Т. П. Смолина
ЗОЛОТОЙ КЛЮЧ РАКОВСКОГО
Колыма... Какая она? Заснеженные горы и долины, таежные дебри и закованные в ледовый панцирь реки, лютые морозы и пронизывающие до костей холодные ветры — таким рисовался мне этот далекий от Москвы северный край. Так оно и оказалось, когда в канун нового, 1958 года я прилетела в Сусуман. Разве что тайга не такая уж дремучая, как, скажем, в Сибири. Но зато поразили густые зимние туманы, каких нигде, наверное, кроме Крайнего Севера, не бывает. И самое поразительное, что и в такую стужу жизнь шла своим чередом. Люди спокойно работали. На заводе за рекой ремонтировали бульдозеры и экскаваторы. На ключе Светлый шахтеры добывали золотоносные пески.
Весь ритм жизни подчинялся одному — подготовке к золотой страде — промывочному сезону. Слова «промприбор», «промсезон» звучали для меня, никогда не видевшей, как добывают золото, необычно и сначала абстрактно. В местных газетах я читала о торфах, шурфах, песках. Мои новые знакомые говорили о том же. И это не удивительно: ведь золото — главное богатство края. Вскоре и меня захватила эта стихия, и я стала писать, как о самом волнующем, о вскрыше торфов, о ремонте драг, о добыче песков, огорчалась, если какой-нибудь прииск отставал. Северяне заразили меня своей любовью к суровой земле, в которой сокрыты такие богатства.
На первых порах мне казалось, что я не выдержу на Севере и трех лет. А люди жили здесь по 10-15 лет и не собирались уезжать. В Сусумане я встретила человека, который даже не мыслил своей жизни без Колымы. Он стоял у истоков ее славы, он держал в руках крупинки первого золота, и ему выпало счастье видеть ее расцвет. Поразительна судьба этого человека. И мне захотелось рассказать о нем все, что я узнала из бесед с ним, от людей, знавших его, из архивных документов.
Это Сергей Дмитриевич Раковский, тогдашний начальник Берелехского геологоразведочного управления. Сергею Дмитриевичу шел пятьдесят девятый год, но выглядел он гораздо моложе.
Худощавый, невысокого роста, стремительный, смуглое лицо, иссеченное ветрами и обожженное морозами, умные, немного усталые глаза. Коварная болезнь подтачивала силы этого неутомимого разведчика, но никто не слышал от него ни одной жалобы. Вряд ли Сергей Дмитриевич знал тогда, что, по приговору врачей, ему вскоре придется покинуть Колыму, которую он так любил и которой отдал свою жизнь.
Хотя Раковский родился в Могилеве на Днепре, он вправе считать себя коренным сибиряком. Ему было всего десять лет, когда его отца, военного священника, перевели в двадцатый стрелковый полк. Здесь, в Троицкосавске, в Забайкалье Сергей поступил в реальное училище. В 1914 году отец вместе с полком ушел на германский фронт и не вернулся: умер от тифа. Мать Сергей потерял еще в двухлетнем возрасте. Пятерых сирот вырастила и воспитала тетя, Елена Михайловна. Она заменила им мать. Жили впроголодь. Вскоре старшая сестра Нина пошла работать. Сергей тоже подрабатывал уроками. Юный Раковский не унывал и не давал унывать своим близким.
Весть о Февральской революции молодежь Троицкосавска встретила с восторгом. Революционные настроения захватили и Сергея. Митинговал, спорил до хрипоты.
«С началом революции — в марте 1917 года был избран товарищем председателя союза учащихся и членом исполнительного органа, — пишет Раковский в автобиографии. — Весной этого же года был избран делегатом первого съезда учащихся Восточной Сибири, осенью с началом учебы — депутатом в городской Совет рабочих и крестьянских депутатов, где исполнял обязанности секретаря президиума».
Во время летних каникул Сергей уходил на заработки в Монголию. Заработанные деньги помогли ему закончить реальное училище.
Залп «Авроры», прозвучавший в Петрограде, был услышан по всей стране. Социалистическая революция совершала победное шествие от Балтики до Тихого океана, от Заполярья до берегов Черного моря. Но буржуазия упорно сопротивлялась. Внутренней контрреволюции пришли на помощь интервенты. Молодое Советское государство оказалось в кольце врагов. Дальний Восток и Восточную Сибирь наводнили японские, американские и английские солдаты. С помощью интервентов белогвардейскому адмиралу Колчаку удалось создать большую армию. В эту армию мобилизовали и девятнадцатилетнего Сергея Раковского. Он попал в роту, состоящую в основном из забайкальцев. Юноша оказался неплохим агитатором: весной вся рота совершила побег, но неудачно. Бунтарей отправили в дисциплинарный батальон. Но при первом удобном случае рота присоединилась к красным партизанам. Красная Армия, ведя кровопролитные бои, не только остановила колчаковцев, но и перешла в наступление. Колчак терпел одно поражение за другим. В конце 1919 — начале 1920 года вся Сибирь была освобождена. Адмирала Колчака, мечтавшего въехать на белом коне в Москву, захватили черемховские рабочие. И по приговору Иркутского ревкома «Верховного правителя» расстреляли.
Как сложилась дальше судьба Раковского? В январе 1920 года он попал в отдельную телеграфно-телефонную роту штаба Пятой Красной Армии. В октябре того же года молодого красноармейца откомандировали на учебу в Иркутский политехнический практический институт. После его реорганизации в техникум Сергей поступил в Иркутский университет на факультет общественных наук.
Шел 1923 год. Разруха, голод, безработица. Бедному студенту ждать помощи было неоткуда, и он уезжает в Якутск. Здесь встретился с горняками и разведчиками Ленских приисков. Они объединились в трудовую артель и выехали на Алдан в район Артосалы и Таймоты на поиски золота. С ними и Сергей. «Вкалывали» от зари до зари в надежде на «фарт». Но синяя птица удачи так и не далась в руки. Став старателем, Раковский пытался на первых порах подкопить денег и продолжить учебу. Но это у него не получалось.
Старательская вольница жила по своим законам. После неимоверных лишений и тяжелого труда возвращался золотоискатель из тайги. Если ему «пофартило», то счастливый обладатель мешочка с золотом первым делом отправлялся в магазин. Разодетый в пух и прах, он тут же обрастал толпою «друзей», и начиналось гулевание.
Гулевание обычно продолжалось до тех пор, пока любимец фортуны не спускал все до копейки. А после беспробудного пьянства нищий старатель снова уходил в тайгу, тщетно лелея надежду разбогатеть.
Сергей жил по тем же законам. Он был добрым товарищем, слишком общительным человеком, и золото текло у него, как вода, между пальцев. Желание учиться дальше так и осталось благим намерением. Юноша чувствовал, что его затягивает болото старательской стихии. Со свойственной ему решительностью он порывает со старателями. Золотая лихорадка не захватила его. Недавний студент по натуре был искателем. Он участвовал в разведке Нижнего и Верхнего Незаметного и открыл здесь богатые россыпи. А разве может что-нибудь сравниться с радостью первого открытия! Вот он берет пробу, быстро мелькает в его руках лоток, холодная вода уносит частицы земли. Пусто. Много кубометров песков промыл, и вот на дне лотка тускло засветился желтый металл. С каждой пробой его становится все больше и больше! Есть! Зацепился. Душа ликует, хочется петь.
Три года, проведенные Раковским в Алданской тайге, не прошли для него даром. Он стал опытным разведчиком.
Во время гражданской войны многие прииски и рудники бездействовали. В 1921 году Советское правительство приняло «Положение о золотой и платиновой промышленности». Разрозненные предприятия объединялись в тресты «Уралзолото», «Енисейзолото» и другие.
Осенью 1926 года трест «Алданзолото», который очень нуждался в знающих специалистах, приглашает к себе на работу Раковского. Работает он сначала горным смотрителем, затем начальником поисковой партии, заведующим районной разведкой.
Как раз в этот год приехали на Алдан Борис Вронский и другие студенты-практиканты Московской горной академии. Борис Иванович вспоминает:
«Вскоре после приезда мы познакомились с невысоким худощавым юношей, горным смотрителем Сергеем Раковским, который зашел к нам в барак вместе со своим приятелем Эрнестом Бертиным. Приятно было смотреть на этого веселого, подвижного, ладно скроенного хлопца, который с некоторой рисовкой залихватски рассказывал нам занимательные истории из старательской жизни. Он-то ее хорошо знал. Мы, студенты-практиканты, затаив дыхание, жадно слушали его рассказы. Впрочем, он не только рассказывал, но и показывал. Старательский лоток так и играл в его руках. «Научиться промывать лотком вы обязаны в первую очередь, — говорил он нам. — Это искусство надо освоить в совершенстве».
Лоток — это глаза поисковика, а мы стремились стать именно геологами-поисковиками. И до сих пор, несмотря на разные хитроумные обогатительные установки, лоток остается в умелых руках непревзойденным орудием опробования. Познакомил нас Сережа также с немудреной практикой углубки шурфов, выкладки «проходок», или, как их тогда именовали, «четвертей», и прочими элементами шурфовочных работ.
Раковский часто бывал в разъездах, так что встречаться нам приходилось изредка, однако это не мешало завязывающейся дружбе».
Здесь на Алдане Раковский встретился и с молодым инженером — геологом Юрием Александровичем Билибиным. Эта встреча оказалась для него знаменательной. Юрий Александрович загорелся желанием стереть «белое пятно» на географической карте, исследовать неведомый Колымский край. На Алдане Билибин впервые услышал легенду о Бориске, нашедшем на Колыме золото. Юрий Александрович мечтал организовать экспедицию и надеялся получить на нее средства. Своим энтузиазмом он заразил и Сергея и его приятеля Эрнеста Бертина. Оба таежника с радостью согласились принять участие в экспедиции.
Перед отъездом Билибина в Ленинград договорились, что, как только он добьется разрешения и денег, сразу же телеграфирует им.
И вот долгожданная телеграмма пришла: «Алдан зпт прииск Незаметный зпт Бертину зпт Раковскому тчк Предлагаю принять участие в работе экспедиции Колыме тчк Случае согласия прошу подобрать пятнадцать рабочих зпт выехать Владивосток зпт где встретимся второй половине мая тчк Билибин».
К концу мая вся группа собралась во Владивостоке. С алданскими старателями поехал и якут Михаил Седалищев, их верный проводник. А Степан Дураков не смог расстаться со своим любимцем — лохматым псом Демкой. Все с нетерпением ждали приезда из Ленинграда Николая Павловича Корнеева. Ему был адресован денежный перевод, предназначенный для всех членов экспедиции. Николай Корнеев только что закончил Академию художеств и получил звание архитектора. Но его друг астроном-геодезист Дмитрий Казанли с жаром доказывал ему, что реставрацией новгородских церквей он всегда успеет заняться, а сейчас его место на Колыме.
Николая долго уговаривать не пришлось, его зачислили завхозом экспедиции.
До отплытия парохода оставалось две недели, а дел невпроворот. Поэтому Билибин установил строгий распорядок дня. Сам он с утра уходил в пароходство, узнавал о транспорте. В Хабаровске, в Дальневосточном комитете Севера, его обнадежили, что в Ольском районе 30 тысяч оленей, есть и лошади. Билибин, рассчитывая летом начать разведку на Колыме, еще из Ленинграда послал в Олу телеграмму, чтобы рик позаботился о транспорте для экспедиции.
Раковский и Бертин закупали горное оборудование. Казанли и Цареградский подбирали картографические и литературные материалы о Колымском крае. Вечером все докладывали о проделанном, договаривались, что делать завтра, и шли ужинать в ресторан «Золотой Рог». О трудностях, которые их ждали, даже не думали. Все были веселы, молоды и здоровы. Правда, врача все же взяли с собой. Пожилой и солидный Д. С. Переяслов согласился плыть в неизведанное и разделить участь одержимых колымских аргонавтов.
10 июня Казанли писал своей сестре: «Дорогая Ирина, пишу тебе это последнее письмо. Завтра вечером экспресс повезет его в Ленинград, а послезавтра я сажусь на пароход. Следующие письма не смогу послать очень долго... Ребята из нашей партии, которые здесь нас дожидались, Сергей Раковский, Эрнест Бертин и другие, мне понравились. Испытанная, приисковая, таежная публика с широкими золотоискательскими замашками...»
Работали очень интенсивно, и к отходу парохода все было готово.
Теплой июльской ночью от пирса Владивостокского порта отошел ржавый пароходишко «Дайбоши-мару», похожий на старую дырявую галошу. Слабый ветерок, лаская холодные воды, поднимал с них густые космы тумана. Казалось, что судно стоит на месте, и только лишь по пенисто-сизому хвосту, распущенному за кормой, можно было заметить какое-то движение. Только частые протяжные гудки нарушали гнетущую тишину.
С первого же дня плавания необычных пассажиров сопровождали дурные приметы. Вышли в понедельник 12 июня. Из-за циклона вернулись назад и пережидали шторм в бухте Ольга. Затем плыли почти все время в густом тумане. На двадцатые сутки подошли к Тауйской губе. Войти в залив нужно было непременно восточнее острова Спафарьева. Но где он? Двигались осторожно, замеряя лотом глубину. Неожиданно над белесой мглой показалась лысая и острая вершина командора Беринга. Навстречу из рассеявшейся дымки выплыли седовато-бурые скалы. Пароход шел, развернувшись левым бортом к берегу. Горы, то оливково-сероватые, то с желтыми буро-красноватыми осыпями, величественно поднимались над морем, с торжественной медлительностью проплывали мимо. А за ними возвышались и темнели такие же величаво спокойные и безмолвные сопки. Вдали, почти сливаясь с небом, едва заметно голубели еще какие-то вершины. И не было конца горам. «Что таят они в себе?» — думал Раковский, вглядываясь вдаль. «Что ждет нас здесь, в этом неведомом краю?» — думали его товарищи. ^
А вскоре, миль за шесть от парохода, там, где розовела рассветная полоска, на самом горизонте засинели низенькие, едва видимые домики.
Ола!
«Дайбоши-мару» встал на рейде и бросил якорь. Над гладью Ольской лагуны кружились белые чайки. Вопреки всем приметам, плаванье закончилось благополучно. Начался отлив. Деятельный Билибин распорядился, не дожидаясь, когда спадет вся вода, выгружаться на отмель. А сам вместе с Раковским и якутом Михаилом Седалищевым отправился в поселок. Ему не терпелось встретиться с председателем тузрика, узнать, подготовил ли он транспорт.
После трехнедельного плавания приятно было ступить на твердую землю. Но и она, казалось, еще покачивалась. На берегу стояли юрты, похожие на шалаши, а рядом с ними вешала, на которых сушилась горбуша. Ее туземцы заготавливали очень много: и для себя и для прожорливых ездовых собак.
Председатель Ольского туземного райисполкома Михаил Дмитриевич Петров встретил разведчиков приветливо.
— Край наш богатый, а брать эти богатства не умеем. Нищета вековечная. Верю — есть тут и золото и другие металлы. Будут тут и города и дороги. Получил ли телеграмму? Нет. Затерялась где-нибудь в пути. Связь повреждена. Радиостанции нет. Ближайшая в Наяхане и в Охотске. До них семьсот километров. С транспортом плохо. Только что отправили на Колыму экспедицию гидролога Ивана Молодых да группу старателей на Среднекан. Лошадей достать трудно, оленей действительно много, но они необученные. Нартами эвены почти не пользуются.
Петров мало чем мог помочь геологам. Его отзывали в Николаевск-на-Амуре. Он сдавал дела новому председателю Ивану Марину. Петров был одним из первых коммунистов на ольской земле. Местное население прониклось огромным уважением и доверием к этому честному, умному и душевному человеку.
Билибину нужно было найти место для базы экспедиции. Петров посоветовал обратиться к Анне Тимофеевне и Матрене Ивановне Сивцевым. Они и уступили разведчикам часть своей усадьбы.
В тот же день, 4 июля, перевезли снаряжение в сараи к Сивцевым, а посреди Олы разбили брезентовые палатки...
Мне вспоминается сейчас одна читательская конференция в Сусуманском Доме культуры. Обсуждалась книга Иннокентия Галченко «Геологи идут на Севере». Выступали главным образом учителя, старшие школьники. Они разбирали художественные особенности документальных записок поисковика-разведчика, говорили о героизме первооткрывателей. На события, описанные Галченко, они смотрели как на далекую историю. Но вот в президиуме поднялся невысокий пожилой человек в скромном темном костюме и быстрой походкой прошел к трибуне. Живой герой книги, участник первой Колымской экспедиции 1928-1929 гг. Сергей Дмитриевич Раковский как бы дополнил картину, нарисованную Галченко, который приехал на Колыму позднее — осенью 1930 года.
— От Олы нам предстояло искать дорогу на Колыму, к ее притоку Среднекану, — рассказывал Раковский. — Еще до революции старатель-одиночка Сафи Шафигуллин, по прозвищу Бориска, нашел там золото. И в Охотский горный округ шли от старателей заявки, что на Среднекане богатые россыпи. Но как туда добраться? Никто не знал. На картах весь Колымский бассейн был представлен тогда несколькими маловыразительными закорючками. Топографических карт не существовало. Стали расспрашивать местных жителей — эвенов. Дали им карандаши. Да рисовать-то они не умели.
И все же мы нашли выход. Я разложил кусок брезента и на нем спичками стал выкладывать маршруты. Эвены очень сообразительны. Мы договорились, что каждая спичка означает один кёс, то есть приблизительно десять километров. И охотники довольно точно выложили нам схему, показывающую, как протекают речки Ола, Бохапча и ее приток Малтан. Я зарисовал эту своеобразную карту, и у нас создалось первое представление о районе.
Сергей Дмитриевич говорил неторопливо, вспоминая подробности того времени.
Время шло, а экспедиция продолжала сидеть в Оле. Билибин требовал, уговаривал, ругался, но лошадей не было, и апеллировать некуда.
Работники тузрика считали своим долгом предостеречь разведчиков:
— Нет тут дорог, погибнете. Лошадей и не просите, а один рейс займет минимум полтора месяца, а в первых числах сентября и снег может лечь.
Оставалась одна возможность — сплавиться на плотах по Бохапче, которая впадает в Колыму в верхнем ее течении. Но до Бохапчи тоже 250 километров. Петров говорил, что в Гадле, недалеко от Олы, живет столетний якут Колыннах. За свою долгую жизнь он исходил Колымскую тайгу вдоль и поперек, знал вьючную тропу. К нему и отправился Раковский. Найти его не составляло труда. Колыннаха знал каждый.
— Капсе, догор!
— Здорово, догор! Эн капсе!
Раковский еще на Алдане научился говорить по-якутски и с Колыннахом сразу нашел общий язык. Но старик уже плохо видел, да и ноги у него побаливали. Отказался. Велел идти к Макару Медову: молодой, крепкий. Но «молодому» Макару шел шестьдесят восьмой год. Было у него восьмеро детей. Не сразу согласился он сопровождать отряд.
— Надо ждать зимы, идти на оленях, — предлагал он, — летом до Колымы не дойти.
— Не можем мы ждать, — убеждал его Сергей Дмитриевич.
Ольские охотники, узнав, что разведчики собираются плыть по бешеной и порожистой Бохапче, предупреждали русских:
— Плохая река Бохапча. По Бохапче плыть нельзя. Покойник будешь, — говорили они.
Макар пытливо приглядывался к членам экспедиции. Парни не робкого десятка!
— По Бохапче не плавают, потому что боятся, — сказал он, — А вы проплывете. Перед устьем Среднекана есть камни. По этой примете его и найдете.
Пролетали драгоценные летние дни. Решили отправиться небольшой партией. Остальные оставались в Оле, чтобы подготовить транспорт и первой зимней дорогой пойти с продовольствием. С большим трудом, под клятвенное ручательство Макар Медов достал лошадей, и то не до Колымы, а только до Малтана.
В первый отряд, кроме Билибина и Раковского, вошло четверо рабочих. Это Степан Дураков, опытный горняк, первоклассный промывальщик, плотник, сапожник, лоцман — в общем, парень на все руки. Из-под длинных черных усов выглядывала трубка, которую, казалось, он никогда не выпускал изо рта. Никогда он не разлучался и с верным псом Демкой. Говорил Степан мало, но делал все обстоятельно, пользовался всеобщим уважением. Иван Алехин, блондин, высокого роста, в противоположность Степану, говорун, весельчак, неистощимый на шутки, анекдоты, любил поспорить, был начитан, играл на гитаре и пел. Живой и энергичный парень, заядлый охотник.
Дмитрий Чистяков — широкоплечий забайкалец с сильными мускулистыми руками. Характер спокойный, даже флегматичный. Все делает обдуманно, аккуратно. Михаил Лунеко — демобилизованный красноармеец, старателем работал всего год, но многому уже научился у старших товарищей. Ему 25 лет. Он высок, худощав. Не унывает ни при каких обстоятельствах.
Раковский считал, что каждый поисковик должен уметь печь хлеб в любых условиях. А мастерством пекаря, замечу, он владел в совершенстве. И всех рабочих быстро обучил этому нужному делу. В дорогу отбирали только самое необходимое. Надо было взять четырехмесячный запас продовольствия, снаряжение и инструмент. Раковский и вьюки увязывать умел мастерски. Завьючили 11 лошадей. Двенадцатую отдали проводнику.
12 августа шестерка смельчаков с проводником Медовым отправились в далекий, трудный и опасный путь. Макар хорошо знал Ольскую тропу, удачно выбирал броды, но иногда и он ошибался. Тогда неизбежно купанье в ледяной воде. По-русски говорил он плохо и вообще был неразговорчив. Невероятно спокойный и педантичный. Всю дорогу провел в седле.
Болота, лесные завалы, проливные дожди изматывали силы. Иногда в день проходили всего по три километра, перетаскивая вьюки на себе. Мелкие речушки после дождей превращались в бурные потоки. До Яблонового перевала шли восемь дней. Отсюда спустились в Аткинскую долину. Через сутки свернули влево к вершине Таскана. Когда дошли до среднего течения Малтана, Макар, объявил:
— Путь мой закончен. Дальше барда гох (пойдем нет).
На берегу разбили две палатки. Лошади стояли, понурив головы, отдыхая после трудных переходов. В палатке поставили железную печку. Макара в тепле разморило, и он так храпел, что слышно было далеко вокруг. После двухдневного отдыха проводник распрощался с отрядом и отправился в обратный путь, увозя в Олу письма друзьям.
Малтан произвел на разведчиков плохое впечатление. Мелководье, частые перекаты не обещали ничего хорошего. В устье ключа Хорюнды из сушняка лиственницы стали вязать два плота. Тайга оделась в золотой осенний наряд. Но ночи становились все холодней. Вода в реке убывала. Геологи торопились. Груз разделили поровну на каждый плот: если один разобьется, второй уцелеет. Плот с капитаном Раковским, лоцманом Дураковым и матросом Лунеко должен был плыть первым. Первый плот был назван Разведчиком. Водный рейс начался 1 сентября.
По Малтану не столько плыли, сколько протаскивали,, пропихивали, проталкивали плоты. Болели плечи. На них образовались кровавые эполеты, кожа на ладонях облезла. Но и мелководный Малтан преподнес вдруг сюрприз.
— В одном месте, — рассказывал Сергей Дмитриевич, — мы заметили, что течение стало быстрым. Вскоре послышался сильный шум. Чувствовалось, что подплываем к большой шивере. Остановили плот и увидели, что подплыли к опасному порогу, где можно было разбиться. Пришлось прокладывать новое русло в обход этого злосчастного порога, о котором нам ничего не говорили. Назвали его Неожиданным. Каковы-то будут бохапчинские, которыми нас стращали?
Запомнился порог Двух медведей. Здесь едва не случилось несчастье. Плыли поздним вечером, и мой плот сел на мель. Меня догнал плот Билибина. Степан крикнул:
— Приготовьтесь, впереди медведи!
И действительно, на берегу в тумане смутно виднелись две фигуры, вроде медведицы с медвежонком. Снявшись с мели, мы обогнали Билибина и хотели стрелять. Но на берегу вдруг вспыхнул огонек. Я не своим голосом закричал:
— Ребята, человек!
И в это время нас подхватило сильное течение, понесло. Когда мы проплывали мимо зимовья Дмитрия Амосова-Заики (фамилию узнали потом), якуты что-то кричали, но я разобрал только слово «тас», по-якутски значит камень. Я оглянулся и увидел справа большие камни. Мы заработали веслами и успели проскочить мимо камней и причалить к берегу. Я не успел предупредить Билибина об опасности. Алехин на секунду зазевался, и их плот опрокинулся, зажатый между камней. Закрепив свой плот, мы бросились на помощь товарищам. Часов пять в темноте перетаскивали грузы. Срочно пришлось развязывать тюки, сушить. Все промокло, раскисло, сахар почти весь погиб. Сорвало и унесло печку. Ее поиски и на другой день оказались тщетными. Из-за катастрофы Билибин объявил двухдневную остановку. Плот оставили затопленным до утра. Демка, взобравшись на торец плота, не захотел плыть к берегу, хотя холодной воды не боялся. А утром, вытаскивая плот, его спихнули в воду.
Пес доплыл до берега и на глазах всех убежал. Видимо, обиделся. На зов хозяина он даже не оглянулся.
Якуты, когда узнали, куда мы плывем, сказали, что на Колыму дорог нет: «Бедняжки русские, все утонут».
Бохапча сначала радовала нас полноводьем, стремительным течением. Но вот началось знаменитое Бохапчинское ущелье с порогами. Первые два порога проплыли, предварительно осматривая их, — как бы не разбиться. Остальные не стали осматривать, так как торопились. Окрестили пороги по нашим именам: Ивановский, Степановский, Юрьевский, Михайловский и так далее. Плыли только днем. Бохапчинское ущелье тянется на тридцать километров. Наши отчаянные лоцманы Дураков и Алехин умело маневрировали, и с такими громоздкими плотами мы прошли пороги за три дня. Все облегченно вздохнули, когда выплыли на Колыму. Она привольно и спокойно катила свои воды. Одну из рек после Оротукана назвали Утиной, там мы убили трех уток.
На Среднекан мы приплыли 12 сентября. Добирались сюда целый месяц. Вот какая была дорога к первому золоту! Потом мы узнали, что наш Демьян прибежал на Элекчан к рабочим, которые строили там склад. Когда они увидели истощенную, чуть живую собаку, решили, что мы погибли.
Как только выпал снег, Цареградский выехал из Олы на собачьих нартах искать нас. А мы тем временем уже обосновались на ключе Безымянном.
Закончил Раковский свою речь так:
— Итак, ближайшая цель была достигнута. Впереди нас поджидали и испытания, и горечи неудач, и радости побед. Впереди были открытия, о масштабах которых мы не могли в то время и мечтать. На нашу долю выпало счастье найти первое звено огромной золотой цепи, протянувшейся от верховьев Колымы до Индигирки и Чукотки.
Да, это большое счастье стать первооткрывателями богатств огромного края. В душе все мы завидовали сподвижникам Билибина.
Начиная с середины XVII века, русские землепроходцы и мореплаватели проявляли героические усилия в исследовании Крайнего Северо-Востока. Однако они мало интересовались тем, что таится в недрах северной земли. Первые сведения о геологическом строении Северо-Востока дал Иван Дементьевич Черский. Его трагический маршрут прошел через Якутск — Оймякон — Верхнеколымск. Но больной Черский умер, не закончив начатой работы. И первое детальное исследование недр бассейна Колымы выпало на долю экспедиции Юрия Александровича Билибина.
Много лет спустя академик Сергей Сергеевич Смирнов написал: «Пожалуй, я не преувеличу, если скажу, что Цареградский, Билибин и Раковский нашли тот золотой ключ, которым были открыты рудные богатства Северо-Востока».
После конференции Сергея Дмитриевича задержали любители автографов. Потом я вышла его проводить. Он остановился на крыльце, задумался. Чувствовалось, что воспоминания взволновали его.
— Вы бывали в партии? — вдруг спросил он.
— Нет.
— Давайте вместе съездим, — предложил Сергей Дмитриевич, — посмотрите, как работают геологи.
Мы договорились созвониться и простились. Я не думала, что это последняя с ним встреча. Раковский уехал в Нексикан. Но поездка в поле не состоялась. Болезнь Сергея Дмитриевича обострилась, и по совету врачей он срочно уехал в Подмосковье. Как вянет растение, вырванное с корнем, так и старый таежник, оторванный от родной стихии, быстро сдавал. У него нарушилась координация движений. Только когда к нему приезжали магаданские друзья и речь заходила о Колыме, он оживлялся, глаза его загорались.
После смерти Раковского, 14 марта 1962 года, его вдова Анна Петровна прислала в Магаданский краеведческий музей дневники неутомимого поисковика. И вот я держу в руках три небольшие тетради в черном клеенчатом переплете. С трепетом открываю первую: пожелтевшие листы. 1 октября 1928 года. Ключ Безымянный. Изо дня в день заносил Сергей Дмитриевич в свою тетрадь итоги работ (отряд Билибина сразу же приступил к разведке), события таежной жизни, погоду. Скупая хроника, но за ней подлинный героизм первооткрывателей. «1-го октября с утра шел снег, шел он и на второй и третий день. К вечеру выяснило. Слегка подмораживает», — читаю я. Написано карандашом, но почерк четкий.
Первая зима на Колыме была трудной для разведчиков. Едва успели они оборудовать барак, ударили морозы. Крышу покрыли ветками кедрового стланика, сложили печи, но они дымили. Раковский дважды их перекладывал, пока не добился хорошей тяги. Третьего ноября в термометре замерзла ртуть.
На ключе Безымянном мыли золото три артели. Сергей Дмитриевич отмечает, что за день каждый старатель намывал по двести граммов золота. Это неплохо. К середине ноября у старателей кончились продукты. Съели замерзшую лошадь. 19 ноября мороз 66 градусов.
«20 ноября 1928 года. (Сегодня шили теплые чулки из кошмы). Температура понижается, замерзла смесь: 68 градусов. Ясно, стоит легкий туман. Работа не производится».
29 ноября Раковский отмечает: «...Остается пуд муки и немного более пуда мяса». (Второй отряд Цареградского из Олы должен был прибыть к 1 декабря). Но Цареградского все нет. Билибин ушел в Сеймчан доставать продовольствие).
30 ноября. «С 1 декабря садимся на голодный паек. Работу временно приостанавливаем. Погода без изменений.
4 декабря. Ходили па охоту. Убили всего лишь одну белку».
Описывая вынужденную голодовку, Раковский не обронил ни одной жалобы. Только 11 декабря промелькнули слова: «Чувствуется слабость и головокружение...» Да и записи этих дней сделаны, видимо, слабой, дрожащей рукой.
15 декабря. «...Только что наши пришли с Сеймчана, привели двух лошадей, больше привезти ничего не могли, так как олени всех сеймчанских жителей погибли... Жители Сеймчана живут очень плохо. Хлеба не видят в глаза...»
16 декабря. «...С распределением мяса целое горе. На прииске всего народу — 41 человек, а мяса всего пудов примерно 20. (Дураков ходил на охоту, белки нет. Принес немного кедровых (стланиковых) шишек».
24 декабря. «Срубили пасти на зайцев. Смотрел капканы и плашки, ничего нет. Настроение у рабочих прескверное. Мяса остается лишь на завтрашний день».
26 декабря наконец-то прибыл долгожданный обоз Эрнеста Бертина, с трудом пробившийся по глубокому снегу. Ликованию не было конца. В каждом бараке пекли, варили, жарили. Радостно встретили новый 1929 год.
3 января на собаках приехал Валентин Цареградский. Вся экспедиция была в сборе. Прииск ожил. Снова возобновили работу. Старатели по-прежнему добывали золото в устье ключа Безымянного. За зиму этот участок ископали вдоль и поперек. Россыпь иссякла. Прииск остро нуждался в пополнении запасов разведанного металла. На ключе Радужный и в районе Борискиной ямы нашли золото, но небогатое и с неравномерным содержанием. Этих объектов могло хватить ненадолго, поэтому экспедиция должна была не только определить перспективность территории, но и обеспечить потребность золотодобычи.
Осенью, проплывая по Колыме, Билибин обратил внимание на гранитные гольцы в устье Утиной. Это в 106 километрах выше Среднекана. Обследовать правые притоки от Таскана до Среднекана поручили поисковому отряду С. Д. Раковского. Три других отряда вели поиски и геологическую съемку в верховьях Буюнды, Среднекана и других рек. Сам Билибин взялся провести по Бохапче несколько карбасов с продовольствием для приисков конторы «Союззолото». Хотя постройка карбасов затянулась и весенняя вода спала, сплав прошел успешно. Через самые опасные пороги. В устье Бохапчи Билибин сел в лодку и через сутки был на Среднекане. По дороге он заглянул на Утиную. В расщелине одного из деревьев он нашел письмо от Раковского. Из предосторожности он написал его по-английски: «В этой речке очень хорошее золото», — и привел цифровые данные.
...Четыре усталых мужчины с котомками за плечами шли вдоль реки. Не столько усталость, сколько неудача угнетала их. Много промыли они прибрежного песка: золото есть, но не промышленное. Продукты кончались, и надо было возвращаться. Отправив двух рабочих строить плот, Раковский с Михаилом Лунеко решил пройти немного вверх по другому берегу. Вечерело. Решили сделать привал. Развели костер, поставили чайник. Рабочий стал готовить ужин, а Сергей Дмитриевич, захватив лоток, пошел к реке. Из подмытого водой берега взял пробу, смыл песок, на дне лотка блеснуло золото. Два грамма на лоток! Это значит двести граммов на кубометр. Сердце разведчика взволнованно забилось.
В вечерней полутьме промывал он лоток за лотком, забыв об ужине. И где бы ни брал пробу, всюду золото. Увесистые крупинки легли на огрубевшую ладонь.
Знал ли он тогда, что держит в руках судьбу огромного края?
В эту ночь (а ночи в это время на Колыме белые) Раковский долго не мог уснуть. О чем он думал? Может, о том, что работать ему тут придется долгие годы. Может, виделись ему поселки, рудники и прииски в этой глухомани, дороги с мчащимися по ним машинами.
Утром, осматривая каменистое дно ключа, он увидел сланцевую щетку. Вместе с Лунеко они набрали из нее целую коробку небольших самородков. Это открытие совпало с годовщиной выезда экспедиции из Владивостока, поэтому и ключ Раковский назвал Юбилейным. Юбилейный — это первая страница истории золотой Колымы. Прежние находки — как бы введение к ней.
Оставив записку Билибину, Раковский и его отряд поплыли на Среднекан. Здесь среди старателей царило уныние: золотило плохо, зарабатывали мало. Весть о найденном золоте встретили с недоверием. Может, Билибин, захватив промывальщика, решил сам дать оценку открытым ключам? Сюда же отправились стараться и рабочие экспедиции, получившие расчет.
«Четыре дня мы тянулись лодками вверх по Колыме и на пятый день прибыли на Утиную. Она не обманула наших ожиданий, — писал позднее Ю. А. Билибин. — Старатели с первых же дней начали «фунтить». Произведенное мною опробование полностью подтвердило данные Раковского по Юбилейному, а по смежному с ним Холодному были получены даже несколько лучшие результаты, чем у Раковского. Не приходилось сомневаться, что эти два ключа имеют крупное промышленное значение».
В конце августа Билибин вернулся на Среднекан. Отношение к Утиной резко изменилось. Старатели рвались туда. Этой же осенью «Союззолото» направило туда две артели, и они намыли немало драгоценного металла.
Еще до отъезда Билибина на Утиную Раковский обнаружил мощную золоторудную дайку (жилу), пересекающую русло Среднекана. Опробование показало богатое содержание, но проба была взята только в одном месте. Позднее жила оказалась непромышленной.
Кончилось лето. Настало время возвращаться в Ленинград. Билибина радовали результаты работ. Открытие золота на Утиной позволяло предполагать, что золотоносность не локализуется на Среднекане, а простирается на сотни километров. Спустя пять лет Билибин назвал точную цифру общего протяжения главной золотоносной зоны Колымского района.
Летом 1929 года в бухте Нагаева Комитет Севера построил культбазу, с которой, собственно, и начался Магадан. До этого бухта была необитаема, только изредка к ее берегу подходили пароходы, чтобы набрать пресной воды. Домой экспедиция возвращалась уже не через Олу, а через бухту Нагаева. В Ленинграде Раковский, как и его коллеги, принялся за обработку материалов. В шлихах, собранных им и Эрнестом Бертиным, обнаружили оловянный камень. Значит, на Колыме есть не только золото, но и олово. Цифры, которыми Билибин попытался оценить золотопромышленные перспективы Колымы, привели его, как он выразился, в священный ужас. Но Геолком прежде всего потребовал от экспедиции не прогнозов, а финансового отчета. На заседании придирчиво разбирали каждую графу расходов. Люди, не имевшие ни малейшего представления о таежных тяготах и лишениях, настаивали на экономии, снижении затрат. Раковский молчал-молчал, а потом, задетый за живое, не выдержал и дерзко спросил:
— Скажите, уважаемые товарищи, приходилось ли вам есть суп из мерзлой собаки или жевать кожаные ремни?
Ученые мужи удивленно уставились на молодого человека с римским профилем и горящими карими глазами. Они простили ему бестактность, поняли его страстность и взволнованность, когда он рассказал, в каких невероятно трудных условиях работали полтора года разведчики на Колыме. Он говорил о богатствах далекой, забытой самим богом земли. Названия гор, рек, которые он упоминал, впервые прозвучали в этой аудитории. Это выступление решило все споры.
Отчет утвердили, деньги дали. Для продолжения работ на Колыму послали новую экспедицию. Ее возглавил Цареградский. Билибин, ратуя за Большую Колыму, считал экспедиционную систему нерациональной. Он доказывал, что куда экономичнее организовать постоянное Индигирско-Колымское геологоразведочное бюро. Но его идея не нашла сторонников.
13 мая 1930 года экспедиция Цареградского выехала на Колыму. В нее вошли «старые колымчане»: Раковский, Бертин, Казанли и новички Дмитрий Вознесенский, Сергей Новиков, Дмитрий Каузов и первая женщина-геолог Фаина Рабинович.
Снова таежная жизнь и работа, работа. Золото нашли в бассейне Оротукана и в нескольких притоках Колымы. Определили, что Среднеканская дайка тянется на пятнадцать километров. В пробах, взятых Цареградским, оказалось высокое содержание золота. Данные этой экспедиции снова подтверждали смелый вывод Билибина об обширной золотоносной зоне на Северо-Востоке страны. В докладной записке правительству он привел конкретные цифры прироста запасов золотодобычи. Начальнику треста «Союз-золото» А. П. Серебровскому и начальнику «Востокзолота» Г. И. Перышкину прогнозы Билибина показались фантастическими.
На освоение необжитых районов требовались большие средства, и молодому энтузиасту удалось пока добиться ассигнований только на организацию Колымской геологоразведочной базы. В качестве технорука этой базы летом 1931 года Билибин снова приехал на Колыму. Бухту Нагаева он не узнал. На ее берегу вырос большой поселок. На пароходах прибывали сотни новых людей, доставлялись тысячи тонн грузов. Люди отправлялись в тайгу. К этому времени добычу золота вели, кроме Среднеканского прииска, прииски «Первомайский», «Юбилейный», «Холодный».
Встречаясь с Раковским, я старалась побольше его расспросить о Юрии Александровиче. Из воспоминаний старого разведчика передо мной вставал образ человека смелого, с несгибаемой волей, с удивительно цельным ярким характером. Билибин горел на работе и умел зажечь других. Он обладал железной логикой и философским подходом к решению геологических проблем. Целеустремленный и энергичный, веселый и общительный человек, любящий шутку и острое словцо, прирожденный оратор, оригинальный мыслитель, интересный собеседник — таким был Билибин в годы юности и до последних дней жизни. А прожил он всего 51 год.
Раковский на первых порах казался суховатым и даже официальным. Но в рассказах о своем руководителе он вдруг раскрылся сам — добрый, душевный, внутренне застенчивый. С какой любовью и глубочайшим уважением говорил он о Билибине, которого считал своим учителем, как он гордился, что ему довелось работать с этим большим ученым, талантливым геологом.
Если Нагаево произвело на Билибина отрадное впечатление, то прииски напротив. Изменились они мало. Снабжение их было поставлено из рук вон плохо. Мрачной тучей висела над ними постоянная угроза голода. Бездорожье стало тормозом развития нового золотого района. Производственники требовали от геологов, чтобы они искали золото в тех местах, которые легче снабжать. Билибина возмущала такая постановка дела. Осенью 1931 года разведочные работы из-за перебоев в снабжении пришлось свертывать.
— Придется нам, Сергей Дмитриевич, самим заняться снабжением, — сказал как-то Билибин. (Раковский тогда заведовал россыпной разведкой базы.). — На «Союззолото» надейся, а сам не плошай. Не так ли?
Сергея Дмитриевича командировали в Нагаево. Энергичный Раковский доставал продовольствие, снаряжение, инструмент, быстро комплектовал разведочные партии и отправлял их в тайгу. И разведка пошла успешно.
Записку Билибина, посланную правительству, внимательно изучили в Совете Труда и Обороны. Обратили особенное внимание на данные о рудном золоте. Страна нуждалась в золоте, начиналась первая пятилетка. 19 ноября 1931 года был создан государственный трест по промышленному и дорожному строительству на Дальнем Севере — «Дальстрой». А пятого февраля 1932 года руководители Дальстроя прибыли в Нагаевскую бухту. В нашем крае начался период крупного промышленного строительства.
Все открытия золота на Колыме были сделаны геологопоисковыми партиями. В этом особенность ее изучения и освоения. Дальстрой получил прекрасно подготовленные, высококвалифицированные кадры разведчиков, знающие специфику работы в северной тайге. Директор Дальстроя Эдуард Петрович Берзин уважал геологов, хорошо к ним относился. Правда, как эксплуатационник, требовал от них побольше месторождений, а не теорий. До организации треста «Дальстрой» золото добывалось хищнически, выхватывались наиболее богатые участки. Чекист Берзин положил конец старательской вольнице. Все намытое золото старатели должны были сдавать по твердым государственным ценам. Но не всем нравилось это нововведение. Некоторые прятали клады в тайге до лучших времен, другие пытались тайком увезти с собой милый сердцу желтый металл. Куда его только не прятали — и в оглобли саней, и в сено, и даже глотали. Но, несмотря на все ухищрения, они попадались. Как-то в дружеском разговоре за ужином Берзин рассказал, что система заградительных отрядов так поставлена, что ни один старатель не пройдет с золотом. Раковскпй, будучи немного навеселе, скептически улыбнулся:
— Вся наша система, Эдуард Петрович, рассчитана на простачков. Хотите пари? Дайте мне килограмм золота, и я берусь провезти его через все ваши заградительные отряды.
Берзин посмотрел на него внимательно, усмехнулся и махнул рукой:
— Ну тебя к дьяволу! — а про себя подумал: «Этот, пожалуй, провезет».
Раковский до тонкостей знал таежную жизнь, чувствовал себя в тайге свободно, ловко ездил на собачьих упряжках и оленьих нартах, мог быстро разбить палатку и в дождь разжечь костер, неутомимо шагать с тяжелым сидором на спине десятки километров. С местными жителями — якутами, эвенами он быстро находил общий язык. Русский разведчик дарил им свою дружбу, а они платили ему любовью и привязанностью. Это был человек исключительной физической выносливости. Когда весной у его коллег появились первые зловещие признаки цинги — вялость, отеки ног, Раковский не поддался болезни. Кто знал его, Раковского, подтвердит, какой это был верный друг.
В марте 1932 года тяжело заболел цингой Дмитрий Казанли. Работал он тогда в Оротукане, а ближайший врачебный пункт находился в Утиной. Казанли нужна была срочная помощь. Он весь опух, бредил, зубы шатались и кровоточили. Местный житель, якут, завернув больного в одеяло, повез его на оленях в Утиную. По дороге нарта на каком-то бугорке накренилась, и Казанли скатился в снег. Задремавший каюр даже не заметил этого и приехал в Утиную без больного. Раковский, узнав о случившемся, бросился на розыски товарища. Он нашел его замерзающим. Дмитрий Николаевич Казанли, ставший впоследствии лауреатом Ленинской премии, считал Раковского своим спасителем.
Первые разведчики колымских недр голодали, мерзли. Но все тяготы и лишения таежной жизни они переносили безропотно, так как знали, что работают они во имя высокой цели, во имя того, чтобы дать жизнь обширному и богатому краю. А свою крепкую дружбу они сберегли до конца дней своих.
Дальстрою досталось от геологов богатое наследство: золотые запасы Колымы, правда, были они большей частью на бумаге, в теоретических прогнозах Билибина. А эксплуатационникам вынь да положь разведанные месторождения. Не сразу они оценили полученное наследство, не сразу поверили Билибину, прогнозы которого стали подтверждаться только три года спустя. А до этого немало сил и времени было затрачено на поиски Гореловских жил Розенфельда и «клада» Попова. Ни тот ни другой в геологии не разбирался. Красавицы жилы «с молниеобразным зигзагом» оказались пустыми, а казацкий десятник Попов принял за золото пирит. Но это установили позже.
Дальстрой намечал вести разведочные работы форсированно и широким фронтом. В разработке первого плана геологоразведочных работ Дальстроя принимал участие Сергей Дмитриевич Раковский. По этому плану предусматривалось организовать двадцать полевых партий (сейчас это кажется немного) и создать помимо существовавших несколько новых разведочных районов. Важное значение придавалось Верхнеколымской геолого-поисковой экспедиции. Приказ о ее создании был подписан в апреле 1933 года. Начальником экспедиции назначили В. А. Цареградского, заместителем по технической части С. Д. Раковского.
Распространено мнение, что перед экспедицией стояла главная задача найти «месторождение» Попова. Раковский шире и глубже понимал цели экспедиции. Он писал: «Экспедиция была организована руководством Дальстроя не только для выяснения дальнейшей перспективы Колымы, но и для определения центра тяжести работ на ближайшее время и возможных путей снабжения рождающегося промышленного центра на Северо-Востоке страны.
В план ее входило исследование бассейна реки Ясачной с притоками Омулевкой и Рассохой, речек Зырянки, Ожогиной, Шаманихи и Столбовой».
К 1 мая все участники экспедиции прибыли на сплавную базу в устье Хеты, притока Малтана. Отсюда и начали сплав. Для Раковского и многих его сотрудников это был уже проторенный путь. Тогда в 1928 году шестерка смелых, первыми пройдя Бохапчинские пороги, совершила подвиг и открыла кратчайшую дорогу к приискам. И хотя плавание по бурной и своенравной реке по-прежнему требовало мужества, потому что пороги есть пороги, безопаснее они не стали, но на него смотрели уже как на будничное дело. Пока не была в 1934 году проложена по тайге автотрасса, Бохапча оставалась той нитью, которая связывала Нагаево с приисками.
Здесь на берегу северной реки снова встретились Вронский и Раковский.
— Вдвоем с рабочим я проводил маршрут по Бохапче, — рассказывает Борис Иванович. — Вечером 18 июня мы сидели на берегу реки, которая быстро несла свои холодные мутные воды. И вдруг впереди показался полузатопленный кунгас, даже не кунгас, а половина кунгаса — его носовая часть. Кормы не было. Она проплыла позднее. Мимо пронеслись какие-то ящики, доски, бревна. По неведомым законам статистики ежегодно какая-то часть кунгасов гибла на порогах.
На следующее утро показался караван кунгасов в сопровождении нескольких лодок. На одном из кунгасов был Раковский, веселый и оживленный. Его два кунгаса благополучно проплыли через пороги. Наша встреча была бурной и радостной.
Раковский спустился по Бохапче на Колыму и по ней доплыл до Верхнеколымска. Палаточный лагерь экспедиции расположился на речной косе в десяти километрах ниже устья Зырянки, а в двадцати пяти километрах выше, на берегу Прорвы, левой протоки Колымы, стояли семь якутских юрт и маленькая деревянная школа. Это и был Верхнеколымск, основанный еще казаком Михаилом Стадухиным триста лет назад.
Раковский с женой жил в том же кунгасе, в котором приплыли. Анна Петровна сделала все, чтобы «квартирка» приобрела обжитой вид. Здесь супруги принимали гостей, устраивали танцы. Над пустынной песчаной косой неслась музыка (заводили патефон), песни. У хозяйки красивый голос, раньше она выступала на сцене, пела в оперетте. Веселью не мешало и то, что стол сооружен из вьючных ящиков, что на столе никаких деликатесов, кроме консервов и рыбы, что под ногами не пол, а дно лодки. Однажды ночью,— свидетельствует геолог Андрей Васильевич Зимкин, — «жилище» Раковских, сдавленное льдом, дало трещину, и его начало затапливать водой. Хозяев разбудил неистовый лай собачонки. В темноте по колено в ледяной воде начали вытаскивать вещи на берег. К утру вода спала, и они снова спокойно водворились в свой кунгас.
А. В. Зимкин, участвовавший в Верхнеколымской экспедиции, в своей книге «У истоков Колымы» рассказывает о Раковском как о человеке скромном, подчеркивает его огромную работоспособность, исключительную добропорядочность, душевную простоту. При первой же встрече на вопрос Зимкина: как широко распространены в районе диабазы, — Раковский откровенно признался:
— Я плохо разбираюсь в геологии, мне больше всего приходилось работать на разведке россыпей.
«Раковский говорил спокойно, не смущаясь, как человек, сознающий свою силу и значимость в избранной им области и не испытывающий ни малейшего желания слыть всезнайкой. Сибирский говор, решительные движения, прямота и даже резкость в разговоре, в сочетании с нерусским, напоминающим индейца, волевым, с крупными чертами лицом делали чрезвычайно оригинальным, запоминающимся этого человека. Он был невысокого роста, на сильных ногах, доставивших ему славу лучшего ходока на Колыме. Уже в те годы ходили легенды о его таланте разведчика», — пишет А. В. Зимкин.
В первый же полевой сезон партии экспедиции обнаружили знаки золота в бассейнах речек Омулевки, Шаманихи и Столбовой. Но зимняя разведка не дала ожидаемого результата. В нижнем течении Зырянки открыли новые пласты каменного угля, известного со времен И. Д. Черского. Осенью на одном из пластов прошли штольню. Добытым углем пользовалось Колымское речное пароходство.
Иннокентий Галченко, возглавлявший поисковый отряд, разыскал конюха Попова якута Данилова и с ним отправился в долину небольшой речки Бочеры, где брал пробы Попов. На месте пробитых им неглубоких шурфов в кучах пустой породы Галченко увидел кристаллы серного колчедана. Это пирит. Вот его-то Попов и принял за золото. Миф о загадочных кладах развеялся в прах.
Шло производственно-техническое совещание экспедиции. Обсуждали план полевых работ на лето 1934 года. Раковский предложил послать поисковую партию на Индигирку, туда, где пересекается золотоносная полоса, идущая с северо-запада. Предложение приняли. Партию поручили возглавить поисковику И. И. Галченко.
Новый летний сезон принес мало утешительного. Богатого золота не нашли. На одном из ключей реки Поповки Цареградский обнаружил медное оруденение, но и оно оказалось непромышленным. Были найдены минералы с признаками платины. Но ставка на платину тоже потерпела крах;
Экспедиция получила приказ сворачивать работы. В Магадане разведчиков встречали без восторга: не оправдали, мол, надежд. Но иначе отнеслись ученые к Верхнеколымской экспедиции, работы которой имели большое научное значение для создания общей картины геологического строения Северо-Востока.
Вернулся с поля Иннокентий Галченко. Он чувствовал себя именинником. Из всей экспедиции только его партии после двух лет бесплодных поисков удалось открыть богатое золото на притоках Неры. Границы золотоносной зоны все расширялись. И хотя из-за бездорожья и дальности расстояний индигирское золото оставалось для Дальстроя пока недоступным, было решено продолжить исследование правобережья Колымы.
Для камеральной обработки собранных материалов Цареградский поехал в Ленинград. А Раковскому предложили организовать Ороекскую экспедицию, чтобы дать промышленную оценку Шаманихо-Столбовского района. И опять тайга. Два года упорных поисков. Зимняя шурфовка дала скромные результаты — разведанные ключи Глухариный, Тимша, Братишка, Юный (сейчас здесь прииск «Семилетка»).
Все дальше в глубь тайги уходили геологи. На карту наносились новые золотые ключи и речки: Анка, Захаренко, Нюччи. По свежим следам геологов тут же шли горняки. И вот уже «загремели» прииски «Ольчан», «Победа», «Тирехтях», «Панфиловский», «Индигирский».
Обживался Крайний Северо-Восток, ставший валютным цехом страны. Сотни и тысячи новоселов приезжали в этот суровый край. А Раковский? Он, как всегда, на переднем крае геологического фронта. Летом 1937 года его назначили начальником Берелехской геологоразведочной базы дальних разведок.
Берелех стремительно несет свои чистые воды в Аян-Юрях, а там, сливаясь с Кулу, дает начало великой северной реке Колыме, длина которой 2 600 километров. Но ее величие не в протяженности. Величие, слава, красота ее в притоках больших и малых, веками таивших в своих долинах огромные сокровища. И вот по этим холодным долинам прошел человек с волшебной палочкой. Человек был добр и приветлив, и земля охотно открывала ему свои тайны. А благодарный человек, полюбив ее за скромность и бескорыстную щедрость, поклялся посвятить ей свою жизнь. И клятву не нарушил.
Вот таким добрым человеком с волшебной палочкой представляется мне Раковский. Когда началось строительство базы дальних разведок, на берегах Берелеха шумела девственная тайга. Сейчас здесь раскинулся город Сусуман. Среди первых строителей базы был и молодой геолог Алексей Панов. Алексей Андреевич для меня старожил. Встречаясь с ним, я расспрашиваю его об истории освоения края, о Сергее Дмитриевиче.
— Впервые я встретился с Сергеем Дмитриевичем в Хатынгнахе, — рассказывал Панов. — Его только что назначили начальником базы дальних разведок. Вот туда нас, молодых геологов, направляли на работу. Сергей Дмитриевич долго беседовал с нами, советовал, как вести себя в тайге. О многом мы тогда переговорили. Все наставления и распоряжения своего руководителя мы выполнили: базу разведок построили. А для Сергея Дмитриевича срубили небольшой дом, обычный деревянный домик, но у крыльца поставили пять колонн. Уж очень хотелось нам, чтобы наше сооружение понравилось ему.
Приехав, Раковский поблагодарил рабочих и нас за строительство базы, а когда увидел свой дом, улыбнулся:
— Как Большой театр.
Наш отряд получил задание организовать разведку на Мяундже. Отправились туда пешком. Шли по долине реки Нексикан, через перевал к Мяундже. О дороге представление имели смутное. Карт никаких. Были нарисованы какие-то абрисы на листе бумаги, куда нам добираться и где начинать разведку. Как бы то ни было, но мы добрались до места. Уже в сентябре начались морозы. Жили мы в палатках. Вставали рано утром, часов в пять-шесть, становились на лыжи, шли закладывать шурфовочные линии. Всем хотелось сделать как можно больше. Разведка велась успешно. В течение двух-трех месяцев разведали ручей Топкий. И вскоре здесь открыли прииск. И до сих пор Мяунджа дает золото.
Сергей Дмитриевич остался очень доволен результатами. Но вот начальнику разведрайона попало на орехи: зима, быт не устроен, люди мерзнут, конюшня тоже не готова, лошади стоят под открытым небом. Чтобы задобрить начальника, незадачливый руководитель района положил в кабину грузовой машины несколько куропаток. Когда Раковский открыл дверцу и увидел на сиденье дичь, он пришел в ярость:
— Это еще что такое?
Тот растерянно улыбался. Сергей Дмитриевич тут же выбросил этих злополучных куропаток и со злостью захлопнул дверцу. Подхалимов он органически не переваривал, и сам ни перед кем не угодничал.
Перевод в бассейн Нексикана означал триумф для нашей партии. Сергей Дмитриевич пожелал нам новых успехов. Шли мы по болотам, та и дело теряя еле приметную тропу. Так что триумфальное шествие было в буквальном смысле слова пешее. Донимали комары, мошкара. И, поверьте, на всякие невзгоды таежной жизни мы не сетовали. Путь к золоту всегда был и остается нелегким. Зато мы не сомневались, что впереди нас ждут открытия.
Закончив поиски в бассейне Нексикана, в мае 1938 года мы оказались по воле неугомонного Сергея Дмитриевича на ручье Светлом. Это своеобразное месторождение. Коренные породы здесь трещиноватые, золото запало глубоко. Из управления приехала женщина-геолог, прошлась, посмотрела проходки, дала письменное указание прекратить работы. А мы все же начатое дело довели до конца. На душе радость: есть золото! Отправился на базу дальних разведок: везу пробы. Вид у меня довольно воинственный: шляпа, патронташ вокруг пояса, болотные сапоги.
Раковский вполне удовлетворен: Светлый оправдал его надежды. Он тщательно отсмотрел пробы, проверил документацию, но... вызвал главного геолога Вронского и приказал все перепроверить. Такая необычная осторожность объяснялась тем, что накануне из Дальстроя пришел приказ строго наказывать лиц, виновных в затяжке разведки месторождений, в том числе и Светлого. Там предполагалось открыть прииск. Проверка подтвердила наши данные.
База дальних разведок, руководимая Раковским, работала настолько успешно, что в октябре 1938 года было организовано Западное горнопромышленное управление с центром в Сусумане. А нашу базу реорганизовали в геологоразведочный отдел этого управления. Раковский стал начальником этого отдела, а Вронский — главным геологом. Борис Иванович, невысокий, худощавый, вечно в очках, физически сильный и закаленный, в противоположность Раковскому, был далек от административных дел. Это — геолог чистой воды. Раковский обладал не только талантом разведчика, но и талантом организатора. Там, где Раковский, — обязательно геологические победы, открытия. И там, где прошел этот неутомимый разведчик, как по волшебству, вырастали поселки, прииски. А город Сусуман, построенный в краю вечной мерзлоты, прекрасный ему памятник.
Поражала в Сергее Дмитриевиче его неиссякаемая энергия. Он был старше нас, а энергичнее в два раза. Это и заставляло нас работать, не щадя сил своих.
Раковский был неутомимым разведчиком. Он исходил буквально всю долину Берелеха, всю долину Чай-Урьи. Исходил весь этот район. Мы, молодые ребята, бывало за ним не успевали ходить и покрывать такие расстояния, которые он способен был делать. Сергей Дмитриевич всю жизнь был таким поджарым, сухопарым, приземистым.
Очевидно, это и помогало ему быть выносливым. Он заражал нас своей энергией, и мы стремились подражать Раковскому во всем.
Сергей Дмитриевич старался быть как-то незамеченным, несмотря на свои большие заслуги. Он всегда старался оставаться в тени.
Раковский всегда с любовью какой-то отзывался о Берелехе. Его мечтой было так организовать разведку и добычу золота, чтобы перспективный район Берелеха давал нашему государству как можно больше золота. И, пожалуй, его желание сбылось. Сергей Дмитриевич мечтал о больших плавучих фабриках золота. Теперь на Берелехе семь таких драг.
Правительство высоко оценило заслуги старейшего разведчика в освоении богатства нашего края. Раковский был награжден орденами Ленина, Трудового Красного Знамени. В 1946 году ему присудили Государственную премию первой степени.
Колыма, тайга... Как красивы летом твои горы и долины в изумрудной зелени, как стремительны и величавы твои реки с кристально-чистой водой. А какая торжественная тишина заливает серебристый снег. Да, тайга — родная стихия разведчика Раковского.
Незадолго до войны его перевели в Магадан в Главное управление Дальстроя. И когда он шел по городу в высоких оленьих торбасах размашистой походкой, весь устремленный вперед, казалось, что улицы ему тесны, что для него нужны другие просторы. Здесь он чувствовал себя не в своей тарелке.
Недавно один мой знакомый горняк, хороший парень, Герой Социалистического Труда сказал мне, что, чем больше трудностей, тем легче жить. И это не парадокс. Он тут же добавил: тем интереснее жить. Мне кажется, и Раковский придерживался этой формулы. Туда, где труднее, где не стерты «белые пятна», устремлялся он. Вот почему он охотно согласился поехать в далекий Батыгай, чтобы организовать там геологоразведочное управление. Янский район передали Дальстрою в 1941 году. Раковский тактично и внимательно отнесся к бывшим работникам «Якутолова», сохранил старые кадры, привлек новых специалистов и так поставил работу, что новое геологоразведочное управление стало не только выполнять, но и перевыполнять планы. В военные годы Раковский был на переднем крае борьбы за олово. Этот стратегический металл тогда нельзя было купить ни за какую валюту, даже за золото.
Разведкой олова ему не приходилось раньше заниматься. И золотоискатель быстро переквалифицировался. Но, как говорил Ломоносов, «...Металлы и минералы сами на двор не придут; требуют глаз и рук к своему прииску». А Раковский не щадил всего себя для «прииска» металлов. Это он руководит разведкой уникальных россыпей в верховьях Индигирки.
Однако шесть лет без отпуска, огромное перенапряжение сил стали сказываться. Богатырское здоровье закаленного таежника пошатнулось, но он не позволял себе «раскисать».
«Я помню, как осенью 1941 года мы вдвоем выехали из одного разведочного района в другой, — вспоминает Б. И. Вронский. — Расстояние между ними было около 35-40 километров. По пути предстояло преодолеть сравнительно небольшой, но крутой и голый, покрытый развалами щебенки перевал. И вот как раз почти у самой кромки перевала Сережу схватил приступ радикулита. Ехать на лошади он не мог. Бледный, покрытый потом от нестерпимой боли, закусив губу, он, согнувшись, молча, с нечеловеческим напряжением едва-едва шел вперед, сначала на подъем, а затем по спуску. Вокруг расстилалась голая каменистая пустыня — ни кустика, ни деревца. Надо было пройти около четырех километров, прежде чем представилась возможность остановиться и разбить палатку.
Только здесь, преодолев весь этот путь пешком, он со стоном опустился на землю. Нагрев на костре камни, я устроил ему таежную «грелку». На следующий день ему стало лучше, он мог взобраться на лошадь и ехать верхом. Так добрались мы с ним до разведрайона, где он мог лечь в постель. И за все время пути с его уст не сорвалось ни единого слова жалобы».
В октябре 1946 года Раковскому предоставили отпуск, он побывал на «материке», подлечился и снова вернулся на Индигирку. Ее исследованию он отдал почти десять лет.
1952 год. Нексикан. Последний завершающий этап деятельности старого разведчика на Северо-Востоке.
Приезжая в командировку в Сусуманский район, я каждый раз обязательно заглядываю к нексиканским геологам. На втором этаже большого здания экспедиции кабинет, в котором работал Раковский. Единственное украшение кабинета — большая геологическая карта Союза. На ней яркими красками показаны месторождения полезных ископаемых. Тридцать лет жизни, отданные Раковским Северо-Востоку, тоже нашли отражение на этой карте. Там, где закрашено желтым, есть золото. А сколько запасов этого драгоценного металла сдал разведчик Раковский горнякам!
Из окон кабинета открывается вид на просторную площадь, Дом культуры и сквер перед ним. Отсюда видны и многоэтажные жилые дома. Мне кажется, Сергей Дмитриевич, подходя к окну и любуясь опрятным, красивым поселком, вспоминал таежные бараки-времянки на базе из первой экспедиции, с которой и началось наступление на вековечный покой древней Колымы.
После XX съезда партии, который наметил грандиозные планы шестой пятилетки и указал на величайшие богатства восточных районов страны, Раковский ратовал за комплексное освоение природных ресурсов края, за создание базы рудного золота, за поиски и разведку полиметаллов, редких и рассеянных элементов, строительного сырья и каменного угля.
История Колымы для Раковского, стоявшего у ее истоков, — живая действительность. А были в ней и радостные и печальные страницы. По новому руслу потекла жизнь края после образования Магаданской области. Быстрее стали обживаться и заселяться Колыма и Чукотка. В 1956 году, когда по призыву партии и комсомола в нашу область приехали новоселы, их приветствовал Сергей Дмитриевич Раковский. Выступая на митинге, он говорил:
— Тех из нас, кто хочет трудиться в тайге, прокладывать новые пути горнякам, ждут многокилометровые переходы, полотняные палатки, дожди, морозы, комары. Сильных, здоровых духом и телом воспитывает работа в полевых партиях. Высокие волевые и физические качества требуются и на всех других участках работы на Крайнем Севере. Будьте же верными преемниками нашего дела!
И они оправдали надежды старого разведчика. Сотни новоселов, приехавших в тот памятный год, стали старожилами. Растет и развивается молодая горная промышленность Крайнего Севера. И в колымской тайге и в чукотской тундре продолжают разведку недр многочисленные отряды геологов.
— Нелегкое это дело — найти! — говорил Раковский. — А добыть и того трудней. Колыму старательским лотком да лопатами не возьмешь. Это как море ложкой черпать. Промышленность надо было создавать. И создали! И снова ищем и снова находим. Наша земля щедрая.
В старину на Урале первые золотоискатели брали в руки тонкую лозу и шарили ею по земле. Эта волшебная палочка подсказывала, где копать клады. Раковский не пользовался лозой. Но волшебная палочка у него была. Это его талант разведчика, который весь без остатка он отдал любимой Колыме, людям. В одном из последних писем он с полным правом написал: «Отданная этому краю моя жизнь, мне кажется, прожита не бесплодно».
В Магаданском краеведческом музее хранится горный компас Раковского, на котором выгравировано: «С. Р. Ола. 12. VII. 1928 г.» Эта надпись сделана перед походом шестерки смелых в неизведанное. Тридцать лет спустя, уезжая из области, Сергей Дмитриевич убежденно сказал:
— Сотни лет будет жить и процветать наша золотая Колыма.
[С. 80-111.]
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz