Ісак Гершавіч Гольдбэрг – нар. 27 кастрычніка (8 лістападу) 1884 г. у губэрнскім месьце Іркуцк Расійскай імпэрыі, у габрэйскай сям’і сасланага каваля (сьлюсару) “з пад Мінску”.
Скончыў Іркуцкую гарадзкую вучэльню. Быў чальцом партыі эсэраў (1904-1918). Удзельнік г. зв. Рэвалюцыі 1905 году.
У 1907-1912 гг. знаходзіўся у ссылцы, спачатку ў Брацкам астрогу, потым у с. Прэабражэнскім на Ніжняй Тунгусцы ў Кірэнскай акрузе Іркуцкай губэрні.
Да 1917 г. супрацоўнічаў са шматлікімі пэрыядычнымі выданьнямі: “Голос Сибири”, “Забайкальская новь”, “Земля”, “Сибирская жизнь”, “Сибирь”, “Чита” ды інш. У 1912 г. робіцца адным з кіраўнікоў газэты “Сибирь”. У 1918 г. рэдагаваў томскую газэту “Голос народа”.
Ад 25 красавіка 1917 г. па 20 лютага 1920 г. быў галосным Іркуцкай гарадзкой думы. Уваходзіў у рэдкалегію часопісаў “Будущая Сибирь” ды “Новая Сибирь”, супрацоўнічаў з часопісам “Сибирские огни”, прымаў значны ўдзел ў фармаваньні пісьменьніцкай арганізацыі ў Іркуцкай вобласьці.
15 красавіка 1937 г. ён быў арыштаваны ды прыгавораны Вайсковай Калегіяй Вярхоўнага Суду СССР 5 чэрвеня 1938 г. па арт. 58-1“а”, 58-8, 58-11 КК РСФСР да ВМП ды 22 чэрвеня 1938 г. расстраляны, верагодна, у Іркуцку, але згодна выдадзенаму сям’е Пасьведчаньню аб сьмерці пазначана што ён памёр 2 сьнежня 1939 г. Рэабілітаваны 27 красавіка 1957 г. вызначэньнем Вайсковай калегіі Вярхоўнага Суду СССР.
Першае ягонае апавяданьне “Артыст” зьявілася на старонках іркуцкай газэты “Сибирь” у 1903 годзе.
Пісаў Гольдбэрг таксама і пад псэўданімам Irridens або Ir.
Літаратура:
* Дубровскій К. «Тунгусскіе разсказы». Ис. Гольдберга. - М. 1914 г. Ц. 80 коп. «Алтайскій Альманахъ» подъ ред. Г. Д. Гребенщикова. – Пб., 1914 г., Ц. 1 р. 50 коп. // Сибирь. Иркутскъ. № 8. 11 января 1914. С. 2.
* Скальд. [Александр Гранов.] Ис. Гольдбергъ «Тунгусскіе разсказы». (Изданіе московскаго книгоиздательства писателей.) М. 1914 г. Ц. 80 к. // Сибирская Жизнь. Томскъ. № 24. 4 февраля 1914. С. 2.
* В. Л. Р. [Василий Львович Рогачевский.] Ис. Гольдбергъ. Тунгусскіе разсказы. Книгоиздательство писателей въ Москвѣ. Ц. 80 к., стр. 157. 1914 г. // Современникъ. Февраль. Кн. 3. 1914. С. 115-116.
* Ис. Гольдбергъ. Тунгусскіе разсказы. Книгоиздательство писателей въ Москвѣ. 1914 г. Стр. 157. Ц. 80 к. // Русское Богатство. № 4. . С.-Петербургъ. 1914. С. 374-375.
* Чужакъ Н. [Николай Федорович Насимович.] Ис. Гольдбергъ. «Тунгусскіе разсказы». Кн-ство Писателей въ Москвѣ. 157 стр. Цѣна 80 коп. // Завѣты. № 7. С.-Петербургъ. 1914. C. 61-63.
* Колядо П. И. Письмо въ редакцію. // Иркутская Жизнь. Иркутскъ. № 150. 15 іюня 1916. С. 3.
Гольдберг Исаак Григорьевич. // Стож М. Е. Словарь сибирских писателей, поэтов и ученых. Иркутск. 1916. С. 6-7.
* Итин В. Ис. Гольдберг. Закон тайги. Иркутск, 1923 г. Склад издания – Иркутское отделение Сибгосиздата. Издание не указано. 171 стр. // Сибирские Огни. № 1-2. Январь – Апрель. Новониколаевск. 1923. 240-241.
Азадовский М. К. Предисловие. // Гольдберг И. Бабья печаль. Иркутск. 1925. С. 3-8.
* Г. П. И. Гольдберг. - «Бабья печаль». Изд. ВСОРГО, Иркутск, 25. Стр. 25. // Сибирские Огни. № 3. Июнь-Июль. Новониколаевск. 1925. С. 215.
* Жеребцов Б. Исаак Гольдберг. // Сибирские Огни. № 5-6. Сентябрь-Декабрь. Новосибирск. 1926. С. 243-254.
* Леонов Н. Сибирь в новой литературе. (Статья первая). // Северная Азия. Кн. 1. 1927. С. 115-117.
* Локс К. Ис. Гольдберг. Путь, не отмеченный на карте. Рассказы. Гиз. 1927 г. Стр. 316. Тираж 4.000 экз. // Красная Новь. Кн. 1. Москва – Ленинград. 1927. С. 258.
* Жеребцов Б. Ис. Гольдберг. Путь, не отмеченный на карте. Рассказы. Гиз. М.-Л. 1927. Стр. 317. Тир. 4.000 экз. Ц. 1 р. 75 к. // Печать и Революция. Кн. 2. Москва. 1927. С 192-193.
* Топоров А. Деревня в современной художественном литературе. [Ник. Анов. – «Награда» («Сиб. Огни». № 5, 1927 г.). Исаак Гольдберг - «Гроб подполковника Недочетова».] // Сибирские Огни. Кн. 2. Март-Апрель. Новосибирск. 1928. С. 235-238.
* Юбилей Исаака Гольдберга. // Сибирские Огни. Кн. 6. Ноябрь-Декабрь. Новосибирск. 1928. 237-238.
* Жеребцов Б. О сибирской литературной традиции. Наблюдения и заметки. // Сибирский литературно-критический сборник. Под редакцией М. К. Азадовского и И. Гольдберга. Иркутск. 1928. С. 38-39, 45-46.
* Гольдберг Исаак Григорьевич, беллетрист, род. 8 нояб.1884 г. в Иркутске, в семье слесаря. // Писатели современной эпохи. Био-Библиографический словарь русских писателей ХХ века. Под редакцией Б. П. Козьмина. Т. I. [Труды Государственной Академии Художественных Наук. Социологическое отделение. Вып. 1.] Москва. 1928. С. 94.
* Гольдберг Исаак Григорьевич. // Здобнов Н. В. Материалы для сибирского словаря писателей. Москва. Оттиск из журнала «северная Азия» 1927 г., кн. I, II, IV и VI. [Материалы для сибирского словаря писателей (Предварительный список поэтов, беллетристов, драматургов и критиков). Москва. Приложение к журналу «Северная Азия». 1927.] Москва.1928. С. 18, 20.
* И. Гольдберг. Тысяча и одна ночь. Изд. «Моск. Тов. Пис.». М. 1928 г. Стр. 216. Ц. 1 р. 90 к. [Новые книги, рекомендуемые для рабочих библиотек.] // Книга и Профсоюзы. № 1. Москва. 1929. С. 40.
* Першин. Заметки читателя. // Сибирские Огни. Кн. 4. Июль-Август. Новосибирск. 1929. С. 211.
* Никитин М. Ис. Гольдберг. – «Путь, не отмеченный на карте». Изд. 2. «ЗИФ». 1929 г. Стр. 353. Цена 2 р. // Сибирские Огни. Кн. 5. Сентябрь-Октябрь. Новосибирск. 1929. С 170-171.
* Гольдберг Исаак Григорьевич. // Сибирская Советская Энциклопедия. В 4 томах. Т. 1. Новосибирск. 1929. Стлб. 677.
* Гиппиус В. Поэма о сибирской фабрике. [Ис. Гольдберг. Поэма о фарфоровой чашке. Изд-во «Федерация». М. 1931 г. Стр. 364; ц. 2 р. 10 к. + 30 коп.] // Будущая Сибирь. Кн. 1. Иркутск. 1931. С. 109-110.
Цехновицер О. Партизанское движение в художественной литературе. // Залп. № 7. Ленинград. 1931. С. 45-49.
Тверской И. Чужой огонь. // Локаф. № 6. Москва. 1932. С. 135-141.
* Парфенаў П. Апошнія дні Калчака. Пераклаў з рускай мовы С. Грамыка. Менск. 1932. С. 70.
* Азадовский М. I. Литература сибирская (Дореволюционный период). [Литература сибирская.] // Сибирская Советская Энциклопедия. В 4 томах. Т. 3. Новосибирск. 1932. Стлб. 162, 187-190.
* Высоцкий А. II. Литература и литературные организации (Послеоктябрьский период). [Литература сибирская.] // Сибирская Советская Энциклопедия. В 4 томах. Т. 3. Новосибирск. 1932. Стлб. 191-193, 201, 206.
* Рады с Вами встретиться, тов. Гольберг, на главном штреке. 30 лет литературного творчества крупнейшего писателя Сибири. // Восточно-Сибирская правда. Иркутск. № 279. 4 декабря 1933. С. 3.
* Пешков А. Дорогой Исаак Григорьевич! // Восточно-Сибирская правда. Иркутск. № 279. 4 декабря 1933. С. 3.
* Не Критик. Творчество Ис. Гольдберга. // Восточно-Сибирская правда. Иркутск. № 279. 4 декабря 1933. С. 3.
* Горячий привет Исааку Гольдбергу в день тридцатилетия литературной деятельности! // Будущая Сибирь. Кн. 5. Иркутск. 1933. Вокл.
* С. Т. 30-летие литературно-художественного творчества Ис. Гольдберга. // Будущая Сибирь. Кн. 5. Иркутск. 1933. С. 57-64.
* Гудошников М. О Творчестве Ис. Гольдберга. // Будущая Сибирь. Кн. 1. Иркутск. 1934. С. 95-99.
* Исаак Григорьевич Гольдберг. К тридцатилетию литературной деятельности 1903-1933. (Библиографический указатель.) Указатель составлен библиотекарем Т. И. Фатеева, помощь в подыскании материалов оказал библиотекарь Н. С. Романов. // Будущая Сибирь. Кн 1 Иркутск. 1934. С. 120-128.
* Непомнящих В. Тридцатилетний творческий путь. // Сибирские Огни. № 1. Январь – Февраль. Новосибирск. 1934. С. 208-220.
* Губер Б. Творческий путь Ис. Гольдберга. (Доклад на пленуме восточносибирского оргкомитета ССП.) // Будущая Сибирь. Кн. 6. Иркутск. 1934. С. 53-70.
* Исаак Григорьевич Гольдберг. К 30-летию литературной деятельности 1903-1933. (Библиографический указатель.) Указатель составлен библиотекарем Т. И. Фатеева, помощь в подыскании материалов оказал библиотекарь Н. С. Романов. Редактировал работу главный библиотекарь Н. С. Бер. // Труды Научной Библиотеки Восточносибирского Края. Иркутск. 1934. 11 с.
* Черных П. Заметки о языке и стиле Исаака Гольдберга. // Новая Сибирь. Кн. 4. Иркутск. 1935. С. 67-78.
Горн К. Разорванное полотно. // Литературная Учеба. № 5. Москва. 1936. С. 115-123.
* Коптелов А. У великого художника. // Сибирские Огни. № 5. Сентябрь-Октябрь. Новосибирск. 1936. С. 114-115.
* Михайлов П. В писательской организации Восточной Сибири. // Восточно-Сибирская Правда. Иркутск. № 115. 20 мая 1937. С. 3.
Письмо к Е. С. Добину. О романе И. Гольдберга «Поэма о фарфоровой чашке». // Горький А. М. Сочинения. Т. 30. Москва. 1955. С. 292.
* Исаак Григ. Гольдберг. // Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей в 4 томах. Т. 1. Алфавитный указатель псевдонимов. Подготовил к печати Ю. И. Масанов. Псевдонимы русского алфавита А-И. Москва. 1956. С. 259, 270, 404, 438.
* Абрамович А. Эвенкийские рассказы Ис. Гольдберга. // Енисей. Кн. 22. Красноярск. 1958. С. 277-292.
Абрамович А. Ф. Послесловие. // Гольдберг И. Путь, не отмеченный на карте. Иркутск. 1958. С. 356-363.
* Irridens = Исаак Григ. Гольдберг. // Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей в 4 томах. Подготовил к печати Ю. И. Масанов. Т. 3. Алфавитный указатель псевдонимов. Псевдонимы русского алфавита Р-Я. Псевдонимы латинского и греческого алфавитов. Астронимы. Цифры, разные знаки. Москва. 1958. С. 315.
Яновский Н. Исаак Гольдберг. // Гольдберг И. Поэма о фарфоровой чашке. Новосибирск. 1959. С. 5-22.
* Яновский Н. Жизнь начинается снова. // Ангара. № 4. Октябрь-Декабрь. Иркутск. 1960. С. 136-142.
* Гольдберг Исаак Григорьевич. // Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей в четырех томах. Подготовил к печати Ю. И. Масанов. Т. 4. Новые дополнения к алфавитному указателю псевдонимов. Алфавитный указатель авторов. Москва. 1960. С. 136.
* Горький и сибирские литераторы. // Трушкин В. Литературные портреты. Писатели сибиряки. Иркутск. 1961. С. 202-203, 218-219.
Шик Э. Г. Героика Гражданской войны в произведениях Гольдберга. // Ученые записки. Омский Государственный Педагогический Институт. Вып. 17. 1962. С. 29-59.
Деревня в современной художественной литературе. // Топоров А. Крестьяне о писателях. Новосибирск, 1963.
* Островская Е. Исаак Гольдберг. (К восьмидесятилетию со дня рождения.) // Ангара. № 4. Октябрь-Декабрь. Иркутск. 1964. С. 102-104.
* Шастина Е. От книги, почтя забытой. 80 лет со дня рождения Исаака Гольдберга. // Советская молодежь. Иркутск. № 231. 22 ноября 1964. С. 4.
* Яновский Н. Исаак Гольдберг. // Сибирские огни. № 11. Новосибирск. 1964. С. 157-158.
* Ловцов Н. Н. Из воспоминаний. // Сибирские огни. № 11. Новосибирск. 1964. С. 158-160.
* Яновский Н. Н. Гольдберг Исаак Григорьевич [27. Х (8. ХІ). 1884, Иркутск, - 2. ХІІ. 1939] – рус. сов. писатель. // Краткая литературная энциклопедия. Москва. Т. 2. 1964. Стлб. 236-237.
* Гольдберг Исаак Григорьевич. 1884, 27/Х – погиб в 1939. // Петряев Е. Д. Краеведы и литераторы Забайкалья. Материалы для биобиблиографического словаря. Ч. 1. Дореволюционный период. [Записки Забайкальского отдела Географического общества СССР. Вып. XXV.] Иркутск - Чита. 1965. С. 24.
Баскевич И. Памятная беседа. // Дон. № 1. Ростов-на-Дону. 1967. С. 185-188.
* Гольдберг И. Г. 6, 7, 9, 30, 43, 48, 49, 58, 77, 78, 81, 82, 104, 170, 174, 179, 181, 1977, 217, 283, 284, 290, 301. // Трушкин В. Литературная Сибирь первых лет революции. Иркутск. 1967. С. 308.
* Шик Э. Г. От «Сибири, каторжной» к Сибири, строящей социализм. К 85-летию со дня рождения Ис. Гольдберга. // Ангара. № 1. Иркутск. 1969. С. 94-99.
* Кутузова М. И. Исаак Григорьевич Гольдберг. (65 лет со дня рождения.) // Календарь знаменательных и памятных дат на 1969 год. (По Иркутской области.) Иркутск. 1969. С. 44-46.
* Краснова В. И. «Тунгусские рассказы» И. Гольдберга (из наблюдений над стилем ранних рассказов писателя). // Труды Иркутского государственного университета им. А. А. Жданова. Т. 62. Серия литературоведение и критика. Вып. 6. Иркутск. 1969. С. 106-121.
* Абрамович А. И. Г. Гольдберг. // Литературная Сибирь. Сибирский литературный календарь Писатели Восточной Сибири. Составитель В. П. Трушкин. Иркутск. 1971. С. 66-70, 333, 335.
* Азадовская Л. «Сибирский сборник» 1912 года. (История несостоявшегося издания.) // Сибирские огни. № 10. Новосибирск. 1971. С. 137-145.
Краснова В. И. Мотивы протеста в произведениях И. Г. Гольдберга о дореволюционной деревне. // Труды Иркутского университета. Т. 48. Сер. литературоведения и критики. Вып. 6. Иркутск. 1971. С. 311-322.
* 3абелин П. В. Путь, отмеченный на карте. Иркутск. 1971. 172 с.
* Исаак Гольдберг. // Яновский Н. Голоса времени, Новосибирск. 1971. С. 34-67.
Выходцева И. Певец новой Сибири. // Забайкальский рабочий. Чита 24 февраля 1972.
* Яновский Н. П. В. Забелин. Путь, отмеченный на карте. Иркутск, Вост.-Сиб. кн. изд., 1971. // Сибирские огни. № 1. Новосибирск. 1972. С. 183-185.
Очерки истории культуры Бурятии. Т. 1. Улан-Удэ. 1972. С. 389-390.
* Гольдберг И. Г. 13, 47, 49, 59, 60, 75-77, 90, 95-98, 101, 103. 107, 139, 160, 233, 263, 279, 280, 283-288, 292, 297, 313-315,340, 365, 408, 411, 412, 418, 421-423, 426. // Трушкин В. П. Пути и судьбы. Литературная жизнь Сибири 1900-1917 гг. Иркутск. 1972. С. 429.
Краснова В. И. Концепция революции в творчестве И. Г. Гольдберга. К проблеме стиля и метода. Автореф. дис... канд. филол. наук. Иркутск. 1973. 23 с.
* Гольдберг Исаак Григорьевич (1884-1939. // Петряев Е. Д. Псевдонимы литераторов-сибиряков. Материалы к «Истории русской литературы Сибири». Новосибирск. 1973. С. 39.
* Гольдберг Исаак Григорьевич. // Писатели Восточной Сибири. Биобиблиографический указатель. Иркутск. 1973. С. 84-86.
* Письма И. Г. Гольдберга к В. Г. Короленко. Публикация А. Малютиной. // Сибирь. № 1. Иркутск. 1974. С. 113-116.
Письма И. Г. Гольдберга к В. И. Анучину (статья и комментарии В. Трушкина). // Литературное наследство Сибири. Т. 3. Новосибирск. 1974. С. 276-288.
* Забелин П. Народная тропа Исаака Гольдберга. К 90-летию со дня рождения И. Г. Гольдберга. // Сибирь. № 6. Иркутск. 1974. С. 79-80.
* Топоров А. Из воспоминаний об И. Г. Гольдберге. К 90-летию со дня рождения И. Г. Гольдберга. // Сибирь. № 6. Иркутск. 1974. С. 95.
* Скуратов М. Из воспоминаний об И. Г. Гольдберге. К 90-летию со дня рождения И. Г. Гольдберга. // Сибирь. № 6. Иркутск. 1974. С. 95-96.
* Назарова Т. Из воспоминаний об И. Г. Гольдберге. К 90-летию со дня рождения И. Г. Гольдберга. // Сибирь. № 6. Иркутск. 1974. С. 96-97.
* Коненкин И. И. Из воспоминаний об И. Г. Гольдберге. К 90-летию со дня рождения И. Г. Гольдберга. // Сибирь. № 6. Иркутск. 1974. С. 97.
Якимова Л . П. Тема «Великого кочевья» в русской литературе Сибири 30-х годов. // Проблемы литературы Сибири XVII-XX вв. Новосибирск. 1974. С. 192-193.
* Гольдберг И. Г. 80, 95, 96, 111, 112, 211, 223. // Трушкин В. Из пламени и света. Иркутск. 1976. С. 362.
* Гольдберг И. Г. (2666-2692), 2783 (ред.). // Русская литература Сибири ХVII в. – 1970 г. Библиографический указатель. Ч. 1. Новосибирск. 1976. 525.
* Гольдберг И. Г. (742-788). // Русская литература Сибири ХVII в. – 1970 г. Библиографический указатель. Ч. 2. Новосибирск. 1977. С. 530.
* Гольдберг И. Г. 91, 124-127, 138, 147, 164, 165, 169, 170, 203, 204, 206, 262-269, 280, 284, 285, 287, 289, 291, 296, 297, 316. // Трушкин В. Восхождение. Литература и литераторы Сибири 20-х — начала 30-х годов. Иркутск. 1978. С. 322.
* «Человек с ружьем» Ис. Гольдберга. [Литературная жизнь Восточной Сибири 20 – 30-х годов.] // Трушкин В. Литературный Иркутск. Очерки, литературные портреты, этюды. Иркутск. 1981. С. 22-24.
* Вехи творчества. // Трушкин В. Литературный Иркутск. Очерки, литературные портреты, этюды. Иркутск. 1981. С. 181-218.
* Гольдберг И. Г. 23, 453, 510, 511, 515, 532, 556, 557, 561, 567, 569. // Очерки русской литературы Сибири. В 2-х томах. Т. 1. Дореволюционный период. Новосибирск. 1982. С. 594.
* Гольдберг И. Г. 7, 19, 36, 49, 50, 52, 67, 75-77, 83, 101, 102, 104, 132, 143, 156, 157, 162, 167, 168, 183, 202-208, 228, 230, 234, 242, 246, 247, 253, 260, 307, 611, 616. // Очерки русской литературы Сибири. В 2-х томах. Т. 2. Советский период. Новосибирск. 1982. С. 7621.
* К Сибири Социалистической (Исаак Гольдберг и его повести, рассказы о гражданской войне). // Шик. Э. «В холодной Сибири не так уж холодно...». Сборник литературно-критических статей. Омск. 1983.
* Гольдберг Исаак Григорьевич. // Писатели Восточной Сибири. Библиографический указатель. Вып. 2. Ч. 1. Русские писатели и писатели, пишущие на русском языке. Иркутск. 1983. 54-56.
* Гольдберг И. Г. 17, 21, 24, 27-29, 149, 203, 207, 214-218, 276, 277. // Литературная Сибирь. Критико-библиографический словарь писателей Восточной Сибири. Ч. 1. Составители В. П. Трушкин, В. Г. Волкова. Иркутск. 1986. С. 293, 300.
* Мутин В. Сибирский корень. // Библиофил Сибири. Вып. 1. Иркутск. 1988. С. 219-232.
* Яновский Н. Н. Гольдберг Исаак Григорьевич [27. 10 (8. 11). 1884, Иркутск - 2. 12. 1939.], прозаик. // Русские писатели 1800-1917. Биографический словарь. Т. 1. Москва. 1989. С. 619-620.
* Семенов А. История одного «терРакта». (Как писатель Исаак Гольдберг «замышлял» покушение на наркома Лазаря Кагановича.) // Восточно-Сибирская правда. Иркутск. №№ 97-98. 30 мая 1992. С. 13.
* Гольдберг И. 198. // Литература на языках народов Севера. Печатный каталог. Якутск. 1996. С. 97.
Яновский Н. Н. Русские писатели Сибири ХХ века. Материалы к словарю. Новосибирск. 1997.
Гольдберг Исаак Григорьевич. // Иркутск. Энциклопедический словарь. Иркутск. 2006. С. 87.
* Юрьева Е. А. Закон тайги и закон жизни в «Тунгусских рассказах» И. Гольдберга. // Вестник Бурятского Государственного Университета. Серия 6. Филология. Вып. 7. Улан-Удэ. 2007. С. 171-177.
Шкловский М. В. Литературный псевдоним Irridens. Иссаак Григорьевич Гольдберг. // Личность в истории Сибири XVIII-XX веков. Сборник биографических очерков. Новосибирск. 2007. С. 173-179.
* Шиловский М. В., Якимова Л. П. Гольдберг Исаак Григорьевич (Гершевич) (8 нояб. 1884, Иркутск – 2 дек. 1939), обществ. деятель, писатель. // Историческая Энциклопедия Сибири. Т. 1. Новосибирск. 2009. С. 397-398.
* Плеханова И. И. Русская литература Сибири. Ч. 2. Период революции и советского строительства 20 – 30-х годов. Учебное пособие. Иркутск. 2010. С. 58, 86, 108, 110.
* Гольдберг Исаак Григорьевич (27. 10. (8. 1884, Иркутск. - 02. 12. 1939, ГУЛАГ.). // Петров А. В., Плотникова М. М. Городские головы, гласные и депутаты Иркутской думы 1872-2011. Биографический справочник. Иркутск: 2011. С. 166-167.
* Гольдберг Исаак Григорьевич [27. Х (8. ХІ). 1884, Иркутск. 2. І. 1939. (предположит. Иркутск)] - прозаик. // Горшенин А. Литература и писатели Сибири. Энциклопедическое издание. Новосибирск. 2012. С. 90-91.
* Куделя М. Приговорённый. Десять арестов иркутского писателя Исаака Гольдберга. // Восточно–Сибирская правда. Иркутск. № 33. 11-18 августа 2015. С. 07.
* Куделя М. Приговорённый. Десять арестов иркутского писателя Исаака Гольдберга. // Восточно-Сибирская правда. Иркутск. № 34. 18-25 августа 2015. С. 07.
* Куделя М. Приговорённый. Десять арестов иркутского писателя Исаака Гольдберга. // Восточно-Сибирская правда. Иркутск. № 35. 25 августа – 1сентября 2015. С. 07.
* Куделя М. Приговорённый. Десять арестов иркутского писателя Исаака Гольдберга. // Восточно-Сибирская правда. Иркутск. № 36. 1–8сентября 2015. С. 07.
* Куделя М. Приговорённый. Десять арестов иркутского писателя Исаака Гольдберга. // Восточно-Сибирская правда. Иркутск. № 36. 1–8сентября 2015. С. 06.
* Куделя М. Приговорённый. Десять арестов иркутского писателя Исаака Гольдберга. // Восточно-Сибирская правда. Иркутск. № 37. 8–15сентября 2015. С. 07.
* Топоров А. Крестьяне о писателях. Изд. 6-е. Переработанное и дополненное. Белгород. 2015. С. 272, 274.
* Куделя М. Десять арестов Исаака Г. Иркутск. 2016. 90с.
* Ходий В. Слово об Исааке Гольдберге. // Восточно-Сибирская правда. Иркутск. № 22. 30 мая – 5 июня 2017. С. 07.
* Гольдфарб С. И. Террор против свободы: эпоха охоты на литераторов. // Известия Иркутского Государственного Университета. Т. 23. Серия «Политология. Религиоведение». Иркутск. 2018. С. 90-101.
* Гольдфарб С. Исаак Гольдберг: обратный отсчет. // Краевед Приангарья. Редактор-составитель С. Гольдфарб. Иркутск. 2018. С. 141-169.
Гольдфарб С. Непрочитанный Исаак: история жизни и любви эсера Ис. Гольдберга. [Имена Сибири.] Иркутск. 2019. 624 с.
* Иванов А. А. Исаак Гольдберг: история жизни и любви иркутского эсера. // Известия Иркутского Государственного Университета. Т. 30. Серия «История». Иркутск. 2019. С. 108-113.
Расуліма Пелядуйка,
Койданава
Жизнь его была не простой, во многом драматической с начала и до конца. Это была живая, порывистая душа, искренняя в своих поисках, заблуждениях. Исаак Григорьевич Гольдберг, человек, политик и писатель... Общительный, мягкий, глубоко интеллигентный, остроумный собеседник, неукротимый борец, художник лирических откровений и суровых картин. Как человек он желал добра людям, на этом пути долго заблуждался как борец. Исаак Григорьевич Гольдберг - художник так или иначе шел к миру новых социалистических отношений и был счастлив в нем трудиться и радовать читателя. Но Гольдберг долгое время был эсером, боролся против царского самодержавия, хотя и прошел тюрьмы и ссылки, но в свершениях Великого Октября разобрался далеко не сразу.
Важен конечный итог деятельности человека, в особенности художника, оставившего потомкам эстетические ценности. Современный сибирский читатель, да не только сибирский, с живой радостью встречает издания произведений Исаака Гольдберга, одного из основателей сибирской советской литературы, жизнь которого оборвалась преждевременно.
Автор выражает глубокую (признательность вдове нисаталя Л. И. Исаковой, пенсионерке М. И. Коненкиной, писателям А. Высоцкому, В. Пермитину, Е. Жилкиной, коллективам Научной библиотеки Иркутского университета и областного государственного архива и всем, кто помог написать эту книгу.
****
...в борьбе — жизнь!
Ис. Гольдберг. День разгорается
НА ЗАРЕ
Золотая иркутская осень 1903 года. Ясно и тихо. В роще, что на левом берегу Ангары, тропки усеяны мелкими листьями, березки на глазах становятся прозрачными, а сосны потемнели. Где-то внизу кричат паровозы, содрогаются составы. Невысокий, тонколицый юноша, с большими красивыми глазами, пышной волнистой шевелюрой, быстро идет по тропинке, направляясь к Понтонной улице. На нем ученическая курточка, в руках пухлая книжка и клеенчатая тетрадь. Он только что окончил пятиклассное городское училище, голова его забита мечтами о поступлении в университет, книгами, идеями о свободе. Все ясно: он будет народным заступником, поэтом, писателем. Он уже написал стихи, рассказ и еще один рассказ напишет. Кроме того, он участвует в издании нелегального противоправительственного журнала. И у него есть единомышленники в городе. И они ждут его сегодня. Вышел очередной номер журнала «Братство», и надо сообщить об этом Воскобойникову, уехавшему на строительство Кругобайкальской железной дороги. Рассказ «Мысли будущего купца», который он зимой читал Исааку, понравился редакции. Вот Лонцих что-то затрусил. Вспомнился последний разговор с ним. Лонцих написал недурную статью для журнала под громким названием «Белый раб», повествовавшую о страданиях бедного, притесняемого богатеями человека. Исаак пока дал ее Гдалию Левенсону, ученику седьмого класса мужской гимназии, державшемуся значительно, негласному редактору журнала. Тот одобрил идею, но попросил кое-что доработать. Гольдберг пошел к Лонциху и застал его при весьма любопытном разговоре с сестрой.
— Так ты, говоришь, написал вольнодумную статью? — спрашивала она, хитро усмехаясь.
— А ты знаешь, что за журнал «Братство»? Кто его издает, не скажешь?
— Как кто? Обыкновенные господа ученики с разрешения начальства.
Сестра громко рассмеялась и сказала, что это журнал нелегальный. На лице брата отразился испуг. Лонцих немедленно забрал свою статью. А кружок все-таки есть, целых двенадцать человек, это же настоящая революционная когорта!
Юноша зашагал еще быстрее. Навстречу попался толстый усатый вахмистр, смеривший его презрительным взглядом: жиденок! Исаак весь напрягся и дерзко посмотрел в узкие, нахальные глаза жандарма. А в сердце проснулась знакомая и всегда такая острая боль. Вспомнилась судьба отца. Герш Ицков Гольдберг, российский мещанин, был изгнанником и вот что рассказывал своим детям. Отец слыл в деревне добрым мастеровым, слесарничал и сыновей тому научил. Шел он как-то, уже в далекие времена, по улице и увидел, как остановилась помещичья коляска, осевшая набок: колесо сломалось. Вышел из нее пышно разодетый помещик, заметил его, известною в округе Герша Ицкова, мастерового, поманил пальцем, приказал починить колесо да при этом назвал, как водится в этих случаях у господ. Тут известный Герш Ицков и вломил барину крепкое словцо да прошел мимо не сгибаясь. Был после этого сослан в Сибирь на поселение, осел в Иркутске, завел большую семью, отбыл положенный срок и вернулся в Россию. А дети, старшему из которых уже четыре десятка, остались в Иркутске. Брат Борис стал музыкантом и уехал в Читу. Исаак представил себе облик отца: пышная борода, глубоко посаженные глаза смотрят строго, лицо крупное, открытое, гордый, независимый вид умного рабочего человека. Мать всегда была бесконечно добра и всем была известна мягким характером, печальными, участливо смотревшими глазами. Неизменно ласковая, богобоязненная, она хотела, чтобы ее дети были грамотными, любила книги и часто читала их детям. Только не могла она подозревать, что сын ее посвятит книгам всю свою жизнь да еще пойдет против царя...
[С. 3-7.]
В БРАТСКОМ ОСТРОГЕ
Трескучим декабрьским днем 1907 года из ворот иркутского тюремного замка конвоиры, ежившиеся от холода, вывели партию арестованных. Среди них обращал на себя внимание невысокого роста, исхудавший юноша. Он был узколиц, большие темные глаза его смотрели прямо, не мигая, взгляд был задорен и одновременно выражал какую-то постоянную грусть. Современники вспоминали, что губы его нередко смеялись, а глаза были печальны. Недавно ему объявили волю иркутского генерал-губернатора Селиванова: «На основании правил о местностях, объявленных состоящими на военном положении... высылается на время военного положения иркутский мещанин Исаак Гершев Гольдберг в Братский острог Нижнеудинского уезда». Решение губернатора казалось роковым. На время военного положения... Кто возьмется предугадать, сколько оно продлится?
Крестный это был путь до Братского острога. Но дороге, заметенной снегами, в жуткий, все крепчавший холод, в компании уголовников, с ночевками в темных холодных избах; брань конвоира, угрозы ворюг, исчезновение последних денег... Подробности этого путешествия, удалых и горьких откровений спустя два десятка лет оживут в любопытном опыте Исаака Григорьевича — серии «Блатные рассказы». В шутку сам писатель мог потом благодарить генерала-от-инфантерии Селиванова, жестоким способом предоставившего возможность познакомиться с жизнью далекой сибирской окраины.
Село Братское... Братский острог... Царство пристава Зозуленко, его урядников, десятских, волостных старшин и писарей. В январе 1908 года Гольдберг прибыл сюда и занял свое место в колонии ссыльнопоселенцев и административно-ссыльных — к категории последних он относился. Жизнь в остроге под неусыпным оком жандарма, ожидание почты, которая приходила нерегулярно и с запозданиями, вынужденное бездействие. Зима тянулась мучительно долго. Оставалось только одно: изучать нравы, быт, язык глухой, неведомой для цивилизации стороны. Страшные картины захолустья проходят перед ним. Темнота и невежество, не имеющие пределов, крестьянские семьи, задавленные податями, смерть детей. Уездное начальство кутит от безделья, смертно пьют мужики, оплакивающие свою долю. Мучительные думы не покидают изгнанника. От обвинений в адрес царя и его холопов он переходит к размышлениям о биологических свойствах характера, роли страстей, которые могут возвысить или погубить человека. И не царствует ли здесь в сибирской деревне, среди скал и лесов, нечто темное, непостижимо загадочное? Природа поражает его. Ангара скована, но о ее красоте и силе вещает сказочно обледенелый Падун. Насколько хватает глаз, мохнатыми чудовищами уходят к горизонту хребты, тайга, царство красивых и сильных зверей. Нет, этой земле не хватает большого колокола. Эти впечатления оставили в душе неизгладимый след. Пейзаж в рассказах и повестях Гольдберга благоухает сибирским колоритом, — это нежная кипень багульника и суровое молчание заснеженных просторов, горячее комариное лето, запах хвои, брусничных ковров, следы и дыхание хищного зверя, мужество и воля, жизнь и смерть, которые могут встретиться на тропе, закон тайги!..
С тучами мошки миновало сухое лето, незаметно подкатилась осень, вначале ясная, с грибами, орехами, манящая пестротой леса, потом злая, дождливая, с мокрым снегом. На дорогах и улицах села Братского обнажалась желтая глина, в которой вязли повозки. И вот снова зима, серое небо, холодные дни, ожидание почты, долгие вечера наедине с коптилкой. Хрупкий телом, Гольдберг неутомимо жаждет деятельности и становится любимцем колонии и крестьян. Он много читает, ложные надуманные построения декадентов его отталкивают, восхищают драмы Ибсена с их идеей раскрепощенной творческой личности. В марте 1909 года переведенный в Братский острог ссыльный Максим Бартновский сразу замечает иркутянина. Исаак Гольдберг — молодой красивый человек, с большими выразительными глазами, у него длинные, спускающиеся до плеч волнистые волосы. В компании он обворожителен своим тонким остроумием, в котором сквозит то редкое добродушие, то язвительная философская насмешка. Кроме того, этот юнец с пятиклассным образованием обладает непостижимой начитанностью — он знает русскую и мировую классику, ему ведома всеобщая история цивилизации, он знаком с книгами русских социал-демократов и всех российских партий. Правда, он переоценивает значение духовного начала, но ведь он еще так молод. Не Герцен ли сказал, что возбужденность юношеской мысли есть уже образование! Максим Бартновский и Исаак Гольдберг становятся друзьями. С ними неразлучен один из польских поселенцев Вольдемар Крастынь, внушающий все большую тревогу. В начале апреля он но встает с постели. 10 апреля Вольдемара Крастыия не стало. Гольдберг потрясен его смертью. Он совещается с Максимом Бартновским и решает организовать демонстративные похороны.
— Хоронить без священника. А венки должны быть с алым бантом и лентой.
Пришедший взглянуть на усопшего пристав Зозуленко вынужден смириться с волей колонии. Об алой ленте и банте он пока не подозревает. Придя во второй раз, он распоряжается снять ленту. Ссыльные отказываются.
12 апреля 1909 года, когда небо голубело совсем по-весеннему, Вольдемар Крастынь отправился в последний путь. На гроб были возложены два еловых венка, увитых алой лентой и бантом. При виде их попадавшиеся навстречу крестьяне столбенели, некоторые испуганно крестились, Весть о невиданном катафалке мгновенно распространилась по селу Братскому. Пристав Зозуленко не замедлил появиться с несколькими урядниками. Побагровев, он приказал остановить процессию и обратился к уряднику со следующими словами:
— Я не желаю нарушать спокойствие и приказываю снять бант и ленту!
Урядник уже было прикоснулся к венку, как Максим Бартновский выступил вперед и сказал, обращаясь к приставу (цитируем по его письму генерал-губернатору):
— Позвольте, господин пристав, довезти до кладбища и там снять. Вы, господин пристав, не желаете нарушать спокойствие умершего, а с нас требуете, чтобы мы, считая себя его товарищами, нарушили его спокойствие.
Пристав не нашелся, что ответить. Потоптавшись на месте, он велел одному из ссыльных, ведшему лошадь под уздцы, трогаться и сам пошел впереди. Пристав струсил. Демонстрация удалась, и то, что пристав перед погребением тела снял бант и ленту, уже не имело значения.
Последствия не заставили себя ждать. И друзья могут предать.
Максим Бартновский вдруг пошел на попятную... Его устрашила возможность очутиться в более отдаленном месте губернии. 19 апреля он обратился с письмом к иркутскому генерал-губернатору, в котором просил отвести от него всякие подозрения относительно случившегося и тем самым перекладывал всю вину на своих товарищей и прежде всего на Гольдберга. Хуже всего останавливаться на пол дороге, ибо струсившего не милуют ни друзья, ни враги. 23 апреля нижнеудинский исправник Грессеров докладывал о случившемся канцелярии губернатора: «Об изложенном доношу Вашему превосходительству и ходатайствую, не признаете ли вы возможным о выдворении из селения Братского ссыльнопоселенца Бартновского и административно-ссыльного Гольдберга в более отдаленный уезд губернии, так как они являются одними из вредных элементов, и о втором из них мною уже было донесено 31 декабря 1908 года» [* ГАИО, ф. 25, оп. 6, ед. хр. 3155.].16 мая генерал-губернатор Селиванов распорядился выслать Гольдберга и Бартновского под надзор полиции в Киренский уезд. В июне иркутянин очутился на Катанге, в с. Преображенском.
БОЛЬШАЯ НУЛЬГА* ПИСАТЕЛЯ
[* Нульга — переход (по-эвенкийски).]
Лена подавно освободилась из-подо льда, была стремительна на перекатах, раздольно струилась на плесах; берега становились все выше, лесистее, мягкая клейкая зелень берез и красного тальника, салатные иголочки лиственницы, темные высокие кроны сосен и кедров, утопавших во мхах, блеск воды, жаркие дни, бешеные таежные ливни с громом и молниями, ходившими над самой головой, — все это было первозданно, дико, зовуще. Плыли по Лене первые купеческие карбасы, паузки, и с берега кто-нибудь, одиноко бредущий или выглядывавший из зимовья, кричал шепелявым голосом:
— Эй, на паушке. Шей лошман?
— Ш крутого мыша, Татьянин муш!
Встречались рыбаки, ставившие самоловы на стерлядей, заросшие, коренастые, иные с зобом. Гольдберг, сидевший в гребях, жадно слушал рассказы об охоте, рыбной ловле, приключениях, жутких историях, которые происходили в тайге, деревнях: богатые добычи, пьянки, самоуправство купцов и начальства, тяжелая работа, вера в черта и нечистую силу, уживавшаяся нередко с богохульством. Встречались женщины, возвращавшиеся с дальних отработок («из сроку»), разговорчивые, красивые, рабски преданные своей тяжелой судьбине. Темные, суровые силы царили здесь. Жуткое чувство какого-то первобытного восторга испытывал человек, проплывая эти высокие молчаливые берега.
Нижняя Тунгуска поразила тишиной своих просторов. Тайга здесь казалась еще более первобытной, но какой-то присмиревшей, глубоко задумавшейся. Топорщились на горизонте черные ели, рослые, с сизой зеленью малакитины свисали с обрывистых берегов, обнажавших древние отложения с бивнями мамонтов. Атласные облака отражались в воде, казавшейся до жути бездонной; скрипели уключины, узники медленно гребли, угнетенные тоской и очарованием этих таинственных берегов, где жила недоступная вольная воля. Недавно эти края были потрясены вторжением огненного тела Тунгусского метеорита. Загадочная, дикая и прекрасная земля! Может, именно тебя она и ждала долгие века? Он вытирал пот со лба и замирал от этой мысли, мешавшейся с неизбывной тоской. Писать! Писать! Много и жадно, каждую минуту своей жизни. Пусть люди узнают об этой земле, ее рыбаках и охотниках, настоящих индейцах, недаром тунгусы чем-то смахивают на них. Как странно, что Тунгуска еще не дала миру своего Фенимора Купера!
Плыли с Гольдбергом новые товарищи — Бабкин Иван Григорьевич с супругой Верой Алексеевной, административно-ссыльные Борис Булгаков и другие. Трудное путешествие всех сблизило, сделало более отзывчивыми: впереди были неизвестные годы испытаний.
Летом 1909 года ссыльные ступили на берег с длинной песчаной косой. Поднялись на угор, где толпился любопытствующий народ. Поселились и избе Дарьи Егоровны Коненкиной, быстрой энергичной женщины, вдовевшей с четырьмя детьми; самой старшей из них, Милитине, было 16-17 лет, но работали в доме все, начиная с семилетних. Занималась зорька, и дом оживал. Завтракали, чем бог послал, шли кормить скотину, поливать огород, полоть грядки. Дарья Егоровна мастерила косы для детей (размер зависел от возраста, даже для семилетнего Вадика была сделана коса), ремонтировала телегу или чинила прохудившийся частокол. Таскали воду, кололи дрова, весь день ухаживали за скотиной, пасли. Дни устанавливались жаркие, звеневшие комарьем. Вечером шли рыбачить. Пришлось ко многому привыкать. Ели горячий ячменный хлеб. Дарья Егоровна, глядя па осунувшееся лицо своего квартиранта, вздыхала.
— Кушайте, кушайте со сметаной. И привыкнете.
Гольдберг не терял бодрости и много шутил. Купцы в тот год плохо позаботились о Преображенском, не было сахара, керосина. Как-то вечером сели пить чай, и тут обнаружилось, что сахара остался один кусочек.
— Принеси-ка, сестренка, нитку и этот кусочек.
Исаак с серьезным видом привязал к потолку нитку так, чтобы сахар свесился над самым столом, и сказал:
— Ну вот, и сахар появился. Будем пить чай вприглядку.
Милитина первая рассмеялась. Дарья Егоровна тепло улыбнулась и стала разливать чай.
Ссыльные понравились всем в Преображенке и особенно Гольдберг. Девушки были очарованы его большими черными глазами и длинными волнистыми волосами. Его прозвали Кудрявый. А тунгусы с первого до последнего дня называли Косматым, без какого-либо оттенка недоброжелательности. Доброта его снискала ему всеобщую любовь крестьян, в особенности детей. Ссыльные помогали крестьянам, чем могли. Гуревич, живший невдалеке, денно и нощно трудился за фельдшера. Учили крестьян грамоте. Ходили с ними на расчистку делян под пашни, косили сено, пилили дрова, ловили рыбу. По вечерам собирались у светильни — керосин стоил недешево для натурального мужицкого хозяйства на Тунгуске, — пели проголосные песни, тараторки, пили чай. Ссыльные рассказывали свои истории, крестьяне свои, горестные, темные, страшные — с обидами па хозяев, на жизнь в тайге, нередко кончавшуюся трагически, на нечистую силу, чертей, духов, якобы обитавших в зимовьях, на кладбищах. На этих вечорках Гольдберг однажды и заприметил красивую осанистую девушку. Звали ее Машей, она оказалась близкой подругой Милитины.
К зиме пришлось переселиться в более теплый дом стариков Парамоновских, Никона и Анны Дмитриевны.
Никон Ермилович и особенно Анна Дмитриевна запомнились на всю жизнь, несмотря на то, что нередко доставляли беспокойство. Люди эти были бедные, но очень заботливые, трудолюбивые и очень тихие, пока дело не доходило до водки.
Исаак часто задумывался над их судьбой и судьбой других северян, записывал их рассказы, изучал условия жизни, таежный быт деревни.
Странной, полной необъяснимых загадок казалась душа русского сноп сибирского крестьянина. Да, он пил от горькой, погубленной жизни своей, в которой водка казалась единственным лучом света. Это можно понять. Но как понять ту же добрую Анну Дмитриевну, которая при всей своей внимательности к людям, смертным боем била детей своих, а одного, младшего Егорку, сделала калекой, переломив ему позвоночник. Загадки характера, искалеченного долгими веками рабства и прозябания?
С пером и блокнотом Гольдберг не расставался, беседуя с крестьянами, тунгусами-охотниками. Рождались и осуществлялись замыслы «Темного», «Братьев Верхотуровых», «Тунгусских рассказов», произведений, реализм которых и литературные достоинства приближают их к традициям русского критического реализма. Стремясь к документально ясному исследованию жизни, он пишет вначале очерки и посылает их в сибирские издания. Милитина Ивановна вспоминает: «Хорошо помню, как он получал отпечатанные статьи. Все, что касалось нашей местности, он давал читать мне и моей подруге Марье Ивановне. Очень хорошо помню, он написал статью обо мне и Марье. (Нас он называл «сестренками»). Эта статья была помещена, если не ошибаюсь, в газете «Сибирь». Были также и другие статьи» [* Из письма М. И. Коненкиной автору от 24 февраля 1967 г.].
Рассказы «Братья Верхотуровы», «Закон тайги» и некоторый другие были написаны в 1910 году. Тогда же была создана и повесть «Томное», появившаяся спустя шесть лет в сборнике «Северные зори» (М., 1910). Это была болдинская осень молодого писателя. В течение семи-восьми лет, непрерывно, лихорадочно аккумулировавшая творческая энергия нашла, наконец, точку опоры — найденный метод обрел свою форму, стиль. Тунгусский, деревенский циклы, начатые в ссылке, знаменуют становление художника-реалиста, мучительно осмысливавшего не просто стихию темного, таежного или биологического — писателя волновала как душа сибиряка, так и проблема социального положения окраинных народностей царской России. Счастливые, прекрасные мгновения в жизни двадцатишестилетнего автора, с каждым днем того года осознавшего, что он становится писателем, у которого есть своя тема и угол художественного зрения.
Давно стало традицией «Темное», «Братья Верхотуровы» и некоторые другие произведения объяснять воздействием на автора его неверных политических взглядов, преувеличением роли асоциального элемента, темного, биологического. Мы должны заметить, что противоречии в мировоззрении Гольдберга были отражением противоречивого положения мелкобуржуазного интеллигента, «интеллигента-пролетария», жившего в эпоху, когда все в мире вставало вверх дном — рушился старый мир, и горизонты героя-одиночки так или иначе казались трагическими, особенно в эпоху реакции.
Что такое «Темное»?
Произведение о сибирской деревне, по характеру изображения примыкающее к традициям критического реализма в русской литературе начала 20-го века. Гольдберг рисует картину деревенских нравов в Сибири, где глубокое невежество позволяет властвовать темному, символическому демону суеверий. Мужики и бабы уверяют друг друга, что своими глазами видели черта, нечистую силу. Появляется фигура юродивого, обличьем схожая с нечистой тварью. Другой юродивый мужичок, Селифон, тоже всех уверяет, что видел черта; в то же время деревня не очень богобоязненна, в сезон промысла подчиняется только волчьим законам тайги. И эта неразрешимая загадка мучает попа Митрофана: «Кто они, эти мужики и бабы? Почему боятся черта и не боятся бога, а иные даже не верят в его существование?» Поп неистово ищет ответа, сторожит черта на гумне, в избе, ославленной дурной молвой, естественно, не видит его, горько запивает и сам богохульствует. В конце концов отец Митрофан бежит из деревни, и мужики, только что написавшие жалобу на попа, начинают тосковать... без бога. Помимо реалистических картин быта деревни, ее психологии, «Темное» интересно протестом самого служителя культа против тех условий, которые сами по себе исключают божескую веру. И надо видеть этот бунт, а не только символику темного, выступающего в произведении как ассоциативный художественный прием.
«Еще раз громко, раздельно прочел о. Митрофан бумагу.
Прочтет немного, остановится, спросит:
— Правда это? Правда, что от храма отбиваю, от религии?
И сам себе ответит:
— Правда!
— Правда ли, что облик человеческий потерял и против Всевышнего возроптал?
Резко блестя глазами, подтвердил:
— Правда!» [* Ис. Гольдберг. Темное. «Северные зори», М., 1915.]
Значение этого произведения еще и в том, что в нем Сибирь, какая она есть, заговорила голосом своей души — «Темное» поставило самое проблему сибирского характера, сложного, противоречивого, обусловленного дикими законами таежной деревни.
Тогда же был написан один из лучших рассказов писателя «Братья Верхотуровы». Сюжет его трагически прост: сколько ни протестует сибирская мужичка, сколько ни борется за свои элементарные человеческие права, все равно она гибнет под властью таежных звериных сил. Три удачливых брата возвращаются с дальней охоты на соболей, по пути они берутся подвезти на своей лодке женщину Милитину, которая ездила па приработки и тоже возвращается домой. На первой ночевке один из братьев, Иннокентий, совершает над ней надругание. Оскорбленная Милитина убегает, но младший, Клим, питающий к ней добрые чувства, догоняет ее и упрашивает вернуться. Та верит, но ночью Клим сам добивается ее благосклонности, Милитина угрожает ножом, но тем же ножом Иннокентий убивает ее. По общей договоренности (поскольку старшие братья женаты), вина сваливается на Клима, которому и так грозит рекрутчина. Страшный, нелепый случай. Преувеличивает ли автор, описывая его в суровых, бесстрастных тонах, необычных для его экспрессивно-лирического дара, власть звериного в таежном человеке? Если бы им владела навязчивая идея всепоглощающей силы биологии, он отдал бы на поругание всем братьям свою героиню. Но: Клим протестует, хотя и теряет скоро свои добрые чувства, но: старший Верхотуров далек от убийства, он желает доброго конца этой истории — просит Милнтипу «не баловать ножом». Достоверность разыгравшейся истории, психологическая обоснованность поступков героев весьма примечательны для молодого автора, творившего и жившего в дичайшей глуши, без чьего-либо покровительства, поддержки. Рассказ гармоничен, музыкально развит: две скрытые, постепенно обнажаемые силы действуют в нем — порыв к доброму, светлому, смутный, неосознанный, ибо он зреет в душе еще полудикого человека, и темное, ослепляющее. Автор верно находит переходные моменты — добрый, но не решительный Степан, борьба противоречивых страстей в душе Клима. Милитина страстно, горячо рвется к чистому светлому началу, она хорошо знает силу грубой жизни, она знает, что и Клим может не сдержать своего слова, но ей все же верится, ибо без веры она жить просто не может: «Ах, знаю я! — Милитина вдруг заволновалась: — Знаю... И вот верить мне хочется. Уж так хочется верить!.. Да страшно мне...» [* Ис. Гольдберг. Братья Верхотуровы. Закон тайги. Иркутск, 1923, стр. 22.]
Манера письма в этом произведении привлекательна поэтичностью видения, психологическим подтекстом. Действие развивается на фоне могучей, величавой, то ласковой, то грозной сибирской природы, со своими переливами настроений становящейся участником событий: «Душистая сырость ночного воздуха прильнула к ней. От набухших тальников разливался слабый сладкий аромат. Пахло сырою землею и прошлогодней хвоей. Стояла та мимолетная пора года, когда заметен рост травы и набухание почек. И каждый шорох и треск казался неизмеримо важным и полным глубокого смысла» [* Там же, стр. 26.]. Природа в рассказе живет своей объективной жизнью, не является просто фоном для переживаний.
Наконец, в том же году родились первые вестники будущей довольно длинной серии новелл «Тунгусские рассказы», тему которых применительно к менявшимся условиям, историческим обстоятельствам писатель разрабатывал до последних лет своей жизни. Как «Темное» и «Братья Верхотуровы», «Тунгусские рассказы» представляют новый этап в развитии всей сибирской литературы. Исследователи справедливо замечают, что И. Гольдберг, Л. Новоселов, Г. Гребенщиков, В. Бахметьев, В. Шишков, писатели, выдвинутые революционной волной 1905 года, совершили крутой поворот в самом методе изображения сибирского материала: от упора на этнический элемент они перешли к объемному реалистическому рисунку, воспроизводящему психологический облик сибиряка. Сибирь в их произведениях стала говорить своею душою. И как не надо усматривать в «Тунгусских рассказах» преувеличенное внимание к «закону тайги», вековым предрассудкам, звериным обычаям, ход которых нерушим от века, так и нельзя ограничивать их значение богатством чисто местного материала. Тунгуска стала своеобразным Клондайком для Исаака Гольдберга — кстати, надо учитывать и известное влияние рассказов Джека Лондона на произведения этого цикла, с их поэтизацией красоты и мощи заснеженных просторов, царства тайги. Писатель пошел, однако, дальше: он дал точный рисунок психологии северного обитателя, со всем разнообразием его характера; он увидел классовое расслоение таежного сибирского села, увидел простого, бескорыстного и святого в своей наивности охотника (тем не менее способного на протест стихийного характера), увидел жестокого дельца, эксплуататора.
В этом отношении показателен рассказ «Находка Тыркула с Лисьего хребта». Дитя природы, тунгус Тыркул чист и свят перед своей совестью, перед людьми, он светит простой первобытной правдой, ибо обычаи и законы его старинного клана не позволяют кого-либо обманывать на этой земле. Тыркул — само солнце — «самый правдивый светоч» (по выражению американца Германа Мелвила), лживая ночь перед ним — купец Александр Иванович, пользующийся наивностью дикаря. Обобранный до нитки тунгус умоляет купца дать ему еще немножко водки, «ниру» неумолим, пока не замечает некие блестящие камешки, случайно подобранные Тыркулом на хребте. Охотник и не подозревает, что это золото. Купец просит его никому не говорить ни слова, снаряжает экспедицию, действительно находит много золота. Его старания смешат Тыркула: сама природа отворачивается от приискателей, один за другим они, не слушая Тыркула, умоляющего бросить все и уходить, погибают от голода, кроме догадливого Александра Ивановича, улизнувшего до поры до времени. Тыркул видит, как предприниматели бросают в тайге больного человека, отбирая у него его долю. Тыркул наказывает голодной смертью Алексея, способного на такой черный поступок. «Обессиленный криком и страхом, впившимся в его сердце навсегда, Алексей вошел в шалаш. Возле огня он увидел оба мешочка с золотом. Точно глумясь над ним, Тыркул перед уходом положил их на видном месте, чтобы Алексей никуда не мог увернуться от золота. А сам не воспользовался ни единой крупинкой» [* Ис. Гольдберг. Находка Тыркула с Лисьего хребта. Закон тайги. Иркутск, 1923, стр. 110.]. Для художественных особенностей этого произведения примечательна народнопоэтическая символизация роли природы, отвернувшейся от дельцов и принявшей только от природы честного человека.
Что такое «Закон тайги»?
Или это обобщение звериного начала, кодекса таежной жизни и жизни вообще? Bли освящение чистоты и извечности законов природы и тех, кто близок к ней, как дитя к матери? То, что тунгус Бигалтар убил вора, — к которому он обращается перед выстрелом с просьбой отдать украденное добро и который сам первый поднимает ружье, — не должно служить поводом для приписывания автору предвзятого представления о жизни, управляемой извечными правами силы. Работник Семен, не без благословения купца, крадет добычу Бигалтара и, настигнутый, грозится убить его. Тунгус защищал не только свое право на свое добро, но и свою жизнь. Судьба Бигалтара социально безысходна. Рассказ правдив, логичен, автор далек от скоропалительных философских заключений. «Закон тайги» отличает психологизация натуры тунгуса, который знает, что в сибирской тайге нет места слабому и что борьба должна быть открытой и честной: «Человек идет на медведя и если оробеет, то сгребет его старик и спасется... Так всегда в тайге... Русский сделал зло Бигалтару. Русский поднял ружье на него и убил бы его. Разве худое что-нибудь сделал Бигалтар, защитив себя?» [* Ис. Гольдберг. Закон тайги. Иркутск, 1923, стр. 41.] Честная борьба и справедливость — два начала в душе Бигалтара. но право сильного может кончиться несправедливостью, и это понимает Бигалтар, и он способен простить совершившего зло человека. Однако новые хозяева в тайге этого никогда не поймут, — произведение кончается драматически неразрешимой ситуацией. Автор поэтизирует безгрешный от природы характер тунгуса, противопоставляя его жадным и бесчестным людям копейки, которых не может терпеть сама природа.
Эти два произведения развивают основные мотивы тунгусского цикла (дореволюционного): обличение носителей социального зла, изображение развращающей морали золота, которую принесли с собой дельцы и предприниматели, и поэтизация красоты естественных добродетелей и устремлений человека, слиянного с природой — «Правда», «Николай-креститель», один из самых выразительных рассказов, «Тыркул», «В бездельное лето», «Месть». Наряду с этим автор как реалист не склонен идеализировать своих следопытов таежных прерий. Он видит их пассивность, языческое суеверие, наивность, пороки, невежество, пьянство, пагубные привычки, что нередко приводит к трагическим исходам и заблуждениям («Злые духи», «Большая смерть», «Смерть Давыдихи», «Олень», «Чупалин сон»). Он видит и сочувствие к обираемым тунгусам со стороны русских поселян севера («Правда»), и проявления их пренебрежительного отношении к «инородцам», установленного сверху царским правительством, — рассказ «Месть», где русский охотник Степан, недолго думая, соблазняет Тугарилу, жену тунгуса Накурцы, с которым вместе пошел «белочить». Другая линия развита в рассказе «Последняя смерть» — психологизация чувств, сознания тунгуса, отягощенного язычеством. Язычник подвержен чувству неизбежно следующего за ним рока; цифра три для него священна, она символизирует приближение смерти — всеобщего закона жизни. Точность психологического рисунка реализуется последовательностью самих событии, несущих символический смысл для тунгуса, и нагнетанием их осмысления первобытно простецким человеком. Селентур, старый охотник, покорно ждет своего конца: дважды смерть обходила его, но на третий она не отступит. Купец с продуктами и припасами не явился в назначенный срок на стойбище, значит, придет смерть. И ее приносят волки. Молодой Барнауль, сын Селентура, жаждет борьбы, но он глуп, по мнению Селентура, против рока и духов бороться бессмысленно, «Замечательно, что в последнюю минуту здоровая натура охотника восстает против пассивности его философии — с горящей головней в руке, яростно крича, бросается он во тьму, навстречу смерти.
Сюжеты тунгусского цикла трагичны, ибо трагичной была жизнь далекой сибирской окраины. Можно было описывать силу, смекалку и веселую жизнь русского купца, но автор был демократом и не просто бытописателем. Много смертей в «Тунгусских рассказах» — гибнет Митрофан Саладкин, затравленный властями, обеспамятевшая женщина убивает своего сына, гибнет семья Мультурцы и Селентура, но нет смерти природе и природной нравственности. Примечателен в этом смысле поэтический рассказ «Туть их любви», где по неведомым кровным законам гибнет весь род Лонгочиров, но остаются двое сильных и нежных — Кылганч и Эвгалак, продолжатели рода. И автор требует, чтобы жизнь была гармоничной, вольной, полной смысла. Конкретного выхода писатель, с его эсеровским горизонтом, не предлагает — как и чем изменить эти трагические обстоятельства. Но что примечательно, он подмечает настроения стихийного пробуждения и протеста со стороны простого северного люда против наглого произвола дельцов и священнослужителей. Обобранный купцом, Митрофан Саладкин впадает в ярость и затевает безысходную тяжбу с волостным начальством («Правда»). На этот мотив верно указывает сибирский исследователь Л. Абрамович [* Более развернутую характеристику эвенкийских рассказов писателя см. в статье А. Абрамовича, опубликованной в альманахе «Енисей», 1958, кн. 22, стр. 277-292.]. Один из лучших по социальной заостренности рассказов «Николай-креститель», в котором ловкий купец с молчаливого согласия попа грабит стойбища, «крестит» тунгусов, взимая грабительский налог, и сам о. Митрофан благословляет его, кончается взрывом возмущения одного из мужиков.
Художественный слог «Тунгусских рассказов» по своей ясности, простоте и поэтической насыщенности является украшением русской сибирской прозы. Автор наделен чувством меры, превосходным знанием быта, за весьма редким исключением («Олень»), рассказы его не перегружены этнической лексикой. Вот образец ритмически упругого и символически емкого картинного письма из того же «Оленя»: «За чумом золотые своды лиственницы. Разбежалась лужайка, а на ней пестреют синие, жаркие, белые цветы. Дальше за лужайкой мхи. Мелькают стройные олени, покачивая рогами. Щиплют мох, чутко прислушиваются к каждому лесному треску, гордо выставляя грудь: вот-вот кинутся прочь от неведомого врага...» [* Ис. Гольдберг. Олень. Тунгусские рассказы. Книгоиздательство писателей в Москве, 1914, стр. 110.]
----
Личная жизнь Исаака Григорьевича была в те годы, как и в последующие, не очень веселой. Неизвестную страницу его пребывании в Тунгуске приоткрывают воспоминании Милитины Ивановны Коненкиной, ныне проживающей в Одессе. Вот что она пишет в письме к автору этих строк: «Исаак и Маша (имя мы изменяем по просьбе М. И. Коненкиной) очень любили друг друга, и он хотел жениться. Брат его знал и не возражал, что он приодет в Иркутск с женой. Но мать Маши была против... Какие у них отношения были? У них была чистая любовь. Когда Гольдберг сделал предложение, мать была очень недовольна и приняла решение увезти Машу из Преображенки. Увезла ее в Киренск, чтобы Маша поступила там в гимназию женскую. Но Маша была мало подготовлена к гимназии, после того перевезли ее в Чечуйск, там она училась в школе. Это в то время, когда Исаак ездил в Киренск, был там у Брешко-Брешковекой и хотел встретиться с Машей, и не удалось ему. Исаак тяжело переживал всю эту историю, но много продолжал работать. Какие он произведения писал, я не знала тогда, но хорошо помню, когда получал отпечатанные статьи, всегда, что касалось нашей местности, он давал читать мне и Маше. Как мы были неразлучны, как катались на лыжах! Ее, Машу, он называл Северянкой, а про себя писать не буду как, не надо. Он очень много работал, а когда отдыхал, прибегал к нам. Нас он называл сестренками. Мы были бедные, росли без отца. Исаак часто пилил нам дрова, даже ходил в лес, в дроворуб, чтобы помочь нам, да и не только нам. Он всем помогал бедным. Был такой случай. Ловили рыбу подо льдом на озере, нужно было помочь рыбакам, так как озеро было большое. Исаак и Гуревич, его друг, и Козиол Роман Яковлевич пошли помогать нам. Был глубокий снег, пурга, все занесло, все надолбленные дыры. И вот послали меня рубить ботье (это березовые жерди), а Исаака и Романа вытаскивать их из лесу. Все это мы сделали. И вот мы несли эти жерди. Я шла впереди, без дороги, а они за мной. Тут я попала в иордань — большое отверстие во льду, которое было выдолблено накануне еще. Занесло ее снегом, и я вся оказалась в воде. Но березы-то меня спасли. Исаак и Роман Яковлевич подскочили быстро и вытащили меня за березы. Забрали мою ношу и отправили к костру. Пока я бежала, на мне все оказалось льдом. Начали они посильнее разводить костер, отогревать меня. Снимали свою сухую одежду и одевали меня. Исаак снял свои носки и надел мне на ноги. Потом они стали просить наших управителей по ловле рыбы, чтоб отпустили меня домой. «Мы завтра, — говорил Исаак, — придем и отработаем эти потерянные Милей три часа работы». Вот такие они были люди, особенно Исаак Григорьевич. Крестьяне их очень любили. Если кто их помнит, то скажет только хорошее. С охотниками они очень дружили и радовались, если была охота удачной, и горевали в случае неудачи. К тунгусам Исаак Григорьевич относился очень доброжелательно. Раза два он брал нас с Машей на стойбище. Конечно, в воскресенье. Я не могла в рабочий день идти, а Маша тоже не могла идти с ним, были бы по деревне разговоры. На стойбище тунгусы приходили за покрутой, то есть за продуктами и припасами к купцам, чтоб добывать зверя и пушнину. Мы носили в подарок шаньги, а Исаак табак и спички. Он разговаривал с тунгусами, записывал тунгусские слова, например. Мы с Машей оставляли его и уходили ягоды собирать. Мы берем ягоды, а он беседует все. Он внимательно изучал быт тунгусов, и вообще им много внимания уделял. Я хорошо помню, как он ездил в Киренск и встречался там с «бабушкой революции» Брешко-Брешковской. После того она бежала. Исаак Григорьевич нам рассказывал подробности. Он привез от нее детские вещи, рубашки, платьица, штанишки и спрашивал мою мать Дарью Егоровну, кто больше всех нуждается в деревне. Вот он потом ходил по всем избам и раздавал. Вещи-то были старенькими, сшитыми из старого и руками. Были такие нередкие случаи: пришлют ему посылку из Иркутска, он ходит по избам и все раздает, детей всегда угощал особенно».
Здоровье Гольдберга тем временем ухудшалось. Военная комиссия в Киренске еще в ноябре 1909 года забраковала его. Трижды он обращается с прошением к генерал-губернатору Селиванову разрешить ему переезд в Иркутск или заграницу, но уездный исправник Макаров сопровождает его послания приписками о том, что «он поведения неодобрительного и высказывается за перемену государственного строя» [* ГАИО, ф. 25, оп. 6, ед. хр. 3155.]. Хлопочут родственники. Наконец 18 февраля 1912 года, когда было снято военное положение, Исаак Григорьевич получает разрешение вернуться в Иркутск.
Итак, он снова в родном городе. Впереди трудные годы борьбы и осознание смысла ее.
[С. 35-61.]
ПРИГОВОРЁННЫЙ
Десять арестов иркутского писателя Исаака Гольдберга
15 апреля 1937 года Исаака Григорьевича Гольдберга, известного иркутского писателя и общественного деятеля, автора многочисленных повестей и рассказов, чьи произведения и творчество были осенены положительными отзывами самого Максима Горького, арестовали.
Это был далеко не первый арест в его жизни, хотя и после большого - 16-летнего - перерыва, но на этот раз он оказался последним. 22 июня 1938 Гольдберг был расстрелян. Уже 20 мая 1937 года, «Восточно-Сибирская правда» написала:
«До недавнего времени в нашей областной писательской организации видную роль играли писатели Гольдберг и Петров и поэт Балин... Теперь эти литературные «корифеи» разоблачены, как враги народа».
В цитируемой статье грехи «корифея» заключались в развале писательской организации и очернении советской действительности. Однако, тот факт, что на момент ареста Исаак Григорьевич был «старейшиной сибирской литературы», в его деле уложился в два слова: «профессия - писатель». А инкриминировалось ему: руководящая роль в рядах «повстанческой эсеровской организации», смычка с «правотроцкистской организацией» Восточной Сибири, поставка секретных сведений японским разведывательным организациям и подготовка покушения на жизнь члена ЦК ВКП(б), наркома путей сообщения Лазаря Кагановича во время его пребывания в Иркутске в феврале 1936 года.
Среди нагромождения обвинений, обычными и единственными доказательствами для которых в те годы выступало «чистосердечное признание» обвиняемого, было одно, с которого всё и началось - Гольдберг действительно когда-то был эсером. Причем, не рядовым членом партии, а одним из видных представителей её правого крыла, активным противником октябрьского переворота.
Жизнь его довольно резко делилась на «до» и «после» 1920 года. Рубеж этот, проложенный входом 5-й Красной армии в Иркутск, перечеркнул всю его деятельность как политика, старого революционера и публициста-общественника, оставив только литературный «побег», так буйно разросшийся в советское время и сломанный одним бездумным взмахом двигавшейся по стране репрессивной машины 37-го года.
Жизнь в книгах
При аресте Гольдберга был изъят и пропал его личный архив. Наверное, поэтому биографические работы о нём уделяют особенно большое внимание анализу произведений и объяснениям поступательного развития Гольдберга именно как писателя. Однако есть одно произведение, не то чтобы пропущенное критикой, но явно обделённое её вниманием. Речь идёт о последнем романе писателя «День разгорается», посвящённом событиям революции 1905 года в Сибири.
Книга вышла в начале 1936 года тиражом в 10 тысяч экземпляров. В планах издательства на 1937 было второе издание, однако после последовавшего ареста ни о каких переизданиях речь идти уже конечно не могла. Все книги Гольдберга, имевшиеся в библиотеках и книготорговых точках, изъяли. Что-то закрыли в спецхран, а там, где его не было, просто списали. На сегодняшний день она является настоящей библиографической редкостью.
В период «возвращения имён», когда скромно указывали даты смерти «незаслуженно забытых» деятелей культуры, но не называли причин этих смертей, часто ограничивались переизданием сборников «Избранного» или смешанных антологий. Творческое наследие Гольдберга в конце 50-х - 80-е годы восстанавливалось активно, однако, больше внимания, конечно, уделялось его «партизанским» рассказам и «производственным» вещам, таким как «Поэма о фарфоровой чашке» - про Хайтинский завод - или «Сладкая полынь» - про сибирскую деревню периода НЭПа (в 1968 году она даже вышла в ГДР на немецком языке). Потом случилась перестройка и открыто писать начали про репрессии, зато переиздавать, наоборот, перестали - стало не до того.
Роман «День разгорается» переиздан не был, хотя ещё в 1970 году группа известных иркутских деятелей науки и культуры, среди которых были Ходос, Патрушев, Крамова, Лебединский, Рогаль, Хороших, Лосев, Седых, Кудрявцев и другие, в открытом письме указывала:
«Вызывает немалое удивление, что роман Исаака Гольдберга «День разгорается», посвященный событиям 1905-1907 годов в Иркутске, не переиздавался с 1935 года. А ведь в нём художественно, правдиво,... изображается один из этапов революционного движения в нашем городе. Изображается очевидцем и горячим участником этих событий, писателем высокого интеллектуального уровня...».
Роман писался долго - пять лет (1930-1934) - и первоначально печатался в журнале «Новая Сибирь». Конечно, это прежде всего художественное произведение. И, конечно же, произведение автобиографическое. Гольдберг вообще не брал тем «с потолка». Всё, о чём он писал, вырастало из личного опыта - будь то рассказы о быте эвенков или байки уголовников. А если опыта не хватало, тогда он погружался в тему намеренно. Так было в случае с «Поэмой о фарфоровой чашке», для написания которой ему пришлось пожить в Хайте, или с «Главным штреком», написанным по результатам творческой командировки в Черемхово. Однако, случай с романом «День разгорается», конечно отличается несомненно большей личной вовлечённостью автора в описываемые им события.
Жена писателя - Любовь Ивановна Исакова - в 1960-е вспоминала:
«В период его работы над романом... походы по городу были особенно часты. Они были необходимы ему для зарисовки обстановки, в которой происходили изображаемые события. Частенько И. Гольдберг работал в архиве, в научной библиотеке, знакомился с документами полиции и жандармерии, читал газеты и журналы тех лет, разыскивал фотографии участников. Для воссоздания обстановки на улицах... приходилось ходить или ездить на извозчике в разные концы города, в бывшее... предместье, где были Кузнечные ряды, где строились баррикады, в железнодорожное депо, где происходили митинги, собрания рабочих, бывал в солдатских казармах и во многих других местах».
Возможно, что эти походы и поездки по Иркутску могли быть вызваны желанием не столько «воссоздать», сколько вспомнить. При этом Гольдберг не слишком-то и старался «обезличить» свои воспоминания при переводе их в художественную форму. Условный неназываемый «губернский город» - это конечно же Иркутск. И хотя автор в основном избегал топонимики и топографии, вот это, к примеру, описание, говорит само за себя:
«Главная улица тянулась от реки до реки. По главной улице в праздничные дни, в послеобеденное время, красуясь щегольскими выездами, прокатывались купцы... Одним концом главная улица упиралась в быстроводную студёную реку с широкой набережной, поросшей летом густою травой... Другим концом главная улица упиралась в мост через суматошную речку, летом почти пересыхавшую до самого дна, а осенью и весной выходившую из берегов и затопляющую домишки Спасского предместья. В Спасском предместье ютились десятки мыловаренных и кожевенных заводов и заводиков. По эту сторону речки, глядясь окнами на Спасское предместье, расселись кузнечные ряды».
Довольно прозрачных реальных прототипов имеют и многие герои романа: редактор газеты «Восточные вести» Пал Палыч Иванов - редактор «Восточного обозрения» И. И. Попов; доктор Вячеслав Францевич Скудельский и фармацевт Сойфер - меньшевик и в впоследствии депутат II государственной Думы В. Е. Мандельберг; еврейский купец Вайнберг - Исай Матвеевич Файнберг; пристав III полицейской части Петр Евграфович Мишин - одиозный для Иркутска пристав III части Щеглов, организовывавший погромные «банды рабочедомцев»; начальник гарнизона генерал Синицын - начальник Первой Запасной Бригады, генерал-майор Ласточкин; граф Келлер-Загорянский - барон А. Н. Меллер-Закомельский и так далее. Интересно, что некоторые из прототипов на момент выхода книги были живы и даже, возможно, могли её прочитать (если не Мандельберг, находившийся в эмиграции, то Попов, как раз в эти годы активно занимавшийся своими мемуарами).
Событийная канва также довольно точно привязана к Иркутску периода конца октября 1905 - начала января 1906 годов. Знаменитое побоище у дома Кузнеца (в романе именуемого «железнодорожным собранием»), убийство А. М. Станиловского в ресторане «Россия» (в романе - «Метрополь»), деятельность дружин самообороны, стачка почтово-телеграфных служащих, солдатская забастовка - всё это есть в романе и именно в той последовательности, в которой данные события и прооисходили в городе. Лишь в финале автор отступает от, в общем, последовательного разложения иркутской хроники и вводит сюжет одновременного прибытия в город двух карательных экспедиций - графа Келлер-Загорянского (Меллер-Закомельского) с запада и генерал-майора Сидорова (Ренненкампфа) с востока, с последовавшими расправами над революционерами. Здесь под видом «губернского города», конечно, выведен конец «Читинской республики» и публичная казнь 12 февраля 1906 года в Верхнеудинске. Реальному концу волнений в Иркутске явно не хватало драматичности - в роман попал лишь сюжет с арестом в новогоднюю ночь нескольких сотен горожан.
В общем, роман интересен. И пусть это не хроника, пусть что-то в нем затушёвано, что-то выпячено, что-то и вовсе придумано, но атмосфера и детали жизни и быта того периода выписаны очень хорошо. В нём дано поведение в дни смуты не только «революционеров» и «забастовщиков», но и «обывателей» и либеральных предпринимателей; появление грабителей - «кошевочников»; реакция уголовных заключённых на манифест 17 октября; жандармы; погромщики и многое-многое другое.
Можно даже высказать осторожное предположение, что в романе в нескольких «ипостасях» фигурирует и сам автор, отражаясь в таких персонажах как семинарист Гавриила Самсонов, распространяющий прокламации и участвующий в издании нелегальной рабочей газеты, и «нетвёрдый» большевик Павел Воробьёв, вопреки партийным установкам склонившийся к индивидуальному террору. Что характерно - в финале романа Воробьев будет повешен после неудачного покушения на графа Келлер-Загорянского. В его лице Гольдберг словно демонстративно хоронит своё эсэровское прошлое. Однако прошлое, как мы знаем, не отпустило писателя.
Его трагическая и совершенно бессмысленная гибель, судя по всему, лишила нас очень интересного цикла произведений, в котором должна была отразиться непростая история Иркутска конца XIX - начала XX веков. В плане Иркутского ОГИЗа на 1937 год, кроме переиздания романа «День разгорается», значилась повесть Гольдберга «Товарищи», которая, судя по всему, рассказывала о межреволюционном периоде и Февральской революции 1917 года и, может быть уже даже была сдана в набор. Кроме того, остались упоминания о подготовке повести «Конец Московского тракта» - о приходе в Иркутск Транссибирской магистрали. От них не осталось ничего, кроме, возможно, двух отрывков, опубликованных в разное время в газетах - «Неправильный календарь» (об одной из первых маёвок в городе) и «Первая весть» (о политических ссыльных, узнающих в глухом селе о крушении самодержавия).
Утрата этих произведений (пусть бы и в черновиках) тем печальнее, что, создать их собирался мастер слова и непосредственный участник событий, который на шестом десятке своей насыщенной перипетиями жизни решил обратиться к воспоминаниям молодости, поверяя их газетными и архивными материалами. А вспомнить Исаак Григорьевич мог не мало.
«То, что вспомнилось»
Собственных мемуаров Исаака Григорьевича существует лишь два. Обе публикации были связаны с революционными событиями в Иркутске и представляют исключительный интерес.
К 10-летию свержения самодержавия «Власть труда» опубликовала его воспоминания «Как Иркутск узнал о перевороте», в которых очень живо рассказывается о совещании, состоявшемся вечером 1 марта 1917 года у генерал-губернатора А. И. Пильца. Гольдбергу, как редактору одной из ведущих городских газет - «Сибири» - были переданы телеграммы с известиями о революции:
«...я заявил, что если немедленно мне будут переданы телеграммы, я их, не взирая ни на какие технические препятствия, пушу в завтрашний номер.
... когда я примчался со своей драгоценной ношей, метранпаж и дежурный наборщик уже кончали верстать газету...
Дежурный наборщик, печатник и сторож на извозчиках кинулись собирать и свозить рабочих. ...Надо хоть немного знать тогдашние условия типографской работы, чтобы понять, что значит после девяти часов вечера, когда наборная работа по газете совершенно окончена, ухитриться сделать набор более полутора полос семиколонного размера. А это было, благодаря поистине героическим усилиям рабочих, сделано...
...мы вместе с метранпажем выкидывали очередной материал из сверстанного номера и ставили вот этот, вот такой живой, животрепещущий материал, из каждой строки которого каждою буквою кричало:
- Революция! Пришла революция!..
Печатать номер начали в полночь. Кончили печатание назавтра в два часа дня. Немудрено: ведь нам пришлось на этот раз вместо наших обычных семи тысяч экземпляров выпустить небывалую для Иркутска цифру - семнадцать тысяч!».
Второй материал также был приурочен к «круглой дате». В конце 1925 года в «Сибирских огнях» была напечатана статья «То, что вспомнилось (Листки о 1905 г. в Иркутске)» с воспоминаниями, охватывающими период с апреля по ноябрь 1905 года, и, практически сразу после этого, в нескольких номерах «Власти труда» - очерк «Восемь дней (Военная забастовка в Иркутске в 1905 году)», хронологически продолжающий «Листки».
Максим Куделя
Продолжение в следующем номере газеты
ПРИГОВОРЁННЫЙ
Десять арестов иркутского писателя Исаака Гольдберга
Эти мемуары - попытка нарисовать цельную картину событий первой русской революции в Иркутске на основе печатных и архивных материалов и личных воспоминаний. И именно в тех случаях, когда Гольдберг не цитирует газетные статьи, его язык становится живым, очень достоверно передающим переживания стоящего на пороге совершеннолетия юноши, погрузившегося в водоворот «уличной» политики. Особенно насыщены описания беспорядков в городском театре на Пасху 18 апреля (1 мая нового стиля), событий бурного дня 17 октября (драка у Дома Кузнеца утром и вечернее столкновение на Большой улице после митинга), ареста членов эсеровской дружины и их последующего тюремного заключения, действий отрядов самообороны в ноябре.
И в каждом из фрагментов мы находим непременное указание на молодость всех активно действующих лиц, на чувство радости от того, что сложные проблемы можно так просто и даже весело решить совместными усилиями:
«- Да здравствует первое мая!.. Ура!..
Все повскакали с мест. Оркестр умолк... В зале дали свет. По коридорам забегали дежурные околоточники и полицейские. Посредине партера вырос полициймейстер Никольский, задравший голову вверх и высматривающий что-то на галёрке. А там всё кипело. За первым криком поднялся грохот и громче всего послышалось:- Оркестр, Марсельезу! Марсельезу!
Из партера панически настроенная публика кинулась по проходам к выходу. Галёрочная молодёжь заметила это, облепила перила и, свешиваясь вниз, закричала: - Трусы!.. Как вам не стыдно!.. Родители сдрейфили!?
Под хохот и галдёж многие из побежавших из партера вернулись обратно и уселись смущённо на свои места: штука-то выходила в самом деле конфузная, - ведь у многих наверху, на галёрке, были сыновья-гимназисты и техники и дочери-гимназистки!..
...кто-то из «родителей» - влиятельных иркутских обывателей - вступили в переговоры с полицией... А вверху было весело, празднично, молодо-буйно. Листки перелетали из одного ряда в другой. Группировались по голосам, налаживали хор и пели студенческие и революционные песни».
Несмотря на опасность:
«Почти во всех дружинах основным, преобладающим элементом была молодёжь, зелёная, но энтузиастически отдававшаяся своему, порою весьма и весьма опасному делу... среди дружинников царило молодое, немного угарное, радостно-боевое настроение. На сборных квартирах, в караульных частях, даже во время патрулирования, все были веселы, оживленны и как-то праздничны: плескался весёлый молодой смех, звенели песни, шумели и разгорались незлобивые споры».
И даже находясь в тюрьме:
«Мы, молодёжь - революционная, неугомонная, быстро привыкающая ко всяким невзгодам и условиям жизни молодёжь - оказались в меньшинстве. Почтенные либералы... могли... установить свой камерный режим - и тогда нам, нашим тюремным вольностям... была бы крышка.
Мы пошли натиском на наших крахмально-одеколонных сокамерников и... не успели солидные адвокаты, искушённые во всяческих «правах», охнуть, как мы уже осуществили первое наше право:... выдвинули из своей среды старосту, поручили ему разработать камерную «конституцию» и взяли всю полноту власти, таким образом, в свои руки. Конституция, которую мы с нашим старостой установили, была, что ни на есть, самая «вольная». Коммунистические начала в ней были проведены широко и безоговорочно: передача, хотя бы наиндивидуальная, идёт в общий котёл, делится на всех. Изъятий никаких.
И нужно было видеть горестные и недоумевающие мины солидных людей, когда получаемая ими в передаче коробка сардинок шла в тщательную разделку, фунт сёмги примерно делился на сорок пять частей, кусок сыру кромсался на миниатюрные кубики... Ребята хохотали и демонстративно подчёркивали свой восторг от такого лакомства».
Но не только смехом, но и с помощью... револьвера:
«...солдаты взяли ружья наизготовку. У нас дрогнули. Но то ли был сильный молодой подъём, то ли никто из нас не осознал ещё всей опасности минуты, - но наши ряды не расстроились. Только кто-то постарше летами... вышел быстро вперёд, к солдатам, остановился против их строя и взволнованно спросил: - Товарищи, неужели вы будете в нас стрелять?..
Солдаты молчали, с любопытством поглядывая на «врагов» - молодую толпу, вооружённую разнокалиберными револьверами, возбуждённую, но сдержанную».
Револьвером, который даёт власть:
«...на мое требование немедленно принять раненых и вызвать врачей опрятная, сытая и важная немка с достоинством ответила мне, что заведение это чистое, что для таких случаев мест в нем нет... Я помню чётко и ясно, как весь налился я кровью, как одеревенел мой язык - и вместо него показался наган. Я вытащил его из-за пояса и смог сказать только: - Носилки!
И был чудесен этот лаконический, многоговорящий язык; немка сразу оплыла, побелела, сунулась от меня в сторону, и вслед затем вышли санитары с удобными носилками».
Но при этом не добавляет разумности:
«...приподнято-веселое настроение то здесь, то там порою омрачалось тем, что очень скоро приобрело у нас бытовое наименование «восьмой пули». Восьмая пуля - это та пуля в браунингах, которая закладывается в ствол и про которую, когда выбрасывают обойму, часто забывают. Молодёжь, не всегда дисциплинированная и любящая повозиться зря с оружием, делалась жертвой этой забытой восьмой пули. То в одной, то в другой самообороне кто-нибудь нечаянно подстреливал друг друга - и из рядов самообороны выбывал боец».
И который не только защищает, но и провоцирует других на то, чтобы убить вас и ваших друзей:
«У всех было приподнятое возбуждённое настроение. Мы все чего-то ждали, чего-то нового и неожиданного и у всех нас было какое-то радостно-нетерпеливое состояние... Мы сорвались с мест, хватились за свои револьверы, проверили запасы пуль. Мы шумно пошли к дверям... Растеряв своих спутников, я кинулся в толпу, и здесь, на бегу, услыхал возгласы:
- Убили... Убили!
...На остывшей октябрьской земле, свернувшись, лежал кто-то неподвижный, окровавленный. Я нагнулся, взглянул на лицо: оно было сплошь залито кровью, оно было неузнаваемо. Теряя самообладанье, я стал вглядываться в лежащего, узнавать... В этот день многие из нас, наверное, были невменяемы...
Я выбежал из лечебницы фон-Бергман и, ничего не понимая, повинуясь какой-то толкающей меня силе, побежал обратно, туда, к дому Кузнеца. Я бежал, как в тумане. Я никого и ничего не видал. Я бежал - и очнулся только... пред сплошным рядом конных казаков... Среди них я увидел грузную фигуру полициймейстера Никольского. Я кинулся к полициймейстеру и закричал:
- Убийца! Это ваше дело! Убийца!».
Эти эмоциональные фрагменты воспоминаний Исаака Григорьевича передают мироощущение молодых неравнодушных людей начала прошлого века, которые во многом и создавали ту атмосферу «радостного нетерпения», желания поскорее пережить что-то «новое и неожиданное». Для многих из них это нетерпение закончилось трагической гибелью, еще большему числу были суждены каторга или ссылка. Впрочем, такой итог был вполне предсказуем и движение к нему начиналось еще за несколько лет до событий 1905 года и имело свои причины.
«Братство» (1902-1906)
Ранний период жизни и творчества Исаака Григорьевича, то время, когда в возрасте 18-28 лет он формировался как личность и делал свои первые шаги в литературе, не избалован вниманием исследователей. Самый ранний факт-участие в нелегальном ученическом кружке «Братство» и издании одноименного журнала — можно сказать каноничен и, в то же время, сведения о нём скудны, хотя для понимания истоков Гольдберга - политика и общественного деятеля он очень важен. Сам Гольдберг видимо, вообще не придавал особого значения этому первому противоправительственному опыту, хотя, конечно же, именно он и послужил одним из существенных толчков к более радикальной деятельности для него и его товарищей.
В биографических справках о жизни Гольдберга об этом эпизоде упоминалось очень кратко. Обычно это выглядело так: «Окончил городское училище и готовился держать экзамен экстерном за среднюю школу, чтобы поступить в университет, но в 1903 году был арестован за принадлежность к революционной группе молодежи» или так «Будущий писатель едва успел окончить городское училище, как был арестован за принадлежность к ученической группе «Братство», издававшей нелегальный журнал».
Друзья
Для начала о составе кружка. По данным различных источников участников было четырнадцать. Кто же они и как связаны друг с другом?
Три брата - Моисей, Павел и Самуил - сыновья купца первой гильдии Исая Матвеевича Файнберга. К 1903 году Файнберг был владельцем нескольких доходных домов, хлебных лавок, табачных складов, занимался торговлей (чаем, железом и чугунными изделиями, солью, свинцом, скобяными товарами, табаком), строительными подрядами и золотодобычей. С 1901 г. - почётный потомственный гражданин города Иркутска. Был широко известен своей филантропией в еврейской общине и отличался религиозностью, до 1891 г. исполняя обязанности «учёного еврея».
Левенсон Гдалий Абрамович был сыном переехавшего из Качуга в 1897-1898 году купца 2-й гильдии Абрама Соломоновича Левенсона, занимавшегося поставками зерна на Ленские золотые прииски.
Винник Лейба Исаевич - сын Исая Яковлевича Виника, купца 2-й гильдии, отставного фельдфебеля, владельца чугунолитейного завода в Знаменском предместье, хлебопекарен, гласного городской думы в 90-х гг. XIX в.
Лонцих Леонтий Вениаминович - сын купца 2-й гильдии Вениамина Моисеевича Лонциха, занимавшегося реализацией меховых шапок, фуражек, шляп, рабочей одежды, изготовленных в собственных мастерских.
Винер Яков Гершевич - сын купца 2-й гильдии Иось-Герша Мордковича Винера, занимавшегося «разной» торговлей, одного из старшин «сложно-маркитанского» цеха Иркутской общей ремесленной управы, занимавшегося золотодобычей.
Левенберг Эдуард (Аркадий) Александрович - сын Александра Львовича Левенберга, торговца керосином, мазутом, машинным цилиндровым маслом. Его старшая сестра - Софья Александровна Левенберг - преподавала в женском еврейском училище в 1901-1903 гг.
Прейсман Моисей - вероятно сын Матвея Абрамовича Прейсмана, купца 2-й гильдии, имевшего торговлю ламповым маслом и керосином на Мелочном базаре, казначея еврейской городской общины, в 1891 году исполнявшего обязанности «учёного еврея». Возможно, что он имел какое-то отношение к Анисиму Яковлевичу Прейсману, почетному потомственному гражданину, купцу и зятю И. М. Файнберга (через одну из его дочерей - Ольгу).
Ельяшевич Александр Борисович - сын известного отставного военного врача Авраама (Бориса) Акимовича Ельяшевича с 1882 по 1901 г. служившего в Иркутске и после выхода на пенсию открывшего частную практику. Его старшая дочь - Мария Абрамовна Ельяшевич была с 1902 года замужем за одним из сыновей И. М. Файнберга - Леонтием Исаевичем.
Азадовский Марк Константинович - сын Константина Иннокентьевича (Абрама Иосифовича) Азадовского, коллежского регистратора, чиновника горного ведомства. Двоюродный брат Гдалия Левенсона через свою тетку - Елизавету Иосифовну Азадовскую, мать Гдалия.
Воскобойников Давид-Гамия Янкелевич - вероятно, сын отставного унтер-офицера Янкеля Давыдовича Воскобойникова, в начале 1890-х занимавшегося виноторговлей.
Не все из перечисленных были гимназистами. Но, как видим, их объединяет национальность и, что особенно важно, принадлежность к одному социальному и имущественному кругу, либо родственные связи. Среди них практически нет жителей предместий. Большинство - иркутяне во втором поколении, родившиеся в городе, либо переехавшие в него в раннем детстве. Никаких ссыльных. В общем, это «добропорядочные», «почтенные» и в меру известные семейства, с определенным финансовым и общественным «капиталом».
На этом практически однородном фоне выделяются Гольдберг и Прусс. Второй, пожалуй, особенно. Владимир (Вольф, Вульф) Осипович Прусс - сын Иосифа Исааковича Прусса, уроженец и мещанин Витебской губернии, часовщик, который не был «местным» (сибиряком) и, как кажется, не имел отношения к торговле. Также сомнительно, чтобы он был учеником классической гимназии, да и судьба его в ходе следствия сложилась не так, как у остальных членов кружка.
Братья
Исаак Григорьевич - младший сын Герша Ицковича Гольдберга - сосланного в Оёк за оскорбление помещика крестьянина (по сословию, а породу занятий кузнеца) из-под Минска - тоже не особенно вписывается в круг купеческих сыновей. Конечно, он мог состоять с кем-то из них в родстве, но подтверждений этому нет. Прямого отношения к гимназии Исаак также не имел, так как окончил пятиклассное городское училище (в 1903) и всего лишь готовился к сдаче экзаменов по гимназическому курсу, что было необходимо для получения аттестата, позволяющего поступить в университет. Однако, если мы непредвзято оценим факт его происхождения от «ссыльного крестьянина-кузнеца», непременно отмечавшийся во всех биографических справках, то увидим, что он выглядит скорее данью необходимой и обычной в советское время практике «пролетаризации». Герш Ицкович еще до 1903 года вернулся «в Россию», а в Иркутске остались его сыновья. Все они были записаны в мещанское сословие и отнюдь не бедствовали, о чем говорит хотя бы тот факт, что уплаченная родственниками сумма залога при его освобождении - 500 рублей - была немалой. Купцами их, конечно, назвать нельзя, но и заурядными горожанами тоже.
Исаак Григорьевич ко времени описываемых событий был еще несовершеннолетним и проживал с семьей старшего брата Аарона. Аарон Григорьевич был известен в Иркутске с 1901 года, как владелец слесарной мастерской, которая «принимает в исправление разного рода машины: паровые, электрические, швейные, чулочные и т. п.; чугунные изделия, велосипеды, ружья, заводные игрушки, зонты; проводит водопроводы, электрические звонки; лудит самовары и кастрюли». Как видим, отцовская «кузнецкая» жилка у сына явно нашла свое развитие. В дальнейшем дело расширилось и с 1909 года в газетах и справочниках находим уже «Слесарно-механическую мастерскую и велосипедный магазин братьев Гольдберг» (Аарона и Льва), располагавшиеся в здании «Гранд-Отеля». Кроме слесарно-механических, электротехнических, токарных, никелировочных работ, здесь осуществлялись продажа и ремонт всевозможных машин (кассовых, пишущих, швейных, чулочных, вязальных, керосинокалильных фонарей), а также ремонт электротехнических установок, мотоциклов и автомобилей. Судя по количеству и регулярности рекламы успешной была торговля велосипедами и принадлежностями к ним, и их прокат. С весны 1911 там же работает «Гараж братьев Гольдберг и А. Я. Круглого», предлагающий не просто прогулочные катания, а полноценные таксомоторные услуги с установленными расценками по городу и в предместья, с возможностью заказать авто по телефону и зафрахтовать транспорт до Качуга, Усолья и даже Жигалово. Таким образом, на протяжении десятка лет мы можем наблюдать уверенный рост интересного бизнеса, связанного с сервисным обслуживанием и эксплуатацией «плодов технического прогресса» и основанном на мастерстве и знаниях владельцев. Однако, как кажется, к 1903 году он еще не был настолько выдающимся, чтобы младший член семейства Гольдбергов каким-то образом мог конвертировать его известность в отношения с детьми известных купцов. Так где же могли пересечься их пути? И вот тут мы приходим к другому старшему брату.
Иона Григорьевич (Евна Гершевич) в 1880-х работал садовником в известном оранжерейном заведении (садоводстве) В. А. Арбатского, но после смены владельца занялся собственным делом: в 1893-1897 гг. в иркутских газетах можно встретить его рекламные объявления о продаже земли, семян садовых и огородных растений и цветов, услугах по пересадке растений. Однако, известен он был по другой причине: в 1897 г., для подачи прошения об открытии нового еврейского училища общине было необходимо указать, кто будет преподавать собственно еврейские предметы. По свидетельству В. С. Войтинского и А. Я. Горнштейна: «Для начального еврейского училища достаточен и меламед, имеющий установленное свидетельство. Но и такого в городе не оказалось. Случайно обратились к молодому человеку, занимавшемуся садоводством (Иона Григорьевич Гольдберг), и он согласился сдать надлежащий экзамен и взять на себя преподавание еврейских предметов». Таким образом, Иона Григорьевич стал меламедом и на протяжении двух десятков лет преподавал мальчикам еврейский закон и иврит.
Еврейское училище для мальчиков конечно не могло быть тем местом, где юный Исаак познакомился с членами «Братства», поскольку предназначено оно было для детей из неимущих еврейских семей, а все его члены к таковым не относились. Но Иона Григорьевич Гольдберг был не только меламедом и садовником. Он был руководителем одного из двух сионистских обществ, действовавших в Иркутске как минимум с осени 1902 года. Причем поданным Иркутского охранного отделения к лету 1903 года в нем состояло порядка пяти сотен членов. Общество имело Устав, в котором кроме задач сбора средств для палестинских колоний и привлечения акционеров Еврейского колониального банка, значительное место уделялось вопросам пропаганды и вербовки новых членов и культурно-просветительской деятельности. В момент своего возникновения в Иркутске сионистские общества были хотя и неформальными (т. е. не имевшими официальной регистрации), но вполне легальными общественными организациями. Однако, уже 1 июня 1903 года циркуляром № 6142 министра внутренних дел Плеве «О сионизме и еврейском национальном движении», правоохранительным органам предписывалось принятие таких мер, как: «запрет пропаганды идей сионизма, прежде всего деятельности специальных агитаторов, ... запрет уже существующих сионистских организаций и всяких сборов в их пользу» и т. д., в связи с чем и возникло «Дело о сионистских кружках города Иркутска», открытое иркутской охранкой 10 июля 1903 г. Чем закончилось оно для Ионы Григорьевича, заставили ли его «дать подписку об отказе от участия в сионистском движении», как того требовал циркуляр, - неизвестно, но и указанных фактов хватает, чтобы характеризовать его, как видного члена еврейской общины города, достаточно известного для того, чтобы члены семейства Гольдбергов могли считаться не рядовыми мещанами. Также не будет большой натяжкой предположить, что все они в разной степени принимали участие в сионистском движении.
Кружок и журнал
Итак, что же собственно из себя представлял «противоправительственный гимназический нелегальный кружок «Братство» и выпускаемый им журнал? При сопоставлении источников мы находим некоторую хронологическую и фактографическую путаницу, как кажется связанную с тем, что дружескую и родственную юношескую компанию рассматривали как какую-то оформившуюся организацию, а журнал - чуть ли не как её печатный орган.
Максим Куделя
Продолжение в следующем номере газеты
ПРИГОВОРЁННЫЙ
Десять арестов иркутского писателя Исаака Гольдберга
На самом деле не ясно, когда же вообще возник кружок «Братство» и даже возник ли он вообще. Из перехваченных охранкой писем Гдалия Левенсона в Будапешт и Берлин создаётся впечатление, что примерно в июле 1903 года была предпринята попытка формализовать деятельность группы: «Было несколько собраний нашей «братии», обсуждали программу действий на 1903-1904 учебный год. Выработали программы для самообразования на 1-й, 2-й и 3-й год. Думаем... привлекать к развитию и других. С этой целью будем основывать кружки с нашей программой. Журнал будет издаваться месячными выпусками при новом, расширенном составе редакции. Будет несколько сотрудников в Чите, Томске и Красноярске. Журнал политический, литературный, научно-академического характера. Первый такой выпуск будет к 1 сентября».
Но уже в августе-сентябре стало ясно, что серьезную литературу изучать вместе никто не хочет и что этот планируемый, но и так и не созданный кружок может развалить саму кампанию:
«Но ты не можешь себе представить, как эта возможность, эта мысль ошеломила нас. Неужели наши дорогие субботние вечера, наши тёплые рассуждения утрачены; мы не будем уже собираться и обмениваться нашими мыслями».
В результате решили, что будет достаточно того, чтобы: «у нас было нечто похожее на литературное общение между группой лиц, желающих развиваться, обсуждая при этом литературные рефераты и рефераты по еврейскому вопросу».
Письма Левенсона особенно интересны, ввиду того, что они частные и изложенные в них планы, скорее более радикальны, чем они были в действительности.
Протоколы допроса Гольдберга тоже весьма показательны:
«По убеждениям своим я принадлежу к сионистскому движению - движению, поставившему целью... духовное возрождение еврейского народа и никакого отношения к социальным движениям в России не имеющему... Кружок, к которому я принадлежу, преследовал цели самообразования и состоял из близких мне людей, товарищей... кроме того, он не имел никакой организации, а носил чисто случайный характер, т. е. собравшись у кого-нибудь из товарищей, мы менялись мыслями по поводу прочитанных книг... читали еврейскую историю и следили за сионистским движением. Товарищи мои... по своим убеждениям, как мне кажется, сионисты».
Примерно то же показывали и другие привлечённые по делу. Собирались друг у друга или в синагоге - обсуждали рефераты по национальному вопросу, «на темы сионизма, учения Моисея, положения евреев в России и др.». Конечно же, в этой связи касались и революционного движения, не помышляя о переводе своих рассуждений в практическую плоскость.
Однако, кроме разговоров, писем о неосуществившихся планах и «тёплых рассуждений», имелся ещё и журнал. С ним тоже не все так очевидно. Начать с того, что расходятся данные даже о количестве номеров и начале издания. Есть версия появления мысли о создании журнала в мае 1903 г., когда на квартире Ельяшевича некоторые из членов компании (в том числе и Гольдберг) встретились с редактором «Восточного обозрения» И. И. Поповым и после разговоров о Горьком и «надвигающейся буре» решили действовать «литературным словом и делом». В некоторых статьях указывается, что всего было выпущено пять номеров. Первые три (февраль-апрель 1903 г.) размножались на гектографе, два последующих - на пишущей машинке в шести экземплярах. В то же время в редком фонде научной библиотеки Иркутского государственного университета хранится, вероятно, единственный уцелевший номер «Братства». И это № 4 от 20 января 1903 года, причем в подзаголовке прямо указана периодичность издания - еженедельно, что предполагает дату выхода первого номера не позднее вторника 30 декабря 1902 года.
Возможно эти отпечатанные на машинке 21 лист совсем другой журнал? Ведь неизвестно, кто скрывается в нём под псевдонимами «Утис» (редактор и один из авторов) и другие. Есть, однако, несколько моментов, которые развеивают сомнения. В этом сохранившемся номере «Братства» подробно освещается «Дело Дрейфуса», и, что ещё более характерно, - помещено стихотворение «Призыв», посвященное «настоящим сионистам». Таким образом, общее число выпусков вероятно составляло девять, а хронологические рамки их выхода - с декабря 1902 по ноябрь 1903 года.
Понятно, что журнал как таковой не был сионистским. Беллетристика с социальным уклоном («Весёлая улица» Гольдберга, «Мысли будущего купца» Воскобойникова, фельетон «Господа Вомуры» Утиса), публицистика («Падшая» Е. Ангарской, «О движении в средней школе»), воспроизведение статей из газет с теми новостями, о которых больше всего говорили вокруг (о том же «Деле Дрейфуса», о пожаре на Анненском руднике Н. Л. Успенского в Юзовке, о Кишинёвском погроме), привлечение в качестве авторов учащихся других заведений - всё это говорит о том, что ребятам, росшим в атмосфере национального, но прежде всего культурно-просветительского подъёма, хотелось сделать интересный журнал не для себя, а для «публики». Да и примеры для подражания у них были. Ученический и - шире - молодёжный «самиздат» в Иркутске к тому времени имел уже некоторую историю. Только лишь перечень таких журналов, ходивших в молодёжной среде в начале XX века, даёт представление о масштабах «поветрия»: «Порыв», «Семинарский вестник», «Свисток», «Забастовка», «Студент», «Крамола», «Отголоски борьбы», «Окраина».
Но даже «рискованный» эпиграф № 4 «Братства»:
«Ты чудо из божьих чудес
Ты мысли светильник и пламя
Ты луч нам на землю с небес
Ты нам человечества знамя;
Ты гонишь невежество, ложь
Ты вечною жизнию ново
Ты к правде, ты к счастью ведёшь
Свободное слово»
не делал его «антиправительственным».
Что собственно и показало следствие. Самой большой «крамолой» была заключительная часть статьи о Кишинёвском погроме:
«Виновником всего, виновником, на которого падает кровь избитых... является правительство», допустившее погром: «желая отвлечь гнев народа, который должен был вылиться на самодержавие, так ужасно притеснявшее народ... Чаша страданий народа переполнилась. Кишинёвский погром показал, чего можно ожидать от вас (царя и министров), и недалека та минута, когда народ подымится на истинных своих эксплуататоров, и эту минуту вам не отвергнуть. У всех перед глазами кровь тысячи убитых и вы должны за них ответить!».
Определённая тематическая радикализация здесь наблюдается, но она была связана с происходящими в стране и мире событиями (тот же Кишинёвский погром), которые дополнялись изменениями в отношениях еврейской общины с местными властями летом 1903. Так, назначенный 24 мая генерал-губернатором Восточной Сибири граф П. И. Кутайсов, едва ли не по прибытию своему в город издаёт циркуляр, «воспрещавший евреям именовать себя в прошениях и других официальных бумагах, а также на вывесках христианскими именами».
Запрет деятельности сионистских обществ, сопровождавшийся обысками и даже арестами в июле-августе также не способствовал нормальной психологической обстановке в еврейской общине города.
Также нужно упомянуть о том, что в период возникновения кружка и журнала в мужской гимназии преподавал небезызвестный Антон Михайлович Станиловский - молодой консерватор музея и фактический представитель ВСОИРГО, активный сотрудник знаменитой «Детской площадки», превративший дело чтения публичных лекций чуть ли не в народный университет, чьё педагогическое кредо выражалось фразами:
«Что такое всякое образование? Это развитие в человеке способности видеть кругом себя, понимать, что вокруг него делается, и сообразовать своё поведение с этой окружающей обстановкой. Цель всякого воспитания - научить понимать окружающее».
23 июля 1903 года у Станиловского был произведён обыск, и по личному распоряжению Кутайсова он был отстранён от преподавания в гимназии и от работы в отделе географического общества.
Всё это, естественно, особенно болезненно воспринималось образованной молодёжью, поскольку было и «несправедливо» и прямо касалось их самих и близких им людей.
Участников кружка брали в разное время. В ночь с 3 на 4 декабря - Гольдберга и Прусса, с 10 на 11 декабря - обыски у Левенсона, братьев Файнбергов, Левенберга, Ельяшевича, Прейсмана, Винера, Азадовского и Виника. В результате расследования почти все были довольно скоро отпущены «за чистосердечное признание, несовершеннолетний возраст и отсутствие оснований» и, вероятно, под залог. Надо полагать, что кроме самодеятельного журнала предъявить им было нечего. Тем не менее Левенсон, Ельяшевич и ещё двое были исключены из мужской гимназии, а Виник - из промышленного училища.
Хуже всех пришлось Пруссу. Он провёл под следствием почти год и был выпущен из Иркутской тюрьмы лишь в конце ноября 1904 года «за недостаточностью улик» и в силу Манифеста от 11 августа 1904 года (день рождения престолонаследника) - попал под амнистию. Дело было в том, что у него при аресте изъяли внушительный корпус нелегальной литературы («Рассказы по истории Французской революции», «Национальное собрание и ночь 4-го августа», «Что нужно знать и помнить каждому рабочему», «Милитаризм и рабочий класс», «Вопросы дня», перепечатки из «Искры», №№ 4, 6 за 1903 год и т.д.), что в глазах жандармов характеризовало его не как случайно оступившегося юнца, а вполне сформировавшегося социал-демократа. Кроме того, он не был местным и возможно просто не мог внести залог.
Исаак Григорьевич тоже «задержался» в тюрьме несколько дольше остальных и вышел лишь в начале января 1904 года под залог в 500 рублей. При обыске у него, кроме пары номеров «Братства» обнаружили нелегальные издания - запрещённую брошюру «Сказание о царе Симеоне», и извещение заграничного Общества распространения нелегальной литературы в России.
Провести в неполных двадцать лет целый месяц в тюрьме по сути за разговоры и хранение одной запрещённой книги, после чего попасть под негласный надзор, да ещё и лишиться права поступления в высшее учебное заведение, дающее возможность строить карьеру, - это был обычный по тем временам первый шаг на пути «в революцию». И шаг этот во многом, как кажется, помогало делать само государство. Хотя нельзя не учитывать и того, что практически на выходе из тюрьмы молодых людей уже поджидали ссыльные «старики» (не обязательно в смысле возраста) из бывших народников или нынешних социал-демократов и социалистов-революционеров, а в Иркутске их было достаточно. Поэтому совсем неудивительно, что судьба большинства членов «Братства» сложилась во многом схоже и в ближайшие годы мы неоднократно встречаем их вместе.
После «Братства»
В стороне вновь оказался Владимир Осипович Прусс. Почти сразу же после выхода из тюрьмы, 15 декабря 1904 он выехал из Иркутска в Витебск, в 1905 эмигрировал в Швейцарию, где проживая в Берне, обзавёлся часовой мастерской, которую в 1910-1914 годах частенько по-дружески навещал адвокат Владимир Ульянов, более известный под партийной кличкой Ленин. В 1925 году он переедет в СССР, будет заниматься организацией часового производства (в частности 1-го часового завода в Москве). «Через несколько лет, когда десятки миллионов часов с маркой Точмеха дадут нам наши фабрики, мы будем печатать портреты мастера Прусса, как одного из основоположников советского часового производства», напишет 16 сентября 1929 года газета «Рабочая Москва». 23 августа 1937 года он будет арестован и 8 декабря того же года расстрелян как германский шпион.
Ученику V класса мужской гимназии Азадовскому 15 лет исполнилось прямо во время следствия - 18 декабря 1903 года. После произошедших событий отец увёз его в Хабаровск и это, пожалуй, было единственно верным решением. Благодаря этой принудительной изоляции от кружка, Марк в 1907 году спокойно получит свидетельство о благонадёжности, поступит в Петербургский университет и в 1913 успешно окончит его, чтобы возвратится в Сибирь уже учёным - этнографом, литературоведом и фольклористом. Он станет профессором Томского (1918-1921) и Иркутского (1923-1930,1942-1945) университетов, зав. кафедрой фольклора в ЛГУ, руководителем фольклорных отделений Государственного института истории искусств, Института по изучению народов СССР, Института русской литературы. В 1949 попадёт под кампанию борьбы с космополитизмом, будет уволен практически отовсюду и умрёт в 1954. С Гольдбергом его, по-видимому, связывала настоящая дружба, которую они пронесли через всю жизнь. Например, сохранился их совместный снимок, относящийся к периоду 1913-1915 гг., когда Марк Константинович был в Иркутске по делам экспедиций, направленных в Восточную Сибирь Академией наук и Императорским русским географическим обществом. Он же познакомит Гольдберга с его будущей женой - Любовью Ивановной Исаковой.
Также в 1904 году из Иркутска в Париж уехал Моисей Исаевич Файнберг, вернувшийся в Россию не ранее 1914 г.
Оставшиеся в Иркутске члены кружка уже в 1904 году попали под влияние ссыльных эсеров (А. Карташовой, А. Трутнева, Г. Фриденсона), которые как раз в это время начали активизировать свою агитационную деятельность в ученической среде, делая ставку на подготовку «салонных ораторов» - будущих пропагандистов. По данным полиции весной этого года происходило «волнение среди воспитанников VII и VIII классов мужской гимназии, причём в апреле месяце 1904 года даже состоялась сходка, на которой присутствовало около 70 человек, и было решено примкнуть к политическому движению». Собрание это, между прочим, происходило на кайской даче купца Файнберга, который весьма снисходительно относился к тому, что его дети и их друзья увлечены политикой. Выплачивая в очередной раз залог за сыновей он, смеясь, говорил: «Они хотят заставить Николая II кувыркаться!». По воспоминаниям Ельяшевича - он, Гольдберг и Файнберги вступили в ПСР. Известна даже партийная кличка Исаака - Пастух.
Находившиеся под негласным надзором члены «Братства» к концу года вновь подверглись месячному аресту и опять были отпущены. Вполне возможно, что причиной расследования была первая в городе попытка организовать еврейскую самооборону, так как «в связи с предстоявшим празднованием столетия открытия мощей святителя Иннокентия шли упорные толки о подготавливающемся ко времени торжеств прославления иркутского «чудотворца» еврейском погроме». То, что речь идёт не об эсеровской, а именно еврейской самообороне не должно нас смущать: в тех обстоятельствах люди действовали в соответствии с ними и своим кругом общения, а вовсе не следовали программным установкам. И в дальнейшем иногда сложно определить в каком конкретно нелегальном сообществе состоит в тот или иной момент времени конкретный человек.
Так наступил и перевалил за свою половину 1905, революционный год. За прошедшее время не исключённые из гимназии кружковцы успешно закончили её, нашедшие возможность сдать экзамен на аттестат - сдали и уехали поступать в высшие учебные заведения в других городах Империи. Братья Павел и Самуил Файнберги - стали студентами Томского, Левенберг - Петербургского университетов, а Ельяшевич - Петербургского политехнического института. Тем не менее, в октябре 1905 большинство из них оказались в Иркутске, чтобы вместе принять участие в том, к чему вела и подталкивала их история на протяжении трёх предыдущих лет.
В дни Всероссийской октябрьской политической стачки, когда противостояние внутри российского общества стало приобретать первый привкус разразившейся десятилетием позже гражданской войны, левые активисты стали организовывать дружины самообороны. И первой из них стала еврейская, что было вызвано упорными слухами о готовящихся черносотенных погромах. Художественное, но вполне достоверное описание процесса формирования дружины даёт Исаак Григорьевич в романе «День разгорается»:
«- Там наша еврейская молодёжь... - неохотно сообщил Вайнберг, - суетится что-то насчёт самообороны... Но я и другие члены общины сомневаемся. Не озлобило бы это ещё сильнее...
- Нет, почему же! — глубокомысленно заметил Пал Палыч. - Самооборона - вещь хорошая. Её надо поощрять.
- Да?! - оживился Вайнберг. - Вы думаете? Некоторые наши тоже так понимают... эти молодые люди настаивают. Требуют средств. На оружие там и вообще.
...Купцам в достаточной степени грозили предстоящие события: чернь любила взламывать магазины грабить и растаскивать товары. Представители самообороны стали обходить еврейских богачей.
У Вайнберга в городе было несколько магазинов. Ему было чего бояться в случае погрома и беспорядков. От него ждали большой денежной поддержки.
- Деньги? - удивился он. - За что? Почему?.. Я должен кому-нибудь? Я кому-нибудь обещал?.. Я никому не должен и никому ничего не обещал. Деньги легко не достаются... Ну пятьдесят, сто рублей я ещё, пожалуй, дам. Но больше нет, больше не могу!..
- Вы шутите, господин Вайнберг. Сто рублей не деньги. Нам нужны хорошие револьверы. Имеется случай приобрести их... Ведь мы будем защищать ваше же имущество!
- Оставьте! Что могут поделать несколько десятков еврейских молодых людей?
...Другие оказались более сговорчивыми. Самооборона получила небольшую поддержку. Где-то добыли десятка три револьверов.
...К Вайнбергу снова обратились за помощью самообороне и рассказали ему, что самооборона растёт и что из неё выйдет толк, он переменил прежнее своё решение.
- Да, может быть самооборона ваша действительно вещь. Согласен. Пусть и мой карман пострадает... Но я боюсь, что когда станут громить мои и ваши магазины, то эти паскудники вспомнят о социализме и умоют руки!
- О, нет! - уверили Вайнберга еврейские купцы. - Ведь они будут защищать евреев! Вообще евреев!.. И, кроме, мы даём деньги!..».
Конечно, купец Вайнберг - это не «вчистую» Исай Матвеевич Файнберг, он - сборный персонаж, но поведение его здесь достаточно характерно. Также достоверным является то, что организацией самообороны занялась именно молодёжь. На начальном этапе процесс был децентрализован, а во главе одной из образовавшихся ячеек стоял студент Томского университета Исай Григорьевич Винер - старший брат члена «Братства» Якова, в 1903 году закончивший Иркутскую мужскую гимназию с золотой медалью. Увы, не долго.
Максим Куделя
Продолжение в следующем номере газеты
ПРИГОВОРЁННЫЙ
Десять арестов иркутского писателя Исаака Гольдберга
Утром 17 октября 1905 года Гольдберг и Самуил Файнберг находились на квартире Винеров, когда прибежал кто-то из дружинников и сообщил, что у Дома Кузнеца, где был назначен очередной митинг, явно затевается столкновение. Дом Винеров располагался буквально в нескольких кварталах, и «самооборона» 19-21 года от роду бросилась к месту предполагаемых беспорядков. Причём братья Винеры направились к Дому Кузнеца по Графо-Кугайсовской (сейчас - ул. Дзержинского), а Гольдберг и Файнберг - по Большой (Карла Маркса). Винеры достигли Дома Кузнеца первыми, ввязались в драку и были забиты «рабочедомцами» и мясниками с Хлебного рынка.
Когда Гольдберг и Файнберг добежали до места происшествия, солдаты уже разогнали толпу. Сложно представить себе потрясение молодых людей от гибели друзей и, возможно, не сразу, но пришедшего осознания того факта, что выбери маршрут по Графо-Кутайсовской они - на мёрзлой земле сейчас лежали бы их окровавленные тела. Гольдберг до конца дня будет участвовать в охране митинга в городском театре и последовавших за ним вечерних столкновениях на Большой улице, а уже на следующий день (в ночь на 19 октября) будет арестован вместе с другими членами эсеровской дружины на квартире Г. М. Фриденсона - одного из руководителей иркутского отделения ПСР. Здесь мы видим всю аморфность организаций самообороны на начальном этапе: Файнберг и Гольдберг - эсеры, однако первое «боевое крещение» они получают в сионистской группе. Просто потому, что там были их друзья. Из тюрьмы их освободит лишь известие о высочайшем Манифесте 17 октября, достигшее Иркутска 22-го.
Похороны Якова (23 октября) и Исая Винеров (25 октября), на которых не мог не присутствовать Исаак Григорьевич, превратились в настоящие манифестации. Особенно это касалось Исая Григорьевича. Длинное перечисление несомых перед гробом венков открывалось громадным венком от сионистов, «за ним - от местных комитетов партий с.-р. и с.-д., затем - от евреев г. Иркутска, от еврейского училища, от товарищей революционеров, от объединенного стачечного комитета всеобщей политической забастовки» и т.д. После надгробного слова раввина С. X. Бейлина, выступавший от лица сионистов Красносельский сказал: «Вы, христиане, в лице И. Виннера потеряли только борца. Мы, евреи, потеряли в нём учителя». С речами также выступили Самуил Файнберг и... старший брат Исаака Григорьевича - Аарон Гольдберг, который «произвёл глубокое впечатление на присутствующих передачей трогательной легенды о братьях Маккавеях и их матери».
В день официального объявления манифеста произойдет ещё одна трагедия, имеющая косвенное отношение к «Братству» - в ночь на 23 октября в ресторане «Россия» за отказ встать при исполнении «Боже, Царя храни!» железнодорожным санитаром-дезинфектором Т. В. Шемолиным будет застрелен А. М. Станиловский, преподававший, как уже было сказано, в мужской гимназии в 1901-1903 гг. Гольдберг мог его и не знать, а вот для бывших гимназистов его смерть, да ещё при таких обстоятельствах, думается, стала дополнительным подтверждением того, что с «тёмными силами невежества и старого порядка», «враждебными вихрями вьющимися» над «лучшими интеллигентными силами, выступающими за правду и свободу», можно справиться только насилием.
Эти столкновения и первые смерти стали катализатором процесса формирования дружин, их централизации и даже создания единого штаба самообороны. Ноябрь-декабрь 1905 - время активной деятельности дружин, фактически принявших на себя функции охраны общественного порядка в городе, а не просто охрану митингов от провокаторов и хулиганов - ими осуществлялось регулярное ночное патрулирование улиц, охота за «кошевочниками» и даже производство арестов с последующей передачей задержанных «властям». В составе и руководстве дружин мы встречаем знакомые фамилии: член «Братства» М. М. Прейсман - руководитель эсеровской дружины из 90 человек, А. Г. Гольдберг - руководитель одного из четырёх отрядов дружины социал-демократов, Лонцих - запечатлён на групповой фотографии членов еврейской дружины. И мы по-прежнему продолжаем отмечать размытость «партийных границ»: по ориентировкам охранки Лонцих проходит как эсер, а Исаак Гольдберг, член эсеровского отряда, принимает активное участие в поисках и последовавшем аресте убийцы братьев Винер - мясника Ф. Ульянова, организованных еврейской самообороной.
К концу декабря революция закончилась. Как только началась демобилизация запасных, которые составляли наиболее опасную для властей силу, и в город прибыли не разложившиеся 5-й Иркутский и 6-й Енисейский полки 2-й Сибирской дивизии, а с востока и запада по Транссибу двинулись карательные поезда Меллер-Закомельского и Ренненкампфа, началось «закручивание гаек». После покушения на жизнь вице-губернатора В. А. Мищина (23 декабря) и убийства исполняющего дела полицмейстера А. П. Драгомирова (26 декабря), ответственность за которые взяла на себя боевая организация ПСР, город был объявлен на положении чрезвычайной охраны и начались аресты. Самый массовый был произведён в ночь на 1 января 1906 года, когда на Детской площадке было арестовано около 300 человек, собравшихся «встречать Новый Год».
Наших знакомых нет в списке приговорённых к срокам до 3 месяцев нарушителей пункта обязательного постановления о запрете собраний, однако мы находим кое-кого из них в Постановлении временного генерал-губернатора Иркутского и Балаганского уездов Иркутской губернии от 3 февраля 1906. За нарушения пункта о запрете на хранение и ношение огнестрельного и холодного оружия «подвергаются тюремному заключению со дня ареста сроком на три месяца: сын купца Яков Лонцих, крестьянин Эдуард Александров Левенберг... мещанин Исаак Гершев Гольдберг... На два месяца: мещанин Аарон Гершев Гольдберг».
Правда, это ещё не означало, что они были арестованы. Сначала их нужно было найти. Например, Исаак Григорьевич уже находился в Чите, куда в декабре по разным причинам выехали многие иркутяне - кто делегатом на съезд, а кто и за вагоном с винтовками.
Чуть позже в постановлении исполняющего обязанности Иркутского военного генерал-губернатора от 3 июня 1906 года читаем:
«...мещанам... Давиду-Гершу Янкелеву Воскобойникову,.. сыну купца Гдалию Абрамову Левенсону по освобождении из-под стражи воспрещается пребывание в уездах, объявленных на военном положении в пределах Иркутского генерал-губернаторства на весь срок действия этого положения».
На выезд перечисленным давалось 3 дня.
Судьба кружковцев
По-разному сложилась судьба оставшихся членов «Братства».
Гдалий Левенсон, высланный за пределы губернии летом 1906 года, уже 28 августа того же года участвовал в вооружённом налёте («эксе») на учётно-ссудный банк в Белой Церкви под Киевом, организованном то ли эсерами, то ли киевской группой анархистов-коммунистов «Чёрное знамя». С убийством посетителя и городового. В возникшей погоне и перестрелке с полицией «настигаемый грабитель Левинсон застрелился».
Павел Файнберг вошёл в «боёвку» (Боевую Организацию) Иркутского комитета ПСР, которая начала готовить покушение на генерала Ренненкампфа, но была раскрыта и арестована в ночь на 13 сентября 1906 года. Не прошло и месяца, как группа из 28 политических и 17 уголовных заключённых 9 октября 1906 организовала массовый побег из Иркутской тюрьмы с избиением и убийством надзирателей. В ходе подавления бунта и погони за беглецами было убито 9 и ранено 2 арестанта. Одним из раненых был Павел Исаевич. 12 октября он скончался. В 1907 году его отец, оплатив установку каменной ограды вокруг еврейского кладбища, на одном из входных обелисков заказал надпись (утраченную в процессе реконструкции ворот кладбища в 2005 г.): «Каменная ограда вокруг кладбища сооружена в лето 1907 г. на средства потомственного почётного гражданина Исая Матвеевича Файнберга в память его сына студента Павла, умершего от ран 9-го октября 1906 г.».
По тому же делу, кстати, утром 18 сентября арестовали Меера (Михаила) Абрамовича Левенсона - младшего брата Гдалия, который характеризовался охранкой как «видный член организации и инициатор предполагавшихся грабежей на революционные цели». При ставшем таким несчастливым для Павла Файнберга побеге из тюрьмы ему удалось скрыться и эмигрировать в Женеву, откуда он вернётся после февраля 1917. Был членом Президиума Петросовета, штаба обороны Петрограда, ВЦИКа; присоединился к фракции левых эсеров. В 1918 году вернулся в Иркутск, был лидером подпольной группы «Сибирские эсеры». В 1920 вступил в ВКП(б). В 1920-1923 работал в РКП, потом в Госторге. В 1929-1935 гг. - торгпред СССР в Италии, 1935-1936 председатель правления Торгсина. С января 1936 - заместитель наркома внутренней торговли СССР. В конце 1936 года был арестован. Расстрелян 22 августа 1938 года в Лефортово.
Самуил Файнберг также стал членом эсеровской боевой организации, забросил учёбу в Томском университете, выехал в Россию и 19 июля 1907 года был арестован за подготовку покушения на военного министра Редигера. До февраля 1917 года сидел по разным тюрьмам, освободился из Александровского централа и в событиях 1917-1920 гг. его судьба была схожа с судьбой Гольдберга. Они часто пересекались: он также был кандидатом в члены Всесибирского комитета ПСР в октябре 1918, член ЦК, Сибкрайкома и Иркутского комитета ПСР в 1919. После прихода 5 Армии выехал в Дальневосточную республику, а в конце июня 1921 года при возвращении из ДВР был арестован и расстрелян большевиками в Мысовске (Бабушкин).
Александр Ельяшевич уехал из Иркутска в сентябре 1905 и поступил на экономический факультет Петербургского политехнического института, продолжал действовать в качестве активного пропагандиста и уже в июле 1906 стал членом Петербургского горкома ПСР. В 1908-1913 учился в Мюнхене, в 1913-1917 - конный разведчик 12-й Сибирской стрелковой бригады, заслуживший Георгия 3-й и 4-й степеней; с июня 1917 - заведующий отделом Министерстве труда Временного правительства, кандидат в члены ЦК ПСР, депутат Учредительного собрания. В 1918 арестовывался ЧК, а в марте 1919 официально выходит из ПСР. На процессе правых эсеров в 1922 году проходил свидетелем. Известен как крупный советский учёный-экономист - экономический советник при правительстве Гоминьдана (1926-1927), зав. кафедрой Ленинградского инженерно-экономического института. В 1950 году осуждён за «активные действия против рабочего класса и революционного движения, проявленные на ответственных или особо секретных должностях при царском строе или у контрреволюционных правительств в период гражданской войны» к пяти годам поселения в Канске. Амнистирован в 1953, скончался в 1967 году.
Эдуард Левенберг поступил на юридический факультет Петербургского университета. В 1907 был исключён и подвергся административной высылке. В годы 1-й мировой войны призван в армию, служил фейерверкером. В 1917 председатель исполкома Юго-Западного фронта, делегат III съезда ПСР. Член следственной комиссии по делу ген. Корнилова на Юго-Западном фронте. Участник заседания Учредительного собрания 5 января 1918. В1921 находился в Ярославском политизоляторе. В 1922 организовал бюро защиты эсеров-цекистов. Жил в Московской области. В 1938 Военной коллегией Верховного суда СССР осуждён на 10 лет лагерей. Освобождён и реабилитирован в 1956. Дата смерти неизвестна.
Меж революций (1906-1917)
Как уже было сказано, Исаак Григорьевич с 1906 года находился в Забайкалье. Ему было куда ехать. В Чите проживал один из его старших братьев - Борис. Иркутская охранка в своих ориентировках предполагала, что: «Гольдберг, Исаак Гершев, иркутский мещанин, 20 лет, небольшого роста, брюнет, небольшие усы, лицо сухое, волосы на голове длинные, цвет лица смугло-бледный, глаза бегающие, походка ровная. Одевался: чёрное ватное пальто, чёрная мягкая шляпа. Может возвращаться в Иркутск из Читы».
Однако до середины 1907 года он спокойно проработал ответственным секретарём читинской газеты «Забайкальская новь» с «удостоверением корреспондента на имя Бланкова». Принимал ли он активное участие в деятельности эсеровских групп, неизвестно. Может быть, он принимал участие в организации побега руководителя боевой организации ПСР Г. А. Гершуни из Акатуйской каторжной тюрьмы 15 октября 1906 года? Или имел связи с З.Ф.Г.В.Н.В. - «Забайкальской Федерацией Групп Вооружённого Народного Восстания», прославившейся своими дерзкими «эксами» и покушениями на представителей власти? Мы не знаем. Не знаем мы и того, почему он вернулся в Иркутск в июле 1907 года. Практически сразу по возвращении его арестуют, но выпустят 1 сентября, чтобы вечером 26 ноября на представлении «Губернской Клеопатры» в иркутском городском театре опять арестовать и теперь упечь уже надолго. В декабре Исаака отправят в ссылку в Братский острог, а 16 мая 1909 за организацию демонстрации на похоронах ссыльного Вольдемара Крастыня ещё дальше - в село Преображенское Киренского уезда на реке Нижняя Тунгуска.
Четырёхлетняя ссылка (1908-1911), во время которой, кстати, произошла встреча Гольдберга с «бабушкой русской революции» Е. К. Брешко-Брешковской, в это время как раз находившейся в ссылке в Киренске, не изменила его политических взглядов. И она же дала ему пищу и, что важнее, время для творческого скачка: «Если б не ссылка, вряд ли мне пришлось так близко и так органически познать быт сибирского, таёжного крестьянина. И теперь я могу раскланяться пред правительством Николая Романова, заставившим меня прожить около пяти лет в ряде отдалённейших сибирских таёжных уголков!».
Тогда как о периоде 1905-1906 годов Исаак Григорьевич скажет: «...революция захватила меня целиком не в качестве её бытописателя или певца, а в качестве непосредственного её участника, и художественное творчество отодвинулось для меня далеко в сторону».
Эти «северные» впечатления вскоре вырастут в «Тунгусские рассказы», «Братьев Верхотуровых» и «Тёмное», а «этапные» воспоминания дадут, правда позже, интересный цикл «Блатных рассказов».
После возвращении в Иркутск он опять с головой окунулся в общественную жизнь города: в его «послужном списке» издание однодневной газеты в поддержку студентов-сибиряков «Гаудеамус», редакторство или членство в редколлегиях газет «Сибирь», «Отголоски жизни» и «Народная Сибирь», активное участие в работе всевозможных общественных организаций: в Иркутском отделе Общества изучения Сибири и улучшения её быта, в Обществе потребителей города Иркутска и Иркутской губернии, в культурно-просветительском обществе «Знание», в Иркутском комитете Всероссийского Союза городов. И, конечно же, опять арест, правда, на один-единственный день - 27 мая 1915 года в связи с издательской деятельностью.
Еврейский вопрос
Завершая рассказ о дореволюционном периоде жизни Исаака Григорьевича, хочется остановиться на отражении национального вопроса в его произведениях. В имеющихся жизнеописаниях и исследованиях его литературного наследия он практически не находит отражения. Это в общем-то имеет свои оправдания, так как в 20-30-е годы (да, пожалуй, уже и в 1910-е) вопрос этот в его судьбе практически не играл никой роли. Во всяком случае, ни в его произведениях, ни в известных свидетельствах о его деятельности на общественном поприще никаких отсылок к этой теме нет. Однако, и это видно из истории кружка «Братства», на рубеже XIX и XX столетий «еврейский вопрос» стал для него той отправной точкой, с которой началось движение в политику.
Собственно, и первый его литературный опыт имеет именно национальную окраску. Рассказ «Артист», принятый в конце 20-х гг. за исходный рубеж его литературной деятельности (именно поэтому в 1933 отмечалось её тридцатилетие), судя по всему, никого из литературоведов особенно не интересовал и даже не был «поднят». Оценка его практически ограничивалась аннотацией: «Рассказ о забитом, униженном еврейском мальчике, который возвращается в родной городок знаменитым скрипачом». Примечательно также дополнение к этой характеристике - «упорным трудом и настойчивостью добившегося признания своего таланта».
Между тем самим автором рассказ характеризовался несколько иначе: «Концерт знаменитого скрипача в родном городе, откуда он уехал маленьким забитым еврейским мальчиком. И на его триумфе попытка дать выход национальным чувствам, протесту против национального гнёта, против антисемитизма». Более того, в ранней библиографии Гольдберга рассказ называется не так, как он озаглавлен в газете, а по ключевому сюжетному ходу - названию молитвы «Кол Нидрэ». Основная драма рассказа заключается вовсе не триумфальном возвращении артиста в результате упорного труда, а в том, что хорошо (даже гениально) он смог сыграть только импровизацию на мотив памятной с детства молитвы, после чего прекратил выступления и воссоединился с оставленной семьей. А «музыкальные люди», неистово аплодировавшие артисту, узнав о том, что он сыграл, стали пренебрежительно говорить: «Было чем восхищаться!».
Интересно также отметить, что ссылка за шестидесятую параллель в 1909-1912 гг., выделяемая исследователями творчества Гольдберга как тот период в его жизни, когда он, собственно, и родился как настоящий литератор и которая дала его «Тунгусские рассказы», может быть охарактеризована и несколько другими произведениями. Это были рассказы по мотивам событий из древней истории Иудеи, которые он отправлял в иркутские газеты. Например, такие, как «Юдифь» (на известный библейский сюжет с отсечением головы ассирийского царя Олоферна) или «Пусть он проклят» (о предтече Бар-Кохбы - Элиасе, сыне Абайи, нарушившем субботний отдых ради борьбы с римским гнётом и казнённым по приговору Синедриона). В этих рассказах, конечно, не столько поднимается тема национального возрождения, сколько используется ветхозаветный колорит для продвижения идей жертвенности и вооружённой борьбы, но, тем не менее, сам выбор места и времени действия достаточно показателен. Впрочем, учитывая политические предпочтения Исаака Григорьевича, с которыми он определился накануне революции 1905 года, это логично.
Последними публичными выступлениями по национальной теме можно считать его публичные лекции о творчестве еврейского поэта Х. Н. Бялика. 20 апреля 1914 года на вечере, устроенном Обществом распространения просвещения между евреями в России, он читает доклад «Певец созидающего гнева», неоднократно повторявшийся впоследствии.
Максим Куделя
Окончание в следующем номере газеты
ПРИГОВОРЁННЫЙ
Десять арестов иркутского писателя Исаака Гольдберга
О политическом весе Исаака Григорьевича в городе говорит тот факт, что именно он 10 марта 1917 года, будучи редактором по сути эсеровской газеты «Сибирь» (среди сотрудников которой в тот момент был, например, будущий председатель петроградского Комитета спасения родины и революции А. Р. Гоц), открывал митинг в городском театре по случаю празднования Дня свободы (Февральской революции), и хотя и не занял никаких постов в органах исполнительной власти, но уже в апреле вошёл в состав депутатов (гласных) Иркутской городской думы от еврейской общины, а по итогам выборов (во время проведения которых он, кстати, был секретарём избирательной комиссии) 30 июля вновь был избран одним из 90 гласных. Теперь уже непосредственно от партии эсеров, которые «взяли» 52% мест. В качестве «делегата иркутской демократии» Гольдберг (вместе с городским головой эсером Н. А. Чичинадзе) принял участие во Всероссийском демократическом совещании (Всероссийском съезде демократии), проходившем 14-22 сентября 1917 года в Петрограде. Был членом городской комиссии по выборам в Учредительное собрание, состоявшимся 12 ноября 1917-го.
За власть в Советах (1917-1920)
Как видим, Исаак Григорьевич очень активно участвовал в общественной жизни города, и политическая позиция, занимаемая им в силу партийных убеждений, была такова, что неизбежно вела к противостоянию с большевиками. После августовского выступления генерала Корнилова процесс расхождения Советов и иных представительных органов (земства, думы) пошёл ускоренными темпами. Большевизация Советов очевидно провоцировала эсеров и меньшевиков (тех из них, кто не «полевел») всё определённее отходить от компромиссных позиций.
Уже 8 октября, во время выборов делегатов на 2-й съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов Восточной Сибири, иркутские большевики, пользуясь своим численным превосходством, избрали 4 из 6 делегатов и одного делегата на Всероссийский съезд Советов, игнорируя меньшевиков и социалистов-революционеров, после чего эсеры демонстративно покинули собрание. Тем не менее 15 октября на самом съезде Гольдберг был избран одним из «заместителей» (кандидатов) в состав постоянного окружного бюро Советов Восточной Сибири от ПСР. Окружное бюро находилось в оппозиции большевистской Центросибири - Центральному Сибирскому исполнительному комитету Советов, созданному 23 октября 1917 года на I Общесибирском съезде Советов. Правые эсеры и меньшевики-интернационалисты отказались занять пять из одиннадцати предоставленных им в Центросибири мест, а большевики, в свою очередь, 14 ноября отозвали своих представителей из окружного бюро.
Основная активность Исаака Григорьевича, однако, по-прежнему проявлялась в городской думе. Известия об октябрьском вооружённом восстании в Петрограде было воспринято им резко отрицательно. На экстренном заседании городской думы 25 октября 1917 года он от лица фракции эсеров категорически заявляет о необходимости предупреждения попыток захвата власти в городе большевиками и о необходимости продолжения подготовки к выборам во Всероссийское Учредительное собрание. «От имени фракции с.-р. заявляю, что против всех контрреволюционных и анархических выступлений мы будем бороться». В итоговой резолюции заседания, подготовленной эсерами и меньшевиками, с которой он выступил в конце заседания, среди прочих общих мест было решение о созыве «объединённого комитета борьбы с анархией» (Комитета защиты революции). Резолюция была принята, и делегатами от городской думы в указанный комитет были избраны эсеры И. Г. Гольдберг и городской голова Н. А. Чичинадзе, а кандидатами - эсдеки Фишман и Вульфсон.
После роспуска большевиками Московской городской думы в ходе постепенного обострения ситуации в самом Иркутске выступления Гольдберга на заседаниях городской думы становятся всё резче. На заседании 24 ноября он прямо заявил: «...большевизм - одураченные толпы бессознательных масс, которым много обещано, и когда вождям большевизма придёт срок платежа, а платить будет нечем, то тот же «большевистский» народ разорвёт их на мелкие части...
Вы, большевики, обещали народу много, но что дали? Мира, хлеба вы не дали, но зато вызовете анархию и контрреволюцию. Вы не избегнете суда... Если вы будете нажимать нас, то у нас найдутся тоже штыки...».
К этому времени уже были созданы, по сути, военные штабы противоборствующих сторон -15 ноября эсеро-меньшевистский Временный комитет по охране революционного порядка и 19 ноября большевистский Военно-революционный комитет. До открытой конфронтации оставалось две недели, которые были наполнены в том числе агитационными речами и обличительными статьями в газетах противоборствующих лагерей. Таким образом, неудивительно, что в ночь на 3 января 1918 года Гольдберг был впервые арестован советской властью как редактор газеты, активно призывавшей к борьбе с большевистским переворотом и тенденциозно освещавшей события братоубийственных декабрьских боёв в Иркутске.
Непосредственной причиной ареста и закрытия газеты «Сибирь» (кстати, вызвавшего острый конфликт с городским Союзом печатников, которые отказались выпускать советские газеты и бастовали вплоть до 9 января) стала публикация телефонных переговоров, состоявшихся в новогоднюю ночь 1918 года между командующим Иркутским военным округом и членом главного дорожного комитета в Чите, в которых читинцы просили вооружённой поддержки против укрепившегося на КВЖД Семёнова и сообщали, что Чита совершенно не готова к сопротивлению в случае наступления контрреволюционных войск. Вышедший 1 января материал был расценён как разглашение военной тайны: «...И. Гольдберг - оказавший Семёнову помощь в расстреле читинских рабочих и солдат, открыто зовёт «граждан» отказаться от «пассивности» и выполнить действенно свой долг в борьбе с «большевиками». Редактор газеты «Сибирь» уверяет своих «граждан», что «скоро, очень скоро» большевизм будет побежден (калединско-семёновскими пулемётами?) и наступит светлое царство свободы. Призывы к борьбе с рабоче-крестьянскою властью, к новому расстрелу Советов весьма откровенны».
Исааку Григорьевичу повезло. Между 3 и 7 января 1918 года он был освобождён по распоряжению прокурора судебной палаты С. С. Сто-рынкевича, после чего ушёл в «подполье». Сторынкевич, в свою очередь, был арестован и 27 января приговорён военно-революционным трибуналом под председательством Постышева к «общественному порицанию».
Покинув город, Гольдберг вскоре появляется в Томске, где возглавляет фракцию эсеров в Сибирской областной думе (разогнанной большевиками 26 января 1918 года). После чехословацкого мятежа и свержения власти большевиков он редактор (с июня 1918) газеты «Голос народа» - органа Сибирского краевого комитета ПСР. Газеты, которая едва ли не с первой редакционной статьи «категорически отрицала социалистический характер Октябрьского переворота, утверждала, что большевики, извратив систему выборов в Советы, превратили последние в карикатуру на подлинное рабочее представительство и в ширму своего единовластия, предлагала говорить о происходивших в Сибири событиях не как «о свержении власти Советов, а [как] о свержении власти большевиков». Сам Гольдберг, например, 13 июня 1918 года поместил статью «Политическая месть», в которой живописал «кровожадность большевиков и их стремление физически уничтожить политических оппонентов».
Во второй Сибирской областной думе, начавшей свою работу 15 августа 1918 года он вновь возглавляет фракцию ПСР, конфликтует с Временным сибирским правительством, а после приостановки её деятельности (21 сентября) 27 сентября - 9 октября 1918 года на I Всесибирском съезде ПСР, проходившем в Томске на полулегальных началах, Гольдберг выступает с одним из ключевых докладов (о текущем моменте и тактике партии) и избирается кандидатом в члены Всесибирского краевого комитета партии.
Весной 1919 года уже видим его в Иркутске, где на выборах в городскую думу 25 мая 1919-го он опять попадает в состав гласных и возглавляет эсеровскую фракцию. К осени в Иркутске соберётся большая часть членов Сибкрайкома ПСР, и 22 октября на партийной конференции будет принята резолюция, в которой содержались положения о необходимости созыва Земского собора, Учредительного собрания и соглашения с большевиками.
Оппозиционный курс по отношению к колчаковским властям привёл к тому, что 12 ноября 1919 года Гольдберг, наряду с несколькими другими общественными и политическими деятелями, подозреваемыми в подпольной работе, был арестован контрразведкой (при обыске обнаружившей у него прокламации Краевого комитета ПСР), однако отпущен в течение суток. В тот же день на Всесибирском совещании представителей земств и городов будет создан Политцентр.
25 (26) ноября 1919 года иркутская дума выразила недоверие перебравшемуся в Иркутск омскому правительству (Гольдберг был одним из трёх выступавших с речами на этом заседании), а затем поддержала начатое Политцентром вооружённое восстание. И. Г. Гольдберг был одним из активных участников этих событий, а после победы восстания вошёл 11 января в состав Временного Сибирского Совета народного управления (ВССНУ) в качестве одного из представителей от городского самоуправления и был председателем мандатной комиссии, а также членом редколлегии его официального печатного органа - газеты «Народная мысль». На одном из первых заседаний Совета он выступил с инициативой не лишать формируемый Верховный Народный суд, первым делом которого должно было стать разбирательство казни колчаковцами 31 заложника на ледоколе «Ангара», права выносить приговоры о смертной казни.
После передачи власти от ВССНУ к большевистскому Военно-революционному комитету, 23 января состоялись выборы в Иркутский городской Совет рабочих и красноармейских депутатов, в который вошли 16 правых эсеров. Гольдберг и на этот раз остаётся в составе нового представительного органа, однако всё это было уже явно ненадолго. 20 февраля 1920 года ВРК распустил городскую думу и управу, а 3 июня 1920-го «ввиду контрреволюционной деятельности» - партию социалистов-революционеров. Выборы нового состава городского Совета 7-14 августа 1920 года уже явно обошлись без него.
При советской власти (1920-1937)
На этом Исаак Григорьевич Гольдберг как политик закончился. Но как общественный деятель и, прежде всего, писатель - отнюдь нет. Как раз наоборот. Ещё в первой половине 1920-го он выступает в различных клубах с литературоведческими лекциями о Верхарне, Ибсене, Андрееве. Потом на полтора года пропадает из местной хроники, в том числе в связи с арестом в июле 1921 года, чтобы вновь появиться в том качестве, которое и будет определять память о нём после трагической гибели и реабилитации.
В декабре 1921 года Иркутское литературно-художественное общество (1-е ИЛХО) выпустит в пользу голодающих Поволжья сборник «Отзвуки», в котором среди прочих будет опубликован рассказ Гольдберга «Человек с ружьём». Уже в январе 1922-го Исаак Григорьевич вновь читает лекции (о Короленко), а в марте принимает участие в журнале Красного студенческого дома университета «Кузнецы грядущего». И всё же, к сожалению, совершенно неясно, чем жил писатель в 1920-1923 годах. Понятно только, что прошлые его грехи перед нынешними победителями были если и не забыты, то прощены. Впрочем, таких людей, как он, тогда было достаточно, причём с гораздо более скомпрометированной личной историей. Ведь, в конце-то концов, Гольдберг, по большому счёту, был только публицистом, и к тому же участником антиколчаковского движения, объективно содействовавшего победе красных.
К 1924 году Исаак Григорьевич уже прочно реабилитировался. Особенно помогла этому публикация рассказа «Бабья печаль» в ведущем литературном альманахе страны «Красная новь». На объявленный в апреле 1924 года конкурс рассказов (в жюри входили Луначарский, Серафимович, Переверзев и др.) было прислано 1065 рукописей, и произведение Гольдберга не только попало в призовую десятку, но и получило читательский приз как одно из трёх лучших уже среди рассказов-победителей. Возможно, именно это признание открыло перед Гольдбергом-литератором двери издательств - с середины 1924 года он начинает регулярно публиковаться в «Сибирских огнях» - основном «толстом» краевом литературном журнале 1920-х годов, и даже допускается в качестве фельетониста в губернский партийный орган - газету «Власть труда».
Следующее десятилетие, пожалуй, стало в судьбе Исаака Григорьевича зенитом. Он постоянный делегат сибирских и всесоюзных съездов писателей, член различных писательских организаций (входит в правление Сибирского союза писателей, руководит иркутским отделением этого союза, избирается в ревизионную комиссию Всероссийского союза советских писателей на его первом съезде), принимает участие в работе ФОСП (Федерации организаций советских писателей), АПП (Ассоциации пролетарских писателей), ЛОКАФ (Литературной организации Красной Армии и Флота), член редколлегий журналов «Будущая Сибирь» и «Новая Сибирь» и т. д. и т. п.
Эта его активность в выступлениях в печати по вопросам литературного строительства в крае, с осуждением «пильняковщины», участие в диспутах и обсуждениях демонстрируемых кинофильмов чем-то напоминают его же бурную деятельность периода революции, только не на политическом, а на другом, более безопасном, хотя и не менее идеологизированном - литературном поприще. Не нужно думать, что участие в этом процессе как-то противоречило его предыдущему опыту и убеждениям. Скорее наоборот: оно органично вырастало из всей социал-демократической традиции, последовательным проводником которой он был и до революции. Идеи Горького были более чем близки ему, и он неоднократно подчёркивал те влияние и роль, которые Алексей Максимович сыграл в его писательской судьбе.
Однако для того, чтобы играть ведущую роль в «литературном строительстве», нужны были не только организаторские и ораторские способности, которыми Гольдберг несомненно обладал, но и опыт, и знания, и, конечно же, талант писателя. Именно в этот период из-под его пера выйдут циклы рассказов «Путь, не отмеченный на карте» и «Простая жизнь», романы и повести «Сладкая полынь», «Поэма о фарфоровой чашке», «Главный штрек», «Жизнь начинается сегодня» и другие произведения, которые будут издаваться и переиздаваться в Новосибирске, Иркутске, Москве до его гибели и вновь - после реабилитации в 60 - 80-х гг. XX века. Он даже пробует себя в жанре киносценария.
В его наследии от того плодотворного периода осталась не только художественная литература. В нём очерки об «Ангарстрое» (исследовательских работах 1930-х годов этапа проектирования Ангарского каскада ГЭС), о Бурят-Монгольской АССР, об открытии чаепрессовочной фабрики, черемховских копях и сельскохозяйственных коммунах. Гольдберг принимает участие в работе над Сибирской Советской Энциклопедией, состоит товарищем председателя в историко-литературной секции ВСОРГО (что было продолжением его деятельности в Обществе изучения Сибири и улучшения её быта ещё в дореволюционный период), отметился публичной защитой могил декабристов на кладбище Знаменского женского монастыря.
Общее признание выражалось в творческих вечерах, критических разборах его произведений литературоведами и даже в предложениях перевода на иностранные языки. Празднование 30-летнего юбилея его литературной деятельности 4 декабря 1933 года проходило в Клубе Октябрьской революции и собрало 1,5 тысячи человек. Торжество снималось Восточно-Сибирской студией кинохроники и вошло в сборный киножурнал, выпущенный ею к 1 мая 1934 года. «Старейшина сибирской литературы» - прочно закрепившееся за ним в тот период определение.
Устроилась и личная жизнь: он женится на Любови Ивановне Исаковой - приехавшей в 1929 году в Иркутск из Ленинграда молодой учительнице русского языка. В 1934 году она родит ему двойняшек - Бориса и Лию, а в 1937-м будет настойчиво пытаться выяснить в НКВД судьбу мужа и получит пять лет лагерей как член семьи врага народа. В 1960-х годах, после посмертной реабилитации и восстановления Исаака Григорьевича в Союзе писателей, она займётся возрождением его литературного наследия.
Эпилог
От Исаака Григорьевича не осталось ничего вещного. Нет могилы, нет памятника. Именем его коллеги по литературному цеху, члена Центросибири, красного партизана (а до 1920 года - эсера-максималиста) и писателя - арестованного в 1937 году за неделю до Гольдберга и умершего в лагере Петра Поликарповича Петрова - названы улица, школа, иркутский Дом литераторов. А Исаак Григорьевич остался только в своих произведениях, с момента последнего переиздания которых прошло уже 25 лет, и в скупых газетных строчках. В городе, где он прожил всю свою жизнь (за вычетом нескольких лет ссылки и краткого периода пребывания в Томске), нет даже мемориальной доски. Или хотя бы таблички «Последний адрес» на доме по улице Марата, куда он не вернулся в апреле 1937-го.
При подготовке очерка использованы материалы цифровой библиотеки периодических изданий Иркутской области «Хроники Приангарья», создаваемой Иркутской областной универсальной научной библиотекой им. И. И. Молчанова-Сибирского, фондов научной библиотеки Иркутского государственного университета, Самарской областной библиотеки, Государственного архива РФ.
Максим Куделя
Автор благодарит Марию Гольдберг-Орлову
за консультации и разрешение на использование
фотографий из семейного архива.
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz