ЎЎЎ Іван Ласкоў. Сустрэча. (Урывак з аповяду "Зяць".) Койданава. "Кальвіна". 2024.

 

     Иван Ласков

                                                                           ВСТРЕЧА

                                                          (Отрывок из рассказа «Зять»)

    — Добрый день, — строго сказала Фурсова. — Давай знакомиться. Я — Раиса Павловна, мать Ирины.

    — Пантелеймон... Пана... — произнес парень, нерешительно протягивая руку. Тонкие пальцы его были холодны, как лед.

    — Я знал, что вы приедете. Только не думал, что так быстро.

    Он сказал эти слова так обреченно, так печально, что Фурсову кольнуло куда-то под ребра. Она оглядела его всего — худощавого, невысокого, слегка сгорбленного и материнским сердцем почувствовала, что нельзя сейчас ни кричать на него, ни ругаться, ибо ничего это не принесет, кроме нового горя.

    — Быстро? — Она постаралась засмеяться! — Этого «быстро» мы с тобой пять лет ждали.

    Она сняла пальто и отвернулась, ища, куда его девать. «Не стоит. Не стоит показывать, что я виделась с Ириной!» — мелькнула мысль. Зять взял пальто и повесил его в шкаф.

    — Да и сейчас у вас нечаянно. Возвращаюсь с совещания в Хабаровске. Дай, думаю, к детям заеду. Сделала остановку на сутки. А где же Ирина?

    Она лгала так удачно, что даже не краснела, а сама с грустью думала, что в в прошлом году и в самом деле могла побывать у дочери, возвращаясь из Хабаровска, да перед отлетом позвонила домой и муж сказал, что у Игорька обострялась ангина... Она взглянула на зятя: верит ли? Тот с облегченьем вздохнул.

    — Иру в совхоз послали. Осенние работы. На три дня. Бывает так.

    Видимо, и ему не хотелось портить первую и, возможно, последнюю встречу с тещей.

    — А девочку что ж, она с собой взяла?

    — Маринка в детском саду. Мы ее обычно в половине восьмого забираем.

    — Жаль... Не погляжу даже ладом на ласточку вашу. Ее же, наверное, сразу в постель?

    — Можно и раньше взять. Сейчас схожу и возьму. Только печь протоплю.

    Он пошел во двор — за дровами. Только сейчас Фурсова поняла, почему у него такие холодные пальцы: в хижине властно царил мороз. Ей и самой через минуту захотелось вновь надеть пальто, но она сдержалась. Как жалко, — с досадой подумала она, — что настраивалась на другую встречу, что вариант с Хабаровском возник так поздно и она не взяла с собой никакого подарка зятю. Теперь она ломала голову, как выйти из этого положения.

    Пана осторожно ссыпал дрова на пол, снял с плиты длинный и узкий якутский нож с костяной ручкой и начал отщеплять от полена лучины на растопку. Пантелеймон — стеснительный и тихий — был совсем непохож на того зверя, которого изображала Ирина, но Фурсова не спешила верить своим глазам. Она принюхалась, ища запах спиртного. Ничем не пахло и пустых бутылок не было видно. «Сдает? Или за ум взялся?».

    Вскоре дрова затрещали, и в халупе потеплело. По-видимому, для ее крошечной кубатуры большего и не требовалось. Пана налил воды в чайник и поставил его на плиту.

    — Я к холоду привычен, — сказал он, — потому и не топлю, когда один. Временя мало.

    — А что ты делаешь? Чем занят? — с едва уловимой иронией спросила Фурсова.

    — Песни наши эвенские записываю.

    — Ты разве не якут?

    — Я эвен.

    — Странно. А Ирина писала, что ту якут.

    — Здесь ошибка небольшая. Я из тех эвенов, что сбъякутились давно. Говорим по-якутски, живем по-якутски...

    — Что ж так?

    — У эвенов издревле закон: не брать в жены девушек из своего рода. Родство до девятого колена высчитывается. Жениться на родственнице — позор! Поэтому наши часто якутских девушек брали. У них язык, обычаи переняли...

    Как же так, — подумала Фурсова о дочери, — жить с человеком и даже толком не знать, какого он рода-племени?

    — А зачем ты песни записываешь? Для себя?

    — Из института языка просили.

    — Ты что, же, услугу им оказываешь?

    — И им, и себе. Платят.

    — Много платят?

    — Жить можно. Они...

    Пана подбросил дров.

    — Они совсем меня взяли бы, да мест нет. Лаборантских даже.

    — Где же ты работаешь постоянно?

    Пана повертел в руках нож и с силой вогнал его в полено.

    — Я ведь учитель якутского языка. Меня в родной совхоз распределили. В городские школы не берут: министерство не разрешает. Вот... попробовал в институт языка. Говорят: жди.

    — И совсем не работаешь?

    — Почему? Приходится. То рабочим в магазине, то грузчиком. Да неинтересно это. И совестно. Не выдерживаю. Зачем пять лет учился? Женин хлеб ем...

    И такая затаенная боль прозвучала в его голосе, что Фурсовой стало не по себе.

    — Позволь, — сказала она, — а почему ты не поехал по распределению? Всего три года отработаешь, а там — вольный казак. Да еще в родной совхоз!

    Пана молчал.

    — Что, привык в городе жить?

    — Ире тяжело там будет! — с печалью вымолвил зять. — Она же ни слова по-якутски. Умру с тоски, говорит.

    — Хотя бы попробовала! Может бы и жива осталась.

    — И пробовать не хочет.

    — Ситуация. Одному в городе нечего делать, другому в деревне. Как жить будете?

    Пана заглянул в чайник, который уже начал шипеть, и вновь опустился перед огнем на детскую скамеечку.

    — В институте говорили, один на пенсию собирается. Подожду!

    Фурсова не знала, что и думать. Одному она была рада — что сразу нашла правильный тон разговора, не подступила к зятю с проклятиями и угрозами. Драма молодых, ее заброшенных детей открывалась перед ней все новыми гранями, все больше и больше пугая. И не в таких ситуациях развод — обычное дело, единственный выход. Но, как можно было заключить, Пана и не думал о разводе. Вот и Фурсова сама осталась когда-то одна, хотя совсем не желала того. Сколько лет потом плакала она по ночам в подушку, перебирая в памяти все свои резкие слова, все свои нелепые поступки, которые толкали мужа к разрыву! Что ж. В детском доме никто не учил ее, как беречь семью. Сиротой был и Пана, и ему никто не мог дать хорошего совета, и его ли вина, если он что-то сказал или сделал не так? И не она ли, Раиса Павловна, должна была ежедневно следить за жизнью необычной этой семьи, следить как мать, как единственный помощник и советчик.

    Может и девочку Пана не хочет отдавать потому, что надеется еще на возвращение Ирины? Скорее всего, так оно и есть, иначе зачем ему четырехлетний ребенок? И для женщины остаться с малышом не большая радость, а уж мужчине, да такому молодому, неумелому... Это же наказание!

    Но чего ни хотел бы зять, на что бы ни рассчитывал — Ирина жить с ним не желает, и этим все сказано. Может, он потому и не хочет развода, что привык прятаться за спину жены, что так ему удобней?

    В чайнике забурлило. Пана собрал со стола бумаги, поставил чашку, хлеб, масло, пачку печенья.

    — Вы пейте, а я за Маринкой сбегаю.

    — А далеко детский сад?

    — Далековато. В городе.

    — Сколько же времени это займет?

    — Час.

    — Ого! Я здесь совсем заскучаю. Давай-ка лучше пойдем вместе.

                                                                                ♦ ♦ ♦

    Пана начал одевать дочь — старательно, и, чувствовалось, привычно. Было видно, что ему не впервой держать в руках детские вещи. Девочка же, пока он натягивал колготки, дрыгала ногами. Была она складная, упитанная, в движениях чувствовалась сила. В лице причудливо перемешались отцовские и материнские черты: чернявая, с широкими голубыми глазами, пухлыми губами и несколько большими ушами.

    — А мама не приехала? Только бабушка?

    — Нет.

    — Вот хорошо.

    Фурсова удивленно подняла голову.

    — Почему хорошо, Маринка?

    — А так.

    — Она шутит, — встревожился Пана. — Правда шутишь?

    — Не шучу.

    — Она сердится на маму, что та поехала, — повернулся Пана к теще,

    — Не сержусь. Хорошо, что поехала.

    «Уже успел научить бог знает чему, — со злостью подумала Фурсова. — Не может четырехлетний ребенок радоваться исчезновению матери».

    — Не мели глупостей, — строго сказал Пана.

    Маринка надулась. «Уши у нее отцовы, да характер неуступчивый — Иринин», — то ли обрадовалась, то ли расстроилась Фурсова. Она попыталась погладить девочку по голове, но та отклонилась.

    — Маринка, сейчас к бабушке пойдем. В гостиницу.

                                                                                ♦ ♦ ♦

    — А почему бы нам не поужинать? В ресторане.

    Лицо Паны передернулось.

    — Не стоит. Нехорошо там.

    — Чем нехорошо?

    — Так... Неприятно. Лучше в буфете взять что-нибудь.

    Фурсова с подозрением взглянула на него.

    — Нет, нет, в ресторан, без споров. Можно старухе хоть раз разгуляться? Вы мои гости, и я вас хочу как следует угостить. А то дома у вас, наверно, такая роскошь... Маринка, в ресторан пойдем?

    — Пойдем. Только не пейте, — совсем по-взрослому сказала внучка, и у Фурсовой все задрожало внутри: девочка хорошо знала, что это скверно, когда взрослые пьют.

    Она заказала коньяк и самые лучшие блюда. В низком зале стоял шум, от множества горящих сигарет тяжело было дышать.

    — Я сейчас, — встала Фурсова. — Воздуху не хватает. Вы ешьте.

    Она ошиблась и вышла не в гостиничный коридор, а в ресторанный. Постояла, собирая мысли. То, что ей довелось услышать сегодня, настолько не вязалось одно с другим, что она не знала, чему верить. Что же случилось за эти шесть лет с Ириной, кем сна стала? Почему Маринка не сказала ни одного хорошего слова про маму?

    Одна дверь была слегка открыта. Фурсова заглянула туда. Это была, очевидно, официантская Несколько женщин в белых передниках громко смеялись, слышались и мужские голоса. Звенело фужерное стекло.

    — Приношу ему на пятый этаж... Сама бы не пошла, конечно, да велели... А он...

    — Сюда нельзя? — резкий окрик почти над ухом заставил Фурсову отшатнуться.

    — А, да это же вы? Как хорошо! Я ведь хотела с вами поговорить.

    Тем не менее Клава не только не впустила Фурсову, но и и закрыла дверь.

    — Дурочка ваша Ирен, дура! Нашла себе ученого. Выучила на свою голову. Пять лет вот в этой комнате кормила, — Клава кивнула на официантскую, — зачем? Чем заплатил? Подписал распределение в деревню. Что ему, семейному, в городе места не нашли бы? Нарочно подмахнул. Как это он толковал? Так красиво: «Чтобы вырвать из порочной среды». Теперь год целый жизни не дает: едем да едем. В совхоз. К нему. А что она там не видела? По ребенку в год рожать да на него молиться? Если правду говорить, так при ее деньгах он вообще мог бы пальцем о палец не бить. Молчал бы себе в тряпочку да песни писал... Вишь, за дурочку уцепился: не отдам ребенка. Алименты платить не хочет! А Ируха и без алиментов его проживет. И девку вырастит — Европа позавидует!

    Фурсова слушала и под ногами у нее проваливалась земля.

                                                                                ♦ ♦ ♦

    Фурсова медленно сошла с пятого этажа. Дорогу она запомнила. Деревянный домишко под каменным боком агентства звенел от детских голосов Две средних группы собирались на прогулку. Фурсоа замерла, не дойдя до крыльца метров двадцать.

    Детвора высыпала из садика, как пригоршня орехов. В этой пестрой толпе трудно было выделить одно-единственное дитя, но Фурсова не сомневалась, что внучка там, и терпеливо искала ее глазами. Не сразу, но нашла.

    Не выше и не ниже, одетая не хуже и не лучше других детей, она смеялась, как все, топотала. Она была, как веселый цветок на роскошней клумбе, и можно было еще сорвать его, но Фурсова знала, что цветок сразу теряет краски, стоит только лишить его соседства с остальными.

    Она повернулась и пошла прочь — на стоянку такси.

    И вдруг в мире что-то изменилось Еще десяток минут назад он был сер и неприютен. Теперь в нем посветлело. Серо-черное сказочно быстро, как в мультфильме, уступало белому.

    Пошел снег.

    /Мирнинский рабочий. Мирный. [Мирнинский район ЯАССР.] № 170. 23 октября 1985. С. 3./

 

 

                                                       ИВАН АНТОНОВИЧ ЛАСКОВ

               (19 июня 1941, Гомель, БССР [СССР] - 29 июня 1994, Якутск. [РС(Я) РФ])

    Иван Антонович Ласков - поэт, писатель, переводчик, критик, историк, автор «угро-финской» концепции происхождения белорусов. Награжден Почетной Грамотой Президиума Верховного Совета ЯАССР. Член СП СССР с 1973 г. [Также член СП ЯАССР и БССР]

    В три годы Иван самостоятельно научился читать, но ввиду материальных затруднений пошел в школу только в восемь лет. В 1952 г., после окончания 3-го класса, самостоятельно сдал экзамены за 4-й класс и был сразу переведен в 5-й. Еще из Беразяков, в которых жил до 1952 г., Ласков присылал свои корреспонденции в русскоязычную газету пионеров БССР «Зорька», хотя стихотворения и не печатали, но на письма отвечали. По инициативе редактора газеты Анастасии Феоктистовны Мазуровой Ивана в 1952 г. отправили во Всесоюзный пионерский лагерь «Артек» имени В. И Ленина, где он проучился с ноября 1953 г. по март 1953 г. Затем воспитывался в Могилевском специальном детском доме № 1, потом в школе № 2 г. Могилева, которую закончил в 1958 г. с золотой медалью.

    Поступил на химический факультет Белорусского государственного университета, который закончил в 1964 г. и при распределении пожелал поехать в г. Дзержинск Горьковской области, где работал в Дзержинском филиале Государственного научно-исследовательского института промышленной и санитарной очистки газов. В июне 1966 г. уволился и вернулся в Минск. Работал литсотрудником газеты «Зорька», на Белорусском радио. С 1966 г. обучался на отделении перевода в Литературном институте имени А. М. Горького в Москве. В 1971 г., после окончания института с красным дипломом, переехал в Якутскую АССР, на родину своей жены, якутской писательницы Валентины Николаевны Гаврильевой.

    С сентября 1971 г. по февраль 1972 г. работал в газете «Молодежь Якутии», сначала учетчиком писем, затем заведующим отделом рабочей молодежи. От февраля 1972 г. до лета 1977 г. работал в Якутском книжном издательстве старшим редакторам отдела массово-политической литературы. С лета 1977 г. работал старшим литературным редакторам журнала «Полярная звезда», с 1993 г. - заведующий отделам критики и науки журнала «Полярная звезда».

    За полемические статьи про отцов-основателей ЯАССР весной 1993 г. был уволен с работы и ошельмован представителями якутской «интеллигенции». Перебивался случайными заработками. Последнее место работы - заведующий отделом прозы и публицистики в двуязычном детском журнале «Колокольчик» - «Чуораанчык», который возглавлял Рафаэль Багатаевский.

    29 июня 1994 г. Иван Антонович Ласков был найден мертвым «в лесу у Племхоза», пригороде Якутска по Вилюйскому тракту за Птицефабрикой.

    Иосафа Краснапольская,

    Койданава