ЎЎЎ 2. Марціна Куста. Лётнік Пятро Кухта ды Якутыя. Ч. 2. Койданава. "Кальвіна". 2020.

                                                                     ОТ АВТОРА

    Петр Аполлонович Кухто.

    Более популярного человека среди авиаторов Якутии назвать невозможно. Известен он и за пределами Якутии: его ученики и сейчас управляют самыми современными лайнерами, которые летают не только на внутрисоюзных, но и на международных авиалиниях. И везде, где бы ни зашла речь о Петре Аполлоновиче, о нем говорят с большим уважением и теплотой.

    Тридцать пять лет проработал Кухто в Якутском управлении гражданской авиации. Начало этой работы совпало для него с тем периодом, когда авиация республики только начинала расправлять свои крылья. Вот что о том времени написал в книге «Крылья Якутии» начальник ЯУГА И. С. Дергилёв:

    «Каждый период развития нашей республики рождал своих героев, каждый этап аэрофикации выдвигал среди растущего коллектива управления новых людей. С особой силой проявился в то время талант организатора летного подразделения Петра Аполлоновича Кухто. Прекрасный летчик и воспитатель, энергичный и умелый хозяйственник, он наряду с полетами много времени и сил отдавал организации работы отряда спецприменения. А когда этот отряд был переведен из Якутска в Маган, здесь было создано большое по тем временам авиапредприятие, успешно решающее все возложенные на него задачи».

    Во время Великой Отечественной войны Кухто на самолете-лидере в качестве бортрадиста принимал участие в перегонке самолетов из США в СССР, а в апреле 1945 года, после окончания спецкурсов, он стал летчиком.

    После войны Кухто демобилизовали и перевели в отряд спецприменения на должность пилота самолета По-2, но уже через пять лет он стал командиром этого отряда и возглавлял его девятнадцать лет. После 1970 года он работал пилотом-инспектором летно-штурманского отдела ЯУГА, командиром Батагайского отряда, пилотом-инспектором Инспекции по безопасности полетов ЯУГА и в 1974 году ушел на пенсию с должности командира Тиксинской авиаэскадрильи.

    Самоотверженный труд Петра Аполлоновича отмечен правительственными наградами, он удостоен орденов Красной Звезды и Трудового Красного Знамени, звания «Заслуженный работник транспорта Якутской АССР», награжден медалями «За победу над Германией», «За победу над Японией» и «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения В. И. Ленина», а также нагрудным знаком «Отличник Аэрофлота».

    Неоднократно избирался депутатом Якутского городского Совета депутатов трудящихся.

    Когда Кухто ушел из жизни, то в двух поселках — Магане и Тикси — центральные улицы были названы его именем. Причем с инициативой о присвоении улицам имени Петра Кухто выступили жители этих поселков, — люди, которые многие годы работали с ним рядом и хорошо знавшие его как человека, как наставника, как принципиального коммуниста, как депутата. Это и является в высшей степени подтверждением того, что на протяжении всей своей жизни Петр Аполлонович сеял в людях разумное, доброе, вечное...

    Выражаю сердечную благодарность членам семьи Кухто, его друзьям и сослуживцам, которые своими воспоминаниями в значительной степени способствовали тому, что многие страницы жизни и деятельности Петра Аполлоновича воспроизведены практически документально.

 

                                                                       Рассказ первый

                                                      КАК КУХТО СТАЛ ЛЕТЧИКОМ

    *

                                                              ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ

                 АВТОБИОГРАФИЯ КОМАНДИРА ТИКСИНСКОЙ АВИАЭСКАДРИЛЬИ

                                                      КУХТО ПЕТРА АПОЛЛОНОВИЧА

    Родился 19-го марта 1914 года в семье лесника. Белорусская ССР, Бобруйский округ, Глусский район, село Карпиловка. В 1930 году закончил семилетку и поступил в Полоцкий лесной техникум, который закончил в 1935 году. После чего работал техником по механизации лесного хозяйства в Березинском леспромхозе.

    В 1936 году был призван в ряды Красной Армии на срочную службу. Демобилизовавшись в 1938 году, поступил на курсы бортрадистов и по их окончании был направлен в Якутскую авиагруппу. В 1942 году был переведен в 1-ю КПАД [* КПАД — Краснознаменная перегоночная авиадивизия.] по перегонке самолетов из США. В 1944 году, по желанию, был направлен в УТО [* УТО — учебно-тренировочный отряд.] для переучивания на летчика, который окончил в 1945 году, снова вернулся в дивизию, но уже пилотом.

    В конце 1945 года был переведен в Якутскую авиагруппу, где работаю до настоящего времени.

    15. 12. 1972 года

    *

    Время службы в рядах Красной Армии совпало для Кухто с тем периодом, когда призыв — «Летать выше всех, дальше всех, быстрее всех!» — был не просто лозунгом, а действенной программой советских авиаторов. Они на отечественных самолетах устанавливают ряд мировых рекордов: по высоте, дальности и скорости. Имена таких героев, как В. П. Чкалов, Г. Ф. Байдуков, М. М. Громов, М. В. Водопьянов, становятся легендарными. О них пишут в газетах, снимают кинофильмы, говорят по радио. На них хотят быть похожими молодые люди и, мечтая о подвигах, стремятся в авиаторы...

    Не стал исключением и Кухто — квалификацию «стрелок-радист» ему присваивают еще на действительной военной службе, а демобилизовавшись, он поступает в Школу младших авиационных специалистов, которую заканчивает в мае 1939 года. Так, получив гражданскую специальность бортрадиста, Кухто навсегда связывает себя с авиацией. Для него это было не модным в то время увлечением, а большой любовью, которую он пронес через всю свою жизнь.

    В Якутск Петр Аполлонович прибыл в июле тридцать девятого. Но перед этим он провел месячный отпуск в Белоруссии, в своем родном селе, в кругу родных и друзей. Не мог он в то время знать, что мать, как и многих близких сердцу людей, он больше никогда не увидит — их унесет беспощадный смерч войны...

    Услышав в середине июля 1941 года, что «...тяжелые оборонительные бои ведутся на подступах к Смоленску...», Кухто понял — Белоруссия оккупирована фашистами... В эти дни он делает первую попытку попасть на фронт, но она оказалась безуспешной — броня.

    В ноябре следующего года бортрадиста Кухто, вместе с большой группой якутских авиаторов, неожиданно переводят на службу в базирующийся здесь же, в городе, 4-й перегоночный авиаполк 1-й ПАД. Это было связано с тем, что начинала функционировать авиатрасса Уэлькаль (Аляска) — Красноярск, по которой предстояло осуществлять перегонки самолетов из США в СССР согласно ленд-лизу. Кухто счел, что броня на него больше не распространяется, а это значит, что можно повторить попытку попасть на передовую. Это были дни, когда немецкие войска непосредственно угрожали Сталинграду...

    Доложив подполковнику Власову о своем твердом намерении и обосновав это решение, Кухто вытянулся в струнку в ожидании ответа. Командир полка выслушал эмоциональное заявление спокойно, не перебивая. Однако произнесенные в заключение слова — «... я не могу больше отсиживаться за тысячи километров от тех мест, где решается судьба всей страны... Я обязан быть там!» — прозвучали несправедливым укором всем тем, кому по долгу службы приходилось выполнять нелегкие обязанности в глубоком тылу. Это вывело подполковника из равновесия и он, выдержав продолжительную паузу, медленно встал... Не обращая внимания на упавший стул, неожиданно громко приказал:

    —    Смирно! Кру-гом!!! Ша-гом арш!!!

    Развернувшись через левое плечо, Кухто строевым шагом направился к выходу.

    — Подождите... — голос командира полка был неузнаваем. Он подошел вплотную и, глядя прямо в глаза, мягко произнес: — В нашем полку нет ни одного лишнего человека... а на фронт рвутся все... Скажите, кто лучше справится с перегонкой самолетов, которые дает нам союзная держава, да еще по этой архитрудной трассе — от Аляски, через Чукотку, Якутию и Сибирь, мы — якутские летчики, уже владеющие навыками полетов в этих сложных условиях, или авиаторы, прибывшие из летных школ или из других районов?

    — Мы... Но я не о всех говорю... Я всего-навсего бортрадист и меня...

    — Ошибаетесь. Вы такой же член экипажа, как и остальные. Причем опытный специалист... Это значит, что найти вам замену нелегко. А фронту очень нужны самолеты... Отсюда следует — выполняя эту работу, мы вносим большой вклад в победу над врагом...

    —    Разумом вас понимаю, товарищ командир полка, а вот сердце...

    — Говорят, сердцу не прикажешь, но вы постарайтесь, — комполка слегка улыбнулся и подтолкнул Кухто к выходу, — вы свободны. Идите, идите. И хорошенько обдумайте мои слова.

    Не прошло и года, как Петр Аполлонович предпринял решительные меры, которые, как он считал, должны были решить исход его внутренней борьбы в пользу передовой... Толчком к этим действиям послужило письмо, полученное от брата, воевавшего в одном из партизанских отрядов Полесья. Брат сообщил, что их мать с двумя племянниками зверски замучена фашистами... (брат, сам не будучи свидетелем, невольно дезинформировал Петра Аполлоновича. На самом деле мать чудом выжила, но физические и душевные травмы не позволили ей прожить более двух лет — она скончалась вскоре после войны...). Это известие переполнило чашу терпения, и Кухто в один вечер написал два документа, которые круто изменили всю его дальнейшую судьбу: заявление — чтобы его приняли в ряды ВКП(б); письмо Михаилу Ивановичу Калинину — просил разрешения уйти на фронт (но если это окажется невозможным, то пусть ему позволят переучиться на летчика).

    Коммунистом Кухто стал в конце октября 1943 года. А через месяц его неожиданно вызвал к себе командир полка, причем так официально, как будто предстояло получить приличный нагоняй... Или правительственную награду... Но орден Красной Звезды он получил совсем недавно... значит, взыскание? Войдя в кабинет, Кухто увидел, что там, кроме его непосредственных командиров, находится только что прибывший из Москвы командир дивизии, и встревожился не на шутку. Вытянувшись в струнку, доложил:

    — Бортрадист Кухто. Прибыл по вашему приказанию.

    — Видим, что прибыли... Садитесь, — спокойно сказал подполковник.

    Полковник, который сидел у бокового окна, внимательно изучал высокого, стройного, подтянутого младшего лейтенанта со столь редкой и звучной фамилией. Удовлетворившись его внешним видом, Герой Советского Союза И. П. Мазурук с доброй иронией в голосе сказал:

    — Садитесь, садитесь. И не волнуйтесь. Это мне по вашей милости недавно пришлось поволноваться... Там, в наркомате...

    Кухто снял шапку и присел на краешек стула.

    — Товарищ младший лейтенант, — продолжил комдив, — с какой просьбой вы обращались к Калинину?

    — Чтобы меня направили на фронт.

    — Вы правы... со своей стороны. В том, что нашли в себе мужество бороться за свои конституционные права. Я уважаю смелых людей. Но дело не во мне. Мы сделаем так, как сказал Михаил Иванович, а он меня вежливо попросил, чтобы я изыскал возможность направить вас на курсы переучивания. Вы хотите стать летчиком?

    Кухто резко встал и выпалил:

    — Так это... если на фронт не...

    — Об этом забудьте. У нас тоже фронт. Мы за сравнительно короткий срок сколько экипажей потеряли? То-то... С бортрадистами и бортмеханиками мы как-нибудь выкрутимся, а вот летчиков нам действительно не хватает... Да и просьбу Михаила Ивановича мы как должны воспринимать? Как приказ! Так что, если вы не передумали, то пишите рапорт на мое имя. Я его подпишу прямо сейчас, — и, обратившись к командиру полка, приказал: — Дайте команду начальнику штаба, чтобы готовил документы по всей форме. Пусть летит в Иркутск на ближайшие сборы...

    ...Прибежав домой, будущий летчик нашел жену спокойно сидевшей на высоком стуле. На руках у нее спал почти годовалый сын Юрий. За разрисованным морозным узорами окном сгущались фиолетовые сумерки, а приятное потрескивание только что затопленной печки звучало лучше любой музыки... Хотелось петь. Ничего не говоря, он поднял стул с драгоценным грузом и закружил по комнате, держа на вытянутых перед собой руках. Когда сын начал подавать сигналы пробуждения, стул с пассажирами плавно приземлился на прежнее место. Огромная меховая куртка улетела в угол, а Петр Аполлонович, глядя на растерявшуюся жену, неожиданно спросил:

    — Надюша, ты знаешь, какая самая точная в мире пословица?

    Впервые после начала войны Надежда Петровна видела мужа в столь хорошем настроении.

    — Не знаешь? Тогда слушай: капля за каплей камень долбит!

    — Неужели победа, Петя?

    — Победа будет, Надюша, а пока..,— он обнял жену за плечи и спокойным голосом рассказал о своей радости — о том, что очень скоро он станет летчиком...

    Случилось так, что на весенние сборы 1944 года Кухто не попал, хотя документы уже несколько месяцев были готовы «...по всей форме». Если учесть, что в марте и апреле этого года он выполнял интенсивные полеты в качестве бортрадиста, то можно лишь предположить, что свое веское слово тут сказала ее величество погода — ведь на участке от Сеймчана до Якутска перегонщики пересекали два высоких горных хребта. А именно в эти месяцы хребет Черского и Верхоянский хребет порой «закрываются» на несколько недель кряду...

    С 15 ноября 1944 года по 5 апреля 1945 года Кухто учился при 302-м учебно-тренировочном отряде в городе Иркутске и после окончания с отличием спецсборов ему присваивается звание пилота 5-го класса ГВФ. Летную практику он проходил на самолете По-2. Общий налет за время учебы составил 48 часов 05 минут.

    Вернувшись в свой полк, он сразу же — разумеется, после сдачи зачетов — сел в правое кресло самолета С-47, вступив, таким образом, в должность второго пилота, и добрых два месяца продолжал летать на перегоночной трассе. В июне его переводят в 8-й транспортный отряд его родной, но теперь уже Краснознаменной перегоночной авиадивизии. Этот отряд тоже базировался в Якутске, а командовал им известный советский летчик В. А. Пущинский. Главной задачей 8-го отряда в период 1942-1945 годов являлось обслуживание трассы Уэлькаль — Красноярск, но теперь, когда война с Германией была завершена, появилась возможность высвободить часть экипажей и самолетов и перенацелить их на другие работы. Экипаж, в котором вторым пилотом был Кухто, летом 1945 года на самолете С-47 летит в Берлин, где в течение трех недель выполняет рейсы между Берлином и Веной. Осенью того же года их откомандировывают на две недели в Корею...

    В таких перелетах, как Якутск — Берлин, Берлин — Вена — Берлин, Берлин — Пхеньян, Пхеньян — Пекин — Москва, Москва — Якутск, Кухто не только увидел полмира, но и значительно повысил свое летное мастерство.

    В самом конце 1945 года Петр Аполлонович был демобилизован, после чего переводится в 234-й отряд Якутского управления ГВФ. С По-2, самого маленького самолета, который пилотировался одним летчиком и мог перевозить только одного пассажира, начал он свое восхождение как пилот...

                                                                       Рассказ второй

                               ОТ РЯДОВОГО ЛЕТЧИКА — ДО КОМАНДИРА ОТРЯДА

     *

                                                              ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ

                                                                РАЗГОВОРНАЯ РЕЧЬ

    В его голосе физически ощущался легкий шелест молодых берез и мелодичность певчих птиц Полесья. А белорусский акцент так и завораживал любого слушателя. К этому голосу невозможно было оставаться равнодушным.

    Кухто не любил повторяться. Чем ниже должность занимал слушатель, тем мягче был тон его речи. Чем моложе был собеседник, тем отчетливее в голосе командира улавливались отцовские нотки...

    В. А. НЕРЧУ, пилот первого класса

    *

    Приказом за № 24 от 15 марта 1946 года Кухто был назначен пилотом самолета По-2 санитарного звена 234-го отряда спецприменения Якутского управления ГВФ. После этого, как принято выражаться среди летчиков, он начал летать самостоятельно.

    Трудное это было начало по многим причинам, но самую большую сложность молодой летчик испытывал в профессиональном плане: как в самих полетах, так и в условиях, при которых приходилось их выполнять. Ведь что ни полет — то новая для него трасса, что ни посадка — то новое место приземления... А он был одновременно и командиром, и вторым пилотом, и штурманом, и бортмехаником, и... — только обязанности бортрадиста, которым он владел мастерски, исполнять не представлялось возможным — самолет не был оборудован средствами ни для радиосвязи, ни для радионавигации, — так и летал молча...

    Вот как сам Петр Аполлонович отзывался о первых самостоятельных полетах на По-2 — самокритично и со свойственным ему юмором.

    Ранней весной 1966 года, уже будучи командиром Маганского объединенного отряда, пригласил он к себе в кабинет двух пилотов ЯК-12 на инструктаж перед ответственной командировкой. Когда А. И. Алексеев и А. В. Царев вошли к командиру, он крепко пожал им руки и спросил:

    — Надеюсь, знаете, зачем я вас пригласил?

    — Да, Петр Аполлонович, — ответил Царев.

    — И вы уверены, что справитесь с предстоящей работой?

    — Вы, товарищ командир, в свое время справлялись, — улыбнувшись, сказал Алексеев, который после войны начинал летать в Якутске вместе с Кухто, но так как был на десять лет моложе, то поначалу не выполнял столь сложных полетов, как Петр Аполлонович.

    — Так-то же я... У меня был некоторый опыт...

    — Не на По-2 и не на местных линиях.

    — Но меня не направляли, как вас, на север Якутии охотиться на волков.

    — Так не мы же пулять будем, а охотники. Наше дело баранку крутить, а в этом деле мы навыки имеем.

    — То-то и оно, братцы, что в нашем отряде, да, пожалуй, и во всей Якутии, еще никто с самолетов хищников не отстреливал... Вы первые. А первыми быть — дело не столь почетное, сколько ответственное. Это вы крепко запомните. Ты, Александр Иванович, похоже, помнишь, как после войны мы осваивали просторы Якутии на По-2. А вот до войны здесь как летали?

    — Эпизодически.

    — И кто летал?

    — Асы.

    — А чем заканчивались эти полеты? — спросил Кухто, глядя в упор на молодого Царева.

    — Вручением правительственных наград... — уверенно ответил Царев и покрутил свой значок пилота третьего класса.

    — Было и такое, — весело сказал командир. — А мы в сорок шестом открывали регулярное воздушное сообщение. Есть разница? Главным образом на По-2... так как ЛИ-2 было мало, да и аэродромов для них раз-два и обчелся... А стране для восстановления разрушенного хозяйства требовались огромные средства... И мы своими полетами на прииски, рудники, в старательские артели, к охотникам и рыбакам всеми правдами и неправдами помогали эти средства изыскивать. Ведь для По-2 взлетно-посадочных полос практически не требовалось — садились на речные косы, лесные поляны, аласы, а порой и прямо на центральные улицы в поселках. Это летом. А зимой еще и озера, реки, болота — все, все годилось... Но каждый такой полет, каждая посадка были для нас и событием, и открытием... А опыта не хватало. Особенно трудно приходилось летчикам санитарного звена — летать обязаны были и при плохих погодных условиях, и по ночам... А почему мы «справлялись», как вы тут выразились, так это потому, что не могли иначе, понимали, какая ответственность лежала на наших плечах, и это принуждало нас искать пути, которые бы компенсировали недостаток опыта. Но путь был один — учеба. Учились и летали. Летали и учились. Если мне что-нибудь было непонятно — выяснял у своих товарищей. Даже у молодых. И не стыдился. Стыдно должно быть тогда, когда дров наломаешь, а значит — задание не выполнишь. Но этот стыд имеет уже другое название... Я вам это не зря говорю...

    — Петр Аполлонович, — неожиданно прервал командира Царев, — а правду говорят, что вы однажды потеряли ориентировку и восстанавливали ее «методом опроса местных жителей»?

    — Правда. Но не в том смысле, который ты имеешь в виду: когда летчик, заблудившись, производит посадку у незнакомого поселка и спрашивает у местных жителей, где он находится... Я попросил помощи у одного жителя, который летел со мной.

    — Расскажите нам об этом случае, а то анекдоты ходят среди нашего брата, а правды никто уже и не помнит...

    — Было это осенью сорок седьмого, вскоре после того, как меня командиром звена назначили. Поступило срочное санзадание в Кобяй, а погода стояла нелетная. Решил я сам слетать, чтобы доставить из Якутска врача к больному. Добро еще, что перед вылетом я успел с доктором познакомиться и узнал, что он родом из Кобяя, а в Якутске работает совсем недавно. Очень мне это пригодилось — ведь в воздухе на По-2 с пассажиром особенно не разговоришься...

    При подлете к Кобяю я обнаружил, что погода стала еще хуже, чем обещал синоптик — повалил ливневый снег и землю было видно только под собой. По моим расчетам поселок должен быть под крылом, а его нет. Кружу между озерами десять, двадцать, тридцать минут... Возвращаться в Якутск? Больной человек ждет. Да и стыдно... Тут я и вспомнил, что доктор местный, район должен знать хорошо. Объясняю ему ситуацию. Как есть — честно. Он показывает: «Покружись на одном месте...». Выдержал я самолет в вираже пару минут над одним из озер. Врач тут же опознал местность и показал путь к Кобяю... Ладно, братцы, отвлеклись мы от главного вопроса...

    — Петр Аполлонович, еще один... — хотел продолжить разговор в этом ключе Царев, но командир строго посмотрел на него:

    Потом, Александр Васильевич, а сейчас ближе к делу. Итак, завтра, если Верхоянский хребет будет открыт, полетите через Батагай в Казачье, где и будете базироваться. Охотники уже там, а вот старшего не забудьте прихватить отсюда и работайте с ними в контакте. Перед каждым полетом выпытывайте у оленеводов и охотников все детали предстоящих работ. Да так, чтобы еще на земле вам все было ясно — от и до... Эти полеты, я вам скажу, высшей категории сложности. Говорят, волков да росомах там развелось столько, что пастухи без карабинов и до ветру из юрт не выходят. Так что настраивайтесь на каторжный труд и на правительственные награды не рассчитывайте. Не те времена. А вот одно я вам обещаю — так как летать будете по категории борьбы со стихийными бедствиями, то во избежание непредвиденных задержек вылетов, по причине отсутствия прогнозов погоды, я могу в ваших заданиях на полеты сделать записи, чтобы вы могли вылетать без таковых. По фактической погоде. А с прогнозами там зачастую происходят весьма любопытные метаморфозы: после северного сияния, которое в Арктике случается частенько, все тамошние борты сидят на земле многие часы из-за отсутствия связи. Непрохождение радиоволн... Вас это тормозить не будет. Но вы уж нас не подведите. Очень прошу... Вот и все, что я обязан был вам сообщить. Есть вопросы «по существу?».

    После некоторой паузы командир посмотрел на Царева:

    — Тогда задавай свой, как я понимаю, каверзный...

    — Правду говорят, что как только у нас задействовали локатор, то вы спросили у диспетчера, видит ли он вас?

    — Верно. На то и локатор...

    — Да, но вы затем спросили о том, что вы делаете...

    — Любопытно... Что дальше?

    — Диспетчер ответил, что вы курите «Беломор»... И вы тут же выбросили окурок за борт, сказав: «И вправду видит...».

    — Послушайте, — Кухто еле сдерживался, чтобы не расхохотаться, — разве я похож на дурака? А этот анекдот меня, к сожалению, именно таким представляет... Но не угадал на этот раз ваш горе-сочинитель. Потому не угадал, что ясно дает понять: не видит он разницы между локатором и телевизионной камерой... Остается только сожалеть, что в нашем отряде есть такие неучи... Все вы свободны.

    Петр Аполлонович был пилотом четвертого класса, когда его назначили командиром звена, однако, когда он предпринял попытку повыситься в классе до третьего, вдруг выяснилось: без переподготовки при одном из училищ Главного управления гражданского воздушного флота — это невозможно. Таков порядок. Поэтому с марта по июнь 1947 года он — курсант спецсборов при Бугурусланском летном училище.

    Так сложились обстоятельства, что Кухто не был в Белоруссии восемь лет. Перед отлетом в Бугуруслан он обговорил с командованием вопрос о поездке на свою родину и получил добро на краткосрочный отпуск после окончания учебы.

    Прибыл в родные с детства места в середине июня. Но, как ни старался, узнать не мог... За эти несколько дней, проведенных в кругу немногих оставшихся в живых родных и друзей, он, на всю оставшуюся жизнь, разлюбил живые цветы, сложенные в венки и букеты. Так много их приходилось приносить и возлагать к могилам погибших и умерших...

    Третий класс пилота ГВФ был присвоен Кухто 17 июня 1947 года, и, вернувшись в Якутск, он приступил к исполнению обязанностей командира санитарного звена. Именно эта должность оказалась для него своего рода трамплином, после чего он начал стремительный подъем вверх по служебной лестнице. Вот чисто протокольное перечисление этапов данного восхождения:

    Приказ за № 50/л от 04. 04. 1950 года. Заместитель командира отряда спецприменения по летной службе. Капитан гражданской авиации. (Звания для личного состава ГВФ были введены в феврале 1950 года и действовали, так же как и знаки различия, до июля 1954 года. — В. Н.).

    Приказ за № 84 от 15 июня 1950 года. Исполняющий обязанности командира 234-го отряда спецприменения.

    Приказ за № 196/л от 19 марта 1951 года. Командир 234-го отряда спецприменения. Майор гражданской авиации.

    21 декабря 1953 года Кухто с отличием заканчивает в Ленинграде курсы усовершенствования высшего и старшего начсостава ГВФ с годичным сроком обучения.

    ... Воспользовавшись услугами благодарной людской памяти, поведаем о двух эпизодах из жизни Петра Аполлоновича, которые имели место в то время, когда он только начал командовать довольно большим по тем временам подразделением.

    Октябрь 1951 года. Коллектив отряда спецприменения весь месяц проработал без единого замечания. Но под вечер последнего дня произошло ЧП. Пилот санзвена, возвращаясь из Чурапчи на По-2, при подходе к Якутску решил попробовать свои силы в выполнении фигур высшего пилотажа... Следовавший с востока и находившийся на снижении экипаж самолета ЛИ-2 визуально обнаружил воздушного акробата... О чем и сообщил диспетчеру аэродрома Якутск, а тот немедленно доложил об этом в штаб отряда.

    Утром следующего дня Кухто сидел в своем кабинете и ждал, когда явится этот «ас». Вызвал он его к 9.00. На столе лежало совсем еще «худенькое» «Личное дело» пилота Рязанцева.

    «... Родился 1-го апреля 1930 года. Русский. Комсомолец. Холост. Окончил Сасовское летное училище и июне 1951 года. Прибыл в Якутск 23 июня и распределен в 234-й отряд спецприменения на должность пилота санзвена. Общий налет на По-2 в летном училище составил...»

    — Разрешите? — донесся звонкий голос из открытой двери.

    — Заходи.

    — Пилот Рязанцев прибыл по вашему приказанию.

    Перед командиром отряда стоял ладно скроенный, светловолосый молодой человек среднего роста. Забавные конопушки и слегка вздернутый нос делали его лицо весьма симпатичным, веселым. Но голубые глаза были холодно-серьезны... «Действительно, говорят, что в тихом омуте...», — подумал Кухто и строго сказал:

    — Садись.

    — Мне так удобнее.

    — Тогда рассказывай...

    — Я доложу все честно... Когда я учился в летном училище, то мне не разрешали самостоятельно выполнять фигуры высшего пилотажа...

    — Почему?

    — В первом полете с инструктором, когда он начал мне показывать эти фигуры, со мной вдруг конфуз случился... ну, вырвало... За это чуть не отчислили из училища, да врачи отстояли — сказали, что совершенно здоров, а такое иногда бывает в первых полетах, если после плотного обеда... Но инструктор до конца учебы меня одного на пилотаж не выпускал. Так всю программу со мной и облетал... Я сам себе перестал верить и с этим вот уже четыре месяца у вас летаю. Надоело бояться — я вчера решил себя проверить...

    — И как?

    — Могу.

    Кухто понял: Рязанцев говорит правду, а значит, приготовленная заранее мера наказания — отстранить от полетов на месяц — отменяется... «Тут надо иначе. Может, слетать с ним в пилотажную зону? Нельзя! Уподоблюсь тому инструктору-перестраховщику…».

    — Почему не выбрал места, чтобы тебя никто не заметил? — задал коварный вопрос командир...

    — Мне нужен был надежный ориентир и обязательно вблизи аэродрома... Я выбрал береговую черту Лены.

    «Логично. За что его наказывать? За то, что у него был плохой инструктор? Но и безнаказанным этот проступок нельзя оставлять... Правдивость — это хорошо, а вчерашний факт все-таки имел место». Тут Кухто вспомнил еще об одном, и весьма важном, обстоятельстве:

    — А тебе известно, что не все наши По-2 допущены к выполнению этих фигур? У доброй половины ограничения по ресурсу...

    — Так точно. На том, что я вчера летал — ограничений нет. Я проверял по бортжурналу.

    — Слава богу, но... ты знаешь, где и когда можно эти фигуры делать? И на каких высотах?

    Рязанцев молчал, понимая, что его вина именно в этом.

    — И еще. Почему не доложил о своей неуверенности сразу после прибытия из училища? Тогда, когда тебе давали тренировки и допускали к полетам? Представляешь, что у нас за анархия получится, если все начнут вот так упражняться: где захочется, когда вздумается и сколько влезет? На эти вопросы можешь не отвечать — и так известно. А вот над тем, что я тебе сейчас скажу, советую серьезно подумать: ЛИ-2 — большая машина, оборудованная автопилотом и имеющая возможность летать как визуально, так и по приборам. Твое счастье, что экипаж увидел твой По-2... Кумекаешь, к чему я веду?

    Рязанцев смотрел на командира, не мигая...

    — А к тому, что второе твое нарушение, пожалуй, побольше первого будет. Ты ведь проверял свой вестибулярный аппарат не просто на берегу Лены, а прямо на трассе больших самолетов, а это не то, что нельзя — это весьма опасно...

    На лице летчика засветились все конопушки и он опустил глаза. Командир, значительно смягчив тон, сказал:

    — Наказание тебе будет такое: завтра полетишь во вторую зону, где и отработаешь все фигуры. Главное наказание в том, что ты полетишь самостоятельно. А когда убедишься, что натренировался лет на двадцать вперед — сядешь и доложишь... Ты не забыл, где вторая зона?

    — Так точно, товарищ майор! Отлично помню.

    — Тогда свободен...

    Когда дверь беззвучно прикрылась, Кухто подумал... вслух:

    — Пришел человек наказание получить, а вышел из кабинета с таким видом, как будто награду ему вручили...

    — Все правильно, Петр Аполлонович. Вот врежь ты ему, что называется, «по заглушку» — так он до конца своих дней начальству правды в глаза не скажет. И детям своим закажет... — Кухто резко повернулся к столу, за которым так тихо сидел начальник штаба, что о его присутствии как-то забылось...

    — Одобряешь, Сергей Михалыч? — сказал он, слегка краснея...

    — Да, товарищ командир. Его вина в том, что молодой еще. Но какая честность! Не стал же он выкручиваться, а наоборот — на себя еще наговорил... Думаешь, почему он летом не доложил о своей неуверенности? Не верил он нам. Так как в его молодой и обостренной памяти свежи были воспоминания о порядках в его училище... — резкий телефонный звонок прервал эту дискуссию.

    — Слушаю. Кухто.

    — Докладывает диспетчер аэродрома Якутск. Ваш По-2, вылетевший двадцать минут назад в Сангар, после набора высоты повис над аэродромом и — ни туда ни сюда...

    Когда они вышли на улицу и всмотрелись в утреннее небо, то увидели высоко в мутноватой мгле одинокий По-2. Он не двигался в направлении полета, а стоял на месте...

    — Сергей Михалыч, я иду на вышку, а ты будь в штабе.

    Поднявшись к диспетчеру, уточнил:

    — Кто пилот?

    — Алексеев. Может, организуем перехват, Петр Аполлонович?

    — Какого черта! Подождем. Сам сядет.

    Но злополучный самолет начал строить маневр захода на посадку только спустя тридцать минут. Диспетчер выпустил зеленую ракету и, глядя на рассерженное лицо командира, пошутил:

    — Петр Аполлонович, может, он выяснял, куда пойдет жена после того, как он улетит?

    — Я ему сейчас выясню, — Кухто сбежал вниз по крутой лестнице и отдал приказ немедля прибыть летчику к нему в кабинет.

    Пилотское на стол! - крикнул Петр Аполлонович, когда в открытой двери показался пилот приземлившегося По-2 Алексеев, подойдя вплотную к столу, спокойно достал свидетельство и положил его перед командиром.

    Несколько мгновений тот смотрел на улыбающегося Алексеева, после чего схватил пилотское, открыл на странице с отрезными талонами нарушений, достал из стола большие ножницы и... положив их поверх свидетельства. Затем вытряхнул из пачки папиросу, прикурил и сделал несколько глубоких затяжек. Это не успокоило, и он, осмотрев находящиеся на столе предметы, со всего размаху хлопнул ладонью по столу:

    — Целый час позора перед всем аэродромом... Рассказывай, как умудрился?

    — Товарищ командир, вы больше меня летаете и много книг прочитали, так, может, вы объясните, почему я летел хвостом вперед?

    — А как ты объяснишь то, что целый час висел над Якутском и не видел его? Об этом в книгах не написано...

    — Не знаю.

    — Заснул?

    — На нашем лайнере автопилота нет...

    — Тогда говори все по порядку.

    — После взлета я занял высоту шестьсот метров, но была сильная болтанка, поэтому набрал тысячу... Выдерживал курс и высоту по приборам. Через час я должен был подлететь к озеру Чемодай, но, вглядевшись в землю, вдруг увидел... Якутск. Чудеса да и только! Скорость на приборе была сто десять, мотор работал нормально... А вот почему я целый час летел и никуда не прилетел — не могу понять.

    — Не все говоришь. Ты землю видел?

    — На высоте сто метров находилась тонкая пленка — так что земля просматривалась только под собой и я за ней не наблюдал, а выдерживал направление полета по приборам...

    Трудно сказать, сколько бы длился этот разбор и чем бы он закончился, если бы вновь не позвонил все тот же диспетчер:

    — Петр Аполлонович, тут ваш По-2 из Сангар прилетел...

    — Ну и что? Об этом надо докладывать командиру отряда?

    — Дело в том, что он снова туда собирается... Выпускать?

    — Где летчик?

    — У меня.

    — Спроси у него, за какое время он долетел до Якутска?

    — За час пятнадцать... Потому и звоню...

    — Что? Да мы на Ан-2 редко так быстро летаем... Вылет запрещаю. Что он говорит о погоде по маршруту?

    — Везде ясно, только в районе Якутска висит тонкая пленка.

    — Спасибо. Направь его ко мне.

    Кухто повеселевшим голосом обратился к Алексееву:

    — Садись. Я тебе даю поручение. Вот линейка и реши такую задачку: с какой скоростью летел По-2 из Сангар в Якутск, если он долетел за один час и пятнадцать минут?

    Летчик, не понимая, к чему ведет командир, взял в руки счетную линейку, осмотрел ее со всех сторон и аккуратно положил на стол. Затем посмотрел на потолок, пошевелил губами и ответил:

    — Он летел со скоростью двести километров в час.

    — Теперь отбрось шесть минут: на взлет, отход от аэродрома и заход на посадку в Якутске. Какая получится фактическая путевая скорость?

    — ...Двести двадцать...

    — Правильно. О чем она тебе говорит?

    — Большая скорость.

    — Не просто большая, а ровно в два раза больше той, которую ты выдерживал на приборе своего аэроплана... Теперь ты понял, почему ты летел, летел и никуда не прилетел?

    — Вроде...

    — Но чтобы следующий раз ты и сам не позорился и отряд не выставлял на посмешище, наказание тебе будет такое... Сергей Михалыч, — обратился Кухто к начальнику штаба Спиридонову, — выдай этому асу учебники по самолетовождению и метеорологии, — переведя взгляд на вставшего Алексеева и повысив голос, добавил, — через неделю придешь сдавать зачеты. Лично мне. Тогда будешь знать не «вроде», а твердо усвоишь: почему ветер на больших высотах дует сильнее, чем у земли, и как путевая скорость зависит от этого ветра, и какие Правила должен знать — и выполнять! — летчик при визуальных полетах... И еще. Ты представляешь себе, чем бы этот твой полет мог закончиться, если бы ветер не дул тебе прямо в лоб, а сбоку? Все ясно?

    — Да, товарищ командир.

    — А мне нет. Ты такую линейку первый раз видишь?

    — Второй.

    — В полете она тебе, конечно, ни к чему, но на класс будешь сдавать — научись ею пользоваться. А то штурман поставит двойку. Это его козырный туз. Эту я тебе дать не могу — сам осваиваю, но командирам звеньев выдали по экземпляру. Возьмешь у него и выучи хотя бы основные ключи. Запомни — за счетной линейкой будущее воздушной навигации. С ее помощью все этапы полета можно рассчитать за считанные минуты. Нам штурман на днях такие чудеса демонстрировал...

    Вошел запыхавшийся пилот По-2, столь быстро прилетевший из Сангара, и прямо с порога гаркнул:

    — Товарищ командир, почему вы приказали меня не выпускать в Сангар? Погода хорошая, загрузки много, сегодня первый день месяца... А вы сами нас учили, что нельзя оставлять налет на конец месяца... торможение на конец полосы, а... любовь на старость.

    — Ты, Андросов, не спеши. Один вот сегодня уже летел в Сангар и, смотри, чем это кончилось, — командир показал рукой на Алексеева, державшего в руках две толстенькие книжки. — Кстати, товарищ специалист нулевой скорости, забирай свое свидетельство и скажи спасибо своему товарищу, а то не ровен час...

 

                                                                      Рассказ третий

                                                       В КРУГУ БЛИЗКИХ И ДРУЗЕЙ

    *

                                                             ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ

                                                                     УВЛЕЧЕНИЯ

    Отец очень любил бывать на природе.

    Собственно, мотоциклы, лодки и машины ему и нужны были в основном для того, чтобы без всяких хлопот ездить, как он говорил, «на свидания с природой...».

    Л. П. КУХТО, дочь Петра Аполлоновича

    *

    Надежда Петровна Кухто:

    — Было это в марте 1954 года. В этот день наконец-то отступили наши знаменитые морозы и комиссия Минздрава ЯАССР, в которую меня включили как эпидемиолога СЭС, удалось санитарным рейсом добраться до Амги. Повез нас командир отряда — мой муж — на новеньком и комфортабельном самолете Ан-2. После взлета пригласил он меня в кабину и долго рассказывал и показывал, какой это современный и сложный «лайнер». В те времена так оно и было. Именно тогда я остро почувствовала, как он любит свою работу и как гордится ею. После посадки в Амге мы заспешили в больницу, а самолет улетел обратно. К вечеру за нами борт прибыл, но домой, в Якутск, нас привез уже другой экипаж. Подхожу я к дому, а жили мы тогда по улице Белинского, и издали слышу, что из нашей кухни доносятся громкие мужские голоса. Возле порога стоит новенький мотоцикл. Ну, думаю, гости приехали. Чем он их угощает? Вхожу в квартиру, а там дым коромыслом. Все мужчины — а их человек пять — на кухне собрались. Пустые бутылки валяются, тарелки и стаканы сдвинуты на край стола, а на освобожденном месте водрузили шахматную доску. Двое играют — остальные хором подсказывают. А сами-то — еле тепленькие...

    — Здравствуйте, товарищи шахматисты... В честь чего турнир? — стараюсь говорить строгим голосом, но не получается.

    — Надежда Петровна! Добрая вечеринка... — за всех отвечает Николай Васильевич Захаров.

    — Ты чего, Коля, так официально? Какая вечеринка? Ничего не понимаю... Петя, а ты чего молчишь?

    Медленно встает из-за стола мой муж и разводит руки в стороны:

    — Наденька, сегодня ты была в одной комиссии, а у нас тут другая... Видела под окном мотоцикл? Теперь он наш. Если, конечно, ты подпишешь акт приемки... в присутствии всех членов...

    Если он новенький, да такой, чтобы без ремонта на кухне, то подпишу с радостью. Только я вас очень прошу выйти на некоторое время на улицу, пока я тут проветрю да приготовлю все необходимое для «подписи»... Да, Петя, а наши дети ужинали?

    Услышав о детях, гости быстро оделись и разошлись...

    Вот так я в первый и последний раз видела своего мужа крепко пьяным. Разве такое забудешь? Дело в том, что он был человеком непьющим — так, фужер, другой, в праздники — и не понимал людей, которые «не имели тормозов». А об этом конкретном случае он говорил следующее:

    — В тот день так вышло: весь день я летал. Дорвался до штурвала, как говорится... Представляешь, я, оказывается, не летал целый год и еще четыре месяца. Соскучился! И вот, когда из Амги прилетел, то подходит ко мне Колька Захаров и говорит:

    — Аполлоныч, ты хотел купить мотоцикл с коляской?

    — Новый — да. А что?

    — Мужик один продает. Совсем новенький. В прошлом году по большой воде привез.

    — Почему продает? Может, того...

    — Да. Того. Только не мотоцикл, а мужик. В артель его берут, а туда за будь здоров не принимают — деньга нужна. Вот и продает срочненько. Но до вечера обещал мне повременить...

    Пришли мы с Колькой к этому товарищу. Открывает он гараж, а мотоцикл так и сверкает. Даже завелся с пол оборота. Ну до того он мне понравился, что... Так втроем к нам и прикатили. Через магазин, правда. Мужики уговорили. Так, мол, положено... Соседи потом присоединились. И пошло как по маслу. Одни тосты чего стоили...

    — За мотор!

    — За коляску!

    — За тормоза!

    — За тормоза второй! Для гарантии...

    — За колеса!

    — По отдельности...

    Когда заговорили о спицах, наш Юрочка шахматы принес... Кумекает сынок-то. Вскоре и ты подошла. Вот так, Надюша, бывает, когда даже исправные вроде тормоза и то отказывают. Повод-то всегда найдется... Да и зелья этого в магазинах — полки ломятся. От одних названий голова кругом идет. А цены? Любому пацану карманных денег хватит, чтобы напробоваться...

    Буквально через несколько дней после покупки мотоцикла отмечали мы круглую дату — сорокалетие Петра Аполлоновича. И что вы думаете — как налил себе фужер шампанского, так он нетронутым и остался до конца торжества. На настойчивые уговоры Петя многозначительно отвечал:

    — Я свою норму уже выпил. На днях. Да так, кажется, что лет на двадцать вперед заправился... Извините, дорогие гости, но тема закрыта.

    Помню, еще один человек не пил в тот вечер — совсем незнакомый для меня летчик, среднего роста, крепкого телосложения, молчаливый. Был он лет на десять моложе моего мужа. Вначале я недоумевала, как такой замкнутый человек мог попасть в число друзей Петра Аполлоновича — весельчака и заводилы в компаниях, иногда даже чересчур эмоционального. Ведь этот человек — а им оказался Виктор Сергеевич Похожаев — был прямой противоположностью... Но мой муж именно таких людей уважал и любил, и больше доверял им. Через несколько лет после прибытия в отряд, которым командовал Петр Аполлонович, Похожаев стал командиром эскадрильи, а в 1963 году и командиром летного отряда. Теперь его уже нет среди нас. Ушел из жизни, как и Петр Аполлонович, на шестьдесят первом году...

    Рано покидают нас и этот мир летчики... видимо, потому что слишком ярко горят при жизни... Извините, отдохну немного...

    И Надежда Петровна вышла из гостиной.

    Юрий Петрович Кухто:

    — Вот этим каждый раз и заканчиваются ее воспоминания. Очень она батю любила. Теперь долго не успокоится...

    (Краткая справка: Ю. П. Кухто. Родился 06. 01. 1942 г. в городе Якутске. Окончил Бугурусланское летное училище в 1962 г. Пилот второго класса. Командир корабля Ан-24 Якутского авиапредприятия. В 1982 г. вышел на пенсию по состоянию здоровья).

    Помню своего отца с самых ранних лет... Но чего стоят воспоминания пацана дошкольного возраста? Поэтому я начну с того времени, когда был уже школьником и, как говорил отец, «старшим братом и воспитателем...». Было мне тогда лет девять.

    Как-то в конце зимы, когда я вывел на прогулку смою сестренку, необычно рано возвращается с работы отец и прямо на улице обращается ко мне с вопросом:

    — Что, Юра, начнем подготовку к весенне-летней навигации?

    Для меня слово «навигация» напрямую связывалось с водой, с Леной. Какая сейчас навигация? Батя понял мое недоумение и, ласково улыбнувшись, сказал:

    — Так называется та работа, которую проводят весной с техникой, чтобы ездить, плавать и летать летом. А у нас с тобой какая техника имеется?

    — Мотоцикл.

    — И что с ним случилось, когда мы прошлый раз были в лесу?

    — Мотор заклинило. Ты еще сказал, что кончилось время, когда мы на нем ездили — пришла его очередь поездить на нас...

    — А в лес хочется?

    — Так точно, товарищ старший лейтенант!

    — Вот видишь, а наш конь сломан.

    В этот же день мотоцикл оказался на кухне, и мне не терпелось тут же приступить к ремонту. Но отец сказал:

    — Сегодня нельзя. Сейчас он покроется инеем, а потом «вспотеет» и только к завтрашнему дню подсохнет. Тогда и начнем.

    Мой отец никогда не спорил с мамой. Во всяком случае при нас. Да и как с ним можно было спорить, если он любой конфликт мгновенно превращал в шутку? Но на этот раз я встревожился — вдруг мама запретит? Ведь прошлый раз она обещала отцу приготовить суп с шестеренками... Я еле дождался ее прихода. Увидев в центре кухни наш мотоцикл, мама подошла к отцу:

    — Петя, ты бы пригласил Колю Захарова. Он техник и быстро приведет его в порядок.

    — Да ты что, мать, иметь такого помощника, как наш сын, и приглашать дядю? Да мы с Юрой в три счета с ним справимся. Как повар с картошкой.

    — Ты забыл, чем этот «помощник» занимался, когда Лидуша выкупала свою куклу в тазике с черным маслом и уложила ее спать на твою подушку?

    — Тогда он еще в школу не ходил, а теперь он взрослый мужчина. Хочешь убедиться? Тогда ответь, что такое весенне-летняя навигация? Ага — не знаешь. Ну, Юрочка, научи маму.

    Я объяснил. Мама обняла мою голову и сказала:

    — Тогда другое дело. Но очень вас прошу: проводите «работу с техникой» по-стахановски.

    На следующий день мы приступили к ремонту. Почему я так уверенно говорю «мы»? Да потому, что я тогда в этом ничуть не сомневался — отец так и строил наши взаимоотношения во время ремонта, что я не чувствовал себя подавальщиком ключей. Он с таким серьезным видом советовался со мной во время сборок и регулировок, что я даже советы давал... Если же я не той стороной и привинчивал крышку, то отец гладил меня по чубчику и ласково говорил:

    — Ничего, сынок, Москва не сразу строилась... Давай теперь вместе покумекаем — авось получится.

    Но больше всего мне нравилось бывать с ним в лесу. Это были настоящие праздники! Мы с сестренкой чувствовали себя как на экскурсии. Отец знал столько интересного, а главное — так увлекательно обо всем рассказывал, что нам не хотелось ни прыгать, ни бегать, ни лазить по деревьям. Мы слушали его байки, затаив дыхание, считая, что он их в книжках вычитал, и только значительно позже узнали — он сочинял их экспромтом, прямо у нас на глазах.

    Однажды, когда отец сказал, что в стародавние промена береза была родной сестрой сосне и у них обеих были зеленые стволы и одинаковые толстенькие и продолговатые листочки, что обе сестренки без памяти влюбились в красавца кедра — мы не поверили и спросили:

    — Они такие разные... Неужели это могло быть?

    Отец подвел нас к двум молодым деревьям, растущим рядышком, и сказал:

    — Обратите внимание, как растут ветки у этих красавиц, те, которые повернуты друг к дружке. Видите? Береза растет как ни в чем не бывало и ее ветки даже тянутся к соседке, а сосна не только иголки, но даже ветки отвернула от березы... Думаете, это случайно? Побегайте по лесочку и поищите таких же соседок. Тогда сами убедитесь.

    Мы носились по лесу в поисках «соседок». А когда убедились, подошли к отцу:

    — Пап, расскажи нам, как это так? Они поссорились?

    — Это очень грустная история. Но поучительная... Дело было так: влюбились обе сестры в кедра, а он был не только красавцем, но и настоящим рыцарем. Он понимал, что если женится на одной из них, — а любил он обеих одинаково, — то этим обидит другую и та может пожелтеть и высохнуть раньше срока. Этого кедр допустить не мог. Так и дружили. Но однажды береза предложила:

    — Кедр, ты очень добрый и мы тебя за это любим. Но мы знаем, что ты нас тоже любишь, а твоя порядочность не позволяет жениться на одной из нас, чтобы не обидеть другую. Из-за этого мы страдаем... Я предлагаю такой выход: ты приходи к нам завтра с восходом солнца и отведай соку из надрезов на наших стволах, которые мы с сестрой сделаем этой ночью. Чей сок тебе понравится больше — на той и женишься. Это будет честно и справедливо...

    Однако береза скрыла, что владеет одним заклинанием, которое открыл ей старый гриб.

    Когда наступила ночь и сосна не могла видеть березу, свершилось таинство. Береза превратилась в белоствольную красавицу с круглыми листочками и сережками на пышных кудрях. А в ее жилах потек сладкий сок.

    Перед восходом солнца сосна, взглянув на березу, воскликнула:

    — Сестра, ты так преобразилась, что стала похожа на невесту!

    Кедр явился одновременно с первым лучом солнца.

    Отведав струившегося из маленьких ран сока, он сказал: — Ничего не может быть на свете слаще, чем березовый сок. А тебя, сосенка, я прошу отныне быть мне сестрой.

    Кедр хотел обнять свою избранницу, но береза вдруг отстранилась и сказала:

    — Кедр! Я недостойна твоей любви. Я обманула вас...

    Она попросила прощения и горько заплакала. Но слезы ее остались сладкими.

    Однако, ребята, в лесу законы очень суровые. Ни кедр, ни сосна не могли простить березу.

    Сосна тут же превратилась в сестру кедра и стала колючей и вечнозеленой, а кедр от пережитого горя превратился в могучую каменную глыбу. Впоследствии люди ее назвали Чочур-Мураном. И стоит она возле вашего пионерского лагеря, а это недалеко от Якутска.

    С тех давних пор, если случается, что береза растет рядом с сосной, то она продолжает просить прощения и тянется к бывшей сестре, но сосна, хоть и хочет простить однажды согрешившую, но не имеет права это сделать. Поэтому у одной из них вместо листьев — колючки неприступности, у другой — траурные отметины на стволе. А вот кедр с тех пор не позволяет поселяться своим братьям в этом районе и от этого мы с вами тоже очень страдаем...

    Долго мы сидели на лесной поляне как зачарованные. Лес превратился в живой и загадочный мир, и нам слышались бесконечные беседы, перешептывания, а порой и перебранки, которые вели между собой деревья и лесные жители. Наступившие сумерки наполняли лес тайнами и страхами. Мы прижимались к отцу и просили, чтобы он скорее вез нас домой.

    В следующий раз все повторялось сначала.

    И вот однажды он рассказал нам совсем страшную историю о том, как на него с друзьями нападал мамонт. Причем рассказывал он все это с таким серьезным видом, что мы и вправду верили, что в далекой таежной глуши еще живут эти гиганты.

    — Прилетели мы как-то на озеро Большое Токо, которое находится далеко на юге среди высоких гор. Вертолет, что нас привез, улетел обратно, а мы с товарищами, втроем, остались на ночную рыбалку. Развели большой костер, поймали удочками несколько рыбешек для ухи и, когда она созрела, мы плотно поужинали и начали готовиться к серьезной ночной рыбалке. Вдруг слышим, звуки какие-то странные: земля гудит, сломанные деревья трещат и птицы тревожно покрикивают... Не по себе нам стало.

    Дело было летом, а в это время там тоже белые ночи и, несмотря на позднее время, видно далеко-далеко. Смотрим мы со страхом в ту сторону, откуда доносятся эти звуки, и гадаем: то ли стадо сохатых волки гонят, то ли медведи прут напролом, то ли еще что-то... Но ничего не видим. Мы, конечно, не из трусливого десятка, но дровишек в костер подкинули побольше. Взобрались на большой валун и смотрим во все глаза. Кто-то из нас как крикнет:

    — Братцы, что-то большое и рогатое прямо на нас прет. Не меньше слона будет...

    В той стороне, откуда это чудище на нас двигалось, располагался пологий склон сопки, весь поросший молодым лесочком. Видать, когда-то по нему прошелся лесной пожар, так как почти везде над молодыми деревцами торчали острые сухие жердины. Все мы уже отчетливо видим, как подминаются живые деревья, как не сгибаясь, падают сухие прямые стволы, как по бокам торчат длинные лохматые космы, а впереди мы с ужасом видим два торчащих клыка...

    — Мамонт... Мамонт... Заряжай! Заряжай...

    Отлично понимая, что такому большому зверю наши дробовики нипочем, мы тем не менее бросились к ружьям... Но в это самое время нас что-то остановило — мы вдруг отчетливо услыхали до боли знакомые звуки. Как райская музыка нам послышался скрежет гусениц и тарахтение дизельного двигателя...

    Вскоре это «чудище» вынырнуло из лесу. Им оказался самый обыкновенный бульдозер, поднятую лопату которого мы приняли за бивни. Из кабины вышли два геолога, которые, увидев наш костер, приехали узнать, кто такие и нельзя ли у нас чем-нибудь вкусненьким поживиться...

    Собрались мы как-то на охоту. Усадил меня отец в коляску, двустволку пристроил и только собрался заводить мотоцикл, как мне на колени запрыгнул Кучум — хорошая была тогда у нас псина, лайка чистых кровей. Скрутился калачиком и дрожит.

    — Пап, скажи ему, что он тоже едет...

    — Не скажу. В лесу снег глубокий, а Кучум после ранения не выздоровел. Кучум, на место! — пес выпрыгнул и, опустив голову, медленно поплелся к своей будке. Я чуть не заплакал от обиды. Батя посмотрел на меня пристальным взглядом и говорит:

    — Ишь ты... Кучум, ко мне! — тот быстро подбежал. — А ну пошли в дом. При свете осмотрю твою рану. Может, того...

    Надо сказать, что рана у Кучума была серьезной — о стекло порезался во время схватки с каким-то здоровенным псом. Эту рану всего неделю назад зашивал привезенный отцом ветврач.

    Отец тщательно осмотрел пса, оказалось, рана зажила, и Кучум поехал с нами.

    Уже светало, когда мы приехали в лес. Мне в то время было лет двенадцать. И отец приказал:

    — Будь с Кучумом у мотоцикла. Если я чего-нибудь подстрелю — позову. Понял?

    Я возмутился:

    — Пап, почему, когда я с Лидой вожусь, то ты говоришь, что я взрослый, а как дело доходит до ружья, то сразу становлюсь маленьким?

    — Сынок, когда тебе исполнится четырнадцать лет, то я не только на мотоцикле разрешу тебе кататься, но и ружье подарю. И будем зайчишек гонять сразу четырьмя стволами. А пока, извини...

    Надо сказать, что отец сдержал слово. Но страстным охотником я так и не стал. Мало того — вот этот день, о котором я веду рассказ, стал и для моего отца последним, когда он убил в лесу зайца. А произошло вот что.

    Вскоре после того, как отец ушел в распадок, раздался звонкий выстрел... Но прошло несколько минут, а нас не зовут. Я решил, что батя промахнулся, но Кучум вдруг рванулся с места. Я следом...

    Отец со снятой шапкой в руке смотрел на убитого зайца. Увидев нас, он грустно сказал:

    — Я совершил самое настоящее убийство. Зайчишку оставьте здесь — пусть за ним приходит тот, кто эту петлю поставил...

    Впоследствии, когда батю приглашали на охоту его друзья, он нехотя соглашался, но ружье оставалось дома. На вопросы товарищей он отшучивался:

    — Хватит мне моего «ТТ». А еще лучше, если вы доверите мне пост у костра. Я буду стараться.

    Думаю, что именно после того случая с «убийством» зайца отец и начал приносить в дом всяких птичек, зверюшек да замерзающих кошек и собак...

    А вот совсем курьезный случай, который имел место с моим отцом и его товарищем по работе Шубиным во время большого паводка на Лене в июне 1959 года.

    Был воскресный день. Установилась по-летнему теплая погода. На моторной лодке мой отец с Шубиным отправились на один из островов, что напротив Бестяха.

    Костер весело потрескивал, солнце ярко светило, а несколько выпитых рюмок согревали изнутри. Шубин расфилософствовался:

    — На нашей Лене столько островов, что если каждый день выплывать на один... нет, если каждый день на другой... ну, на разные... то жизни не хватит, чтобы побывать на всех. Смотри, Петр Аполлонович, сколько раз я выплываю на эти самые и, кажется, что хотя бы в районе Якутска мог бы их знать... А вот на этом, кажись, еще не бывал...

    — Константин Николаич, меня другое занимает. Тебе не кажется, что когда мы костер разводили, то в этой стороне за протокой островок был... С длинной косой. Что-то ни островка, ни косы, ни даже тальника на нем...

    Шубин поднялся на ноги, осмотрелся и ахнул:

    — Апалоныч, тык и других нет... Черная вода!

    Они мигом бросились к лодке, но ее и след простыл — и том месте, где она была оставлена, бушевал сильный поток. Вода продолжала прибывать, а вокруг никого... Долго они бегали по клочку еще не затопленной части острова и наконец увидели вдалеке моторную лодку. Отец только тогда вспомнил, что на поясе висит его именной «ТТ». Он его выхватил и трижды выстрелил и воздух. Но лодка, не изменив направления, скрылась в прибрежных зарослях. Их охватило отчаяние...

    Возвращавшийся с рыбалки работник Якутского рыбозавода Константин Тимофеевич Березовский, пересекая фарватер напротив Жатая, обнаружил пустую лодку, уносимую течением. Опытный шкипер сразу почувствовал неладное и, причалив к берегу, позвонил диспетчеру речпорта.

    На поиски «робинзонов» был направлен катер. Находившиеся на его борту спасатели знали свое дело, а прозвучавшие над водной гладью выстрелы значительно облегчили поиск...

 

                                                                    Рассказ четвертый

                                                  РОЖДЕНИЕ МАГАНСКОГО ОТРЯДА

     *

                                                              ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ

                                                                   БЕРЕЖЛИВОСТЬ

     В первые годы работники Маганского отряда часто ходили на смену пешком. Кухто всегда останавливал свою машину, чтобы подобрать попутчиков, не то что нынешние руководители, с шиком проезжающие мимо на черных «Волгах».

    Но оберегал он не только людей, а был бережлив во всем, помню, когда наш отряд больше был похож на строительную площадку, чем на аэропорт, он ходил по объектам с заместителями и часто приказывал:

    — Это собрать! Это сложить! Это укрыть брезентом! Надо быть рачительным хозяином!

    Ю. С. БРОНОВ, руководитель полетов аэропорта Маган

    *

    4 июля 1957 года отряд спецприменения в срочном порядке перебазировался из Якутска в Маган.

    Трудными были первые дни, месяцы, годы. С одной стороны, народное хозяйство Якутской АССР испытывало все возрастающую потребность в авиации спецприменения, а с другой — отсутствие элементарных условий для работы отряда, а также для жизни и быта всех его работников. Но коллектив, возглавляемый Кухто, делал все возможное, — порой, даже невозможное! — чтобы полеты не прекращались ни на один день.

    Вот что о том времени рассказывают очевидцы — работники и ближайшие помощники командира 140-го отряда спецприменения (это тот самый 234-й отряд, в котором Кухто начал работать после войны, но в сентябре пятьдесят второго его переименовали).

    Сергей Михайлович Спиридонов, начальник штаба [* Здесь и впредь будут указываться должности, занимаемые работниками в то время, о котором ведется повествование.]:

    — Третьего июля 57-го, уже под конец рабочего дня, неожиданно вызывают Кухто и всех его заместителей к командиру Якутской авиагруппы генерал-майору Ивану Максимовичу Горскому. Приезжаем, докладываем по всей форме. Генерал встает нам навстречу, берет со стола красную папку, важно открывает ее и говорит:

    — Товарищи командиры сто сорокового отряда спецприменения, вот в этой самой папке находится специальный приказ, который круто меняет жизнь вашего подразделения. Точнее — дает вам полный оперативный простор... Догадываетесь, о чем идет речь? — Мы стоим и молчим. Но чувствуем, что этот приказ ничего нам плохого не предвещает. — Тогда перехожу к конкретному разговору. Времени маловато — особенно у вас. В период с четвертого по двенадцатое июля сего года вы обязаны покинуть пределы Якутского гарнизона и передислоцироваться в Маган. Вместе со всем имуществом и аэропланами. На постоянное место базирования.

    Однако это только в приказе указано девять дней, в действительности — завтра после одиннадцати ноль-ноль вас в Якутском порту быть не должно. Это мой устный приказ. Прибуду лично и проверю, если что-нибудь не успеете вывезти — конфискую в пользу остающегося 139-го транспортного отряда... — тут Кухто сделал шаг вперед, хотел, видимо, что-то возразить, но генерал остановил его жестом руки. — Вы, Петр Аполлонович, хотели выразить сомнения насчет возможности в столь короткий срок вывезти в Маган все отрядное имущество на своем «Москвиче»? Поясняю: всю имеющуюся в наличии тягу — как колесную, так и гусеничную — предоставляем в ваше распоряжение. Плюс к этому еще шесть «Студебекеров», арендованных в соседней автоколонне. Но их надо; будет вернуть завтра к обеду. Отсюда и спешка. Теперь все ясно?

    — Не все. Когда обещанная техника поступит в наше распоряжение?

    — Спецтранспорт берите хоть сейчас, а «Студебекеры» прибудут в порт завтра к шести ноль-ноль местного.

    Кухто повернул голову влево, а когда убедился, что шеренга из пяти человек выровнялась и стоит по стойке «смирно», обратился к генерал-майору:

    — Разрешите выполнять приказ?

    — Выполняйте.

    Мы были уже в приемной, когда донеслось:

    — Товарищи, имейте в виду — забирайте с собой только свое и только движимое имущество... А то я вас, чертей, знаю...

    Выезжая из авиагруппы, мы четко представляли себе, что отныне покой нам будет только сниться — ведь там, в Магане, кроме здания аэровокзала, землянки для техсостава и заросшего травой большого поля, больше ничего нет... И тем не менее приказ был воспринят с одобрением и выполнялся оперативно. Во-первых — были рады получению простора, во-вторых — совместное базирование в Якутском авиапорту двух больших отрядов создавало значительные трудности в работе обоих подразделений.

    Наутро груженый караван из машин и тракторов с прицепами взял курс на Маган. Двигались по конной дороге, очень медленно. (Теперешняя дорога. Только тогда после седьмого километра она поворачивала влево, напрямик к Магану. Основное движение в то время осуществлялось по прямой, именуемой теперь «Старой Маганской» дорогой, но по ней столь груженый караван не поехал по причине наличия крутого подъема в начале пути. — В. Н.).

    Прибыв на место, все транспорты остановились перед зданием вокзала, но к разгрузке не приступали — ждали командира отряда, который должен был выехать из Якутска последним. Люди повыходили из машин, сгрудились в кучки и повели оживленные разговоры. И вот в это время один из трактористов решил всех перехитрить: чтобы его прицеп выгрузили первым, решил подъехать прямо к крыльцу. И до того доманеврировался, что въехал на деревянные ступеньки. Треск раздробленных гусеницами досок привлек всеобщее внимание. Тракторист заглушил мотор и вылез из кабины. Он был изрядно пьян. Как раз в это время подъехал Петр Аполлонович...

    Вот так, под аккомпанемент «воспитательного» монолога Кухто в адрес провинившегося тракториста и дружный хохот присутствующих, начались первые минуты пребывания нашего отряда на Маганской земле...

    Николай Васильевич Захаров, старший авиатехник 3-й авиаэскадрильи:

    — Перебазировались в Маган мы довольно-таки оперативно. И с первых минут у нашего брата забот прибавилось... Самолеты прилетят на ночевку, а куда их ставить? Якорных стоянок нет, а легкие По-2 и Як-12 на ночь непришвартованными оставлять нельзя. Наше техническое снаряжение сгружено прямо на траву. Собрался было я обсудить некоторые вопросы с командиром отряда, но из открытой настежь двери вокзала доносился его возбужденный бас — там продолжали делить комнаты кабинетные работники. «Не до меня им», — подумал я и медленным шагом направился к землянке, это было единственное помещение, где техсостав был полноправным хозяином. Эта землянка была сооружена давненько и служила укрытием от зимних холодов для дежуривших авиатехников, которые обслуживали наши самолеты, приземлявшиеся в Магане как на запасном аэродроме. Морозные туманы и тогда ведь были бичом для Якутского авиапорта... А уже стоявшее здание аэровокзала было совсем новеньким и построили его только затем, чтобы дежурившая до этих пор в землянке смена — авиатехники, радиотехники и диспетчера службы движения — могла не только работать, но и отдыхать в человеческих условиях. Да и для пассажиров в этом здании имелся маленький зал ожидания.

    Не успел я перевести дух, как услыхал звук заходящего на посадку самолета. После приземления и выключения двигателя из него вышли Толстобров и Похожаев — мой командир и его заместитель по авиаэскадрильи. Они тут же определили место для стоянок наших бортов. Я собрал своих ребят и мы уже направились за инвентарем для оборудования стоянок, как раздался громкий голос командира:

    —    Товарищи! Прошу всех подойти поближе...

    Кроме летчиков, все остальные работники отряда были уже в Магане и плотным кольцом собрались у крыльца, на котором стоял Кухто. Показав рукой на раздробленные ступеньки, он сказал:

    — Будем считать, что это на счастье... Тьфу-тьфу-тьфу. Дай бог, чтобы только это ЧП и было у нас на новом месте... — Он умел говорить и люди его с интересом слушали. — Поздравляю вас с новосельем! Теперь мы богатые и имеем много места, где построим красивый авиагородок... не то, что в тесноте, откуда мы вырвались, где стоило кому-нибудь издать громкий звук, как из соседнего отряда доносилось: — «Будьте здоровы...» — громкий смех вспугнул из-под крыши вокзала стаю воробьев... Кухто поднял руку: — Вот только средств пока нам выделено маловато. Но если мы так же дружно будем работать, как смеемся, то они будут. Ведь мы будем строить не только служебные здания, но и жилые дома. И стоять они будут прямо в лесу, а каждая семья получит не только квартиру, но и приусадебный участок. Во заживем: работа рядом, дом на природе, грибы и ягоды...

    — Петр Аполлонович, а международные авиалинии к нам откроют? — спросил молодой авиатехник, но видя, что нет должной реакции, пояснил. — А то что-то похожее обещал однажды сын турецкого подданного в Васюках... — Кто-то хихикнул, кто-то зашикал на эрудита, но Кухто улыбнулся:

    — А ты, Леня, пожалуй прав. Я чуть было не начал рисовать вам тут новую столицу... Все, товарищи, за работу, — он начал спускаться с крыльца, но, запнувшись о сломанную доску, быстро вернулся на место и крикнул: — Товарищи! Еще одну минуту. Сейчас у вас будет масса неясных вопросов. Решайте их сами. Не бойтесь разумной ответственности. Я со своими заместителями в ближайшее время буду занят поисками стройматериалов и бригад строителей. Нельзя терять ни минуты — лето наше короткое, а половина его уже позади...

    ... Должен констатировать, что авиатехники отряда и том же году справили новоселье — из землянки мы переселились в новенькое здание инженерно-авиационной службы. Еще перед сильными морозами.

    Ангелина Михайловна Авдеева, работник отдела перевозок:

    — Проработала я в Маганском авиапорту тридцать лет. Прошла путь от дежурной до начальника отдела перевозок. Первые тринадцать лет мне посчастливилось трудиться совместно с Петром Аполоновичем. После 70-го года работала еще при четырех командирах, поэтому я буду рассказывать о Кухто, иногда сравнивая его с другими командирами — мне так удобнее, да и разница будет заметнее...

    Как только отряд переехал в Маган, то буквально в первые дни нам с мужем была предоставлена жилплощадь — отдельный дом, купленный отрядом у жителей села. Почему именно нам была предоставлена такая привилегия? На собрании, когда решался этот вопрос, Кухто мотивировал это так:

    — Авдеева работает в перевозках, а их там всего четверо. Им и на работу приходить первыми, и с работы уходят последними. Хозяйство у них большое и хлопотное — пассажиры, билеты, почта, камера хранения, грузы... А ее муж — наш уважаемый Борис Михайлович — есть кто? Завгар, шофер, снабженец, грузчик, заправщик, слесарь... На все руки мастер. На работу людей в этих коробках (две спецмашины передвижных радиостанций с крытым кузовом были переоборудованы для перевозки работников. — В. Н.) кто привозит? Авдеев. После работы по домам тоже он развозит. Так что сам бог велел жить этим труженикам поближе...

    И вообще, при Кухто жилплощадь распределялась по принципу: «Кто лучше работает — тот лучше живет». Все вопросы решались публично, открыто и справедливо. И, знаете, как-то совесть не позволяла плохо работать. Несмотря на то, что за свой труд мы тогда, в конце пятидесятых, получали очень низкую зарплату. Я, например, зарабатывала всего шестьсот, а мой муж тысячу рублей. В старом исчислении. Разве это деньги для Крайнего Севера? Помню, как-то завела я разговор на эту тему с мужем, а он спокойно ответил:

    — Ангелина, если бы не Кухто, то я давно ушел бы в какую-нибудь автоколонну и, вполне возможно, получал бы в два, а то и в три раза больше, но... это было бы предательством по отношению к нему. Понимаешь, работая с ним, я чувствую себя че-ло-ве-ком! А это дороже всяких денег...

    Надо сказать, что Кухто и сам понимал большую несправедливость действующих в то время нормативов оплаты труда и частенько изыскивал возможности материальной помощи самым низкооплачиваемым работникам — то премиями, то подарками к праздникам, то ссудами. Но когда этого не удавалось, он приходил к нам и извиняющимся голосом говорил:

    — Родные вы мои, в этот раз никаких фондов не отпущено... Но благодарность от командования вы заслужили честно. Спасибо за ваш труд.

    Как-то я приболела. Обратилась к врачу и положили меня в стационар. Обследовали капитально и назначили курс лечения... Принимаю лекарства день, два, а становится хуже и хуже. Испугалась не на шутку. Выбрала момент, чтобы никто не видел, подхожу к телефону и звоню прямо в кабинет командиру отряда:

    — Здравствуйте, Петр Аполлонович. Авдеева вас беспокоит.

    — Блондинка? Здравствуй, бесценная ты наша. Уже здорова?

    — Еще в больнице я... Совсем мне плохо... Кажись, отработалась...

    — Что ты мелешь? Говори конкретно — в чем дело?

    — Товарищ командир, у вас, случайно, в областной больнице нет знакомых? Сдается мне, что тут лечат мши не так как надо. Помогите мне...

    — Держись, милая. Сейчас приеду.

    Вскорости командир приехал на машине и увез мши в областную больницу. Там меня снова обследовали и установили диагноз: «Отравление лекарственными препаратами...».

    Через несколько дней я была совершенно здорова и меня выписали, но так как после промываний и диеты сильно похудела, то врачи велели семь дней на работу не выходить. Отдыхаю я дома — сил набираюсь.

    Дело было летом, солнышко перед обедом пригрело, и я открыла окно, села на подоконник и цветущей картошкой любуюсь. Вдруг вижу — к нашему забору Петр Аполлонович подходит. Увидел он меня в окне, перешагнул через низенький штакетник и шагает к дому прямо... по картошке. Улыбается так приятно, что даже на душе светлее стало, и говорит:

    — Ангелина Михайловна, как вы себя чувствуете? (Я всегда замечала такую особенность: на людях Кухто всегда называл меня только по имени, на ты и употреблял ласковые выражения, но стоило нам остаться наедине, как он тут же переходил на официальный тон с непременным «вы»). Все в порядке?

    — Добрый день, Петр Аполлонович. Спасибо. Я здорова, но врачи сказали несколько дней дома посидеть.

    — А я пришел к вам с просьбой...

    — Что-нибудь случилось?

    — И да и нет. В смене сегодня одни молодые девчата — ничего не кумекают. Даже ведомость составить не могут. Хоть полеты прекращай. Не могли бы вы пойти в перевозки да показать им, что к чему?..

    — Так мне это нетрудно, товарищ командир. Говорю же, что уже здорова... — я быстро надела форму и выпорхнула из дому.

    А вот пример, мягко говоря, некорректного отношения ко мне со стороны командира Маганского отряда Ефимова. Было это в 1986 году, я успела уже выйти на пенсию. Не то что по старости, а просто большой стаж работы позволил мне оформить пенсию в пятьдесят лет. Посидела я дома, подлечилась, отдохнула и... потянуло меня в свой коллектив. Прихожу к Ефимову:

    — Николай Николаевич, примите меня на работу в мои родные перевозки. Дежурной в камере хранения вполне смогу...

    — Товарищ Авдеева, не знаю я сейчас обстановки в этом отделе. Приходите завтра — я выясню и тогда поговорим.

    — Была я в перевозках, есть там место в камере хранения.

    — Мне самому надо согласовать этот вопрос с начальником отдела.

    Прихожу на следующий день:

    — Ну как — «согласовали?»

    — Вас, товарищ Авдеева, начальник отдела в свою службу не хочет:

    — Он не хочет принимать потому, что я на пенсии, а с нами, видите ли, иметь дело хлопотно. Не знаю, правда, почему. А потом, у меня есть выписка из решения медкомиссии, где написано, что меня надо устроить на работу, не связанную с физическим и нервными перегрузками... В камере хранения и есть такое место. Вот, сами прочитайте выписку.

    Прочитал Ефимов эту выписку и... спрятал ее к себе в стол:

    — Оставляю у себя. А то еще судиться с нами вздумаете... Сами говорите, что пенсия у вас есть — сидите дома и отдыхайте.

    Ни о каком суде я не думала, но когда пришла домой, долго и горько плакала... Нахлынули на меня воспоминания о Кухто: о том, каким он был, как мы при нем работали, как он ценил простых работников и боролся за наши права. Но главное — обидно мне было потому, что мы действительно смалодушничали в семидесятом и не смогли защитить его самого...

    А вот другой случай, когда командиром у нас был Л. С. Росляков. Звонит он в отдел перевозок и приказывает: — Ангелина Михайловна, срочно выпишите ведомость на десять пассажиров по маршруту Маган — Лягинцы. (Метеопост на реке Амге, находящийся в 230 километрах от Магана. — В. Н.).

    — Кто командир самолета? — уточняю, так как знаю, что туда на Ан-2 вывозят в летнее время высокопоставленных любителей отдыха на природе.

    — Не самолета, а вертолета. Росляков командир.

    — Сейчас, Лев Сергеевич, выпишу, — положив трубку, спрашиваю у кассира о корешках на проданные билеты, но их нет. Звоню командиру:

    — Лев Сергеевич, ведомость выписать не могу. Билетов никто не покупал.

    Командир бросил трубку и через несколько минут влетает в перевозки и кричит:

    — Выписывайте ведомость. Это мой приказ.

    — Липовые документы не выдаем, — надеюсь все это еще разрешить миром.

    — Вы понимаете, кого я туда собираюсь везти? — он показывает пальцем вверх. — В какое положение вы ставите отряд?

    — Товарищ командир, если они такие высокие, — я тоже показываю пальцем на потолок, — то везите их без ведомости. Почему вы на меня кричите? — мне обидно стало и я перешла в наступление. — Вам эта ведомость зачем нужна? На всякий пожарный случай! Но мне вы письменного приказа не оставляете... Ведь так?

    — Вы забыли с кем разговариваете. Хватит и моего у устного распоряжения.

    — Приказы должны быть разумными. А мы — Маганские работники — должны работать по-кухтовски. Неужели вы так ничему у Кухто не научились? Стыдно вам...

    — При Кухто ведь тоже возили... Еще как!

    — Но не за счет отряда. Давали заявки на полеты... И отряду была прибыль — и летчики ничего не нарушали. За чей счет их повезете? Да еще на столь дорогой технике, как Ми-8...

    Однажды прибыл наш хороший знакомый из туристической поездки по Японии и рассказал, на мой взгляд, весьма поучительную историю.

    Владелец одной ихней процветающей фирмы за несколько часов до конца смены узнает, что на их город надвигается тайфун и его приход прогнозируется на то время, когда многотысячный коллектив работников будет добираться домой после смены. Мудрый бизнесмен срочно нанимает необходимое количество автобусов, велит им прибыть к проходным, дождаться выхода людей и бесплатно развести всех по домам...

    На следующий день один из наших корреспондентом узнал о столь благородном поступке миллионера и добился разрешения взять у него интервью. Он надеялся на сенсационный материал, но после первого вопроса — «Чем вы руководствовались, нанимая столь большое количество транспорта, чтобы развести людей по домам бесплатно?» — получил ошеломляющий ответ: — «Экономическими соображениями». — «Как так?» — удивился корреспондент, — «вы понесли такие большие потери с наймом транспорта!». На что владелец фирмы спокойно ответил: «Если бы я этого не сделал, то понес бы действительно значительные убытки... в виде выплаты многим простудившимся по больничным листам. А особенно из-за недовыпуска той продукции, которую заболевшие люди не могли бы сделать... Тайфун был коварен, но мои люди здоровы. Потеряв часть — я сохранил целое...».

    Выслушав эту историю, я так и воскликнула:

    — Боже! Ведь Кухто на протяжении многих лет своей работы в Магане, когда узнавал утречком, что стоит нелетная погода и она продержится весь день, выходил к автобусным остановкам в Якутске, чтобы отпустить людей домой, сберегая тем самым их здоровье и время... Пусть он сам считал это нормальным явлением, но разве этот факт не заслуживал хотя бы маленькой заметки в газете? Как один из примеров заботы о людях.

    Владимир Петрович Бородин, второй пилот самолета Ан-2:

    — Несомнено, в том, что Маганский отряд быстро и крепко встал на ноги на новом месте, есть большая заслуга Кухто. Но добрых слов заслуживают все работники. Я хорошо помню те времена — а было мне тогда шестнадцать лет — и не потому, что много об этом мне рассказывал отец, в то время заместитель Кухто по хозяйственной части, а потому, что я любил бродить по Магану и наблюдать за стройками. Некоторое время и я работал в одной из плотницких бригад. Помню воскресники... Казалось, весь коллектив отряда только тем и занят, что строит.

    Как-то вместе с нами работал замполит отряда Шестаков. Мы поднимали балки на потолок. Тяжеленные, лиственничные. Шестаков как был в летной форме, так и приступил к делу, не обращая внимания на то, что костюм смолой мажется... Хоть росточком он не вышел, да и телосложением тоже, но силенку имел дай бог каждому. Подняли мы несколько бревен наверх и взмокли. Встали в тени и отдыхаем. Кто постарше — закурил. В это время подходит к нам Кухто и говорит:

    — Бог в помощь, мужики!

    Старые плотники, курившие наверху, ответили:

    — Спасибо, командир.

    — Ты, Владимир Алексеевич, тоже впрягся? — обратился Кухто к замполиту. — Тогда я пошел дальше. А ты, того, особенно не напрягайся, а то растревожишь свои старые раны...

    И пошел к следующей стройке, а я посмотрел вслед и подумал: «Такой здоровенный мужик, а не остался помочь нам. Эти бревна он мог бы одной левой...». Но Шестаков словно прочитал мои мысли:

    —    Не прав ты, Володька. Если бы Чапаев ходил драться врукопашную, то кто бы руководил общей стратегией боя? Анка, что ли?

    Я от неожиданности даже растерялся. А он ласково потрепал мои выгоревшие на солнце волосы и продолжил:

    — Так-то, брат. Ты думаешь, у него заботы только о том, что тут делается? Нет, Володька. Наш командир вышел к этим стройкам не только затем, чтобы посмотреть, как идут дела — он на ходу лучше думает о тех людях, которые по всей Якутии нам с тобой денежки зарабатывают, чтобы платить за эти стройки. Ты вот после школы куда решил податься?

    — В летчики... — ответил я, окончательно смутившись.

    — Молодец! Так вот, станешь летчиком да начнешь буравить облака винтом своего самолета, тогда и поймешь по-настоящему, каково приходится командиру такого отряда, как наш...

    В 1962 году после окончания летного училища я прибыл в Маган вторым пилотом самолета Ан-2. Вскоре меня направили на работу в Зырянку. К тому времени от Магана уже отделились и приобрели самостоятельность Нюрба, Жиганск, Батагай, а к Якутскому управлению еще не присоединились Тикси, Чокурдах и Черский. Но все остальные маленькие аэропорты большой Якутии находились в оперативном подчинении у Магана. А это означало, что подготовка и комплектование экипажей, равно как и технического персонала, было делом заботы командования Маганского отряда. И в первую очередь — его командира.

 

                                                                        Рассказ пятый

                                                           ЧЕЛОВЕК И ГРАЖДАНИН

    *

                                                               ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ

                                                                             КОРНИ

    Кухто одной своей личностью уже цементировал прочность дружбы как минимум четырех национальностей. Судите сами: мать — латышка, отец — белорус, как гражданин и специалист — он сформировался среди русских людей и, наконец, — всю жизнь проработал на благо Якутской республики...

    К представителям различных национальностей он относился одинаково и различал людей только по их моральным и деловым качествам. А среди его близких друзей были: Семен Андросов — якут, Хабибулин — татарин, Флаксман — еврей, Крекель — латыш, Кляус — белорус, Авдеев, Похожаев и Шестаков — русские, Ширинян — армянин

     Н. В. ЗАХАРОВ, авиатехник, ветеран Аэрофлота

    *

     Виталий Иванович Бубякин, начальник аэропорта Маган:

    — Кухто много сделал для улучшения жизни своих работников. Особенно тех, кто проживал в Магане. Собственно, сам поселок, школа, клуб, здание поссовета, детский садик, общежитие, столовая и многое другое — все это было построено и при нем, и при его непосредственном участии.

    А когда в 1967 году к городу Якутску протянули газопровод, Кухто не на шутку рассердился:

    Как это так? Газ идет мимо Магана, а ветку к нему не предусмотрели!?». И вы знаете — добился-таки, чтобы сделали задвижки и провели газ к Магану. К тому времени в поселке и аэропорту стояло пятнадцать котельных — хозяйство весьма хлопотное. А вот в 68 - 70-м годах Маган был газифицирован и появилась возможность поставить две больших газовых котельных.

    Но самым слабым местом долгое время оставалась плохая дорога от Якутска до Магана. Бился Петр Аполлонович над решением этой проблемы и все безуспешно...

    Произошел однажды даже такой случай.

    Позвонил в Маган первый секретарь Якутского обкома КПСС Борисов и говорит:

    — Товарищ Кухто, прошу завтра к десяти часам утра подать в Якутский аэропорт вертолет Ми-4. Мы с товарищем полетим на рыбалку.

    На что последовал неожиданный для меня ответ: Нет, уважаемый Семен Захарович, приезжайте лучше вы в Маган. Отсюда и вылетите.

    — Товарищ Кухто, вы как разговариваете с первым секретарем? Не поняли, с кем говорите?

    — Я вас понял, товарищ первый секретарь... Но я сейчас с вами говорю не как командир отряда, а как депутат Якутского городского Совета. И прошу вас приехать в Маган только затем, чтобы вы лично убедились, в каком состоянии находится дорога из Якутска к нам, особенно в эту распутицу. И как по ней ежедневно приходится ездить не только работникам нашего порта, не только жителям поселка, но и тысячам наших пассажиров — а это жители многих окрестных районов...

    — Товарищ депутат Кухто, я не подопытный кролик, чтобы на мне испытывать дорогу. Выполняйте приказ, — и первый секретарь положил трубку...

    Н. В. Захарову, проработавшему в Якутском управлении гражданской авиации сорок два года, был задан такой вопрос:

    — Николай Васильевич, интересно узнать ваше мнение о том, какие качества руководителя авиапредприятия нравятся подчиненным и какие их отталкивают? И свяжите, пожалуйста, свой ответ с командиром отряда Кухто: ведь подчиненные не только уважали, но и любили его. А он бывал порой и криклив, и вспыльчив, а иногда даже суров...

    Захаров на несколько минут задумался. По всему было видно, что ответ давно готов, но он мысленно перебирал в памяти огромное количество примеров, так как ему крайне не хотелось, чтобы личные симпатии взяли верх над объективностью. Ответил он так:

    — Весь секрет в любви к людям, в том, как эти руководители ведут себя с подчиненными. Народ все видит и каждую мелочь берет на заметку... — Вдруг он преобразился, повеселел, а его ясные, улыбчивые глаза, вспыхнув внутренним огоньком, подсказали, что наконец-то найден весомый и убедительный аргумент. Подняв над столом сильные, натруженные руки, затем плавно опустив их на полированную поверхность, правой ладонью отодвинул невидимые преграды и бодрым голосом продолжил:

    — Возьмем, к примеру, многих других руководителей — а их в Магане после Кухто сменилось уже четверо... Как эти командиры раздают налево и направо свои высокие указания? А вот так: вызывают к себе в кабинет и тоном, не терпящим возражения, приказывают: — «Иванов — сюда! Петров — туда! Сидоров — и туда, и сюда. А ты, Кузькин, мать твою так и этак, почему до сих пор не выполнив моего указания, посмел явиться?».

    Кухто же с людьми работал иначе: надо, к примеру, смене авиабазы выполнить какую-то срочную работу — так он приходил лично к работникам этой смены. Вначале беседовал с людьми о жизни, о бытовых условиях, если каких-то молодых работников знал плохо, то знакомился с ними поближе. А когда собирались вокруг него все работники смены, тогда только начинал говорить о деле — информировал о причине срочности, о важности задания. После чего просил — заметьте, никогда не требовал и не приказывал, а именно просил, — чтобы мы постарались... Разве после этого кто-то мог плохо работать? Или позволила бы совесть не уложиться в сроки? Вот так я могу ответить на вопрос о личных качествах руководителя авиапредприятия...

    — Николай Васильевич, вы работали вместе с Кухто и тогда, когда он был рядовым летчиком, и тогда, когда в марте 1951 года он стал командиром отряда спецприменения, и когда его утвердили в 1963 году командиром Маганского объединенного, и были рядом с ним, когда его в мае 70-го года освободили от занимаемой должности... Вы не могли бы привести несколько примеров того, как он наказывал провинившихся работников в начале своей командирской карьеры и в последующие годы?

    Начну с того, что его не «освободили», а спихнули... Причем самым беспардонным образом. И не только для того, чтобы освободить место для бывшего начальника управления, а прежде всего потому, что он все чаще и чаще схватывался с весьма высокопоставленными особами, которые смотрели на Маганский отряд лишь как на средство для передвижения к местам охотничьего и рыбацкого браконьерства... А Кухто им уже крепко мешал. Что же касается вашего вопроса, то он задан неспроста — вы ведь хотели узнать, не менял ли Кухто с годами своих убеждений? А точнее — не становился ли он жестче или добрее? Я так вас понял?

    — Правильно вы меня поняли...

    — Думаю, в общих чертах ответ вы и сами знаете... Вот только с конкретными примерами туговато. Так?

    — Так.

    — За эти годы столько всего было... Но кое-что и все-таки помню. Есть события, которые забывать нельзя. Ведь Петр Аполлонович был для меня не только командиром, но и большим другом.

    Когда ранней весной 51-го года его назначили командиром отряда, то некоторые работники это восприняли так: «Свой парень, теперь можно расслабиться... Петро все простит...». И пошло-поехало: то пьянки, то опоздания, то прогулы, то уход с поста, то отмены рейсов... Мне, честно сказать, стало боязно за нового командира — узнают в управлении о развале дисциплины, так снимут с треском. А в те времена снятия были чреваты... Но Кухто тогда был уже не мальчик, а зрелый мужчина. Собрал он весь личный состав на разбор и публично доложил о каждом из нарушителей дисциплины, авторитетно, по-военному и четко. А в заключение он сказал: «Если впредь подобные безобразия будут повторяться, то я заявляю со всей ответственностью, что буду применять меры еще строже, а именно, если нарушения будут связаны с задержкой вылета, то стоимость сорванного летного часа буду относить за счет виновного, а за уход с поста или бряцание личным оружием в общественных местах — буду отдавать под суд. Пусть приказ, который вам сейчас зачитает начальник штаба, послужит доказательством верности моих слов...».

    Это был первый командирский приказ, согласно которому около десятка злостных нарушителей наказывалось очень строго. Летчиков от полетов отстрнял, наземных работников — кого на трое суток арета, кого предупреждал о неполном служебном соответствии, а кому и по строгому выговору...

    После этого разбора я успокоился, так как понял такого командира голыми руками не возьмешь. Враз панибратство в отряде прекратилось, авторитет командира значительно вырос и, собственно, тогда и создался основной костяк нашего отряда спецприменения в Якутске. Потом все вместе перебазировались в Маган, где многие годы проработали душа в душу. Кое-кто из них и сейчас продолжают трудиться, вот только я уже вышел в отставку...

    Утром 14 мая 1963 года Кухто, после обычного обхода ряда наземных служб, направился было в штурманскую комнату, так как через два часа должен был прибыть в Маган пилот-инспектор летно-штурманского отдела Якутского управления Е. Ф. Альков, с которым была запланирована тренировка на вертолете Ми-4. Командир отряда в последнее время почти не летал, а на вертолете вообще считал себя новичком, так как был введен командиром этой сложной машины всего несколько месяцев тому назад, и он справедливо полагал, что недостаток практической работы должен компенсировать хотя бы должной теоретической подготовкой. У здания вокзала, на первом этаже которого находилась штурманская, его остановил звонкий женский голос:

    — Можно вас на минуточку?

    Перед ним стояла красивая женщина в светлом плаще, смуглолицая, с черными пышными волосами и такого же цвета большими глазами, которые смотрели сквозь него.

    — Здравствуйте. Вы будете командир отряда.

    — Добрый день. Почему буду? Вроде есть...

    — Я жена летчика Виктора Сергеева. Знаете такого? Этого летчика Кухто хорошо знал: командир Ан-2, опытный работник, безотказный «пахарь», как принято называть в своей среде тех пилотов, которые готовы сидеть за штурвалом хоть сутки. Вспомнился курьезный случай, происшедший с Сергеевым несколько лет назад.

    Выполняя рейс по маршруту Батагай — Нижнеянск, он попал в плотную облачность и допустил такое обледенение, что отяжелевший самолет не мог держаться в горизонтальном полете и, не долетая до Нижнеянска двадцать километров, упал — и не прост упал, а мягко приземлился лыжным шасси прямо на... реку Яну, на зимник. Сергеев, дезинформировав диспетчера докладом о более позднем прибытии по причине встречного ветра, прирулил по реке к аэродрому, въехал на посадочную полосу и запросил: «На прямой, разрешите посадку». Шел снег, видимость была ограничена, поэтому диспетчер спокойно отреагировал: «Посадку разрешаю...». Остаток дня и всю ночь с обледеневшего борта сбивали и оттаивали наросший невероятной толщины лед. На следующий день экипаж Сергеева как ни в чем не бывало вылетел в Батагай... Этот случай стал, как говорится, достоянием республики. Все смеялись до слез, в том числе и командиры и начальники всех рангов, но ни у кого не поднялась рука хоть как-то наказать Сергеева за такую находчивость.

    И вот теперь, глядя на жену Сергеева, Кухто недоумевал: «Почему она пришла ко мне? Её муж пилот Батагайской эскадрильи, а там есть свой командир... Правда, раньше он был моим работником, но вот уже несколько лет как перевелся... Она этого не знает? Тут что-то не так...».

    — Мы здесь все знакомы... Ваш муж что-нибудь натворил? Насколько я его знаю, он мужчина серьезный. Или в семье он другой? Не похоже, чтобы такую женщину, как вы, можно было бы чем-нибудь обидеть...

    — Еще как обидел... И много лет подряд обижает. Скажите, что это за семья у нас, если я своего мужа вижу один раз в два года? Чаще вы его в отпуск не выпроваживаете... Сын без отца растет, а ведь этой осенью уже в первый класс пойдет. Я вас очень прошу — помогите моему мужу вернуться домой. Там тоже есть для него работа. Я не смогу больше...

    — Помогу. Обязательно помогу, — Кухто понял, что она вот-вот расплачется, чего он не выносил, поэтому доверительным тоном предложил: — Пойдем-ка в кабинет, где и поговорим... Вы сейчас откуда прибыли?

    — Из Куйбышева. Десять дней добиралась...

    — Отдохнуть вам надо и успокоиться. А там что-нибудь и придумаем. Я сделаю все, что в моих силах. Будьте уверены... — мысленно он продолжил: «Так вот какая ты птичка. Тебе муж нужен? Святое дело. Ты мужу тоже нужна... но только в Батагае».

    — Входите и располагайтесь. — И, не давая времени опомниться, вежливо втолкнул ее в кабинет. — Вот диван. На вешалке висит мое пальто — это если захотите укрыться... А вот ключ от этой двери. Вы поспите малость, а я после обеда приду. У нас будет долгий разговор. А сейчас меня извините — спешу на вылет...

    Прикрыв аккуратно за собой дверь, он обратился к секретарше, которая с недоумением наблюдала за необычной сценой:

    — Это жена летчика Сергеева. Из Куйбышева прибыла. Пусть отдыхает. А о том, что ее муж, переведясь в Батагай, вышел из нашего подчинения, не говорите ей пока. Я сам скажу, когда вернусь.

    Кухто взглянул на часы, есть в запасе немного времени, и быстрым шагом направился к диспетчеру дальней коротковолновой связи:

    — Здорово, молодцы! Как сегодня прохождение радиоволн?

    — Отлично, товарищ командир. С кем нужна связь?

    — С Батагаем.

    — Был на связи. Если ответит, что передать?

    — Сам говорить буду. Только пусть вызовут к микрофону командира эскадрильи. — Кухто присел на тумбочку у окна и прикурил папиросу, рассчитывая на долгое ожидание, но...

    — Петр Аполлонович, командир Батагайской отдельной эскадры как будто вас ожидал.

    — Бывают и приятные неожиданности... Кто у микрофона? Здесь Кухто.

    — Сорочан. Здравствуйте, Петр Аполлонович!

    — Здравствуйте, Анатолий Палыч. У тебе в Батагае отдел перевозок укомплектован полностью? Хочу направить к тебе одну девушку... Сможешь оформить ее дежурной?

    — А красивая?

    — У тебя одно на уме. Сколько волка не корми... Это жена твоего летчика Сергеева. Ко мне пришла по ошибке. Кстати, как он там? Претензий нет? Где он сейчас?

    — Летает. Но я уверен, что завтра или послезавтра выполнит месячную норму... Так его жена у вас?

    — Да. На работу ее примешь? А отдельную комнату в бараке им выделишь?

    — За Сергеева не волнуйтесь. Устроим.

    — Тогда все. Будь здоров, Анатолий Палыч. Спасибо.

    Когда Кухто прибыл в штурманскую комнату, его экипаж, во главе с пилотом-инспектором Альковым, предполетную подготовку уже заканчивал.

    ... Но отлетал в этот день Кухто даже хуже, чем предполагал — не хватало внимания на балансировку вертолета, особенно на переходных режимах, что, конечно же, не ускользнуло от внимания опытного и требовательного пилота-инспектора. В своих выводах по результатам тренировки он так и написал: «Дать дополнительную тренировку по подбору посадочных площадок с воздуха». Это в переводе на нормальный язык означает: «Слетал плохо. Необходимо учить еще...». Командир отряда поблагодарил Алькова за столь объективную оценку и тут же предложил, чтобы эта «дополнительная тренировка» была проведена в ближайшие дни. На что тот ответил:

    — Не знаю, Петр Аполлонович... Этот вопрос решайте с начальником летно-штурманского отдела управления. Если он даст такое указание — я готов хоть завтра.

    (Краткая справка: Евгений Филиппович Альков, заслуженный пилот СССР. Первым в Якутии освоил полеты на Ми-6. Впервые разработал и внедрил безопасную методику посадок на режиме самовращения несущего винта, то есть с отказавшими (выключенными) в полете двигателями. Данной методике обучил не только летный состав вертолетчиков Якутского управления, но и летчиков-испытателей конструкторского бюро М. Л. Миля и ГосНИИ гражданской авиации).

    Кухто медленно шел в штаб отряда, где его дожидалась Сергеева. Он не спешил по двум причинам: необходимо было остыть после трудных полетов и главное — за весь день так и не придумал, чем можно было бы заинтересовать эту красивую цыганочку переехать на постоянное жительство в Батагай...

    Войдя в приемную, он услышал, что из его кабинета доносятся оживленные женские голоса. Постучавшись и в ответ на звонкое «Войдите», он открыл дверь. За его рабочим столом сидели две женщины — секретарша и Сергеева — и пили чай.

    — Добрый вечер, девчата. Меня не угостите?

    — С удовольствием. Как не попотчевать такого гостеприимного хозяина, — ответила гостья. Улучшившееся настроение сделало молодую женщину еще привлекательней. Кухто вдруг понял: «Пожалуй, ее красота — это не столько сила, сколько слабость...». И спросил:

    — Как ваше имя?

    — Люба.

    — А почему красавица Люба добиралась до Якутска целых десять дней?

    — До Иркутска поездом, а дальше самолетом. Так интересно было! Первый раз в жизни летала. Стюардессы, наверное, самые счастливые женщины. Я так им завидовала!

    — А вы хотели бы носить такую же форму, как они? Представляете, как бы она вам пошла!

    — Не знаю... А кто мне ее даст?

    — Мы выдадим. Одно ваше слово — и хоть завтра получите.

    — Какое слово?

    — Ваше согласие. Есть у меня одно вакантное место дежурной отдела перевозок. Так и быть — отдам его вам в честь нашего знакомства. Форма — точь-в-точь как у стюардесс. Даже с нашивками. Соглашайтесь, пока я не передумал. Ну?

    — А как же...

    — И это учтено. Работать будете в аэропорту, где ваш муж. Знаете, где это?

    — В Батагае, что ли?

    — Там. И должен вам сказать, что здание вокзала получше нашего будет — новенькое, трехэтажное. Люди хорошие окружать вас будут. А снабжение — люкс...

    — А жить где мы будем? В общежитии?

    — Отдельная комната уже оговорена. Ваш муж командир корабля и хороший работник, а если вы тоже приступите к работе, да еще и сына привезете, — то квартиру получите по первой возможности. Все теперь зависит только от вас. Итак?

    — Я согласна...

    ... Несмотря, на то, что в 1963 году Кухто имел допуск к полетам одновременно на трех типах воздушных судов — Ан-2, Як-12 и Ми-4, — летать много ему не приходилось ввиду большой занятости на административной работе. А те редкие полеты, которые он все-таки выполнял, были, прежде всего, не приятными исключениями, а лишь следствием этой занятости, полетами, вызванными производственной необходимостью: кому-то нужна была летная проверка, кому-то провозка по незнакомой трассе, а зачастую просто вписывал себя в Задание на полет того экипажа, который летел в один из приписных аэропортом его отряда, где у него тоже было много дел. Что же касается полетов на вертолете Ми-4, то ни тренировок, ни проверок на нем он проводить не имел права — не налетал должного количества часов, необходимого для получения инструкторского допуска. В связи с этим после той памятной тренировки с пилотом-инспектором Альковым, на которой, как он сам говорил, «посрамил свои седины», он до самой осени вообще не сделал ни одного полета...

    И вот, придя в технический класс, где ему, как председателю комиссии, предстояло принимать зачеты у летного состава отряда на предмет готовности к полетам в осенне-зимний период, он обратил внимание на новый, красочно оформленный плакат. На нем четким шрифтом было написано:

    САМОЛЕТ ЯВЛЯЕТСЯ ВЕЛИЧАЙШИМ ТВОРЕНИЕМ РАЗУМА И РУК ЧЕЛОВЕКА, И ОН НЕ ПОДВЛАСТЕН НИКАКИМ АВТОРИТЕТАМ, КРОМЕ ЛИЦ СОБЛЮДАЮЩИХ ЛЕТНЫЕ ЗАКОНЫ.

                                                                                                                                Н. Е. Жуковский

    Кухто знал это изречение уже много лет, но то, что было нарисовано художниками-любителями его отряда ниже этих слов, неожиданно натолкнуло его на мысль, что эти слова именно для него, — а там нарисованы два самолета Ан-2: тот, что слева — набирал высоту по крутой траектории, а тот, что справа — стоял на земле с уныло опущенными крыльями и с подломленной стойкой шасси. Но главный смысл рисунков заключался в невидимой на первый взгляд детали — у летчика, сидевшего в кабине левого самолета, молодое, веснушчатое лицо, а на рукаве две нашивки, соответствующие должности рядового командира. А у того, что сидел в правом самолете, было важное, самодовольное лицо, а четыре нарукавные нашивки говорили о его высокой должности... Командир отряда грустно усмехнулся своим мыслям: «Так мне и надо. И не только мне, а всем тем, кто, заняв высокий пост, возомнил себя богом и вершителем судеб рядовых членов экипажей, а сами, ссылаясь на мнимую занятость, как пилоты и ломаного гроша не стоят, так как порастеряли все профессиональные навыки из-за элементарного несоблюдения летных законов. А эти законы буквально обязывают, чтобы весь состав не только поддерживал свои навыки по управлению воздушными судами, но и постоянно повышал их. Ну а тем, кто имеет право тренировать и проверять других — как говорится, сам бог велел... А я?».

    К удивлению окружающих, которые вместе с ним пришли в техкласс несколько минут назад, он вдруг обратился к командиру 140-го летного отряда Похожаеву с таким указанием:

    — Виктор Сергеевич, вы остаетесь вместо меня. Я иду летать, — после чего крупными шагами вышел из помещения. Подойдя к кабинету вертолетной эскадрильи, он в дверях столкнулся с командиром 2-й авиа-эскадрильи Р. С. Хабибулиным:

    — Рустем, ты сегодня сколько налетал на тренировках?

    — Однако, два часа. Только Рослякову и успел дать тренировку в полетах по свежевыпавшему снегу и пришлось поставить вертолет на стоянку...

    — Неисправность?

    — Да, товарищ командир, только не матчасти, а наш штаб сломался... Кто это придумал, чтобы весь летный состав отряда одновременно собрался в классе для сдачи зачетов? Мы что — их хором сдавать будем?

    — Виноват. Мало того — исправляю ошибку немедленно: ты и твой экипаж сегодня на зачеты не пойдет, а продолжит тренировки. Прямо сейчас. Меня тренировать будете. Согласен?

    — Как прикажете...

    — С этой минуты и до конца тренировки — ты приказываешь, а я выполняю. Мне нужна тренировка на Ми-4, а то уж и забыл, с какой стороны входить в него...

    Два часа кряду управлял сложной машиной без малого пятидесятилетний Кухто, при этом выполнил до десяти посадок на площадки, подобранные с воздуха. И все в круговерти легко сдуваемого воздушной струей, свежевыпавшего, а потому мягкого и пушистого снега. Полеты в этот день у него складывались удачно. Это он и сам видел, и понимал по реакции темпераментного Хабибулина, поэтому, когда доложили диспетчеру о конце тренировки и Хабибулин взял управление вертолетом на себя, сказав: «Отлично, товарищ командир! Разрешите, на аэродроме я сам посажу?», Петр Аполлонович пошутил:

    — Давно жду, когда ты старика сменишь...

    Войдя в штаб, он увидел около двери своего кабинета незнакомую женщину. Она смотрела на него, часто хлопая длинными, явно приклеенными ресницами.

    — Вы ко мне?

    — Если вы командир отряда, то к вам.

    — Прошу. — Он снял пальто, шапку, поправил прическу и, видя, что женщина продолжает стоять на месте, предложил: — Входите и раздевайтесь. Тут тепло, а вы одеты совсем по-зимнему.

    Она вошла, сняла пальто с дорогим песцовым воротником, шапку, сшитую тоже из голубого песца, поправила пышную прическу, провела обеими руками по животу, талии, бедрам и покосилась на открытую дверь. Командир понял ее взгляд и сказал:

    — У меня от своих работников секретов нет...

    — А если у меня есть?

    — Тогда закройте и садитесь. — Весь ее внешний вид, манера вести себя и даже голос вызывали у Кухто неприязнь и он решил быстрее перейти к делу: — Я вас слушаю.

    — Мне говорили, что вы многим помогаете, а человеку, о котором пойдет речь, вы можете и приказать, так как он ваш подчиненный.

    — Вы конкретнее... — он уже не счел нужным скрывать своего раздражения.

    — Ваш летчик меня обманул.

    — Обещал пригласить в ресторан и не сдержал слова?

    — Я беременна. А он не хочет на мне жениться...

    — Как зовут?

    — Верка.

    — Да не тебя, а этого обманщика...

    — Его зовут Иваном. Фамилии я не знаю.

    — Слушай, красавица Верка, а почему ты перед тем, как ложиться в постель с этим Иваном, не пришла ко мне за советом? Тогда я бы тебе помог, определенно сказал бы: с кем можно, а с кем нельзя; кто из них женат, а кто нет; кто может серьезно встречаться с девушками, а кому они нужны лишь для пополнения своих коллекций. А теперь поздно. Но впредь знай — приходи ко мне перед, а не после. Договорились?

    Девушка в ответ только кивнула, молча встала, сняла с вешалки пальто и шапку и вышла.

    Весь вечер командир перебирал в памяти Иванов и оставил выбор на трех, один из которых, видимо, будущий отец.

    На следующий день он вызвал эту троицу к себе.

    Они вошли и в недоумении застыли у входа, понимая, что столь срочный вызов к командиру отряда ничего хорошего не предвещает. Кухто встал во весь свой рост и внимательно посмотрел на каждого из них. Летчики вытянулись в струнку в ожидании бури. Зазвонил телефон, но командир рывком снял трубку и тут же бросил ее на место, после чего еще раз просверлил их грозным взглядом и почти шепотом опросил:

    — Хлопчики, кто из вас путался с Веркой?

    Все трое облегченно вздохнули.

    После недолгого разбирательства выяснилось: двое — точно, а третий — сомневается...

    Молча выкурив очередную папиросу и бросив окурок в поршень от авиадвигателя АШ-62, служащий пепельницей, Кухто громко произнес:

    — Тогда слушайте мой приказ: с сегодняшнего дня всем троим свое мужское хозяйство после полетов сдавать вместе с портфелями в регламентное бюро! — после небольшой паузы, многозначительно добавил, — под расписку! Идите.

    Борис Михайлович Авдеев, шофер:

    — О Кухто по всей Якутии из уст в уста передается множество различного рода легенд, анекдотов и сказаний, но не всему можно верить. Каждый ведь понимает ту или иную быль по-своему — вот и добавляет к ней что-то свое. Наш народ мастак на эти вещи... А был он самым обыкновенным человеком: всегда в гуще простых работяг, мог запросто подсесть к своим подчиненным у костра в лесу и выпить с ними стакан вина, рассказать веселую историю, поговорить о политике, о литературе...

    — Борис Михайлович, был такой период, когда вы вмеете с Кухто были депутатами. Расскажите, пожалуйста, о нем, как о депутате. И еще — как он относился к людям различных национальностей?

    — Понимаю... Очень актуальные и, я бы сказал, деликатные вопросы. Не знаю, в какой мере мне удастся ответить на них, но я попробую. Начну с того, что в отношении Кухто нельзя отделять понятия «депутат» от «интернационалиста». Они в нем сливались воедино. Собственно, в нашем многонациональном государстве, где не то что населенного пункта или предприятия, но даже трудового коллектива нет, где бы не было представителей многих национальностей, и не должно быть депутатов, которые не были бы интернационалистами по убеждению. Только не подумайте, что я хочу поупражняться в красноречии или блеснуть эрудицией — нет. Петр Аполлонович — мой старший товарищ и учитель, он в свое время многим истинам меня научил. Ведь я начинал депутатствовать с пятьдесят восьмого года, а он до этого уже имел определенный стаж. Я, правда, был депутатом Маганского поселкового Совета, а он — Якутского городского.

    Когда мы говорили о депутатской деятельности, то что под этим подразумеваем? Работу депутата по внедрению в жизнь наказов избирателей, как он выполняет свою программу и то, как он защищает интересы тех людей, которые за него голосовали... Ведь так? А вот о той большой работе, которую депутат может и должен делать в целях укрепления дружбы и сотрудничества между людьми, у нас как-то долгие годы даже говорить не было принято. О том, чтобы делать — вообще молчу... Считалось достаточным вывесить множество плакатов с призывами типа: «Да здравствует...» и непрерывно повторять с высоких трибун: «Все мы братья» и «Крепче ряды...». Дальше этих лозунгов дело не двигалось, а воз, как говорится, стоял на месте. Да он, собственно, и сейчас стоит... И будет стоять до тех пор, пока депутатские кресла займут не те, которые свою программу красиво говорят, а те, которые без мандатов уже доказали, на что они способны, а став депутатами, лишь получат полномочия, чтобы более эффективно проводить в жизнь свою гражданскую позицию. Что может депутат сделать для укрепления дружбы между народами? Если он человек с большой буквы и гражданин по сути, то многое... Вот простой пример.

    Приходит избиратель-якут к своему депутату-белорусу и просит оказать конкретную помощь. Если депутат проявит живой интерес к человеку и его просьбе, выслушав внимательно, по-человечески вникнет в суть, есть возможность — поможет, нет — объяснит ситуацию... И все это в задушевной беседе, с понятием и сочувствием, возможно — и с состраданием. И, если этот избиратель увидит в лице депутата не только отзывчивого человека, но и настоящего интернационалиста, то независимо от того — смог он ему помочь или нет — выйдет от депутата с хорошим чувством на душе и подумает: «Наш человек. Не якут, однако, а меня понял. Уважает, значит...». Землякам об этом расскажет. Другие люди придут и тоже убедятся. И вот у них уже стереотип о белорусах выработался — «хороший народ». Это, знаете ли, большое дело! К остальным белорусам отношение станет соответствующее.

    Из таких вот маленьких ручейков-отношений между представителями разных национальностей и берет свое начало река больших взаимоотношений между людьми...

    Да, умел Кухто работать. И как депутат, и как руководитель. Но между той и другой работой он видел большую разницу. Он так говорил: «Понимаешь, Борис Михалыч, одно дело, когда командир или начальник нагрубит подчиненному, а совсем другое — когда депутат. Командира и начальника им назначили сверху, а депутата сами выбрали, поэтому во много раз обиднее... Особую внимательность надо проявлять при общении с представителями южных и малочисленных народностей — близко к сердцу они допускают всякие бюрократические грубости. И зачастую воспринимают их не как личную обиду, а как попытку унизить их народ...».

    Больше всего подкупал он своим трудолюбием и усидчивостью. Много сил и времени отдавал Кухто работе. Не берег себя. А когда мы говорили ему об этом, то он отшучивался: «Работой я занят как и все — от начала рабочего дня и до конца. Остальное время — депутатское и я его провожу с удовольствием...». И в этом был глубокий смысл, хотя о своей депутатской деятельности он отзывался не очень лестно: «Как депутату, мне мало чего удавалось сделать — никакой такой власти я от мандата не получал. В большинстве случаев помогал людям тогда, когда была возможность применять власть командира отряда». Это была святая правда...

    Но он не всегда дожидался, когда к нему обратятся избиратели — нередко он сам искал с ними встречи. Вот как однажды это было.

    Приходит Кухто ко мне в гараж рано утром и говорит:

    — Борис Михалыч, поедешь со мной к избирателям?

    — Куда?

    — Как «куда»? Ты ведь тоже депутат... — в его голосе прозвучала веселая ирония...

    — Да, Петр Аполлонович, но я депутат поселкового Совета, а к моим депутатам ездить не надо — они все тут.

    — Верно... тогда составь компанию. На смоляной завод бы съездить, да на оба лесозаготовительный участка. Люди меня выбрали, а я их и не видел... Узнать бы — как они там живут? Благо, что время у меня появилось — с сегодняшнего дня в отпуске. Поедешь?

    — Когда?

    — Прямо сейчас... Вот только в город заедем, может там ребятишки есть — нельзя без подарков. Да и парадный мундир надену. Я ведь там буду не только как депутат, но и как представитель нашей доблестной авиации, которую они каждый день видят и слышат.

    По дороге в город я не удержался и спросил:

    — Петр Аполлонович, зачем вам парадный мундир? Вы знаете, кто в основном работает на этих объектах? — Командир посмотрел на меня вопросительным взглядом, но ничего не ответил, поэтому я продолжил, — большей частью эти самые... которых коснулась великая амнистия после разоблачения культа личности.

    Шоферский стаж у меня был приличный и мне не составляло особого труда следить за дорогой и наблюдать за выражением лица Кухто. Оно вмиг помрачнело. После продолжительной паузы он уточнил:

    — Откуда ты знаешь?

    — На то я шофер... — Я удивился — неужели командир этого не знает? Но вскоре его слова опровергли мои сомнения. С душевной болью он сказал:

    — Если с трибуны партийного съезда... Выходит, он это заслужил... И очень возможно, что «эти самые» — вполне порядочные люди, а на «объекты» попали исключительно за свою порядочность. Может, и не все, но... Кстати, как ты считаешь, почему многие из них не захотели возвращаться туда, откуда их выслали?

    — Боятся.

    — Свое они уже отбоялись... Думаю, им некуда ехать... И не к кому...

    Оставшуюся часть дороги до города мы проехали молча.

    Я понял, что Кухто знает больше моего и мне чрезвычайно хотелось продолжить разговор на «закрытую» тему, которая той поздней осенью, — а дело было в ноябре пятьдесят восьмого, — продолжала будоражить умы всех людей. Но я хорошо знал командира и по его настроению определил, что торопить события не следует... Я увеличил скорость, и вскоре мы остановились у входа в дом, в котором жил Петр Аполлонович. Некоторое время он сидел неподвижно, потом хриплым голосом сказал:

    — Пока я переоденусь, ты съезди в магазин и возьми ящик конфет получше и побольше пряников. Вот, — он протянул мне пять сотенных купюр... Я с изумлением посмотрел на него, но он строго сказал: — Надо.

    Как только мы выехали из города, Кухто продолжил разговор:

    — А ты говоришь «зачем парадный мундир...?» Люди там! И если они продолжают работать, значит во что-то еще верят. А наша с тобой задача, как представителей советской власти, поддержать в них эту меру, дать им понять, что те времена больше не повторятся. Да что понять — их убеждать надо! Не словами. Слова у нас, слава богу, во все времена были красивыми. А вот дела...

    Подъехали к смоляному заводу. Я остановил машину у входа в цех и сидел, ухватившись за баранку, осмысливая услышанное. Кухто потрепал меня по плечу:

    — Пошли вместе. Так будет солиднее.

    — Если только в качестве сопровождающего...

    Мне казалось, что наш приход произведет большой эффект. Но ничего такого не произошло. К нам подошел бригадир и, узнав, кто мы такие и зачем пришли, спокойно сказал:

    — Сами смотрите... На людей не обижайтесь — они сразу поняли, что вы высокое начальство, а его они сторонятся. Жизнь научила...

    Мы осмотрели рабочие места, насквозь пропитались копотью от несгоревшего древесного угля, затем посетили их жилье — бараки...

    Так было и на лесозаготовительном участке номер один, находившемся на Вилюйском тракте, и номер два — в Суптургане. И везде мы натыкались на колючие, холодные взгляды: «Кто такие? За кем пришли?! А взглянув на нас, многие люди тут же поворачивались к выходу... Мы поняли: ищут вооруженных охранников. Привычка.

    Не буду подробно останавливаться на том, в каких условиях они жили и работали: везде грязь, вонь, сумрак, дым... О том, что на свете есть электричество и постельное белье — эти люди начали забывать. А чем их кормили... На кухнях толстые поварихи продолжали в общих котлах варить «баланду», от которой повсюду растекались подозрительные ароматы.

    В первое время Кухто производил кое-какие записи в блокноте, но вскоре прекратил.

    Возвращались домой в глубоких сумерках. В машину с собой мы принесли крепкий запах «баланды». Командир курил папиросы одну за другой. Наконец он с возмущением произнес:

    — Как жили в заключении, так и сейчас продолжают... Для них ничего не изменилось... разве что без конвоя могут с поварихой в лес сходить... по ягоды. Буду писать жалобу в горисполком...

    — А почему жалобу, Петр Аполлонович? На кого? Вы, как их депутат, можете сами потребовать — если найдете с кого.

    — Найду. И потребую!

    Я в то время жил в Магане, а Кухто находился в отпуске, поэтому после той поездки к избирателям мы с ним не виделись полмесяца. Вдруг заходит он ко мне в гараж и без всяких предисловий говорит:

    — Ничего я там не добился. Только настроение изрядно попортил.

    — Доброе утро, Петр Аполлонович. Неужели ничего не сделали? Почему?

    — Долго рассказывать... Две недели ходил туда как на работу. Все те люди, как оказалось, работают в артели. «Тайга» называется... Вызвали мы в исполком председателя артели, покричали на него хором, а он нам: «Извините, дорогие, у нас смета, план. Вот документики» согласованы и утверждены... аж страшно сказать где... Вот только на матрацы мы и наскребли средств. Да по другой линии добились, чтобы на эти участки лавки на колесах приезжали. Промтоварная и продовольственная. Да и то лишь к праздникам. Вот все, что сделано.

    — Петр Аполлонович, а ведь те ящики с подарками мы тогда обратно привезли...

    Он посмотрел на меня, как будто я только что спустился с другой планеты. Но вскоре широко улыбнулся и воскликнул:

    — Ах ты, ядрен корень... А где они?

    — У меня дома. Не стал я такой соблазн тут хранить.

    — Так ведь надо бы их... по назначению...

    — Через месяц новый год. Если вы не против, то соорудим настоящие подарки, а я их отвезу к ним накануне.

    Юрий Сергеевич Бронов, руководитель полетов аэропорта Маган:

    — Пришел однажды наш диспетчер службы движения на работу в ночную смену и принес с собой две бутылки водки. Не думаю, что он принес их с целью выпивать на работе. Скорее, купил перед сменой, чтобы на следующий день унести домой. Но дальше трудно сказать, что его побудило — то ли расслабился, что маганские борты не летали, а якутские садились у себя, так как погода позволяла, то ли еще по каким причинам, — одним словом, приложился этот горе-диспетчер запасного аэродрома Маган к злополучным бутылкам.

    Вскоре Якутск закрылся морозным туманом, и три борта — ЛИ-2, Ил-14 и Ан-24 — отправили в Маган. Вышли эти самолеты на связь, доложили, какие эшелоны им разрешил занять диспетчер Якутска, и запросили условия захода на посадку. Выслушал их пьяный диспетчер и выдал такую команду: «Всем снижение до шестисот... и всем на привод...». После чего погрузился в глубокий сон.

    На Ан-24 находился командир эскадрильи и он понял, что произошло, поэтому взял управление бортами на себя: посадил вначале летевший ниже всех ЛИ-2, потом приземлился Ил-14, а в заключение — и сам произвел посадку.

    Когда поднялись на вышку к диспетчеру, то нашли его за пультом управления, крепко обнимающим две пустые бутылки. Оперативно был найден другой диспетчер, который додежурил смену, а нетрезвого работника отнесли в общежитие и уложили спать.

    На следующий день Кухто сам зашел в общежитие, чтобы посмотреть в глаза этому диспетчеру, но его там не оказалось. Дома жена сказала, что ее муж поехал в больницу...

    Только через три дня, когда утихли страсти, он явился к командиру отряда и отрапортовал:

    — Товарищ командир, вы не верьте слухам, что я был на смене выпивший. Я был болен, вот меня и сморил сон. У меня и справка есть. Вот...

    Кухто знал, как делаются подобные справки и, бегло взглянув на нее, вернул:

    — А где ты был эти три дня?

    — Лежал дома. Температура от ангины.

    — Вступление закончено, а теперь говори, как было на самом деле...

    — Я все сказал.

    — Последний раз предупреждаю — рассказывай, что было на самом деле?

    — Если вам нужны сплетни, то вы их уже наслушались, а у меня уважительная причина. Вот и справка — а это документ.

    Петр Аполлонович побагровел:

    — Я экипажам трех самолетов верю больше, чем этой бумаге. Свободен. И чтобы тебя я больше не видел... Не то, что на вышке, а даже на территории аэродрома...

    В этот же день вышел приказ, согласно которому этот разгильдяй был уволен из отряда.

    Через несколько дней он принарядился в новенький костюм, белую рубашку и, излучая на полверсты аромат женских духов, явился в приемную командира Маганского отряда и попросил секретаршу:

    — Передайте Кухто, что я хочу с ним поговорить не как с командиром, а как с депутатом.

    Петр Аполлонович понял эту хитрость и разыграл мини-спектакль: вышел навстречу, пропустил его вперед, вежливо усадил в кресло для почетных гостей и попросил принести чай. Сам сел напротив, всем своим видом показывая, что готов выслушать. И ему действительно сказали то, что он и ожидал:

    — Петр Аполлонович, с кем не бывает... Ну, сорвался я разок. Теперь я все понял и даю слово, что больше не повторится. Накажите меня как-то иначе, а то сразу из отряда увольняете. Обращаюсь к вам как избиратель.

    Вторую ошибку допускаете, уважаемый, — вежливо сказал командир, отпивая глоток крепкого чая. — Первая — то, что пытались тогда обмануть весь отряд. А вторая — обращение ко мне, как к депутату. Это как командир отряда я мог бы предложить вам поработать несколько лет грузчиком. Как депутат — не имею на это права. Есть вещи, которые не прощаются. Ваш поступок — преступление. И скажите спасибо, что мы вас не отдали под суд... Еще чайку?

    Посетитель подумал было, что это шутка, но взглянув в глаза командира, быстро встал и помчался к выходу.

    Павел Иванович Егоров, пилот-инспектор Якутского управления гражданской авиации:

    — Национальный вопрос и Кухто? Об этом говорить просто. Но и сложно... применительно к сегодняшнему дню. Если прибегнуть к медицинской терминологии, то я бы ответил так. Если человек абсолютно здоров, то разве он станет задумываться над тем, сколько у него органов, где они расположены и как между собой взаимодействуют? Нет, конечно... И если человек не будет нарушать режим, то все его органы прослужат достаточно долго. Вот так и национальный вопрос — когда все хорошо, то разве люди об этом говорят? Они живут просто, без душевной боли. И общаются между собой, не всматриваясь в графу, где записана национальность.

    Но стоит прорваться нарыву Нагорного Карабаха или заболит где-то у сердца с названием Казахстан, или выявится диагноз с хронической болезнью в районах Прибалтики и Молдавии — тогда только и выясняется, что этот самый человек-страна и режим давно нарушал, и прививки вовремя не сделал, да и витаминов недополучал в больших количествах...

    Продолжая рассуждать в этом ключе, могу с уверенностью заявить — организм нашего отряда, возглавляемый Петром Аполлоновичем, был совершенно здоров и симптомов национальных болезней не появлялось. А ведь в Маганском отряде при Кухто насчитывалось около полутора тысяч работников. Сколько было представителей той или иной национальности — не знаю, но много.

    Вот я, когда обращался с ним и видел доброе ко мне отношение, то мне казалось, что это потому, что он очень любит нас — якутов. Думаю, представители других народов, после близкого знакомства с Кухто, имели все основания рассуждать точно так же...

    Роман Никифорович Суханов, бортмеханик вертолета Ми-4:

    — О, это был человек с большой буквы! Вот один эпизод, который позволил мне узнать Кухто и поверить в него больше, чем в иных руководителей, которых я знал многие годы. А ведь этот эпизод длился ровно сутки.

    Дело было в начале июня 1971 года. Под конец рабочего дня приходит он, командир Батагайского отряда, к нам в вертолетную эскадрилью и спрашивает: — Какой из присутствующих экипажей сегодня налетал меньше всех?

    Таковым оказался экипаж командира А. М. Горбунова, в котором я был бортмехаником. Наш второй пилот В. С. Федосеев решил уточнить:

    — А в чем дело, товарищ командир?

    — Беда, ребята. Из Казачьего пришла радиограмма о возникновении угрозы затопления Крестов. Надо вылетать немедленно и спасать жителей. Вы готовы?

    Разве можно спрашивать летчиков — готовы ли они летать? Мы всю жизнь как пионеры...

    Наш Ми-4, в нем летел и Кухто, несся в район бедствия, как говорится, на всех парусах. Когда подлетели к Крестам, то увидели, что мощный ледовый затор, образовавшийся на реке Яне в нескольких километрах ниже небольшого поселения, действительно угрожает жителям, и приступили к снижению. Но командир отряда приказал:

    — Не снижаться! В Нижнеянск!

    Позже мы узнали, что это был не каприз, а мудрое распоряжение. Оказывается, Кухто уже знал, что в Казачьем нет для нас заправки и еще из Батагая дал указание, чтобы в Нижнеянске приготовили пять трехлитровых бочек с бензином. Когда мы прилетели в Нижнеянск, то, несмотря на позднее время, нас встретило много людей — солнце уже не садилось и можно было летать всю ночь! Кухто снова приказал:

    — Здесь больше двухсот литров не заправлять! Вот эти бочки грузите в вертолет — отвезете их в Казачье, где и будете дозаправляться после каждого рейса.

    Он был прав. Если мы зальем меньше топлива, то, соответственно, большее количество людей сможем забирать на борт.

    Перевезли мы в Казачье бочки с топливом, выгрузили их и приготовились к большой работе. Перед вылетом командир отряда сказал Горбунову:

    — Не спеши. Людей больше нормы не бери. Успеешь. Летать будете столько, сколько потребуется. Саннорму я вам продляю до окончания работ. Я с вами не полечу — к чему возить лишние сто килограммов. С богом!

    За эту ночь и половину следующего дня мы выполнили двадцать три рейса между Крестами и Казачьим и вывезли буквально всех жителей. Но когда была выполнена примерно половина работы, к нам подошел Кухто и предложил командиру отдохнуть, и оставшиеся рейсы он готов был выполнить сам. Мы засмеялись. В ответ на его вопросительный взгляд я ответил:

    — Наш Анатолий Михалыч может летать без перерыва три дня и три ночи, после чего еще и к девкам пойдет. И не осрамится!

    Кухто измерил взглядом фигуру Горбунова, которая ничем не уступала его собственной, и весело сказал:

    — Охотно верю. Продолжайте.

                                                                       Рассказ шестой

                                                                               БАТЯ

    *

                                                                ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ

                                                   ВЗАИМООТНОШЕНИЯ С ЛЮДЬМИ

    Я несколько лет работал вместе с Кухто, был его заместителем — начальником авиационно-технической базы и в какой-то мере знаю его.

    Он был «рачительным» — это его любимое слово — хозяином, требовательным ко всем одинаково. Был добродушен и щепетилен во взаимоотношениях, понимал и любил юмор. Умел шутить и принимал шутки в свой адрес.

    Был интересным собеседником. Много работал сам и требовал от других хорошую работу. Был слишком доверчив, и этим пользовались нечестные люди...

    И. Е. НЕГЕНБЛЯ, инженер гражданской авиации

    *

     Виктор Сергеевич Похожаев, командир летного отряда:

    — Говоря откровенно, имелись у Петра Аполлоновича и отрицательные черточки в характере: был порой слишком требовательным, особенно к своим заместителям и начальникам служб. Сам-то он работал по двенадцать – четырнадцать часов в сутки и частенько требовал того же самого и от них, но не все люди обладали столь крепким здоровьем... Был он также излишне эмоционален, горяч и вспыльчив. Помню такой случай.

    Едет однажды Кухто на своей машине на работу и на подступах к Магану увидел, как Ли-2 взлетел, разогнал скорость у земли и горкой ушел вверх... Рассердившись, он быстро подъехал к зданию командно-диспетчерского пункта, поднялся на вышку и приказал диспетчеру:

    — Только что взлетевший самолет возвратить, а командира направь ко мне в кабинет.

    Когда вошел командир самолета — а им оказался В. Д. Лондкевич — Кухто спросил:

    — Как взлетали?

    — Нормально.

    — А угол набора высоты в сорок пять градусов был у кого?

    — То восходящий поток был, товарищ командир.

    — Да? Ну тогда иди работай...

    Но был он в то же время и быстро отходчив — тут же превращал свою вспышку в шутку и извинялся. Одним словом, мы с ним никогда не скучали, да и обиды никто долго не держал...

    Юрий Васильевич Распопов, командир вертолета Ми-4:

    — Как коммунист, человек и руководитель — Кухто был требователен, честен и справедлив. Примеров тому много. Вот один из них.

    1965 год. Работал я тогда на вертолете Ми-4 в районе Усть-Неры. Работа была очень сложной, учитывая высокогорный рельеф местности, посадок мы производили много. И вот в одном из полетов был пробит маслобак. Пробит он был по вине бортмеханика, который перед полетом не закрыл замок внутреннего капота. В полете воздушная струя бросала этот капот как хотела, и он пробил петлей маслобак, что привело к утечке масла. Произвели мы экстренную посадку, осмотрели вертолет и нашли причину. Заклеили отверстие тремя слоями перкали клеем «Эмалит», запустили двигатель, отгоняли на всех режимах и проверили поврежденное место. Держит! Я принял решение перегнать вертолет в Усть-Неру, где мы намерены были заменить маслобак, предварительно запросив его из Магана. После чего нам предстояло лететь на базу — в Маган. Но диспетчер аэропорта Усть-Нера меня предупредил, что к тому времени, когда привезут маслобак, погода в районе аэродрома и по маршруту до Хандыги будет нелетной — таков прогноз. Что было делать? Экипаж уговорил меня перелететь через горы до Хандыги, а там запросить маслобак и дождаться, когда его привезут... Так и сделали. После замены маслобака мы прилетели в Маган.

    Кухто, узнав о нашем прибытии, вызвал меня к себе:

    — Почему меняли маслобак?..

    Я рассказал как есть.

    — А почему не говоришь, что маслобак был пробит перед посадкой в Хандыге? — сказал он, хитро улыбнувшись.

    — Шило в мешке не утаишь...

    — Ты отдаешь себе отчет, чем могло для вас закончиться твое безрассудное принятие решения на вылет по маршруту длиной в 380 километров, да еще в высокогорной местности с пробитым маслобаком? Ладно, перелет из точки в Усть-Неру можно понять — условия, приближенные к военным. А вот после Неры — мирные условия. Куда вы спешили?

    Я продолжал молчать. Кухто все говорил правильно, а мне оправдываться было нечем.

    — Раз ты все так хорошо понимаешь, тогда слушай мой приказ: за неграмотное принятие решения на вылет по маршруту из аэропорта Усть-Нера до Хандыги с пробитым маслобаком, командиру вертолета Ми-4 у товарища Распопова Юрия Васильевича изъять талон нарушений № 1. Приказ будет объявлен всему личному составу. Другим наука будет. Можешь идти.

    Приказ действительно был издан на следующий день. Но вскоре я уходил в очередной отпуск. Когда зашел к Кухто, чтобы он подписал рапорт, то он сказал:

    — В отпуск? Это хорошо. Там можешь вообще без бака ездить. Но учитывая твое чистосердечное признание, до твоего прибытия талон изымать не буду. А то без него ни в один ресторан не пропустят.

    После моего тоскливого отпуска приказ был отменен, талон нарушений номер один, естественно, не изъяли и до моего ухода на пенсию на него никто не претендовал. Потому что подобных нарушений я никогда больше не допускал — урок Кухто я усвоил на всю жизнь...

    ...Аэрофлот только совсем недавно избавился от проблемы перевозки членами экипажей воздушных судов безбилетных пассажиров, или «зайцев». Разные но были «зайцы» — служебные, знакомые членам экипажей гражданские лица, знакомые знакомых... Но бывали и такие, которых брали на борт с целью наживы, присваивая себе деньги за проезд. Боролся Аэрофлот с этим негативным явлением много лет, но ничего ж помогало — ну хоть сажай на каждый самолет по инспектору, да еще по милиционеру в придачу, чтобы за инспектором приглядывал... И только когда вышел Указ о том, что каждый командир самолета, замеченный в перевозке безбилетного пассажира, будет не просто наказываться, как прежде, а будет сниматься с работы, и особенно, когда этот Указ начал действовать на деле — только тогда заметно поубавилось количество аэрофлотовских «зайцев».

    Маганский объединенный отряд, возглавляемый Кухто, по этой части исключения не составлял, и командир отряда в какой-то период решил установить строгий контроль за всеми экипажами. Естественно, он начал действовать не втихую, а предупредил всех на летном разборе:

    — Имейте в виду — будем проверять пунктуально. А если к вам будут подходить «зайцы», то вы идите в кассу и берите им билеты за свой счет. Уверяю — это вам обойдется дешевле, чем когда мы вас с ними застукаем... Ну а тот, кто возьмет им билет и по прибытии предъявит его мне — я деньги верну. Договорились?

    Командир отряда также предупредил всех работников отделов перевозок периферийных аэропортов, чтобы те, при обнаружении взятых на борт безбилетных пассажиров, незамедлительно телеграфировали об этом ему лично. Механизм начал срабатывать, но не обходилось и без курьезных случаев. Вот два из них.

    Командир Ан-2 Парамонов привез однажды груз в Усть-Маю. После выгрузки экипаж собрался вылетать обратно в Маган, но по пути к самолету командир зашел в техничку, а там знакомые авиатехники любовались только что пойманным в лесу здоровенным зайцем. Парамонов выпросил этого красавца для себя.

    — Мужики, можно я отвезу его детям в живой уголок?

    — Бери. Мы себе еще добудем.

    Принес он зайца в самолет, положил его в ящик и сверху прикрыл чехлом. Однако, после минутного раздумья, побежал в радиобюро и написал такую радиограмму:

    «Маган. Кухто. Парамонов из Усть-Маи везет зайца. Встречайте».

    Радиооператору он объяснил, что, мол, Петр Аполлонович давно просил привезти ему живого зайца. И вот достал... Радиограмма ушла.

    Этот план Парамонов продумал до мелочей и собирался одним зайцем убить сразу двух: во-первых, отбить у командира отряда охоту проверять почті все прибывающие борты, во-вторых, как он считал, после этого розыгрыша телеграммы с сигналами о «зайцах» впредь будут приниматься только за подписью диспетчера службы движения, а тот летчиков в обиду не даст.

    Получив такое сообщение, командир отряда собрал целую комиссию и, дождавшись приземления борта из Усть-Маи, направились к нему.

    Когда Парамонов вышел из самолета, у входной двери его встретил Кухто со свитой:

    — Где «заяц»?

    — В салоне.

    — Покажи. Пусть выходит, — строго сказал Кухто.

    — Сам он не может. Я сейчас... — Парамонов вошел в кабину и вскоре вышел оттуда, держа за уши здоровенного русака, — вот, товарищ командир, вам передали...

    После этого случая Кухто комиссий больше не собирал, а при поступлении сигнала об очередном «зайце» встречал самолеты сам. И вот чем закончился следующий случай.

    Командир Ан-2 Б. И. Олейник выполнял рейс по маршруту Зырянка — Маган и, производя посадку в промежуточном аэропорту Хандыга, перед вылетом в Маган взял на борт безбилетного пассажира. Это заметили работники отдела перевозок, дождались вылета самолета и телеграфировали об этом в Маган. Дело было накануне октябрьских праздников и под конец укороченного рабочего дня, но Кухто дождался прилета Олейника. Перед тем как выйти встречать виновников, командир отряда положил в один карман радиограмму, а в другой двое ножниц — каждому члену экипажа отдельно...

    Олейник, ничего не подозревая, зарулил на стоянку, выключил двигатель и собрался идти сдавать служебный портфель, но на его пути неожиданно встал Кухто:

    — Здравствуйте, Борис Иванович. Как долетели?

    — Нормально товарищ командир.

    — Вот и хорошо. Поздравляю вас с наступающим праздником.

    — Вас тоже.

    — А теперь скажите, как долетел ваш так называемый «заяц»?

    — Сообщили все-таки... Могли бы с этого и начать.

    — Ну, раз вы не отрицаете этот факт и признаете себя виновным, то вот вам ножницы и отрезайте себе талон нарушений номер один.

    Олейник спокойно взял протянутые ему ножницы, достал свидетельство, открыл нужную страницу и отрезал талон. Кухто от удивления аж шапку приподнял:

    — Ой!.. Что вы натворили? Я бы ни за что не отрезал сам себе.

    — Так вы же сказали...

    — Мало ли что я сказал... Я лишь хотел проверить вашу реакцию. Какая жалость... — командир отбросил официальный тон, — ты, как командир самолета, должен знать, что никто не имеет права отрезать тебе талон до тех пор, пока не будет издан приказ, и только когда ты распишешься, что ознакомился с ним и считаешь его справедливым тогда и отдавай пилотское. Начальники ведь тоже люди и сгоряча могут наговорить...

    В это время к ним подошел второй пилот, который до этого момента внимательно поглядывал в иллюминатор и прислушивался к каждому слову, но уловив резкую смену интонации в голосе командира, решил, что страшное позади. Он тут же задал вопрос командиру давно занимавший его вопрос:

    — А если инспектор требует пилотское, то что делать, товарищ командир?

    — Не надо нарушать правил полетов, тогда никто не станет требовать.

    — В нашей работе всякое случается: инспектору может показаться, что мы прорулили близко к препятствию или превысили скорость, или что мы разворот не на той высоте выполнили...

    — Ты вот что скажи — мне сейчас показалось или вы все-таки привезли «зайца»?

    — Привезли. Так ведь праздник завтра, товарищ командир, а мы вылетали из Хандыги последними Не оставлять же человека?

    — Только потому, что завтра праздник, я не собирался вам отрезать талоны, чтобы не портить настроение ни себе, ни вам. А теперь скажите, что делать с этим талоном?

    Кухто взял из рук Олейника ножницы, достал и: кармана вторые и потряс ими перед глазами летчиков:!

    — Эти ножницы я захватил в воспитательных целях. Не каждый отец своего сына за первую провинность ремнем драть будет. Иному достаточно только показать его. Индивидуальный подход! А вы, Борис Иванович, взяли из рук отца этот самый ремень, да и отодрали сами себя... Что же касается вашего вопроса, молодой человек, то вот мой совет — не давайте инспекторам повода. Но если они все-таки потребуют свидетельство, вы обязаны дать. У них должность такая… Да, Борис Иванович, вложите этот талон на прежнее место. После праздника будем решать, что с ним делать дальше. Все. До свидания. — И резко повернувшись, пошел к штабу отряда.

    Рядовые работники, особенно, если они еще совсем молодые — испытывали к себе прямо-таки отцовское отношение со стороны командира отряда. Одной из любимых поговорок Кухто была: «Не ошибается тот, кто ничего не делает». Он верил молодым специалистам и понимал, что свои промахи они допускают по молодости, по причине малого опыта. В таких случаях он ограничивался душевными беседами, при которых не только выговаривал о недопустимости подобного впредь, но и детально объяснял, как надо выполнять ту или иную работу.

    23 октября 1966 года в Маганский отряд на должность пилота Як-12 была принята Антонина Даниловна Нечаева.

    (Краткая справка: А. Д. Нечаева — инженер-пилот первого класса. В период с 1966 по 1986 гг. летала командиром самолетов Як-12, Ан-2, Ил-14, Як-40. С 80-го по 86-й годы работала пилотом-наставником на самолете Як-40 в 271-м отряде Якутского управления).

    Редко какой пилот, летавший на Як-12, может похвастаться тем, что ни разу не повредил воздушный винт при рулении по нашим аэродромам, захламленным самыми невероятными предметами, или не испытал горечи возврата на аэродром вылета по причине... взлета на незаправленном самолете. Эти так называемые микро-ЧП не обошли стороной и Нечаеву.

    Стоял ясный и сравнительно теплый день конца марта 1967 года. После долгой и холодной зимы работники Маганского отряда не засиживались в надоевших кабинетах. Вывел и Кухто на привокзальную площадь недавних виновников наземных поломок — трех молодых пилотов самолетов Як-12, — чтобы продолжить с ними разговор на свежем воздухе. Вдавив в обмякший снег брошенный окурок, командир отряда сказал:

    — Сколько раз я объяснял, что на этом самолете надо рулить «змейкой»? Тогда вы будете видеть все препятствия, расположенные впереди. Ведь в правом кресле у вас сидит пассажир... — тут он увидел, что приземлившийся самолет сруливает с полосы, а по его бортовому номеру определил, что это закончила рейс пилот Нечаева, — стыдно вам, мужчинам, не уметь рулить. Смотрите, как рулит женщина!

    Самолет двигался медленно, поворачиваясь то влево, то вправо. Вдруг он резко развернулся влево на девяносто градусов, проехал чуть вперед, и... деревянный воздушный винт разлетелся на мелкие щепки. Двигатель взвыл, освободившись от винтовой нагрузки, но тут же, чихнув, остановился...

    Петр Аполлонович, не глядя в глаза молодым летчикам, изменившимся голосом сказал:

    — Добро, что хоть магнето выключила... Не ходите туда... Она плачет... — после чего быстро пошел к самолету.

    Подбежали дежурные авиатехники. Пилотесса, увидев, что приближается командир отряда, поспешно вышла из кабины, обошла самолет сзади и остановилась, глядя себе под ноги. Кухто широкими шагами подошел к авиатехникам и, жестикулируя мощными руками, прогремел:

    — Вы почему не встречаете самолет? Почему эта стремянка не оказалась на своем месте? Теперь мне понятно, почему в течение трех дней наши летчики бьют уже четвертый винт... — повернувшись к стоящей поодаль пилотессе, уже более спокойным голосом сказал: — Антонина Даниловна, вашей вины в этом нет. Эту поломку я отнесу на счет авиабазы. Забирайте свой портфель и пойдем ко мне в кабинет. Самолет они сами отбуксируют на стоянку. — И, обратившись снова к авиатехникам, грозно бросил: — К завтрашнему дню чтобы винт стоял. Хоть свой хрен вешайте.

    В кабинете Нечаева неожиданно заявила:

    — Товарищ командир, почему вы так сказали техсоставу? Ведь я сама виновата...

    — Если бы техник вас встретил, винт был бы цел. А вина ваша есть. В том, что не подождали. Не видите дежурного техника, выключайте двигатель прямо у полосы. А уж если взялись рулить, то держите препятствия в поле зрения и обруливайте их так, чтобы они постоянно были у вас с левой стороны. До последнего разворота вы все правильно делали. Скажите, вы эту стремянку видели?

    — Видела. И начала разворот, когда она осталась слева, но...

    — Так я и думал. Вы начали разворот, учитывая, что самолет сместится в процессе движения в сторону от этой стремянки на радиус разворота. Ведь так?

    — Так. А почему...

    — Вы не заметили, что левое колесо зарылось в снег, и самолет развернулся практически на месте. Градусов через сорок пять. Эта стремянка скрыта была уже капотом, и вы ее не видели и смело прорулили вперед... Почему зарылось левое колесо? Вот в этом-то и зарыта собака. Еще утром снег на перроне был твердым, а к вечеру... Как видите, нашелся виновник, вернее — виновница. Весна! День-то какой стоял! Пообмяк снег на солнышке. Теперь с каждым днем будет сложнее и сложнее. В этом и есть главная трудность нашей работы — уметь все учитывать. Вначале это сложно, но потом научитесь. Все ясно?

    — Кроме одного. Что мне за это будет?

    — Страшное наказание. На этом же самолете будете завтра в плане. И впредь, чтоб нашим лоботрясам пример показывали. Договорились? Идите.

    Нечаева еще некоторое время не двигалась с места, но видя, что командир принялся перебирать бумаги на столе, нерешительно сказала:

    — Спасибо...

    — Это вам спасибо. Что двигатель спасли своевременным выключением, а винт — деревяшка недорогая. Другой установят. Тем более, что их вина налицо. Свою долю вины, я думаю, вы осознали.

    ...Весна сдала свои полномочия лету. Кухто, вернувшись с дальних стоянок, только уселся в кресло, ругая мысленно и жару, и пыль, и соленый пот, струившийся по всему телу, и бумаги, возвышавшиеся над столом, — как вдруг услыхал в динамике взволнованный голос руководителя полетов Бронова:

    — Товарищ командир, Нечаева доложила о возврате... Вылетела шесть минут назад.

    — Причина?

    — Не сообщает. Доложила: «Фиксируйте возврат. Прошу условия посадки». И все.

    — Может, матчасть?

    — Визуально вижу — входит в круг. Вроде все нормально.

    — Действуйте по инструкции. Иду. Да, Юрий Сергеевич, какой у нее был голос?

    — Спокойно говорила.

    — Это ничего не значит... Женщину не поймешь. Объявляй.

    Кухто мгновенно стало прохладно. Он надел китель, натянул фуражку и быстро вышел, застегивая на ходу пуговицы. Обойдя здание, в котором размещался летный отряд, он, прищурив глаза, начал искать в раскаленном небе самолет. Не обнаружил. Но приближающийся шум работающего двигателя говорил о том, что Нечаева близко. В это время к нему подбежала стартовый фельдшер:

    — Петр Аполлонович, что случилось?

    — Вот сейчас она сядет — узнаем.

    — Кто — она?

    — Наша пилотесса.

    И тут Кухто увидел на прямой заходящий на посадку самолет. Проводил его взглядом до приземления. Нечаева намерена была рулить к вокзалу. Он понял, что ничего серьезного не произошло, но тем не менее, взяв из рук фельдшера саквояж, позвал ее за собой.

    Пока командир и его спутница шли к самолету, Нечаева успела зарулить, вышла из кабины и сама,, направилась им навстречу. Не доходя метров тридцать, пилотесса перешла в атаку:

    — Товарищ командир, честное слово — я не виновата... Я дала заправщику требование на сто пятьдесят литров, а сама пошла в столовую, но видела, что он подъехал к самолету. А когда взлетела и вышла из круга, то обнаружила, что бензина в баках нет.

    — А перед вылетом не могли убедиться — заправлен самолет или нет?

    — Товарищ командир, — подойдя вплотную, она не снизила голоса, — вы же сами знаете, что показания так называемых бензомеров одинаковы, что при полной, что при пустой заправке, то есть, когда баки пустые, я хотела сказать... Пробок не видно ни в том, ни в другом случае.

    В это время раздался пронизывающий звук сирены подъехавшей пожарной машины. Со всех сторон к ним приближались десятки людей. Поданный диспетчером сигнал «Аварийная посадка» продолжал срабатывать. Сдерживая гнев, Кухто с горечью в голосе сказал:

    — Антонина Даниловна, то, что вы вылетели с пустыми баками — это такая мелочь по сравнению с тем, что вы не доложили диспетчеру того, что должны были... в создавшейся ситуации, что... Смотрите, — он сделал рукой полукруг, — всего этого могло и не быть.

    В это время к самолету подъехал бензозаправщик и, как ни в чем не бывало, приступил к делу. Все оказалось просто: заправщик, взяв требование на заправку у Нечаевой, подъехал к самолету, но только там убедился, что емкость машины пуста, и, никого не предупредив, уехал на закачку, решив, что успеет заправить борт, пока она обедает.

    Петр Аполлонович гордился тем, что в его отряде работает женщина-пилот, и не скрывал этого. Но в данной ситуации он понял, что может наговорить много нелестных слов в ее адрес, и огромным усилием воли сдерживал себя. Он только сказал ей: «Продолжайте работу. Потом поговорим». Остальным приказал: «Все по рабочим местам. Представление окончено...».

    Для Нечаевой это «потом» наступило уже на следующий день, когда, явившись на вылет, она в своем Задании на полет не обнаружила подписи командира отряда. Вылетать, естественно, она не имела права и вынуждена была явиться к нему.

    — Товарищ командир, насколько я понимаю, — она приподняла руку, в которой держала скрученное в трубочку Задание на полет, — вы хотели меня видеть?

    — Хотел, Антонина Даниловна. Вчера... Но сегодня, я думаю, вы и без моих наставлений все поняли. Так?

    — Да. Я больше с пустыми баками не вылечу и... радиосвязь буду вести по всем правилам.

    — Давайте ваше Задание,— Кухто аккуратно поставил свою подпись и, возвращая ей полетный документ, добавил, — работайте спокойно. Я вам верю.

    ... Разборы в летном отряде проводятся ежемесячно и их значение в жизни подразделения трудно переоценить. Именно на разборах рассматриваются первопричины летных происшествий и вырабатываются мероприятия, применительно к конкретным условиям района полетов, по недопущению подобных случаев. Но так как на этих разборах практически всегда присутствует весь личный состав, то зачастую рассматриваются, наряду с профессиональными, и все остальные вопросы, имеющие отношение к жизни коллектива в целом или к отдельным его членам. А вот как проходит этот разбор: живо, интересно, при активном участии обсуждаемых вопросов присутствующими или вяло, канцелярски, неинтересно, а значит и малоэффективно — это всецело зависит от руководителя данного разбора. От его организаторских способностей и авторитета.

    На разборе, о котором пойдет речь, кроме обычных, значился и такой вопрос — «Доклад командира летного отряда В. С. Похожаева о мерах по пресечению случаев браконьерства с использованием авиационной техники». Кухто, неизменно присутствующий на всех разборах в летном отряде, несмотря на то, что занимал должность командира объединенного, — внимательно ослушивался в обычные, давно знакомые, а потому надоевшие фразы доклада. Целых тридцать минут читал доклад Похожаев и все на одной ноте. Окончив чтение, он спросил:

    — У кого есть вопросы? Предложения или дополнения?

    В зале стояла тишина... Слово взял Кухто:

    — Товарищи! — выдержав паузу в ожидании, когда проснутся те, кто успел заснуть во время прослушивания доклада, он продолжил: — Вы напрасно не проявляете должной активности в обсуждении столь важного вопроса. Ведь мы кто такие? Работники отряда спецприменения. А это значит, что на наших самолетах и вертолетах все эти безобразия и вытворяются. Скажете, нет? Разве наши вертолетчики не привозят домой мясо сохатого или оленя? Или скажите, у кого из них нет дома шкуры медведя? А где они их взяли? Молчите... А разве не наши самолеты зимой и летом регулярно вывозят целые партии так называемых любителей рыбалки «с отдыхом»?

    — ... Где больше работников обкома и нашего управления, чем наших, — выкрикнули из зала.

    — К сожалению, это так... — Петр Аполлонович вынужден был замолчать, так как его голос утонул в дружном хохоте.

    Командир поднял руку и, когда смех утих, продолжил:

    — Я не в том смысле говорю «к сожалению», что наших не берут, а в том, что мы их возим...

    — Мы выполняем ваши указания, ведь Задания на наши полеты вы подписываете...

    — Мне тоже приказывают. Но речь пойдет не об этих полетах, тем более, что впредь их выполнять будет Сурнин — он в УТО работает, а это ближе к начальству. Я вот о каких полетах говорить намерен — о тех, которые плачевно закончились. И не только говорить, а проанализировать их вместе с вам и выявить причины, приведшие к этому.

    Когда экипаж выполняет вполне законный рейс, согласно полетному Заданию, по утвержденному плану и имеет на то официальное разрешение службы движения, то он свой полет выполняет спокойно, уверенно, объективно оценивая метеорологическую и воздушную обстановки и возможности — как свои, так и авиационной техники. В таком полете он в полном объеме способен проявить свое профессиональное мастерство, — а это является основной гарантией успешного и безопасного завершения полета.

    Теперь представим, что экипаж идет на отклонение от своего Задания — на нарушение. А это всегда связано с риском. И вот почему: на экипаж начинает давить психологический груз — «Я — нарушитель». А у преступников, как говорится, всегда руки трясутся... В действиях этого экипажа проявляется неуверенность, а следовательно, и нечеткость действий. Дальше — хуже. Необъективность оценок складывающейся обстановки, преувеличение своих возможностей, отсутствие времени для маневра при выборе безопасного места приземления, игнорирование фактических метеорологических элементов и так далее... Одно нарушение неумолимо приводит к серии последующих, причем не только следует цепь, а каждое следующее по своей значимости превышает предыдущее. Они накладываются одно на другое по возрастающей. Теперь, если учесть сложность авиационной техники и то, что она «не подвластна никаким авторитетам», а также то, что она не прощает порой даже ошибок, не говоря у же о нарушениях, то мы придем к такому выводу: каждое использование воздушных судов, связанное с нарушением летных законов, и есть первопричина многих летных происшествий. Об этом говорят и свидетельствуют как логические выводы этих законов, так и ряд факторов, уже свершившихся.

    Подумайте над этим, товарищи летчики. И не цените свои жизни и здоровье столь дешево — за тушу сохатого, шкуру оленя или пару карасей.

    Еще перед началом данного разбора Кухто обратил внимание, что его заместитель по политической части прибыл в этот день на работу в новенькой кожаной куртке. Такие куртки выдаются только летному составу, и он знал, что на склад поступила партия этих комплектов, но в ограниченном количестве. И вот замполит, впрочем, как и некоторые другие начальники служб, выписал себе комплект. Незаконно. Пресечь подобного рода деяния командир объединенного отряда, конечно же, мог, но это означало бы, что между ним и целым рядом его заместителей возник бы своего рода конфликт, при котором, как ни парадоксально, он оказывался в одиночестве. Вот на что Кухто пойти не мог. Не потому, что опасался каких-либо кривотолков в свой адрес, а по той причине, что считал подобного рода административные воздействия слишком унизительными для целого ряда в общем-то неплохих работников. Но это вовсе не значило, что он собирался на этот факт махнуть рукой: рано или поздно этот вопрос будет поднят. И не кем-нибудь, а теми, кому эти костюмы предназначались в действительности. Вот тогда, как считал командир отряда, его вмешательство будет воспринято совсем по-иному.

    Но уж никак Кухто не предполагал, что разговор о кожаных костюмах возникнет столь быстро и в столь выгодной обстановке, когда в зале находится не только весь летный состав, но и руководители ряда служб.

    Встает один из недавно прибывших из летного училища пилот и спрашивает:

    — Петр Аполлонович, почему нам не хотят выдавать кожаные костюмы?

    — Сложный вопрос... Но на него, думаю, гораздо лучше сможет ответить наш замполит. Он, как вы видите, каким-то образом достал.

    Лицо Александра Григорьевича Усенко сразу стало багровым. Он встал и начал объяснять:

    —    Понимаете... товарищи летчики... на склад поступило очень мало этих костюмов... Всем летчикам не хватало. И мы...

    — ...решили эту партию разделить между командно-руководящим составом... Включая и главного бухгалтера... — продолжил Кухто. Но то, как он это сказал с какой интонацией и выражением на лице, подействовало на сидящих в зале, как детонатор на бомбу.

    Когда взрыв смеха угас, командир обратился к задавшему вопрос:

    — Ты, молодой человек, убедился, что кто раньше встает, тому бог много дает? Следующий раз не будешь зевать...

    На эту тему он ни с кем больше никаких бесед не проводил. Но к исходу того же дня все незаконно полученные костюмы были возвращены на склад.

    Разбор подходил к концу. Все мероприятия, предусмотренные планом, были проведены, и создавалось впечатление, что Кухто просто досиживал до конца так как никакой активности больше не проявлял. Однако это было не так — у него в заначке имелось еще одно, и весьма щепетильное дело. Но ему обязательно хотелось, чтобы руководитель разбора — командир летного отряда — обратился к нему за заключением. Такой момент настал:

    — Согласно плану разбора все, товарищ командир. Разрешите закончить?

    — У замполита тоже все? — спросил Кухто.

    Александр Григорьевич, еще не совсем оправившись после казуса с летной курткой и обдумывая, как бы все исправить сразу после разбора, а потому с нетерпением ждавший его окончания, ответил так:

    — Все ясно, товарищ командир. Больше говорить не о чем.

    — Тогда я хочу спросить у сидящих здесь летчиков, — Кухто обвел взглядом присутствующих, — кто из вас вчера вечером сидел в ресторане? Да еще в летной форме. И не просто сидел, а еще и песни горланил. В одной руке рюмка с водкой, в другой — хвост селедки, а на коленях — девка... Прошу встать.

    Старые пилоты знали лично, а молодые были достаточно наслышаны, что Кухто за чистосердечное признание никогда не наказывал строго. Но если начинали выкручиваться и обманывать, следовало очень строгое наказание, даже за, казалось бы, незначительные проступки. Поэтому поднялось сразу четверо.

    — А ты, Александр Григорич, «...говорить не о чем». Это чья работа? Только моя? Может, мы их вместе должны воспитывать? — И, обратившись к ресторанным «певцам», спросил:

    — Кто из вас сегодня собирался летать?

    Все четверо внимательно изучали спины впереди сидящих товарищей.

    — Языки прилипли? Поднимите руки, кто из вас сегодня в плане?

    Четыре руки поползли вверх.

    — Месяц грузчиками на почтовом складе отработаете, тогда будете как «отче наш» знать, как должны вести себя летчики во время предполетного отдыха...

    Так выносил свои приговоры Кухто: оперативно, публично, объективно и без унижения личного достоинства человека. Ведь не зря говорится, что страшно не само наказание, а угроза его исполнения: случайно оступившийся работник примет наказания безропотно, он его заслужил. Но если угроза его исполнения длится неделю, месяц, а то больше, что нередко практикуют другие руководители, создавая по любому поводу комиссии с ее долгими разбирательствами, — каково человеку, ожидающему окончательного решения? Перегорает он.

    Что же касается разбора, о котором шла речь и который состоялся в середине шестидесятых годов, то тут требуется некоторое разъяснение: тогда нормативные акты гражданской авиации еще не предусматривали безоговорочного снятия с летной работы лиц, допустивших употребление спиртных напитков накануне дня вылета. Меру наказания нарушителей определяли вышестоящие командиры и начальники.

    Ну а эти четверо нарушителей целый месяц проработали грузчиками на складе. Кухто часто приходил к ним с неизменным приветствием:

    — Здорово, пивцы! Не соскучились ли ваши ручки по штурвалу?

    — Соскучились, товарищ командир.

    — Значит, вы убедились, что штурвал держать в руках приятнее, чем мешки с корреспонденцией?

    — Так точно...

    — Но это еще не все — вы острее почувствуете разницу, когда подойдете к кассе... Сколько осталось дней до того момента?

    — Двадцать семь.

    — Это теоретически.

    — Вы же сказали, что только на месяц...

    — Будет зависеть от поведения и качества вашей работы.

    — Мы будем стараться, товарищ командир.

    — Вот это другое дело. Но хочу вас попросить, чтобы вы для начала «постарались» с загрузкой во-о-н того борта, что стоит у вокзала. Мне на нем надо срочно вылететь в Усть-Маю. Там наши умельцы «Антошку» на нос поставили... и мне очень хочется взглянуть на эту картину.

    — Кто, Петр Аполлонович?

    — Еще не знаю. Пришла такая радиограмма, что не совсем понятно: то ли Лондкевич сам постарался, то ли он, как заместитель командира эскадрильи, только радиограмму передал. Да, не забудьте четыре передних кресла почтой не занимать, чтобы члены комиссии могли на них сидеть.

    На месте происшествия обнаружилось, что самолет стоит в конце летного поля с опущенным носом и высоко поднятым хвостовым оперением... Встречать членов комиссии вышло человек пятнадцать и в том числе В. Д. Лондкевич и командир-стажер Л. И. Громов. Посмотрев на их лица, Кухто сразу все понял и сердито спросил:

    — Кто из вас сажал машину?

    — Я сажал, — сказал Громов и вышел вперед.

    — С виду вроде серьезный товарищ, а на ровном месте носом клюешь, прямо как курсант-первогодок... Рассказывай при всем честном народе, как умудрился?

    — Посадил самолет точно у «Т». В конце пробега начал тормозить, чтобы вон до той лужи срулить с полосы, но тормоза брали неэффективно. Я нажал гашетку сильнее... а колеса зарылись в грунт и...

    — Все ясно. Почему инструктор не вмешался? Это я к вам обращаюсь, товарищ Лондкевич. Почему не предотвратили?

    — Когда самолет начал опускать нос, я крикнул: «Отпусти гашетку», но было поздно...

    — Вы должны были не кричать, а действовать.

    — Этот самолет без двойного управления тормозами, а значит, и без кнопки мгновенного сброса давления в тормозной системе.

    — Интересная картина получается: командир-стажер не виноват, потому что он еще стажер и выполнял полет под контролем инструктора. Но по-вашему получается, что и инструктор тоже не виновен — самолет без кнопки сброса... Я верно выражаюсь? Вернее — я правильно вас понял?

    — Правильно, товарищ командир. Я много раз поднимал вопрос о том, что полеты со стажером на борту не надо планировать на самолетах без соответствующего оборудования. Но к моему голосу никто не прислушивался.

    — Теперь я вас понял окончательно... — Петр Аполлонович оглядел прибывших с ним членом комиссии, прикурил папиросу и почти веселым голосом продолжил. — Виновных среди вас нет. Товарищ Лондкевич убедительно это доказал. Но поскольку остается одна мелочь — в виде самолета с воткнутым в землю винтом, то позвольте еще один вопросик. Его в столь живописную позу вы поставили или те, кто вас планировал?

    — Мы.

    — А решение на вылет именно на этом борту вы принимали или кто другой?

    — Мы.

    — Вы знали, что самолет не оборудован двойной системой управления тормозами?

    Лондкевич понял, что любой его ответ будет равнозначен: если знал, то зачем принял решение на вылет? Если нет, то не осматривал самолет перед вылетом…

    — Вы все-таки ответьте, — уже строже спросил командир отряда.

    — Знал.

    — И все-таки вылетели... Так виноваты вы в случившемся или нет?

    — Виноваты.

    Кухто повернулся к командиру летного огряда Погожаеву, который терпеливо наблюдал за происходящим:

    — Виктор Сергеевич, заместителя командира авиаэскадрильи товарища Лондкевича в должности понизить до рядового и от полетов отстранить... до сдачи зачетов по руководящим документам, а этого — он показал на Громова — командиром самолета не вводить в этом столетии.

    Петр Аполлонович понимал, что сказанные им слова могут надломить молодого способного летчика, которого он знал еще с лета 1957 года, когда тот, окончив школу, устроился в Маганский отряд авиамотористом, и проработал два года до поступления в летное училище. Прикурив следующую «беломорину», успокоившимся голосом он добавил:

    — Ладно... это я так, для образности. В Магане мы все еще разберемся, почему вас запланировали в полет на этом борту. А сейчас всей компанией пошли и поставим самолет на ноги и уберем его с, полосы.

    Вскоре был издан приказ: Лондкевич от должности заместителя командира эскадрильи освобождался и переводился в рядовые командиры самолета Ан-2. Но через год он перевелся в Якутский отряд с переучиванием на Ан-24, а затем и на Ту-154.

    Громов же получил выговор, что, впрочем, не помешало ему вскоре стать командиром самолета, а через несколько лет и командиром летного отряда.

                                                                     Рассказ седьмой

                                                          ПИЛОТ ПЕРВОГО КЛАССА

    *

                                                              ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ

                                                       ТЕХНИКА ПИЛОТИРОВАНИЯ

    На вертолет Ми-4 Петр Аполлонович Кухто переучился, когда ему было под пятьдесят. А в такие годы осваивать сложную технику гораздо труднее, чем в двадцать или тридцать лет.

    Но пилотировал он весьма уверенно, как по приборам, так и визуально, при внетрассовых полетах с подбором площадок с воздуха, и давая ему допуск к инструкторской работе, я не сомневался в том, что своих подчиненных он будет готовить на должном уровне.

    Ю. В. РАСПОПОВ, пилот-инспектор Якутского управления

    *

    В середине 50-х годов более современные Як-12 и Ан-2 постепенно вытесняли старого труженика По-2 на необъятных просторах Якутии, но его экономичность, неприхотливость к размерам взлетно-посадочных полос, а зачастую и просто нехватка самолетомоторного парка, никак не позволяли поставить этот самолет на вечную стоянку. Эксплуатировался По-2 в Якутском управлении до 1958 года. А свои последние полеты на этом биплане Кухто выполнил на рубеже февраля-марта 57-го, и принудили его к этому обстоятельства весьма чрезвычайные...

    Утром 27-го февраля командир 140-го отряда спецприменения направился сразу к дежурному синоптику:

    — Здравствуйте, — бодро поздоровался Кухто, — как температура нынче?

    — Доброе утро, Петр Аполлонович. Сорок...

    — В тени?

    — Да, в тени. А в ближайший час наверняка еще на пару градусов понизится. Но днем будет тридцать три — тридцать пять, туман рассеется — вот тогда ваши орлы и смогут вернуться... — Зазвонил телефон. Дежурная сняла трубку. — Слушаю. Метео... Здравствуйте... Есть, — она протянула трубку Кухто. — Вас...

    — Меня? Это кто надоумил меня тут разыскивать? Слушаю...

    — Петр Аполлонович, вас ждут в кабинете. Говорят, очень срочно, — доложил начальник штаба.

    — Кто ждет?

    — Из санавиации...

    — Понял. Иду.

    Войдя в кабинет, Петр Аполлонович увидел начальника Якутской санавиации В. И. Полозова:

    — Виктор Иванович?! Какими судьбами?

    — Да все теми же — когда кому-либо плохо, то обращаются к нам, ну а мы без вас, сами понимаете, ничего не значим. Лететь надо. И срочно.

    — Допустим, у вас всегда срочно. Куда лететь?

    — В Сунтар, товарищ командир. Роженица там, и мы с доктором боимся, как бы не пришлось «кесарево» делать... Вторые сутки разродиться не может.

    — Вот беда какая — ни одного самолета на базе. Вчера еще мои чкаловы разлетелись кто куда, а обратно не смогли вернуться — туман, раскудри его.

    — Знаем, товарищ командир, нам начальник штаба доложил. Делайте что хотите, но если мы сегодня не доставим доктора в Сунтар, то большой грех на душу возьмем. Вот и он подтвердит...

    Кухто посмотрел на доктора. Среднего роста мужчина, неопределенного возраста, был одет в длинный тулуп с огромным воротником, в руках он держал большие меховые варежки, а на голове возвышалась оленья шапка с острым верхом.

    — Здравствуйте, доктор. Вы прямо как на Северный полюс собрались.

    — Здравствуйте. В ноябре прошлого года меня в Чурапчу на По-2 везли, так я тогда в пальтишке и ботиночках замерз мал-мало. Теперь не обманешь...

    — На По-2, говорите? Так ведь на нем и сейчас можно. Есть они у нас, родимые. Полетите еще разок с ветерком?

    — Надо.

    — Товарищ командир, По-2 сегодня не готовили, да и летчиков нет, — проинформировал начальник штаба.

    — Я сейчас дам команду, так этот ероплан за час подготовят. А вы, Сергей Михалыч, тем временем задание на полет выпишите и... распишитесь в нем вместо меня.

    — Так ведь готовить — не на кого. Потом — температура ниже сорока, да и туман...

    — Сергей Михалыч, вы, я вижу, меня уже за летчика не считаете? Дело-то, сами видите, весьма срочное... — командир снял трубку, попросил соединить его с техничкой и, когда ответили, прокричал: — Захарова мне... Ты, Коля? Здорово. Сможешь быстренько подготовить санитарный ПО-2? Я сам... В Сунтар... Роды принимать... Заправку как обычно... Да-да... И канистрочку тоже... Ну все... — положив трубку на место, Кухто обратился к начальнику санавиации: — Виктор Иваныч, все в порядке... Помнишь, как в старые добрые времена?

    — Как не помнить? Был бы я специалистом по этим самым, так и сейчас с удовольствием тряхнул бы стариной, но... Значит, летите? Всего доброго. Я тоже поехал. Дел полно.

    — Нет-нет. Так не пойдет, Виктор Иваныч, вы слышали, что доктор сказал насчет пальто и ботинок? Сможете отвезти меня домой?

    — Какой разговор. Поехали.

    ... Через час они взлетели. На высоте пятьдесят метров самолет вынырнул из пелены тумана и взял курс на Вилюйск.

    При полетах на Крайнем Севере в условиях низких температур есть такая особенность: если в приземном слое температура минус сорок и ниже, то с подъемом на высоту триста метров она всего градусов двадцать, а в слое от шестисот до тысячи метров, может быть и десять - пятнадцать... Объясняется это наличием нескольких слоев инверсии — это такие слои, в которых температура с увеличением высоты повышается.

    Эти особенности Кухто, естественно, знал, поэтому, вынырнув из тумана, он занял девятьсот метров... Но уже через час убедился, что скорость полета столь низка, что до Вилюйска может не хватить топлива — сильный встречный ветер. Пришлось снизиться до шестисот, и затем до четырехсот метров. Скорость увеличилась, но на все эти эволюции пришлось потратить не только драгоценное время, но и лишнее горючее, и когда до первого пункта посадки осталось сто километров, оказалось, что бензина всего лишь на один час полета. Необходимо было принимать экстренные меры, иначе при той скорости, с которой они летели, до Вилюйска не долететь. Командир принял единственно правильное решение — он перевел самолет на бреющий полет. У земли и расход топлива меньше, и встречный ветер слабее. Позади остался перегон в 450 километров, на что ушло пять часов. После посадки Петр Аполлонович обратился к доктору:

    — Далеко не уходите. Сейчас по-быстренькому заправимся и полетим. Думаю, часа через три будем на месте.

    Но когда пролетали Верхневилюйск, он понял, что через три часа не получится — к тому времени в Сунтар придет темнота. «Эх, какая жалость, что радиостанции нет... придется садиться в Нюрбе...». Настроение резко упало. Произведя посадку в Нюрбе, он бегом направился к диспетчеру:

    — Связь с Сунтаром есть?

    — Есть. Что передать?

    — Пусть разведут на полосе костры и вызовут из больницы машину. Через час с небольшим прибуду... — Он направился к выходу, но диспетчер его окликнул:

    — Товарищ командир, там нет заправки...

    — А у вас есть?

    — Для такого случая найдем — каких-то несколько ведер. А насчет костров и машины — не беспокойтесь. Все будет о’кэй!

    ... На взлетно-посадочной полосе в Сунтаре так мудро расположили костры, что без них садиться было бы значительно проще. Кухто прошел над этими огнями на малой высоте, нашел полосу, «привязался» к одному из огней — единственному, расположенному в начале летного поля, так как остальные три горели на перроне — и произвел посадку. Подошла машина. Командир пожелал доктору успеха и предупредил, что будет его ждать к утру следующего дня. И, не дождавшись никого из представителей техсостава, направился к домику — единственному, в котором светилось одно окно...

    Утром его разбудил знакомый голос:

    — Доброе утро, товарищ командир! Не спал я этой ночью ни минуты. Понимаете, думал, что будет молоденькая и неопытная девочка, а оказалось, что женщине лет под сорок. Но первые роды... Обошлось без операции... Успели мы вовремя. Когда ее реанимировали и она узнала, что к ней прибыл врач аж из Якутска, то легко и свободно родила богатыря... Психологический шок!

    Прибыв к самолету, Кухто убедился, что ни вчера, ни сегодня к нему никто не подходил. Оглядевшись вокруг и не обнаружив никого из техперсонала, он махнул рукой и, грустно улыбнувшись, спросил:

    — Доктор, сколько сейчас градусов?

    — Совсем тепло. Градусов двадцать будет...

    Заглянув в кабину и убедившись, что магнето выключено, он достал «лапу Шутова» и повернул ею винт. Винт с трудом, но повернулся. Повторив эту операцию несколько раз, он включил магнето.

    — Доктор, сейчас на ваше счастье, — взявшись «лапой» за край лопасти винта, он резко рванул ее вниз. Мотор запустился... Повысив голос, чтобы перекричать приятный шум, Кухто сказал:

    — Вы счастливый человек!.. А почему вы еще не в кабине? Все продолжаете обдумывать вопрос о влиянии психологического шока на деторождаемость? Ничего женщины миллионы лет рожают и вполне успешно, между прочим. А вот как объяснить, что холодный двигатель завелся с пол-оборота? Я не знаю...

    В этот день им удалось долететь только до Сангар, так как Якутск, вопреки прогнозу синоптика, продолжал быть «закрытым» туманом весь этот период. На базу они вернулись только первого марта.

    Впоследствии, вспоминая свои последние полеты на По-2, Петр Аполлонович говорил так: «Выполняя тот санрейс в Сунтар, я все три дня злился сам на себя. Не потому, что вынужден был полететь как рядовой летчик и крутить баранку, даже не потому, что отряд остался без командира именно в те дни, когда все борты застряли на запасных аэродромах, а прежде всего потому, что я отчетливо увидел свои упущения в работе, которые как командир отряда не имел права допускать. То, что самолеты не вернулись на базу — это дело случая, а вот тот факт, что, имея в своем распоряжении более скоростные и комфортабельные Як-12 и Ан-2, мне пришлось выполнять столь дальний и трудный рейс на По-2, было моей виной... С тех пор в нашем отряде Як-12 и Ан-2 ежедневно дежурили на базе в прогретом состоянии, готовые в любой момент вылететь для оказания срочной медицинской помощи, а через несколько лет на эту вахту заступили и вертолеты. Работа работой, а жизнь человеческая важнее. Что же касается По-2, то к его услугам в санавиации мы перестали прибегать, и вскорости этот ветеран как-то сам собой остался на вечных стоянках. Жаль, что на пьедестал мы его водрузить не сумели, чтобы для потомков сохранить как реликвию. Да что там говорить — через десяток лет та же судьба постигла и Як-12. Не по-хозяйски это...».

    Летом 1966 года прибыли в Маганский отряд из летного училища два пилота Як-12-тых. Прибыли, получили задание изучать инструкции аэродромов, район полетов и множество других документов. Изучают они месяц, полтора... а к полетам не приступают. «Нет у меня сейчас свободных инструкторов. Пока ждите...», — отвечает им командир эскадрильи. Узнал об этом и Кухто. Тут же он обратился к пилоту-инструктору учебно-тренировочного отряда № 17 Г. А. Козбану за помощью, а тот отвечает:

    — Петр Аполлонович, мы ваших всегда успеем оттренировать, они под рукой, в первую очередь надо периферийных — нюрбинских, жиганских, батагайских, зырянских. Там в сентябре снежный покров устанавливается — со всеми вытекающими отсюда погодными условиями. Но я надеюсь, что к концу августа со своими закончу и сразу займусь вашими. Добро?

    — У меня нет выбора... Сам виноват — пораспустил своих по отпускам, да по переучиваниям. А теперь этим молодым ребятам в глаза стыдно смотреть. Хорошо, хоть скромные попались — молча ходят каждый день в штурманскую, район, поди, наизусть выучили. По карте. И не надоедают. Были бы чьи-то сынки, так тут вони было бы...

    Но Козбан своего слова не сдержал.

    Кухто оценил ситуацию и принял такое решение — самому их тренировать.

    Чтобы не мешать полетам в базовом порту, тренировочный Як-12 перелетел в Покровск. Вначале несколько полетов выполнил один летчик, а затем — другой. Командир отряда сидел на правом сиденье, посматривал на старающихся пилотов и курил свой неизменный «Беломор». После очередной посадки он вдруг приказал:

    — Зарули во-о-н к тому домику. — Летчик подрулил. — А теперь выключи двигатель.

    После того как установилась такая тишина, какая может быть только в деревне, Кухто, видя, что летчики в напряжении ждут дальнейших указаний, неожиданно мягким голосом сказал:

    — Вы не на меня смотрите, а на часы,— летчики уставились на бортовой хронометр времени, ничего не понимая... Вскоре вновь перевели взгляды на командира.

    — Нормально работают, товарищ командир...

    — В том-то и дело, что нормально. Они говорят нам о том, что обед наступил. Выходите. В местной харчевне сейчас первый черпачок. Небось, проголодались? Самолет закроем, а то как бы здешние парашютисты тут без нас катания не устроили.

    После обеда Петр Аполлонович привел молодых нилотов не к самолету, а в березовую рощу, что располагалась сразу за взлетно-посадочной полосой:

    — Садитесь и курите.

    — А мы не курящие.

    — Молодцы... Ну тогда слушайте замечания по нашим полетам. Слушайте внимательно. Первым у нас летал...

    — Иванов.

    — Слетал ты практически без замечаний. На отлично. Но вот в базовом порту, на исполнительном старте, ты чего так долго газовал перед взлетом?

    — Прожигал свечи.

    — А вот если бы ты в то время посмотрел назад да увидел, что пыль от нашего самолета скрыла из виду весь аэровокзал, то ты бы воздержался от такого «прожигания»...

    — Виноват, товарищ командир.

    — Да не виноват тогда ты был, ты выполнил все по инструкции, а вот сейчас ты действительно виноват — в том, что не отстаиваешь свою правоту, и подстраиваешься под начальство. Знаешь, как это называется? Правильно... Настоящим мужчинам это не к лицу. Что же относительно «прожигания свечей», то ты их еще на стоянке мог проверить. Еще перед выруливанием. Там пыли нет и ничего бы не нарушил. Такая у нас особенность. И от нее нам с вами не уйти... Теперь обсудим полеты Краснова. Сам сможешь назвать свои ошибки? Сиди, сиди...

    — В первом полете в наборе высоты допустил невыдерживание скорости плюс-минус пять километров в час и курса плюс-минус три градуса. Поздно выполнил третий разворот, а на прямой рано выпустил закрылки на сорок. Во втором полете некоординированно выполнил второй разворот. В последнем полете невыдерживание скорости снижения плюс-минус один метр в секунду.

    — Все?

    — Так точно, товарищ командир.

    — Эк отхлестал ты себя... Все названные тобой «ошибки» укладываются в норматив оценки «четыре». Такие отклонения наверняка были даже у Чкалова, поскольку он тоже был человеком, а не машиной... Что же касается твоего пилотирования, то в воздухе к тебе замечаний нет, а вот на земле... Рулишь на большой скорости. Правую полусферу не осматриваешь. Тормозами работаешь резко. На разбеге и пробеге направление выдерживаешь неуверенно. Вот вы знаете, что девяносто процентов поломок Як-12 приходится как раз на землю? Особенно часто страдает его деревянный винт... Запомните это. И еще. Ты, Краснов, почему после приземления столь энергично тормозишь?

    — Чтобы короче была длина пробега и меньше надо было рулить вновь на исполнительный старт.

    — Вот это самая грубая ошибка. Когда начнете летать по нашим площадкам, то при первом же таком торможении на песчаном грунте и глазом не успеете моргнуть, как окажетесь на лопатках. Это вы хорошо запомните, ребята. Тут не то, что тормозить — тут иногда даже газком самолет прижимать к земле надо...

    — А это зачем?

    — Аэродинамика! При взятой на себя ручке руль высоты поднят вверх, а когда вы увеличите газ, то струя воздуха от винта прижмет этот руль — и вместе с ним все хвостовое оперение — к земле. Это уменьшит вероятность капотирования. Этот прием полностью годится как на песке, так и при глубоком снежном покрове... А теперь пошли к самолету — все эти премудрости я вам лучше на практике покажу.

    Кухто сдал на третий класс в 1947 году. А вот повыситься в классе до второго ему удалось только спустя четырнадцать лет. Напрашивается вопрос — почему грамотному летчику и командиру отряда потребовалось для этого столько времени? Вопрос сложный и ответить на него однозначно невозможно.

    Ну, во-первых, в 50-тых годах летный состав гражданского воздушного флота вообще не придавал должного значения своей классности, прежде всего потому, что это никоим образом не влияло на его практическую деятельность.

    Во-вторых, Кухто работал в авиации спецприменения — или в малой авиации, а в ней все самолеты были в основном четвертого и третьего класса, а представителям этой «малой» авиации повышаться в классе выше третьего считалось делом нескромным. Кстати, столь унизительное деление летного состава па первый сорт (транспортная авиация) и второй (авиация спецприменения) было почти узаконено нормативными актами гражданской авиации и у тех и других были даже разные пилотские свидетельства. И длилось это вплоть до 1984 года, пока чья-то светлая голова не указала Министерству гражданской авиации на эту несправедливость.

    Есть и третья причина — это непримиримость Кухто к различного рода людишкам, которые были не прочь поживиться за общенародный счет. Несмотря на то, что эти «людишки» занимали весьма высокие посты, он никогда не упускал возможности, чтобы публично высказать в их адрес критические замечания. В связи с тем, что многие из «людишек» работали в аппарате Якутского управления, а экзамены для повышения в классе пришлось бы сдавать именно им, Петр Аполлонович предвидел, с каким удовольствием они бы воспользовались представившейся возможностью отомстить ему...

    Так он и работал, пока в 1960 году первым заместителем командира Якутской отдельной авиагруппы ГВФ не назначили Алексея Васильевича Неклюдова. Свою деятельность он начал с детального ознакомления с командно-летным составом авиагруппы. Одним из первым он взял на заметку командира 140-го отряда спецприменения и вызвал его на собеседование:

    — Товарищ Кухто, при всем моем уважении я обязан высказать в ваш адрес ряд замечаний.

    — Выслушаю с благодарностью, — весело среагировал Петр Аполлонович, так как был знаком с Неклюдовым много лет. Еще в годы войны они вместе работали на перегоночной трассе, а после демобилизации даже летали в одном звене на По-2, в котором Кухто был командиром. Но в 1949 году их пути разошлись — Неклюдов перевелся из отряда спецприменения в Якутский транспортный авиаотряд, где работал вплоть до назначения на столь высокую должность.

    — В вашем отряде уже четыре года эксплуатируется вертолет Ми-4, а вы до сих пор не получили допуск к полетам на нем. Почему?

    — Я самолетчик. Да и возраст...

    — Вы хотите сказать, что ваш возраст уже не позволяет быть командиром отряда?

    — Позволяет. Только осваивать столь сложную технику, как вертолет, боюсь, поздновато.

    — Требование времени диктует, что вы обязаны летать на этой «сложной технике», если... хотите и впредь командовать отрядом.

    — Я за свою должность не держусь... Разрешите идти? — он резко встал и подумал: «Как быстро может испортиться человек, получивший большую власть...».

    Первый заместитель неожиданно улыбнулся своей прежней застенчивой улыбкой и, отбросив прежний начальствующий тон, сказал:

    — Петр Аполлонович, давайте поговорим спокойно. Без эмоций. Вы уж извините меня, что я не начал с этого, но... Я ведь почему настаиваю на том, чтобы именно вы получили допуск к полетам на вертолете? Да потому, что очень скоро в вашем отряде их будет вдвое или втрое больше, чем сейчас, и соответственно предстоит огромная работа с подготовкой летного состава. И мне, как первому заместителю командира авиагруппы, далеко не безразлично, кто будет этих летчиков как готовить, так и допускать к полетам Я вас знаю много лет, верю вам и если вы займетесь вертолетчиками вплотную, то за ваш отряд я буду спокоен. Что же касается вашего возраста, то это не повод для отказа. Вы и сами это прекрасно понимаете.

    — Если это очень надо, то я попробую...

    — Тогда второй вопрос. Неудобно вам об этом говорить, но приходится. Ответьте, почему вы до сих пор пилот третьего класса? Перед подчиненными не совестно?

    — Если откровенно... — и Кухто выложил Неклюдову все как есть. С подробностями.

    — Теперь понятно... очень даже понятно... Значить, так — представление на переучивание на вертолет при Кременчугском летном училище, а также документы для повышения в классе я беру на себя. Начало занятий в декабре этого года, время еще есть... А в остальном — я ваш союзник. Будем вести с ними борьбу вместе.

    ...Однако продолжительное время «вести с ними борьбу вместе» не удалось — через год Неклюдов попал в авиакатастрофу и погиб.

    Переучивание на вертолет Ми-4 Кухто закончил 7 февраля 1961 года, а еще через два месяца он стал пилотом второго класса. Однако несмотря на то, что он освоил вертолетную технику и с удовольствием летал на ней, в душе по-прежнему оставался «самолетчиком». И когда в 1966 году ему предложили сдавать экзамены на первый класс, он их сдавал — как теорию, так и технику пилотирования, — по самолету Ан-2.

 

                                                                      Рассказ восьмой

                                                       ГРОМ СРЕДИ ЯСНОГО НЕБА

     *

                                                              ШТРИХИ КПОРТРЕТУ

                                                             ОТНОШЕНИЕКРАБОТЕ

    Я все время удивлялась: как это моему мужу удавалось совмещать работу пилота с обязанностями руководителя авиапредприятия?

    Летная работа требует, чтобы человек отдавал ей себя целиком. А разве руководящая хозяйственная деятельность не требует того же самого? Разумеется, если ту и другую работы выполнять добросовестно?..

    Что же касается Петра Аполлоновича, то в отряд он приезжал раньше всех, а дома я его никогда не ждала вовремя. Про наши отпуска и говорить нечего: бывало, выберемся на курорт — так он полсрока выдержит и говорит: «Поехали домой — работы много в отряде...».

    Н. П. КУХТО

    *

    Павел Иванович Егоров:

    — Я еще учился в школе, когда узнал о Кухто. Не лично — видел его всего несколько раз, но наслышан был о нем достаточно. Думаю, что и все мои земляки — жители близлежащих районов Якутска — подтвердят, что Кухто человек известный. Прежде всего потому, что население Якутии — вообще много летающий народ. Ну а про правобережные районы, находящиеся в сравнительно близком расположении к столице, и говорить нечего. Любят они чуть ли не каждый выходной день проводить в главном городе республики. Но так как Лена осенью и весной на несколько месяцев полностью отрезает их от всех наземных видов связи (то жди, пока замерзнет, то пока лед пройдет) и остается лишь один вид связи — воздушный. Но так как в Борогонцы, Ытык-Кюель, Чурапчу, Майю и Амгу летали только маленькие самолеты, и ими руководил Кухто, то вполне понятно, почему люди его знали. Впрочем, как и многих других летчиков, которые летали в эти райцентры.

    И вот сбылась моя мечта — я стал пилотом. Естественно, работать мне хотелось только в Магане, на родине. Помню, как я волновался перед тем, как первый раз прибыть в отряд и доложить самому Кухто о том, что прибыл и готов приступить к полетам. Дело в том, что я знал, как встречает молодых работников командир отряда. Он приглашает их в кабинет и в течение нескольких часов ведет с ними беседу. Вначале знакомится, слушает биографию, спрашивает, почему пошел в летчики, почему прибыл именно в этот отряд? Затем рассказывает об особенностях работы, о людях, о традициях... Но волновался я не из-за этой вступительной беседы, а потому, что Петр Аполлонович имел обыкновение заканчивать ее приемкой зачетов. Причем далеко не всегда он проверял знание летных дисциплин — их я более-менее знал, — а любил Петр Аполлонович проверять кругозор молодых ребят: спрашивал, например, высоту Эвереста, глубину Байкала, интересовался любимыми писателями, заводил разговор о политике...

    Обо всем этом мне рассказывали мои друзья, которые уже работали в Маганском отряде, и я весь отпуск, который мне дали после окончания летного училища, использовал только для расширения своего кругозора — очень мне не хотелось опозориться перед своим будущим командиром. Но когда в конце лета 1969 года я прибыл в Маган, то меня ждало разочарование — Кухто ушел в длительный отпуск, а меня принял начальник штаба Шубин, который лишь спросил: «Прибыл? Тогда иди во вторую эскадрилью. Там тебе расскажут все, что надо...».

    Так я начал работать в Маганском отряде вторым пилотом на Ан-2 и с нетерпением ждал возвращения из отпуска Кухто. Но у него накопилась большая задолженность по отпускам, и врачи буквально настояли, чтобы он целых шесть месяцев с вопросом о прохождении медкомиссии к ним не подходил... Приступил к работе Петр Аполлонович только первого марта 1971 года. Не прошло и месяца, как мне посчастливилось не только близко познакомиться с ним, но и слетать в одном экипаже. Мы с ним перегнали самолет на форму (Авиатермин, означающий техническое обслуживание воздушного судна после наработки определенного количества часов. — В. Н.).

    Аэропорт Хандыга тогда подчинялся Магану, а начальником его был В. К. Сармин — человек грамотный, энергичный и большой труженик. Затеял этот начальник там большое строительство, а Петру Аполлоновичу необходимо было не только проверить, что к чему с тем строительством, но и как командиру отряда и депутату согласовать множество вопросов с райисполкомом, которые начальник аэропорта сам решить не мог. Прибыл Кухто в Хандыгу рейсовым самолетом и, видимо, быстро решил хозяйственно-строительные вопросы, так как к исходу того же дня обнаружил на стоянке нелетающий самолет. На вопрос командира начальник аэропорта ответил, что борт вылетал часы и подошел срок формы, которую можно сделать только в Магане, а перегнать некому, так как его экипажи заняты на других работах. Последовало указание:

    — Дай радиограмму в Маган, чтобы завтра первым бортом прислали сюда второго пилота для перегонки! Чего мне в рейсовом занимать лишнее место, когда я могу полететь на базу более производительно...

    — Какого, Петр Аполлонович?

    — Свободного.

    «Свободным» оказался именно я. И когда самолет, на котором меня привезли в Хандыгу, подрулил к перрону, то его почему-то встретило много людей, среди которых был и Кухто. Я подошел к командиру и доложил:

    — Второй пилот Егоров прибыл по вашему приказанию.

    Кухто оглядел меня добрыми глазами, улыбнулся и неожиданно спросил:

    — Здравствуй, товарищ Егоров. Скажи, ты пан водило или пан блудило?

    — Водило, водило... Вам, товарищ командир, блудилу не пришлют, — сказал кто-то из присутствующих.

    — Тогда вынимай из портфеля задание на полет и иди подписывай. Полетим, не мешкая, вон на том аэроплане.

    Только теперь я понял, что все эти люди не самолет встречали, а провожали командира отряда...

    В полете Кухто сидел молча, курил, вел радиосвязь и посматривал в мою сторону. Когда пролетали Ытык-Кюель и я незаметно для командира хотел записать время, чтобы потом перенести его в штурманский бортжурнал, он взял управление самолетом на себя и сказал:

    — Фиксируй как положено. Я покручу...

    Ранним майским утром Кухто проснулся от сильных звенящих стуков, доносившихся из гостиной. Ветер хлопал форточкой. Поняв, что уже не уснуть, он оделся и вышел из спальни. Включив свет, он увидел, что на столе лежит юбилейная медаль в честь 100-летия со дня рождения В. И. Ленина, которую он бережно прятал в шкатулку, и подумал: «Скоро уж месяц, как мне ее вручили, а домашние никак наглядеться не могут... Или внука вечером забавляли? Да нет — Надюша последней ложилась. Значит, сама...». Протянув руку к разбудившей его форточке, он ощутил высокую влажность воздуха. «Дождя вроде нет, выходит, туман или морось... Хрен редьки не слаще. То праздники, то непогода, а план когда выполняться будет?». Сделав несколько взмахов руками, изобразив тем самым импровизированный комплекс утренней гимнастики, он направился на кухню.

    Надежду Петровну будильник поднял в шесть часов. Не увидев мужа рядом, она накинула халат и с тревожным предчувствием, что он уже уехал на работу, быстро вышла в гостиную. Но тут же успокоилась — со стороны кухни доносились звуки песни «...тебя жизнь, я люблю тебя снова и снова...», а по квартире распространялся пряный аромат поджаренного лука... Она уже несколько дней пыталась поговорить с Петром Аполлоновичем относительно слухов, касающихся его работы, но он пребывал в отличном настроении, а она не решалась его портить. Вот и сейчас, когда она встала в проеме двери и он смотрел вопрошающим взглядом, перевела разговор на семейную тему:

    — Вчера наши молодые опять бранились. Ты заснул, а я ждала, ждала... Думала, Лидуша выйдет, да скажет, что случилось? Не вышла...

    — А ты, мать, не встревай! Сами разберутся. Нам с тобой никто не мешал — вот и прожили почти тридцать лет в согласии.

    — Она просила поднять ее в шесть часов. Да как поднимать-то, когда угомонились в два?

    — Так и поднимай! Молодежь ведь. Поди, уже и помирились... Впрочем, погоди. Я сам. — Он подошел к двери, за которой спали дочь с зятем, и постучал. Когда оттуда послышались шорохи и обрывки разговора, он весело сказал: — Вставайте, Молотковы, пирожки уже готовы!

    Перед выходом из дому Кухто позвонил синоптику. Погода нелетная. А на его вопрос — долго ли она продержится? — услышал следующее:

    — Теплый фронт окклюзий, Петр Аполлонович. Весна!

    — Не понял...

    — Вот и мы не знаем. Но сегодня — точно на весь день.

     Кухто не любил такие вот дни, когда из-за плохих метеоусловий ни один борт не летал — срывался план, а его наверстывание оборачивалось штурмовщиной. Но с другой стороны — в такие дни можно было спокойно поработать с большим количеством документов, которые непрекращающимся потоком прибывали из управления и министерства. Но в этот день бумаги остались нетронутыми: как только он вошел в кабинет, тут же раздался звонок городского телефона. Он узнал голос начальника Якутского управления гражданской авиации С. И. Климакова:

    — Здравия желаю, Сергей Иванович!

    — Петр Аполлонович, вы не могли бы сейчас приехать ко мне? Надо поговорить...

    — Вас понял, товарищ начальник управления, выезжаю...

    Всю дорогу до авиагруппы, как по старинке продолжали называть здание управления гражданской авиации, Кухто размышлял о причине столь неожиданного вызова к высокому начальству. Но когда на перекрестке улиц Кальвицы и Дзержинского образовалась пробка и он никак не мог повернуть налево до тех пор, пока из центра города не пронеслась правительственная «Чайка», он вдруг подумал: «Ведь начальник управления совсем недавно вернулся из Москвы... Не иначе, как мой вызов связан с этим. Какие-то новости...».

    Начальник Якутского управления стоял у окна. Его взгляд был устремлен в пасмурное небо, а правая рука теребила пышный цветок, стоящий на широком подоконнике, на полу валялись красные лепестки.

    — Еще раз здравствуйте, Сергей Иванович.

    — А, Петр Аполлонович. Садитесь. Давненько не видел вас...

    — Благодарю.

    Кухто присел на один из стульев, выстроенных по периметру всего кабинета. А Климаков начал ходить взад-вперед вдоль окон... Так продолжалось несколько минут. Наконец он сел за свой рабочий стол, сложил все лежащие на нем папки, книги и просто листочки в одну кучку, провел ладонями по освободившейся поверхности стола, посмотрел на руки, как бы изучая, что из этого получилось, и перевел взгляд на командира Маганского отряда:

    — Петр Аполлонович, как ваше здоровье?

    — Спасибо. Не жалуюсь.

    — Это хорошо, что мы еще здоровы, что еще можем... А я вот... Скажите, вам не хотелось бы бросить всю эту нервотрепку к чертовой матери и уйти на пенсию? Чтобы свободно побродить с ружьишком по тайге или с удочкой на зорьке... Пенсия-то у вас давненько есть.

    — Я как-то не думал об этом. Вы что, Сергей Иванович, меня для этого вызвали? — Кухто резко встал.

    — Нет, что вы... Это я так... К слову... Садитесь... Да нет, Петр Аполлонович, не туда — устраивайтесь поближе. Я вам сейчас свеженький анекдот расскажу. Из Москвы привез. В министерстве по старой дружбе рассказали. Хотите услышать?

    — От свеженького никто не откажется. Вот только настроение у вас, как мне кажется, не совсем подходящее...

    — А этот анекдот как раз под стать ему будет. Послушайте. Сняли с должности одного большого начальника, а на его место назначили другого. Приходит новый начальник принимать дела, а бывший сидит за столом и что-то пишет. Новый шеф спрашивает:

    — Что это ты тут пишешь?

    Но бывший начальник ничего не отвечает. Наконец он заканчивает писать, достает конверты, рассовывает в них бумаги, деловито заклеивает, после чего на лицевой стороне конвертов пишет: «1», «2», «3».

    Только после этого говорит:

    — Вот тебе три конверта...

    — Это еще зачем? — удивленно спрашивает новы начальник.

    — Примерно через шесть месяцев тебя вызовут наверх. Но перед тем как идти, ты вскрой первый конверт. Через полгода тебя снова вызовут — вскроешь второй. Очередь третьего наступит примерно через полтора года со дня назначения.

    Проходит полгода — и точно вызывают нового начальника «на ковер». Вспомнил он о первом конверте. Вскрыл. А там написано: «Вали все на меня». Так и поступил. Обошлось.

    Спустя полгода опять вызывали его к вышестоящему, а дела в его ведомстве идут — хуже некуда. Перед тем как идти, он вскрывает второй конверт. В нем написано: «Неси с собой план реорганизации своего аппарата». Составил он быстренько план реорганизации, в котором поменял местами не только своих заместителей, но и руководителей всех служб. Наверху этот план утвердили. И снова обошлось.

    Когда его в очередной раз вызвали к высокому начальству, он с надеждой на спасение достал из сейфа третий конверт. А в нем написано — «Готовь три конверта...».

    — Сергей Иванович, что-то не нравится мне, что именно вам этот анекдот рассказали в министерстве… Не следствие ли это январского события, произошедшего в Батагае?

    — Может быть. Все может быть... Вот и время обеда подошло. Не смею вас больше задерживать, Петр Аполлонович. Спасибо, что потрудились и приехали. Рад был вас видеть. До свидания...

    Кухто вышел из здания управления, сел в машину и долго сидел, обдумывая более чем странный разговор. Медленно тронув машину с места, он поехал на работу, но проезжая центральный аэропорт, резко повернул руль в сторону своего дома. — «Сегодня я не работник... Тут что-то не так...».

    Через несколько дней в Маган прибыл один из заместителей начальника Якутского управления. Войдя в кабинет к Кухто, он плотно закрыл за собой дверь и без всякого предисловия сказал:

    — Петр Аполлонович, Климакова Москва освободила от занимаемой должности и рекомендует назначить его командиром Маганского отряда. На ваше место... Как вы на это смотрите?

    — Мог бы и сам мне об этом сказать...

    — Да так. А куда же меня «рекомендуют»?

    Приказ все равно скоро будет, а я бы вам по старой дружбе советовал не дожидаться... Пишите рапорт и уходите сами.

    — На пенсию?

    — А хотя бы... Вы ее заслужили.

    — Спасибо за совет...

    Виктор Сергеевич Похожаев:

    — Захожу я в кабинет командира отряда, а было это в двадцатых числах мая семидесятого года. Кухто, увидев меня, тепло поздоровался и неожиданно спросил:

    — Виктор Сергеевич, почему в нашей стране и в наше время никак не переводятся такие люди, которые говорят одно, думают другое, а делают третье? И почему именно они зачастую занимают весьма высокие посты? Кто их назначает?

    Я не припоминаю, чтобы еще когда-нибудь видел своего командира в более подавленном состоянии и чтобы в наших разговорах он касался столь щепетильных проблем. Но вопрос был задан и мне пришлось отвечать:

    — А наш народ все это видит, знает и молчит? Вы это хотели сказать?

    — Да. Вы тоже над этим задумывались.

    — Разве только я... Скажите, что вы будете делать, если слухи о вашем освобождении от должности подтвердятся?

    — Это уже не слухи… Я подал рапорт об уходе на пенсию по собственному желанию. Меня «по старой дружбе» попросили об этом… Но если предложат другую должность — соглашусь. Я буду работать до тех пор, пока смогу проходить медицинскую комиссию. Врачам ведь виднее —  стар я или нет.

    Должен сказать, что когда Петру Аполлоновичу было пятьдесят шесть лет, ему никак нельзя было дать больше сорока. Физически он был совершенно здоров и медкомиссию на допуск к полетам проходил без ограничений.

    Написанный им рапорт еще не означал автоматического снятия с работы — его должны были рассмотреть и подписать «наверху». Вскоре в Якутском управлении все-таки «одумались» и поняли, что уж очень не по-человечески поступают с заслуженным человеком, и решили снять Кухто с должности командира Маганского отряда очень модным в то время способом — «с повышением»... Издается приказ за № 169/л от 04. 06. 1970 года, который гласил:

    «Кухто Петра Аполлоновича, командира Маганской ОАО [* ОАО — объединенный авиаотряд.], от занимаемой должности освободить по личной просьбе и, после передачи дел, с 08. 06. 70 г. назначить на должность пилота-инспектора летно-штурманского отдела Якутского управления ГА».

    Так он «... по личной просьбе» начал странствовать по различным должностям в Якутском управлении гражданской авиации: вначале в должности пилота-инспектора летно-штурманского отдела, затем — командира Батагайского отряда, снова в аппарате управления — в Инспекции, и, наконец, закончил эти странствия командиром Тиксинской объединенной авиаэскадрильи.

                                                                     Рассказ девятый

                                                «ИСПОЛНЯЮЩИЙ ОБЯЗАННОСТИ»

    *

                                                             ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ

                                                              САМОКРИТИЧНОСТЬ

    В одном из тренировочных полетов, который состоялся 26 апреля 70-го года, попали мы с Кухто в ливневый снег. Я отвлекся от пилотирования, чтобы по стойкам шасси определить — нет ли отложения льда? Но, перенеся взгляд на приборы, обнаружил, что скорость ноль. Срочно беру управление на себя, а он:

    — Ты чего? Может, я, товарищ инспектор, как дерьмо в проруби буду болтаться, но ты не бойся — не упаду. Мой прибор работает!

    После тренировки я хотел ему поставить «отлично», но он как закричит:

    — Ты думаешь, что я даром налетал более тринадцати тысяч часов? Что я не могу оценить свои полеты? Пиши «четыре» — большего я не заслужил...

    Ю. В. РАСПОПОВ

    *

    Исполняющим обязанности командира Батагайского объединенного авиаотряда Кухто был назначен 7 мая 1971 года и проработал лишь до 15 августа, то есть три месяца с небольшим. Однако успел он за это время сделать столько, что иному руководителю потребовались бы годы...

    Виктор Петрович Губарев:

    (Краткая справка: В. П. Губарев — пилот-инженер первого класса. Работал в Батагайском отряде с 1966 по 1975 гг. В начале 70-х принимал участие в испытаниях самолета Л-410 в условиях Якутии. После перевода в Ленинградский отряд был командиром корабля Ту-134, Ту-154 и Ил-86).

    — Тридцатого мая семьдесят первого года мы с командиром Ан-2 Ю. В.Шереметьевым стояли перед окошком диспетчера и готовились принимать решения на вылет, но дежуривший в тот час руководитель полетов Н. М. Яковенко вдруг сказал:

    — Не торопитесь, товарищи командиры. Сейчас сюда зайдет командир отряда, и очень возможно, что кому-то из вас придется менять маршрут...

    И тут вошел Кухто. Яковенко протянул через окошко небольшой листок бумаги и сказал:

    — Товарищ командир, ознакомьтесь. Я, например, при этих условиях борт бы не выпустил... Но если вы прикажете...

    Петр Аполлонович взял листочек и начал читать... вслух:

    «Батагай. Командиру отряда. Примите меры для вывозки тяжелобольного с авиаплощадки Борогон, Булунского района. Информирую: площадка расположена на озере между поселками, лед у берегов растаял, на взлетно-посадочной полосе возможны воронки. Мы закрыты метеоусловиями. Руководитель полетов аэропорта «Тикси».

    Дело было не ранним утром и все остальные наши борты успели поразлетаться, о чем Кухто знал, и обратился к нам:

    — Кто из вас был на этой площадке?

    Она была закреплена за Тикси, и мы туда вообще не летали, поэтому дали командиру отрицательный ответ. Он посмотрел на меня и сказал:

    — Дай твое Задание.

    Я выполнил команду. Командир внимательно посмотрел на него со всех сторон, что-то прикинул мысленно и резко вернул мне документ. Зная о том, что в этот день он уже прошел предполетный медицинский контроль, я ждал команды: «Сходи в санчасть — пусть поставят штамп. Я полечу с твоим экипажем». Но то, что мы услыхали, меня просто поразило. Он сказал:

    — Я уже больше года на Ан-2 не летал. Не имею права... Кто из вас имеет допуск к подбору площадок с воздуха и внетрассовым полетам?

    Я промолчал, так как командиром самолета ввелся совсем недавно и мне впервые стало неудобно, что я такой молодой. Но мой коллега ответил положительно.

    — Справишься? — спросил Кухто и взял в руки Задание на полет, записал в нем название площадки, расписался и вернул Шереметьеву. — Только не спешите. Осмотрите эти воронки крепенько. Вы хоть знаете, где она расположена?

    — Знаю, Петр Аполлонович. Она находится на пол-пути между Батагаем и Тикси. По этой трассе я летал и видел эту площадку много раз с воздуха.

    Через три часа самолет, ведомый Юрием Валентиновичем Шереметьевым, произвел посадку в аэропорту Батагай с больным на борту...

    После этого санзадания Кухто сделал для себя не очень утешительное открытие: оказывается, он плохо знает личный состав самолетной авиаэскадрильи. Вертолетчиков он знал достаточно хорошо, так как работая инспектором летно-штурманского отдела управления, он проверил в полетах почти все экипажи Батагайского отряда. Ожидая со дня на день, что столь непривычное, сколь и обидное «И. О.» будет отброшено его официальным утверждением на должность командира отряда, мириться с тем, что недостаточно знает летный состав, он не мог.

    Несколько дней подряд он заходил в 1-ю авиаэскадрилью 274-го летного отряда и часами изучал «Летные дела» и «Летные книжки» пилотов. Закончив заочное знакомство, он не стал вызывать к себе командира отряда А. М. Конькова, а сам зашел к нему.

    — Александр Михалыч, ты не пояснишь мне, почему четыре твоих летчика на Ан-2 вот уже по пять, а то и по шесть лет пребывают в должностях вторых пилотов?

    — О ком вы говорите, Петр Аполлонович?

    — О Богдановском, Матвейцеве, Нечаеве и Вышинском. Судя по оценкам, которые ваш командный состав выставляет им за проверочные полеты, они летают нормально, а вот во вторых пилотах засиделись...

    — Если вообще, то у нас в Аэрофлоте двухбальная система — только четыре и пять. По летной практике... А если конкретно, то на ваш вопрос я отвечу так: Богдановского нельзя вводить командиром самолета. И вот почему. Перевелся он к нам из Белоруссии, из Могилева, три года тому назад и в сопроводительной характеристике привез запись: «В проверочном полете прихватил при заходе на посадку сектор газа вместе со стоп-краном. Выключив тем самым двигатель...».

    — Так то когда было? Поди, понял свою ошибку?

    — Если бы... В прошлом году я лично сам проверял его технику пилотирования, так он устроил то же самое — выключил двигатель на прямой. Мне с большим трудом удалось запустить его и дотянуть до полосы.

    — Чем он мотивировал эти действия?

    — Ошибся, говорит. Убрал назад стоп-кран вместо сектора газа.

    — С этим все ясно. А остальные?

    — С Матвейцевым, думаю, тоже понятно. Делал уже три попытки сдать на третий класс и все безуспешно.

    — Может ваша недоработка?

    — Товарищ командир, все остальные сдают нормально, а этого плохо готовят? так не бывает. Я с ним много раз беседовал — слабак, каких свет не видел. Не может отличить пеленгатор от приводной радиостанции.

    — Так, еще двое осталось. Пока убедительно...

    — А вот про Нечаева и Вышинского я могу сказать только то, что совет командиров их не утверждает кандидатами на ввод в строй. Думаю, командирам виднее, они их лучше знают.

    — А разве вы не присутствуете на заседаниях совета?

    — У нас это не принято. Говорят, что при начальстве не смогут быть объективными...

    Для выяснения этого вопроса Кухто снова зашел в первую авиаэскадрилью. Так как там было полно людей, командир звена В. И. Тупикин крикнул:

    — Внимание! — все повскакивали со своих мест. Командир отряда показал рукой — «Садитесь», после того как перестали стучать стулья и установилась тишина, сказал:

    — Если командир будет к вам заходить десять раз, так вы все время будете вскакивать? Но то, что вас много — это хорошо... Я люблю, когда много народу...

    Прошел и сел на предложенное место. В помещении все притихли. Кухто спокойно достал папиросы, спички, давая тем самым понять, что намерен пробыть достаточно долго, после чего спросил:

    — У вас тут курить можно?

    — Разрешаем курить только пилотам первого класса, — ответил командир эскадрильи В. И. Казак и спрятал свою сигарету...

    — Ну тогда мне можно, — тихо сказал Петр Аполлонович и прикурил «Беломор». Сделав несколько затяжек, он поинтересовался: — Владимир Иванович, сколько тут у нас присутствует членов совета командиров?

    — Почти все... А что?

    — Имею вопрос к членам совета: скажите, когда вы в последний раз рассматривали вопрос о кандидатах на ввод в строй летчиков вашей эскадрильи?

    — В апреле. Когда проводили подготовку к весенне-летней навигации, — неожиданным для командира басом ответил худощавый А. М. Орлов.

    — Ага, вот и председатель, как я понимаю, нашелся. Тогда второй вопрос уже вам. Вы кандидатуры Вышинского и Нечаева рассматривали?

    — Очень даже детально...

    — ...и не утвердили, — вмешался в разговор Тупикин.

    Командир повернулся к нему, приподнял брови и, глядя прямо в глаза, уточнил:

    — И почему же? Если не секрет...

    — Для вас, Петр Аполлонович, не секрет. Потому что они уж больно умные — в институтах учатся. А если мы их еще и командирами сделаем, так они всех нас в три счета с должностей сместят. А так спокойнее...

    — Да, так спокойнее, — сказал Кухто упавшим голосом, резко встал и вышел из помещения. Когда дверь за командиром отряда закрылась, Казак бросил в сторону Тупикина:

    — Виталий Иванович, у тебя язык все равно, что помело.

    — Да не виноват он — у него просто недержание речи, — переводя все в шутку, сказал Орлов, а Тупикин ответил:

    — Господа офицеры, у Кухто тоже нет высшего образования, так что вы зря всполошились...

    — Насчет образования — не знаю, но совесть у него явно есть, мужики... в отличие от нас с вами, — подвел черту сидевший до этого с безучастным видом В. Н. Минаев.

    ...Петр Аполлонович тяжелой, но быстрой походкой прошел в кабинет, сел в командирское кресло и, перевернув страничку настольного календаря, записал:

    «К 10.00 весь командно-руководящий состав на внеочередной разбор. Вызвать также членов Совета командиров 1-й авиаэскадрильи. Вышинского и Нечаева — тоже. Пусть слышат правду из первых уст».

    После некоторого раздумья фамилии летчиков вычеркнул.

    «Нельзя. Жестоко по отношению к молодым людям. Или сами уйдут из отряда после такой «правды», или вынудят их уйти...» — так думал он, направляясь в столовую, потому что по-прежнему жил в гостинице, а вызывать жену в Батагай, пока был «И. О.», он не собирался.

    Случай, который сейчас будет предложен вашему вниманию, произошел 12 августа 71-го года, то есть за три дня до того, как Петра Аполлоновича отозвали из Батагая. Что было, то было...

    Я прибыл на работу двумя часами позже того, что было указано в плане полетов. Одним словом — проспал. Погода стояла отличная и надежд на то, что произойдет задержка вылета по метеоусловиям, не было никаких. Иду по аэропорту не поднимая глаз. В санчасть даже не захожу: незачем. Решил зайти сразу к командиру эскадрильи с повинной, но на пороге здания летного отряда сталкиваюсь с Кухто и со своим командиром звена В. Н. Минаевым. Ну, думаю, влип... Петр Аполлонович, увидев меня, говорит:

    — А вот и наш «герой». Ничего, жив-здоров. Почему так «рано»?

    — Проспал, товарищ командир...

    — А что так? — почему-то совсем весело спрашивает Кухто.

    — Вчера мотоцикл новый купил. До позднего вечера обкатывал его... — чувствую, что мои уши вот-вот вспыхнут.

    — Мотоцикл, конечно, с коляской?

    — Да.

    — Само собой, обмыл его с друзьями... Так? — голос командира окреп.

    — Ни грамма... Могу доказать...

    — Нет нужды. И так верю. Ну а сейчас ты ждешь приговора, который мы тебе вынесем... Так? А ведь он уже приведен в исполнение. И наказал ты сам себя, тем, что лишил восьми часов налета. Ведь ты должен был выполнить два рейса в Кулар с пассажирами. Вот и все. От нас большего не жди. Так, Вадим Николаевич? — обратился он к Минаеву, который поспешно закивал головой в знак согласия. После некоторой паузы Кухто продолжил, — но если бы ты начал выкручиваться, тогда... Впредь помни: не к лицу командиру самолета опаздывать на вылет — ты проспал, а наказаны все пассажиры твоего рейса... А мы их и так не очень-то балуем. Сегодня, правда, тебе не удалось их наказать, за что скажи спасибо товарищу Губареву, который охотно согласился слетать вместо тебя, причем, сумел вылететь без задержки... Надеюсь, ты все понял?

    — Понял, товарищ командир. Больше не буду.

    — Тогда вопрос исчерпан.

    Кухто сошел с крыльца и направился к проходной, но через несколько шагов остановился, повернулся к нам и добавил:

    — А с мотоциклами это иногда случается. Особенно, если новые и с коляской. По себе знаю... Имеют они какую-то коварную притягательную силу.

    Вышестоящие командиры крайне редко баловали нас столь доброжелательным отношением: нас они или вообще не замечали, если все шло «по плану», или снисходили до нас при каких-либо срывах, чтобы наорать как на дворовых псов и наказать своей неограниченной властью «по заглушку», действуя по принципу: «бей своих, чтобы чужие боялись». И еще я думал о том, что командиром самолета я стал шесть недель тому назад лишь благодаря прямому вмешательству Кухто, так как «засиделся во вторых пилотах». И вот теперь, своим опозданием, подвел его, отчего было до боли обидно.

    Минаев, разгадав направление моих мыслей, решил вывести своего подчиненного из этого состояния и, похлопав по плечу, предложил:

    — Получается, что сегодня мы с тобой свободные люди! Где твой новый мотоцикл? Поехали на рыбалку — я место отличное знаю. Совместим, так сказать, полезное с приятным.

    На следующий день после того, как Кухто назначили исполняющим обязанности командира Батагайского отряда, с ним произошел такой случай. Если быть откровенным, то не хотелось бы упоминать о нем, но после того, как было сделано замечание, что «показываются исключительно положительные стороны Кухто, а это не совсем так...» — пришлось согласиться со справедливым замечанием. Впрочем, с какой стороны характеризует Петра Аполлоновича данный ЁКЛМН-эпизод, судите сами...

    Ранним утром Кухто начал обход служб вверенного ему отряда — так он это делал многие годы, будучи командиром Маганского отряда, с той лишь разницей, что здесь работники наземных служб были знакомы мало, что создавало определенные трудности в общении с людьми.

    Когда он вышел из здания авиационно-технической базы и направился на стоянки самолетов Ан-2, которые в этот день должны были выполнять рейсы, то еще издали увидел, что из открытой двери одного из самолетов вылетает различного рода мусор, а упругий ветерок его разносит по перрону... Он ускорил шаг, чтобы сделать замечание столь нерадивому уборщику. Подойдя к консоли левого крыла, остановился. Вскоре из открытой двери сошла на землю женщина неопределенного возраста в синем комбинезоне и довольно-таки приятной наружности.

    Не мог Петр Аполлонович знать, что эта женщина была матерью троих детей, что все дети были от разных отцов, что мужа она никогда не имела, что в аэропорту о ней говорили всякое: одни — что она женщина легкого поведения, другие — что ей в жизни просто не везет... Не знал, также, что она была чрезвычайно остра на язык и что с ней давно уже никто из должностных лиц не связывался.

    И вот эта женщина увидела, что перед ней стоит новый командир отряда. Но так как он не проявлял никакой агрессивности, то она начала разговор миролюбиво:

    — Чего смотришь? Может, не тем концом веник держу?

    — Скажите, как ваша фамилия?

    — Меня мужики о фамилиях не спрашивают...

    — Я ваш командир отряда и мне положено знать своих работников. А плохих — в первую очередь... Как фамилия? — Кухто повысил голос, о чем вскорости пожалел, ибо начали собираться люди. «На воспитание командира» посмотреть.

    — Иванова. А что?

    — Вы посмотрите, куда разлетается мусор, выброшенный вами из самолета... Это что у нас, перрон или свалка?

    Женщина огляделась по сторонам и, убедившись, что зрителей достаточно, приступила:

    — А ты мне ящик для мусора поставил... твою мать... нараскоряку — далее последовала серия таких слов и выражений, о которых открыто писать не принято. Петр Аполлонович вначале малость растерялся — из уст женщины такую брань он еще не слышал. Но вскоре понял, что это вовсе и не ругань в обычном понимании, а разыгранный по давно составленному сценарию спектакль, преследующий далеко небезобидную цель — «поставить на место» нового командира.

    Он успокоился и уже с улыбкой дослушал слова, вылетающие как пулеметная очередь. Когда запас матерных слов у женщины иссяк и она замолчала, он как бы удивленно спросил:

    — И это все? Слабовато... Теперь послушай, чем на это отвечают бывалые солдаты в наших краях... Кухто для вступления ругнулся своим любимым трехэтажным матом. Затем постепенно начал наращивать мощь, переходя на все более удлиняющиеся очереди. Закончив исторический экскурс и бегло пробежав по современным диким племенам бассейна Амазонки, он смачно закончил авиационным матом, намного превышающим небоскребы Токио...

    За спиной командира раздались аплодисменты, а женщина как-то сразу сникла и сказала:

    — Спасибо, товарищ командир... Вы меня убедили, — вдруг в ее глазах мелькнул лукавый огонек, говоривший о том, что схватка еще не закончена. Повысив голос, она добавила. — Вы бы зашли как-то на огонек. Я буду очень рада...

    — Все, товарищи. Представление окончено. Вничью. Расходитесь по рабочим местам — завтра наш самый большой праздник.

    — Да, товарищ командир, но сегодня тоже... У вас, случайно, конспекта нет? Очень понравилось про аборигенов, которые в джунглях... — спросил курносый авиатехник.

    — Всему свое время, хлопчики. А сейчас не мешайте убирать территорию.

                                                                      Рассказ десятый

                                                                      ЦЕНА ПОБЕДЫ

    *

                                                               ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ

                                                                  ВЕРНОСТЬ ИДЕАЛУ

    В наши дни много и справедливо говорится о «застойном» периоде прошлых лет, но это никак не должно относиться к таким людям, к которым принадлежал Кухто.

    На них давили со всех сторон, оттесняли с передовых позиций — их можно было снять с должности, втоптать в грязь, наконец сломать, но согнуть — никогда.

    В. П. ГУБАРЕВ, пилот-инженер 1-го класса.

    *

    9 мая 1971 года Кухто проснулся как всегда очень рано. После «щадящей» физзарядки накинул на плечи полотенце и вышел из гостиничного номера к умывальнику. Проходя по коридору, он вынужден был лавировать между раскладушками, на которых спали люди.

    В тщательно выглаженном парадном мундире Петр Аполлонович встал перед зеркалом: «Еще ничего. Еще могу...».

    Закрыв номер, он подошел к дежурной по гостинице:

    — Доброе утро, Анна Петровна. С праздником вас.

    — Вас тоже, товарищ командир. Что-то рано вы сегодня...

    — Привычка... Скажите, кого это вы разместили в коридоре?

    — Этой ночью прилетело два грузовых самолета: один экипаж распределила по номерам, а второй... Что делать? Мест нет.

    — Погоды нет или саннорма у них?

    — Ни то, ни другое. Говорят, разгружать некому. Разве это впервой? Они у нас, считайте, регулярно доночевывают, если прилетят поздно. А экипажи-то — по семь-восемь человек на каждом борту.

    Кухто молча повернулся и вышел из гостиницы. Столовая находилась напротив, через дорогу, но он направился к диспетчеру отдела перевозок.

    Теперь, когда на него возложены обязанности командира отряда, простои столь дорогой авиатехники как Ан-12, да еще в центральном аэропорту — это его вина. Вина и забота. А откладывать срочные дела он не умел.

    В зале ожидания было полно народу. А это значит, что вчерашнее указание насчет отправки всех пассажиров по домам, осталось невыполненным... Кухто ускорил шаг. Войдя в диспетчерскую, поздоровался с женщинами и прямо с порога приказал диспетчеру Кирьяновой:

    —    Нина Алексеевна, позвоните домой начальнику отдела перевозок и пригласите ее сюда. Срочно!

    Диспетчер выполнила команду. В помещении установилась гнетущая тишина, но вскоре ее нарушил голос диспетчера службы движения, неестественно усиленный мощным динамиком внутренней связи:

    — Внимание всем службам! Рейс тринадцатый из Якутска прибывает в Батагай через... полтора часа. На борту сорок два пассажира, тонна почты и служебный груз в наш адрес.

    Кирьянова демонстративно подняла руки вверх и произнесла какое-то заклинание, затем нажала тумблер внутренней связи и спросила:

    — Саша, ну чего они в праздник почту отправляют? Да еще так много...

    — Доброе утро, — запыхавшаяся начальник отдела перевозок Л. Я. Радчук обратилась к Кухто, — что за срочность, товарищ командир?

    Тот бросил окурок в урну и грозно посмотрел на нее:

    — Лидия Яковлевна, вчера я вас лично просил отложить внерейсовые полеты и организовать вывозку всех пассажиров по наслегам. Почему они до сих пор здесь?

    — Вы меня удивляете, товарищ командир, — ответила Радчук, еле сдерживая смех.— Когда мы начали оформлять пассажиров, то вдруг выяснилось, что перед этим вы отдали совсем другой приказ — вернули все самолеты на стоянки и запретили им вылеты до тех пор, пока их не отмоют как следует снаружи и внутри. А еще раньше вы устроили концерт с нашей Ивановой, да еще перед техсоставом... После чего они перестали заниматься самолетами и в течение всего дня вас цитировали... так что мы за вчерашний день смогли поздно вечером выполнить один рейс на Верхоянск. И все. Теперь выясняется, что не вы, а я в этом виновата? Это что — праздничная шутка или продолжение вчерашнего представления? Весело, как я вижу, мы начинаем с вами работу, товарищ командир отряда...

    —    Так, с техсоставом я еще разберусь, а почему два грузовых борта до сих пор не разгружены?

    — Кто их выгружать будет? Я?

    — Бригада грузчиков в вашем распоряжении. С вас и спрос.

    — Какая бригада? Числится только шесть человек, а работают от силы два-три. Они днем еле-еле рейсовые успевают обслужить, а про грузовые, да еще ночью... В общем, говорите с ними сами. Я от них уже устала. Во-первых, кто там работает? Проштрафившиеся пьяницы. А во-вторых, что они за свою работу получают? Гроши! К нам идут на эту работу только потому, что есть возможность бесплатно выпить и закусить, надеюсь, знаете, как это делается с боем стеклотары и разбиванием ящиков с колбасой... А сегодня их вообще не будет — праздник. В такие дни они кайфуют...

    Вошел замполит Батагайского отряда И. С. Дергилев:

    — Доброе утро, товарищи. С праздником вас. Что за летучка?

    — Вас тоже, Иван Семеныч, — за всех ответила Радчук и вслед за Кухто по-мужски сжала руку замполиту. — Мы тут в праздник решаем, пожалуй, один из самых старых и будничных вопросов...

    — Какой именно? Если не секрет... В такой день и в столь интересном окружении, — Дергилев посмотрел на присутствующих, обвел взглядом помещение и предложил: — Петр Аполлонович, а почему бы не выйти всем нам на свежий воздух?

    — Вы правы, давайте продолжим этот разговор в моем кабинете, — скороговоркой сказал командир отряда и направился к выходу, но тут же остановился и обратился к диспетчеру:

    — Нина Алексеевна, свяжите меня с гаражом.

    После нескольких вызовов ответил сторож и сообщил, что еще никого нет. Кухто заметно рассерчал и приказал:

    — Нина Алексеевна, позвоните завгару домой и передайте мой приказ: пусть немедленно прибудет и свое хозяйство, сядет за руль дежурной машины и лично доставит ко мне в кабинет всю бригаду грузчиков. Включая и вашего мужа, как бригадира. Все ясно?

    — Ясно, товарищ командир.

    Кухто, Дергилев и Радчук вышли на привокзальную площадь и увидели начальника службы движения аэропорта Батагай В. К. Першикова. Командир, ответив на приветствие, спросил:

    — Владимир Константинович, как ваши диспетчера посмотрят на то, если мы дадим им возможность в свободное от работы время малость подзаработать? Окладики у них ведь не очень... Кстати, — он перевел взгляд на замполита, — это, Иван Семеныч, и есть тот самый вопрос, который мы начали обсуждать в перевозках и который не терпит отлагательства.

    — Если можно — детальнее, товарищ командир. Какую работу вы хотите предложить моим диспетчерам?

    — Надо срочно организовать ударную группу для разгрузки в ночное время грузовых самолетов. Их простои в нашем порту дольше терпеть нельзя.

    — Если решите вопрос с оплатой, думаю, мои ребята согласятся. Только у главбуха найдется тысяча причин, препятствующих этому. Мы как-то пытались взяться за рытье траншей для укладки кабелей к новому командному пункту. Ничего не вышло. Какими-то сметами, перерасходами, бюджетами она нам мозги попудрила, и мы бросили эту затею.

    — Терять многие тысячи при простоях самолетов можно, а выплатить какие-то гроши, чтобы уберечь эти потери — нельзя... Это какая-то липовая экономика получается. А вы, Иван Семенович, что на это скажете?

    — Скажу, что на лекциях по экономике в гражданской авиации, которые нам читают в академии, все выглядит гладко и экономично. Но применить ту теорию к нашим жизненным проблемам что-то не удается. А вот борьбу с простоями, товарищ командир, вы правильно подняли. Я — за.

    К девяти часам утра в кабинете командира отряда собралось почти все командование Батагайского отряда, включая начальников служб и отделов. Последним вошел командир летного отряда Коньков — пришел лишь потому, чтобы командир отряда подписал ему задание на полет, так как в этот день он решил полетать. Но Кухто ему вылет запретил:

    — Александр Михалыч, ты член партбюро?

    — Член.

    К тому же до недавнего времени исполнял обязанности командира объединенного... Ты нам тут нужен. Щепетильный вопрос решать будем.

    Понял, Петр Аполлонович, вот только Задание летчикам верну и к вашим услугам.

    Коньков тут же вернулся, а вслед за ним в кабинет вошло сразу шесть человек. Грузчики и завгар Богомолов. Завгар, проверив придирчивым взглядом прапорщика, что вошедшие выстроились и встали по команде «смирно», приложив к козырьку кепки и строевым шагом подошел к командиру отряда:

    — Бригада грузчиков по вашему приказу доставлена! Разрешите идти?

    — Спасибо, товарищ Богомолов, теперь таким же образом соберите смену вашего гаража.

    — Прикажете доставить сюда?

    — Доставьте их на свои рабочие места и... проведите с ними воспитательную беседу. Но если они и дальше будут работать как сегодня, тогда... Свободны. Еще раз спасибо.

    Кухто встал из-за стола и подошел к грузчикам:

    — Здравствуйте, товарищи! Поздравляю вас с Днем Победы! — крепко пожал каждому руку и, сделав несколько шагов назад, стал внимательно изучать их внешний вид. Обросшие густой щетиной лица, поношенные куртки разных цветов, мятые брюки заправлены в истоптанные до крайности кирзовые сапоги... Но один из них не вписывался в этот грустный ансамбль: одежда поопрятнее, сапоги вычищены, а его голубые глаза изучали нового командира с таким же интересом. Когда их взгляды встретились, Петр Аполлонович подошел к нему вплотную и спросил:

    — Бригадир Кирьянов? Простите, не знаю имени-отчества...

    — Сан Саныч.

    Вот вам мое первое поручение, Александр Александрович, проходите сюда к столу, берите бумагу ручку и пишите...

    — Разъяснительную?

    — Пишите под диктовку: «Командиру Батагайского отряда товарищу Кухто П. А. от бригадира Кирьянова А. А. Рапорт. Прошу выдать бригаде грузчиков шесть комплектов спецодежды». Поставьте число и распишитесь.

    Командир взял рапорт и в левом верхнем углу размашисто написал: «Выдать. Кухто». После чего протянул документ начальнице отдела перевозок и сказал:

    — Лидия Яковлевна, завтра пойдете с бригадой на склад и оденете их с головы до ног. Каждого под расписку. И сапоги, чтобы и... дело идет к лету, значит, береты. А на эти самые береты нацепите аэрофлотские эмблемы. Чтобы все видели, что это наши работники, а не какие-то поселковые бичи.

    — Не получилось бы так, что мы их приоденем, а они уйдут от нас или обменяют эту спецодежду на водку?

    Кухто повернулся к грузчикам:

    — В этих словах что-то есть... Поэтому давайте договоримся так — или вы будете работать добросовестно, или говорите прямо сейчас, кто в этом сомневается?

    — Не знаем. У вас тут такая работа, что торчим на складе от ночи до ночи... неуверенно начал хмурый, крепкого телосложения мужчина лет тридцати, но его мысль завершил молоденький паренек:

    — а как к кассе подходим, то и получать нечего.

    Кухто пристально посмотрел на председателя комитета профсоюза Радчука и на его жену:

    — Валентин Федорович, завтра вы со своей супругой утрясете вопрос о должной оплате бригаде грузчиков.

    — Это как, товарищ командир? Мы с мужем будем им доплачивать из семейного бюджета? Так вас надо понимать?

    — Ваш муж должен не только знать КЗоТ, но и контролировать, чтобы его положения выполнялись в трудовом коллективе. Скажите, Лидия Яковлевна, какой продолжительности рабочий день установлен в нашем государстве?

    — Восемь часов.

    — Сан Саныч, сколько часов длится рабочий день вашей бригады?

    — Считайте, что вдвое больше... ответил бригадир, разводя руки в стороны.

    — Это у тех, кто выходит на работу. А у остальных? — справедливо подметила Лидия Яковлевна.

    — Так вот, товарищи Радчуки, у тех, кто добросовестно работает, и заработная плата должна быть вдвое больше — соответственно рабочему времени. Ну, а о тех, кто пьянствует в рабочее время или прогуливает — и говорить не будем. Три таких замечания и будем прощаться.

    В это время раздался резкий шум воздушных винтов, которые на Ан-24 после приземления переводятся в режим воздушного торможения. Все поняли, что произвел посадку рейсовый из Якутска.

    Кухто решил грузчиков больше не задерживать:

    — Мужики, все будет, так, как вы тут слышали. Тем более, что все это вам положено по закону. Кстати, знаете ли вы, что в праздничные дни, как сегодня, оплата идет по двойному тарифу? Это я к тому, что вам повезло — там два грузовых борта ждут вас под разгрузкой... Спешите зарабатывать! Но вначале обслужите рейсовый. Всего хорошего.

    Выпроводив шумную бригаду, командир обратился к собравшимся:

    — Товарищи, приступаем к решению главного вопроса. Собственно, он не должен был бы возникать, если бы штатное расписание позволяло нам ввести столько единиц грузчиков, сколько требует грузооборот нашего аэропорта. Но что поделаешь, если это «штатное» составлено бог знает в какие времена... Поэтому мы с Иваном Семеновичем попросили вас сегодня собраться. И как командно-руководящий состав отряда и как членов партбюро. Время не ждет... Поскольку мы эту бригаду будем создавать из диспетчеров службы движения, то и первый вопрос к начальнику; этой службы. Владимир Константинович, сколько человек вы сможете выделить?

    — Восемь, — ответил Першиков. Но начальник авиационно-технической базы возразил:

    — Я не согласен. Почему только из службы движения? Разве мои авиатехники больше зарабатывают?

    Кухто с доброй иронией в голосе успокоил Шавина:

    — Владимир Арсентич, вчера вылеты сорвали? Не оправдывайтесь. Я знаю, что вы скажете: что одна мойщица самолетов, что некому работать, что много машин... Все это так, но дело идет к лету и, я думаю, что ваши авиатехники с большим удовольствием полетят на оперативные точки, чем займутся тут ночной выгрузкой. А к зиме, вполне возможно, что и их подключим... Убедил? Тогда продолжаем.

    Товарищи, все согласны, что недопустимо такое положение дел, когда в нашем порту эти большегрузные трудяги многие часы простаивают в ожидании разгрузки? — переждав, пока не утихнут голоса одобрения, командир посмотрел на начальника планово-экономического отдела Максимову и продолжил, — а вот о том, что люди за спасибо работать не будут, я и не спрашиваю, поэтому о том, как мы сможем оплачивать эти работы без нарушения существующих законов, попросим поделиться своими соображениями нашего научного консультанта. Пожалуйста, Рэната Ивановна.

    — Если вы хотите, чтобы совсем ничего не нарушать, то людей для этих работ надо нанимать со стороны...

    — И все?.. Ну а так, чтобы с нарушениями, но не очень большими? Ведь «со стороны» нанимать некого.

    — Тогда такой вариант. Начальник аэропорта имеет возможность выплачивать наемным работникам по разовым нарядам. Каждому человеку выписывать отдельный наряд и только на одну выгрузку. Правда, тут столько писанины, что...

    — Вот те раз, а мы начальника аэропорта не пригласили.

    — Товарищ командир, — улыбнувшись, сказала Максимова, — он же вам напрямую подчинен и вообще, я думаю, Евгений Иванович поддержит эту идею. Теперь насчет писанины — эти наряды вполне сможет выписывать диспетчер отдела перевозок, который будет дежурить в момент прибытия грузовых бортов. Вот только, Лидия Яковлевна, пойдут ли они на это?

    — Еще как пойдут! Если им разрешат себя включать в эти наряды. Тем более, что по ночам у них времени предостаточно. Сплетничать меньше будут...

    — Тогда у меня все, товарищ командир.

    — Оказывается, при желании все можно решить, а мы тут партбюро собрали, думали, что придется грудью ложиться на бухгалтерскую амбразуру... Да, Рэната Ивановна, а почему раньше не уладили это дело с начальником аэропорта?

    — Так ведь меня об этом никто не просил... И вообще, мягко говоря, этот вопрос выходит за рамки моих служебных обязанностей. Вот сейчас вы меня спросили — я и ответила. Так что этот вопрос не ко мне...

    — Тогда, уважаемые товарищи, повестка дня исчерпана. Не смею вас больше задерживать.

    Когда все покинули кабинет, Кухто обнаружил, что чета Радчуков осталась на месте.

    — Вы наверняка хотите меня, как временного холостяка, пригласить в гости?

    — Валентин Федорович настаивает... а я боюсь, что вы не согласитесь, так как мы с вами с раннего утра ругаемся.

    — Знаете, я меньше всего уважаю как раз тех людей, которые во всем с начальством соглашаются. Но сейчас вы меня извините, но я еще посижу. Может, домой дозвонюсь...

    — Зачем звонить, Петя, я здесь... — В дверях стояла Надежда Петровна. Скромненько так, в светлом плаще и с зонтиком в руках.

    — Надюша? Ты откуда? С этого рейса? Вот и молодец! — он подбежал к жене и сжал ее в объятиях. После чего повернулся к Радчукам и познакомил с женой. — Это Надежда Петровна. Прошу любить и жаловать. А это мои новые друзья — Валентин Федорович и Лидия Яковлевна. И мы с Надюшей просим вас повторить свое приглашение — теперь согласимся непременно. У меня сегодня двойной праздник...

    Однажды входит в кабинет командира Батагайского отряда кассирша и чуть не плача говорит:

    — Петр Аполлонович, мне в банке не выдали деньги... Люди аванс ждут, а в нашей кассе кот наплакал. Что делать?

    — Банк не выдал денег для авансов? Почему, Мария Каримовна? Чем они это мотивируют?

    — Говорят, на нашем счету ничего нет.

    — Ерунда какая-то. Десятки самолетов и вертолетов работают на весь район круглые сутки, а на отрядном счету ничего нет?

    — Наши заказчики не оплатили счета по заявкам...

    — Позовите сюда главбуха и начальника планового отдела.

    Кассирша вышла. Кухто срочно вызвал командира летного отряда и начальника штаба. Когда все собрались, он стукнул кулаком по столу и сказал:

    — Товарищи, мы доработались до ручки. Наши уважаемые заказчики оставили сотни людей без аванса. Мария Каримовна только что вернулась из банка вся в слезах — на нашем счету нет денег... Что будем делать?

    — Это не впервой, Петр Аполлонович, — задумчиво произнесла главный бухгалтер, — но раньше бывало, что то один заказчик задержит выплату, то другой... и деньги на счету были. Но чтобы все сразу, словно сговорившись — такого я что-то не припомню.

    — Что мы сейчас можем сделать?

    — Ничего. Они, конечно, выплатят — никуда не денутся, но только в удобные для них сроки... В договорных обязательствах они эти сроки не считают необходимым оговорить. Диктовать мы не имеем права.

    — Получается, что лишать людей кровно заработанных ими денег они могут, а мы наказать их за это не имеем права? Нет, Клавдия Яковлевна, так дело не пойдет. Мы тоже имеем права. И мы ими воспользуемся. Немедленно! Слушайте приказ: командиру летного отряда — экипажи для спецработ не выделять. Начальнику штаба — эти полеты не планировать. Будут наседать заказчики, так им и объясняйте — пока не погасят все долги, никаких работ по их заявкам производить не будем. Начиная с завтрашнего дня — только полеты с пассажирами согласно расписания и санитарные рейсы. И все. Думаю, через день-два они сами зашевелятся...

    И действительно, уже на следующий день «зашевелились». И начали звонить. Но не заказчики...

    Первый звонок последовал из райкома партии.

    Кухто объяснил секретарю все как есть. Доходчиво. Однако взаимопонимание достигнуто не было. Слышались только угрозы — «за самоуправство».

    Второй звонок последовал из обкома партии.

    Кухто еле сдерживал себя. Пришлось более детально обрисовать ситуацию, поскольку понял, что говорит с человеком, не то чтобы не сведущим в этих делах, а с должностным лицом, представляющим интересы только заказчиков. Причем разговор с командиром Батагайского отряда проводился в такой форме и с такими упреками, как будто он не отстаивал правое дело, не защищал интересы многих людей от чьего-то произвола, а был кем-то вроде нашкодившего школяра. Разговор с работниками обкома был прерван на высокой ноте, но без угроз — последовали действия, выразившиеся в звонке начальнику Якутского управления гражданской авиации с требованием наказать «зарвавшегося» командира отряда.

    Третий звонок был от начальника Якутского управления М. И. Митяшина, заслуженного пилота СССР, а ныне Героя Социалистического Труда:

    — Петр Аполлонович, что за войну вы там объявили?

    Кухто до этого звонка еще надеялся, что ему позвонят или лично приедут главные заказчики — Янского продснаба и Янской геолого-разведывательной экспедиции — и им самим удастся мирно разрешить этот нехитрый вопрос. Но этого не последовало, поэтому в разговоре с начальником управления ему пришлось идти ва-банк:

    — Никакой войны нет. Просто пытаюсь навести порядок.

    — Хороши порядки... Мне позвонили из обкома и потребовали, чтобы я приказал вам немедленно возобновить полеты. Вы могли бы это и предвидеть...

    — Так ведь дело-то выеденного яйца не стоит... Вам подробности рассказали?

    — Так в двух словах. Доложите.

    Кухто обрисовал обстановку и в заключение сказал:

    — Вместо того, чтобы жаловаться в различные инстанции они могли бы направить свой пыл на то, чтобы оперативно оплатить заявки, тогда полеты уже были бы возобновлены. Но если вы отдадите такой приказ немедленно, то этим самым вы не только им поможете, но станет еще меньше гарантий, что подобное не повторится. Это, во-первых. А во-вторых, если, вы прикажете им уступить, то я сложу свои обязанности — тоже немедленно. Потому что я борюсь не за невыплаченные ими деньги, а отстаиваю доброе имя всех авиаторов района.

    — В принципе, Петр Аполлонович, я с вами согласен, но методы... неужели нельзя было найти компромиссное решение? Разве обязательно надо было вступать в конфликт с райкомом, а потом и с обкомом? Они ведь запросто могут подмять не только вас, но и кого угодно...

    — Вы знаете, сколько времени надо потратить, чтобы оплатить эти треклятые заявки?

    — Не знаком с этой процедурой.

    — Всего несколько часов. Но тут дело совсем в другом — наши заказчики считают себя королями в районе. Геологи — основатели и главные казначеи, а продснаб — так он вообще все и вся купит тут своими дефицитами. И вдруг наш Аэрофлот, который до сих пор был для них лишь обслуживающей сферой, пытается говорить о каких-то правах... Разве вы не поняли этого по реакции райкома и обкома? Я же хочу, чтобы к нам относились так, как мы того заслуживаем. Как к равным среди равных.

    — Хорошенько поговорили... Скажу откровенно, я намерен был отчитать вас за такое самоуправство, но, похоже, наоборот получилось... Шучу. Ваша правда. Придется мне выходить на первого. Лично. Иначе этот конфликт мы не уладим. Но вы, до моего повторного звонка, с райкомом ведите себя повежливее. Очень вас прошу.

    Судя по тому, что звонков «сверху» больше не последовало, начальнику управления удалось убедить «первого»...

    Но, несмотря на то, что Кухто и его единомышленники в этой схватке одержали победу и уже на следующий день все заявки были оплачены, а полеты возобновлены, Верхоянский райком все-таки сказал свое веское слово. Когда был подписан приказ, утверждающий Петра Аполлоновича в должности командира Батагайского объединенного отряда — буквально через несколько дней его из Батагая отозвали.

    «Особым мнением» райком кандидатуру Кухто не утвердил.

                                                                 Рассказ одиннадцатый

                                                                НОВОЕ НАЗНАЧЕНИЕ

    *

                                                              ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ

                                                                    РУКОВОДИТЕЛЬ

    Когда Кухто стал командиром Тиксинской эскадрильи, то у простых работников появилось такое ощущение, как будто они из пешек шагнули в ферзи.

    Каждый мог высказать свое мнение публично, особенно при распределении квартир, путевок и отпусков — ведь решение этих вопросов он выносил на общее собрания и, что самое главное, к этим мнениям начали прислушиваться...

    Петр Аполлонович носил в себе большой заряд человеколюбия, и уважение всего коллектива заслужил по праву.

    А. А. ЕГОРОВ, инженер-пилот 1-го класса, полярный летчик Арктики и Антарктиды

    *

    Командиром Тиксинской объединенной эскадрильи Кухто был утвержден приказом начальника ЛУГА за № 99/л от 28 марта 1972 года. Его должность называлась так: «Командир-начальник аэропорта». Проработал в этой должности всего два с половиной года. Но за это время он сумел так расположить к себе людей, что после его ухода на пенсию работники аэропорта Тикси создали целую делегацию и откомандировали ее в Якутск, где ей удалось добиться, чтобы одну из улиц в Тикси-3 назвали именем П. А. Кухто.

    Итак, Петр Аполлонович сменил, и не по своей воле, уже которое место работы. В глубине души он, естественно, переживал, но окружающие его люди этого не замечали: неизменными оставались его принципы, привычки, отношения к людям Он по-прежнему был бодрым и веселым.

    Марианна Викторовна Петрушева, заведующая столовой:

    — Петр Аполлонович решения принимал быстро, но если убеждался, что принял неверное — столь же оперативно его менял. Умел признать свою неправоту и этого не стыдился. Вот один из таких случаев, свидетелем которого я оказалась.

    Решали мы как-то в кабинете командира-начальника аэропорта Тикси мои столовские проблемы. Входит представительница Севморфлота и обращается к Кухто с просьбой о выделении мест для отправки детей через Москву в пионерский лагерь. Он выслушал женщину очень внимательно и, когда она закончила говорить, спросил:

    — Детей вы хотели отправить сегодняшним рейсом?

    — Да. Иначе они в лагерь опоздают...

    — Голубушка, вы же просите столько мест, что нам придется снимать почти всех пассажиров с московского рейса. А ведь они летят в отпуска и, я уверяю вас, броню заказывали месяц тому назад. Почему вы об этом не позаботились раньше?

    — Товарищ начальник, от нас ничего не зависело — только вчера сообщили, что нам эти места выделены в пионерском лагере. Мы уж и не надеялись.

    — Понимаю, но снимать с рейса людей с бронью мы не имеем права. Вы уж извините...

    Представительница Севморфлота ушла, а мне до того обидно стало, что я не сдержалась и с возмущением сказала:

    — Петр Аполлонович, ведь это же наши дети, а они, бедненькие, и так тут ничего не видят, кроме ветра, льда и снега. В кои веки им выделили места в пионерском лагере, так они из-за чьей-то нерасторопности не попадут в него. Я уверена, что если пассажирам объяснить ситуацию, то никто даже слова не скажет против того, что их сняли с рейса из-за детей. Это у нас только климат такой суровый, а люди добрые... Хотите, я сама пойду на вокзал и поговорю с людьми.

    Кухто показал рукой на дверь и крикнул:

    — Догони ее!

    Все вышло так, как я и предполагала: дети улетели рейсом на Москву.

    За несколько дней до конца 1972 года с мыса Туруктах, что расположен на восточном побережье Янского залива моря Лаптевых, по зимнику, проложенному по льду напрямую к Нижнеянску, отправился караван вездеходов. Среди участников экспедиции была беременная женщина. По 140-километровому пути в торосистых льдах ее растрясло, и она разродилась... Когда караван поздней ночью достиг Нижнеянска, мать и новорожденный были уже в тяжелом состоянии. Дежурный врач оказал первую помощь, но, из-за большой потери крови и отсутствия в местной больнице нужных специалистов, больных следовало срочно вывезти в Депутатский. Самолет в таких случаях является единственным средством. Обратились за помощью в Нижнеянский аэропорт.

    Диспетчер службы движения Портыка поднял на ноги начальника порта Зарубина, а тот дал команду разбудить авиатехника Прудникова и экипаж Ан-2.

    Когда все собрались, диспетчер доложил Зарубину:

    — Михаил Михалыч, обстановка такая: Депутатского на связи нет, да он ночью борты не принимает, в Усть-Куйге больница не лучше нашей, а Батагай закрыт туманом. По последней сводке — там туман с видимостью двести...

    — Может, Тикси примет? — вставил второй пилот Восходов.

    — В Тикси боковой ветер, да ваш лайнер к тому же на лыжном шасси...

    — Двигатель все равно надо подогревать, а за это время я вполне успею сменить лыжи на колеса. Так что вы тут решайте, а я пошел к самолету, — сказал Прудников и вышел.

    (Краткая справка: Валерий Иванович Прудников. Проработал в Нижнеянском аэропорту двадцать лет. Специалист высочайшего класса по воздушным судам с поршневыми двигателями. Добросовестный и трудолюбивый работник. Если на воздушных судах Ми-4, Як-12 или Ан-2 появлялись скрытые дефекты, а инженерно-технический состав Батагайского отряда не мог их устранить, то летчики говорили так: «Товарищ командир, эту машину надо направлять в Нижнеянск с ночевкой...». И действительно — за вечер и одну ночь Прудников выявлял и устранял все дефекты. Работал всегда в одиночку).

    Начальник аэропорта обратился к диспетчеру:

     — В Тикси сейчас Кухто командир... Запроси официально. Другого выхода я не вижу. Да и самолет наш, считай, уже на колесах.

    Диспетчер аэропорта Тикси ответил мгновенно и когда ему обрисовали ситуацию, после некоторого раздумья, сказал:

    — По-о-нял. У нас ветер под девяносто градусов к полосе и с порывами до пятнадцати метров. Сейчас узнаю, какое решение примет командир... минуту быть на связи, — и набрав номер телефона Кухто, доложил ему о сложившейся ситуации.

    Так принимай! — распорядился Кухто.

    — Не могу, товарищ командир. У нас ветер поперек полосы силой до пятнадцати...

    — Какой ветер?

    — Пятнадцать метров.

    — Это я слышал. Направление какое?

    — Триста градусов. Устойчиво...

    — Запроси у Нижнеянска, кто командир самолета?

    — Минуту. Нижнеянск, я — Тикси. Кто командир самолета?

    — Нечаев.

    — Можешь не дублировать, слышал, — сказал Кухто и после некоторой паузы добавил. — Не из старой гвардии... Передай Нижнеянску, что мы борт принимаем, но окончательное решение за командиром самолета.

    — При таком ветре и на бетонку? Да он нам боковые огни посшибает. Если не хуже...

    — А если люди умрут из-за нашей перестраховки? Как мы с тобой дальше жить будем? И потом, пока я тут командир — мне за все и отвечать.

    Идя пешком вниз к аэродрому, Кухто мучительно пытался вспомнить важную догадку, мелькнувшую в сознании, когда диспетчер произнес «...боковые огни посшибает». Вытянуть эту мысль из памяти он смог только тогда, когда поднялся на крыльцо здания командно-диспетчерского пункта и оглянулся на панораму огней взлетно-посадочной полосы и увидел два ряда синих огней первой рулежной дорожки — или «северной», как тут принято было ее называть...

    — Можно, — сказал командир в ответ на свои мысли.

    Диспетчер, увидев его, доложил:

    — Летят, Петр Аполлонович!

    — А знаешь, милый друг, мы можем сделать так, чтобы и волк, и коза, и капуста...

    — Не понял...

    — Хитришь, брат, — все-то ты понял. Скажи честно — в таких ситуациях вы свои борты принимали на «северную»?

    — Так ведь это большие нарушения, чем сажать на полосу с боковым ветром, превышающим допуск. А потом — то были свои, полярные летчики. А этот если промахнется с первого захода, так при уходе на второй круг посшибает антенны на нашем КПД.

    — Не посшибает... Батагайцы в Нижнеянск на оперативную точку плохого летчика не пошлют. Командный состав у них толковый — Коньков, Казак, Орлов... — одни фамилии чего стоят...

    — Тикси, я — сорок один девятьсот пятый, прошу место, — в динамике прозвучал бодрый голос командира самолета.

    — Удаление девяносто. На трассе. Как погода в районе, девятьсот пятый?

    — Видимость миллион... Вашу точку наблюдаю. Вы «скорую» вызвали? Прибудем через тридцать минут.

    — Уже ждет вас. Девятьсот пятый, вы у нас раньше были?

    — Конечно!

    — Особенности хорошо знаете? — уточнил диспетчер, делая ударение на слово «особенности».

    — Конечно!

    — Расположение рулежных дорожек помните?

    — Конечно!

    — Вот видите, товарищ командир, как он долбит свое «конечно». Есть в Батагае и другие командиры, например, Тупикин... Как-то прошлым летом летит к нам этот Тупикин из Нижнеянска и докладывает пролет мыса Буорхая, а я ему говорю, чтобы доложил пролет Няйбы. А он просит разрешения следовать напрямую. Пришлось ему напомнить, что на одномоторном самолете нельзя лететь над водной поверхностью, если отсутствует возможность спланировать до берега. А он свое: «Почему зимой разрешаете следовать напрямую?» Как вам, Петр Аполлонович, нравится то, что командир звена не знает, чем отличается зимняя бухта от летней? Как мы можем знать — чей это ученик к нам летит?

    — Не его. Это я знаю наверняка...

    — Тикси, девятьсот пятый, расчетное начало снижения.

    — Вас понял, девятьсот пятый. Занимайте шестьсот метров, по давлению семьсот шестьдесят два, на дальний привод. Посадочный курс дополнительно.

    — Семьсот шестьдесят два установил. Шестьсот на привод. Приступил к снижению.

    — Товарищ командир, — диспетчер повернулся к Кухто, — как его сажать?

    — А ты как считаешь — куда безопаснее?

    — На рулежку, конечно. Она у нас достаточно длинная, да еще с таким встречным ветром. Только как бы вы меня за это не наказали...

    — Надо подумать о том, как бы людей успели спасти да чтобы при посадке риск свести до минимума. А насчет наказания, имей в виду — я еще своих подчиненных под удар не ставил. Если ты принимаешь решение сажать их на рулежку, то, считай, что это мой приказ. Ладно ты тут и без меня справишься.

    Кухто внимательно проследил за заходящим на посадку самолетом и, увидев, что тот начал подруливать к вокзалу, сел в машину:

    — Поехали...

    Самолет резко остановился. Винт еще не перестал вращаться, как из открытой двери выскочил командир самолета и направился к командно-диспетчерскому пункту. В руке — свернутое в трубочку задание на полет.

    — Товарищ Нечаев, здравствуйте. Куда так спешите?

    — Здравия желаю, Петр Аполлонович. Подписывать...

    — Извини, дорогой, теперь наступило мирное время. Мы «закрыты» боковым ветром.

    — Петр Аполлонович, мы завтра из Нижнего в плане, а там других бортов нет.

    — Не «завтра», а уже сегодня... Но ничем помочь не могу. Взлетать с этой рулежки категорически запрещено, а на полосе боковой пятнадцать метров. Идите отдыхать — мы вам «люкс» предоставим. А потом видно будет.

    Тем временем мать и ребенка аккуратно вынесли из самолета, и через минуту «скорая» резко рванула с места. Кухто вошел в небольшой домик контрольно-пропускного пункта и позвонил диспетчеру:

    — Выдашь экипажу направление в гостиницу и позвонишь администратору, чтобы их разместили в «люксе».

    — А что... на борту есть кто-то из управления? — встревожился опытный работник.

    — Не волнуйся... Эти ребята сегодня больше чем кто-либо другой заслужили, чтобы могли отдохнуть как «белые люди...».

    — Тогда я так и передам, что это ваше указание, а то в эти апартаменты они простых смертных не вселяют.

    — Правильно понял. До свидания. Благодарю за службу и желаю тебе удачно додежурить смену, — положив трубку, Петр Аполлонович направился к выходу из полузатемненного помещения, но его неожиданно окликнул пожилой вахтер:

    — Мил друг, ты того... извини старика, от тебя так смачно дымком попахивает, что и мне захотелось... Не оставишь ли мне пару папиросочек?

    — Это можно, — ответил Кухто и вернулся, доставая на ходу из кармана пачку «Беломора». — А чего это вы на дежурство идете без табачку?

    — Тык я того... курить бросил, что называется... Но когда ты сказал в эту самую... о «белых людях», тык у меня внутре все всколыхнулось...

    Петр Аполлонович зажег спичку, и когда они сделали по несколько затяжек, старый вахтер, глядя сквозь узкую щель почти закрытых глаз, сказал:

    — Ты, я вижу, не жалуешь этих самых... Хоть тоже вроде к ним принадлежишь...

    Скажи на милость, как это так получилось, что мы столько лет тому назад скинули царя-батюшку и всех его дармоедов, а до сих пор так и не видно, чтобы вся власть была у Советов рабочих и крестьян? Одних мы убрали, а тем временем, выходит, другие все троны позанимали и верховодят... Что это за такая народная власть у нас, когда райкомовским работникам самые что ни на есть разные продукты прямо на дом доставляют? О тех, кто сидит повыше, не говорю — не видел. Но догадываюсь... Однако точно знаю, как живут и что видят те, кто своим горбом все эти блага добывает.

    Кухто никак не ожидал, что разговор может принять такой оборот. Но он не стал хитрить со стариком и в свою очередь спросил:

    — Вы не боитесь со мной об этом говорить?

    — Не боюсь. Я свое на войне отбоялся... А тебе, мил друг, я еще на первом собрании, которое ты проводил весной, понял... Пару слов о себе: авиамотористом был еще в тридцатых. Всю войну прошел в авиатехниках и хоть дальше Львова не довелось побывать, но повидал многовато. После войны вернулся в свою родную Москву, но сиротливо мне там показалось... и решил завербоваться в Полярную авиацию. Так я попал в Тикси, где и тружусь до сих пор. Лет десять, как пенсию оформил, но... по мере сил...

    Прикурив очередную папиросу, Кухто начал медленно говорить:

    — Откровенно говоря, я и сам не все понимаю. На словах, вроде все говорят правильные речи и от имени народа, а понять — кто из них говорит правду, а кто лишь прячется за эти слова, — не так-то просто...

    — Тык это... словеса, что называется, а надо того... на дела смотреть. Да выводы кое-кому делать из этих деяний...

    — Выводы? А кто их будет делать? — Кухто от волнения приподнялся, но, видя, что пройтись в тесном помещении негде, сел обратно и продолжил, — вот я вам, как старому авиатору, такой пример приведу.

    Было это лет пять тому назад, когда министром у нас был маршал авиации Логинов. Сообщили нам заблаговременно, что летит в Якутск министр со своей свитой. Встречу приготовили в центральном порту, как и положено, но самолет с ними на борту там сесть не смог — погода испортилась. Дело было зимой. И вот приземляются они у меня в Магане. Встретил я маршала и проводил в кабинет, где он дожидался прибытия кортежа машин из города. А один из сопровождающих его людей, занимающий довольно большой пост, оказался моим старым знакомым. Еще в годы войны мы вместе работали в перегоночной авиадивизии. Когда он меня увидел, то вскрикнул:

    — Привет предводителю фанерной авиации!

    Меня оскорбило такое обращение, и я, несмотря на его высокий пост, возражаю:

    — Неужели ты считаешь, что летчики, управляющие «илами» или «тушками», заслуживают большего уважения, чем мои — летающие на «фанерах»?

    — Да как можно их сравнивать? — с иронией отвечает он. — Одни летают на самых современных лайнерах, а другие...

    — Ладно, — начинаю говорить с ним уже спокойнее, так как понял, с кем имею дело, — тогда иначе вопрос поставлю: скажи, какой экипаж принесет народу больше пользы — тот, который перевезет на большом самолете две сотни пассажиров из одного города в другой, или тот, который на «фанере» вывезет из дальнего уголка одного больного человека в районную больницу и тем самым спасет ему жизнь?

    — Ну ты, Петр Аполлонович, в частности начинаешь впадать...

    Вспылил я тогда и ответил еще более резко:

    — Так ведь этими «частностями» моя «фанерная авиация» в основном и занимается... Специфика! Мы делаем одну работу — ваши лайнеры другую. К людям надо бы относиться только по результатам анализа качества выполняемой ими работы, а не по креслам, которые они занимают. По-твоему, так получается: на большой авиации работают большие люди, а на маленькой — маленькие...

    Петр Аполлонович прикурил очередную папиросу и замолчал. Но заинтригованный вахтер не удержался от уточнения:

    — И чем же закончилась эта беседа?

    — А ничем... Вскорости приехали машины, их встречающие, и увезли всех в город. Так я с тех пор с ним больше не встречался. Но я ему все равно ничего не смог бы доказать... У него уже была совсем другая и психология, и философия. Он был как раз из тех людей, которые называли себя белыми без кавычек и которые глубоко уверовали в то, что те привилегии, о которых вы упоминали, им просто полагались по чину. Как должное. И пока такие люди, или им подобные, будут верховодить нашей страной, то не только в авиации будут делить людей на больших и маленьких, а вся страна будет разделена на так называемые слои общества. Слои, в которых «блага» будут распределяться по принципу: одним все, а остальным то, что не успели взять первые...

    — Ты, командир, знаешь, что сказал Чкалов о тех самолетах, на которых установлены туалеты?

    — Знаю... — Кухто горько улыбнулся и протянул руку старому авиатору. — До свидания. Пойду, а то скоро светать начнет.

    — Не начнет. У нас сейчас дня нет...

                                                                 Рассказ двенадцатый

                                                                ПОСЛЕДНИЙ ПОЛЕТ

    *

                                                             ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ

                                                                      ВНЕШНОСТЬ

    Высокий, красивый, всегда нараспашку и шапка на затылке. Шумный, энергичный и очень эмоциональный.

    Его доброе лицо как в зеркале отражало большой ум и постоянно меняющуюся гамму внутренних чувств, а глаза искрились предостерегающей хитринкой, как бы говоря: «Я и так все знаю, но лучше говорите сами...»

    М. В. ПЕТРУШЕВА, заведующая столовой

    *

    Шли последние часы уходящего года. Работники штаба Тиксинской авиаэскадрильи ушли на обед, а Кухто, оставаясь верным давнишней привычке, остался в кабинете, чтобы использовать этот «тихий час» для личных дел. Однако именно в то время, когда он собрался позвонить и поздравить членов своей семьи с Новым годом, ему доложили о летном происшествии.

    Нельзя сказать, что такие сообщения были для Петра Аполлоновича большой редкостью — когда он был командиром 140-го отряда спецприменения, а затем и Маганского объединенного, тоже случались и поломки, и аварии, и катастрофы...

    Но сообщение об аварии Ан-2 в декабре 1972 года в аэропорту Булун потрясло Кухто до глубины души. Прежде всего — преступной халатностью и необъяснимой самоуверенностью командира самолета Рыбалкина. Не укладывалось в голове, как опытный летчик, который еще два года тому назад успешно выполнял сложнейшие полеты в Антарктической экспедиции, мог допустить аварию самолета по причине полнейшей безграмотности? Но вскоре он пришел к выводу, что это произошло в результате бесконтрольности и несовершенства методики подготовки летного состава. До недавнего времени Тиксинское подразделение входило в состав Полярной авиации и подчинялось непосредственно Москве, столь большая удаленность не способствовала организации регулярного контроля. А вот причина несовершенства методики подготовки летчиков — неудовлетворительная работа методистов Якутского управления, применительно к условиям работы данной авиаэскадрильи, которые, приняв ее под свою опеку, решили так: если полярные летчики — значит асы; они все могут, все умеют, все знают — так зачем их учить? С этими соображениями Петр Аполлонович очень скоро поделился с главным методистом Якутского управления. Но — все по порядку...

    Получив от диспетчера службы движения аэропорта первое донесение о случившемся, Кухто немедленно связался по телефону с начальником аэропорта Булун и приказал:

    — Прошу вас подробно описать событие. Ничего не скрывайте — мы все равно узнаем все детали.

    — Товарищ командир, никаких секретов у нас нет. Рыбалкин загрузился, вырулил на полосу и начал взлетать. Но после отрыва от земли, сразу за полосой самолет вдруг упал и... разрушился. Пассажиры живы, но несколько человек ранено. Мы их отправили в больницу.

    — Это все, что вы можете доложить?

    — Пока все. Постараемся выяснить в самое ближайшее время...

    Кухто хорошо знал, чем иногда кончаются эти «выяснения в ближайшее время», в процессе которых напрочь могут исчезнуть имевшиеся факты нарушения, после чего до истины придется докапываться месяцами, поэтому сказал:

    —    Я вас очень прошу... Нет, как ваш непосредственный командир, я вам приказываю: соберите свою комиссию и сходите к самолету и опломбируйте все доступные места. Организуйте его охрану. Чтобы ни одна живая душа не могла к нему приблизиться до тех пор, пока не прибудет комиссия из управления. Вы меня хорошо слышите?

    — Да, товарищ командир. Все будет исполнено.

    — Обязан вас предупредить, что за выполнение этого приказа вы несете персональную ответственность.

    — Вас понял, товарищ командир, вот только... опломбировать мы не сможем. Нет у нас этих самых...

    — Тогда опечатайте. Но не только двери, люки, лазы, но и трещины, разломы и прочие места возможного проникновения в самолет. Теперь, надеюсь, все ясно?

    —    Все. Разрешите выполнять?

    Кухто почувствовал, что начальник аэропорта спешит закончить разговор быстрее, чтобы уйти от ответа на главный вопрос. Но так как к летному происшествию могли быть причастны и службы аэропорта, непосредственно связанные с обеспечением безопасности полетов, то он решил не давать времени на подготовку ни начальнику, ни этим службам. Он спросил напрямую:

    — Нет, уважаемый, наш разговор не закончен. Я все ждал, что вы сами скажете о причине происшествия, но так как вы об этом упорно молчите, то я конкретно спрашиваю — почему это произошло?

    Наступила продолжительная пауза. По приглушенным обрывкам разговора, доносившимся из трубки, Петр Аполлонович понял, что начальник не просто обдумывает ответ, а еще с кем-то советуется или дает какие-то указания. Он подумал: «Если бы начальник не знал причины, то ответил бы сразу... а это молчание и эти обрывки речи, пробивающиеся через ладонь, прикрывающую трубку, говорят о том, что он хочет скрыть то, что ему известно и тщательно обдумывает и обговаривает наиболее обтекаемый вариант ответа...». Но после первых же фраз начальника аэропорта Кухто понял, что мысленное обвинение в его адрес было напрасным:

    —    Понимаете, Петр Аполлонович, я был занят подарками к Новому году и лично этого не видел, но наша дежурная отдела перевозок, отправлявшая этот борт, сообщает такие вещи... Послушайте ее сами...

    — Алло, товарищ командир? Семенова говорит. Однако, я оформляла и провожала пассажиров в самолет... Я не хотела, чтобы командир забирал сразу всех... — волнение девушки лишь усиливало якутский акцент. — Но Рыбалкин велел оформить две ведомости и сказал, что это ему не впервой...

    — Голубушка, ты не волнуйся и говори конкретно. Сколько пассажиров ты посадила в самолет?

    — Двадцать один человек. Но командир, однако, сказал, что если дети, то можно... Что даже такой приказ есть. Как я могла не поверить командиру?

    — Как ты сказала? Одни дети?

    — Да, товарищ командир. Двадцать ребятишек и один сопровождающий.

    Кухто вдруг понял «Двадцать детей и один сопровождающий — это не та перегрузка, из-за которой мог после взлета свалиться на крыло самолет. Тут что-то не так...». Поэтому он уточнил:

    — Голубушка, скажи, пожалуйста, кроме пассажиров в самолет загружали груз или почту?

    — Было, однако. Ребята везли с собой несколько маленьких мешочков рыбы и мяса. А до этого командир загрузил три мешка с рыбой и какой-то, однако, груз спрятал сзади...

    — Сколько килограммов этого груза было?

    — Не знаю... Он загружал без меня... А что, разве я в этом виновата?

    — Большое спасибо. Ты нам очень помогла... Не волнуйся, я тебя ни в чем не обвиняю, передай трубку начальнику.

    — Слушаю Петр Аполлонович, — сникшим голосом произнес тот. — Неужели по этой причине разбился самолет? Вы считаете, что это вина моих работников?

    — Все будет зависеть от того, сколько было на борту этой самой рыбы и прочего груза... который сзади и... сколько мы найдем после, когда прибудет комиссия. А это, целиком и полностью зависит от результатов организованного охранения самолета. Я на вас надеюсь.

    — Товарищ командир, из самолета не вынесут ни одной рыбешки...

    — Тогда всего доброго. Поздравляю в вашем лице всех работников аэропорта с Новым годом и... неплохо было бы отнести в больницу несколько подарков.

    Кстати, сколько человек пострадало и какой характер ранений?

    — Шесть человек. Но серьезных травм нет. Глубокий снег смягчил удар... Спасибо за поздравления. Вы когда прибудете?

    — Прибуду вместе с комиссией из управления. До свидания...

    Комиссия Якутского управления во главе с первым заместителем начальника Юрием Александровичем Рахмановым прилетела в Тикси второго января и, не заходя в штаб, пересела в ожидавший ее прибытия Ан-2. Через сорок минут комиссия и присоединившийся к ней Кухто приземлились в аэропорту Булун.

    Расследование летного происшествия было недолгим. Причина аварии была установлена следующая:

    «Командир самолета Ан-2 Рыбалкин, игнорируя элементарные требования норм загрузки самолета, незаконно загрузил в самолет 500 кг рыбы и мяса, затем, уговорив диспетчера отдела перевозок посадить в самолет 21 человек — убедив ее, что это не является нарушением, поскольку пассажиры — дети школьного возраста и это, якобы, разрешается... После чего приступил к взлету, невзирая на то, что перегрузка составила 944 — девятьсот сорок четыре! — килограмма. Самолет, после отрыва от взлетно-посадочной полосы, перешел в неуправляемое крутое кабрирование и с высоты 20-25 метров свалился на правое крыло, упал на землю в 75-ти метрах от взлетной полосы и полностью разрушился...».

    Командир самолета Рыбалкин свои действия мотивировал так:

    «Я знал, что самолет перегружен, но так как до этого мне не раз приходилось выполнять полеты с примерно такой же перегрузкой, кстати, всегда успешно, то я надеялся на благополучный исход и этого полета. Столько рыбы и мяса мне надобно было для банкета, который я намеревался устроить в честь моего отъезда из Тикси, — незадолго до этого я получил добро из Магадана на перевод с последующим переучиванием на самолет Ан-24. Свою вину я признаю полностью и готов понести любое наказание...».

    Кухто, в присутствии многих членов комиссии, сказал Рыбалкину:

    — Я всегда с уважением относился к тем людям, которые находили в себе мужество чистосердечно во всем признаться. Учитывая это, я всегда старался давать им шанс и время для исправления допущенных ими нарушений. Таким людям я верил, и они впоследствии ни меня, ни себя не подводили. Случай с вами будет неприятным исключением из этого правила — такого шанса я вам дать не могу. Мало того — я буду категорически настаивать на предании вас суду, так как ваша преступная халатность есть ничто иное, как покушение на убийство двадцати детей и их сопровождающего... Эти люди каким-то чудом остались живы.

    Завершив работу в Булуне, все участники расследования вернулись в Тикси, где принялись за оформление документов и составление проекта приказа. К исходу вторых суток не только расследование, но и вся документация, включая и проект приказа, была фактически подготовлена к перепечатыванию на чистовик.

    Рахманов вошел в кабинет командира Тиксинской эскадрильи. Кухто, дождавшись когда первый заместитель удобно устроился в кресле, с легкой иронией в голосе спросил:

    — Юрий Александрович, как будет выглядеть заключительная приказа? Есть что-нибудь новое или наказание будете распределять как обычно?

    — Мы — вам. Нам с Митяшиным пришлют из Москвы. Не привыкать...

    — Да, насколько я могу припомнить, лично мне это будет четырнадцатое взыскание. Из них я по-настоящему «заработал» только одно. Еще в пятьдесят втором году оно было наложено. За нарушение инструкции по загрузке Ан-2. Вот тот строгий выговор я принял с благодарностью, потому что он был справедливым. А остальные — «за слабую воспитательную... за неудовлетворительную организацию... за слабый контроль...» — мне представляются унизительными. Они не только роняют авторитет руководителя в глазах подчиненных, но и, главное, оскорбляют его как человека. И вот почему: руководителю любого ранга достаточно одной из этих формулировок — только одной! — чтобы снять его с должности. Как несправившегося... или неспособного...

    — Петр Аполлонович, а сколько у вас поощрений?

    — Если считать этот четырнадцатый свершившимся фактом, то ровно вдвое больше. Но обиднее всего именно это: то тебя мордой в грязь— «за слабую...», то пряник—«за большой вклад...». Где же логика?

    — В поисках этой «логики» мы с вами можем далеко забраться, а я не сторонник подобных разговоров. Разве вы не согласны с тем, что за таких вот Рыбалкиных следует наказывать и их непосредственных командиров?

    — В том-то и дело, что у рядового командира моей эскадрильи набирается семь «непосредственных». А у семи нянек, как говорится, дитя... Вот сейчас за этого самого Рыбалкина и будут наказаны все семь. А разве все они принимают участие в подготовке к полетам летчиков на Ан-2? Увы, только двое из этой семерки работают с пилотами на этом типе. За что же накажут остальных?

    — «За слабую...», Петр Аполлонович. За нее. Ведь воспитательная работа должна оставлять следы не только в месячных, квартальных и годовых отчетах, но прежде всего в сознании людей...

    — Должна, Юрий Александрович. Но эти треклятые бумаги отнимают столько времени и сил, что на остальное... Вот видите, и я уже начинаю называть «остальным» то единственное и самое главное. Но оставим этот бумажный разговор — мне хотелось бы заострить ваше внимание на другом, более важном, на мой взгляд, вопросе. Скажите, какую роль в подготовке к полетам экипажей нашего управления должны играть инспектора управления и методисты учебно-тренировочного отряда?

    — Ведущую. Как и положено.

    — Не спорю. Но это на словах и на бумаге. А на деле? Вы сможете привести хотя бы один пример, чтобы за какое-нибудь летное происшествие, допущенное рядовыми экипажами нашего управления, наказали инструктора учебно-тренировочного отряда или инспектора летно-штурманского отдела? Куда в данных случаях девается их «ведущая» роль? Ведь это в итоге результат и их работы... Рыбалкин, например, открыто говорит о своих многократных вылетах на перегруженном самолете, что стало для него нормальным явлением. Это говорит не только о его низких моральных качествах, но прежде всего о низком уровне его теоретической подготовки. А кто должен был доказать ему — с научной точки зрения, что в каждом из предыдущих полетов с перегрузкой он был на грани того, что в итоге и произошло? Неужели только его «непосредственные»? Может, и управленческие методисты? Знаю — вы скажете, что те и другие. Верно. Но у преподавателя или инструктора учебного отряда, а также у инспектора управления и знаний больше, и опыта, и прав... Весь вопрос в том — используют ли они их в полной мере? Я убежден, если бы они провели хотя бы разок с Рыбалкиным занятие на должном уровне, после чего проверили бы, как он этот урок усвоил — этого случая мы не имели бы. Да разве только этого?..

    Кухто прикурил очередную папиросу и посмотрел на Рахманова, но, видя, что он внимательно слушает и не изъявляет желание вступать в разговор, не дослушав до конца, продолжил свой монолог:

    — Должен вам сказать, что пока вы не укрепите учебно-тренировочный отряд и летно-штурманский отдел теми работниками, которые не только прельщаются этими должностями лишь как средством выдвинуться наверх, но смогли бы там работать с полной отдачей, — авиационные происшествия по вине летного состава у нас в управлении не прекратятся.

    После этих слов Рахманов оживился:

    — Петр Аполлонович, вы работали в летно-штурманском отделе, а после Батагая и в Инспекции... Почему ушли? Оказали бы мне сейчас помощь в этой реорганизации. Заметьте — непосредственную помощь! Я с вами согласен, но это весьма непростой вопрос...

    — Не тот у меня возраст, чтобы неделями кочевать по необъятным просторам Якутии. Да и образование у меня не то. У вас должны работать молодые, энергичные, способные и... порядочные люди.

    — Едва ли энергия молодых заменит ваш опыт.

    В кабинете надолго установилось молчание.

    Один вспоминал в деталях недавнюю беседу с начальником управления, искренне удивлялся, что Кухто высказывал практически те же мысли о реорганизации, что и Митяшин, которые, кстати, не расходились с его собственными. Думал он так же и о том, что Кухто, вооружившись конкретными примерами, приводил даже более веские доказательства о слабой работе методистов из управления и учебно-тренировочного отряда. Думал он и о том, что дальше медлить нельзя: «Прибуду в Якутск и начну...».

    А Петр Аполлонович думал о своих летчиках. «Вот что значит часто менять места своей работы. Та же картина, что и в Батагае — летчиков, оказывается, я совсем не знаю. Провожу комиссию и займусь ими вплотную...».

    Рассуждая о количестве и качестве уже имевшихся взысканий, Кухто не мог знать, что ровно через восемь месяцев «заработает» и свое пятнадцатое — последнее...

    Третьего августа 1973 года он решил «тряхнуть стариной» и полетать не проверяющим в экипаже, как положено командиру объединенной авиаэскадрильи, а самостоятельно. Экипаж подобрался в таком составе:

    П. А. Кухто — командир вертолета Ми-4.

    В. А. Пищик — второй пилот.

    В. А. Корчагин — штурман.

    Предстояли лесопатрульные полеты, поэтому бортмеханика в состав экипажа не включили, что, впрочем, Инструкцией по выполнению этого вида работ не запрещалось.

    Произведя взлет из аэропорта Булун, в районе которого предстояли работы, экипаж обнаружил на высоте шестисот метров интенсивное выбивание масла в подмоторную гондолу. Вскоре по прибору было зафиксировано падение давления масла до нуля. Во избежание отказа двигателя и возможного возникновения пожара Кухто принял решение включить двигатель и произвести экстренную посадку на подобранную с воздуха площадку в режиме авторотации несущего винта. Во время приземления вертолет потерпел поломку.

    Этой вынужденной посадке предшествовало следующее.

    Авиатехником Сидоровым во время предполетного обслуживания была обнаружена течь масла из сот маслорадиатора и он принялся устранять этот дефект «дедовским» методом — заглушил обе протекающие соты с двух сторон деревянными заглушками. Авиатехник понадеялся, что этого будет достаточно для выполнения одного полета, а более капитально — запаять — он намеревался после завершения рабочего дня. Об этом Сидоров не доложил, а члены экипажа сами не обнаружили. В полете деревянные заглушки выбило...

    В приказе начальника Якутского управления в частности было сказано:

    «Командиру вертолета, командиру Тиксинской объединенной авиаэскадрильи Кухто Петру Аполлоновичу за бесконтрольную приемку вертолета от работников авиационно-технической базы, что привело к вылету с неустраненным дефектом и последующей поломке вертолета, объявить строгий выговор. Ограничиваюсь этой мерой наказания, учитывая многолетнюю безупречную работу Кухто в Якутском управлении гражданской авиации.

    Начальник ЛУГА Митяшин»

    Это был последний полет, после которого Петр Аполлонович понял, что летать больше не имеет права...

    Принимавший участие в расследовании этого летного происшествия пилот-инспектор Инспекции по безопасности полетов управления Н. Н. Зернов говорил впоследствии: «Петр Аполлонович в той ситуации вполне мог бы посадить вертолет, не допустив поломки. Конечно, мог! И я уверен, что так и было бы. Но дали себя знать те огромные нервные перегрузки, которые он перенес за последние годы, когда его перебрасывали с места на место. Этого, разумеется, кроме самого Кухто, никто не замечал...».

 

    В сентябре 1974 года Петр Аполлонович написал рапорт и ушел на пенсию.

    Нет нужды подробно рассказывать о том, как коллектив Тиксинской отдельной объединенной авиаэскадрильи провожал своего командира, но то, что у многих из них на глазах были слезы — точно. Когда он улетал в Якутск, работники штаба уговорили Петра Аполлоновича сфотографироваться на память. Этот снимок оказался последним в его жизни...

    Надежда Петровна Кухто:

    — Когда Петр Аполлонович вышел на пенсию и прибыл из Тикси в Якутск, то в самое ближайшее время я заметила, как он страдает оттого, что «оказался не у дел...». Он никак не мог усидеть дома: то поедет в управление, то весь день проведет в Магане, то найдет себе занятие в Якутском авиапорту... И всякий раз домой возвращался мрачнее тучи. И когда я поняла, что это не только его угнетает, но и начинает сказываться на здоровье, то приняла решение сменить обстановку и увезти его подальше. Так мы оказались в Барнауле, где у нас в течение ряда лет пустовала кооперативная квартира.

    Но болезнь прогрессировала, и он слег в больницу. Лечение в местной клинике ощутимых результатов не приносило, и мы вынуждены были отправить Петра Аполлоновича в Москву. Пройдя полный курс лечения в одной из столичных лечебниц, он поправился, встал на ноги. К лету семьдесят пятого года мы вернулись в Барнаул, где и намеревались жить дальше. Однако вскоре Петр Аполлонович уговорил меня вернуться в Якутск. Он говорил: «Надюша, все наши друзья и знакомые там, а тут, кроме твоих родственников, никого у нас нет...».

    К концу лета мы были уже в Якутске. Петр Аполлонович чувствовал себя достаточно хорошо, был весел и даже разъезжал на машине. О работе он старался говорить меньше, но с друзьями встречался часто и как прежде наш дом был полон близкими людьми.

    8 октября 75-го года на исходе дня приходит к нам в дом его бывший замполит Усенко и, найдя его в шлепанцах и домашнем халате, с недоумением спрашивает:

    — Петр Аполлонович, уже пора выходить, а вы еще не одеты?

    — Куда пора, Александр Григорьевич?

    — Как «куда»? Сегодня ведь день рождения авиации Якутии. Ровно пятьдесят лет тому назад Фадеев поднял в небо Якутии первый самолет...

    — И куда же в связи с этим надо идти?

    — Сегодня в клубе имени Гагарина состоится торжественный вечер, куда приглашены все ветераны нашего управления. Приготовлено столько приветственных адресов, столько подарков... А особо заслуженным даже правительственные награды будут вручать. Неужели вас не пригласили?

    Лицо Петра Аполлоновича побледнело. Он ничего не ответил и лишь подошел к креслу и устало опустился в него. Усенко поспешил к выходу, успев на ходу сказать:

    — Петр Аполлонович, это какое-то недоразумение. Этого не может быть! Я сейчас сбегаю к организаторам и все выясню...

    Сидя в кресле и обдумывая причину столь быстрого своего забвения со стороны «организаторов», Кухто находил ее только в одном: «Михаил Ильич Митяшин совсем недавно оставил пост и перешел на другую работу, а новый начальник управления меня не знает. Что до остальных — то я для них был все равно, что кость в горле, особенно теркому...».

    Вскоре вернулся Усенко и, потрясая в воздухе листочком бумаги, сказал:

    — Петр Аполлонович, все в порядке! Вставайте и одевайтесь! Вот приглашение на ваше имя!

    Кухто еще надеялся в глубине души на случайность:

    — А почему раньше не принесли?

    — Понимаете, Петр Аполлонович, его вообще-то не было... Но так как в клубе уже все начальство во главе с Амбросовым, да и председателем территориального комитета Ананьевым, то когда я им рассказал, что вас не пригласили — они тут же нашли чистый бланк и заполнили на ваше имя...

    — Спасибо, Александр Григорьевич, за хлопоты. Но я не пойду. А эту бумагу им верни...

    После этого случая Петру Аполлоновичу стало плохо — вернулась к нему старая болезнь. И с каждым днем становилось хуже и хуже. Я хотела везти его снова в Москву, но он меня попросил: «Надюша, поехали в Барнаул. Может, там отпустит...».

    Но в Барнауле не «отпустило». А спустя месяц с небольшим, 17 ноября 1975 года, его сердце перестало биться, и он был похоронен там, на городском кладбище.

    Александр Алексеевич Егоров, командир вертолетной эскадрильи Тиксинского объединенного авиаотряда:

                                                    УЛИЦА ПЕТРА КУХТО

 

                                                  Проходит все на этом свете,

                                                  Но память держит до сих пор,

                                                  Как он до ночи в кабинете

                                                   «Смолил» безбожно «Беломор».

 

                                                  Как за столом горбатил спину,

                                                  Но, утомясь «Дела» листать —

                                                  Сгребал бумаги все в корзину:

                                                   «К чертям! Шабаш! Иду летать!»

 

                                                  И вот уже привычно руки

                                                  Ложатся на рычаг «шаг-газ»,

                                                  Богатый опыт плюс наука —

                                                  И дело спорилось у нас...

 

                                                  О нем давно могли в народе

                                                  Легенд десятки наплести,

                                                  Хотя теперь, пожалуй, в моде

                                                  Другой, начальствующий, тип...

 

                                                  Но все же с батей-командиром

                                                  Из них едва ль сравнится кто...

                                                  И бродит память по квартирам

                                                  По улице Петра Кухто.

 

    Иван Алексеевич Простит, командир Маганского летного отряда:

    Когда Петр Аполлонович ушел из жизни, то работники Маганского отряда предприняли попытку добиться, чтобы нам разрешили установить в аэропорту или в поселке Маган его бюст, но нам это было категорически запрещено — «Бюст можно устанавливать только дважды Героям...».

                                                                             ***

    Хочется верить, что теперь, когда времена изменились, в Магане не только будет стоять памятник-бюст-обелиск, но и у подножья основателя Маганского отряда никогда не будут исчезать живые цветы — те самые, которые он в свое время невзлюбил при весьма трагических обстоятельствах... И, может быть, тогда мы все — его друзья и ученики — наконец-то сможем со спокойной совестью смотреть друг другу в глаза.