырь, победив черта (абасы), сжег его, и пепел развеял на все 4 стороны.
Стрелы и маленькие кольца я показывал старым якутам, имеющим по 70-80 лет от роду, которые говорили мне: кольца есть принадлежность человека, занимающегося гаданием (шамана), стрелами такими их предки били всякого зверя и что не очень давно шаманов хоронили так, как я сказал выше, т. е. на месте, предназначенном для могилы разводила огонь, а затем уже в горячий пепел и угли зарывали покойника.
Что же касается давности скелета, могу сказать следующее: хребет, в котором он найден, насыпной, состоит из глины, местами похожей и обыкновенный ил, с примесью железняка и известняка; вследствие примеси последнего глина кажется белой, там же, где преобладает железняк, она принимает красный цвет или желтый, цвет недоброкачественной охры.
Внизу хребта в отдаленные времена протекала р. Лена, отступившая ныне на 3/4 версты.
В начале этого столетия и конце прошлого, почти под самым хребтом были постройки и недалеко от них проходила Спасская улица, отнесенная теперь далеко на берег отступившей, как я сказал сейчас, Лены. Если принять в расчет, что Олекминский острог, построенный в 1635 году, сотником Бекетовым, стоял на том месте, где теперь расположен город, или вблизи его, всегда имел жителей русского происхождения, в соседстве с которыми не селились якуты, стесняемые завоевателями, а тем более, что Олекминские якуты пришла сюда из округа якутского после уже покорения якутов, значит и после 1835 года; следовательно, кости стрелы относятся к тому периоду, когда не было еще вблизи русских, т. е. до нашествия русских. В пользу этого еще говорить то, что русские, покорив инородцев области, познакомили их с железом и ножи каменные заменялись железными, хотя и по постепенно.
С этой почтой послано мной на имя Общества каменное долото, найденное одним крестьянином Олекминской волости, на берегу р. Лены в белой глине (по моему в гипсе), употреблявшееся им долгое время в сохе вместо клина. Вещи, подобные долоту, крестьяне округа называть громовыми стрелами, которые ими носятся при кресте, как средство, предохраняющее от многих недугов. Зятем посланы метеоролит, наконечник стрелы из мамонтовой кости, каменный уголь, глина и др. минералы. Относительно метеоролита у крестьян существует такое поверье, что эта ядра, употреблявшиеся, казаками при покорении якутских инородцев.
Вещи переданы в Антропологический музей.
[Стлб. 93-94.]
Коллекции и материалы, поступившие в Антропологический Отдел
с 1-го марта по 1-е апреля 1890 года.
1) ...
5) От М. Овчинникова вещи, найденные в окрестностях г. Олеминска Якутской области. Переданы в Антропологический Музей. Д. Н. Анучин представил следующую опись этим вещам: 1) чугунное ядро, вершок с ¼ в диаметре, вероятно русское; 2) кусок слоя мамонтового бивня; 3) четыре костяных острия (стрелы) оригинальной формы; 4) каменный топор; 5) три обломка кремневых стрел (один быть может — цельная), прекрасно оббитых; только у одного сохранился заостренный конец да и тот округлен, так что является вопрос — были ли это стрелы; 6) округленные голыши, угловатые осколки камней и куски какой-то руды — но ничего, чтобы указывало на искусственную обделку последних.
6) ...
[Стлб. 98.]
/Дневникъ Антропологическаго Отдѣла. Вып. III. [Извѣстія Императорскаго Общества Любителей Естествознанія, Антропологіи и Этнографіи, состоящаго при Императорскомъ Московскомъ Университетѣ. Т. LXVIII. Труды Антропологическаго Отдѣла. Т. XII.] Москва. 1890. Стлб. 93-94, 98./
2) Якутской области.
У якутов лечением по преимуществу занимаются женщины, называемые «оюн», что значит — знахарь, шаман. У этих специалисток складывалась по преданию своя нехитрая фармакопея, и патология, и терапия, и диагностика, — словом, вся медицинская наука, переходившая по наследству от одного поколения к другому. Способы лечения у них следующие:
От ревматизма мышечного и в сочленениях служит муравьиное масло; муравьи с иглами и сером приносятся из леса в мешке, обвариваются кипятком в ушате и больные части тела погружаются в настой, когда он достаточно остынет. От той же болезни, когда опухоль невелика или совершенно отсутствует, употребляется рыбий клей, разведенный густо в кипятке (намазывается на замшу и прикладывается к больному месту); или делают смесь редечного сока со спиртом, натирают ею больные места, а также пользуются настоем красных земляных червей (у великороссов черви эти известны под названием щуров), употребляемых рыбаками при ужении рыбы; пьют также сосновый побег и делают ванны из коры осины (рорulus tremula) и тальника. Последние два средства употребляются и при лечении параличей. Еще в параличах, а также при кашле и ломоте в костях пьют каменный зверобой из семейства hypericum perforatum. При простуде вообще употребляют отвар крапивы, как одного из потогонных средств, которые укажу еще ниже. От лихорадки пьют трифоль и отвар тысячелистника. Удушье лечится богородской травой. От судорог пьют настой полыни в водке и натирают травой части организма, подверженные им. При дизентерии грудных детей поят отваром корня шиповника. Поносы взрослых и детей лечат клыком мамонта, превращенного в порошок при помощи ножа; варят в молоке до тех пор, пока он не превратится в студенистую массу, которую дают внутрь больному. Особенно, говорят, такое средство действует хорошо на детей, когда у них прорезываются зубы. Для того чтобы предотвратить сыпь, когда ее нет еще у новорожденного ребенка, смазывают всю кожу сливками или маслом и держать ребенка пред огнем пылающего комелька до тех пор, пока масло не впитается в кожу. От жара в животе у ребенка прикладывают один из папоротников, растущих в Олекминском округе; от прикладывания этого растения жар будто бы уничтожается. От нервного расстройства, хронического воспаления мочевого пузыря употребляют желтоватую накипь, образующуюся на обыкновенном плитняке, породе весьма древней геологической формации, встречающейся по рекам Чаре, притоке Олекмы, Намалхе и Жуе. Накипь эта известна у якутов под именем «каменного хаяка» [* «Хаяк» — проквашенные, взбитые, замороженные сливки или молоко.]; на вес она очень легкая, вкусом напоминает несколько сулему, т.-е. имеет вяжущий металлический вкус, содержит квасцы и вероятно железо. Пьют ее, распуская в чае: в обыкновенный чайник, вмещающий несколько стаканов кипятку, кладут кусочек с булавочную головку; пьют натощак. Если каменный хаяк взять в руку и прижать немного, то он превратится в мелкий порошок, а в воде распустится без остатка. Раз я попробовал по местному рецепту пить его, скоро почувствовал тяжесть в голове, боль под ложечкой и жжение в желудке. Некоторые хаяком лечат такую серьезную болезнь, как tabes dorsualis, принимая в то же время местное потогонное — корень травы, растущей па гористых местах. Трава эта относится к семейству equisetum arvense (хвощей); она отличается от обыкновенного хвоща тем, что ниже его ростом, растет кустиками и на вершине имеет красные ягодки, а корневище ее, стелющееся не глубоко в земле, разбрасывается в разные стороны; толщиной равняется пальцу взрослого человека, конец его в объеме постепенно уменьшается. Но помимо местного потогонного прибегают к средствам патентованным, а именно к h. sarsaparillae, — средству уже привозному, которое легко достать в каждой лавке у местных торговцев, хотя и по высокой цене. При лечении tabes dorsualis больные избегают есть кислое и соленое. По моим личным наблюдениям, средство это не достигает цели. Есzema faciei у детей в пахах, когда болезнь не приняла еще острого характера, не перешла ни в гноение или в шелушение, лечится гнилым деревом, которое предварительно высушивается и превращается в порошок, а затем пересыпают им покрасневшие места, готовые перейти в гноение. Мускусом от кабарги лечатся, не при тифе, острых сыпях и не при расстройстве нервной системы, как показывает терапевтическое употребление русской фармакологии, а при легочной чахотке, при чем соблюдается такая же диета, как и при лечении tabes dorsualis. От употребления мускуса больные чувствуют себя хорошо, но смерть незаметно вступает в свои права. Есть и еще средство: когда сгорит стог горного сена, то от жара смола, стекающая на землю во время пожара, смешиваясь с золой, кристаллизуется и получается таким образом особого рода твердое, легкое со скважинами вещество темно-зеленого цвета; распустив это в горячей воде, пьют от чахотки. Перелойное воспаление глаз, болезнь весьма распространенную у якутов, лечат водой сернистых источников, промывая глаза на заре по утрам. От зубной боли: каменные топоры, известные под названием громовых стрел, скоблят ножом, обращая в мелкий порошок, варят наскобленное в молоке до тех пор, пока не получится тестообразная кашица, которую и прикладывают к больному зубу, и будто бы зубная боль уничтожается. Сифилис, очень распространенный среди якутов, лечат посредством radix sarsaparillae и сулемы. Этот способ лечения, кажется, заимствован от здешних русских, как и самая болезнь. Женщины, желая скорее уничтожить плод, прибегают к багульнику, который пьют в виде настоя. Наблюдать действительность этого средства мне не приходилось. Свежие раны, когда укусит бешенная собака, лечат травой, известной в общежитии под именем пострела (herba pulsatillae vulgaris), относящейся к семейству лютиковых и содержащей в себе довольно сильный растительный яд. К ранам прикладывают свежие листочки травы или смазывают экстрактом травы, который на кожу действует разрушительным образом; после смазывания 2 - 3-х раз на ней появляются пузыри, кожа краснеет, прорывается, из пузырей истекает мутного цвета влага и нередко открываются язвы гангренозного свойства. При параличах и ревматизме такой способ лечения иногда помогает, но сомнительно, чтобы он являлся целесообразным при бешенстве, когда произошло общее заражение крови ядом; быть может в некоторых случаях яд бешеной собаки не поступает в кровь, а остается на одежде. Борцом — травой, относящейся тоже к семейству лютиковых, прогоняют глистов, но так как корень травы очень ядовит, то знахарь, дав его больному, не отходить от него до тех пор, пока не миновала опасность. Если случится, что у больного начинают чернеть ногти на руках и ногах, сейчас же спешат давать внутрь теплое молоко. Менее опасное средство от глистов — побег сосновый и редечный сок с медом. Злокачественный прыщ сибирской язвы лечат прижиганием.
В этой заметке я сообщил далеко не все средства, к которым прибегают якуты при лечении болезней, потому что многих из них не могу объяснить. Напр., мне известно, что головные боли лечат растением встречающимся только в Олекминском округе и то не везде. Когда пьют отвар этого растения, то на улицу не выходят, потому что простудившегося во время лечения легко постигает смерть. Но ни местного, ни научного названия этого растения я, к сожалению, не знаю.
М. Овчинников
/Этнографическое Обозрѣніе. 1892, № 1. Москва. 1892. С. 185-187./
(Записана со слов инородца олекм. улуса В. Габышева)
600 лет тому назад жил русский царь Иван. По соседству с ним жил богатый старик Кыргыз. У старого Кыргыза было 5 сыновей, высоких, здоровых и сильных. Жил так старик со своими детьми весело и счастливо, ни о чем не горевал. Скота у него было много, работников и рабов тоже много. Но вот русскому царю понравился старший сын Кыргыза, красивый молодец, и захотелось ему взять его в солдаты. Дело было так. Играли, видишь ли, сыновья Кыргыза на лужайке с русскими ребятами, стреляли в цель из луков, боролись, плясали, песни пели и бегали взапуски. Ну, понятно, кыргызовы ребята были во всем первые, особенно старшей сын. В это время проходил мимо царь Иван. Остановился посмотреть, как молодые ребята забавляются. Видит царь, что кыргызовы ребята первые во всех играх. — «Чей это парень так ловко стреляет и прыгает через плетень»? — указывая на старшего сына Кыргыза, спросил царь у стариков, вышедших тоже поглядеть на ребят. Старики отвечали царю с поклоном, что это парень Кыргыза, который живет по соседству с ними. Царь пошел домой. Когда он шел, задумался. «Хорошо бы, думал он, взять мне кыргызова сына в солдаты. Хороший из него вышел бы солдат, ловко бы во время войны стал драться, всех бы я забрал тогда с таким молодцом под свое начало», и, долго не думая, послал своих слуг к Кыргызу за тем, что бы взять себе на службу старшего сына. Вот пришли русские к Кыргызу. Тот спрашивает: «зачем пришли и что надо»? Русские отвечали: «Ты нас сперва напои, накорми и спать уложи, а потом мы скажем тебе, зачем пришли». Русские поели и легли спать. Кыргызу не до сна, слышит его сердце, что не даром к нему пришли гости, а что бы узнать тайну, стал шаманить. Во время шаманства бог Эяхсит (покровитель детей) открыл ему тайну. Осердился Киргыз страшно, лицо его превратилось в темную тучу, и задумал он убить спавших русских. Но Эяхсит ему сказал: «не делай этого, не серди царя, он сердитый, шуток таких, какие хочешь сделать, не любит, лучше покорись судьбе и отдай своего сына». Так Кыргыз и сделал, — «Знаю, сказал он русским по утру, когда те проснулись, зачем вы пришли. Нечего делать, возьмите сына и идите». Русские взяли его и удалились. Но вот царю понадобился, спустя не мало времени, второй, третий и наконец, пятый сын. Всех Кыргыз отдал, кроме последнего. Видит Кыргыз, дело плохо, жаль ему отдать последнего сына. Начал, опять шаманить и спрашивает бога Эяхсита, как быть, как избавится от беды? — «Иди, сказал Эяхсит, к царю, проси, чтобы не брал последнего сына в солдаты; Царь, хотя в сердитый человек, но добрый, и если ласково кто попросить у него, чего надо, он дает». Послушался Кыргыз совета бога Эяхсита и отправился к царю. «Вот приходить он к царю, и стал на колени пред ним и начал говорить.
— «Царь, не бери у меня последнего сына, сжалься надо мной, бедным стариком, ведь у меня только и радости в глазах, что сын!» Выслушал царь Кыргыза, нахмурил брови и сказал: «Жаль мне тебя старина, хороший послушный ты, но просьбы твоей исполнить не могу». Горько заплакал Кыргыз, стоя на коленах пред царем.
— «Что я буду делать теперь? Как жить? Ведь, ты и так уж взял у меня 4 сына. Оставь хотя одного то при мне!»
— «Немоту уважить, старик, просьбы твоей, отвечал на это царь, сын твой мне нужен. Но, жалеючи тебя, дам тебе совет, как уберечь своего сына. Совет мой вот какой будет. Ты беги из своего места вместе с сыном туда, где нет русских, таким образом сын твой останется при тебе, а больше этого я ничего не могу сделать для тебя».
— «Ладно. Спасибо тебе царь и за это», сказал Кыргыз.
Пришел он от царя домой и стал собираться в дорогу. Собравшись, взял рабов, работников, скот и отправился на восток. Шел все хребтами. На пути, между истоком двух больших рек, он заболел. Чувствовал Кыргыз, что он находится пред смертью и, лежа в урасе (летнем жилище), призвал к себе сына, которого звали Эрсоготох-Элей (муж многострадальный Элей), и начал предсказывать будущее ему. — Иди, говорил Кыргыз, все прямо на восток хребтами, дойдя до р. Иркута, поверни на севор и иди все прямо, покуда увидишь исток великой реки, где на берегу лежать две огромных-преогромных лесины, сучья у них обломаны. Одна из них лиственница, другая сосна. Здесь, недалеко от этих лесин, заколи белого коня, сделай кумыс, празднуя всех, угости своих рабов и работников; после этого, крадучись, уйди, спрячься от них, и иди к лесинам, спусти их на воду, свяжи березовыми прутьями крепче и плыви на них [...] к устью ее, наступит зима. Перезимуй и на следующее лето плыви дальше по течению реки. На пути людей ты не увидишь и как только на берегу реки увидишь жилище, остановись там, выйди на берег и останься там жить у Омогона-бая, если он пригласить тебя, и ты будешь счастлив, потому что места там привольные, и никто не будет тебя стеснять ни в чем».
После этого Кыргыз вскоре умер и был похоронен на вершине высокого хребта, концы которого вдуть на все 4 стороны. Эрсоготох-Элей погоревал, поплакал, о своем отце и отправился далее в путь дорогу. Дойдя по того места, где теперь стоить город Иркутск, т. е., где Иркут вливается в Ангару, повернул на север и как по писанному нашел те приметы при истоке великой реки, на который указывал Кыргыз. Здесь Эр-Соготох исполнил все, что говорил ему отец пред смертью, т. е., сварил кумысу, заколол коня, угостил своих рабов и работников и скрылся от них. Рабы и работники долго искали по окрестности скрывшегося Элея, но не могли найти. Не найдя его, они воротились обратно, под предводительством раба, богатыря Уранхая, и унесли с собой книги, которая, второпях, забыл захватить с собой Эр-Соготох-Элей, поэтому то потомки его и остались безграмотными.
Эр-Соготох-Элей, между тем, поплыл вниз по течению реки, которая называется Леной (Ирюсь), на связанных березовыми прутьями лесинах. Проехал Витим и, наконец, достигнул Олекмы. В это время на Лене уже льдины плавали, потому что зима наступала, и плыть дальше было нельзя. Элей на устье Олекмы выкопал землянку и прожил в ней [...] корнями и летели в Лену: то Баралых (леший) стращал Элея за то, что жертвы ему никакой давно не приносил. Сверху его мочил дождь, а внизу холодные волны Лены. Ветром и волнами прибило Элея к крутому берегу. Он ступил на землю, мокрый, прозябший и голодный, и не знал, что делать. В это время вышел на берег из своей урасы (летной юрты). Омогон-бай, живший против того места, на горе, где сидел Элей. Омогон-бай, заметив Элея, сказал ему: «Зайди, хороший человек в мою урасу, чтобы высушить твое мокрое платье пред моим пылающим очагом, поесть и отдохнуть». Но Элей не понимал языка Омогона-бая, а потому тот пояснил свое желание знаками. Элей пришел к Омогону и остался у него жить в работниках».
Долго он жил, работая на Омогона, и, как хороший работник, так понравился, что тот отдал ему свою дочь, самую младшую и некрасивую, в жены. У Элея родились 7 сыновей и 7 дочерей, от которых и произошли все якуты.
М. О-въ.
/Енисейскiй Листокъ. Красноярскъ. № 15. 1894. С. 1-2./
ИЗ МАТЕРИАЛОВ ПО ЭТНОГРАФИИ ЯКУТОВ
I. Легенды, сказки, предания
1. Легенды о происхождении якутов
а) Когда то очень давно во время борьбы русских с татарами, на Лене, в нынешнем Якутском округе, жил богатырь в соседстве с другим человеком. Богатырь ловил зверей, рыбу и держал много скота. Раз летом во время бури, которая часто бывает в наших местах, он вышел на берег реки из своей юрты и увидел, что к нему приплыл на дереве с не обрубленными сучьями и корнями неизвестный человек, из себя белый, красивый и высокий. Богатырь пригласил незнакомца знаками к себе в гости, потому что он не умел говорить на языке богатыря, почему тот и назвал его «Тыла-сох», что значит «языка нет» (тыл — язык и сох — нет). Незнакомец так понравился богатырю, что тот оставил его у себя вместе жить, чему Тыла-сох после долгой скитальческой жизни, какую он вел в течение нескольких лет, был очень рад. Долго он работал на богатыря без всякой платы; работал хорошо, не ленился, пас коров, лошадей, заготовлял сено для них, ловил рыбу и зверя, и, вообще, все работы по хозяйству исполнял, какие случались. Богатырь сделался чрез это еще более богат в сравнении с прежним: у него увеличились стада коров и лошадей, а также много стало мехов. Желая чем либо вознаградить Тыла-сох за долговременную бесплатную работу, он предложил ему в жены одну из 3 своих дочерей на выбор. Такое предложение Тыла-сох принял с радостью, но затруднился в выборе себе жены, потому что все дочери богатыря были неописанные красавицы, кроме одной, самой младшей. Тыла-сох в это время уже умел говорить на языке богатыря и успел рассказать ему, что на прежней своей родине он был грамотным, имел книги, был оюном [* Оюн тоже значить, что и шаман. Якут при обыкновенном разговоре, когда речь коснется шаманства, никогда шамана не назовет этим именем, а всегда оюном.], а звали его Эллей. Книги свои он бросил в реку, когда бежал из дома. Эллей, желая выйти из затруднительного положения при выборе жены, обратился за советом к соседу богатыря, который и посоветовал ему выбрать жену с такими достоинствами, объяснить которые не совсем удобно. Достоинствами этими обладала самая младшая дочь богатыря, самая некрасивая из всех; на ней он и женился. За то что Эллей выбрал себе некрасивую жену, богатырь дал ему в приданое одну только лошадь и корову. Зло закипело в душе жены Эллея, когда она узнала награду своего отца. Для нее ясно стало, что отец ее ненавидит и желая отмстить ему, она сделала кумыс какой-то особенный, сильно охмеляющий и напоила им всех своих родственников, которые были пьяны три дня, и спали не просыпаясь. На четвертый день, сделавшись трезвыми, за такое угощенье так рассердились на зятя и его жену, что не захотели вместе с ними жить на земле, как со злыми людьми, и вознеслись все живыми на небо к богу Ирюнь-ани-тоён, т.-е. к безгрешному господину [* Ирюнь белый, чистый и безгрешный.]. В память этого вознесшегося с дочерьми богатыря возник обычай поднимать умершую незамужнюю девушку во время погребения несколько раз кверху, воображая при этом, что она соединится, как незамужняя, узами брака с богом Ирюнь ани-тоён, живущим всегда на небе и никогда неспускающимся на землю. У Эллея родилось 15 сыновей и столько же дочерей, от них и произошли якуты. (Зап. со слов старшины Л. Габышева).
b) На том самом месте, где был построен сначала г. Якутск, жил человек-бай [* Богатый.] Омогон. Он должно быть был чукча или японец, достоверно неизвестно; у него было много разного добра. С юга по р. Олекме пришел к нему бедный человек, звали его Эллеем. Он был высокого роста, красивый и сильный. Кроме красоты и силы, у него ничего не было. Эллей остался у Омогон-бая в работниках. Долго он работал Омогону, который раз сказал ему: «не хочешь ли ты взять себе в жены любую мою дочь?» Эллей выбрал самую младшую, некрасивую; но за него очень желала выйти замуж старшая красавица дочь Омогона, которая очень любила Эллея. Омогон дал зятю своему корову и кобылу. Когда кобыла ожеребилась, то Эллей сделал кумыс и принес богу Ирюнь-ани-тоен жертву, а также и угощал бога Ытык, покровителя всех животных и людей.
Омогон с семейством, смотря на жертвоприношение, очень удивлялся, потому что никогда его не видал. Старшая красавица дочь с горя и печали построила себе дом в 7 этажей, отделилась от отца и жила в самом верхнем помещении, занималась каким-то особенным шаманством, так что все домашние считали ее сумасшедшей, но она не была такой, а превратилась в злого духа и старалась детям Эллея и всему скоту его посылать все болезни. У Эллея много родилось дочерей и сыновей, от которых и произошли якуты, в том числе и Тыгын. Ытык — покровитель скота дал ему столько коров и лошадей, что он сделался гораздо богаче Омогона. Все было хорошо, но одно не ладно; старшая дочь Омогона из мести, что Эллей не женился на ней, часто посылала разные болезни на потомков его. Они посылаются и поныне на якутов, потому что она прокляла потомство Эллея, но оюны (шаманы) отводят их и если бы не было богов Ирюнь-ани-тоен, Ытык и оюнов, то быть может все якуты умерли бы. Последние (оюны) просят богов, чтобы они заступились эа якутов и отвели посылаемые болезни от них. (Зап. со слов инор. Сем. Торговкина.)
С той стороны, где закатывается солнце, по Лене шли два брата: один — Алей, а имя другого забыто; дойдя до р. Олекмы, назвав ее золотыми воротами, они разделились; один из них пошел на северо-восток; от него и произошли якуты; другой удалился на полдень, потому что здешняя сторона ему не понравилась. Кто был другой брат или народ покрыто мраком. Некоторые якуты говорят, что они происходят, от «иллилах», животного с руками, а также от медведя, бывшего когда-то человеком, черта (абасы); от богатыря и наконец от мужчины и женщины, которых Ирюнь-ани-тоёнь спустил с неба па землю: от них они и размножились. Но у некоторых якутов существует определенное предание, где они говорят, что якуты пришли сюда из тех мест, где живут буряты.
Якуты называют себя „саха“: что это значит они и сами не знают, но предполагают, что первый богатырь был Саха. Нынешнее же название они получили от тунгусов, своих соседей, которые при встрече называют их «еко»; некоторые русские и теперь называют их екутами, но не якутами. Из отрывочных и темных преданий, сохранившихся между якутами видно, что они, когда-то, будто бы жили в Барабинской степи, потом перешли к верховьям Енисея, а затем ушли за Байкал, откуда их вытеснил Чингисхан, или они сами отделились от него: они составляли один из передовых отрядов, и Чингисхан всегда употреблял, их не жалея, во время сражений в дело первыми, от чего якуты в численности весьма уменьшились; предчувствуя, что, если истребление их пойдет и далее так быстро, они все будут перебиты, они ушли на север, оставив Чингисхана и нынешнюю Забайкальскую область.
У якутов, как утверждают очень немногие, была когда то письменность, но вследствие какого-то великого несчастия, постигшего все племя, они все письмена и книги бросили в реку. Но при каких обстоятельствах это произошло и когда, они не знают. В Олекминский округ якуты переселились из Якутского для почтовой гоньбы слишком 200 лет тому назад. До пришествия казаков, они жили в округе, но неудачные битвы с ними, заставили их удалиться вместе с Тыгыном, своим предводителем в Якутский округ, так что Олекминский много времени после покорения уже якутов, оставался незаселенным. Русских они называют «нюча», в насмешку — мерзлыми и медведями, татар — волками. Когда я спрашивал, почему они русских называют медведями, то они объясняли мне это так: русский очень похож на медведя; когда он сыть, он не тронет якута и в нем в это время проглядывает доброта, но когда он голоден и если его рассердят, не жди пощады — все кости переломает. Татарин же — сытый рвет, и голодный рвет: он всегда рвет, но татарин трус, русский же смел: один на трех или четырех якутов идет и нисколько не боится.
2. Предание о Тыгине, богатыре якутов и первых столкновениях их с казаками
Тыгын был богатырь замечательно высокого роста; он имел много у себя рабов (кулут) и работников (хамначит), которых он брал себе, пользуясь своей силой, сколько хотел. Все князья ему подчинялись во всем. Каждое слово его, каждое приказание было законом для всех и никто не смел его ослушаться. За ослушание Тыгын расправлялся жестоко. Провинившихся в чем либо он вешал, топил в воде, расстреливал из луков; за маловажные же преступления наказывал, как ему вздумается: иногда отбивал у виновных скот, жену, детей и проч. За жестокости якуты не любили его, но боялись. Такими же богатырями были его сыновья Чалай и Мечён. Якуты под предводительством Тыгына вели постоянно войны с тунгусами и побеждали их каждый раз. Они, желая чем-нибудь отмстить Тыгыну за это, явились к русскому царю, и, сделавшись его данниками, попросили послать войско для покорения якутов. Царь согласился на это предложение и послал казаков, которые приплыли в нынешний Олекминский округ на больших лодках по р. Лене вместе с тунгусами. Тыгын в это время был недалеко от нынешней Нахтуйской станции, где судил якутов. Когда сказали ему, что пришли казаки и требуют, чтобы якуты платили подати им, Тыгын сильно разгневался на них, созвал всех богатырей на совещание, на котором было решено отказать казакам в требовании и всех их истребить. Первая ожесточенная драка произошла между русскими и якутами выше города Олекминска за 245 верст на правом берегу Лены, против нынешней Нахтуйской станции, на том самом месте, где теперь стоит резиденция золотопромышленника Соловьева. Якуты не могли устоять против казацких пуль, которых они называли мухами. Много погибло богатырей во время этой схватки, хотя казаки занимали не особенно выгодное, открытое для боя положение, якуты же укрывались от казацких пуль толстым лесом с южной стороны; казаки же нападали с северной береговой, ничем незащищенной стороны. Наконец, когда у них стало на землю валиться много народа, Тыгын обратился в бегство. Казаки на месте боя выстроили в одну ночь деревянный дом, (деревянный — масть, дом — дже). Впоследствии русские усвоили это название и оно известно теперь под именем «Мачи» или Мачинской резиденции. Тыгын, преследуемый казаками, переправился на левый берег Лены, пройдя в одну ночь 70 верст по течению ее, и остановился для отдыха на небольшой поляне [* Поляна эта в 1862 г. вошла в состав земельного надела Илюнским скопцам, обратившим ее в усадьбу.] Хону, что значит поляна или чистое место, окруженной со всех сторон лесом, почти на самом берегу Лены. Здесь казаки по указанию тунгусов, служивших им в качестве проводников и пособников в драке, напали на Тыгына, заставив его занять опушку поляны с северной стороны, а сами начали стрелять с южной по ним, так что поляна была совершенно свободна, и всякий, выходивший на открытое место (поляну), был ли то якут, или казак убивался пулей или стрелой с железным наконечником. Стрелы и пули во время драки летали по поляне как мухи и с таким свистом, как пронзительный ветер между двумя скалами: даже толстые лиственницы, служившие прикрытием казакам, простреливались насквозь. Случалось, если два врага встречались в лесу на близком расстоянии друг от друга, якут пускал в дело свой батас т.-е. обыкновенный кинжал: он, не подпуская к себе близко казака, так метко бросал батас, что всегда без промаха вонзал в грудь или живот, нанося ему всегда смертельную рану: Казаки же не могли в этом состязаться с якутами, но ружейный гром наводил ужас на якутов, так что и здесь казаки остались победителями, обратив в бегство Тыгына, переправившегося опять на правый берег Лены. Придерживаясь ее берега, он достиг реки Олекмы, впадающей в Лену с правой стороны, пошел вверх по ней т.-е. на юго-запад. Когда он дошел до р. Чары, притока Олекмы, казаки, после небольшой стычки, заставили Тыгына двинуться вверх по ней; при небольшой речке Молдунске, впадающей в Чару в 125 верстах от Олекминска, казаки много побили якутов между двумя высокими скалами, преградив Тыгыну путь по Чаре. Отсюда он пошел тайгой на северо-восток, встретив в пути озеро Кудай-куоле; на берегу его он расположился отдыхать, но казаки нечаянно напали на него и разбили, так что Тыгын бежал отсюда тайгой на север, не придерживаясь ни рек, ни притоков. Это было последнее сражение в Олекминском округе. Казаки шли вслед за Тыгыном. Путь им указывали тунгусы. По мнению якута Габышева, если бы не тунгусы, казакам никогда бы не покорить якутов, потому что казаки, незнакомые с местностью, в лесу без дорог не могли свободно гоняться за Тыгыном, а след его всегда указывали тунгусы, узнающие, как и сами якуты, на сухом северном мху след человека и безошибочно определяющих по нему национальность. Тыгын, идя на север, остановился в 70 верстах от нынешнего Якутска на правом берегу Лены, где он постоянно жил со своими женами и детьми и где были сосредоточены его силы, с которыми он надеялся прогнать казаков: здесь он был побежден хитростью, так как казаки не могли уже мериться силой с Тыгыном: силы же последнего возрастали с каждым днем, потому что в это время прибыли на помощь богатыри из самых отдаленных мест. Обман заключался вот в чем: казакам, которых побеждал уже здесь Тыгын, надо было занять сколько-нибудь земли, на которую бы Тыгын не имел претензий, как на свою собственность; поэтому от главного начальника казаков был отправлен казак с тунгусами и лицами, служившими переводчиками при объяснении с якутами. Много было потрачено слов послами на то, чтобы убедить Тыгына уступить земли. Наконец, после долгих переговоров, он уступил место на воловью шкуру, которой казаки, разрезав на тонкие ремни, отмерили столько земли, сколько хватило. ремней и в одну ночь выстроили высокую башню. По утру Тыгыну ясно стало, что его обманули казаки, но было уже поздно: слова брать назад не захотел. Много было пролито крови здесь. Якуты часто загоняли казаков в башню с открытого места, да и сами казаки в поле не вступали уже в драку с якутами, а больше все сидели в башне, так что положение их нередко было очень опасно, особенно когда якуты окружали их целыми тысячами. Раз начальник казаков послал посла к Тыгыну и велел ему передать, что драться с ним больше не будет, хочет жить в согласии, и приглашает его со всем семейством и другими богатырями в гости — арги (водку) пить, в гостях же никто из пришедших не подвергнется никакой неприятности, и даже ни один волос с головы не упадет. Когда решался вопрос, идти или нет к казакам в гости, младший сын Тыгына Мечён говорил: «идти можно»; старшій же Чалай доказывал противное, говоря, что казакам верить нельзя, что они убьют. Сам Тыгын был на стороне младшего сына, так что споры кончились тем, что некоторые ушли с Тыгыном; дома остался Чалай и немногие другие. Сначала казаки обошлись с гостями очень ласково, угощали их аргой (водкой), но чем больше сами пили, тем более становились не любовнее и наконец, когда гости ужо ходить не могли и сидели на местах как прикованные, казаки схватили всех, связали и бросили в глубокую яму, нарочно вырытую по средине башни; в ней они выкололи богатырям глаза длинными железными палками, а затем убили их самым жестоким способом, отрезали руки и ноги и половой орган у Тыгына, и положили его ему в рот. Чалай, оставшись один, вошел на высокий холм и наблюдал за тем, что происходило в башне. Вдруг он видит, что идет начальник казаков прямо на холм. Чалай обрадовался этому случаю, прицелился из лука и убил начальника. После гибели Тыгына с богатырями Чалай понял, что не в состоянии противиться казакам со своими приближенными, потому что, когда народ узнал о гибели богатырей, умевших драться с казаками, он разбежался в разные стороны. Чалай с отчаяния, оплакивая гибель отца и родственников своих, явился к казакам и сказал им: «Везите меня к своему царю, хочу быть его данником, но нс вашим». Казаки согласились на это; связали Чалая железными веревками и в таком виде повезли к царю. По Чалай на первом же ночлеге веревки эти разорвал и бросил в Лену. Всю дорогу до Ангары он пил водку и по ночам настолько сильно храпел, что казакам не давал спать. Наконец, храп его надоел казакам так, что они, когда ехали уже по Ангаре, напоили его водкой и убили. Отсекли часть ноги от ступни до колена, длина которой была 2 аршина и взяли на показ 1 глаз весом в 25 фунтов и все это повезли царю. Царь посмотрел ногу и глаз Чалая и спросил казаков: «зачем вы убили Чалая?» «Он спать не давал нам дорогой: храпел сильно, когда спал», отвечали казаки. «Разве вы не знали, что я хотел сделать его царем якутов?» «Виноваты мы пред тобой, царь, не знали этого». «За то, что вы его убили», говорит царь, «я велю вас повесить» — и казаки были повешены. (Зап. со слов Н. Габышева.)
Предание это кроме явного вымысла несогласно с историей покорения якутов; но оно как будто бы правдоподобно, поскольку, говорится о месте драки якутов с казаками и где точно указывается место этой драки. История же говорит, что никаких кровавых схваток между ними в Олекминском округе не происходило; но мне кажется, хотя я точных доказательств не имею, что предание, циркулирующее между якутами Олокм. округа до известной степени правдоподобно: едва ли якуты, если они жали в Олекм. округе, без боя пропустили бы в 1632 г. сотника Бекетова вниз по Лене с немногочисленным отрядом или отряд, отправленный в 1626 г. из Туруханска под предводительством Пенда, который пробыл на Лене 3 года. Вероятно, драки между якутами и казаками в Олекминском округе были, но документов о них не сохранилось. Теперь же, когда сгорел до основания областной архив, не только трудно, но и невозможно установить многое по истории завоевания якутов, а также и изучить древний быт якутов до принятия ими христианства.
3. Повесть об якутском богатыре
В дремучем лесу жили старик со старухой; оба имели от роду по 100 лет и от старости едва могли ходить. Иногда случалось, что и обеда не могли себе сварить. Они были очень богаты; всего у них было довольно: и скота, и одежды и мехов; но только не было у них детей, и некому было после смерти воспользоваться их добром, нажитым в течение всей долголетней жизни. Раз случилось, что они оба заболели и лежали в своей юрте голодные, потому что некому было ни напоить, ни накормить их. Стали они жаловаться на свою участь горькую и совет держать между собой, как им жить и что с ними будет, если придется долго хворать. Как ни думали старик со старухой об этом, но ничего не могли придумать — так и уснули в тот день голодные и холодные. На другой день старику стало легче: он оделся, обулся, взял в руки трость и пошел на поляну, где росла береза — такая высокая, что под небеса уходила; она старику и старухе давала всякую пищу: молоко, масло, тару [* Тара приготовляется так: в сосуд, похожий на ванну, вливается обыкновенное молоко, предающееся окислению; сосуд укрывается на морозе снегом, а сверху коровьим пометом, и ставится на мороз на месяц и более; молоко промерзает и получается тара, употребляемая при варке древесной коры, как блюдо.], сору [* Сора — квашеное молоко, простокваша.], мясо, рыбу и все, что есть на свете съестного. Березу эту звали «ан дой ду ичытэ», что значит по-русски, местные двери земного покровителя. Придя к ней, он колотил ее и пел: «Мы со старухой стали стары; вчера лежали голодные и холодные, некому нас было ни напоить, ни накормить — едва не умерли, хотя пища у нас была под руками; мы имеем много разных мехов, разного скота; мы скоро умрем; на что нам все наше богатство, когда после смерти все пойдет прахом? У других людей, которых мы знаем, есть дети, а у нас их нет; мы поэтому самые несчастные люди, каких редко можно встретить на свете: дай нам, ан дой ду ичытэ, сына, который бы нам глаза закрыл, поил и кормил нас до смерти. За что ты на нас рассердился, что не дал нам ребенка? Дай, ведь ты можешь дать! Мы, кажется, ничем не обижали тебя, жили в дружбе, поэтому следует дать». — Долго таким образом плакал и просил старик ан-дой-ду-ичытэ. Вдруг береза с шумом раскололась, и из нее вышла очень красивая женщина, — такая красавица, что старик стоял как вкопанный в землю и забыл даже, что плакал. Красавица приблизилась к нему и сказала: «Старик, твои слезы дошли до небес; стоны твои и крик слышны очень далеко под землей; глядя на тебя, стонут и плачут лес и горы, и даже небо нахмурилось — плачет и льет неисчислимое количество слез; перестань плакать и печалиться; слушай, что я скажу тебе: чрез 3 дня ты выйдешь из юрты поутру во двор, и услышишь страшный шум, похожий на гром небесный; после этого польет дождь, как из ведра и будет падать град; ты со старухой запрись и не выходи из юрты, потому что в это время все плохие юрты, деревья, скот, звери, трава, нездоровые и злые люди погибнут; останутся в живых только здоровые. Ты должен сидеть 3 дня; на 4-ый день, когда буря утихнет, приди сюда на поляну и увидишь: по средине ее будет лежать черный камень; он будете вдавлен на 7 сажен; ты собери людей, оставшихся в живых, запряги 30 быков, привези его домой, и положи на соболий мех. Через 3 дня камень будет трещать, и треск его продолжится тоже 3 дня. Затем он расколется; со всеми вами случится обморок, который продолжится 3 дня. Когда очнетесь, увидите мальчика у себя в юрте, играющего на полу, такого красивого, что во всем мире такого красавца не найдете: волосы у него будут золотые, тело серебряное». Сказав это, женщина ушла в раскрывшуюся березу, которая в одно мгновение закрылась, а старик пошел домой к старухе и рассказал разговор с женщиной; выслушав старика, старуха сказала: «Зачем ты врешь? может ли быть, чтобы случилось так, как ты говоришь — никогда я не поверю тебе».
Но через 3 дня действительно поднялась гроза с дождем и градом; старуха в это время, прижавшись в угол, начала всячески ругать старика: «Видишь ты, дурак, говорила она, что ты наделал? зачем просил, злодей, чтобы скот и люди все умерли, деревья и трава погибли? не мог разве выпросить у земного покровителя чего-либо получше? ума ты лишился, что ли?»
Наконец буря кончилась, солнышко весело показалось на небе и все просветлело. Старик первый опомнился, пошел на поляну к березе; смотрит, и глазам своим не верит, камень действительно есть. Пошел домой, собрал на другой день много народа, запряг в сани 30 быков и начал вытаскивать камень из земли. Во время перевозки камень погубил и изуродовал много народу: кому ногу переломил, кому руку, кому ногу отжал, а иного и совсем задавил. Через 3 дня камень затрещал; старик со старухой упали в обморок, продолжавшийся 3 дня. Когда они очнулись, увидели мальчика с золотыми волосами, с серебряным телом; такого красивого мальчика они первый раз в жизни встретили; он, сидя на полу юрты, играл игрушками. При виде его старик со старухой пришли в неописанный восторг и от радости едва не разорвали его; старик тянул к себе, а старуха тоже — так что едва дело до драки не дошло. Вот они начали спорить между собой; старик говорил: «Ведь ты смеялась и бранилась, когда я тебе сообщал о разговоре с ичытэ, а я верил ему, что это так и будет; ты не просила его, чтобы он дал нам сына, а я просил — ну сын и должен принадлежать мне больше, чем тебе». Но старуха доказывала старику, что мальчика бог дал для нее: она больше просила и молила, чтобы у нее был мальчик, значит ичытэ услышал ее просьбу и на счастье дал сына. Спор кончился тем, что старик больше должен иметь прав на мальчика, нежели старуха; и стали они его поить и кормить.
Он рос не по дням и годам, а увеличивался, как пожар лесной — так что 5-летний возраст соответствовал 25-летнему. Мальчик был такой, что сразу начал ходить за скотом; дрова рубить, юрту топить, старика со старухой кормить, а когда ему было 5 лет, то никто не был сильнее и умнее его в окрестности.
В одно утро мальчик встал, умылся, оделся, коров напоил, накормил и стало ему тяжело почему-то, сердце у него заболело, тоска так и давила его; вот, думает, всего у нас довольно, но одного не достает — хорошего коня, и стал он, придя в юрту, жаловаться старику и старухе, своим родителям, на свою участь: «Зачем вы потребовали меня от Ирюнь-ани-тоен’а [* Белаго безгрешного господина.], говорил он, велели ему спустить меня с неба к вам для страданий: дайте мне коня, который бы мог скакать чрез самые высокие горы и лес дремучий, и чтобы он был выше самого высокого леса стоячего и такой сильный, как я сам — и дайте мне плеть в 90 пудов с наконечником, похожим на кузнечный молот». «Нет у нас, сказала старуха, такого коня, какой нужен, но горю твоему все-таки можно помочь. Возьми вот золотую узду, висящую на стене, плеть, какую ты просил и иди с ней на поляну; там увидишь березу; это не простая береза, но ан дой ду ичытэ; попроси у него — он и даст тебе коня». Мальчик взял узду, плеть и отправился к березе. Прядя к ней, постучал молотом и говорит: «Ичытэ! ты виноват предо мной, согнал меня с неба от Ирюнь-ани-тоен’а на поганую землю, чтобы я мучился, живя на ней. Дай мне коня, какого надо! если не дашь, я тебя уничтожу, не будешь рада тому, что родилась на божий свет». Раскололась береза, и выходит из нее та же красивая женщина, которая явилась старику, и начинает всячески ругать мальчика: «Видишь ты, говорит она, молокосос, у тебя еще в зубах белая влага не уничтожилась: должно быть объелся у старика, что пришел сюда с угрозами и выговором; какой же ты богатырь, что требуешь от меня и в праве ли еще ты разговаривать со мной? На-ко, вот пососи мою грудь лучше; я увижу тогда, стоишь ли ты звания богатыря». Мальчик приложился к груди женщины, и за один прием не только молоко, но и всю кровь высосал. Женщина от этого вся бледная в обмороке упала на землю. Придя в себя, она сказала мальчику: «Вижу, ты сильный богатырь; если уж тебя спустили с неба, то значит и твоего коня спустили тоже, ищи на земле и найдешь». Сказав это, женщина в одно мгновение скрылась в раскрывшуюся березу. Весь разговор этот показался для богатыря очень обидным; он так рассердился на женщину, что начал кружиться, бегать, кричать и свистать, от чего начали умирать люди и скот, трава и деревья приостановились расти. Кружась, в одно мгновение он очутился за 70 верст, на другой поляне, где ходили лошади и ели траву. «Нет ли здесь моего коня, подумал богатырь, а если есть, то брошенная мной узда должна попасть на него». Бросая узду в стадо лошадей, богатырь проговорил: «Лети моя узда, как каленая стрела, найди моего коня, спущенного богом Ирюнь-ани-тоен’ом, для меня с неба», Смотрит, и глазам своим не верит — узда его попала в самого заморенного, худого жеребца, готового издохнуть. Подбежал он к жеребцу и снял с него узду. «Это ошибка, должно быть; не может быть, чтобы мне такой конь был спущен Ирюнь-ани-тоен’ом; это не конь, а какая-то пропастина; вот-вот сейчас издохнет». Опять начал свистать, кричать и кружиться в течение 3-х суток и опять богатырь бросил узду в то же стадо и к удивлению она упала прямо на того же жеребца. Богатырь подходит к нему и видит, что жеребец хочет издохнуть; рассердился он, что так жестоко судьба смеется над ним. «Такого ли мне надо коня, думает он, который сам издыхает?» — взял за голову и потащил было его в озеро, чтобы бросить туда. У жеребца изо рта шла пена; открыл он рот и говорить человеческим голосом: «Бессовестный ты человек, дурак ты, неужели ты не можешь понять, что я тебе принадлежу? Неужели не понимаешь, что я в одно время спущен с неба с тобой? Тебе хорошо было, мошеннику, у богатого старика мясо есть, тару, сору, хаяк и все что душе угодно — а я в это время нередко зимой ел только тальник, да осиновую кору — как заяц, на снегу спал, зябнул, травы ни одной горсточки не ел. Каким же образом я мог раздобреть? Разве ты заботился обо мне? Нет. Ты даже и не думал. Ах, ты бессовестный, бессовестный! Вот, погоди, я покажу тебе, негодному мальчишке, когда оправлюсь. Если ты не хочешь со мной ссориться, продолжал жеребец, то своди меня на такое озеро, которое зимой в самые сильные морозы не замерзает; оно содержит в себе живую воду; оставь меня там на несколько дней, а потом приходи ко мне и увидишь, какой я буду тогда». Подумал немного богатырь, а потом сказал: «Не сердись на меня, будущий верный мой помощник: виноват я пред тобой, что раньше не вспомнил о тебе. Ну, пойдем со мной, я тебя сведу к этому озеру, которое в лютые морозы не замерзает, где есть живая вода. Иди и пей эту воду». Оставив жеребца у озера, богатырь вернулся домой к своим родителям. Обрадовался отец сыну, начинает с ним разговаривать; но богатырь не отвечает ни слова, только пыхтит, да краснеет со злости; лицо у него было красное, словно огонь, даже волдыри образовались на нем. Вот как крепко он был сердит — и даже волосы светились, как смоченные фосфорные спички, растираемые в темноте; они испускали искры, какие получаются от удара сталью о кремень. Когда он проходил мимо отца и матери, от ветру они падали в обморок. Через 3 дня богатырь пришел к озеру и видит высокого, здорового, белаго коня; шерсть его походила на пену моря (байхаха). Задумался богатырь. «Где же, думает он, мой жеребец, которого я оставил? Есть конь, но это не мой жеребенок». Конь смело подошел к богатырю, фыркал и рыл копытами землю. «Ты не узнал меня, негодный мальчишка, сказал он; я тот жеребенок, которого ты хотел утопить в озере; вот теперь попробуй-ка сесть на меня — тогда мы посмотрим еще, можешь ли ты владеть мной». Богатырь надел на него золотую узду и хотел сесть, но не мог. Конь, громко имеясь, сказал: «Вот видишь теперь, кто из нас сильнее — ты или я; а ты еще по своей глупости хотел убить меня». Богатырь отвечал на это коню: «Прости мое неразумие, будущий мой товарищ, забудь, что я тебя обидел». «Прощаю все, прощаю!» Проговорив это, конь пал на колени для того, чтобы богатырю удобнее было сесть. «Садись теперь на меня», говорит конь. Богатырь и теперь едва-едва сел на него: вот какой он был высокий. Конь взвился на дыбы: раз прыгнул, два прыгнула — как птица полетел по воздуху, и в одно мгновение они очутились дома. Богатырь сошел с коня: ходит — от радости земли под собой не чувствует — такой веселый был. Вошел в юрту со словами: «Я нашел себе коня, дайте мне теперь имя, родители». Старик и старуха спешили друг перед другом дать своему сыну имя, но подходящее к душевным и телесным свойствам сына дано было старухой. «Ты, сказала старуха, будешь такой человек, которого никто не обидит, никто не пересилит — имя твое будет: Эрбях-юрдюгер-сеттэтэ-эртэр-ербэхтэй-бергэн, что значит по-русски: 7 раз вращается вокруг пальца. Прежде бывало от богатыря отец и мать слова не могли услышать; теперь он стал такой веселый, что с песнями скоту корм давал: от этого и старику со старухой было весело. Раз старуха пошла к молочному озеру, близ которого они жили, за водой, и видит — по озеру плавает в золотой люльке серебряная девочка с золотыми волосами, неописанной красоты. Поймала она девочку, принесла домой, не сказав никому ни слова; спрятав ее, держала 3 дня таким образом; на 4-й, желая поделиться радостью с сыном, сказала, что у нее припасена для него подруга. «Покажи-ка ее», сказал сын на это. Старуха пошла в чулан и вынесла оттуда девочку. Нахмурился богатырь, глядя на девочку, и говорит матери: «Отнеси ты ее туда, где взяла, погубит она всех нас, всю землю спалит огнем, если не будет дано препятствие к тому, потому что девочка эта абагы, а не человек; отнеси ее скорее и чем скорее; тем лучше». Но сын не мог преодолеть упорства матери; как он ни просил, девочка осталась жить у старика со старухой. Она росла быстро — так быстро, как тесто на опаре киснет. На другой день пошел богатырь коровам сено давать — слышит — позади его как будто кто-то лед колет; оглянулся назад, видит бежит к нему в железной 8-гранной шубе одноглазая, одноногая, однорукая их девчонка. «Вот, братец родимый, я пришла помогать тебе скот кормить». «Пошел прочь, дьявол! закричал на нее богатырь. Убью! Не подходи!» Размахнулся, ударил из всей силы своей плетью, но не попал в нее, а только рассек ухо пополам. «Погоди, негодный шельмец, негодяй! закричала, убегая, девчонка, я вот скажу твоему отцу и матери; они тебе зададут, когда придешь домой!» В тот же день вечером, сидя в юрте у огня, пылающего на очаге, старик со старухой бранили сына за то, что он рассек ухо сестре: «Видишь ты, она у нас первая невеста будет в улусе, первая красавица, когда вырастет, по всему свету, и первый тоён [* Тоен значит господин, хозяин.] будет у нее жених, а ты уродуешь ее; у тебя нет ни стыда, ни совести. Разве добрый брат будет бить сестру? Нет. Это ты только такой негодяй уродился и можешь обижать сестру. Смотри, в другой раз, чтобы у нас этого не было. Слышишь!» Богатырь молча выслушивал брань. На другой день только что вышел богатырь скоту сена давать, а девчонка опять за ним бежит в таком же виде, как и прежде. Ударил ее богатырь, будучи уверен, что убьет; но не убил, а только палец правой руки рассек. Девочка перекувыркнулась, получив удар, превратилась опять в такую же красивую, какой была прежде, и убежала домой, подпрыгивая. На этот раз вернувшегося сына старик со старухой избили жестоко и выгнали вон. Хотя сын одним щелчком мог бы убить своих родителей, но он этого не сделал, потому что нельзя бить своих родителей; поэтому-то он, не издавал ни одного стона, когда сыпались удары палками по спине, а только пыхтел; в эту ночь он не ночевал дома, а вместе с коровами и телятами ночевал под открытым небом. Поутру богатырь по обыкновению не зашел в юрту, когда накормил скот, а пошел к березе на поляну. «Я пришел проститься с тобой, сказал богатырь березе. Нет мочи у меня, не могу больше жить у отца: он с матерью бьет меня за дьявола, поселявшегося, благодаря недогадливости матери, у них в образе девочки; прошу тебя, когда я уйду отсюда, оберегай их вместо меня. Неужели, продолжал он, не найду себе пропитания на свете и человека, который бы взял меня к себе работать?» Женщина, вышедшая из раскрытой березы, выслушав богатыря, отвечала: «Останься жить вместе с родителями, не бросай их: не только они, но и мы все погибнем без тебя; тобой только и держимся здесь; как только ты уйдешь от нас, дьявол огнем спалит нас всех. Но увещания и доводы женщины не подействовали на богатыря; он твердо решился оставить родителей; хотя ему и жаль было расстаться с ними, но в то же время он ни как не мог утишить злобы за обиду, какую они ему нанесли. Возвратясь от березы, богатырь не вошел в юрту, а стал за дверьми звать отца и мать: «Выйдите ко мне, я ухожу, говорил он, хочу в последний раз проститься с вами; выйдите ко мне, попомните мои слова, что когда я от вас уйду, то любезная ваша дочь, которую вы больше любите, чем меня, вас огнем спалит и пепел от пожара развеет по ветру на все стороны». «Будь ты проклят, негодный мальчишка, убирайся куда хочешь от нас: мы тебя не держим, отвечали старик со старухой; врешь ты все на нашу дочку, напрасно обижаешь ее: она никогда не сделает того, что ты говоришь — она не такая подлая, как ты». «Ну, старые черти, будете же помнить меня, своего сына, я ухожу, прощайте!» Ни слова не говоря более, сел он на своего коня и поехал в полуденную сторону. Не успел он 7 верст проехать, оглянулся назад и увидел, что на родном его месте было огненное море — то абагы (дьявол, черт) палил имущество его родителей. На малое время остановился он, раздумывая, воротиться ему или нет назад; но душа, его в это время была настолько черства, что он не захотел вернуться и выручить из беды отца и мать. «Пускай горят, сказал он себе, когда не хотели слушать меня. Неси меня, конь, скорее отсюда» — и он поскакал далее, рассекая воздух с шумом и свистом, от чего падали деревья. Ехал он лето, ехал зиму; прошло 7 лет с тех пор, как оставил своего отца и мать; ему захотелось есть; он вспомнил, что в течение этого времени ничего не ел. Вдруг видит невдалеке от себя каменную скалу, похожую на урасу [* Конусообразное летнее жилище, много напоминающее собой шалаш русских крестьян северных и центральных губерний; от самоедского чума отличается тем, что не покрывается оленьими шкурами, а только древесной корой, прутьями.], из которой шел дым; как он ни присматривался, он не мог заметить, из какого места шел дым, потому что ясного признака не было. Надоело ему стоять и смотреть; он сошел со своего коня и пихнул ногой скалу; она разбилась до половины и опрокинулась в сторону. Нижняя часть скалы была пустая, имела углубление в землю, наподобие круглой ямы. Всматриваясь в дно ее, он увидел прижавшихся друг к другу от испуга старика и старуху. «Откуда ты явился к нам, добрый человек?» проговорил старик, когда испуг прошел. «Поехал я разыскивать скот, который потерялся у моего отца, заблудился и вот приехал к вам». «Как давно ты от отца?» «7 лет вот уже прошло, как я отлучился». „А. где же твой отец живет?» «На север отсюда, где есть поляна, на которой живет ычытэ. Есть дайте мне скорее: я с тех пор, как выехал из дома, ни разу не ел».
«Как нам не накормить и не напоить такого хорошего, красивого молодца, как ты; к тому же мы большие приятели с твоим отцом, вместе росли; для сына его у меня нет ничего заветного, сказал старик. Старуха! дай же скорее есть дорогому гостю». «Хорошо; даю. Гость должен все съесть, что я ему поставлю на стол — если он сильный богатырь, а если плохой, половину». Старуха, говоря это, поставила пред богатырем маленькую чашечку с отлогими краями по-видимому вмещавшую, в себе не более одного глотка для хорошего богатыря и два для плохого. «Смеешься, что ли, ты, старуха, надо мной? ставишь мне какое-то кушанье, как малому ребенку в чашечке: не забудь, что я 7 лет не ел». «Ты сперва съешь, отвечала старуха, а потом скажи, что мало; мы еще тебе дадим; но, по-нашему, если ты съешь, все что стоит пред тобой, будешь хороший богатырь, а если съешь половину, будешь плохой». Богатырь с усмешкой начал есть что-то белое, похожее не то на молоко, не то на сметану, тару и хаяк — определить было невозможно. Ел он два дня без отдыха все съел. Старик со старухой от удавления и от удовольствия даже запрыгали, как малые ребята, когда богатырь опрокинул чашечку. «Ну, сказали они в один голос, видим, что ты настоящий богатырь, недаром приехал в нам, преодолев трудности, которые только по силам весьма сильному богатырю. Мы дожили здесь до глубокой старости и к нам с вашей стороны не только саха [* Якут.], но и птицы не прилетали и даже ворон костей своих не приносил; значит ты хороший богатырь». Помолчав немного и переглянувшись со старухой, старик продолжал: «Отца и мать ты потерял, заблудился, а мы стали стары: когда мы помрем, ты похоронишь нас и возьмешь себе наше имущество» «Ладно, отвечал на это богатырь, согласен остаться у вас жить». Но недолго он жил у старика со старухой; надоело ему сидеть, сложа руки, ходить за скотом: горячая, молодая кровь просила работы отважной, а однообразная жизнь утомляла его!
Раз богатырь и говорить старику со старухой: «Не знаете ли вы, где бы мне можно подраться, побороться с кем-либо?» Старик со старухой вместо ответа стали плакать: «Если у тебя явилось такое желанье, говорили они сквозь слезы, то значить хочешь нас бросить. А не лучше ли будет тебе остаться у нас? мы невесту тебе найдем, женим тебя, ты будешь иметь детей; невеста у нас есть на примете для тебя красивая». Богатырь, хотя и казался с виду равнодушным во время этого разговора, но жениться был не прочь, а особенно, если бы нашлась красавица невеста; поэтому он остался у них жить.
После этого разговора, бывало, когда лягут спать, старик со старухой все о чем-то шепчутся в своем углу, даже ночи напролет не спали. Любопытно богатырю было знать, о чем они шептались, и вот раз он нарочно не уснул по обыкновению, с целью подслушать беседу старика со старухой. «Где же мы найдем ему невесту? ведь около нас никто не живет, мы никого не знаем; зачем мы его обманули, когда говорили, что у нас на примете есть невеста? он рассердится на нас и уйдет, когда узнает обман; не лучше ли сказать правду, говорил старик, как ты думаешь?» «Делай ты, как знаешь, отвечала старуха, я на все согласна». Богатырь, лежа в другом углу юрты, думал в это время про себя: «Какие же вы старые черти; если не знаете, где мне невесту найти, зачем, меня удерживаете своими обещаниями. Я убью их, мелькнула у него в голове, тогда и так завладею их имуществом». Другой же внутренний голос говорил ему: «Зачем их убивать? ведь они о тебе же заботятся, целые ночи не спят, все думают, как бы женить тебя, сделать счастливым, хотя невесты и нет и едва ли найдут ее». Поразмыслив хорошенько, он пожалел старика со старухой.
Дня через 3 после этого богатырь очень захворал, он и лежал на полу недвижим; все тело его сделалось, красным, как потухающее солнце. Вот он собрался с силами и говорить: «Я умираю, похороните меня хорошенько; сделайте серебряную могилу, посадите на ней золотых и серебряных цветов и деревьев — так мне легче будет лежать, веселее; коня моего отпустите на все 4 стороны вместе с золотой уздой». Сказал это — и умер. Старик и старуха плакали навзрыд; горе их было тяжкое. Похоронили его так, как велел похоронить себя богатырь. Во время похорон, глядя на старика и старуху, даже деревья плакали, с тихим шумом покачиваясь в сторону могилы; земля стонала и ветер жалобно завывал, как родильница. Все плакало и стонало, только моксогол [* Сокол.], неизвестно откуда прилетевший, кружась над могилой утешал старика со старухой; но они не обращали внимания на это; так велика была печаль их. После похорон богатыря старик и старуха ходили каждый день на могилу богатыря, подметали и чистили ее, исполняя предсмертное желание его, и никак не могли утешиться: ничто их не развлекало — ни лес, с которым они умели разговаривать, ни горы, понимавшие их горе и радость, ни красное солнышко, весело ходившее по небу, ни улыбавшиеся звезды. Печаль их была настолько велика, что ее не в состоянии был описать Халлан-суруксут [* Небесный писарь.], живущий у Ирюнь-ани-тоена. Как встанут они, бывало, поутру, посмотрят друг на друга и заплачут, глядя на то место, где лежал богатырь; слезы их лились как поток.
Но богатырь, желая испытать новых родителей, насколько сильна была их любовь к нему, притворился мертвым, а на самом деле он, будучи живым, из могилы делал на север подземный ход. Работа эта продолжалась 7 лет; и наконец он вышел из под земли в такое место, где солнце и луна, чем-то заслоненные, светили наполовину; лес и трава были тут железные. «Надо идти куда-либо, подумал богатырь, надо выйти из этого леса». Вот пошел он и шел 7 лет; наконец вышел на поляну, которая была обнесена оградой из дьяволов, расставленных друг против друга на недалеком расстоянии, имевших мужской и женский вид — с одной рукой, ногой, глазом и половиной туловища. В ограде без шума ходил одноглазый, однорогий и двуногий скот и щипал железную траву. Тишины этой никто не нарушал; даже железные комары и мухи не пели, кружась вереницей около скота. Казалось, это было мертвое царство. Богатырь в раздумье, стоя у ограды, взял в руки свою плеть, размахнулся и сразу проложил себе путь, свалив двух дьяволов, которые упали с шумом на землю. Долго он ходил, отыскивая какую либо юрту, где надеялся встретить хозяина, но следы жилья отсутствовали. Наконец, он обратил внимание на серую, гладкую, как яйцо скалу, похожую на урасу; попробовал было ползти по ней на вершину, но все было напрасно: при каждой попытке достигнуть хотя половины он скользил вниз и падал на землю; когда опыты эти оказались неудачными, он превратился в белку и быстро взбежал на скалу. Достигнув вершины, он увидел отверстие, из которого шел дым; сквозь дым он разглядел, что на дне скалы сидела неописанная красавица; она держала в руках человеческую голову; поворачивая ее в руках, она опаливала ее на пылавшем огне, как опаливают голову скотины и горько плакала: «Все пользуются свободой: звери, птицы, люди и червяки — а я, женщина, томлюсь и изнываю в неволе, говорила она про себя; не с кем мне не только поиграть, попеть, как я играла и пела у своего отца, но и слова-то я не слышу ни от кого. Сегодня я видела во сне: будто пришел сюда сильный богатырь, подрался с Хара Бекердянь [* Хара — черный, но что значить бекердянь — неизвестно; значения этого слова никто из якутов мне не в состоянии был объяснять.], моим злодеем, убил его и меня освободил. Нет, это все обман: кто может сюда прийти и кто может сразиться с Хара Бекердянь? Ведь он не простой богатырь, а дьявол; даже мой отец Ирюнь-ани-тоен и тот не мог противиться ему, — а что значит простой богатырь в сравнении с ним! Ничто»... Богатырю, слушавшему безмолвно этот разговор, стало жаль женщины; он превратился опять в человека и бросился вовнутрь скалы чрез отверстие. «Ах, ты, подлая! закричал он на женщину, ты привыкла есть человеческое мясо и мужа своего кормить — думаешь, я не могу справиться с твоим мужем? Могу. Я вижу, продолжал богатырь, ты настоящий человек, скажи мне, где тебя взял дьявол?» «Я, отвечала женщина, Ирюнь-ани-тоен-кыгэ, что значит по-русски белаго безгрешного господина младшая дочь. Бекердянь дрался с моим отцом, воспользовался замешательством его и похитил меня; вот я с тех пор и живу в неволе, а сколько лет забыла». «Скажи мне, продолжал богатырь, о силе, привычке и цвете твоего мужа». «Он 4-х гранный, ростом выше леса, головой упирается в облака, сам черный, одноглазый, однорукий, и одноногий — ему никто не может противиться силой: 3-х быков он съедает зараз и на закуску человека, зажаренного в масле. Уже 7-й год идет, как он отлучился; через 3 дня он возвратится и пригонит такого же скота т. е. одноглазого, однорогого и двуногого; я тогда должна буду подвязать к спине одну руку и ногу, одеться в скотскую шкуру, чтобы скот не слышал запаха человеческого, — выйду к нему навстречу, и буду помогать загонять скот в ограду».
На 4-й день поутру, как говорила женщина, действительно поднялся вихрь, пошел дождь; высокий железный лес зашумел, сильно покачиваясь в разные стороны, и прикасаясь вершинами друг к другу, издавал скрип, подобный несмазанной телеге; с шумом и треском валился он на землю; могучий ветер не щадил самых толстых деревьев, стоявшие сотни лет; это дьявол дань себе брал с них; скот в ограде забегал и засуетился, почуя что-то неладное; одним словом, готовилось что-то необыкновенное. «Дьявол, дьявол идет!» кричала испуганная женщина, бросаясь из стороны в сторону, как сумасшедшая, поспешно одеваясь, привязывая руку и ногу к спине; ужас и беспокойство в это время отражались на ее лице неописанные, она трепетала как осиновый лист и похожа была на человека лежащего на земле, над которым уже занесено оружие смерти. Богатырь же кипел гневом на женщину, глаза его были налиты кровью; он старался ободрить ее чтобы она ничего не боялась. Когда увещания не подействовали, он схватил женщину за косу, и она моментально превратилась в золотое кольцо, которое он положил себе в карман. Взяв свою 90-пудовую плеть, богатырь разбил в дребезги скалу и пошел навстречу дьяволу, ехавшему на двуногом, одноглазом, железном коне. Рожа у дьявола была злая; глаза, налитые кровью, выглядывали исподлобья и метали искры, а в своей 4-гранной железной шубе с 8-конечной 8-саженной плетью, которой он яростно бил разбегающийся скот, он казался страшным: даже богатырь немного струсил, хотя он не был трусом. Подбежал богатырь к коню дьявола и ударил его своей 90-пудовой плетью в лоб; тот не упал, но попятился назад. Скот при виде богатыря пришел еще в большее смятение, разбегаясь в стороны; конь же дьявола стоял на одном месте, как в землю вкопанный, не смотря на удары хозяина, усердно наносимые по чему ни попало. «Что это значит? конь нейдет у меня, кричал дьявол, не видя богатыря. Где ты, дура негодная, сучковатые твои руки и ноги, телячьи глаза и рожа твоя, как чистая шкура скота наизнанку? не видишь разве, что скот разбежался? Шкуру твою сдеру, повешу и птицы твое поганое мясо будут клевать», кричал дьявол, отыскивая глазами женщину. Глухой голос его раздавался среди свиста ветра, топота убегающего скота, как подземный гром. «Должно быть у тебя кто-нибудь есть? Вот мне будет хорошее кушанье, а кстати, я давно не ел и хочу ужасно есть», продолжал дьявол, не видя богатыря, который в это тремя подошел к нему, взял его за 8 саженную косу, сбросил с коня на землю и ударил плетью несколько раз. Дьявол быстро встал на ноги и началась драка, продолжавшаяся 60 дней без отдыха. Лес и огород были разломаны в мелкие кусочки, но на наконечнике богатырской плети не сделалось ни одной царапины от ударов. Земля вся изрыта была ногами и ударами плетей, только пыль поднималась столбом кверху; но ни богатырь, ни дьявол не думали уставать и молча продолжали драку. Дьявол первый не выдержал молчания и говорит богатырю: «Откуда ты взялся, мальчишка? Вижу, что ты еще не укрепился силами, кости твои мягки как глина, удары твои по мне подобны тому, когда блоха меня кусает во время сна. Благодарю тебя за то, что ты пришел; вот я убью тебя, зажарю и съем. А должно быть мясо твое вкусное?» «Ты привык, отвечал на это богатырь, людей есть; не думай, чтобы я тебе так легко достался — еще неизвестно, кто кого убьет? Если бы твои глаза проклятые не были похожи на половину скалы, рожа на обвалившуюся гору, нос на большой разбитый камень, ноги на деревянный пест от ступы, если бы ты не помещался бы на тропинке, на которой стоишь, не заслонял бы собой солнце и месяц, не был бы закопченного цвета, то может быт, и убил бы меня. А вот скажи мне, как ты смел жить, как живет муж с женой, с младшей дочерью белого безгрешного бога, как смел ее украсть?» Хара Бекердянь вместо ответа ударил богатыря дубиной, злобно смеясь, и борьба возобновилась с ожесточением, так что у богатыря от злости изо рта шла пена, как у медведя. Дрались они таким образом 9 лет; дьявол начал уставать, но богатырь нисколько; дьявол и говорит богатырю: «Вижу, что ты силач, потому что я потерял всю силу; неужели должен я умереть от руки мальчишки? Почему не могу сломать костей твоих и почему не могу кровь твою пролить? Много я дрался в течение своей жизни, много я побил людей, но такого саха (якута) никогда не встречал, и ни один из них не сопротивлялся так долго. Я первый раз встречаю такого сильного богатыря, который так сильно разорил мое господство. Хотя я и устал, но все же мы будем драться. Пойдем к огненному морю, которое пылает большим огнем; ты сделаешься золотой рыбой, а я — железной; если согласен на это, говори!» «Согласен», сказал богатырь. Пришли к огненному морю, обернулись в рыбы и начали драться. Дрались 7 лет и так сильно, что всех рыб выгнали вон из моря, а других побили; даже огненная вода уничтожилась; но никто из них не уставал по-видимому; хотя дьявол устал, но он молчал пока и не сознавался.
«Чувствую, проговорил богатырь, что я начинаю более крепнуть; кости мои совсем укрепились, я нисколько не устал, только пот на лбу у меня выступил, да мне и надоело драться с тобой, пора идти домой». И, собрав всю силу, он набросился с яростью на дьявола, и уже готов был убить его. Лукавый же дьявол, догадываясь, что дело плохо, говорит богатырю: «Остановись, выслушай меня! Если ты честный человек, выйдем из моря и отдохнем на берегу; мне не хочется так умирать. Я предложу тебе еще одно условие; согласись на него, как честный человек. Оно будет заключаться вот в чем: мы сделаемся птицами, ты соколом с золотыми и серебряными перьями (моксогол), с 4-х травным клювом, а я — доллаки оксёкё (сказочным орлом, царем птиц) железным, с 8-ю головами и 4-х гранными клювами, а ты, не забудь, должен иметь одну. Ну, теперь выйдем на берег моря в отдохнем, полежим, как рыбы». «Хорошо, сказал богатырь, принимая условие дьявола, полежим на берегу». Выйдя на берег, лежали 3 года, так что их занесло снегом и всякой гадостью. «Видишь ты, хитрый какой», говорит богатырь дьяволу, я послушался тебя, как доброго человека, лег отдохнуть, не зная твоей хитрости; а теперь не могу встать и только теперь чувствую, что я устал; все кости мои болят; когда дрался, не чувствовал я никакой усталости, ныне же едва шевелюсь». Говоря это, богатырь хотел подняться с земли, но не мог, потому что весь в землю ушел, только одна голова была на поверхности ее. «Не кольцо ли такое тяжелое, которое лежит у меня в кармане, не оно ли таки тяготит меня? подумал богатырь. Так, оно и гнетет меня к земле, потому и не могу встать». Засунул руку в карман, отыскал там кольцо и бросил о землю, говоря: «Глупый я, что согласился драться с дьяволами за тебя, какую-то рабу». Кольцо тотчас превратилось в красивую женщину, которая со слезами и плачем подбежала к богатырю, начала его вырывать и очищать от земли. Очищала она его 3 года. Дьявол в это время, смотря на женщину, очищавшую от грязи богатыря, злобно смеялся. «Ты, младшая дочь бога, моя жена-раба, зачем его очищаешь? лучше иди, мне помогай, я тебе могу пригодиться в будущем, когда убью твоего любезного, тем более, что мы ведь свои люди, а он тебе чужой». Богатырь встал, пошел, отыскал реку с живой водой, вымылся и вернулся к дьяволу, который никак не мог выйти из земли, засыпавшей его. Подойдя к нему, схватил его за рыбью голову и сразу вытащил из земли, вымыл его в такой же воде, в какой сам мылся, и затем, обернувшись в птиц — богатырь — в черного сокола, а дьявол — в 8 голового орла, — они поднялись на воздух, где произошла ожесточенная драка, продолжавшаяся тря года. Земля во время этой драки была вся покрыта перьями — даже в воздухе носились они. Долго ни сокол, ни орел не могли преодолеть друг друга; наконец сокол так сильно клюнул орла в грудь, что тот повалился на землю едва живой. Оправившись немного, лежа на земле с распущенными крыльями, орел попросил перемирия на 7 дней для того, чтобы слетать к реке за живой водой, напиться ее, подкрепить себя свежими силами и вновь вступить в единоборство с соколом. Этот бой, впрочем, продолжался недолго, потому что сокол, желая поскорее кончить бой, разлетелся со всего размаха, ударил так сильно в голову своего противника, что у того мозг из головы выскочил; воспользовавшись этим обстоятельством, сокола разорвал его на 3 части и бросил на землю.
Богатырь, празднуя победу над дьяволом, отпраздновал и свадьбу с младшей дочерью белого бога. Затем он отправился к тому месту, где был похоронен; но ехать было не на чем, потому что у него не было коня. Вот он начинает кричать, свистать по-соловьиному и звать верного своего коня; зовет день, зовет другой и третий; на 4-й видит, что он спускается с неба в прямо к нему на землю, где он стоял. Немедля ни минуты богатырь посадил свою жену на коня, сам вскочил на него и помчался сквозь леса, горы и моря, не встречая на пути никакого препятствия, ехали они так 7 лет. На тех местах, где они проезжали, деревья падали, как будто поздравляли его с победой над дьяволом. Во время этого путешествия жена богатыря захворала (джян [* Под словом «джян» якуты разумеют самый акт родов и предродильные боли, а также этим словом обозначается поветрие и болезнь.]) родами, так что они простояли на одном месте 3 дня. Жена богатыря рожала, стоя на ногах. Когда родился мальчик серебряный, с золотыми волосами — солнце и звезды, до того времени невидимые днем, улыбались; все доброе, живущее на земле и на небе, веселилось, злое пришло в уныние. Богатырь с женой, после того как прошли у них первые порывы радости, не знали, как уберечь ребенка от худого глаза, но конь вывел их из затруднения. «Пускай, сказал он, твоя жена с ребенком войдет в мое левое ухо, где есть теплая комната (ичигес дже), таз и полотенце: там она должна вымыть себя и ребенка, вымазать его маслом и перейти в правое ухо, в котором есть кровать, гребень и кюлюк-керенар-таз (зеркало; буквально: «тень смотреть на камне») одеяло, пища, питье и даже игрушки для ребенка, одним словом, все, что требуется для человека; а ты — как ехал на мне, так и поезжай». Спустя немного времени после этого, богатырь приехал к старику, когда-то похоронившему его, и видит, что он со старухой его могилу очищает. «Что вы делаете?» спрашивает богатырь. «Могилу очищаем». «Чью»? «Да вот когда-то, очень давно, у нас был сын; умер он, так мы и очищаем его могилу каждый день», отвечал старик. «Вы не узнаете меня? Я ваш сын, которого вы похоронили», говорит на это богатырь. «У нас нет сына, умер он, говорю тебе, давно умер». Тогда богатырь, желая уверить старика в справедливости своих слов, начал рассказывать о том, как пришел к ним, ел, жил и хворал. Только этим и мог он уверить старика со старухой, что он действительно похороненный сын их. Радость старика со старухой настолько была велика, что с ними случился обморок. Придя в себя, они начали суетиться около богатыря, во он сказал им: «Вы вот лучше похлопочите о моем сыне и жене — и указал на них — а обо мне не беспокойтесь, — я ведь богатырь, и в вашей помощи не нуждаюсь». Тогда старуха схватила на руки внука и нянчилась с ним: завертывая в соболиный мех поила, кормила и не знала куда и положить. Богатырь остался жить у своих прежних родителей и занялся хозяйством. Прошло 3 года с тех пор, как он приехал; крепко он соскучился, потому что не с кем было помериться своими силами, а вокруг нельзя было встретить ни одного богатыря.
Раз он и говорит старику: «Когда-то у меня были родные отец и мать; как-то они живут без меня, живы ли, здоровы ли? Надо бы съездить и проведать их». «Это доброе дело, отвечает старик, поезжай, узнай как они живут, я не удерживаю тебя». «Ты, старик, не сердись на меня за то, что я ехать хочу, но лучше благослови в добрый путь: ведь дорога-то не ближняя».
Когда все приготовления для путешествия были кончены, старик и старуха со слезами на глазах благословили своего сына, внука и невестку; особенно горькими слезами заливалась старуха, прощаясь с внуком. «Стара я стала, голосила она, последний раз смотрю на тебя: умру скоро и ты не приедешь сюда проведать меня, а если и прейдешь, то кости мои в земле будут лежать». Богатырь с семейством ехал 7 лет; на пути ему не встречались не только человек, но и птица. Все было тихо: он ехал по пустыне, чрез непроходимые леса и горы. Вот, наконец, приехал на старое место, где жил, будучи мальчиком; едва узнал его по приметам, потому что старое жилье травой обросло; никаких следов не осталось от того, что тут когда-то жили люди. Оставив жену и сына на том месте, где был дом, он сам пошел на поляну разыскивать березу. Насилу узнал он ее: она из цветущей, высокой, с большими красивыми ветками, превратилась в дряблую и худую; вершина ее была уничтожена огнем; сучья обгорели и неуклюже торчали, как сломанные оленьи рога. Постучал он в березу — она издавала только глухой, дребезжащий звук, как будто средина ее была пустая, а края гнилые. На стук вышла дряхлая женщина, похожая на русскую старуху, вся седая; лицо ее было все в морщинах. «Это ты меня спрашивал?» спросила женщина. «Я». «Что надо?» «Скажи мне: не знаешь ли, где мой отец и мать, что жили здесь?» «Да ты разве сын их?» «Сын», отвечал богатырь. «Правду ты сказывал мне тогда, что девка-то у них нехорошая. Зачем ты тогда не остался жить? ведь я тебе говорила, что не надо уходить от нас. Как только ты ушел, девка-то всех нас огнем и спалила; а где твои отец и мать, спрашиваешь меня, того я не знаю; но как-то слышала: все у нас горело, твой жеребец и бык провалились сквозь землю; только это я и знаю, а больше ничего не знаю и ни о чем не спрашивай меня: сама я теперь состарилась, никуда не хожу, еле ноги двигаю». Промолвив это, она тихо скрылась в березу. Печальный шел богатырь обратно к жене и сыну; вдруг слышит шум будто гром гремит; оглянулся он и видит с севера идет конь с 4-мя кобылами, бык с 4-мя коровами, с опаленной в огне шерстью. Подойдя к нему, они стали обнюхивать его, будто желали его узнать. «Откуда бог послал нам хозяина? проговорил конь, радуясь. Мы без тебя едва не пропали все: дьявол, поселившийся у твоего отца, под видом девчонки, хотел огнем нас всех спалить, но мы кое-как спаслись, ушли в землю, и, как видишь, остались только без шерсти». «Где же отец и мать мои?» «Знаю, отвечал конь; они дьяволом опущены в 7 саженную яму, где они сидят до сих пор. Это недалеко отсюда». «Скажите мне, как вас дьявол-то жег?» «Он вышел на двор юрты, дыхнул первый раз — из рта и пошло пламя, как огненная река; куда свою дьявольскую морду поворачивал, там и пожар начинался; второй раз дыхнул — выскочила из рта его коза, в которую он обернулся, и побежал он на запад». Конь привел богатыря к яме, в которой лежали отец и мать, еле живые, все выпачканные в грязи. «Что, каково вам тут лежать?» спросил богатырь, взглянув на них. «Ох, плохо, сынок наш!» отвечали оба разом, старик и старуха. «Поделом вам, начал ругать их богатырь, вы не слушали меня, когда я вам говорил, что у вас девка-то дьявол, а не человек; только знали тогда меня бить, да проклинать, только мучили меня. На чьей же стороне правда теперь, на вашей или на моей? Вот что ваша любезная дочь сделала с вами! Полюбуйтесь!» «Прости нас, дорогой наш, золотой сын! Глупы и несправедливы мы были к тебе», сказала старуха. «Выручи нас из беды!» добавил старик. «Полежите еще тут, так будете довольны», ответил на это сквозь губы богатырь. «Кто вас будет вытаскивать из этакой ямы, оставайтесь тут», вскочил на коня и поехал обратно. Злоба кипела в душе богатыря в это время; он никак не мог простить обиды, нанесенной ему родителями за то, что у них нашлось больше любви к дьяволу, нежели к нему. «Однако ты нехорошо сделал, что не простил своим родителям обиды, сказала жена, выслушав рассказ мужа о свидании с ними; они, бедные, и так много помучились, лежа грязные в сырой яме». Богатырь на это ничего не сказал. После этого он выстроил себе хороший дом и стал заниматься хозяйством. Скот у него быстро плодился и всего было вдоволь съестного. Но мало-помалу злоба уступала в сердце богатыря жалости. Жена его, поняв, что происходит в душе его, стала уговаривать: «Зачем ты так долго сердишься на родителей, грешно сердиться: ведь, старые, много выстрадали; ты знаешь, в каком они горе теперь лежат в яме; подумай хорошенько, если бы с тобой это случилось, что с ними, чтобы ты думал теперь; поди, достань и приведи их сюда». «Хорошо, согласился богатырь с мнением своей жены, плакавшей во время этого разговора, слезы твои трогают меня, пора и простить, оставить месть». В тот же день он ехал уже на своем коне за отцом и матерью. «Вставайте старики, выходите из ямы, довольно належались, я приехал за вами», сказал богатырь. Слезы радости показались на глазах родителей, но они не шевелились; от голода и холода они почти умирали. Богатырь вскочил в яму, выбросил их из нее, посадил на своего коня и привез домой, где жена вымыла, накормила, напоила их, одела в хорошую, чистую одежду — и старые ожили; ласками и угождениями она заставила их забыть все неприятности, какие они вынесли со дня отлучки сына, бросившего их в руки дьяволу. Но только один богатырь никак не мог помириться со случившимся, никак не мог простить дьяволу, что он такое злодейство учинил ему, и все думал, как бы отомстить ему.
Раз встает богатырь по утру и говорит своему семейству: «А девку-то, что имущество наше пожгла, надо разыскать и наказать примерно, чтобы впредь неповадно было делать пакости. Я сегодня поеду», добавил он, снимая со стены плеть. «Лучше я, отец, поеду, говорит сын, а ты сиди дома, дьявол убьет тебя, если поедешь». «Где же тебе мальчишке ехать, отвечал с сердцем отец, сиди знай дома, ведь у тебя на губах еще материно молоко не подсохло; ты думаешь, шутка драться с дьяволом — выкинь это из головы». «Ты, отец, едешь, проговорил после некоторого молчания сын, может быть, не скоро воротишься, а я уже стал большой, но у меня до сих пор нет имени, дай мне имя!» «Хорошо, я дам тебе имя; оно будет такое: младший сын белаго бога». Богатырь, простившись с семьей, проводившей его с плачем, поехал по необозримым лесам, уныло глядевшим на него, высохшим от дьявольского пожара, с неуклюжими сучьями, которые немилосердно цепляли и рвали богатырскую одежду и царапали коня.
Везде царствовала тишина, только изредка разные звери, заслышав присутствие человека, оглашали тишину эту своим звериным ревом, убегая прочь с дороги, да птицы сидели на сучках и с любопытством посматривали на проезжего, не боясь его стрел и лука, висевшего за спиной, взятых с собой на всякий случай; но богатырь, погруженный в свои думы, ни на что не обращал внимания; только раз случайно он обратил почему-то свое внимание на двух ворон, черную и пеструю. Взял богатырь свой лук в руки, поднял его кверху, прицелился, собрался уже убить их, спускает тетиву, но никак не может. «Что за чудо, думает он, надо же, наконец, убить птиц». Начал ходить вокруг дерева, ходил 7 лет и никак не мог убить, так что около дерева вытоптал яму кольцом. Наконец, говорит воронам: «Вижу, что вы не простые вороны, но в вас живет дух силы; скажите мне, где живет Нэгэй-тугут (злая лентяйка)?» «Знаем», отвечали вороны. «Где же? укажите мне дорогу туда». «Поезжай все прямо на север лесом, не придерживаясь дороги и доедешь до такого места, где половина солнца и месяца чем-то заслонены и сумрачно освещают землю, небо всегда бывает закрыто тучами и плачет горькими слезами, земля стонет, ветер то жалобно воет, то шумит, как будто сердится на что-то; своими порывами он никак не может разорвать облака; но на твое счастье, когда ты будешь драться с Нэгэй-тугут или ее мужем, они прорвутся для того, чтобы тебе удобнее было сражаться. Далеко не доходя до места жилища ее, ты услышишь страшный лай собак, продолжали вороны, вой волков, рев медведей и других зверей, — то сторожа жилища злой бабы, заслышав твое приближение, заревут, стараясь разорвать железные веревки, которыми они привязаны; но ты этого разнообразного рева и крика звериного не бойся, иди смело. Юрта Нэгэй-тугут обнесена оградой, вместо столбов стоят страшилища, голова у которых человеческая, а туловище конское. Расставлены попарно, рожами обращены друг к другу, на роже одного будут изображены великие слезы, у другого — смех над этими слезами. В ограде увидишь круглую, высокую, гладкую скалу, на которой в одном месте будет надпись; это место ты прошиби своей плетью и образуются двери; войдя в них, увидишь на дне скалы красивую женщину, похищенную у покровителя земных богов (вечытэ сиргэенэ [* «Сир» — земля и «гэенэ» — приставка, так что под этими двумя словами разумеют вообще — «земляной».]), украденную злым духом Иллѳэр этин у ола бура дохсун (сердитым сыном воды кипящего грома, мужем злой бабы). Хотя ветры и разорвут облака для тебя, но ты едва ли победишь Нэгэй-тугут (злую бабу) с мужем, потому что они очень сильны. Они вдвоем наверное тебя убьют, и если тебе будет очень плохо, тогда закричи нам погромче: явитесь ко мне, черная и пестрая вороны; мы прилетим и тебе сделаем добро». Сказав это, вороны сели в гнезда.
Сколько времени после этого ехал богатырь, он не знал, потому что впал в необъяснимое беспокойство, кончившееся у стен ограды дьяволов, где железные медведи, собаки, волки и прочие звери, привязанные железными веревками издавали невообразимый рев и лай. Богатырь разломал ограду, уничтожив двух чудовищ с человеческой головой и конским туловищем, зашел в ограду, где увидал, как говорили вороны, скалу, просек своей плетью написанное на ней, отпер двери и вошел во внутрь ее; тут увидал молодую, красивую девушку, сидевшую на полу скалы у очага; держа в своих руках человеческую голову, она жарила ее на пылающем огне; у ног ее лежало мертвое чудовище с человеческой годовой, предназначенное для жаркого.
В лице девушки светили 3 солнца, а сзади 3 месяца; брови были у ней черные как сажа или перья ворона, лицо чистое, белое, серебряное, глаза небесного цвета, и издавали они искры. Кончив жарить человеческую голову, девушка подошла к золотому столбу, стоявшему по средине жилища, обвила их 8 саженными волосами и стала чесать белым гребнем. Темные углы жилища, когда она поворачивалась, освещались солнцами и месяцами. Тело ее было прозрачно: чрез белую кожу на голове был виден мозг как чрез чистое стекло, а в открытых частях тела были видны кости и мозг. Она скорее всего напоминала собой привидение, чем человека. Окончив свои занятия, девушка остановилась у горящего огня и задумалась над чем-то. Затем проговорила, не подозревая присутствия богатыря: «Видела я сегодня ночью сон, будто пришел богатырь и начал драться с дьяволами, моими мучителями; но сон был прерван, и я не знаю, чем кончилась драка. Кто, впрочем, может прийти и сражаться с такими сильными дьяволами, кто может им сопротивляться? Никто». «Я», отвечал на это богатырь, до сих пор стоявший безмолвно в углу. Девушка, предполагая, что с ней никого нет, испугалась человеческого голоса, обернулась в ту сторону, где стоял богатырь, бросила в него жареной человеческой головой, разбившейся в дребезги от падения на пол. «Да, я избавлю тебя от дьявольского заточения и возьму в невесты своему сыну. Мне жаль тебя, продолжал богатырь, что ты, такая красавица, пропадаешь даром у дьяволов». «Много лет живу я здесь и ни разу не видала человеческого лица, откуда и кто ты?» «Я пришел наказать твою хозяйку за то, что она причинила моим родителям зло» — и он рассказал все, что было несколько десятков лет тому назад.
Испуг сменился у девушки радостью после рассказа богатыря; она напоила, накормила его и спать уложила. Богатырь проснулся на другой день и не почувствовал никакой усталости; отдыхая, он прожил несколько дней в качестве гостя. Вот в одно утро проснулся богатырь, слышит какой-то необыкновенный шум; с неба падает дождь, слякоть, деревья, пошатываясь, валится на землю; даже псы, волки, медведи и те перестали шуметь. «Дочь злой бабы едет»! сказала девушка, вся испуганная, бегая по жилищу, как сумасшедшая. «Беда будет мне! Я забыла сказать тебе, что она должна сегодня приехать от своего мужа, который живет около моря, на дне которого из земли бьют дегтярные ключи, так что вместо воды в нем есть деготь. Спасайся богатырь! Спасайся! Прячься куда-нибудь», кричала девушка, не знавшая, за что взяться от ужаса. «Зачем я буду прятаться? отвечал спокойно богатырь. Ты сиди здесь, а я выйду навстречу твоей хозяйке. Взяв свой лук и плеть, хотел было идти, но девушка удержала его. «Постой! Ты не убьешь ее так, не зная слабого места: она ведь вся железная, носит железную шубу — ни стрела твоя, ни плеть ее не проймут, но у нее есть под правой мышкой одно небольшое живое место, в него ты и стреляй, и если удачно хватишь, то убьешь своей стрелой». Вот выходит богатырь за ограду: видит, едет 4-гранная дочь злой бабы на одноглазом, на однорогом, двуногом быке в санях о 8 копыльях. Богатырь подбежал и ударил плетью быка в лоб; от удара он попятился назад, и стал как вкопанный на одном месте. Дочь злой бабы рассердилась, стала бить быка, но не смотря на это, он не двигался. Она распрягла быка, сломала сани и начала нюхать воздух. «Я слышу какой-то вкусный запах, хорошо будет поесть, сказала дочь злой бабы. Что это такое? Меня кто-то укусил и кусочек мяса выпал из подмышки», сказала она, когда богатырь сделал выстрел из лука в нее. «Ах, ты, подлая чертовка, у тебя, мерзавка, нет ни души, ни сердца, даже стариков не пожалела, бросила в яму и имущество их сожгла», закричал богатырь, быстро подбежал к ней, нанося удары по лицу, таскал ее за 8-саженную косу по земле. «Зачем ты разорила моих родителей?» «Да это братец мой! Ты ли это? Давно не видались, приятно видеть дорогого желанного гостя! Какими судьбами пришел сюда навестить свою сестру», проговорила баба злобно улыбаясь и так громко при этом захохотала, что лес содрогнулся, и даже у богатыря мурашки по коже пробежали. «Нечего тебе, чертова дочь, попусту болтать! Вот тебе! Вот тебе, подлая», с яростью ударяя по лицу своей плетью, кричал богатырь. «Прими же и сам гостинец от меня» и баба размахнулась и ударила богатыря так сильно в грудь, что тот едва не упал. Удары с той и другой стороны так сильно сыпались и так часто, словно несколько дровосеков дрова в лесу рубили. Дрались они так 3 года. Наконец дочь злой бабы начала ослабевать; предчувствуя, что богатырь ее убьет, если не подоспеет муж, начала она кричать и звать его: «Разве ты не слышишь, что мне плохо: злой человек меня хочет убить! явись немедленно; если не явишься, меня мошенник убьет». Вдруг является сам дьявол с шумом, ветром, слякотью и дождем, такой большой, что, стоя на дороге, заслонил солнце и луну. «Откуда ты явился, молодец — такой смелый, что смеешь мою жену обижать?» «Ты знаешь откуда я, угловатая рожа», отвечал богатырь. Началась неравная борьба, продолжавшаяся два года. Жена дьявола начала ослабевать; богатырь, заметив это, изловчился и пнул ее так сильно, что она на 7 верст отлетела в сторону. Но дьявол оказался сильнее богатыря и вот он чувствует, что если еще немного продолжится борьба, то дьявол наверно его убьет. В эту минуту конь, оставивший его, когда он приблизился к жилищу дьяволов, вдруг спустился с неба и начал бить копытами врага, хотя особенного вреда и не мог нанести ему. Богатырь обрадовался, приказывает коню: «Сбегай к червой и пестрой воронам, скажи, пускай они известят моего сына, что я устал и если он замедлить, то дьяволы меня убьют». У коня в одно мгновение выросли крылья золотые, он поднялся и полетел на воздух быстрее молнии; отправив ворон к сыну, сам вернулся к хозяину.
В это время злая баба отдохнула и пришла помогать мужу. «Скорее иди на выручку к отцу», сказали вороны сыну богатыря, дьяволы хотят убить его; что ты спишь тут? добавили они; садись скорее на крыло и полетим». Летели они так быстро, что лоскуток, брошенный в огонь, не успел сгореть, как они уже были на месте драки. Сын богатыря схватил дьявола за косу в начал бить, приговаривая. «Ты думаешь, у моего отца нет сына? думаешь, он безродный какой-нибудь? Ошибся. Тебе захотелось поесть мяса старика; ведь оно не вкусно; а вот вместо этого попробуй моего кулака, я ловко тебя угощу» — и бил его 4 года. Видя, что скоро его убьет говорит дьяволу: «Скажи мне тайное слово, ты, может быть, печалишься, что я тебя скоро убью; у тебя есть не оконченные дела, я как честный человек выполню их, если они хорошие». Но дьявол ничего не сказал, а, чувствуя свою погибель, захотел провалиться в землю. В то время, когда он проваливался, сын богатыря схватил его за ногу, разорвал на две части, рассек по кусочкам мясо и разбросал на все 4 стороны. Покончив с дьяволом, оглянулся и видит, что отец его все еще не может одолеть старухи, подбежал к ней, устранив отца, схватил ее за косу, привлек к себе, переломил шейные позвонки, оторвал голову, носил на руках, продолжая бить молотком. Наконец собрал всю силу и ударил в голову так крепко, что она разлетелась в дребезги. Только остался один левый глаз с надбровной костью. Глаз говорит ему: «ты рад, что моим мясом накормишь всех чертей; не радуйся, когда у тебя от брака с моей рабой, дочерью земного покровителя родятся сын и дочь, в то время, когда сын в состояние будет держать лук в руке, а дочь ножницы, я приду к тебе. Проговорив это, глаз ушел в землю, выскользнув из руки. Молодой богатырь взял дочь земного покровителя себе в жены и отправился с отцом домой.
4) Предание о Жиганской Огропеле (Аграфене), русском черте
По рассказам якутов, когда-то, не доезжая до Жиганска 90 верст, по средине р. Лены, на острове, виднеющемся весьма далеко, жили 3 сестры Огропелы благородного происхождения. Они были сосланы начальством за что-то, а иные, передавая этот же рассказ, говорят, что это были не настоящие женщины, но черти в образе женщин, поселившиеся на острове для того, чтобы брать к себе людей, проезжающих по Лене мимо. Долго якуты плавали на своих ветках, маленьких берестяных остроконечных лодочках, мимо острова и всегда неблагополучно, т.-е. черт каждый раз брал их себе, предварительно потопив в воде. Плывут, бывало, в ясную, тихую погоду по Лене, ни одной волны нет, но как только начинают подплывать близко к острову, сейчас поднимается буря, волны заливают ветку, и якуты тонут. Долго они не знали истинной причины своего несчастия, но наконец, оюн (шаман), потерявший сам единственного сына между островом и берегом, узнал по внушению свыше, что тут живут черти под видом женщин, поселившихся для того, чтобы брать людей, и всякому, желающему проехать благополучно мимо острова, следует дать подарок чертям, заключающийся в том, что любят русские черти напр. табак, ладан, свечи, хлеб, ситец и проч., положить все приношение в маленькую берестяную лодочку, заранее приготовленную и отпустить на воду, наблюдая, если лодочка поплывет к острову — то это хороший признак, если же нет — плохой. Так и стали поступать во время езды мимо острова, и к немалому удивлению всякий, поступавший по совету оюна, оставался здрав и невредим, потому что Огропела, повелевающая ветрами для всякого, принесшего ей подарок, велит ветру утихнуть, если он бушует, и он утихал, для того чтобы путник проехал благополучно. Но случалось и так, что Огропела не принимала подарка от такого путника, который пожалел назначенное для нее, и тогда он неминуемо погибал в холодных ленских водах. Всякий случайно пристававший к острову, находясь на нем, как и во время проезда мимо, не произносил ни слова громко, дабы не услышала Огропела и не рассердилась на нарушителя покоя, вечно царствующего у ней.
Впоследствии черти превратились вместе с юртой Огропелы в каменный столб, вершина которого видна за 50 верст. Культ черта возник у якутов, сталкивавшихся с непонятными явлениями природы, во время младенческого их состояния и старавшихся обыкновенному явлению, придать характер сверхъестественного. Обладая пытливым, богатым умом и живым воображением, они полагали, что стихийные силы действовали под влиянием живых существ. Одним словом, они во всяком непонятном для них явлении, старались найти причину: ни одна из них не оставалась неоткрытой, и вот каким образом к богатой якутской демонологии присоединился и русский абагы (черт), живущий иногда в птицах, зверях, в воде и проч. и наносящий вред людям. Оюн, призванный иногда в качестве врача к постели больного для врачевания, всегда открывал причину болезни, а затем и средства лечения.
Если оюн говорил, что надо умилостивить русского абагы, то ставили пред изображением Огропелы восковые свечи, на горячие угли клали ладонь, поили водкой, угощали пряниками и хлебом и после угощения больному делалось лучше или хуже. Заболят напр. глаза у якута, призывали и призывают поныне в отдаленных пунктах от русских поселений, куда дух христианства еще не совсем проник, оюна, который во время объяснений с добрым духом узнавал, что год тому назад больной застрелил ворону или убил белку: в ней жил абагы, но не якутский, а русский — вот он и наказал за это больного, и чтобы избавиться от болезни, надо его задобрить, иначе глаза долго будут болеть, и русскому абагы курился фимиам. Вот копия с документа, отчасти подтверждающая сказанное сейчас, списанная мною дословно, с хранящегося при делах Сунтарской церкви, Вилюйского округа.
«Благородному и почтенному Г. Олекминскому комиссару, Василию Федоровичу Максимову, Сообщение. Состоящие в ведении вашей округи Олекминской, парохии Сунтарской (ныне Вилюйского округа) в 8 якутских волостях новокрещеные и некрещеные якуты на собраниях своих нижеследующие законопротивные поступки (далее следует чистое место и вероятно, уничтожившееся слово, — «чинят») 1, некрещеные по своему заблуждению и суеверию производят шаманство, также и некоторой, ими обожаемой, жиганской Огропеле приносят жертву, и во время то приглашают крещеных, которые и сами произвольно на оные позорища стекаются, как сами, жены и дети их бывают и оскверняются тем идоложертвенным приношением, а притом ставят свечи и курят ладаном, следовательно производят то, что посвящено Богу, тем жертвуют дьяволу. 2. Когда крещеные якуты мужеского полу высватывают себе в жены девку, или выдает отец и мать, один заплатя малую часть, а другой (части) не получа, не совершив браку, без всякого зазору и не поставляя оное во грех, позволяют сообщаться блудным житием и приживши детей, уже потом к законному браку приступают и о нашем даемом к тому наставлении ни мало не уважают. 3. Нередко из них без нашего ведома по неведению и различению кровного родства и духовного свойства, кумовства и крестного братства берутся в ближайшем родстве и чрез то впадают в тягчайшие грехи, также иногда несут и важной условок чрез лишние калыма, которым по правилам св. Отцов положено разлучаться в рассуждении их к браку препятствующих причин, а они потом ни мало не радеют и все наши наставления пренебрегают и живут беззаконно. 4. Весьма часто встречается как-то: больные умирают без покаяния, младенцы без крещения за нерадением их отцов и матерей и родственников, а затем и в. редко бывают от них повестки, но и те за непроводом лошадей в рассуждении дальнего расстояния в таких случаях помирают без надлежащего напутствования по долгу христианскому. 5. Из части показанных инородцев по близости живущих к святой церкви как есть от 6 до 30 верст, которыми хотя и извещается в праздники дванадесятые, воскресные, высокоторжественные и викториальные дни, также в получаемые для обнародования манифесты к слушанью оных явиться ослушаются. 6. Из числа же оных крещенью якуты отдают дочерей своих на блуд в наложницы в другие сверх законных жен к некрещеным, а также берут к себе в наложницы некрещеных девок и баб. 7. Крещеные якуты живут у некрещеных, которые яко некрещеные с ними живут и во время оно по их легкомыслию в производимом шаманстве и в приношении идолам жертв бывают и тем оскверняются, а также и не имеют при домах святых икон и без моления, яко окрещенные, продолжают жизнь свою и умирают. И для того с прописанием вышеизложенных причин, обращаемся к вашему благородию, с покорнейшею и всенижайшею просьбой, чтобы соблаговолено было кому следует подтвердить и иметь в том неослабное наблюдение, дабы мы по долгу нашей должности надлежащим образом не могли современем безвинно, яко юродивые быть подвергаемы правосудию Божию и Монаршему гневу. Февраля 16 дня 1880 года. Протопоп Василей Попов и священник Иаков Попов. Дьячок Иван Попов».
5. Почему на луне бывают черные пятна?
а) Жила на земле девушка сиротка, имевшая после смерти родителей небольшое хозяйство. Она не умела работать, так что хозяйство свое прожила, и осталась в одной юрте. Улусный князь, дальний родственник, взял ее к себе не из сожаления, а с корыстною целью, чтобы иметь даровую работницу. Работы в доме князя было очень много. Работала сирота, не зная отдыха, и день и ночь, и вместо благодарности от злой жены князя получала только подзатыльники. Раз в лунную ночь, когда мороз дыхание человека превращал в лед, сиротка шла за водой на соседнее озеро. Пришла к проруби, продолбила лед, наполнила ведра водой и пошла домой. Вот проходит по кустарникам, запнулась за талину, упала, ведра опрокинулись, вода пролилась. Стоит сирота ни думает: что ей делать? Холод все тело ее леденит. Идти назад нельзя, потому что прорубь затянуло льдом, значить вновь надо прорубать ее, а прорубить не хватит сил; идти домой без воды нельзя — она будет бита женой князя. Стоит сирота и плачет. Серебристый месяц тихо плывет по небу и смотрит на девочку-сиротку: понравилась она ему, потому что была красавица. Сиротка, стоя, стала молить месяц: «избавь, говорила она, белый месяц, меня от мученья, какое я переношу, живя на земле, где так холодно, где жена князя каждый день меня так бьет жестоко, где люди такие злые: никто из них доброго слова не скажет». Услышал месяц мольбу девочки, пал к ногам ее и хотел было уже взять к себе, захватив ее за талию; но вдруг в это время падает около ног ее солнце и тоже хочет взять сироту к себе. Завязалась борьба между месяцем и солнцем. Последнее оказалось сильнее первого, потому что солнце считается старшим братом, а месяц его младшим братом. Месяц, побежденный солнцем, говорит ему: «ведь не к тебе обратилась сирота с мольбой, а ко мне; теперь мое царство, потому что я хозяин надо вселенной, а не ты; ты будешь царствовать завтра; да к тому же ты можешь сжечь девочку, поэтому она мне и принадлежит». Разумное солнце поняло, что правда на стороне месяца и уступало сиротку месяцу. Месяц взял к себе сиротку вместе с талиной, за которую она ухватилась, испугавшись во время борьбы между ними, так что как она была с ведрами на рычаге, положенном на плечи, такой она и виднеется каждую ночь, когда весела. Но, глядя на землю, когда она видит, что на земле больше зла и неправды, правда же оказывается побежденной злом, тогда лицо сиротки делается мрачным. Вот от чего бывают черные пятна на луне.
в) Жила была девушка — сиротка. Отец с матерью у нее умерли от оспы; родных у нее никого не было, так что она осталась совершенно одна в своей юрте. От отца ей осталось наследство: старый, смирный конь и одна только телушка. Коня сиротка продала, чтобы было за что купить у купцов несколько кирпичей чаю, а телушку должна была убить на мясо. Но вот мясо было съедено, чай отчасти выменян на рыбу, и пришлось бедной сироте совсем плохо. Были у нее сети, но она не могла, по малолетству, заметывать их как следует, да еще и соседи обижали ее: тайком вынимали рыбу, какая ловилась ее старой, перегнившей сетью. Пришлось бедной сироте перейти на содержание наслега, а наслег решил отдать ее к кому-нибудь в работу, только бы не тратить на нее рыбы. Много толковали об этом на собрании, много чайников чаю выпили, пока, наконец, наслежный князь предложил взять сироту на воспитание. «Пусть она живет у меня, работает по дому, а я буду ее кормить и одевать, — в моей юрте найдется турсук соры, да к тому же отец ее был мой дагор (приятель), и заявил князь собранию и в тот же день он посадил девушку на своего коня, сел сам и увез ее в свою юрту. И стала бедная сирота жить у князя «хамначиткой» [* Работницей.]). Тяжело было бедной девушке таскать воду, колоть дрова в тайге и носить их к себе в юрту, доить коров и делать всякую тяжелую и черную работу. Случалось, когда она рассыплет тяжелую вязанку дров или принесет неполные турсуки воды, ее жестоко били, иногда сам князь, чаще же всего его старая, злая «амиахсин» [* Старуха, хозяйка.]. Часто и сильно били бедную хамначитку, много она плакала от этих побоев. В холодную зимнюю ночь, такую холодную, что земля от мороза трескалась и гудела, как бубен шамана, хозяйка послала сироту принести воды из проруби на ближнем озере. Взяла она тяжелую пешню, прорубила лед, набрала полные турсуки воды и понесла их на коромысле в юрту; на дороге оступилась в тальнике, и вода из турсуков вся вылилась. Что было делать бедной сироте? Вернуться к озеру она не могла: она была уже далеко от него, а ее ждала спешная работа, — идти в юрту с пустыми турсуками она боялась — злая аміахсин наверно прибьет ее... И заплакала бедная хамначитка, и слезы замерзли у нее на щеках, но никто не видел ее слез; кругом на далекое расстояние не видно было ни человека, ни животного: все живое попряталось от мороза в юрты с пылающими комельками, в теплые хотоны. А мороз становился все сильней и сильней, — издали доносились глухие удары, подобно раскатам грома — это лед на озере лопался от мороза и от этих ударов ночная тишина делалась еще страшней. Видели плачущую хамначитку только бледный месяц да «горящие огни» [* Северное сияние.]), охватившие пол неба. И взмолилась бедная, замерзающая уже хамначитка к месяцу: «возьми меня к себе, пожалей хоть ты меня; здесь никто меня не жалеет: нет у меня ни отца, ни матери, нет во всем нашем наслеге ни одной юрты, где я могла бы спокойно погреться у комелька, возьми меня отсюда!»...
Только успела она выговорить последние слова, как месяц упал к ее ногам. Бедная девушка как ухватилась от страха за талину так и замерла на месте. Когда месяц готовился уже взять ее, солнце, подслушавшее мольбу девушки, прельстилось ее чудной красотой, скатилось с неба и легло у ног ее рядом с месяцем. — Началась страшная борьба из-за девушки между солнцем и луной; но бой был неравный. Солнце оказалось сильнее и скоро победило луну. Тогда последняя взмолилась: «О, великое солнце! Уступи мне девушку, зачем она тебе? Ты ходишь по небу днем и не долог твой путь в короткий зимний день, — мне же скучно всю ночь бродить по небу одному и тоска давить меня, когда я смотрю с высоты на скованную морозом землю: уступи мне девушку!» Солнце великодушно уступило добычу побежденному месяцу, и он, забрав девушку, поднялся в вышину и спокойно поплыл по небу. И теперь, если всмотреться в месяц ясной ночью, можно видеть на нем девушку, держащуюся за талину с коромыслом на плече. Бедная хамначитка, гонимая на земле, удостоилась бессмертия и будет жить до тех пор, пока месяц и небо будут существовать. Но иногда она временно умирает, тогда месяц, сильно привязавшийся к своей спутнице, чернеет от тоски, а люди говорят в таких случаях: «Луна затмилась». Прекрасная девушка быстро оживает и лицо месяца начинает светиться радостью.
6. Долбарай.
В Вилюйском округе, на Сунтаре, жил богатый якут Долбарай. Богатство его заключалось в дорогих мехах и скоте, которому он не знал счета. Быки и коровы были такие большие, что теперь таких рослых нигде не встречается. Точно также не встречается теперь и лошадей таких, какие были у Долбарая: при большом росте они имели длинные предлинные рога, так что таких лошадей боялись медведи. Случалось, что у Долбарая нечем было кормить табуны коров и лошадей; тогда он приказывал кулутам (рабам) прогонять в лес каждый день по 9 штук к Джогогой в подарок. Как только скот, прогнанный кулутами входил в лес, он превращался в толстые деревья.
Долбарай, тяготясь своим богатством, призывал оюнов (шаманов) и приказывал властно просить Джогогой, который дал ему богатство, чтобы он взял его обратно себе; но Джогогой не соглашался на это. Тогда Долбарай бил жестоко оюнов за неудачные переговоры, хотя оюны и говорили Долбараю: «мы не можем приказывать богу, не можем с ним спорить, потому что он бог, а мы простые, незнатные якуты — значит, только говорить с ним можем, но не приказывать». Долбарай, видя бессилие оюнов в переговорах с богом, призвал к себе Удаган (женщину, оюнку), которую после неудачных переговоров с Джогогой, сек розгами 3 дня. Удаган была беременна и в то время когда он ее бил, она свою беременность передала 17-ти летней девушке, которая превратилась в оюнку и стала просить Джогогой по приказанию Долбарая, чтобы тот взял скот обратно себе. Наконец, Джогогой объявил чрез новую оюнку, что когда сойдет снег с земли, он велит своим работниками скидать скот в одну кучу и возьмет его себе — так и сбылось. Долбарай скоро после этого замерз, а три сына богатыря поехали на то место, где стоит теперь Якутск, и здесь погибли в драке с каким-то неизвестным народом (омук), хотя каждому из них покровительствовали боги; старшему из них покровительствовал Ордах Джогогой, среднему Кюстьтах Кюгэник и младшему Долбан Ого Тулаэх.
6. Доюдус.
В Бостонском улусе Якутского округа, жил князь Доюдус. Он имел 4 жены. Каждый год, когда наступало лето, Доюдус праздновал ысэх и приглашал гостей на этот праздник. В то время, когда гости съезжались все, он приказывал своим женам являться пред ними в чем мать родила; раздевался, между прочим, и сам, приказывал тоже делать гостям без различия пола и возраста, и если кто не подчинялся этому, того били кулуты жестоко. Здесь разыгрывались страсти, и после этого родившиеся дети, не знали своих отцов. Пиры эти оканчивались тем, что Доюдус приказывал с живых жеребца и быка снимать шкуры и пускать их в стадо коров и кобылиц.
Если, случалось, что работники Доюдуса не в состоянии были накосить столько сена, сколько надо было ему, тогда он призывал оюнов, чтобы те просили для него у Тангара (главное божество, живущее на 7-м небе), косарей. Но так как Тангара не давал своих косарей, то Доюдус бил шаманов. Раз у Доюдуса явилось желание женить своего сына на дочери Хара Сорон, а дочь свою отдать в жены сыну Хора Сорона. Понятно, желание Доюдуса, передаваемое Сорону чрез оюнов, платившихся жестоко своими спинами, не исполнялось, потому что Хора Сорон не хотел породниться с Доюдусом. Наконец, нашелся один оюн, который шаманил 9 суток. Шаманство на этот раз было успешное, потому что Хора Сорон согласился спустить с неба своего сына и дочь, которые поехали к Доюдусу на вороных конях. Оставив их на дворе, они вошли в юрту, где жил Доюдус, прошли около комелька не с правой стороны, а с левой, как злые духи. Доюдус увидев гостей стал просить их, чтобы они удалились обратно, но гости не послушались и все, находившиеся в юрте уснули.
7. О происхождении комаров и почему они боятся дыма
Абагы (злой дух) и Тангара (бог) сидели у дымящегося костра. Абагы ел сору (квашеное молоко) и так много съел ее, что стал неприлично держать себя в присутствии Тангары, который уговаривал Абагы не портить воздуха, производящего комаров, но тот не слушался и каждый раз как только Абагы произведет что либо неприличное, сейчас же появлялись комары. Тангара, рассердившись на Абагы, взял дымящуюся головешку и ударил его по тому месту, которое портило воздух, рождая комаров, которые с этого времени стали бояться дыма.
М. Овчинников.
(Продолжение следует.)
/Этнографическое
Обозрѣніе. 1897, № 3. Москва. 1897. С. 148-184./
ИЗ ЯКУТСКОЙ СТАРИНЫ
В числе собранных г. М. Овчинниковым легенд, сказок и преданий у якутов (см. «Этнографическое Обозрѣніе», 1897 г., № 3: Изъ матеріаловъ по этнографіи якутовъ) имеется небольшой рассказец о некоем якуте Доюдусе. Из моих расспросов на месте выяснилось, что в названном рассказе речь идет о якуте Нахарского наслега Восточно-Кангаласского улуса Якутского округа, по имени Додоjус. В 1901 году был записан об этом Додоjус’е вариант рассказа со слов М. Н. Андросовой (природной якутки), а в 1902 году воспитанник Якутского реального училища А. А. Наумов доставил мне записанную (частью по-якутски) «биографию» того же лица, под заглавием: Дохсун Додуjус. Желая поделиться с читателями «Живой Старины» имеющимися у меня материалами об одном из героев якутской старины, считаю небесполезным, для полноты картины, предпослать своим сообщением рассказ Овчинникова необходимыми поправками и пояснениями в выносках.
I.
Доюдусъ*
[* В академическом правописании: Доjудус.]
В Бостонском [* Такого улуса нет ни в одном из пяти округов Якутской области, и слово «бостонском» есть, очевидно, неправильно прочтенное слово «восточном» (т. е. Восточно-Кангаласском).] улусе Якутского округа жил князь Доюдус. Он имел 4 жены. Каждый год, когда наступало лето, Доюдус праздновал –ысэх [* Ысых — кумысный праздник.] и приглашал гостей на этот праздник. В то время, когда гости съезжались все, он приказывал своим женам являться в чем мать родила; раздевался, между прочим, и сам, приказывал то же делать гостям без различия пола и возраста, и если кто не подчинялся этому, того били кулуты [* Кулут — раб, холоп.] жестоко. Здесь разыгрывались страсти, и после этого родившиеся дети не знали своих отцов. Пиры эти оканчивались тем, что Доюдус приказывал с живых жеребца и быка снимать шкуры и пускать их в стадо коров и кобылиц.
Если случалось, что работники Доюдуса не в состоянии были накосить столько сена, сколько надо было ему, тогда он призывал оюнов [* Ojȳн — шаман.], чтобы те просили для него косарей у Тангара (главное божество, живущее на 7-м небе [* Тангара — божество вообще; в данном месте разумеется, очевидно, Белый Создатель Господин (Üрüнг Аjӹ Тоjон), обитающий, по Горохову, на седьмом небе (см. Изв. Вост.-Сиб. Отд. И.Р.Г.О., т. ХV, №№ 5-6: Юрюнгъ-Уоланъ. Якутская сказка, стр. 44).]. Но так как Тангара не давал своих косарей, то Доюдус бил шаманов. Раз у Доюдуса явилось желание женить своего сына на дочери Хара Сорон [* Очевидно, это — Хара Суорун, брат Улȳ тоjон’а, главы небесных абāсылар’ов или злых духов.], а дочь свою отдать в жены сыну Хара Сорона. Понятно, желание Доюдуса, передаваемое Сорону через оюнов, платившихся жестоко своими спинами, не исполнялось, потому что Хара Сорон не хотел породниться с Доюдусом. Наконец, нашелся один оюн, который шаманил 9 суток. Шаманство [* Как известно, термином шаманство принято обозначать определенный вид исповедуемой некоторыми народами первобытной религии, в рассказе же речь идет о священнодействии шамана или камланьи (камлать значит шаманить; происходит от слова кам — шаман).] на этот раз было успешное, потому что Хара Сорон согласился спустить с неба своего сына и дочь, которые поехали к Доюдусу на вороных конях. Оставив их на дворе, они вошли в юрту, где жил Доюдус, прошли около камелька не с правой стороны, а с левой, как злые духи. Доюдус, увидев гостей, стал просить их, чтобы они удалились обратно, но гости не послушались, и все находившиеся в юрте уснули.
II.
Додоjус.
В Нахарском (Нäхра) наслеге Восточно-Кангаласского улуса жил богатый и важный якут по имени Додоjус. Захотелось Додоjус’у породниться с Улȳ тоjон’ом, т. е. сына своего женить на его дочери, а свою дочь выдать за его сына. Призвав шамана, Додоjус требовал от него устроить это дело. Шаман долго отказывался, — наконец, объявил, что в 16-й вечер девятого месяца [* Тохсунjу ыі — январь-февраль.] желание Додоjус’а исполнится и что к этому вечеру он должен приготовиться. В назначенный день на дворе у коновязи появилось такое множество всадников, что от дыхания их лошадей стоял туман. Затем, в юрту, в хаппаччы [* Хаппаччы — спальный чулан для девушки, дочери хозяина.] влетело два огненных глаза в виде мячиков (это были глаза сына Улȳ тоjон’а), а на бilliрiк [* Бilliрiк — красная лавка.] юрты, точно такие же два глаза (это были глаза дочери Улȳ тоjон’а). Додоjус сильно испугался и стал просить шамана избавить его от гостей. На это шаман ответил, что он в этом случае ничего не может сделать: Додоjус сам хотел всего этого, и вот исполнилось его желание. После этого (имярек) сошли с ума [* К сожалению, имена лиц, сошедших с ума, г-жа Андросова определенно назвать не могла. Сопоставляя этот рассказ с рассказом Овчинникова, надо думать, что пострадала, прежде всего, семья Додоjус’а или даже «все, находившиеся в юрте».].
III.
Дохсун Додуjус.
В Нахарском наслеге жил некогда якут по имени Додуjус. Прозвище Дохсун [* Дохсун — горячий, пылкий, наглый, дерзкий, забияка.] он получил впоследствии потому, что был своенравен; он считался как бы царем этого наслега и даже других. У него было бесчисленное множество рогатого и конного скота. Будучи таким богачом, какого не было нигде у якутов того времени, он вместе с тем стал их полным властелином, сделавши их своими работниками. Додуjус сам не смотрел за своим скотом, а отдавал для присмотра всему наслегу. Не довольствуясь своим простым жилищем, Додуjус задумал построить такой дом, какого не было ни у кого и который отличался бы своей величиной. В виду этого, он приказал наслегу приготовить для его дома (юрты) двенадцать основных столбов из вырванных с корнями цельных лесин со срубленными вершинами. Якуты, зная крутой нрав Додуjус’а, поневоле должны были исполнить его требование, иначе их ожидало страшное наказание. Во время обделки столбов Додуjус выходил и спрашивал у кого-либо из работающих, что он делает; если тот отвечал ему, что готовит столбы для дома своего господина, то он его засекал до беспамятства. Затем подходил к другому работнику и задавал тот же вопрос; если работник отвечал, что делает тäбіäх [* Тäбіäх — наружный гроб в роде дощатой обложки с дном, сколачиваемый в самой могиле поверх обыкновенного гроба, в котором лежит труп.] для могилы Дохсун Додуjус’а, то он бил себя по бедрам, хохотал и хвалил такого работника. Иногда выходил и спрашивал у кого-либо из работающих, хватило ли у него провизии; если тот отвечал, что не хватило, то Додуjус заставлял другого работника убить у того на провизию последнюю его скотину: быка, корову или лошадь. Между прочим, Додуjус был страшно требователен и заставлял исправлять самое мелкое упущение в выполнении работы. — Когда столбы были окончены и нужно было копать для них ямы, то, во время копанья ям, Додоjус также выходил и спрашивал у какого-либо работника, что он делает; если тот отвечал, что делает ямы для столбов дома своего господина, то Додуjус засекал того до беспамятства. Спрашивал, затем, у другого работника, и если этот отвечал ему, что делает могилу для Дохсун Додуjус’а, то он становился веселым, бил себя по бедрам, хохотал и прыгал.
Наконец, дом был совершенно окончен. Собственно это был не дом, а какой-то громадный сарай, в котором стояли оседланные лошади. В дом можно было въехать верхом на лошади с поднятым вверх кнутом, и то нельзя было достать до потолка, — так высоко было здание. В первой половине дома на правом бilliрiк’е всегда у него находился певец, на левом сказочник; в конце дома, на правом бilliрiк’е находился мäнäрік [* Мäнäрік — субъект, одержимый особым нервным расстройством, заступающий иногда место шамана; термин относится одинаково как к мужчинам, так и к женщинам.], а на левом, за печкой — шаман. Если из них кто-либо понравится ему, того миловал, а если кого не взлюбит, то бил до смерти. Самым любимым его развлечением было следующее. Он собирал со всего наслега всех жен, дочерей, невесток; выбравши из них по пять лучших, раздевал их догола, расчесывал им волосы и, пустивши с ними одного мужчину в таком же виде, смотрел на них, как на табун кобыл, ходящих с одним жеребцом. Таких табунов у него было около 15-16. Пустивши эти табуны, он сам ходил каждый день с кнутом в руке и следил за своими мнимыми жеребцами: если, например, заметит, что мужчина не исполняет обязанностей жеребца, то стегал того кнутом до смерти, говоря, что он в жеребцы не годится, а если тот на его глазах исполнял эти обязанности, то такого ласкал, смеялся от радости и говорил: «хороший жеребец, плодовитый будет!» А потом, наглядевшись досыта, сам раздевался, шел к табунам, изображая из себя чужого жеребца, и дрался с «жеребцами» тех табунов. Если, бывало, он кого победит, то добивает до смерти и еле живого выгоняет из табуна, а если его кто победит и задаст ему хорошую трепку, того он ласкал и говорил: «ай, да мой жеребец! он годится в жеребцы!» Другое его развлечение состояло в следующем. Он до того был богат, что не знал, сколько у него голов конного и рогатого скота, а потому он его не жалел, истязал и мучил. Заставлял, например, привести себе трех жеребцов, привязывал к столбу и выкалывал им глаза, а потом отпускал их на волю, чтобы они дрались между собою Они, конечно, драться не могли и, наткнувшись на острый конец жерди, издыхали со стонами, от которых Додуjус приходил в восторг. Третье развлечение: заставлял привести трех порозов (быков), связывал им ноги, а потом, содравши с них кожу, пускал на волю; пороза от боли мычали на разные лады, а он от этого опять же приходил в восторг. Четвертое развлечение: заставлял привести кобылицу с жеребенком, обрубал ей ноги до колен, а жеребенка заставлял отгонять от матери, и кобылица ползла к своему жеребенку, ступая обрубленными ногами. Пятое развлечение: собирал каждую ночь по 12 шаманов, требуя, чтобы они привели ему сверху дочь абāсы [* Абāсы кӹса — злой дух женского пола; о мужчине, у которого бывают любострастные сновидения, говорят, что он женат на дочери абāсы.], на которой он хочет жениться: он не довольствуется-де женщинами земными, и ему нужно иметь женщину неземную. Так как шаманы этого исполнить не могли, то он выпускал их из дому чуть живыми. Никто из шаманов его наслега не мог достать ему дочь абāсы, и это его слишком огорчало. Он заставлял догонять на коне всякого проходившего мимо его дома и приводить к себе, затем спрашивал, чем тот, главным образом, занимается, и если это был шаман, то заставлял шаманить с целью достать дочь абāсы; если же тот не мог выполнить требования, то бил до обморока, говоря: «какой же ты шаман, если не можешь вести разговор с дочерью абāсы?» И вот, наконец, одна шаманка, по имени Бäдäрдǟх удаҕан [* Шаманка, обладающая рысью (животным).], взявшая в руки бубен и начавшая шаманить на І4-ом году от роду, заказывает Додуjус’у, что она может достать ему в жены дочь абāсы. Он обрадовался такому известию и послал за шаманкой человека, чтобы тот привел ее. Приехавши, она шаманила девять дней и девять ночей. Наконец, Додоjус вышел из терпения и приказал своим, чтобы они сняли с нее одежду и отстегали ее: «она смеется надо мной! неужели за девять суток она не может вызвать дочь абасы?» И обратился он к шаманке со следующими словами: «Я привел тебя сюда, чтобы ты достала мне дочь абāсы, а то иначе — трижды взгляни в сторону солнца (т. е. попрощайся с видимым миром)!» Шаманка ответила на это, что она «уже виделась и разговаривала с дочерью абāсы и что та назначила время, когда она спустится; именно она сказала, что спустится в восьмом месяце и будет у тебя в полнолуние». Додуjус очень обрадовался, сделал шаманке множество подарков и отослал назад, домой, с условием, чтобы она в назначенное время снова пришла сюда и спустила бы с неба дочь абāсы. За три дня до срока она наказала, чтобы он приготовлялся, так как придут сваты и сватьи, для которых он должен приготовить угощение. Тогда он приказал якутам своего наслега, которые присматривали за его скотом, чтобы они приготовили для гостей обильное угощение, не жалея его богатства. Накануне назначенного дня шаманка послала к Додуjус’у за лошадью для себя. Когда она приехала, то Додуjус посадил ее на правом бilliрiк’е, как почетную гостью, и угостил ее. Наевшись-напившись досыта, шаманка заявила, что будет шаманить на месте и что дочь абāсы явится, когда солнце покажется из-за леса. Потом приказала Додуjус’у одеться в самую лучшую одежду, какой он никогда не надевал. Он надел рысью доху, а потом, в качестве жениха, должен был сесть на правом бilliрiк’е, шаманка же шаманила до восхода солнца. Надевши доху, Додуjус, никогда не во время не дремавший, вдруг начал дремать. Как только он начинал засыпать, шаманка тотчас же заставляла будить его, чтобы он не пропустил свою невесту, а ее нужно было непременно встречать.
— Додуjус, стали показываться головы лошадей сватниных, поставь для встречи возле коновязного столба девять парней, стройных, как журавли!
— Старик, — сказала шаманка, — ты пропустил, опоздал поставить людей. Она сильно сердится на тебя. Иди за мной!
Люди вбежали и сказали:
— Сваты прибыли-спустились, лошади у них красно-пегие, полон двор!
По приказу Додуjус’а и шаманки открыли двери. Додуjус, держась за полу одежды шаманки, пошел по направлению к сеням. Вдруг он дернул и остановил шаманку; та спросила, видит ли он свою невесту. Он увидел у коновязного столба огонь величиною с урасу, которая была в трех красках: нижняя часть красная, средняя — синяя, а верхняя — белая. Увидев такое страшилище, он вдруг растерялся и закричал во все горло людям, чтобы они пришли и спасли его, ибо он умрет при виде такого страшилища. Прибежали люди, взяли его и положили на правый бilliрiк. Тут Додуjус стал просить шаманку отпустить назад этих страшных гостей, объясняя, что он не может жить с дочерью абāсы, так как она не по нем. Шаманка вышла и сказала следующее:
— Ваш жених боится. Большеголовый якут-урянхаец не вынес вашего дыхания.
На это дочь абāсы ответила:
— Дохсун Додуjус, взявши меня в жены, введши в дом свой, спрятал свое блестящее лицо. Этого Додуjус’а, будь то его люди, будь то его скот, разорю прежде, чем исполнится три года, вовек не дам ему видеть потомства. Сделаю так, что твое дымовое отверстие закуржавеет, окна твои заиндевеют, восемь основных столбов твоего дома разойдутся в разные стороны. Этим я дам знать о себе!
После сих слов она поднялась на свое местожительство.
С этого времени у Додуjус’а богатство начало «изнахрачиваться», т.-е. пропадать, а люди от разных болезней вымирать. По-прошествии трех лет у него осталось лишь несколько скотин, а впоследствии и сам он умер. С того времени шаманы начали воспевать его во время камланья.
Говорят, был еще вот какой случай. Когда Додуjус брал первую жену, то во время свадьбы происходило состязание между его якутом и якутом тестя в том, кто из них больше съест. Во всем, что ни ел якут его тестя, он превосходил прожорливость Додуjус’ова якута. Ели они много мяса и масла, а первый все опережал последнего. Наконец, якут тестя сказал, что съест 50 карасей за время, пока упадет на землю пущенная стрела. И вот один якут натянул лук и пустил стрелу, а якут тестя успел съесть все 50 штук карасей, оставивши только кости.
21. V. 1907 г.
Эд. Пекарский.
/Живая старина. Періодическое изданіе отдѣленія этнографіи Императорскаго Русскаго Географическаго Общества. Вып. II. С.-Петербургъ. 1907. С. 45-50./
Эдуард Карлович Пекарский род. 13 (25) октября 1858 г. на мызе Петровичи Игуменского уезда Минской губернии Российской империи. Обучался в Мозырской гимназии, в 1874 г. переехал учиться в Таганрог, где примкнул к революционному движению. В 1877 г. поступил в Харьковский ветеринарный институт, который не окончил. 12 января 1881 года Московский военно-окружной суд приговорил Пекарского к пятнадцати годам каторжных работ. По распоряжению Московского губернатора «принимая во внимание молодость, легкомыслие и болезненное состояние» Пекарского, каторгу заменили ссылкой на поселение «в отдалённые места Сибири с лишением всех прав и состояния». 2 ноября 1881 г. Пекарский был доставлен в Якутск и был поселен в 1-м Игидейском наслеге Батурусского улуса, где прожил около 20 лет. В ссылке начал заниматься изучением якутского языка. Умер 29 июня 1934 г. в Ленинграде.
Кэскилена Байтунова-Игидэй,
Койданава
ИЗ МАТЕРИАЛОВ ПО ЭТНОГРАФИИ ЯКУТОВ *)
*). См. «Этногр. Обозр.» XXXIV.
II. Очерки общественной жизни.
1. Рабство у якутов.
Рабство у якутов, вероятно, возникло на почве грубой физической силы, и, кроме права сильного над слабым, оно не имело другого источника происхождения. Но возникло ли оно самостоятельно, позаимствовано ли от какого либо другого народа, с которым якуты сталкивались во времена глубокой древности? Исследование по этим вопросам едва ли приведет к желаемому результату, потому что данных для решения нет [* Источники: рассказы якутов, архив Олекминского Окружного Полицейского Управления и житие св. Иннокентия Иркутского, изд. 1879 г.]. Во всяком случае, оно явилось как результат права сильного, чему не мало способствовали войны с соседними племенами, враждебно относившимися к якутам, как повествуют о том предания и сказки, в которых говорится, что богатырь, победив другого, хочет убить лежащего на земле у ног победителя. Побежденный, обратив свой взор на победителя с поднятыми руками кверху, умоляет его, говоря: «не убивай меня, тоён (господин), оставь мне жизнь, я тебе буду вечно служить, буду работать всякую работу, пасти коров, лошадей, поить и кормить их, и все что ты прикажешь, то и буду делать беспрекословно, но только не губи меня». Победитель, тронутый просьбами побежденного, отсекает ему руку, ногу и выкалывает глаз. В таком виде, говорит победитель, ты мне лучше будешь служить, не причинишь мне никакого зла, и обращает его в своего «кулута», т. е. раба.
Кулут, как говорят якуты, был в виде полезного животного, не пользовался никакими правами человека и во всякое время мог быть убитым по прихоти тоёна. Когда тоён садился на лошадь, отправляясь в путь, кулут подставлял ему свою спину, сгибаясь для того, чтобы удобнее было сесть на лошадь, и во время пути должен была бежать за лошадью, сколько бы такое путешествие ни продолжилось, устранять на пути препятствия и в пору, если тяжесть была не под силу лошади, он должен был помогать ей тащить или переносить поклажу на себе. В присутствии тоёна кулут не имел права садиться, и даже если бы тоён спал, кулут, войдя в юрту его за каким либо делом, должен был тоже стоять. Он не имел права вступать в брак без согласия тоёна.
Дети, рожденные кулутом, делались уже совершенно свободными гражданами, но вступали в брак с женщинами равными себе по имуществу. Тоён же с дочерью кулута, а также и сын кулута с дочерью тоёна не вступали между собою в брак. Во всех этих случаях, вероятно, немаловажное значение имел имущественный ценз и сословный предрассудок, в силу которого нельзя было сливаться высшему сословию с низшим, находившимся в полном презрении, так что теперь слова «кулут» и «хамначит» у якутов служат бранными словами.
Но не бывает правила без исключения: так и здесь случалось иногда, что тоён вступал в брак с рабыней; напр., в Олекминском улусе, Маджегарского нослега, старые якуты помнят, как князец Артемьев, прельщенный красотой рабыни, купленной им в Вилюйском округе, женился на ней по обряду православной церкви, и на такой брак указывают, как на замечательный и исключительный пример. Я спрашивал многих инородцев относительно вступления в брак тоёна с рабыней в прежние времена и всегда получал отрицательный ответ.
Право сильного, точно также как оно выразилось у мужчин, с особенной яркостью выразилось в порабощении женщины, рабство которой продолжается и до настоящего времени. Проявляется оно в самой грубой форме, как это будет видно ниже из приведенных мною фактов. Что же касается до рабства женщины во времена глубокой древности, то, основываясь на сказках, видно, что женщина умыкалась, так что во многих сказках причиною драки богатыря с чортом или богатыря с богатырем является красивая женщина, украденная в то время, когда богатырь спал 3 года или отлучился на охоту, оставив одну в юрте свою сестру или мать, или жену. Богатырь или черт, воспользовавшись непробудным сном или отсутствием богатыря, приезжает на двор и поет песню: выходи ко мне скорее на поединок, я приехал к тебе за твоей дочерью, или сестрой; если не дашь добровольно ее, то я убью тебя и возьму силой твою красавицу. Рассердившись, что к нему никто не выходит, снимает с юрты потолок берет женщину без сопротивления и увозит на крылатом коне за горы. Богатырь, возвратись с охоты, или просыпаясь, съедает 3-х быков за один прием и идет выручать украденную. Напав на следы похищенной красавицы и вызвав на поединок похитителя, или убивает, если это черт, или выкалывает глаза, отрубает ногу, если похититель богатырь, проводить его к себе в дом и заставляет ходить за коровами и телятами, или быть вместо собаки и караулить имущество его.
Впоследствии, когда умыкать женщин было не совсем безопасно, потому что умыкание стоило жизни или похитителю или обладателю похищенного, тогда якуты стали прибегать к покупке, как женщин, так и мужчин, и следы такой формы рабства сохранились до сего дня с особенной яркостью.
Женщина раба исполняла всю черную работу, по хозяйству, работала вечно, и в нравственном отношении участь ее была незавидна. Ныне покупка женщин, продолжая существовать, выражается в форме калыма (выкупа). На этом основании всякий, купивший жену, по народному воззрению, имеет право ею распоряжаться, как угодно, и даже убить ее, если бы за то закон не налагал наказания; так что не редко можно слышать от мужей, жестоко обращающихся с женами, высказывающих неудовольствие на суд, покровительствующий обиженным женщинам: «какой это суд, заступается за хотун (женщину)!» Она моя, я ее купил, значит, как хочу, так и поступаю с ней, и дела никому нет до моей ссоры с ней. Тождественный взгляд на женщину я заметил и у крестьян Олекминского округа, живущих по Лене, слившихся с якутами.
Зажиточные тоёны, как рассказывают старики якуты, еще очень недавно имели по несколько жен: главенством из них пользовалась самая младшая, самая молодая, которой тоён отдавал предпочтение пред другими, и все права хозяйки, старой жены, отнимались в пользу молодой, жившей с ним вместе; другие жили отдельно, не далеко от тоёна, имея при себе рабынь, на обязанность которых возлагалось вести все хозяйство. Косвенное указание на многоженство я встретил в делах Олекминского комиссарства за 1819 год. За этот год из рапорта крестьянского выборного Янкова видно, что родович 2 Ментской волости Константин Торговкин, имея жену, прижил с девицей князца Маджегарского наслега Климонтова блудно сына; поэтому Янков просит содействия. Олекминского комиссара о понуждении Торговкина сына, имеющего 2 года от роду, окрестить, а также в рапорте выборнаго Олекминского улуса говорится, что к нему обратилась с просьбой девка Татьяна Харова, привезенная в малолетстве из Вилюйского округа в Якутский, где прижила сына Нуча, по крещении Стефана, о записи его по 7 ревизии в ревизские сказки в 1 Нюрюктейскую волость, где она живет в качестве незаконной у князца Корнилова. Дети, украденные или выросшие сиротами в доме тоёна делались рабами.
Русские, явившись к якутам в качестве просветителей, не только не облагородили их, не только не ослабили рабства, но, усвоив этот обычай сами, еще более укрепили его. Рабы имелись, начиная от всесильного якутского воеводы, до последнего казака. Цена на раба стояла не особенно высокая до начала нынешнего столетия, maximum 25 р. ассиг. и фунт табаку, minimum 1 р. или бутылка водки. Казаками и чиновным людом нередко инородцы всех возрастов обращались в рабы силой; напр., в 1733 году Охотский командир Скорняков-Писарев вместе с поручиком Шкадером деятельно занимался грабежами и всякого рода бесчинствами над жителями г. Якутска. Шкадер, желая сохранить награбленное, отправил на сохранение к приленскому крестьянину Подымахину вместе с обращенными в крепостные 2-мя русскими и якуткой. Воеводы и служилые, обращая в рабов инородцев, не обходили своим вниманием и русских; так, напр., из дел Олекминского комиссарства за 1819 год видно, что советником Куприяновым, умершим в этом году, была обращена в крепостные крестьянка Амгинской деревни, Олекминского округа, Марья Сократова, водворенная к месту своего жительства, как не имеющая узаконенного вида. Как Сократова сделалась крепостной, и почему для нее потребовался вид только после смерти Купреянова, и почему у нее не порвана была связь с обществом крестьян д. Амгинской? Разъяснения в деле я не нашел.
Помимо захвата силой рабов в 17 и 18 столетиях практиковалось еще одно могущественное средство русским правящим классом и даже крестьянами, — это было крещение, дававшее право не только крещенного инородца обращать в раба, но и передавать его по наследству родственникам. Продажа рабов в то время была явлением самым обыкновенным и даже освящена законом, в силу которого каждый казак имел рабов, проигрывал их в карты и снова ловил их. Худое то было время, говорят старые якуты, слышавшие рассказы своих дедов. Бывало, говорят они, если приезжал зачем-либо казак в улус или чиновник, все старались прятаться от них, чтобы не быть замеченными. Случалось, для того, чтобы избавиться от придирок начальства, инородцы в виде взятки дарили своих несовершеннолетних дочерей и незамужних женщин. Первые из них воспитывались до совершеннолетия в домах своих господ и поступали к ним в качестве наложниц, а последние поступали прямо в дома терпимости, принося барыши своим господам. Так, по словам составителя жития св. Иннокентия Иркутского, большинство сибирских колоний в то время походило на огромные дома терпимости. По городам воеводы и другие приказные люди держали целые ватаги женщин и девушек для себя и своих приближенных и продавали их русским и инородцам. Часто отцы семейств продавали и закладывали своих жен и дочерей и других родственниц. Распространился даже обычай отдачи своих жен в кортому, что значит временное пользование за плату [* Житіе св. Иннокентія Иркутскаго, изд. 2-е 1879 г., стр. 49.]. Обычай отдачи своих жен и любовниц в кортомное содержание и проигрывание в карты теперь существует только на золотых промыслах между русскими рабочими по Олекминской и Витимской системам. Жизнь русских в Якутской области в 17 и 18 столетиях походила на постоянный праздник. Пили все, и старики, и женщины, и дети, пили в кабаках, на гулянье, в поле, пили везде, где можно было пить. Причина пьянства тогда и теперь у русских объясняется невысоким умственным и нравственным цензом и отсутствием каких бы то ни было идеалов. Беспутная жизнь здесь втягивает даже людей образованных напр., врачей, предающихся бесшабашному пьянству и картежной игре. Спрашивая одного из них, имеющего диплом кандидата естественных наук, выданный Петербургским университетом и медико-хирургической академией на степень врача, о причине пьянства, я получил такой ответ: скука, тоска и масса свободного времени заставляют меня пить, и поневоле будешь пить, когда не слышишь ни одного живого слова.
Тоёны, видя разнузданные нравы завоевателей, административную анархию и безнаказанность за всякие преступления, если давать подарки правящим классам, и сами не дремали на поприще порабощения своих сородичей. Рабство, будучи признано законом, официально продолжало существовать до начала этого столетия, но негласно оно никогда не прекращалось, по крайней мере это можно отнести к Олекминскому и Вилюйскому округам, тесно связанным между собой по своему географическому положению. Из них Вилюйский округ является поставщиком мальчиков и девочек для Олекминских тоёнов, знакомых с изнанкой цивилизации. Бедные Вилюйские якуты продают им своих детей по 10-15 р., а иногда, случается, и дешевле. Купив ола (сына), видоизмененного кулута, тоён отсылает его жить в юрту вместе с тематами, считая неприличным и унизительным для себя, чтобы он жил под одной кровлей в богато-убранных апартаментах, каждодневно награждает его подзатыльниками и сокрушает ему ребра. Кулут-ола, сын-раб, если можно так сказать, выведенный из терпения дурным обращением тоёна и поняв смысл нашего законодательства, ограждающего его права, приносит жалобу в родовые управления и инородную управу, где правосудие не всегда оказывается жалующимся, потому что тоён всегда сумеет оказать нравственное давление на отправителей правосудия, и жалующийся окажется виновным. Так недавно и случилось с усыновленным влиятельного тоёна Максимова, Василием, с жалобы которого я списал копию, вот она: Его Высокоблагородию г. Олекминскому Окружному Исправнику, усыновленного инородцем 1 Меитского наслега Иваном Максимовым, Василья и жены его Парасковьи. Прошение. Известно Вашему Высокоблагородию, что инородец Иван Максимов, бывший голова, жестоко обходится со своими усыновленными детьми; как он, так и жена его бьют чем попало; напр., у работницы Степаниды, приносившей вам жалобу, были переломлены пальцы рук, и ему все это сходить с рук благополучно, потому что он человек влиятельный. 24-го сего сентября к Максимову заехал чиновник особых поручений Шахурдин. Желая чем либо угостить г. Шахурдина, жена Максимова, Дарья, зашла на кухню и велела моей жене Прасковье сварить суп, что и было исполнено беспрекословно, спустя не много времени зашел туда сам Максимов и спросил: ты что готовишь? Суп, отвечала моя жена, твоя Дарья велела приготовить суп. После этого жена Максимова, войдя на кухню, взяла из рук моей жены горячий суп и разливательной ложкой стала суп кипяток лить на голову и плескать в лицо ей, следы на котором виднеются до сего времени; причем были свидетели инородки Марья и Катерина, фамилии которых моя жена не знает. Максимов же в это время бил меня жестоко, приговаривая, что если и убить тебя, то не дорого будет стоить, намекая на то, что ему, как богатому инородцу, закон — ничто, и вытолкал вон из дома, говоря при этом, что я тебя привяжу к столбу и не так буду бить. Дарья Максимова на другой день мою беременную жену еще раз била и приговаривала: когда ты родишь, то я с твоей спины всю шкуру спущу, а если и умрешь, отвечать не буду. Боясь дальнейших истязаний, мы ушли из дома Максимова с жалобой к старшине Кятчинского наслега, который вместо того, чтобы удовлетворить жалобу сказал: Максимову я ничего не могу сделать, потому что он выше меня стоит, значит и жалобы вашей разобрать не могу. После этого мы приносили жалобу Вашего Высокоблагородия помощнику, который, выслушав ее, только и сказал, что мы беспаспортные. Теперь же мы принуждены просить законной защиты у Вашего Высокоблагородия, так как мы жить у Максимова ни под каким предлогом не желаем из боязни лишиться жизни; но так как собственные вещи наши из одежды и спальных принадлежностей удержаны Максимовым, поэтому просим Ваше Высокоблагородие, чтобы он возвратил их нам чрез инородную управу или через старосту Кятчинского наслега и выдать билет на свободное проживание по области, принимая во внимание, что мы бесплатно работали, я с 1872 года и жена моя с 1882 года, получая вместо платы ежедневно подзатыльники. К сему прошению усыновленный инородца Максимова, Василий, а по безграмотству его и по личной просьбе руку приложил якутский мещанин А. Щегловский».
Прежде якуты продавали и дарили своих детей, чтобы избавиться, от беды, ныне же продают их от нужды и не в качестве кулута, а в качестве усыновленного или работника, но сущность рабства остается одна и та же. Разница между прежним рабством и нынешним заключается в том, что прежде кулут не имел права уйти от своего господина и мог быть убитым безнаказанно, теперь за все это полагается наказание, но сущность дела от этого мало изменяется, и как усыновленный, так и купленный работник не выходят из рабской зависимости до тех пор, пока какой-либо случай не даст возможности насчитаться с усыновителями, как это случилось с сыновьями Максимова, от которого помимо Василья и Прасковьи в прошлом году убежало 3 сына. Нередко случается, что для того, чтобы покупке мальчика или девочки придать законную форму, пишут расписки или условия. Вот одна из таких расписок: «1889 г. ноября 11 дня, нижеподписавшиеся инородец Западно-Кангаласского улуса, 2-го Немюгинского наслега, Матвей Филиппов Давыдов дал сию расписку инородке 2 Меитского наслега Авдотье Петровне Корниловой в том, что состою ей должным 60 р., за которые отдаю в работницы сестру свою на 10 лет с 9 мая будущего 1890 г. В случае, если сестра моя Авдотья, имеющая ныне 7 лет, не пожелает жить, тогда должен беспрекословно уплатить деньги сполна; в том по безграмотству его и по личной просьбе руку приложил инородец Павел Решетников. Расписка эта во 2 Меитском родовом управлении к свидетельству явлена (м п). Староста И. Корнилов». Не успела 7-летняя работница Авдотья присмотреться к новой своей хозяйке, как племянник Корниловой, Василий Корнилов, пользуясь правом сильного не только захватил часть имущества у тетки, но и взял себе девочку. Ни родовое управление, ни инородная управа, ни даже исправник спора между племянником и теткой из-за обладания девочкой и имуществом, как и следовало ожидать, не вырешили до сего дня.
Рабство, существовавшее у якутов до завоевания русскими, привилось не только к классам привилегированным, но и к приленским крестьянам, поселившимся здесь не много ранее 5 переписи в Олекминском округе и при Алексее Михаиловиче в Якутском. Крестьяне, точно также как и якуты, продают своих детей, а особенно несовершеннолетних своих дочерей. 6 декабря 1889 г. в г. Олекминске арестован поселенец Якутского округа Петр Иванов, по частной инициативе, за покупку у крестьянина Тит-Аринской станции, Куренько, 12 летней его дочери Катерины. Покупатель Иванов, чтобы придать законную ферму, взял от Куренько удостоверение, засвидетельствованное сельским старостой, в котором сказано, что Иванов берет Катерину в обучение, начавшееся 2 дня спустя после покупки, как установлено дознанием, растлением. К сожалению, виновный не только не понес должного наказания, но был освобожден в ту же зиму и прошел на промысла, если не ошибаюсь уже с новой жертвой, которую, как водится в данном случае, перепродаст с барышом денежному человеку. Этот постыдный обычай, принятый от якутов русским населением, не только привился к некультурному населению, объякутившемуся крестьянству, образовавшемуся из ссыльнокаторжных, пленных поляков, стрельцов и казаков, сосланных сюда при царе Алексее Михаиловиче, но и к местной интеллигенции, впрочем мало чем отличающейся от крестьян, разве только тем, что интеллигент наш умеет читать и писать. Хамначиты и усыновленные как от тоёнов убегают, так и от русских. Два года тому назад от купца Попова, живущего на Берденской станции, Олекминского округа, убежала 13 летняя девочка Настасья Алексеева, инородка Сунтрского улуса, Вилюйского округа, купленная им несколько лет тому назад; недавно от крестьянина Амгинской деревни, Былкова, убежали два усыновленных, потому что усыновитель жестоко обращался с ними; один из них, впрочем, вернулся по просьбе Былкова во время судебного разбирательства в Олекминской мирской избе (она соответствует волостному правлению), с таким условием, что усыновитель дал обещание не бить более усыновленного.
Русская народность в Якутской области, а в частности и в Олекминском округе, не заключающая в себе никаких цивилизующих задатков, сливаясь с якутами, испортила их в нравственном отношении, нисколько не смягчила их нравов. К порче нравов якутов прилагали старание все, начиная от всесильного якутского воеводы и кончая поселенцем, не исключая и православного духовенства, носителя и проповедника мира и любви к ближнему, так что и христианская религия не смягчила рабовладельческий характер Олекминского якута; он жесток по отношению к своему видоизмененному кулуту, носящему название в общежитии хамначита (работника, наемника), или ола (сына). Привязывание к столбу хамначитов и ола между зажиточными якутами и всевозможные при том истязания — самое обыкновенное явление, и даже, если привязанный под ударами наказанья и умрет, то эта тайна но проникнет далее стен родового управления, а если иногда случается, что она сделается достоянием городских обывателей, то об этом поговорят, поговорят и забудут. Такая жестокая расправа удержалась у князцов со своими усыновленными и работниками, только благодаря якутской административной анархии, господствовавшей с испокон веков. Но я жестоко бы ошибся, если бы сказал, что все якуты, покупающие детей, или усыновляющие их, жестоко обращаются с ними и смотрят на них, как на кулутов. Нет, многие из них, особенно незажиточные, смотрят как на своих детей, и после смерти такие усыновленные делаются наследниками своих усыновителей. Об этом я постараюсь собрать точные сведения и не премину сообщить. Теперь мне остается сказать, что рабство у якутов развилось по таким же историческим законам; как и у других народов, и остатки его выражаются в форме покупки женщин и детей и в усыновлении, для того чтобы обойти существующий закон. Что же касается древнего рабства, то понятно воспроизвести его нельзя, потому что формы его исчезли бесследно.
2. Умыкание, когда-то существовавшее у якутов *)
*) Заметка эта, по-моему, представляет интерес потому что в Олекминском округе об умыкании невест предание исчезло и Е. Габышев явился единственным человеком, способным передать эту форму брака, так что если 70-80 летние старики умрут, то у следующего поколения уже ничего нельзя будет узнать о старинной форме брака. Что же касается перевода по-русски имен злых духов, вызывавшихся оюнами, то откровенно сознаюсь, что он крайне неудачен, хотя я старался записывать точно со слов Габышева, который, как видно, сам пропустил во многих местах слова. Перевод же собственных имен духов не мыслим, потому что в сказках и песнях встречается много слов, значения которых якуты не знают, и сказочный язык — язык старый.
Древняя форма брака у якутов, заключалась в похищении невесты; она была проста, но приготовления к этому похищению обставлялись весьма торжественно. Они состояли в том, что отец жениха, желая похитить невесту из иноплеменниц, потому что так когда-то велел делать родоначальник Могохтах, созывал всех оюнов, живших по близости, и соседей. Хозяин, в присутствии собравшихся гостей, выводил из стойки жеребца и привязывал его к столбу (коновязи), стоявшему во дворе, а из юрты в это время двое молодых почетных людей, еще не женатых, выносили сосуд (сабарай), наполненный кумысом и ставили около коновязи. В этот момент один из самых старших оюнов, самых знаменитых, выделяясь из толпы, подходил к сабараю, брал в руки пучок сена или травы, погружал в кумыс и кропал привязанного жеребца, обращаясь при этом к богу Ытык с просьбой, чтобы он помог благополучно похитить невесту. Вслед за этим разводили на дворе огонь, и тот же оюн вызывал и заклинал 40 злых духов, причиняющих всегда вред человеку, а в частности, в случае удачного похищения, не причинили бы вреда новобрачным и не послали бы болезней как им, так и потомству. Вот духи которые вызывались и заклинались: 1) Хара сорон тоён (черный орел господин), 2) Ани буолбут хара Джагалын (грехом сделался черный Джагалын), 3) Эджигян хотун ычытэ (Миганская женщина злой дух [* Это так называемая жиганская Огропела.]), 4)Таяхтах насисык хотун Балэй малана кэлтэгей кэляны (по-русски слова не переводимы), 5) Ордах нюча тоён (злой русский начальник), 6) Ытык маннехой хотун (ытык вертлявая барыня или женщина), 7) Ирюнь огустах (белый бык), 8) Баст эттютян манабыт кетях кэтяабит хотун Кистэй (с головы караулила с затылка сторожила женщина Кистей), 9) Дже ычытэ буолбут Едёнь кюняс оюн (домовым сделался Едень шаман), 10) Ер сюрюк буолбут ат чаадай оюн (Ер шаман с чалой лошадью превратился в струю), 11) Кель ычытэ кереланка тоён (господин озерный черт выскакивает из воды), 12) Хара тэ ычытэ Баянай бай барылах (черный леший Баянай, богатый покровитель зверей), 13) Сол ычытэ сэрестюгэс кысь (дорога злого духа как витая крученая), 14) ыллык ычытэ ханнис тыгыз ол (небольшой холм злого духа, как вертлявый парень), 15) Кюню керсер кусаган комисар? (Видит еще солнце злой комиссар?), 16) Кюляр Туччить (смеется Туччит), 17)Тыныкытта сыляяр тырылай Туччит (дыхание со светом (соединено) у Туччит) [* Туччит собств. имя, не переводимое по-русски.], 18) Тырбыяхсит (телятина), 19) Сэттэ ычытэ (злой дух стены), 20) Сары бэргэсэ (из ровдуги шапка), 21 Аи буолбут бура дохсун (безгрешный сделался строптивым), 22) Былыт кигэ кыскэйдан Удаган (Удаган облака дочь), 23) От маст ычытэ кётях ёттютян кэтябит кэха буха джоннарбут (злой дух сена и леса, кукушка со стороны затылка караулит (людей), 25) Бас эттютян манабыт (караулит со стороны головы) [* Кто караулит, неизвестно. Вероятно, собственное имя, при передаче от одного поколения к другому, утратилось.], 26) Охчо ахтыбыт (вспоминали Охчо) [* Охчо — собственное имя.], 27) Тёkёно тураччи Тургэн (Турген стоячее пламя), 28) Тарасита болбут (обмороком сделался) [* Собственное имя вероятно также затерялось.], 29) Кыбыты болбут кынчарган киз (быстро смотрит девушка завязнувшая между двумя) [* Между чем? Вероятно какое-то слово опущено.], 30) Тора тосах кугас ынахтах Тогойдан тоён, (господина Тогойдана рыжая корова, (имеющая) пятна поперек лба), 31) Тоён ыгыэ багыгар олорор чоботыллах тогойдон тыллах (господин ыгыэ, скороговор в головах сидит с выпуклым языком), 32) Уар оллах олусхар тоён Угар кыстах Джансар хотун (Уар без жены имел сына господина Угара с девицей Джансар (превратившейся в женщину), 33) Кёрт богана тердюгэр Агыя хотун (женщина Агыя (имела 4 столба на верху), 34) Хара долон ычытэ, Уклан тоён (господин Уклан злой дух, черный сокол), 35 Хара тэ ычытэ Облан тоён юрях, юрях ычытэ, ЬІргачан хотун (темного леса злой дух, Облан господин речки, речка злой дух Ыргачан женщина), 36) Тогус Тото, тёрдё нотогой ол (девятый Тото, сверху брюхатый сын), 37 Сэттэ Бэрлэй тёрдё дилбин киз (у девушки Бэрлэй на верху 7 клеток), 38) Бор бар малахай тоён (глина есть у плешиваго господина), 39) Кёх абрэнь сёгёлях сюля бай тоён (синий, корявый со скотом, очень богатый господин), 40) Кюрюджахтах бордах састыхтах бордах хорурдах Орсон Дурэй тоён (с глиняной лопатой, с железной маленькой лопаткой Орсон Дурэй господин).
Всех этих 40 духов в состоянии были вызывать и заклинать только самые знаменитые оюны, другие же вызывали их не более, 10-15. Оюн, вызывавший 40 духов, отрезывал, будто бы, себе голову, сажал ее на остроконечную палку, а затем, как ни в чем не бывало, опять приставлял ее себе на плечи.
Кончив вызывание и заклинание духов, оюн объявлял всем присутствовавшим во всеуслышание: «юс тугуллух солга», что значит по-русски: 39 дорог; фраза эта понималась еще так: оюн так далеко прогнал злых духов, что они находиться теперь за 39 дорогами и более никогда на это место не вернутся. После этого отвязывали жеребца, посвященного ытыку, и отпускали его на волю, которой он пользовался до тех пор, пока не издыхал. Такого жеребца никто не смел бить, и всякого, ударившего его палкой, постигало несчастье.
Если отец невесты узнавал о готовящемся нападении, он также созывал оюнов и соседей и также созывались и заклинались духи, но только с тою разницею, чтобы они не мешали отразить нападение.
Отпустив посвященного ытыку жеребца, отряд жениха садился на коней, захватив с собой съестные припасы, кумыс и подарки на всякий случай, вооружась луками, батасами (кинжалами, надевавшимися на палку и напоминавшими по своему устройству казацкую пику), ножами и кортиками, отправлялись в путь, предводительствуемые оюном. Приехав во двор невесты, все становились в ряд около столба (коновязи). Навстречу приехавшим выходил из дома невесты тоже вооруженный отряд и становился в ряды напротив враждебного отряда. По знаку оюнов-предводителей начиналась стрельба в цель из луков, или борьба двух силачей, выставленных с той и другой стороны, или драка стена со стеной, т. е. отряда с отрядом. Если в борьбе победительницей оказывалась стена жениха, она врывалась в юрту, где сидела невеста, которая и увозилась женихом, возвращавшимся впереди всех. Но если победа была на стороне невесты, тогда горе было побежденным. Побежденные старались укротить гнев победителей, угощали кумысом, разными кушаньями и дарили ценные вещи. Победители, случалось убивали всех побежденных. Случалось, что жених нападал на юрту невесты нечаянно, что случалось часто, и увозил ее; тогда отец и родственники невесты созывали соседей, вооружась ехали в погоню, для того чтобы отбить похищенную, и, понятно, дело иногда кончалось убитыми с обеих сторон.
Победитель жених, как я сказал выше, ехал с невестой впереди отряда, не оглядываясь назад. Приехав во двор юрты, снимал с лошади невесту, становился с ней рядом пред входом в юрту, из которой выходила мать и благословляла новобрачных. Благословение состояло в том, что она бросала в лица жениха и невесты дорогими шкурами или какими-либо ценными вещами, обращаясь при этом к богам Эяхсит, Джогогою и Джукаку, чтобы они наградили богатством новобрачных, а также детьми и скотом. Оюн в этот момент, вошедший первым в юрту, пред горящим камином просил тех же богов, которых просила о том же мать жениха, и, окончив просительную молитву, брал из камелька (камина) пепла, посыпал порог юрты, чрез который должны были перешагнуть новобрачные, выходил во двор, брал за руку жениха и невесту, лицо которой было закрыто какой-либо шкурой или шапкой и вводил в юрту; здесь жених отводил ее в укромный угол, обыкновенно, за печку, где она сидела одиноко, всегда закрытая, и никто не имел права входить к ней кроме мужа. Без покрывала она никогда не выходила из своего угла во двор или на работу. Это так делалось для того, чтобы не видел лица ее свекор и лебедь, относимый к божеству, который похищал красивых женщин. Молодая женщина ходила закрытой нередко 3-4 года, или до тех пор, пока не рождался у нее ребенок.
Жених, похитивший невесту, спустя год или два после похищения, делал визит тестю, продолжавшийся 3 дня; причем он не раздевался во все это время, не казал ни лица, ни волос и не снимал с головы шапки с рогами. Невеста же в это время находилась дома и уже после возвращения мужа ехала вместе с ним к своим родителям и также не показывала своего лица никому. Шапка ее была с серебряной или медной бляхой.
Эта форма брака записана мною со слов родовича Олекминского улуса, Маджегарскаго наслега, Мокушкина рода, Егора Габышева, известного в округе сказочника, певца и хранителя старинных обычаев предков.
М. Овчинников.
/Этнографическое Обозрѣніе. 1897, № 4. Москва. 1897. С. 77-88./
ИЗ МАТЕРИАЛОВ ПО ЭТНОГРАФИИ ЯКУТОВ *)
*). См. «Этногр. Обозр.» XXXIV и XXXV.
ІІІ. Юридические обычаи.
1. Род и община
Еще очень недавно у якутов, вероятно, и не одного Олекминского округа, существовал такой обычай: если у супругов рождалось в течение брачной жизни 5 мальчиков, то они причислялись к материнскому колену, но не отцовскому, и носили имя своей матери, напр.: «уола юэ крынас хотун», (дословно, если перевести по-русски, будет значить: сын колена белой женщины), «уола юэ кис нерин» (сын колена девицы красивой) и проч. В 6-м же колене потомки этих прародителей причислялись к колену первого отца, следовательно, название колена матери уже сглаживалось, и они назывались «агабыт юэа (отца колено). Но когда это колено увеличивалось в численности до 50 и более человек, тогда все члены, принадлежавшие к этому колену, называли себя «наше колено» и носили уже название „агауга», что значит: племя, род.
Но если у супругов рождалось менее 5 мальчиков, тогда дети причислялись к отцовскому колену. Такой обычай существовал, сравнительно, недавно, потому что старые якуты отчетливо передают его.
Только что родившемуся ребенку давали имя того, кто первый входил в юрту, где находилась роженица; напр., если входил русский, не имевший общественного положения, ребенка называли «нючей» (русским), если входил солдат — называли солдатом, и даже если вбегал пестрый кобель — и ребенка называли пестрым кобелем. Затем давали от себя имена отец и мать, каждый особо, и ближайшие родственники, так что у иного якута существовало до 10 имен, но главное было первое.
Описанный мною обычай существовал, как я сказал выше, сравнительно очень недавно, после обычая похищать женщин вооруженною силою из чужого рода, или племени, преимущественно у бурят, тунгусов, ламутов и своих ближайших родственников, башкир, когда они жили вместе в какой-то большой степи (вероятно Барабинской), потому что башкиры, проживающие в Якутском и Олекминском округах, говорят, что будто бы предки их когда-то были здесь, в Якутской области, но вернулись обратно, потому что все мужчины у них умерли, остались только старухи и несколько женщин, за исключением князя якута (яхонта), оставшегося в Якутской области, от которого и произошли якуты.
Якуты говорят, что лет 400-500 тому назад, за долго до появления русских к ним, они неспособных к труду, или больных убивали или оставляли на произвол судьбы в лесу, привязанными к лесине. Теперь такой обычай существует только у тунгусов Олекминского округа. На смену этого обычая у них явился другой обычай, тоже исчезающий, в силу которого неспособных к труду родителей и родственников удаляли в уединенное место, и дети доставляли им все необходимое, не исключая дров и воды. После смерти и даже ранее неспособные к труду передавали все свое имущество своим поильцам и кормильцам, хотя эти поильцы и кормильцы ныне нередко поступают не совсем благородно. В доказательство только что сказанного, я привожу копию с прошения Авд. Корниловой, поданного Олекминскому исправнику [* Его Высокоблагородию, г. Олекминскому окружному исправнику, инородки 2 Меитского наслега, Олекминского улуса, Авдотьи Корниловой прошение. По приказанию Вашего Высокоблагородия племянник мой, Василий Корнилов в феврале месяце итого года обязался подпиской вносить подати за мужа моего, Лариона Корнилова, находящегося в весьма преклонных летах, и содержать нас, т. е. доставлять дрова, выкашивать и ставить сено около нашей юрты, за что он получил от другого нашего племянника 200 руб. деньгами и полтары трети нашего покоса, быка, стояющего 60 руб., и воспитанницу вашу Авдотью. Летом этого года Василий Корнилов выкосил по уговору нашу траву для нас и увез себе; нам же с мужем ни сена ни дров и вообще ничего не доставляет. На жалобы мне ни Инородная Управа, ни Родовое Управление удовлетворения никакого не делают. А потому я покорнейше прошу Ваше Высокоблагородие, разобрав мою жалобу, обязать В. Корнилова возвратить сено, предназначенное для нас, доставлять дрова и все необходимое, а если он на это не будет согласен, то возвратить нам все имущество, взятое им, и подати мои уже будем платить сами. 11 марта 1890 г. По безграмотству своему прилагаю именную печать (А. К).].
Якуты, переходя из пастушеского состояния к оседлому, делали захват луговой земли в ущерб благосостоянию своих ближних. Но община, сознавая за каждым право владения участком земли, стала делить ее между всеми по жребию каждогодно, потому что урожай трав бывает неодинаков; напр.: этот год известный надельный участок уродил прекрасную траву, на следующий год этот же пай или участок уродил плохую, так что каждогодный передел земли у якутов является справедливой и удобной формой землевладения. Пропорционально наделу взимались и взимаются подати. Но всякий, расчистивший землю на стороне, по постановлению общины мог и лишиться ее, если земля эта почему либо нужна была этой общине, которая, взамен взятой расчистки, отводила в другом месте равное количество. Владелец расчистки и земельного надела (душевого) с согласия общины имел право первую продавать своему сородичу, а русскому закладывать в долгосрочное пользование, а последний (надел) только уступать своему сородичу на определенное время.
Русские казаки и крестьяне в 17 и 18 столетиях злоупотребляли таким обычаем, арендуя землю за бесценок, спаивая водкой якутов, как говорят об этом сами якуты и что доказывается текстом одного следственного дела, относящегося к 18 столетию.
«Того- ж числа, — говорится в нем, — в Якутске пред дворянином Ефимом Петровым казак Киприян Борисов сказал: есть де у него, Кипріяна, закладной покос от якута на Мархе речке до выкупу. А ставится кошеного сена один стог небольшой, а других никаких угодий и отводных великого государя сенных покосов и рыбных ловел и мельниц нет». В другом таком же листочке Федот Амосов говорит: «есть де у него Федота закладные сенные покосы на острову, званием по-якутски «эселях ары», приобретенные от ясашных якутов».
Землей в 17 и 18 столетиях якуты не особенно дорожили, потому что ее было много. Но к концу 18 столетия у них возникло понятие о поземельной собственности, и чем дальше шли они в этом направлении, тем больше укреплялись в необходимости делить сенокосные земли не только между родами, но и между родственниками в различных степенях.
Определенной границы земельным участкам в то время не существовало, что способствовало захвату земли друг у друга, влекущему за собой споры и ссоры. Такой порядок землепользования у якутов Олекминского округа существует до сих пор, как это видно из прилагаемого заявления Семена Торговкина [* В Олекминское Окружное Полицейское Управление инородца 2 Меитского наслега Семена Ал. Торговкина заявление. По постановлению Полицейскаго Управления от 20 июня с. г. определено взыскать в мою пользу с сородовича моего Павла Одинцова 14 р. 12½ к. за неправильное владение моим покосным местом, и, отобрав от него его место, передать для пользования мне. Но Одинцов места этого мне не передал и не хочет передать до сих пор и траву уже выкосил всю. Имея в виду, что постановлением Полиц. Управления Одинцову не предоставлено право обжаловать упомянутое постановление и оно вероятно Якутским Окружным судом, куда Одинцов принес ныне жалобу, не будет изменено, а потому заявляю Полиц. Управлению, что за работу выкошенной и убранной травы на моем месте я платить не буду. С. Торговкин. 16 авг. 1890 г.] и других документов.
Что же касается пользования пахотной землей, то она вполне индивидуализировалась и никаким переделам не подвергается, потому что такую землю не легко бывает сделать удобной для возделывания хлеба, и чтобы уничтожить на 1 десятине столетние лиственницы, глубоко пустившие корни в землю, надо потратить от 250 до 300 р. Вот эта то причина заставляет смотреть на возделанную землю, как на собственность возделавшего, имеющего право продать ее своему сородичу, или передать в долгосрочное пользование русскому.
Споры о сенокосной земле вытекали и вытекают всегда из неправильного дележа. Всякий, кто посильнее, старается взять себе лучший кусочек, а для соседа оставить худший, так что вся лучшая земля переходила в руки зажиточных; подати же и повинности разлагались по числу хозяйств, а чтобы их уравновесить, якутская община и пришла к убеждению в необходимости переделять землю, и опять таки пропорционально наделу платить подати. Вот вторая причина, кроме указанной уже выше, заставившая якутов делить землю, и обычай этот возник совершенно самостоятельно, без влияния русского населения.
Все земельные споры до 30-х годов этого столетия разбирались судом медиаторским, ныне же родовыми и полицейскими управлениями, в доказательство чего прилагаю копию прошения Григория Брагина и постановления медиаторов *).
[* Его Благородию, Олекминскому комиссару Фоке Алексеевичу (Миллеру), родовича 1-го Меитского наслега Григория Брата прошение.
В прошлом 1818 г., неизвестно мне с каких ради причин, наслегу нашего родович Александр Максимов, находя у меня в излишестве сенных покосов, просил во оных родоначальников своих, которые подолгу обязанностей своих и чинили разбирательство; но по прочем по желаниям нашим, чтоб положить нам обще пороль (?) с тем, если у кого из нас окажется в излишке по 50 десятин, в том родоначальники ваши Иван Торговкин и Александр Синицин рознял. Но как время тогда приходило к сенокосу, дабы не упустить страдного времени, и не лишиться последнего своего скота, чрез которого находим себе пропитание и все повинности оплачиваем, принужденным себя находил тогда же просить князца своего Торговкина, прилучившегося у него в доме 2-й Меитской волости родовича Александра Торговкина, урядника Ивана Габышева и прибывших выборных Василие Янкове сделали разбирательство, то князец Торговкин просил вышеозначенных людей сделать разбирательство, но как ненаходя в сем случае между нами истинности по причине той, что Максимов произносил запирательство, и так приказано ими было, чтобы нам каждому быть при своих покосах, дабы между тяжбами не лишиться собственности, и отложили до предбудущего времени (д. б. разбирательство), но как я взошел к покосу моему, дабы не упустить время; между тем, упоминаемый родович Максимов усильным образом отнял у меня на 2 стога сена, почему также оставя работу, просил о сем кназя своего Торговкина, который отказал тем, что он не в силах сделать разбирательства и так я нисжатия (?) трав чрез то по бессеннице понес невозвратный убыток чрев покупки сена. Но ныне, выйдя из терпения, в минувшем генваре месяце при суглавном (т. е. мирском, общественном) собрании, бывшем на острову Кылахе [* Остров этот от Олекминска лежит в 80 верстах, по средине р. Лены; на нем живут якуты 2 го Меитского наслега.], всех 5 волостей квязцов просил оказать удовольствие, которые также по запирательству Максимова были не в силах (разобрать), и притом произносил Максимов при них „плутъ и мошенник”, в чем ссылаюсь на них, которые могут удостоверить (это). Сверх сего об розданных своих долгах неоднократно просил при собрании, в собрании в наслеге своем, родоначальников. Но Максимов же неизвестно мне, принимая власть родоначальника, никакого удовольствия не давал мне, и притом произносил сии слова, что от тебя ни в какое собрание и просьбы мои не принимать (это так сказано буквально, но вероятно Максимов сказал так: тебя ни в какое собрание не следует пускать и просьб не принимать), есть де у него указ на то, что прописать по начальству вашему благородию, и припадая к стопам вашим начальственным всепокорнейше прошу не оставить своим начальственным рассмотрением и на все сие ожидаю милостивейшей резолюции. Прошение писал сотник Михайло Габышев, 22апрели 1819 г.
Его Благородию, Олекминскому комиссару Фоке Алексеевичу Миллеру якутских 5 волостей князцов рапорт.
Во исполнение предписания Вашего Благородия от 28 апреля за № 442, сим имеем честь донести, что по просьбе родовича Григория Брагина никакого мы по разбирательству действительного обстоятельства открыть не могли; сколько по разнообразности их слов, столько же и по великому их замешательству тяжбы, которую не иначе мы можем предположить решить, как только медиаторским судом, который и осмеливаемся Вашего Благородия просить приказать помянутым просителю и ответчику набрать, из кого им будет угодно, и потом уже решить как следует, почему прошение Григория Брагина обратно при сем имеем честь представить. Впрочем, более мы никакого изыскания по мнению своему и решению сего дела изыскать не можем. К сему рапорту якутских 5 волостей князцы приложили печать.
Его Благородию, Олекминскому комисару Фоке Алексеевичу, избранных со стороны просителя, 1-го Меитского наслега Григория Брагина и родовича Ал. Максимова, медиаторов 2 Меитской волости князца Александра Торговкина, ясашного Илья Корнилова, Харитона Корнилова, Лука Григорьева, старшин Малышева и Габышева рапорт. Вследствие приказа Вашего Благородья, от 29 апреля за № 446, последовавшим на имя 1 Меитской волости квязца Ивана Торговкина, по которому учинили между просителем Брагиным и ответчиком Максимовым в удовольствие их разбирательство, которые, призвав в сердцах своих правду поданного на имя наше (в) подписке учинили мировую, которую равно и приложенный при прошении бумаги при сем к вашему благородию представляем. К сему рапорту медиаторы, а по личной их просьбе руку приложил Михайло Габышев. 17 мая 1819 г.
Гг. медиаторам, избранным по делу родовичей Григория Брагина и Александра Максимова, князцу Торговкину, ясашным Илье и Харитону Корниловым, Луке Григорьеву, старшинам Малышеву и Габышеву, 1-го Меитской волости родовичей Григория Брагина и Александра Максимова покорнейшее прошение.
По поданному от нас Брагиным прошению по разбирательству нашему к присуждению и по поданным нами подпискам с обеих сторон, мы остаемся довольны, в каковом деле и недолжны мы производить друг на друга никакого иску, в чем и удостоверяем сами прошением, а также и общее житье должны мы иметь как следует, по порядку, без нанесения друг другу никаких отягощений и обид, в чем и подписуемся. За неграмотных руку приложил сотник Михайло Габышев. (Копия списана из дела Олекманского окружного полицейского управления за 1819 год).]
2. Суд медиаторский и всенародный.
Некоторые формы судопроизводства у якутов Олекминского округа, существовавшие в 17, 18 и 19 столетиях, незаметно исчезли и исчезают под влиянием, русского законодательства и административного влияния. В отрывочной форме мне удалось записать несколько случаев из такого судопроизводства и обычаев, существовавших лет 60-70 тому назад, и о которых якуты не имеют теперь ни малейшего представления за немногими исключениями. Сюда принадлежит между прочим медиаторский суд.
Так как старые обычаи, некогда существовавшие, нелегко стираются в народной массе и продолжаются опять бессознательно, то так случилось и с судом медиаторским. Он проявляется теперь в следующей форме: если произойдет спор между якутами, стороны, считая себя правыми и не желая прибегать к старшине для разбора, прибегают к посредничеству не только якутов, но и русских, говоря: «вот человек сторонний, скажи-ка ему свое дело — и он скажет, что я прав, а не ты». Третейский судья, высказав свой взгляд на дело, признает того или другого из спорящих правым; но виновный все таки не согласится с ним, заподозрив его в пристрастии к своему противнику.
По словам инородца 2-го Меитского наслега Семена А. Торговкина, хранителя старинных обычаев, медиаторский суд заключался в былое время в следующем: выбор третейских судей зависелъ от добровольного соглашения тяжущихся; число их было неограниченно, т. е., сколько стороны хотели, столько и приглашали для разбирательства туда, где находили это удобным. На суд приходили все желавшие слушать дело; к сторонним лицам даже обращались сами судьи с вопросами по делу, хотя мнения этих сторонних лиц и не принимались в соображение при решении дела. В медиаторы избирались всегда богатые, а из бедных только те, которые имели преклонный возраст и отличались правдивостью и умом. В случае неудовольствия на медиаторский суд, медиаторы не подвергались никакой ответственности, и нередко тяжущиеся недовольные судом одних, избирали других, число которых было также неограниченно. На решении третейских судей нельзя было жаловаться, да и некому, потому что суд этот возникал тогда, когда дело уже разбиралось родоначальником, следовательно третейский суд являлся последней судебной инстанцией. Но было время когда решение медиаторов было обязательно для сторон, с усилением же власти родовых старшин и влияния русских, явившихся в качестве высшей судебной инстанции, решения медиаторов сделались необязательными.
Рядом с этим судом в древнее время существовал «всенародный суд». Но этот последний являлся для якутов уже тем неудобным, что они, живя разбросанно, не могли являться на суд лично все, а каждый род присылал выборных лиц. На власть этих выборных было сделано посягательство Тыгыном, который, как передают якуты, был самым главным князем, судьей и предводителем во время войны с русскими казаками.
Место, где происходил суд, как народный, так и третейский, называлось когда-то «ан дойду ычытэ» (двери вселенной); это была обыкновенно большая поляна.
В 1822 году третейская форма судопроизводства была узаконена. «Инородцы, — говорится в 5 гл., 123 § Устава об инородцах, — имеющие обычай разбираться особыми посредниками, могут это делать, если обе стороны согласны. Решение сих посредников приводится в исполнение и жалобы не принимаются». Не это ли последнее послужило поводом к тому, что третейский суд стал незаметно исчезать между якутами Олекминского округа? Быть может и другие причины содействовали исчезновению суда медиаторского между якутами Олекминского округа, потому что ясашные комиссии также старались узаконить все формы судопроизводства.
Случай обращения к медиаторам мы видели в только что изложенном деле Брагина, из дел того же Олекминского Окружного Полицейского Управления можем прибавить сюда следующий случай:
В 1830 г. князец 1 Меитского наслега, Иван Кудрин, растратил общественных 3.288 р. 30 к., за что он передан суду медиаторов, которые, разобрав дело, простили все Кудрину, разложив эту сумму на всех плательщиков. — Другие случаи увидим ниже, где речь идет о преступлениях и наказаниях.
3. Наказания за преступления
а) Воровство скота
Интересные сведения нам удалось получить по вопросу о наказаниях за отдельные преступления. Из них еще более выясняется, между прочим, характер старинного родового устройства у якутов и степень русского влияния на формы древнего быта якутов. Остановимся на некоторых из них, во-первых на наказании за воровство скота, которое странным образом в воспоминаниях якутов связывается с памятью о богатырях.
Богатыри, по словам Семена Торговкина, были люди нехорошие, разбойники, развратные и воры. Они крали коров, лошадей, насиловали женщин, где только встречали их, похищали и девушек и женщин и занимались нападениями на жителей, а также вступали в единоборство с такими же сорванцами, как и они сами, переходили поэтому с одного места на другое, и вообще вели бродячую жизнь до тех пор, пока их не убивали где либо в драке.
Из наказов ясачных комиссий, учреждаемых в прошлых столетиях для урегулирования юридических отношений между якутами, видно, что за кражу скота, или чего бы то ни было, не исключая похищения женщины, вор наказывался розгами по приговору старшин или третейских судей и за украденную вещь платил в три раза дороже стоимости ее. Если кража вором производилась несколько раз, и наказания и увещания не имели влияния, тогда порочный член общества изгонялся или из своего только рода, или высылался в отдаленные места, смотря по тяжести совершенного преступления. Выселения из рода, как надо полагать, между якутами практиковались в широких размерах, и, вероятно, обычаем этим сильные родоначальники немало злоупотребляли, потому что в 1854 г., указом наместника Иркутского и Колыванского, присланным на имя Якутского воеводы, запрещалось якутам высылать за кражи воров в отдаленные места, предоставляя право наказывать изобличенных в воровстве только розгами и платить вместо одной украденной вещи или скотины три, или налагался денежный штраф в пользу всего улуса или рода. Такое отношение администрации к ворам вытекало из того, что кража скота между якутами была обычаем распространенным в то время. Крали не только в одиночку по 1-2 штуки скота, но целыми табунами, один род у другого, с согласия и даже по инициативе старшин. К ворам, удачно угнавшим, на виду у противников, табун скота, не только простые смертные, но даже старшины относились с уважением, их ободряли и поощряли все, как бесстрашных удальцов, ловко отбивавшихся от нападений противников. Старшинам из украденного скота доставалась львиная доля; остальные делили добычу поровну.
Такой же обычай существовал у бурят Верхоленского ведомства в прошлом столетии, как это видно из указа Иркутского Губернского Правления от 16 июня 1780 г. за № 4152, данного на имя старосты Батоева, где говорится между прочим: «сам никому никаких обид и набегов по собственным прихотям и корыстолюбию не чинить».
Нам кажется, что обычные кражи скота, часто встречающиеся и среди якутов Олекминского округа, имеют своим источником общинную охоту и пользование всем имуществом, принадлежащим не только одному роду, но и всему племени, поэтому кража скота и набеги на соседей не считались даже преступлением, а подвигом. Русскаяие власти, стараясь вводить в обычаи якутов свои воззрения, налагали на все свое vеtо, потому что такие обычаи не нравились и русскому населению, которое, надо правду сказать, развратило якутов окончательно.
Несмотря на запрещения красть скот и строгие наказания, налагаемые самими инородцами и русской администрацией на воров, воровство не прекращалось. Так в 1846 году якуты 2-го Меитского наслега, Олекминского округа, просили начальство об удалении якутской девки Корниловой из округа за дурное поведение. В чем заключалось это дурное поведение — из дела Олекминского полицейского управления не видно, но видно, что Корнилова действительно была удалена в Колымский округ. Желая дополнить эти сведения о ней, я спрашивал как инородцев, так и крестьян стариков. Из расспросов этих выяснилось, что Корнилова представляла из себя сказочного героя; она обладала неимоверной силой и ловкостью, умела прекрасно справляться с бешеными лошадьми, занималась воровством, предводительствуя целой шайкой воров, так что наводила панику на целый округ своими набегами. Из шайки Корниловой в начале 50-х годов остался инородец Габышев, который продолжал набеги на жителей. Они, утомясь его наказывать, по приговору отдали его в солдаты, откуда он вернулся, как неспособный к военной службе, на прежнее место жительства и занимался этим ремеслом до тех пор, пока не сделался вследствие побоев никуда негодным.
Сильные старшины и родоначальники пользовались широко правом переселения порочных своих членов еще в недавнее время, напр. в 40-х годах этого столетия, но теперь переселение не практикуется, за исключением переселений по судебным приговорам.
Исчез также обычай приношения подарков старшинам во время общественных сходок мехами, мясом, рыбой и вообще всем, что каждый в состоянии был дарить. За эти подарки старшины поили и кормили всех участников сходки, продолжавшейся иногда от двух недель до месяца, если предстояло решать много дел. В других местах, как мне передавали, напр., якуты Вилюйского округа, обычай этот пользуется правами гражданства до сего дня.
б) Оскорбление гостя
За оскорбление гостя хозяин подвергался денежному штрафу. Он платил царскую подать шкурами зверей, угощал судей и народ, присутствовавший при судбище. За оскорбление же старшины или вообще должностного лица виновный подвергался телесному наказанию. Наказание это усиливалось, если оскорбление нанесено в доме оскорбившего. От наказания в данном случае не избавлялся и старшина, который подвергался или суду всенародному, или медиаторскому, смотря по важности оскорбления.
в) Утайка добычи.
Во время охоты артелью за обман и утайку добычи виновный судился гласно и приговаривался к штрафу, или изгонялся из рода, осыпаемый презрением, как ненадежный член общества. Штраф платился в пользу всего рода. Если виновный, подвергшийся оштрафованию, не имел имущества, а значит и не в состоянии был платить наложенный штраф, то отдавался на известный срок в хамначиты (наемники). Теперь в Олекминском округе от этого обычая не осталось ничего, и всякого утаившего и умеющего скрыть добычу называют молодцом, а недоглядевшего за товарищем — ротозеем.
г) Увечье и убийство
В драке, когда один увечил другого, тогда в пользу изувеченного брали штраф с изувечившего по приговору третейских судей или родовых старшин. Притом, если у изувеченного было семейство, то его приходилось содержать. Теперь иногда случается, что изувеченного почти ничем не вознаграждают, как это видно из прилагаемого прошения инородца Спиридона Егорова [* Его Высокоблагородию господину Олекминскому окружному исправнику. Инородца Вилюйского округа Верхневилюйского улуса Оритского наслега Спиридона Егорова прошение. В марте месяце сего 1891 года я выехал с места своего жительства по билету в Олекминский округ со своими домашними припасами на обмен хлеба; прибывши остановился на квартире у инородца 1-го Меитского наслега Егора Марчалыкова и, проживши не более одной недели, хотел возвратиться домой, но хозяин квартира меня приостановил на один день для помощи ему привезти из лесу дров в недальнем расстоянии от дому. Я к сожалению его бедности отложил свою поездку, отправился на другой день по дрова; наложивши на двух быков дрова, поехал, вдруг встречаются мне два человека неизвестных якутов; один из них бросился на мена с какого намерения мне неизвестно, схватил меня с заду и ударил об сани, так что я остался без памяти, и переломил мне ниже колена ногу; потом видя другой его товарищ с одного воза дрова свалил, и положили мена и привезли на квартиру, где я оставался; по распоряжению кандидата по голове, меня оставили на моей же квартире на излечении и с уплатою моему хозяину 15 р. в месяц с якута 1-го Меитского наслега Дмитрия Константинова, который мне сломал ногу, произвести уплату этих денег моему хозяину; я же пролежал всего 3 месяца 7 дней а Константинов более платить не согласился; то с меня за излечение потребовал моей квартиры хозяин Марчалыков, но как у меня денег не было, то он отобрал насильственно от мена коня, коняву, суму дорожную, литовку, торбоз, мяса 1 пуд, 4 пуда зернового хлеба, на сумму 70 руб. Я приносил после оного словесную жалобу Голове Капитонову, но он не обратил никакого внимания и приказал меня выгнать вон.].
Случалось, если в драке один другого убивал, тогда родственник убитого обязан был мстить убийце, или, как выражаются якуты, «искать кровь». Мститель, или искатель крови, не только не подвергался преследованиям за убийство, но даже заслуживал всеобщую похвалу.
********
В заключение мне остается сказать несколько слов о причинах, способствовавших исчезновению некоторых форм судопроизводства и некоторых обычаев, существовавших сравнительно недавно. Дело в том, что русская администрация, желая упрочить господство над вновь покоренными инородцами, старалась расположить в свою пользу их князей разными подарками и наградами. Князья в свою очередь, желая упрочить за собой выгодное общественное положение, беззастенчиво и самовластно притесняли своих сородичей, так что потерпевшие в силу уже необходимости должны были прибегать для защиты, к русским властям, которые тоже не всегда оказывали правосудие, потому что князья старались подкупать комиссаров, а впоследствии исправников соболями и чернобурыми лисицами, так что якуты, не находя правосудия ни у русской администрации, ни у себя дома, постепенно и незаметно утрачивали свои старые формы судопроизводства, выработавшиеся веками, а в замен их ничего не получали. Вторая причина, способствовавшая быстрому исчезновению некоторых форм судопроизводства и обычаев, заключается в том, что при составлении инородческого устава, самый устав явился не выразителем юридических обычаев якутов, а мнением местного начальства об этих обычаях, так что устав, сочиненный чиновниками для инородцев восточной Сибири, дает широкий простор для всевозможных злоупотреблений богатым инородцам, преимущественно старшинам и улусным головам. Следующий интересный архивный документ отчасти послужит подтверждением сказанному.
Выписка из журнала Комиссии Сибирского Комитета 29 марта и 10 апреля 1837 г.
«Уставом, утвержденным 22 июля 1822 г., о кочевых и бродячих инородцах во всех тяжебных и маловажных уголовных делах, не исключая кражи, суд и расправа — по их степным законам и обычаям. Но как сии законы в каждом племени имеют некоторое и часто важное от других отличие, при том же, сохраняясь большею частью чрез одни устные предания, могут быть и сбивчивы и не определительны, по сим причинам на местное начальство возложено было собрать от почтеннейших людей подробные о сих законах сведения, рассмотреть их по губерниям в особых временных комитетах, смягчить все дикое и жестокое, отменить несообразное с другими узаконениями, расположив в надлежащем порядке, представить главному местному управлению на утверждение. Таким образом утвержденные степные законы повелело напечатать на российском языке с употребляемым ими сходственным, по напечатании представить в Правительствующий Сенат и принимать их в основание при суждениях о делах кочующих и бродячих инородцев, не только в родовых управах, но и в присутственных местах, когда по жалобам поступят на ревизию, а недостаток дополнится уже при решении дел российскими законами.
Не допускать в степных законах никаких изменений, пока с переменою образа жизни и степени образования не будет надобности изменить образ самого управления инородцев. К исполнению сего в обеих губерниях Вост. Сибири открыты были под председательством гражданских губернаторов комитеты, которые, вызвав от каждого из инородческих ведомств соответственное народонаселению число депутатов к совещанию с ними, составили 2 проекта законов, один для инородцев Иркутской губ., другой для Енисейской.
Проекты сии, рассмотренные в Совете Главного управления Восточной Сибири, внесены губернатором на утверждение Сибирского Комитета и из оного переданы (11 апреля 1826 г.) для подробного их рассмотрения назначенной особо комиссии из 3-х чиновников Министерства Юстиции, Финансов и Внутренних Дел и одного из состоящих в штате канцелярии Сибирского Комитета. Комиссия по обозрении означенных проектов призвала нужным не приступать к решительному заключению, а предварительно истребовать от местного начальства и рассмотреть те подлинные сведения, на которых надлежало основать изложение степных законов. По получении же оных признала полезным, чтобы каждый член особенно, по предварительном сравнении сих подлинных сведений со статьями, введенными в проекты, сделал в общем присутствии надлежащие заметки, из коих и составить положительное мнение комиссии о порученном рассмотрении и предмете. Когда рассмотрение сие отдельно каждым членом было приведено к окончанию, открылось, вообще, что проект свода, представленный местным начальством во многих отношениях не согласен был с теми показаниями о степных законах, кои сделаны самими инородцами, и следовательно он не заключал в себе простого изложения существующих степных законов, но изложение местным начальством, уже измененное по его усмотрению. Тем не менее, однако, Комиссия не признала нужным составить новый проект свода, но положила токмо проект, от местного начальства представленный, пополнить в некоторых статьях из подлинных показаний инородцев. Один из членов комитета, д. с. с. Величко, не согласился с сим заключением и в поданном особом мнении доказывал, что по важным отступлениям, допущенным местным начальством в проекте степных законов от силы подлинных показаний инородцев, проект сей представляется не простым сводом степных законов, но сочинение или уложение сих законов, местным начальством составленное, что по точной силе предписаний правительства подлежало местному начальству в основание свода принять показания инородцев, пояснив их токмо местными его соображениями, напротив же того сие начальство свои собственные соображения положило основанием проекта, а показания инородцев или вовсе устранило, или приняло как вспомогательное в деле его пособие, что по сему правительство, утвердив сей проект, хотя и с исправлениями, установило бы не степные законы, действительно существующие, но мнение о степных законах местного начальства, и что, следовательно, нельзя ограничиваться одним исправлением проекта, но надлежит составить новый свод из подлинных показаний инородцев, приняв при том в надлежащее соображение и мнение местного начальства.
В сем виде дело поступило в Сибирский Комитет (14 марта 1828 г.); в нем представлялся следующий предварительный вопрос к разрешению: должно ли приступить комиссии к исправлению проекта по мнению 3-х членов, или к сочинению другого свода?»
Примечание. «Все кочующие инородцы при наступлении лета земли своя хлебопахотные и сенокосные всегда, каждый год делили по душам, ясак и повинности несущим. Подобный порядок допускается и проектом о сих инородцах. А как от сего происходят у них с одной стороны каждогодные ссоры и вражда и ненависть друг к другу, а с другой стороны леность и беспечность к удобрению земли, то я полагаю гораздо лучше было бы, если бы эти земли разделены были по всей справедливости единожды и навсегда; тут выгода еще та, что они гораздо постояннее заселились бы на отведенных местах и привыкали бы к однообразной жизни. Сверх того раздел этот земель и не есть их коренной обычай, а воспринятый уже в последующее время от разных несогласий как между собою».
********
Кем это примечание писано, мне неизвестно. Могу только высказать свое предположение, что оно вероятно было написано Олекминским Земским комиссаром, или каким либо членом комиссии Сибирского комитета, выписка которого была по всей вероятности разослана по всем комиссарствам, где были инородцы.
М. Овчинников.
/Этнографическое Обозрѣніе. 1898, № 1. Москва. 1898. С. 101-113./
ЗАМЕТКИ ПО НАРОДНОЙ МЕДЕЦИНЕ ЯКУТОВ И ИРКУТЯН
1. Проказа, нервные болезни, ревматизм и пр.
Самая страшная болезнь в Якутской области — проказа, издавна существующая между якутами. Особенно она распространена в Вилюйском округе. Понятно, что якуты старались и стараются найти способ лечения этой болезни, по словам одних — заразительной, а по словам других — не заразительной. Способ этот, о котором так много говорили органы печати в Сибири и Евр. России, будто бы найден и заключается в траве, известной у якутов под именем кучукты, у русских крестьян каменной полыни, горной полыни и наконец чернобыльника. Трава эта растет на высоких местах кустами, с довольно острым запахом, семена точно такие же, какие имеет обыкновенно полынь, цветет в июне и июле, цвет желтый. По Кауфману, это — herba artemisia arborescens.
По отзывам якутов Вилюйского округа, кучукта нисколько не облегчает страданий прокаженных, употребляющих ее в отваре. Не прокаженными она употребляется при головных болях и давлении под ложечкой, когда засорится желудок, при глистах, как средство паллиативное, и даже при параличе. Страдающие головными болями кладут только что сорванную душистую кучукту, ложась спать, под подушку, причем у одних она прекращает боли, у других же усиливает. Но так как кучукта, несомненно, при некоторых нервных болезнях и при расстройстве органов пищеварения, как и всякое горькое средство, регулирует пищеварение и уничтожает боли, то по всей вероятности признана якутами полезной и при лечении проказы бессознательно, потому что смело можно отнести ее к паллиативным средствам, чего не отрицают сами якуты.
Причиной заболеванья проказой, по словам якутов, служить дурная озерная вода, употребляемая для питья, и маленькая рыбка «мукду», напоминающая наши снетки, которую они едят с потрохами, когда она подвергается разложению. Насколько такое объяснение правдоподобно, я не берусь судить. Заболевшие проказой изгоняются из наслегов в отведенные для них места, где все одержимые этою страшной болезнью живут по десяти и более лет, подвергаясь при жизни разложению, и производят даже потомство. Врачебной помощью прокаженные не пользуются; все же необходимое для поддержания жизни получают от общины на определенном месте, куда им приносят родственники пищу и проч., не видаясь с больными.
Другой способ лечения проказы, мною записанный со слов якутского врача К. В. Н-ова, заключается в следующем: ¼ hydrargyrum crudum растворяется в ¾ acidum nitricum; когда ртуть, растворится, образуя осадок, прибавляется немного hidrat. sulfurat. rubrum, и подученная таким образом смесь фильтруется сквозь толченое стекло, для того чтобы осадок ртути, разрушительно действующий на организм, остался на нем; после этого на стакан отвара сальсапарея вливается 1 капля профильтрованной смеси и дается больному в первый день; во второй вливаются уже 2 капли на стакан, в 3-й три капли и т. д., продолжая увеличивать до 9 дня. После этого, если больной не излечится, дают ему отдохнуть; прием раствора уменьшают постепенно до 1 капли, и будто бы прокаженный излечивается окончательно.
В заметке, помещенной в № 1 «Этнографическаго Обозрѣнія» за 1892 г. в отделе смеси, о способахъ лѣченія у якутовъ Олекминскаго округа, мной не определена одна трава, относящаяся к семейству хвощей, употребляющаяся, как потогонное, при лечении обыкновенного и сифилитического ревматизма и нервных болезней. Изучая народную медицину иркутских подгородных крестьян, я нашел, что эта же трава и почти при лечении тех же болезней употребляется и здесь. Она у местных жителей известна под именем дерябы (ерhеdrа). Ерhеdrа растет около Иркутска, в дер. Смоленщине, на высоком берегу Иркута, где обнажен юрский песчаник. Н. И. Витковский, бывший консерватор музея В.-Сиб. Отдела И. Р. Географ. Общ., страдавший головными болями, вытекавшими, вероятно, из нервного расстройства и приращения оболочки мозга к черепу, как установлено судебно-медицинским актом, передавал мне, что он спасался от головной болезни дерябой (ерhеdrа), и что никакие средства, предлагавшиеся научной медициной, не действовали, вроде Kal. bromat., Tinct. valerian., Chloral. hydrat. и т. п. наркотические средства. Ерhеdrа, как лекарство, весьма распространена не только в окрестностях Иркутска, но и в самом городе. Она даже продается местными торговками на базаре от 30 до 50 к. за фунт.
Второе общераспространенное лекарство, употребляющееся якутами от 40 болезней, это каменный хаок, а у иркутян — енисейская ярь, употребляющаяся при головных болях, поносах, как вяжущее средство, и при гноящихся ранах, как дезинфицирующее, а также употребляют ее внутрь при головных болях.
Третье иркутское народное средство, имеющее во всем сходство с якутским, — это лечение ревматизма при помощи горячих ванн с почками тальника Почки собирают, высыпают в какой-либо большой ушат, или ванну, обваривают их кипятком, и когда вода остынет настолько, что организм больного может выносить температуру воды, кладут его в эту ванну и сверху покрывают чем-либо, для того чтобы больной не только потел лучше, но чтобы и вдыхал пары такой ванны. Открывают ванну ни освобождают больного от нее тогда, когда он начнет усиленно просит и умолять на все лады лекарей, чтобы позволили «отпустить душу на покаянье», потому что приходит конец жизни. Но лекаря стараются уговорить, успокоить и требуют повременить чуточку. Наконец, больной, потеряв всякое терпенье, обзывает своих друзей идолами, аспидами, душегубами проклятыми, антихристами и вообще говорит все то, что полагается говорить русскому человеку в подобных случаях, и вот после этого больного извлекают из ванны, кладут его в постель и укрывают плотно, чтобы он не мог простудиться. Это повторяется несколько раз, иди вернее, до тех пор, пока больной не почувствует себя хорошо.
М. Овчинников.
/Этнографическое Обозрѣніе. 1898, № 2. Москва. 1898. С. 120-122./
ИСЧЕЗНУВШАЯ ФОРМА ПОГРЕБЕНИЯ У ЯКУТОВ*)
*) Этот очерк г-на Овчинникова составлен им в Олекминске в 1890 году. Другие его очерки по этнографии якутов помещены в «Этн. Обозр.», в книгах: XXXIV, XXXV, XXXVI и XXXVII. Ред.
Когда умирал якут или якутка, сейчас же клали труп на стол, всегда стоявший уединенно в углу юрты, покрытый чем-либо, у богатых крашеный, у бедных белый, сделанный из березы или лиственницы с самодельными вырезками в виде квадратиков, белок, птичек, лисиц и зайчиков, употреблявшийся всегда в исключительных случаях, т.-е. во время торжественных праздников, или когда приезжал какой-либо почетный, желанный гость; последний на нем угощался. Обмыв покойника, клали на стол соль, воду и точильный брус, а за неимением его какой-либо камень. Вода ставилась с тою целью, чтобы душа очистилась, искупалась в ней. А для того чтобы очищение было полное, она должна посыпать себя стоящею на столе солью, которая имела еще и другое значение, именно: она напоминала горький жизненный путь умершего, но в то же время и приятный, и при всех несчастиях, постигавших его, он был тверд, как камень. Затем делали гроб из толстого дерева, расколотого на две части. Из одной из них, которая побольше, инструментами своего изделия — долотом, топором и шилообразным ножом — долбили гроб, на столько глубоко, чтобы можно было положить труп вместе с предметами, предназначенными для покойника, и закрыть корытообразной крышкой, плотно прилегавшей к гробу, ту и другую части гроба заколачивали деревянными гвоздями по краям. В зимнее время гроб делали в юрте, в летнее — на дворе. Умершего клали в гроб в самой лучшей одежде, голова лежала на подушке из ровдуги или из какой-либо невыделанной шкуры. Все предметы, любимые при жизни покойником, как то: лук, стрелы, батас, одежда, пришедшая в ветхость, кумыс с мясом на блюде, шкуры белок, лисиц, соболей и горностаев, вложенные в суму, составляли дорожный багаж при отправке к праотцам. Таким образом гроб, вмещая в себя все это, достигал нередко солидных размеров и, обвязанный по концам березовым канатом, ближайшими родственниками и друзьями умершего выносился на руках или же вывозился на лошади, смотря по месту, предназначенному для погребения, и подвешивался между двумя деревьями: зацепив концами канатов за толстые сучья, его оставляли висящим на воздухе, на таком расстоянии от земли, чтобы хищный зверь не мог достать и съесть труп. Оюнов (шаманов) иногда хоронили на лабазах, а иногда зарывали в землю. Место, где похоронен был оюн, считалось священным, и мимо могилы его всякий проходил молча, боясь навлечь гнев своим разговором или каким-либо шумом, — гнев великого жреца, способного встать из могилы, превратиться в черта и наказать нарушителя вечного таежного покоя, нарушаемого порывистым свистом ветра и щебетаньем северных птичек. В более же древние времена, когда якуты вели совершенно бродячую жизнь первобытных звероловов, когда не легко было выдолбить гроб из дерева первобытными орудиями или вырыть могилу в вечной мерзлоте, а шкур звериных было достаточно, умерших обертывали в них и также привязывали к деревьям, как я сказал выше, или оставляли на двух деревянных столбах. Это форма погребения мужчин и замужних женщин; незамужних, девиц погребали несколько иначе, — разница заключалась в том, что около гроба, привешенного к дереву, поднимали чучело, набитое сеном в какую-либо одежду умершей, и поднимали несколько раз кверху, изображая чем вознесение умершей на небо, где она соединилась с богом (белым безгрешным господином) «юрюнь ани тоен» узами брака.
По умершем на месте погребения совершались поминки, выражавшиеся в том, что связанную лошадь, мучившуюся в предсмертной агонии 20-30 минут, убивали и, разрезанную на куски, жарили прямо на угольях разведенного огня. Хозяин дома или ближайший родственник умершего, отрезав жареного таким способом мяса солидных размеров кусок, клал с кумысом в чарке на гроб, дабы и умерший мог принять участке в трапезе. Первый начинал есть старший, присутствовавший при похоронах по приглашению хозяина или родственника умершего, предварительно угостив огонь, плеснув в него немного кумыса. Остатки стола при поминках не уносились обратно и даже крошки, валявшиеся на земле, отдавались огню, как божеству. Возвращаясь в дом покойника, участники похоронной процессии проходили мимо горящего костра, разложенного посредине дороги; оставшиеся члены семьи умершего, не участвовавшие при похоронах, собрав щепы и весь сор, накопившийся с момента смерти члена семьи в юрте, сжигали на этом костре, служившем также препятствием к возвращению умершего домой. Покойник, по мнению якутов, дойдя до горящего костра, далее идти не может. Выбросить же сор из юрты в то время, когда находился в ней умерший, значит — желать смерти другого человека.
Увидев, приближающихся к дому хоронивших, кто-либо из остававшихся дома бежал домой, запирал дверь юрты, разводил у порога на земляном полу огонь. «Кто пришел?» спрашивали из юрты пришедших, старавшихся открыть дверь ее. — Я, — отвечал кто-либо из родственников умершего, обыкновенно сам хозяин или хозяйка. «Ты чистый дух, или нечистый?» — Чистый. — «Да кто же ты?» — Здешний. — «Кто здешний?» — Тоён Догордура — (товарищ) или Тюлях (мохнатый): смотря по тому, какое название носил тоён, то и сказывалось спрашивавшим. Удовлетворись ответом и удостоверившись, что не покойник хочет войти в дом, дверь отпирали, и всякий, входивший в юрту, должен был перепрыгивать чрез порог и разведенный на полу огонь, одним прыжком. Все это делалось с тою целью, чтобы не впустить умершего, вернувшегося к домашнему очагу. Примеры возвращения домой умерших в старину бывали, по верованию якутов, часто, а особенно часто возвращались оюны (шаманы), в которых жил абасы (черт), и такой вернувшийся обратно покойник приносил всегда великаие несчастия своим родственникам. Оживавшие покойники были, вероятно, мнимоумершие; но первобытный якут такое явление относил к сверхъестественному. Огню, вероятно, придавалось еще и дезинфицирующее свойство, потому что вода и огонь, по мнению якутов, все способны очистить нечистое. Некоторые особенности этой формы погребения сохранились и поныне в отдаленных местах от города, друге же под влиянием христианства совершенно исчезли, напр., религия запрещает мертвых хоронить на лабазах, деревьях, совершать на самой могиле языческие поминки, делать чучело из одежды умершей девушки и возносить ее кверху, но кумыс, клавшийся в гроб, когда не была известна водка, заменен последней. Прежде кумыс и мясо клали в гроб с тою целью, чтобы умерший мог есть и пить, когда проголодается, теперь же то и другое кладут для того, чтобы душа во время путешествия по мытарствам, измученная и усталая, могла выпить и закусить и со свежими силами продолжать путешествие далее. Обрезки от одежды покойника и похоронных принадлежностей и теперь не оставляются для домашнего употребления; если останется от савана хотя бы ¼ аршина материи, то или положат его в гроб или бросят в огонь. Оставить же этот остаток дома, значит желать в доме еще покойника, — последний предрассудок привился не только в приленским крестьянам, но и местной интеллигенции Олекминского округа.
Все, хоронившие покойника или прикасавшиеся к нему, считались в течение 7 дней нечистыми, не имевшими права, в силу обычая, в других юртах ни есть, ни пить, а также и ходить куда-либо, за исключением мест, где они не могли осквернить никого, напр., в лес, па работу и проч., так что в прежнее время они должны были совершенно изолироваться. Теперь же обычай этот несколько смягчился, и якут, хоронивший покойника, до истечения 7-ми-дневного срока, имеет соприкосновение с соседями, но, когда ему предложат по праву гостеприимства есть или пить, он откажется, говоря: «я недавно хоронил покойника и еще 7 дней не прошло», — давая этим понять, приглашающему, что он еще нечистый, не желает осквернить собой домашнюю утварь тоёна (хозяина).
Все что я сказал здесь относительно исчезнувшей формы погребения у якутов, мной записано со слов инородцев Олекминского округа, интересующихся старыми обычаями своих предков, и правдивость этих рассказов, за немногими исключениями, подтверждается документом, списанным мной дословно. Вот он:
Отношение протоиерея проповедника Григория Слепцова Олекминскому комиссару Максимову. По последовавшим на мое имя просимых 1799 г. Ноября (чистое место, образовавшееся от того, что чернила стерлись) из Св. Синода согласно в положении (чистое место) Правительствующего Сената 1 Декабря именного Высочайшего Его Императорского Величества в 4 день Марта 1800 г. и в подтверждении настоящего минувшего 1803 г. Сентября в 9 день указов в утверждении о благочестивой христианской вере.
«В преследовании моем по Олекминской округе в иноверческих селениях усмотрено иною, что многие читают не токмо в отдаленных, но и в подгородних деревнях у нововрещеных в домах некрещены шеманы шаманства, производя то, смотря друг на друга, якоб по избавлениям от болезней своих и для проч. (чистое место) по идололяртвенному [* Прим. идолопоклонническому.] древнему обычаю припадая (чистое место); при чем приносить от новокрещеных и некрещеных дьяволу действо скотом и прочими вещами, которые по требованиям тех шеманов будто б дьяволом угодно явиться, необходя (не обходят) при том шеманстве ко употреблению свеч восковых и ладану, которые принадлежать к славе святой церкви православного христианства, а они, как выше значить употребляют в богомерзкое поругание, а сверх того теж новокрещеные сверх законных своих жена берут себе наложниц крещеных девок, а иные отнимают от законных мужей, а другие берут по идололяторении (пропуск, в скобках, — законом), а прочие закрывая, то обязывая их якобы в зарабатывание своего долгу без всякого от начальства виду и чинят прелюбодеяния, приживают детей, утаивают от священников и по крещению не объявляют, а иные прижитые блудно умирают без причащения и погребают по идололяторении на лабазах на деревьях и с крещеными на кладбищах, то таковых не токмо сократить, что и князцы их по ближних к городу местам от того не отвращают, а единственно допущают уклоняться в прежнее идололяторство также нередко и сами того чинят, впадают в прелюбодейство, а кольни паче в отдаленных от города местах чинят от них крещеных явное и беззазрительное идолопоклонение и прелюбодейство как с крещеными и некрещеными наложницами, а как проповеднической инструкцией 5 и 7 фунатов требует, (чистое место), посему ваше высокоблагородие благоволите выполнить во избежание вышеписанных обстоятельств к прекращению чинимых новокрещеными и некрещеными шеманами и шеманками богопротивных случаев и прочих идололяртвенных жертв для надлежащего удостоверения обязать как то иноверческих родоначальников и вышеписанных шеманов и шеманков строжайше подписками, каждый в своем роде имел неослабное наблюдение и в противном христианскому закону поступки чинить воспрещали и жертв скотских как (каои выже лие) [* В скобках, списано буквально, что же касается смысла записанного, понять не мог.] и кладбищи некрещеных с православными не совокупляли, а равно и на лабазах мертвые тела не клали, каковое на сие от вашего высокоблагородия будет постановление, то благоволите для донесения в вышнее правительство не оставить без уведомления. Протоиерей проповедник Григорий Слепцов. 7 Сентября 1804 года».
Описанной формой погребения у якутов и можно объяснить то, что иногда орудия каменного периода, находимые в древних геологических формациях, находятся и теперь почти на поверхности земли, т.-е. присутствие их объясняется так: до поселения якутов в нынешней Якутской области жили другие народы одновременно с мамонтом во времена глубокой древности, когда в этих местах был тропический климат и растения; якуты находили эти орудия, пользовались ими, как готовым средством для охоты и домашнего употребления, умирая клали в гроб, упадавший с лабазов и деревьев на землю. Доисторический человек вместе с мамонтом погиб в южной части Якутской области во время ледникового периода, когда льды двигались с юга на север и уносили его на берега Ледовитого океана. В Олекминском же округе мамонт, костями которого человек пользовался, как средством для охоты, выделывая из них стрелы и ножи, был весьма распространен, что доказывается часто находимыми костями его на небольшом расстоянии друг от друга. Что же касается вещей, относящихся к каменному периоду, то их гораздо более имеется в Олекминском округе, нежели это кажется с первого взгляда, потому что у якутов и христиан существует такое поверье: иметь громовую стрелу или топор, значить, иметь у себя счастье, и всякий, передающий эти вещи другому, передает и свое счастье.
М. Овчинников.
/Этнографическое Обозрѣніе. 1905, № 1. Москва. 1905. С. 172-176./
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz