ЎЎЎ 3. Мурына Лёдаўзгорак. Рэвалюцыяністы Міхась Брусьнёў ды Якутыя. Сш. 3. Віктар Кацін-Ярцаў. Койданава. "Кальвіна". 2021.

 

        Глава Четвертая

                       ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ВЕРХОЯНСКИХ ПОЛИТИЧЕСКИХ ССЫЛЬНЫХ

                             4. Участие в работах научных и изыскательских экспедиций

    Полицейский надзор над политическими ссыльными препятствовал их отлучкам из мест водворения. На каждую отлучку необходимо было разрешение якутского губернатора или генерал-губернатора Восточной Сибири, что весьма затрудняло участие политссыльных в работах научных экспедиций, но, несмотря на это, они внесли определенный вклад в работу этих экспедиций...

    В 1900 г. Российская Академия наук снарядила во главе с видным полярным исследователем Эдуардом Васильевичем Толлем (1858-1902 гг.) Первую Русскую полярную экспедицию. В научную программу ее входило всестороннее исследование севера Якутии и Новосибирских островов. В ходе экспедиции возникла необходимость вовлечь в ее работу людей, которые своими знаниями и опытом могли бы принести пользу. Но поскольку таких лиц, кроме политических ссыльных, не было, руководители экспедиции обратились с просьбой к иркутской и якутской администрациям разрешить политссыльным участвовать в работах экспедиции с выездом из мест поселения.

    Э. В. Толль поручил руководство береговой вспомогательной партией Константину Адамовичу Воллосовичу. В задачу партии входило изучение побережья севера Якутии, сбор зоологических и ботанических коллекций, метеорологические наблюдения, создание продовольственных складов на маршруте экспедиционной яхты «Заря». Партия комплектовалась в Иркутской губернии и в Якутске. Воллосович в Иркутске обратился с просьбой к генерал-губернатору разрешить политическому ссыльному, бывшему студенту Варшавского университета Иосифу (Осипу) Ционглинскому участвовать в работах партии [* По возвращении из ссылки И. Ционглинский включился в активную революционную деятельность как член ППС — «Левицы», впоследствии участник Великой Октябрьской социалистической революции.]. На запрос генерал-губернатора товарищ (заместитель) министра внутренних дел 9 ноября 1900 г. телеграфировал в Иркутск о разрешении Ционглинскому участвовать в экспедиции на Новосибирские острова [142 ГАИО, ф. 25, оп. 3, к. 314, д. 161, л. 223.].

    Воллосовичем велась также переписка об участии в экспедиции политических ссыльных Фейта и Вознесенского. Однако у нас нет данных, подтверждающих их пребывание в Верхоянском округе. Их имена не упоминаются и в отчетах Полярной экспедиции. Очевидно, получив разрешение, они по неизвестным нам причинам не смогли участвовать в работах экспедиции.

    Прибыв в Якутск, Воллосович обратился с просьбой к якутскому губернатору позволить отбывавшим в Якутске ссылку В. Н. Катину-Ярцеву и П. В. Оленину принять участие в работах экспедиции.

    В. Н. Катин-Ярцев был студентом военно-медицинской академии, являлся членом «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», выслан в Восточную Сибирь на 5 лет 12 декабря 1898 г. [143 ЦГА Я АССР, ф. 12, оп. 10, д. 12, л. 1.]. Студент-медик 5-га курса необходимым был экспедиции в качестве врача. Разрешение министра внутренних дел было получено, и якутский губернатор в марте 1902 г. потребовал от верхоянского исправника «оказать Катину-Ярцеву содействие в беспрепятственном и своевременном проезде на шхуну «Заря» [144 Там же, ф. 25, оп. 3, д. 111, л. 1 об.]. Естественно, во время этих поездок он должен был находиться под гласным надзором [* По возвращении из ссылки по ходатайству Академии наук ему разрешили поселиться в Петербурге, где он окончил Военно-медицинскую академию. После Октябрьской революции работал в Ленинграде, в отделе здравоохранения. По болезни ушел на пенсию. Умер 1 ноября 1928 г. в Ленинграде.].

    П. В. Оленин был выслан в Восточную Сибирь в административном порядке сроком на 5 лет. После приезда в Якутск стал консерватором якутского музея. Получив телеграмму из Академии наук, якутский губернатор разрешил ему выехать на лето 1902 г. на север «для обогащения коллекциями местного музея» и потребовал от верхоянских властей установить за ним надзор [145 Там же, д. 87, л. 1 об.].

     Верхоянский исправник 21 февраля 1901 г. доносил губернатору, что 13 февраля в числе других участников вспомогательной партии в Верхоянск прибыл поднадзорный B. Ционглинский, который в течение нескольких дней занимался установлением и проверкой метеорологических приборов на местной станции и работал над определением географической широты и долготы г. Верхоянска, и что 20 февраля он выехал в Казачье для присоединения там к ожидавшему его Воллосовичу [146 Там же, д. 17, л. 4 об.]. Ционглинский оставался на Новосибирских островах до ноября 1901 г., по окончании работы 28 ноябри вернулся в Верхоянск и 10 декабря выехал в Якутск.

     В работах Русской полярной экспедиции участвовал также М. И. Бруснев. Прибыв в Якутск, Воллосович обратился с ходатайством к губернатору позволить технологу Брусневу принять участие в экспедиции. Из Якутска об этом 6 января 1901 г. сообщили генерал-губернатору, обращая его внимание на то, что «относительно возвращения поднадзорного Бруснева на место ссылки Воллосович просил принять его личные поручительства» [147 ЦГАОР, ф. 102, ДП, 2-е д-во, 1903, д. 521, л. 117 об.]. Разрешение Бруснев получил и 9 февраля 1901 г. выехал в Казачье, а оттуда — на Новосибирские острова. Об итогах работы Бруснева и Ционглинского К. Воллосович писал в 1901 г. в Академию: «Для метеорологических наблюдений на Котельном (один из Новосибирских островов.— П. К.) и систематического сбора зоологических и ботанических коллекций приглашены в состав партии бывший студент Варшавского университета Осип Францевич Ционглииский и технолог Михаил Иванович Бруснев. К сожалению, средства партии не позволили предложить им за этот труд соответствующего вознаграждения. Метеорологические наблюдения начаты 1-го июля (по новому стилю) на станции, устроенной на юго-западном берегу Котельного. Записи этих наблюдений вместе с фотографическими снимками г. Бруснева, зоологическими и ботаническими коллекциями будут сданы Русской полярной экспедиции 1-го ноября текущего года. Кроме сбора научных материалов, г. Бруснев и Ционглинский оказали партии существенные услуги при устройстве депо во время трудных весенних разъездов» [148 Отчеты о работах Русской полярной экспедиции // Изв. Имя. Акад. наук. — 1902. — Т. 16, № 5. — С. 244.].

    В ноябре 1901 г. Толль поручил Брусневу съездить в Верхоянск для закупки необходимых продуктов и в январе 1902 г. вернуться обратно в Казачье. 1902 г. Бруснев провел на берегах моря, вблизи устья р. Омолой. После отъезда Толля на острова Де-Лонга и не возвращения оттуда, Академия наук поручила Брусневу снять экспедицию с Новосибирских островов и возглавить партию, занимавшуюся поисками следов Толля [149 Мостахов С. Е. Сподвижники путешественников и исследователей. — С. 112.]. Он организовывал продовольственные склады, закупал продукты и средства передвижения. Хотя местные власти получили указание помогать Брусневу, но не всегда они выполняли это добросовестно. В газете «Восточное обозрение» в заметке Кирибьевича «Из полярного края» приводились возмутительные факты о поведении заседателя Жиганского улуса В. А. Квасникова. В ней сообщалось, что когда летом 1902 г. была получена на имя Бруснева телеграмма, извещавшая его о том, что навстречу экспедиционному судну «Заря» вышел пароход «Лена», заседатель вовремя не доставил се, она пролежала у него целый месяц и была вручена Брусневу всего в 50 верстах от с. Булун, куда сам Бруснев уже ехал на пароходе «Лена». А вместо того, чтобы оказать помощь Брусневу в закупке провизии для экспедиции, усть-янские чины занимались пьянством с гостившим у них коллегой из Жиганска, стремясь «не ударить лицом в грязь» [150 Восточное обозрение. — 1903. — 2 марта.].

    Бруснев работал в экспедиции до конца срока ссылки и вернулся в Верхоянск только 14 января 1904 г. Его труд получил высокую оценку Академии наук. По просьбе президента Академии Министерство внутренних дел приняло решение: «Михаилу Брусневу, в воздание за труды в качестве участника Русской полярной экспедиции», предоставить право свободного выбора места жительства в России [151 ЦГАОР, ф. 102, ДП, 2-е д-во, 1903, д. 521, л. 120.]. Вернувшись в Петербург, Бруснев опубликовал свои заметки в «Известиях» Академии [152 См.: Изв. Имп. Акад. наук. — 1904. — Т. 20, № 5. — С. 161-194.]. Его имя носит один из островов у входа в бухту Тикси.

     В. Н. Катин-Ярцев прибыл в Казачье 4 апреля 1902 г. и вскоре выехал в устье реки Лены. Он выполнял обязанности врача на яхте «Заря». Оставался там до осени 1902 г. и 30 сентября вернулся в Якутск [153 Катин-Ярцев В. На Крайний Север (В Русской полярной экспедиции барона Э. В. Толля) // Мир божий. — СПб., 1904. — № 4. — С. 111.].

    [С. 100-104.]

 

                                                            ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

    Воллосович К. А.  101, 102, 103.

    Катин-Ярцев В. Н.  15, 19, 102, 104, 116, 148, 158, 163.

    [С. 170.]

 

 

                                                                НА КРАЙНИЙ СЕВЕР

                                      (В Русской полярной экспедиции барона Э. В. Толя)

                                                                                 I.

                                                                По Якутскому округу

    Приглашенный на место умершего врача русской полярной экспедиции д-ра Вальтера, я выехал 19-го марта 1902 г. из г. Якутска. Ехать надо было по-курьерски, чтобы застать в Усть-Янске (с. Казачье) собак для переправы на Ново-Сибирские острова, где зимовала экспедиция, и мне как бы предстояло догнать начавшую уже отступать на север зиму.

    Переправившись через Лену и проехав еще версты две вниз по реке, мы поехали по ее правому берегу. Плохонькие лошаденки, скверная сбруя, жалкие, неумелые ямщики. Якуты, проводящие всю жизнь около лошадей, не умеют ни править, ни запрягать как следует. Отсюда частые остановки: то понадобится поправить шлею или хомут, то завязать разорвавшийся ремень. Ехали мы на четырех одноконных подводах, с двумя ямщиками, по одному человеку в санях. Моя лошадь была привязана к передним саням, сопровождавший меня казак ехал последним.

    Уже на третьем станке — Хамыстатском, в 70-ти верстах от Якутска меня ждала задержка: лошади оказались у подрядчика — в 5-ти верстах от станка, в виду недостатка сена.

    По мере удаления от Якутска заметно уменьшается, мало-помалу совсем исчезая потребление ржаного и пшеничного хлеба, на место которого водворяется ячмень. Ячмень мелют, растирая слегка поджаренные или подсушенные на огне зерна между двумя круглыми камнями, один из которых укреплен неподвижно, а другой быстро вращают за приделанную к нему рукоятку. Из ячменной муки приготовляют хлеб и лепешки. Свежий ячменный хлеб довольно вкусен, но он скоро черствеет и делается твердым, как камень. С употреблением заболони — сосновой коры, — играющей, а особенно игравшей прежде не маловажную роль в питании инородцев, лично мне не приходилось встречаться. К нашему ржаному хлебу, кстати сказать довольно плохому, отнеслись, как к лакомству.

    Не доезжая верст пятидесяти до Алдана, встретился со священником. По Верхоянскому тракту встречи далеко не часты и, отчасти благодаря обстановке, довольно своеобразны. Батюшка, вновь назначенный благочинным в одно из северных благочиний, доехал до Алдана и, разочарованный в быстроте передвижения, вернулся вспять. Рослый, дородный мужчина, с добродушнейшей физиономией, он оказался очень сообщительным собеседником. Пока я закусывал в ожидании перепряжки лошадей, он успел ознакомить меня не только с подробностями своего путешествия, но и со своими дальнейшими намерениями. Думал батюшка ехать на пароходе, но почему то из всех превратностей путешествия по обманчивой стихии боялся ничего иного, как взрыва парового котла. Однако, доведенный до отчаяния злодейскими происками ямщиков, покушавшихся, по словам отца благочинного, не доставить его до распутицы на место назначения, принял геройское решение: ехать весной на пароходе. Кстати сказать, ямщики жаловались, что батюшка платит за две лошади, занимая шесть. Здесь это явление заурядное.

    Ночью и утром мороз до 30°, ветер резкий и холодный. Конечно 30° ничто в сравнении с пятидесятиградусными морозами, когда выплеснутая из стакана вода падает льдом, выдыхаемый воздух издает шум трения обращающихся в мельчайшие льдинки частиц пара, — такие морозы бывают здесь в декабре и январе. Но при очень сильных морозах обыкновенно бывает полный штиль, а при ветре и 30° чуть ли не хуже 50° при затишье. Одежда, разумеется, соответствует морозам. Якутская кухлянка — рубаха мехом наружу из оленьей шкуры и парка — двойная кухлянка; мягкая меховая обувь — торбаса — это незаменимый по теплоте и легкости костюм. Я не мог в остававшиеся мне для сбора в путешествие два дня как следует экипироваться и должен был довольствоваться лисьей курткой, поверх которой иногда надевал тяжелую и неудобную, в сравнении с якутской кухлянкой, самоедскую доху, привезенную К. А. Воллосовичем с судна экспедиции. Неуклюжие валенки я скоро заменил лосиными торбасами.

    Часов в 9 у. 21-го марта мы приехали на Тандинский станок, у реки Алдана. Втащили свою замороженную провизию. Сварили пельменей — универсальное сибирское блюдо и оказали честь медвежьему окороку, приготовленному из медведя, убитого мистером Клифтоном, богатым англичанином, разгонявшим свой сплин в якутских и верхоянских палестинах. Радушный хозяин, только что вернувшийся с рыбной ловли, поднес мне стерлядь. Видя его страстные взгляды на висевшую у меня с боку флягу, я предложил ему рюмку спирту. Он выпил ее как бы из вежливости, не желая обидеть меня отказом и глотал с таким видом, будто принимал пренеприятную микстуру. Впрочем, сейчас же попросил вторую, и эту выпил без лишних церемоний, даже и не поморщился.

    Вскоре по выезде со станции мы переехали самый большой из притоков Лены, судоходный Алдан. Длина Алдана считается более 2.000 верст, и почти на протяжении полуторых тысяч верст он судоходен. По Алдану и его притоку Мае пароходы компаний А. И. Громовой, Глотова, а в последнее время Коковина и Басова ходят до урочища Нелькан на Мае за чаем, который доставляется туда волоком из Порт-Аяна. Чай в Якутской области беспошлинный и потому значительно дешевле, чем в Европейской России и даже в смежных с Китаем губерниях Сибири. Местное население употребляет главным образом кирпичный чай, проникающий в самые отдаленные уголки области. Широкий Алдан с его красивыми гористыми берегами, покрытыми лесом, должно быть, очень красив летом.

    Дорога ухудшилась. Если раньше было бы трудно ехать на паре, то теперь это совершенно невозможно. Лесная чаща. Узенькой лентой вьется дорога. Ветви деревьев хлещут в физиономию зазевавшегося путника, на многочисленных раскатах сани стукаются о стволы деревьев. Для уменьшения раскатов кое-где положены лесины и вбиты колья. Тем не менее казак несколько раз опрокинулся вместе с нартой. Летом колесная дорога кончается уже у Алдана, и здесь ездят только верхами.

    Утром 22-го мы были в поварне. Представьте себе квадратный бревенчатый сруб с плохо проконопаченными мхом стенами, покрытой плоской крышей. Несколько небольших окон освещает внутренность этого сруба. Деревянные скамьи, скорее нары, — ороны по-якутски, вдоль стен. Из мебели — два стола, — один хромой. Собачий холод внутри. Ямщики нарубили дров в лесу и затопили камелек. Кем-то из прохожих, очевидно, был сложен у поварки колотый лед, из которого мы и «делали воду», как здесь выражаются.

    Поварня стоит в холмистой местности. Недалеко и отроги Верхоянского горного хребта. Красивой грядой вздымаются в отдалении так называемые «бете-кельвские камни», — ряд гор. Одни поднимаются, как гигантская сахарная голова, другие напоминают татарскую тюбетейку; незаметно переходят и как бы сливаются с прилегающими холмами расплывчатые очертания третьих... Черными грядами прорезывается лес на белом фоне покрытых снегом окрестностей. Ветер крепчает... Контуры гор становятся более и более неясными. В бинокль видно снеговое облако, поднимающееся над горой. Дал ямщику посмотреть в бинокль. Долго не мог он приладиться наконец, увидел...

    — Учухас хая, бёрд учухас (близко гора, очень близко), восторженно залопотал он по-якутски, жестами показывая, что так близко, хоть руками хватай.

    Хотя станок еще не кончался, но лошади уже отказывались служить. Я послал ямщика с поварни за оленями в тунгусское стойбище. С оленями приехал молодой, стройный ламут. Грация, и изящество движений резко отличало его от якутов. Ездовые олени — кроткие, милые и глупые животные. Запрягаются они в нарты — узкие, низкие сани. К горизонтальной дуге у передка нарты прикрепляется длинный ремень; от него расходятся в разные стороны две ременных петли, которые надеваются через лопатку оленя наискось под переднюю ногу. В нарту впрягают пару оленей. От одного из них идет ременная или веревочная возжа к ямщику. С помощью этой возжи и длинной палки, которой вооружен ямщик, и управляют оленями. Обыкновенный груз — один человек или 5-6 пуд. клади. Для полноты впечатления я сел не в свою полузакрытую нарту, взятую из Якутска, а в совершенно открытую. Быстрота езды, особенно после дохлых кляч, на которых пришлось плестись до сих пор, производит импонирующее впечатление. К тому же первый путь я делал на «вольных» оленях, а не на заморенных за зиму частыми перегонами станочных.

    Вот молодой ямщик свернул в сторону с дороги и катит прямо по снегу, не смущаясь почти отвесной крутизной маленькой горки. Нарта стремглав летит вниз... дух захватывает! Несмотря на многочисленные косогоры и сильные раскаты ни одна из наших пяти нарт не опрокинулась: ямщик знает свое дело. При спуске с горы нарта накатывается оленям под ноги, налетают одна на другую. Олени сбиваются в кучу... около физиономии вдруг вырастают ветвистые рога задних оленей. Минутная остановка... толчок: олени подхватили нарту, — и снова мчишься на просторе.

    Очень быстро проехали мы десять верст, отделявшие нас от ламутского стойбища. Ламуты, как истые кочевники, не гонятся за прочностью своих жилищ. Правда, часть их переняла якутскую юрту, переходную, полуоседлую форму постройки, но живущие еще по заветам отцов предпочитают легкую и удобопереносимую урасу. Ураса — это шалаш или конической формы, или цилиндрической с конусообразной крышей. Ураса, к которой мы подъехали, принадлежала к последнему типу. Остов из жердей, обтянутый снизу берестой, с крышей из ровдуги (ровдуга — грубая замша из оленьей шкуры) — вот и вся ее незатейливая конструкция. Низкая, — так что приходится влезать на четвереньках — дверь с ровдужной завесой; посредине урасы очаг, над ним жердочка, на которой подвешивается котелок для варки пищи; — вверху над очагом — дымовое отверстие. Вдоль стены пол несколько приподнят и устлан свежими лиственными ветками. Получается мягкое и душистое ложе. Сидеть приходится с поджатыми ногами, так как мебели не полагается. Среди домашней утвари есть и эмалированная посуда: большая супная ложка и тарелка — следы победоносного вторжения капитала в отдаленнейшие палестины нашего обширного отечества. В урасе довольно опрятно и не дымно. Многочисленные скважины в стене содействуют обмену воздуха. В этом эфирном жилище, уместном, казалось бы, более в блаженной Аркадии, чем в стране пятидесятиградусных морозов, родятся и умирают ламутские семьи, — «тепло» говорят.

    Афанасий, хозяин описанной урасы и собственных штук 30-ти оленей, показывая свои владения, обратил мое внимание на разрубленную на куски тушу недавно убитого им медведя, разложенную на довольно высоком помосте. Повествуя о своих встречах с медведями, он, м. п., упомянул, как однажды его испугал медведь, на которого он наткнулся безоружный. Я тут заметил, что, по слухам, ламуты не боятся медведей. Афанасий стал пространно объяснять, что, действительно, с большим ножом он показал размер клинка в пол аршина — бояться нечего. Так естественно кажется этим детям природы ходить на медведя с большим ножом! Афанасий, небольшого роста, сухой, но плотной комплекции сорокадвухлетний мужчина, убил уже на своем веку сорок медведей. Разговор у нас шел на якутском языке. Казак помогал мне овладеть предметом разговора. Ламуты обыкновенно совершенно свободно говорят по-якутски. Не хуже владеет якутским языком и русское население области, часто забывающее свой родной язык. Даже большинство казаков и многие мещане г. Якутска по-русски говорят с якутским акцентом.

    Афанасий предложил довезти нас, минуя Бете-Кёльский станок, расположенный в горах Верхоянского хребта, до следующего, — Кень-Юряхского. Общее расстояние — 140 верст (50-90). В виду изнуренности станочных оленей, о чем меня предупредили в Якутске, я принял его предложение. Мы сошлись на 8-ми руб. деньгами и кирпиче чаю. Кроме 10-ти оленей, запряженных в 5 занятых нами нарт, взяли 5 штук запасных, или, по местному, заварных оленей.

    Наш поезд увеличился: незадолго до остановки мы догнали казака, молва о котором дошла до нас еще у Алдана. Он сопровождал арестантку — верхоянскую якутку, отбывавшую в г. Якутске 1½ мес. тюремного заключения за кражу, и потерял препроводительный пакет. Бедный мальчик, ему всего 17 лет, потерял голову и, бросив свою арестантку, кинулся назад — отыскивать пакет. Теперь злополучный пакет быль найден, и юный конвоир полегоньку догонял арестантку.

    Часов около 3 утра, чуть забрезжил свет, собрали общими силами оленей и тронулись дальше, — где по камням, где с горки на горку. Через 6 часов мы были у «хребта», т.-е. собственно у места переправы через хребет.

    Есть две дороги через хребет: конная и золенная. Нам пришлось переправляться по оленной, — по крутой, почти обледенелой горе. Торбасы мои оказались очень скользкими и хотя я берег силы и поднимался очень медленно, но устал скоро. Здесь были бы очень хороши альпийские башмаки, если их сделать теплыми. Гора чем далее, тем становилась круче. Моя попытка делать палкой ступени в обледенелом снегу оказалась неудачной. Пришлось прибегнуть к помощи якутского ножа... Пополз на четвереньках... Пройдя несколько сажен таким образом, я сорвался и порезал ножом руку. Кое-как, с помощью палки, удалось мне затормозить спуск. Тем временем подоспел ко мне на помощь Афанасий с оленями, но едва я сел в нарту, как олени, не выдержав моей тяжести, поехали вниз. Пришлось соскочить с нарты... Афанасий взял меня под руку и помог пройти несколько сажен, оставшихся до вершины горы. Не лучше моего карабкался и наш юный казак, потерявший вдобавок во время подъема свою палку. Подъем на гору так меня утомил, что при следовавшем затем крутом спуске я предпочел остаться в нарте, вооружившись на всякий случай палкой, с помощью которой и балансировал в рискованных местах. Олени летели, как вихрь. На высоком крутом косогоре мне понадобились все мои силы, чтобы, упираясь палкой, удержать нарту от salto mortale. Удивительно, как такой дорогой возят женщин и детей! Впрочем, с осени устраивается другой путь в Верхоянск [* Открыт с октября 1902 года.].

    По всему подъему на хребет разбросаны кули с казенной мукой: якуты подвозили их, пока сил хватало у оленей и оставляли до следующей оказии.

    Вскоре добрались мы до Кень-Юряхского станка, сделав в сутки 140 верст по ужасной дороге на проходных оленях.

                                                                               II.

                                          По Верхоянскому округу, до г. Верхоянска

    Менее двух часов после переправы через хребет проехали мы до Кень-Юряхского станка. Горы сплошным кольцом окружают станцию, — плохонькую юртешку с ледяными окнами. Верхоянский округ начался еще на хребте, а с ним и другие порядки. На станке — казенный медный умывальник, таблица с расстояниями до Якутска, Верхоянска и до следующей станции. Гоньбу держат ламуты. Проводя зиму в юрте, летом они перекочевывают со своим стадом на новое место. С детства кочуя, делая большие переходы верхом на оленях, ламуты даже грудных младенцев приучают к самостоятельности, привязывая колыбель к седлу оленя.

    Угостили меня оленьим молоком. Молоко густое и вкусное, как хорошие сливки. К сожалению, важенка дает всего с чайную чашку молока, и оленями очень редко пользуются, как дойным скотом. Весьма вероятно, что если бы их регулярно отдаивали, через несколько поколений удой значительно увеличился бы.

    Ламуты не заставили нас долго дожидаться оленей, и, немного отдохнув, мы продолжали свой путь.

    Нам повезло на встречи. Не доезжая верст 10 до Серемской ст. встретили казака, нарочного от барона Толя. Казак спешил, потому что ему обещана награда, если на десятый день по выезде из Верхоянска приедет в Якутск. Средняя быстрота езды от Верхоянска до Якутска в конце зимы — недели две и более. Везут скорее, если давать на чай, это, может быть, один из немногочисленных фактов обрусения. Осенью, на свежих оленях можно проехать расстояние между Верхоянском и Якутском (около 1.000 в.) в 5-6 дней.

    Вблизи станции повстречали целый караван на 25-ти вьючных лошадях, перевозивший имущество колымского писаря Ковынина, мамонтовую кость, принадлежащую какому-то купцу, и часть клади г. Иохельсона, члена организованной американцами этнографической экспедиции на север. Лошади, как на подбор, красивые и рослые. Караван идет из Колымска уже около 5-ти месяцев.

    По случаю Благовещения у нас была роскошная трапеза. Почетное место на столе занимала строганина из алданской стерляди. Строганину приготовляют из сильно промерзшей (сырой) рыбы, которую строгают острым ножом на более или менее тонкие ломтики-стружки. Блюдо очень вкусное, особенно с острой подливкой из горчицы или из соли. Бульон с пельменями и котлеты дополняли наш обед.

    В нескольких верстах от станка меня просили посмотреть больных. Больные — женщина и ребенок из многочисленного семейства писаря Ковынина. У обоих крупозное воспаление легких. В грязной юрте, переполненной людьми и скотом, их положение незавидно. Едуть из Средне-Колымска торговым путем, минуя Верхоянск, через то место, где обозначен на картах г. Зашиверск и где на самом деле ничего нет, кроме полуразвалившейся церкви да пары опустелых юрт.

    Ближе к г. Верхоянску население несколько гуще. У некоторых инородцев порядочное количество рогатого скота и лошадей. Население Якутской области, всего немного превышающее четверть миллиона на пространстве около трех с половиной миллионов квадр. верст, распределено крайне неравномерно как по округам, так и в пределах одного и того же округа. В среднем, в якутском округе приходится 1 чел. на 4,8 кв. в., а в самых населенных наслегах на одну версту — 40 чел. (!), а в Верхоянском округе на одного человека приходится 75,5 кв. в. в среднем. Если вычесть наиболее населенные части округа, то получится почти настоящая пустыня, где человек принадлежит к чрезвычайно редким животным. Приведенные цифры я заимствовал из «Памятной книжки Якутской области на 1902 г.», издания якутского статистического комитета. Цифры эти получат большую выразительность, если их сравнить с данными для других стран. Финляндия, по Реклю, самая населенная из всех стран, лежащих под той же широтой. В южных округах ее приходится по 18 чел. на 1 кв. в., а в самой северной из финляндских губерний, Улеаборгской, большей частью своею лежащей за полярным кругом — 1,4 чел. на одну кв. в. [* Реклю. Земля и люди. Всеобщая географія. V. Вып. 2-й. Европейская Россія. Изд. картограф. завед. Ильина. 1883 г.]; т.-е. плотность населения Улеаборгской губ. в сто с лишним раз превышает плотность населения Верхоянского округа.

    В Верхоянске (27-го марта) я застал возвращавшегося с северо-востока Азии г. Иохельсона. Гг. Иохельсон и Богораз с супругами образовали сибирский отдел обширной американской экспедиции, цель которой выяснение родства североамериканских и североазиатских племен. Экспедиция собрала обширный фольклорный материал и массу предметов культа и обихода инородцев. Специальность г. Иохельсона — юкагиры, вымирающее племя нашего крайнего северо-востока, языком которых он вполне владеет. Через два часа после моего приезда г. Иохельсон с супругой выезжал из Верхоянска. Хотя они заняли только часть станционных оленей, а главным образом частных, для меня не оказалось оленей на станции. Как человек более просвещенный, содержатель городской станции точно придерживался «кондиций».

    Верхоянск — административный центр округа, по обширности своей превосходящего многие государства, нисколько не похож на город. Церковь, окружное полицейское правление, вновь учрежденное почтовое отделение, закоптелая и пропитанная миазмами сифилитическая лечебница, два три магазина, немного частных домов, если можно назвать домами эти неуклюжие избы, да дюжины 3-4 юрт, разбросанных на протяжении верст полуторных, — вот и весь Верхоянск. Ни на присутственных местах, ни на магазинах нет даже вывесок. Снежная пелена стыдливо прикрывает навоз и грязь, и лишь кое-где конфузливо выглядывают неприкрытые снегом свежие нечистоты. Окружающие Верхоянск горы образуют как бы края чашки, на дне которой он стоит. Благодаря близости реки Яны и нескольким озерам, воды в летнее время чуть ли не больше, чем земли.

    Проводив г. Иохельсона, я отправился к исправнику. Ко мне вышел небольшого роста добродушной наружности старичок в сильно поношенном форменном сюртуке. Встретил он меня очень приветливо и предложил похлопотать об оленях. От исправника я попал в компанию государственных ссыльных и с ними провел вечер. За оживленной беседой, за чаем и граммофоном, мы просидели до глубокой ночи... Почти каждый из государственных ссыльных имеет собственную юрту, которую многим пришлось строить собственноручно, а некоторые приобрели от уехавших товарищей. Экономическое положение государственных ссыльных в Верхоянске незавидно. Пятнадцатирублевого казеннаго пособия не хватает при дороговизне жизни здесь, а заработков очень мало. Особенно круто приходится семейным, получающим всего на четыре рубля больше холостых.

    На другой день после утреннего чая я посетил больницу, сифилитическую, потому что другой Верхоянск пока не имеет. Возмутительное здание! Воздух хуже, чем в якутском хатоне (хлеве). В этом году отпущено 900 р. на ремонт, но больницу не ремонтировать надо, а сжечь! И больные производят безотрадное впечатление. Почти сплошь — третичные формы сифилиса, и притом тяжелые, трудно поддающиеся лечению... Огромная торпидная язва на ноге... Глубоко зияющее отверстие вместо носа у семнадцатилетнего юноши, которому по росту и телосложению нельзя дать более 11 - 12-ти лет. Восемь лет просидел он у камелька в юрте своих родителей с разрушаемым сифилисом носом, пока отца кто-то не надоумил отвезти мальчика в больницу. За выездом врача, больницу мне показывали фельдшера. Расспрашивая больных, насколько умел, по-якутски, я, по-видимому, доставил им большое удовольствие.

    Пообедав у одного из знакомых, я остальную часть дня посвятил визитам. Наведался, между прочим, к исправнику, который был так любезен, что нанял уже для меня лошадей. На следующий день я получил от исправника приглашение на обед. Здешний исправник, Болеслав Фелицианович Кочаровский, много лет служил в северных округах. За обедом у него меня удивил ананас, поданный на третье блюдо. Консервированные ананасы привозятся сюда или из Якутска, где банка с целым сингапурским ананасом стоит от 90 к. до 1 р. 50 к., или из Средне-Колымска, который, благодаря доставке товаров сначала через Гижигинск, а потом через Олу, теряет свою экономическую зависимость от областного города. В Верхоянске ананас стоит 2 р. 50 к.

    Недавно открыто здесь филиальное отделение торговой фирмы Коковина и Басова. Эта фирма, сфера деятельности которой захватывает даже часть Китая и отчасти Европейскую Россию (чай «Цзинь-Лунь»), поставила торговлю в Якутске до некоторой степени на европейскую ногу и удешевила товары.

    За последние годы цены на привозные продукты в Верхоянске значительно понизились. Несомненно, это в значительной мере следует приписать влиянию, правда, очень далекой отсюда (около 4.000 верст) Великой Сибирской ж. д., значительно удешевившей и ускорившей транспорт. Вот для примера цены некоторых товаров: 1 фунт сахару стоить в Верхоянске 37 к. (25 к. в Якутске); 1 пуд крупчатки 7 р. 80 к. (3 р. 60 к. — 4 р. в Якутске). Сносное байковое одеяло — 7 р. Простой стеклянный стакан — 40 к. .Даже при теперешних ценах в Якутске товары могли бы продаваться дешевле: % слишком высок. Но если сравнить теперешние цены с ценами, приведенными г-ном Дионео для Колымска, — разница получится огромная. А в Колымске цены понизились еще более. Пуд ржаной муки, стоивший десять - двенадцать лет тому назад 12 р., теперь продается за 4-5 р.

    Всего более славен Верхоянск своими морозами. В этом отношении он не имеет соперников на земном шаре, т. к. здесь — полюс холода. Минимальная температура достигает -56° R (-70° С): средняя температура зимы -37,4° R. При мне в ночь с 28-го на 29-е марта было -36° R.

    Прогостив двое суток в Верхоянске, я был готов тронуться в дальнейший путь. Несколько человек собралось меня проводить. Я угостил их на прощанье привезенными из Якутска мерзлыми яблоками. Яблоки произвели фурор, некоторые, давно покинувшие Россию, не ели их лет десять.

                                                                            III.

                                                                    Вниз по Яне

    Когда мы 30-го выезжали из Верхоянска, барометр падал и здешние метеорологи предсказывали пургу. Снег, как зарядил с утра, так и шел весь день. Ночью было «сиверко». Мело... В пятидесяти верстах от Верхоянска мы остановились, чтобы дать отдохнуть лошадям после трудной дороги по глубокому снегу. Не лучше был и дальнейший путь. Снег продолжал валить. Намело целые сугробы. Лошади с трудом пробирались — местами почти по брюхо в снегу.

    Снежная погода, однообразная холмистая местность с голым лиственничным лесом. Около Басской поварни, где мы останавливались — небольшая лесная речка, впадающая в Яну. Неподалеку от нее труп крупного оленя-самца, вероятно, зарезанного волком, уже почти занесенный снегом. С трудом различали засыпанные снегом дорожные вехи. Но сильные лошади со спокойною уверенностью прокладывали путь по безлюдной стране.

    К вечеру я заснул крепким сном и видел себя далеко от полярного круга, который переехал еще перед Верхоянском. «Ключи давай! Чай пить...» С трудом просыпаюсь... Какая-то странная комната, скамейки у стен... «К жителям приехали!» отвечает ямщик на мой молчаливый вопрос. А я так и не могу сообразить, как я сюда попал с нарты. Продираю глаза окончательно. Рослый якут ямщик стоит передо мной, ухмыляясь во весь рот. Грязная, переполненная многочисленным якутским семейством юрта. Одиннадцатый час вечера. Огонь неизменного камелька освещает, невеселую картину. Почти возле меня только что перестал стонать больной парень, которого я накормил пельменями и напоил горячим чаем. Еще раздаются стоны в более отдаленном углу юрты. Кашляют... При вспышках огня видно, как корова апатично пережевывает свою жвачку. Низкий потолок словно давит грудь. Понемногу засыпают обитатели юрты. Похрапывает ямщик. Скорчившись в три погибели, пролезаю сквозь крошечную дверь и выхожу на воздух. Отдыхают усталые кони. В нарте спит казак. Ветер. Луна, просвечивавшая сквозь окутавшую все небо туманную завесу, скрылась. Небо прояснило. Еще блещут звезды, но рассвет уже близок. Якут влезает на крышу, чтоб закрыть трубу, — заслонки не практикуются в этих местах, и трубу закрывают снаружи...

    В юрте почти темно, лишь тускло горит моя свеча на столе. Рядом со мной теленок, как-то смешно задрав голову, почесывает себе спину. Сел почитать, чтобы утром пораньше разбудить ямщика с казаком. Я и не пожалел, что не спал, так как не упустил случая полюбоваться чудным восходом солнца. Около 4 ч. утра солнце огненным шаром начало выкатываться из-за леса, далеко вокруг себя разбрызгивая золотые лучи. А по бокам восходящего солнца вздымаются широкие вертикальные радужные столбы: как будто заря, не желая потухнуть так рано, разделилась надвое, чтобы поглотить дневное светило... Солнце уже поднялось над лесом, а столбы все не исчезают. Более широкие у основания, они постепенно суживаются, поднимаясь над горизонтом, и так же постепенно теряются в безоблачной синеве неба, бросая кверху слабый сноп лучей.

    А в юрте еще ночь борется с предрассветными сумерками: два отверстия в стене, изображающие окна, плохо удовлетворяют своему назначению. Просыпаются «жители». Встает, тяжело сопя и отдуваясь, ямщик. Пора и в путь!

    На станции нас встретила отборною руганью старуха-эмерячка, испуганная хлопаньем двери и громкими голосами. Эмерячество — вид истерии, очень распространенный в Якутской области. Чаще ею страдают женщины, но далеко не редко и мужчины. Русские подвержены этой болезни наравне с инородцами. Проявления болезни состоят в том, что больной, напр., повторяет жесты и телодвижения окружающих, чем нередко пользуются для гнусной потехи над женщинами. Больные иногда повторяют слова и целые фразы на незнакомом им языке, особенно если эти фразы произнесены повышенным тоном. Другие, испуганные внезапным окриком или вообще громким звуком, начинают ругаться неприличными словами, а то и драться. Болезнь эта не новая. Восемьдесят лет тому назад эмерячка поколотила одного из спутников барона Врангеля.

    Вскоре после нашего выезда со станции закрутила пурга, так что кругом почти ничего не было видно. Но олени попались добрые, и мы проехали в 4 часа 50 верст. Где горы, где лес защищали нас от метели, и только местами приходилось тащиться по глубокому снегу. Все-таки несколько раз я задыхался в насыщенной мелким снегом атмосфере. Впрочем, в лесной полосе метель не так страшна. Другое дело пурга в тундре. Она задерживает иногда на две - на три недели путника, а пустившийся в дорогу рискует погибнуть в снежных сугробах. Мне рассказывал казак, как ему пришлось однажды с чиновником, которого он сопровождал, высидеть из-за пурги три недели в поварне. Все съели... принялись за оленей, на которых ехали.

    Когда мы выехали из низкой и дымной поварни, послужившей нам приютом часа на два, пурга продолжалась. Через несколько часов пути мы подъехали к Кургунсалахской поварне. Эта поварня построена купцами Санниковыми, а не «казной». Ведущие по необходимости полукочевой образ жизни купцы и промышленники выстраивают на пути своих обычных передвижений поварни, которые становятся местами остановок для всех — очень немногочисленных проезжающих. Это относится к крайнему северу: до Верхоянска встречаются только казенные поварни.

    Кургунсалахская поварня оказалась выше, просторней и чище большинства предыдущих. Для нас это было тем более приятно, что здесь мы встретили постояльцев. Это были якуты-промышленники. С помощью силков и самострелов они промышляли зверя и птицу, преимущественно зайцев и куропаток. Есть и лисица: «в лесу много, да не так легко дается», говорят. Я купил у них за двугривенный — к большому их удовольствию — четырех белых куропаток. Кроме того промышленники поднесли мне небольшую сову и красивую кукшу, называемую по-якутски «нюхагой», за что я им презентовал восьмушку махорки.

    1-го апреля мы очутились в обществе нескольких якутов-подрядчиков и пробирающегося пешком на станок «хамначита» (чернорабочаго). Тесно. Слева от меня ехал и кашлял больной; уже несколько дней задержанные его болезнью товарищи прожили с ним в поварне. Время от времени, отрываясь от книги, я подбрасывал дров в камелек, что иногда делал за меня «хамначит», просыпавшийся от холоду, лишь только камелек начинал гаснуть. Намаявшиеся за день ямщики спали крепко.

    Вскоре по выезде, на другой день встретили возвращающегося с разъездов по участку верхоянского врача М. А. Образцова. Доктор был на Индигирке, в Устьянске, Булуне. Сделал 4.000 верст, объехав меньше половины участка. Недостаток, порою даже полное отсутствие врачебной помощи больное место и не таких отдаленных окраин Росси. А в Верхоянском округе — один врач на пространстве чуть ли не больше всей Германии (см. выше), а в случае перевода врача в другой участок округ рискует на много лет остаться без врача, как это недавно было с Колымским. Разъездная система, при здешних расстояниях и малой населенности края, не имеет смысла. Можно, пожалуй, раз или два в год по-курьерски объехать свой участок, употребив на проезд добрую треть года и не сделав ничего. А амбулаторное и стационарное лечение от этого страдает, так как больница надолго остается без врача. Но разъездная система существует, хотя каждая поездка по участку составляет целое путешествие, чуть не экспедицию. Почему-то это требуется для отчета.

    Жители стали попадаться очень редко. Можно проехать верст полтораста по тракту, не встретив и признаков жилья. Только одни поварни служат приютом иззябшему путнику, и человеку непосвященному трудно себе представить, как иной раз приятно бывает подъезжать к поварне, одинокому, маленькому, закоптелому зданьицу, теряющемуся среди неизмеримой снежной пустыни. И душно, и грязно в поварне, но зато обогреешься у камелька, напьешься горячего чаю, разомнешь усталые затекшие члены, сбросив надоевшую меховую одежду или хоть часть ее.

    Мы думали кормить оленей у поварни, верст за 30 от жителей, но там не оказалось дров. Конечно, дров можно было достать, так как вокруг поварни есть хоть и мизерный лесок, но ямщикам не улыбалась перспектива самим рубить дрова. В данном случае наши интересы совпадали, так как для меня чем скорей и ближе к цели путешествия, тем лучше.

    Преддверие тундры... Огромное снежное пространство... Ни кустика! Изредка небольшие голые холмики делают тщетную попытку нарушить утомительное однообразие пустыни. Болото, скованное дедушкой морозом, чтобы оно не портило стройной гармонии зимнего пейзажа. С наступлением лета оно снова станет непроходимым. Летом, даже верхом здесь ездят только на оленях, — чересчур зыбка, почва для такого тяжелого животного, как лошадь.

    Был изрядный мороз. Туман надвигался и сгустился так, что ни зги не видно. Насилу отдышался: точно кошмар сдавил грудь. Я помню, нечто подобное я испытывал в душную летнюю ночь на Волге. Ночь была темная, небо, как черная зияющая бездна. Звезды ярко блестели... И так тяжело было дышать. Очевидно, крайности сходятся: хотя не было ни тепла, ни звезд, ни самого неба в окутанной туманом безбрежной тундре, но ощущение я испытал почти тожественное.

    Вблизи Казачьего я в первый раз увидел езду на собаках. Штук шесть псов, ростом разве немного побольше обыкновенных дворняжек, везли нарту. В нарте сидела внушительных размеров якутка, а рядом с собаками в припрыжку бежал каюр-якут. Собаки обнаружили слишком большую симпатию к нашим оленям, так что каюру пришлось их успокаивать с помощью довольно солидной дубинки, и они с лаем и визгом продолжали свой путь.

                                                                                  IV.

                                                      Село Казачье и Усть-Янский улус

    Если вы будете искать на карте село Казачье, то вряд ли найдете. На висящей передо мной карте издания картографического заведения Ильина есть не существующий ныне Зашиверск, есть и другие сомнительные пункты, но нет Казачьего. Это, так сказать, административно-географическое недоразумение. В выданном мне из якутского областного правления открытом листе конечным пунктом проезда выставлен Усть-Янск, откуда мне предстояло быть доставленным на судно «средствами экспедиции». На языке открытых предписаний Усть Янск и есть Казачье, хотя подлинный Усть-Янск находится на 30 верст ниже по течению Яны и состоит из двух обитаемых юрт.

    Село Казачье лежит за 70° с. ш., приблизительно на одной параллели с самою северною оконечностью европейского материка, мысом Нордкапом. Это одно из самых северных селений Сибири. Входя в состав Верхоянского округа, с. Казачье само по себе является культурным и торговым центром обширного, хотя чрезвычайно мало населенного, края. Село не может похвастаться своим видом. Расположенное на пригорке, как бы для лучшей вентиляции не по-сибирски тесно построенных жилищ, Казачье состоит из группы тесно сбитых в кучу и кое-как посаженных изб или «домов» с плоскими крышами и старенькой низенькой деревянной церкви. За небольшим оврагом, или «логом» одиноко стоит здание инородческой управы. К управе ведет с берега крутой подъем.

    Пришлось слезть с нарты, чтобы по аляповато и неудобно высеченным в обледенелом снегу ступеням подняться к управе, где жил инженер-технолог М. И. Бруснев — посредник между экспедицией и внешним миром. Здесь же и я остановился.

    Погода здесь в апреле такая, как в средней полосе Европейской России бывает в самые суровые зимы. При мне t° доходила до -26° С. Два дня, по крайней мере, не было ветра и днем стояла даже приятная погода. Признаков оттепели никаких. После двухдневного затишья снова задул ветер, метров до 6 или немного более в секунду. Барометр на метеорологической станции [* Русской полярной экспедицией устроены станции в Верхоянске, Казачьем, Русском Устье и Средне-Колымске. Наблюдения в Казачьем производятся 3 раза в сутки, в Верхоянске — ежечасно.] сначала поднялся до 764 mіl., но скоро начал падать. Ветры здесь почти постоянные, только в очень сильные морозы бывает штиль. Особенно силен и продолжителен бывает западный ветер. Впрочем, зима теплее, чем в Верхоянске. Средняя температура зимы -30,2 R. Умеряющее влияние на климат оказывает близость моря. Лето холодное.

    Население на территории Усть-Янского улуса, инородческая или «инородная» управа которого находится в Казачьем, состоит из русских, якутов, тунгусов, юкагиров. Нижнее течение рр. Индигирки и Яны составляет территорию этого улуса. Не только тунгусы и юкагиры, но и якуты, оседлые еще в южной части Верхоянскаго округа, ведут преимущественно кочевой образ жизни [* В виду чего якуты Усть-Янского улуса не имеют родовых управлений.]. Тунгусы занимаются оленеводством и многие еще презирают собак в качестве ездового скота, хотя и охотятся с собаками. Русские образуют в с. Казачьем крестьянское общество, но настолько объякутели, что ни по языку, ни по образу жизни не отличаются от якутов. Большинство не говорит по-русски или говорить очень плохо. Гораздо устойчивее оказались мещане Русского Устья, которые, как я слыхал, сохранили свой язык и даже много старинных русских песен, давно забытых в самой России. Многие слова и обороты этих песен, конечно, непонятны для них и повторяются чисто механически, как иногда в старинных якутских сказках, мало понятных для современных слушателей, и все же любимых ими.

    Жителей в Казачьем зимой до ста человек, а летом остается семьи четыре, между прочим священник и писарь. Остальные перекочевывают. Сильные ветры, почти полное отсутствие путей сообщения, благодаря болотистой тундре, одни и те же скучающие лица каждый день, — все это делает летнее пребывание здесь чуть ли не хуже зимнего. Торговцы, придающие селу оживление, последним зимним путем, когда большинство инородцев и крестьян перекочевали, переезжают с семьями на Булун, где и летуют. На пароходе они везут по Лене пушнину в Якутск и закупают там товары.

    Кроме коренной здешней фирмы Я. Ф. Санникова и его племянников, здесь живет приказчик фирмы А. И. Громовой, доверенный которой имеет резиденцию в Булуне и разъезжает с товарами по всему округу; в порядочных размерах ведут торговлю братья Кушнаревы и немало других торговцев. Крупная фирма Коковина и Басова, о которой я упоминал, думает, кажется, и здесь завести резиденцию.

    Торговля ведется преимущественно меновая и лишь отчасти денежная. Впрочем, деньги являются мерилом ценности. Цены на товары, разумеется, весьма высокие, тем более, что в торговле процветает своего рода двойная бухгалтерия. Получая, во-первых, порядочный процент непосредственно на товар, купец, во-вторых, повышает этот процент dо nес рlus ultrа понижением действительной стоимости пушнины, являющейся средством платежа. Так как инородец вынужден бывает продавать еще не пойманного зверя, следовательно торговля ведется в кредит, то препятствий к этим финансовым махинациям со стороны инородцев не встречается, да и крайнее невежество их этому содействует. Однако, инородец, по крайней мере якут, уже начинает познавать философскую сущность денег, так что при расплате за мелкие услуги и за продукты мне, во время моей поездки, почти не было надобности в махорке и кирпичном чае, рекомендуемых в качестве монетных единиц. Их роль с успехом играл двугривенный.

    Приведу цены некоторых продуктов при покупке на наличные деньги в селе Казачьем.

 

 

    Стоимость провоза от Якутска не превышает 2-х - 3-х рублей с пуда.

    Далеко не безвыгодную отрасль торговли составляет тайная продажа спирта. Охотников до этой торговли, не требующей ни гильдии, ни торгового свидетельства, сколько угодно. Бутылка водки якутской очистки, стоящая в Якутске 50 к., здесь продается за 5 р. (!).

    Этою отраслью коммерции не брезгуют даже люди, сану коих, казалось бы, вообще, не подобает занятие торговлей. Кабак же в Казачьем начальство не разрешает открыть, ничего не имея против открытия его в Усть-Янске, где всех жителей — две семьи. Конечно, от рока не уйдешь, и кабаки откроют со временем, — хотя б и в Усть-Янске, если введение винной монополии в области не разрешит этого вопроса как-нибудь иначе.

    В вывозной торговле видное место занимают пушнина и Мамонтова кость. Последнюю добывают, главным образом, на берегу моря и на Ново-Сибирских островах. Впрочем, как промысел пушнины, так и добыча мамонтовой кости — старинные предмысла здешнего населения — находятся в упадке. Зависит ли это от вымирания и обеднения инородцев, или от иных причин, решить не берусь в виду недостатка материала. Несомненно, что сто и полтораста лет тому назад тундра была более населенна. Между тем, промышленники жалуются, что зверя стало меньше.

    Менее значительную роль, как промысел, ограниченный пределами якутской области, играет торговля местными, преимущественно меловыми, изделиями. Как специальность Верхоянска летняя обувь — сары, так специальность местных жителей — торбаса, — зимняя обувь. Здешние торбаса славятся по всей области. Самые нарядные стоять до 15 р. пара; совсем простые — 2 или 3 р., в зависимости от длины голенища. Выделывают из ровдуги рубахи, называемые камлейками, которые летом заменяют кухлянку, а зимой очень хороши поверх кухлянки, как защита от ветра. Кухлянку я приобрел за 10 р. с волчьей опушкой на вороте и рукавах. Она легче, длинней и теплей моей более дорогой лисьей куртки. Устьянский банкир экспедиции Я. Ф. Санников подарил мне рукавицы, песцовые, с беличьей оторочкой и даже с маленькой опушкой из бобра, вернее выдры.

    Аристократический цвет для кухлянок и торбас — черный; эти ценятся всего дороже. Здесь и белые есть высокого качества, а в других местах это — низший сорт.

    Что невольно останавливает на себе внимание наблюдателя, — это успех — я скажу — культурной, миссии якутов. Ассимилируя племена кочевников, они, правда, лишают историков культуры и этнографов интересного материала, но зато подготавливают тех к переходу в более высокую стадию культуры. Якуты сравнительно недавние пришельцы в этом крае [* Между прочим интересно, что на якутском языке, относительно богатом словами, насколько мне известно, нет слова туман, которое они заимствуют у русских. А туманы — постоянное явление на побережье океана.], а между тем они задают тон. Молодое поколение тунгусов не знает или неохотно говорит по-тунгусски, предпочитая якутскую речь. Тунгус-охотник прекрасно управляет собачьей нартой, тогда как его отец или дед еще презрительно улыбнется этому способу передвижения. Юкагиров здесь немного: больше на Индигирке и далее к востоку. Те, с которыми мне приходилось встречаться, не говорят по-юкагирски. Некоторые еще не знают по тунгусски, и большинство смешивает себя с тунгусами, чему, может быть, способствует общее для них название на якутском языке: «омук». Слово это, кажется, обозначает нечто подобное тому, что у наших предков обозначало слово: «немец».

    Собак в здешний край завезли, по-видимому, русские, — по крайней мере слова «нарах-нарах» или «нара-нара» (налево) и «так-так» (направо) происхождения не здешнего, — скорее остяцкого (??) и здесь употребляются только при управлении собаками, которые слушаются команды каюра.

    Местную интеллигенцию в с. Казачьем представляет священник, писарь и купечество. На моей обязанности, в качестве проезжающего и вдобавок участника экспедиции, лежало делать визиты и обойти притом всех, чтобы никого не обидеть. А так как и делать больше мне было нечего, да и познакомиться с полярной интеллигенцией было интересно, я неукоснительно исполнил свой долг. Первым делом следовало посетить Я. Ф. Санникова. Яков Федорович — исконный местный житель. Уже четвертое поколение Санниковых — с конца восемнадцатого столетия — имеет главную (зимнюю квартиру) в Казачьем. Я. Ф. — бодрый, веселый старик, прекрасно знающий край, очень наблюдательный. До сих пор ни разу он не выезжал из пределов Якутской области: более 30 или 40 лет фирма Громовых служила для него посредницей при сбыте пушнины.

    В чем-то не поладив с представителями фирмы, старик решил сам ехать в Москву, чтобы найти сбыт на месте. По-русски Я. Ф. говорит хорошо, но не без инородческого акцента.

    От Я. Ф. мы отправились к священнику. С проседью, но здоровый, крепко сложенный мужчина, о. Фрументий оказался даже моим коллегой, так как, за отсутствием врачебной помощи, пользует жителей домашними средствами и такими незатейливыми лекарствами, как хинин. Обстановка у о. Фрументия оказалась довольно комфортабельной... Так приятно было после дорожных мытарств посидеть в венском кресле! Принял нас батюшка очень радушно. Гостеприимство — отличительная черта сибиряков, и крайний север не составляет в этом отношении исключения: везде, где мне приходилось бывать во время моего путешествия, я встречал самый радушный прием.

    Разносят на подносе чай с крупчатым печеньем. За чаем — неизбежная батарея бутылок с коньяком, водкой, рябиновкой и иными напитками и закуска: икра паюсная (увы, московская! хотя и в Яне, и в Лене сколько угодно прекрасной икры, но ее не умеют засаливать); оленьи языки и юкола — местные лакомства. Юкола — вяленые и копченые рыбьи спины — вкусом напоминает нашу воблу.

    Любопытно, что женщины, особенно молодые, к гостям не выходят, — обычай слишком южный для таких северных широт.

    Закончилось мое пребывание в Казачьем музыкально-вокально-танцевальным утром. Мы пригласили якута, — певца и поэта, почти слепого вследствие перенесенной им трахомы. Его монотонная, с заунывными переливами песня, импровизированная им в мою честь, не произвела на меня должного впечатления своими ровным и грустным, как окрестная снежная равнина, напевом. А из ее слов я понимал лишь то, что мне переводили, не относясь, быть может, с достаточным уважением к передаче красот якутского стиля. Талант якутского Демодока обнимал почти все отрасли искусства. Закончив вокальную часть, он сплясал нам два танца, состоявших в странном переминании с ноги на ногу. Каждый из этих танцев — принадлежность отдельного рода, или семьи, и представляет, надо полагать, пережиток воинственной пляски времен родового быта.

    Музыкальный инструмент, который также фигурировал в нашем «утре», представляет из себя подобие камертона с тонкой стальной пластинкой между дужками Дужки берут в зубы и, ударяя пальцем по пластинке, извлекают из этого «инструмента» звуки, едва ли очень приятные для европейского уха. Тем не менее выносишь от этой музыки, как и от пения, несколько грустное впечатление, чему содействует, конечно, и личность певца.

    С Казачьим я успел ознакомиться лучше, чем с Верхоянском, потому что мне пришлось прожить здесь целых пять дней. Моя остановка была вызвана тем, что ожидавший меня несколькими днями позже М. И. Бруснев только что выслал к побережью океана, куда мне, предстояло проехать на оленях, собак, которые нуждались в отдыхе, прежде чем пуститься в дальнейший путь. Да и оленей не так-то скоро можно было собрать.

    В Казачьем я без особенного сожаления распростился со своим казаком, командированным из Якутска. Взамен его М. И. Бруснев подыскал мне очень симпатичного молодого якута. К 7-ми часам вечера 9-го апреля олени были готовы, и я покинул последний населенный пункт.

                                                                                 V.

                                                                 К Ледовитому океану

    До Устьянска меня проводил М. И. Бруснев на своих трех собаках. Дорога проходит по самой реке Яне. Дул резкий холодный ветер, который проникал всюду, находя уязвимые места и там, где, по-видимому, я хорошо защитил себя от него.

    С Устьянска мы уже в дельте Яны, так как в 10-ти верстах от Казачьяго отделяется первый ее рукав, — Сомондон. За Устьянском около 30-ти верст мы ехали по холмистой, покрытой мелким лесом и кустарником местности. Попался даже холм с более крупным лесом у подошвы его.

    С головой спрятавшись от ветра в теплое заячье одеяло, которым снабдил меня М. И. Бруснев, я заснул. Когда я проснулся, солнце высоко уже стояло над горизонтом, бросая косые лучи на одиноко стоявшую среди тундры юрту. Молодой красивый якут посмеивался, что я проспал пургу; ну, видно, не сильная была. Жители юрты — тунгусы. Женщины с довольно приятными чертами лица.

    Еще после одной остановки мы приехали к богатому тунгусу. Тунгус этот — Гаврила Сампсонович Санников — живет зимой в 135-ти верстах от Казачьего. Со казачинскими Санниковыми в родстве не состоит, — только их однофамилец. Большинство инородцев носят фамилии живущих в окрестности русских, и только богатые, — «почетные» инородцы хорошо помнят свою фамилию.

    У Гаврилы Санникова более двух тысяч оленей, — местный туз, а юрта его нисколько не лучше, чем у среднего состояния якута. Такой же несоразмерно малый вход, — какая-то дыра вместо двери, тот же лед в окнах вместо стекла. Богатые якуты на юге живут много комфортабельней. Мне приходилось, за мою бытность в Якутске, посещать Лепчикова, в Восточно-Каталасском улусе, в 45-ти верстах от города. У того большая, светлая юрта, разделенная на несколько комнат, венская мебель, ковры.., а вблизи хороший дом для летнего жилья (зимой много дров уходит!).

    Когда я вошел в юрту Санникова, в переднем углу — под образами в богатой оправе — стоял покрытый клеенкой стол. На столе уже было готово угощение. Бутылка водки, серебряная золоченая чарка на подносе; на двух тарелках закуска: халх, — молочный продукт, несколько напоминающий вкусом чухонское масло, с небольшой кислотцой, и кусок донельзя засохшей почти несъедобной копченой колбасы: очевидно, хозяин хотел угостить меня по-европейски. На мой наивный вопрос, не держит ли Г. С. коров, все рассмеялись: что за коровы в тундре, — молочные продукты привозятся с юга. Хозяин — мужчина высокого роста с изможденным лицом и впалою грудью. Родился и вырос в тундре и ничего, кроме тундры, не видал. Не был ни в Якутске, ни даже в Верхоянске, так что при всем своем богатстве не видал той диковинной страны, где растет лес, из которого строят большие дома, где водятся странные животные, — коровы, где много всяких редкостей.

    Мой переводчик Дмитрий шепнуть мне, что надо отблагодарить хозяев за угощение. У меня с собой ничего не было, кроме коробки конфект, так как взятые из Якутска платки я уже роздал. «Дай хоть конфет», подсказал Дмитрий. Я раскрыл коробку и предложил взрослой уже девице, — дочери хозяина, угоститься конфектами. Та, сознавая, что ей, как дочери «тойона», не приличествует довольствоваться безделицей, взяла всю коробку и лишила меня удовольствия угощать ребятишек во встречных юртах.

    Когда я объяснил Санникову через переводчика, что мне говорили о его болезни, просили осмотреть и прописать рецепт, по которому можно достать из Верхоянска лекарство, он милостиво согласился.

    Побыли мы у полярного Креза очень недолго и на свежих и крепких оленях очень быстро домчались до жилища ямщика, бывшего кандидата в головы.

    Ямщики устали, и у кандидата мы сделали более продолжительный привал. Попивая чай с хозяином, я спросил, не кажется ли ему странным, что барон Толь, человек сам по себе: не промышленник и не купец, заехал так далеко от своей родины. Мне интересно было знать, как думают об экспедиции инородцы, у которых барон Толь, известный им еще по прежним экспедициям, пользуется популярностью. «Должно быть, царь послал, — был ответ: узнать, нет ли каких новостей». Продолжая беседу с Афанасием — так звали хозяина (он же и ямщик), я задал ему вопрос, что он думает о взаимных отношениях между землей и солнцем, на что получил совершенно неожиданный ответ: «Я думаю, что земля вертится кругом солнца». Как кажется, эти сведения мой собеседник получил от барона Толя, с которым ему приходилось встречаться, и, как мне потом говорили свежующие люди, хотел мне доставить удовольствие своим ответом, не придавая серьезного значения таким выдуманным «нучами» (т.-е. русскими) басням, будто земля может вертеться.

    Вскоре по нашем отъезде от Афанасия разыгралась порядочная пурга. Снежная пыль, мелкая, как мука, как бы смешалась с туманом. И вдыхаешь точно не воздух, а эту странную смесь. Вблизи еще ясно можно было видеть оленей, а не более, как в двух-трех шагах, дальше уже нельзя отличить неба от земли: и вверху, и внизу, и по сторонам, везде какая-то молочная каша перед глазами. От дороги и следа не осталось. Олени остановились. Сбились с дороги. Но мое доверие к способности обитателей тундры ориентироваться среди снежной пустыни было так велико, что, несмотря на отсутствие компаса, я не ощущал ни малейшего беспокойства. И действительно, походив немного вокруг да около, Афанасий осмотрелся и по каким-то приметам на насыпях, песцовых ловушках, добрался до шалаша [* Это та же ураса простейшей формы; на крайнем севере выговаривают «урага» (г придыхательное).], построенного промышленниками среди тундры. Осматривая свои пасти, промышленники часто доезжают до самого океана, а так как нередко и пурга застает их в дороге, они устраивают кое-где шалаши, чтобы пережидать непогоду.

    Отвалив лопатой глыбы снега, которыми заваливают вход, иначе, при отсутствии двери, всю внутренность шалаша занесет снегом, мы вползли на четвереньках, причем я застрял в двери, в шалаш. Немного спустя мы расположились вокруг разведенного посредине шалаша костра и, попивая горячий чай, вели оживленный разговор. Речь зашла о тундре и ее жителях. Я, между прочим, выразил удивление, что якуты называют одинаково юкагир и тунгусов, и спросил, как они называют чукчей, с которыми мой переводчик Дмитрий встречался за Индигиркой. «Чукчей так и называем «чукчá». Потому чукча дело особенное: народ неученый, по-якутски не знает», ответил мой собеседник. Мне очень понравилось измерение учености знанием якутского языка, и я подал реплику:

    — Смешно поди?

    Дмитрий ухмыльнулся.

    — Ну, как же не смешно? Другой не то что по ихнему, по-русски знает, а по-якутски нет. В Колымске они живут, далеко. А вот в Русском Устье мещане — продолжал словоохотливый парень, — иной, кроме как по-русски, по-тунгусски, по-чукотски знает, а по-якутски нет. Людям сказать — не поверят, — и он стал бойко рассказывать по-якутски Афанасию, какие курьезы бывают на белом свете. Афанасий, действительно, недоверчиво улыбнулся: рассказывай, мол, сказки.

    Дмитрий полуевропеец по происхождению: отец его поляк из ссыльных, но чистокровный якут по языку, складу ума и образу жизни. Женат на якутке. По-русски говорит хорошо и даже грамотен: учился в верхоянской школе.

    Проехав несколько десятков верст частью тундрой, частью небольшой губой Ледовитого океана, мы приехали к речке Муксуновке, где мне предстояло пересесть на собак.

    На Муксуновке я застал выехавшего ко мне навстречу с судна экспедиции уроженца села Казачьего, Стрыжова, доставлявшего собак барону Толю и поступившего в команду «Зари». Он приехал сюда еще 4-го апреля и хотел съездить в Казачье повидаться с детьми, но пурга задержала его пять дней на Муксуновке, а когда он выехал, стоустая молва сообщила ему о моем проезде, и он вернулся обратно. С ним был каюр-тунгус Алексей. В тот же день приехал и посланный М. И. Брусневым со свежими собаками юкагир Семен. К этому надо прибавить трех инородцев-промышленников, и получится народонаселение более, чем достаточное для небольшой избушки, размеры которой: 2½ саж. в длину, 2 саж. в ширину и 1 саж. в вышину; на каждого приходилось ½ кубической саж. воздуха. Два небольших ледяных окна пропускали очень немного света в наше помещение. Камелек дымил.

    К большому огорчению своему узнал, что нам придется прожить здесь по крайней мере трое суток, если пурга не задержит долее. Собакам надо отдохнуть и «заправиться», тем более, что, в виду недостатка свежих собак, пришлось взять четырех, вернувшихся недавно с Новой Сибири.

    Выхожу отдышаться на воздух. Невзрачная картина! Белесоватый туман, небо я снег... где начинается одно и кончается другое, глаз не может различить. Саженях в пятнадцати от дома сорок две собаки, которые сидя, которые лежа, с торчащими кверху ушами и унылыми минами, думают о своем собачьем житье. Они привязаны к длинной веревке, одним концом прикрепленной к нарте и в нескольких местах к вбитым в снег кольям. Черные, желтые, пестрые псы, среднего, некоторые совсем небольшого роста. Все собаки кастрированы и нрава довольно смирного. Говорят, некастрированные — злы, непослушны и не так выносливы. Приводимая Нансеном причина кастрации — легкость заболевания орхитом вследствие трения сбруей — здесь не имеет места, благодаря более рациональной упряжи (см. ниже). Холостят собак щенками.

    Утром на следующий день я присутствовал при кормлении собак. Каждая собака получает усиленную порцию — десять сельдей. С жадностью грызут они мерзлую рыбу, часто вступая в драку из-за сельди. Собаки, до которых еще не дошла очередь, лают и воют от нетерпения, а иные не то с лаем, не то с визгом заискивающе машут хвостами: сказывается разница темпераментов. Во время кормленая собаки остаются на привязи, — иначе трудно бы было справиться с такой массой голодных псов. Кормят их раз в день.

    Одиннадцать часов вечера. Начались приготовления к встрече Пасхи. Старуха облеклась в шелковое платье ярко-лилового цвета; старик достал свои палестинские значки: они оба со старухой состоят членами-сотрудниками (sіс!) названного общества. По наставлению священника старик сделал взносы по 200 р. за себя и старуху, взамен чего получил два медных значка на шелковых ленточках и лист на звание члена-сотрудника православного палестинского общества. Лист он вставил в рамку и повесил на стену, а значки спрятал в сундук и показывает их с величайшею гордостью. Увы! этот дикарь, не знающий иного языка, кроме якутского, во всю свою долгую жизнь дальше селения Казачьего нигде не бывавший, очень тщеславен. Он и богат к тому же: имеет более двухсот оленей и 10 ездовых собак.

    Все прочие члены компании приготовились также, кто как мог, встретить великий праздник. Стрыжов зажег у икон заранее припасенные для этого случая восковые свечи. С пением «Христос Воскресе» обошли три раза кругом дома и сделали три залпа из двух винтовок и револьвера, всего наличного арсенала оружия.

    В заключение торжества был сервирован стол. Вынута бутылка мерзейшего коньяка, приобретенного в Казачьем или Верхоянске, хозяин достал две серебряных чарки малого калибра. После христосованья пили по очереди. Христосуются здесь, прикладываясь два раза щекой к щеке, — сначала к одной, потом к другой, затем уже следует поцелуй в губы, — способ, распространенный по всей области. Довольно посредственный кулич, испеченный в Казачьем, стоял на столе рядом с аккуратно настроганным муксуном, — строганина не аристократическая, но стерляди у нас не было.

    Стрыжов, обладающий недурным, хотя и небольшим, голосом, спел «Мой костер» и еще две-три песни, к вящему удовольствию публики, весьма довольной необыкновенным торжеством, а в особенности прекрасной «аргы» (водкой), которую русские называют коньяком. После каждой рюмки, каждого стакана чая или куска кулича они кланялись и благодарили: «багыбо, багыбо! (спасибо) Христос воскрес!»

    Целый день мы утопали в роскоши. Когда я проснулся после дневного сна, я увидел, высунув голову из-под одеяла, разряженных хозяев. На столе — копченые оленьи языки, нарезанные ломтиками, кусочки топленого коровьего масла, московского или тульского изделия коврижка и печенье Эйнема в жестяной коробке. Все это — угощение хозяина. Цивилизация в виде печенья Эйнема, фаянсовой и эмалированной посуды шагнула уже и сюда, на мертвый берег Северного океана. Прибавил старик еще лакомое блюдо: сушеное мясо дикого оленя [* Дикий олень имеет у якутов особое название («кыл») в отличие от домашнего («табá»), тогда как тунгусы и того, и другого называют «орóн».], который считается, и, пожалуй, справедливо, вкуснее домашнего. Мясо сушат над огнем камелька, так как солнечного тепла здесь недостаточно; к сожалению, его не солят.

    К сервированной хозяином закуске — это был наш последний обед на Муксуновке — все отнеслись с должным вниманием.

    К чаю я вынул лимон и разрезал его на 11 кусков, по числу людей. Инородцы с большим любопытством рассматривали «растущую на дереве ягоду» («ма-отон»). Я их предупредил, что так лимона не едят, а кладут в чай, но двое, не расслышав или не поняв предупреждения, съели свои доли с коркой и с зернами. Кик истые джентльмены, они даже гримасы не скорчили, а отозвались одобрительно: «бёрд учугей! бёрд учугей!» (очень хорошо!). Остальные поступили со своими порциями правильно, и старик резюмировал мнение публики о лимоне словами: «учугей аз» — «хорошая пища». «Учугей аз!» хором повторила вся компания.

    Собаки готовы. По знаку нашего церемониймейстера Стрыжова все встают и крестятся на иконы, перед которыми уже опять затеплились свечи. Алексей и Стрыжов перецеловались со всеми остающимися. Пожали им руки. Громкое «просты́» (прощай) еще долго стояло в воздухе. Было что-то и комичное, и трогательное в этом прощании с последними обитателями севера перед въездом в места необитаемые.

                                                                                  VI.

                                                                            На собаках

    Взвыли и залаяли собаки, рванулись вперед — и обледенелые полозья нарты заскрипели по только что выпавшему снегу. Собачья нарта представляет из себя сани с аршин ширины и около 1½ саж. длины. Спереди, как и у оленьей нарты, горизонтальная дуга, к которой привязывается длинная веревка, заменяющая оглобли. Приблизительно по средине нарты — вертикальная дуга: за нее держатся пассажиры и каюр; за нее же берутся, когда надо помочь собакам тащить нарту. Перед выездом полозья нарты обливаются водой, и нарта держится опрокинутой, пока они не обледенеют: тогда нарта легко скользит по снегу.

    Упряжка собак у нас отличалась от описанной Нансеном и практикуемой, кажется, самоедами. Ошейником идет широкий ремень под грудные мышцы собаки, от него два таких же ремня вдоль боков; под брюхом их перехватывает еще ремень: получается подобие шлеи. Таким образом, собака везёт грудью, а не брюхом, что гораздо целесообразнее. С каждой стороны веревки у нас было запряжено по 9 собак. Управляют собаками при помощи передовых, слушающихся команды каюра и поворачивающих всю свору. Необходимым дополнением служить тормаз, — дубинка с утолщением к концу, окованному железом и снабженному острым наконечником. Им пользуются не только при спуске с горы, но и на ровной местности, когда передовые собаки забывают свою обязанность и не слушаются команды каюра. Путь наш лежал по местам необитаемым, и пришлось запастись провиантом для себя и для собак недели на две, благодаря чему у нас было до 26 пуд. клади.

    Собаки взяли было в карьер, но скоро прыти у них поубавилось. Для начала мы проехали верст 50 по очень ровной местности. Дороги, разумеется, никакой, но глаза каюра читают, как по книге по тундре, для неопытного глаза представляющейся совершенно однообразной. Остановились в шалаше на берегу океана. Ночи уже не было. Вечерняя заря еще золотила небо, а с востока алели облака от утренней.

    Возлежа за «столом» по-аттически, мы вкушали жаркое из оленины. Наши псы устраивались сообразно темпераменту. Иные тотчас по приезде легли как попало и заснули, не дожидаясь кормежки; другие вертелись волчком, роя снег кругом себя, и, наконец, укладывались, свернувшись калачиком и пряча морду в пушистый хвост. Крупный и ласковый пес Карандаш, общий баловень, отвязанный от своры, старался проникнуть к нам в шалаш, где и потеплее, да и лакомый кусок мог перепасть. Началась кормежка. Общее оживление. Сон бежит с глаз проголодавшихся псов. Серьезный Кёрёмёсь [* В переводе с якутского значит «сиводушка».] с важностью философа поглощает своих 8 сельдей, изредка сердито ворча на своих легкомысленных соседей. За обе щеки уминает свою порцию желтый Карандаш, дробя мерзлую рыбу крепкими зубами. Взвизгивая от наслаждения, ест небольшая собачонка Шустрый, явно обличая в себе гурмана. Какой-то мизантропического вида пес с урчаньем гложет селедку, мрачно озираясь по сторонам, чтобы кто не отнял добросовестно заработанной им рыбы. И недаром! Менее подозрительный и более проворный на еду сосед уже покончил со своей порцией и с непростительным нахальством вступает в неправый бой с мизантропом, или, вернее, мизокином. Летят клочья собачьей шерсти, пока стоящий на страже порядка каюр не предъявит своих официальных полномочий в виде палочных ударов. Вернувшиеся с Новой Сибири ветераны, на зависть коллегам, получали усиленную порцию в десять сельдей.

    В просторной, но дымной поварне Аджергайдах, куда мы приехали довольно рано, мы задержались недолго. Кое-где встречались небольшие горки, или «камни», как их называют на севере («тае» по-якутски). Верст сорок ехали морской губой, по берегу которой встречалось очень много плавнику, — пней и целых древесных стволов. Проехали мимо небольшого пресноводного озера... и опять ночевка в шалаше, опять едкий дым костра и опять почему-то спалось плохо, хотя в собачьей нарте целый день приходится бодрствовать. Спальный мешок, которым меня снабдил К. А. Воллосович, я употреблял в качестве матраца, а покрывался заячьим одеялом, раздеваясь, как дома. Было тепло, несмотря на двадцатиградусные морозы. Но по верхнему краю одеяла нередко образовывались ледяные сосульки, неприятно холодившие физиономию.

    Быстро проехали мы по холмистой местности 20 верст, остававшиеся нам до последней поварни на материке. Небольшая гора с пологим, но продолжительным подъемом была единственным препятствием на нашем пути. Пришлось брести в гору по глубокому снегу, помогая собакам тащить тяжело нагруженную нарту.

    Чай-поварня, название которой некоторые шутники производят от русского слова «чай»: здесь-де в последний раз чай пьют, расставаясь с материком, на самом деле именуется так потому, что на песчаных отмелях вокруг нее масса гальки, мелкого камня, называемого по-якутски «чай». Маленькая амбарушка, без окон и камелька, стоит она на самом берегу океана. Возвышение посредине для костра, одна лавка и некоторое подобие стола против крошечной двери, — полное отсутствие комфорта, благодаря чему даже остановка в шалаше кажется более приятной. Море в изобилии приносить на берег плавник, так необходимый для топлива в этих безлесных местах. Неподалеку от чай-поварни, к западу и северо-западу виднеются горы, а подальше — выдается в океан так называемый Святой Нос. С другой стороны возвышенности пониже, а к северо-западу — Ледовитый океан, по которому лежал наш путь на Ново-Сибирские острова. Пролив между первым из них — Большим Ляховским и материком, не имевший названия, хотя и давно открытый, назван бароном Толем Лаптевским, в честь одного из старинных русских мореплавателей и исследователей полярного моря.

    Стояла приятная погода; мороз был небольшой и грудь с наслаждением вдыхала свежий воздух полярных стран, когда мы поехали через пролив. Ширина пролива — верст 70. Первую половину пути ехать было сравнительно удобно. Потом стали попадаться тороса [* Торосами называются образующиеся во время ледохода скопления льдин, смерзающихся и принимающих разнообразные формы. Это поморское слово усвоено и иностранными исследователями, как термин.], сначала по одному, затем больше и больше.

    По Нансену наибольшая высота тороса — 30 фут, но это относится лишь к плавучим торосам. Тороса, сидящие на мели на малых глубинах, достигают значительно большей высоты. Поездка по торосам не легкое дело. Приходится идти иногда выше колен в снегу, рискуя угодить ногой в трещину между льдинами, спотыкаясь и падая, стараясь не отставать от нарты. Приходится помогать собакам в трудных местах. Впрочем, со мною — в лице Стрыжова и Алексея — было два опытных каюра, так что в моей помощи редко нуждались, а чаще мне приходилось тащить только самого себя. И это не легкая задача при таком трудном пути. Якутские торбаса и кухлянка по своей легкости оказались незаменимыми.

    Берега материка, мало-помалу удаляясь, наконец, совсем исчезли в легком тумане. Кругом океан. Ледяные глыбы самой разнообразной формы то прелестного бирюзового цвета, то почти молочно-белого, как будто снежная каша, пропитанная водой и потом замерзшая, то грязновато-желтого — с илом и песком, — речной и прибрежной лед, занесенный в океан. Почти геометрически правильные призмы, могильные плиты удивительной прозрачности, неправильные осколки и ледяные монументы, будто высеченные из одного куска, чередуясь друг с другом, постепенно уступают место настоящим торосам. При виде кристаллически-прозрачных, опалесцирующих при приближении к ним ледяных замков, на минуту забываешь об усталости. «Іn schönem kristallenem Wasserpalast ist plötzlich bezaubert der Ritter...», вспоминается красивое стихотворение Гейне.

    Тороса могут согреть человека даже в пятидесяти градусный мороз! Собаки бегут ничего себе... вдруг — пр... Нарта стукнулась о льдину и стоит. Стоят и собаки, равнодушно помахивая хвостами: наехали на торос. Глыба льду, навалившаяся на глыбу, преграждает проезд. Надо слезать, втаскивать нарту, кричать на собак. Небольшие возвышения, покрытые снегом, сменяются крупными торосами, поднимающимися, как конек крыши, или как церковная колокольня. Встречаются огромные бесформенные скопления мелких и крупных ледяных глыб с пустыми или заполненными снегом промежутками между ними, иногда с совершенно отвесным падением в одну сторону; удивительно оригинальные гигантские ледяные грибы, Бог знает как держащиеся на сравнительно тонкой ледяной ножке.

    К вечеру, постепенно сгущаясь, спустился туман, а мы все ехали. Только к утру увидали мы ледяные обрывы Б. Ляховского острова. Не из очень высоких — берега этого острова интересны тем, что в них обнажается подпочвенный лед. На глубине 2-х - 3-х арш. от поверхности тундры виден мощный слой льда, названного учеными Steineis, [* Барон Толь.] — каменный лед, и представляющего из себя остаток ледяной коры, оковывавшей острова во время ледникового периода. Существует поверье на севере, что подпочвенный лед и многолетний лед торосов не тает даже на огне.

    Поварня Малое Зимовье, послужившая нам первым пристанищем на Ново-Сибирских островах, построена промышленниками на южном берегу Б. Ляховского острова, называемого якутами «Улахан Кавришка» (Большой Гаврилин). Небольшое бревенчатое здание с довольно сносным камельком, маленькой дверью и занесенными снегом стенами. Невдалеке — крест с надписью: «Складъ № 1-ый барона Толя». Там зарыто 6 ящиков консервов на случай аварии и голодовки экспедиции при возвращении на материк. Подобные склады, устроенные вспомогательной партией К. А. Воллосовича, находятся еще на Малом Ляховском, на Котельном, на Новой Сибири. Провизии в каждом складе на месяц для шести человек. Есть тут и щи с мясом и кашей, и горох с мясом, и жареная говядина («консервы для войск»), есть голландский какао; кассельский гафер-какао, сахар, спички, сгущенное швейцарское молоко. Запаянные жестянки с консервами уложены в жестяной ящик, тоже запаянный, а этот — в деревянный. Один такой ящик стоял в кладовой, неподалеку от поварни, — для текущих потребностей.

    Саженях в ста от поварни — знак, поставленный экспедицией Бунге. Возле поварни было сложено несколько мамонтовых клыков, не вывезенных еще промышленниками.

    Солнце уже не заходило: начался долгий полярный день. Постепенно опускаясь, дневное светило медленно плыло на север. Только верхняя часть его диска оставалась над горизонтом. Золотисто-желтый, фиолетовый, синий, разовый цвета с мягкими оттенками и переливами сменяли друг друга.

    Когда мы выехали с Б. Ляховского острова, стоял небольшой туман. Солнце изредка выглядывало из-за облаков. Пролив между Большим и Малым Ляховскими — не более 30-ти верст шириной. И тороса здесь не велики, так что скоро мы были вблизи низкого берега М. Ляховского острова. Около поварни, стоящей на берегу его, — 2-ой склад провианта с надписью на кресте: «D. Тоll, Wоll.» (Депо 2-е Толль, Воллосовичъ). Мы остановились версты на 2 дальше, — у другой поварни. Возле нее — маленькая амбарушка, рядом стоят две небольшие оленьи нарты, оставленные почему-то промышленниками, на крыше — не вывезенная ими мамонтова кость. Крошечная входная дверь, как водится, завалена бревнами и засыпана снегом. Небольшие сенцы ведут в поварню. Первое время подобного рода постройки заставляли меня морщиться, а теперь, особенно после ночевок в дымных шалашах, эта поварня — с камельком и небольшим ледяным оконцем — показалась мне довольно комфортабельным жилищем. Огонек, веселыми струйками перебегая с лучины на лучину, принялся лизать дрова, которые стали приветливо потрескивать в камельке...

    Ночевали мы на северном берегу М. Ляховского острова, проехав по довольно ровному льду с редкими и незначительными торосами вдоль берега. Разгребли снег и поставили свою походную палатку, или урасу: остов из нескольких длинных жердей обтянули ровдугой, и палатка готова. Посредине палатки, на железном протвене развели костер, над которым на жердочке повесили чайник и котелок (см. выше описание ламутской урасы). На берегу оказалась масса плавнику, так что мы не чувствовали недостатка в топливе.

    Нам предстояло теперь переправиться через пролив, отделяющий М. Ляховский остров от Котельного. Ширина этого пролива достигает ста верст. Два дня ушло у нас на переправу. Запаслись на берегу дровами, прежде чем тронуться в путь. Сначала все шло хорошо. Погода стояла великолепная. Солнце отражалось в далеких льдах. Достойных внимания торосов на первых десяти верстах не встречалось. Если и соскочишь с нарты, то разве для того, чтобы размяться или согреться, когда ветер проложит себе дорогу через ворот или рукава. Но вот начались ледяные конгломераты. Теперь уже не тепла, а прохлады жаждешь. Собаки едва вскарабкиваются на вкривь и вкось стоящие льдины. Некоторые льдины образуют пригорок с более или менее крутым подъемом и спуском. Скопления льдин неописуемой формы преграждают дорогу: ни тпру, ни ну. Приходилось топорами прокладывать путь в ледяном царстве. Мои каюры работали в два топора. Ледяные осколки так и летели. Собаки тяжело переводили дух... Тронулись... Нарта и скрипит, и трещит, и перегибается, жалобно плача, и клонится на бок. Собаки визжат под ударами каюра, люди оглашают ледяную пустыню неистовыми криками, понукая собак. А те, чуть только крики слабнут или каюры уходят вперед прорубать дорогу, обнаруживают игривость, нимало не гармонирующую с мрачною торжественностью окружающей обстановки. Шустрый перегрыз острыми зубами свою сбрую, прыгает, валяется в снегу, бежит ко мне приласкаться и похвастаться своей удалью; другие собаки, не столь отчаянные, выделывают разные курбеты, оставаясь в сбруе. Более пожилые и солидные псы, как бы сознавая всю неуместность резвости своих коллег в столь трудные минуты, смотрят на них с презрительным равнодушием... И опять крики оглашают воздух, опять трещит и жалобно стонет нарта, тяжело переваливая через новый торос.

    Наконец, — отдых и чаевка! О миг блаженства!.. И снова та же история.

    Ночевка. Солнцу словно надоело опускаться и оно лениво поднимается к северу-востоку, расписывая в разные цвета, низко нависшие над горизонтом облачка. Голубой, золотистый, лиловый цвета... На некотором расстоянии по обеим сторонам солнца поднимаются радужные дуги; они как бы хотят захватить его в свои объятия — и не могут до него дотянуться. В тени снег — синеватого цвета, а далее на солнце он — кипенно-белый. Ледяные глыбы далеко на горизонте приобретают какие-то странные, фантастические очертания, сверкая своею кристаллическою прозрачностью. Досужее воображение неустанно работает, рисуя себе образы самые невероятные.

    Кругом так дивно хорошо. И так чисто. Одна только наша палатка, воздвигнутая на льду океана, грязным пятном выделяется на девственно-чистом снегу. Как неуместна кажется она здесь, какими лишними, ненужными, ничем не связанными с окружающей обстановкой кажутся эти копошащиеся около палатки человеческие фигурки, эти собаки, с нетерпением ожидающие мерзлых сельдей. А внутри палатки — своя поэзия, менее возвышенная, но, если хотите, более симпатичная для усталого путешественника. Белый снег служит нам полом; возле стен постланы оленьи шкуры. Весело бурлит вода в чайнике, подвешенном над костром... Отдохнув и напившись чаю, я выполз на прогулку. Влез на ледяную башенку, чтобы тотчас турманом с нее скатиться. Довольные кормежкой собаки благодушно машут хвостами, предаваясь пищеварению. Степенный Кёрёмёсь засыпает с таким видом, точно хочет сказать: «довлѣетъ дневи злоба его». Этот Кёрёмёсь доставил-таки нам хлопот. Только что мы тронулись с М. Ляховского острова, как он вырвался из упряжи и дал ходу. Другие псы, более легкомысленные, в подобных случаях сами же возвращались обратно. Но это было несовместно с достоинством Кёрёмёся, как передовой собаки. Напрасно гнались мы за ним. Не озираясь назад, не особенно торопясь, но и не останавливаясь, бежать он вперед, на север. Бросили бесплодную попытку его поймать и поехали. Собаки, видя впереди себя одного из своих вождей, освободившегося от упряжи, запрыгали, завизжали и опрометью кинулись за ним. Так мы проехали с версту, пока, с помощью военной хитрости, не поймали, наконец, свободолюбивого пса.

    Канитель с этими собаками: почуяли они тюленя, — и всей сворой, сбившись в кучу, бросились к тому месту, где его предполагали.

    На другой день, укладывая в нарту палатку, Алексей приговаривал с приветливой улыбкой: «Михайлов стан — поварня, здравствуй!»

    В поварне «Михайлов стан», которая название свое получила от протекающей вблизи речки, жили несколько месяцев члены вспомогательного отряда экспедиции, гг. Бруснев и Ционглинский. Метеорологическая будка без инструментов, сколоченная из досок сломанных ящиков, и масса пустых жестянок из-под консервов остались следами их пребывания здесь. Метеорологическая будка построена саженях в 50-ти от поварни; возле нее — амбар. Поварня эта лучшая из виденных мной: достаточно высокая, т. ч. можно стоять, не наклоняясь, с хорошим камельком, со стеклами в окнах, прочно заколоченных досками снаружи, в предупреждение шалостей белых медведей. Двойные рамы, подоконники, полки и полочки... Ящик с не отправленными еще коллекциями К. А. Воллосовича. В амбаре — большой запас продуктов: консервов, муки, пшена, норвежской сушеной рыбы для собак.

    Странный вид имеет это шестиугольное здание: точно павильон какой-то. Однако, эта игривость архитектуры объясняется не полетом фантазии строителя, а тем обстоятельством, что море не принесло достаточно длинных бревен.

    Поварня «Михайлов стан» находится на южном берегу острова Котельного, немного к западу от Медвежьего мыса. Здесь мы дневали.

    От поварни верст 70 путь наш лежал вдоль извилистого, с мысами и маленькими заливами берега, местами поднимающегося над морем крутой стеной, а местами скалами и утесами выдвигающегося в океан. Пуночки, или, как их называют в Якутской области, снегири (рlесtrophenax nivalis), в изобилии летали над обрывами.

    «Ночь» мы провели в походной урасе на берегу какой-то речонки, по близости от заброшенной и занесенной снегом поварни.

    После ночевки поехали, для сокращения пути, прямо по острову, хотя обычный путь лежит морем — по береговой линии. Поверхность острова очень неровная. Речки и овраги попадались в более, чем достаточном количестве. Местами снег сдуло, и промерзшая насквозь тундра лежит обнаженной. Несколько белых куропаток спугнули наши собаки. Приближаясь к судну, Алексей оживленно повторял: «Болгал-дие просты, барон-огонер здравствуй!» (Морской дом, прощай, старик-барон здравствуй!).

    Наконец, мы завидели «Зарю». Вахтенный дал знать в кают компанию о нашем приближении. Барон Э. В. Толь, А. А. Бируля, Ф. А. Матисен, А. В. Колчак, Ф. Е. Зеберг и часть матросов, спустились по трапу на лед. Лай наших собак смешался с лаем собак, остававшихся у судна. Посыпались вопросы...

    В. Н. Катин-Ярцев.

        (Окончание следует)

    [С. 73-104.]

 

 

                                                                НА КРАЙНИЙ СЕВЕР

                                      (В Русской полярной экспедиции барона Э. В. Толя)

                                                                           Часть 2-я

                                                                     (Продолжение *)

                                               [* См. «Міръ Божій», № 1, январь 1904 г.]

                                                                                 I.

    Задачи русской полярной экспедиции. — Перемена первоначального плана. — Общий вид места последней зимовки экспедиции: лагуна Нерпалах, постройки на косе. — Судно. — Судовая жизнь. — Кают-компания и нижняя палуба. — Инородцы. — Порядок дня. — Дежурства и вахты. — Собаки: враждебные лагери; неблагородство псов; аборигены «Зари». — «Грозный». — Отъезд А. А. Бялыницкого-Бирули. — Баня. — Медицинский осмотр. — Мои обязанности. — Somateria spectabilis. — Погода. — Геологические прогулки. — Кочевники тундры. — Охотничьи экскурсии. — Почта.

    По первоначальному плану русская полярная Экспедиция, после зимовки на восточном Таймыре, должна была проследовать далее на восток и остановиться для второй зимовки у предполагаемой земли Санникова [* Еще спутник Геденштрома, мещанин Санников, видел в 1810 г. на северо-востоке от острова Котельного высокие скалы, которые, по его оценке, находились верстах в 70-ти от северного берега острова. То же видел впоследствии барон Толль.]. Кроме географических задач, целью экспедиции было по возможности всестороннее исследование природы и климата полярных стран. По этому плану после второй зимовки экспедиции предстояло пройти через Берингов пролив. Исследование морской — по преимуществу глубоководной — фауны части Ледовитого океана, соприкасающейся с Великим океаном, и северных вод этого последнего, а также и гидрографических свойств упомянутых морей, составляло одну из важных задач экспедиции.

    Но, как показал опыт прошлого, исход полярных экспедиций почти никогда не соответствует первоначальному плану. При ничтожных средствах, которыми располагает человек в борьбе с природой крайнего севера, последняя в большинстве случаев остается победительницей. Хотя иногда, благодаря благосклонному вмешательству стихий, и открываются неожиданно целые архипелаги островов (земля Франца-Иосифа, открытая в 1872 г. австрийской экспедицией Вильчека-Пайера на судне «Теgеtthоff»), но бывает и так, что отторгнутая от судна часть состава экспедиции носится более полгода по морю на льдине (американская экспедиция Наll’я на судне «Роlаrіs») или — вынужденная покинуть разбитое судно — тащится среди льдов на шлюпках, чтобы погибнуть на негостеприимном берегу (Dе-Lоng).

    «Заре» — судну русской полярной экспедиции — пришлось зимовать не на Восточном, а на Западном Таймыре, сравнительно более исследованном. Отсюда был откомандирован начальником экспедиции командир судна лейтенант Н. Н. Коломейцев, на место которого назначен лейтенант Ф. А. Матисен.

    Во время навигации следующего 1901 года «Заря» достигла острова Беннета, но Санниковой земли, не смотря на сравнительно свободное ото льда море, не нашла. Весьма вероятно, что это был один из тех миражей, которые неоднократно вводили в заблуждение полярных путешественников.

    Так как зимовка у Беннетта, при отсутствии подходящей бухты, представляла большие затруднения, а кроме того на Котельном острове работал вспомогательный отряд экспедиции под начальством К. А. Воллосовича, то «Заря» пошла туда и нашла в лагуне Нерпалах хорошую гавань.

    На основании сведений о количестве каменного угля на судне начальник экспедиции пришел к заключению, что угля не хватит для плавания через Берингов пролив, а потому решил переменить план экспедиции. По новому плану зоолог экспедиции А. А. Бялыницкий-Бируля должен был отправиться на Новую Сибирь для биологических и геологических работ, а сам барон Толль с астрономом Ф. Г. Зебергом — на остров Беннетта, открытый Де-Лонгом и почти не исследованный.

 

 

    Когда я приехал на судно, А. А. Бялыницкий-Бируля уже оканчивал свои приготовления к отъезду. Кругом был зимний пейзаж. Не совсем еще откопанная из снега шхуна «Заря» издали красовалась своими стройными мачтами. Она стояла, плотно вмерзшая в лед, неподалеку от входа в лагуну Нерпалах, узкие косы которой, отделенные одна от другой проливом всего шагов в 100 шириной, сливались с морем под общим снежным покровом. На одной из кос, именно на западной, словно затерявшийся в далекой северной глуши хуторок, выделялись экспедиционные постройки: поварня К. А. Воллосовича, магнитный дом, метеорологическая станция; поближе к проливу, почти у самого конца косы, — баня. Несколько знаков — столбов стояло на берегах лагуны.

    «Заря» — приобретенная в Норвегии китобойная шхуна — до своего нового крещения носила имя «Наrаld». Приспособление ее для надобностей экспедиция состояло, главным образом, в перестройке жилых помещений.

    Экипаж судна состоял из начальника экспедиции, двух офицеров, двух ученых, врача и 12-ти человек команды. В носовой части судна, под рубкой и командирским мостиком находилась кают-компания, в которую выходили четыре каюты с левого и три с правого борта. В этих каютах помещались: начальник экспедиции барон Толль, командир «Зари» Ф. А. Матисен, я, Ф. Г. Зеберг, А. А. Бялыняцкий-Бируля — рядом с пустой каютой, которую занимал бывший командир судна лейтенант И. Н. Коломейцев и где впоследствии помещалась часть библиотеки и лейтенант А. В. Колчак. Наши каютки все были одинаковы. В каждой — небольшой столик, высокая койка с ящиками под ней, умывальник, каждая освещалась небольшим круглым иллюминатором, в просторечии называемым окном. Кают-компания — довольно большая комната, в которую свет проникал сверху — через люк со стеклянной рамой, поднимавшейся для вентиляции. По середине кают-компании стоял большой обеденный стол; у передней стены — пианино, подарок Великого Князя; вблизи пианино — софа. В простенках между каютами были устроены полки для библиотеки экспедиции. Портреты — патрона экспедиции, Великого Князя Константина Константиновича и д-ра Нансена, в широкополой шляпе и плаще более похожего на испанского гидальго, чем на полярного путешественника, — украшали кают-компанию. Через маленькую переднюю кают-компания сообщалась со шканцами (средняя часть судна, около грот-мачты). Другая дверь вела в крошечный коридорчик, а оттуда — на бак (носовая часть палубы) и на нижнюю палубу, где помещалась команда.

    В чистом и светлом помещении нижней палубы вдоль стен были устроены койки, на которых размещались матросы, кроме машинной команды: боцман Бегичев, Толстов, Железников, Евтихеев, Стрыжов, Безбородов. Рядом находился камбуз (кухня) с поваром Фомой. Небольшие сенцы соединяли помещение команды и камбуз с нижним трюмом, где были сложены съестные припасы, коллекции и часть багажа экспедиции. Люк из этого трюма, сообщавшегося еще с ниже его находившимся, выходил на шканцы.

    Кормовую часть верхней палубы занимала лаборатория. Лаборатория состояла из четырех комнат. Первая — собственно передняя, сообщавшаяся с отделением трюма, служила для склада коллекций и т. п. и выходила на корму. В следующей лейтенант Колчак работал по гидрологии, о чем свидетельствовали глубинные термометры, градуированные цилиндры, прибор для титрования соли морской воды etс. Здесь же лежали на полках коробки для коллекций, в ящиках — банки с коллекциями морской фауны.

    Эта комната сообщалась с двумя остальными. Камни на столе в лаборатории барона Толля, книги на полке красноречиво говорили о специальности хозяина. Тут же маленькая каморка для фотографии, которой занимался лейтенант Матисен, а отчасти барон и А. А. Бялыницкий-Бируля. Последняя комната в лаборатории была отведена для зоологических и ботанических работ. Здесь занимался А. А. Бялыницкий-Бируля и мой предшественник д-р Вальтер.

    Под лабораторией находилось машинное отделение с темным помещением, которое избрала себе местом жительства машинная команда, предпочитавшая его «нижней палубе». Здесь помещались: машинист Огрин, помощник его — Шервинский, кочегары: Пузырен, Носов и Клюг.

    В отдельном помещении хранился пиронафт, который употреблялся для освещения, керосин, спирт и т. д.

    Экспедиция была всесторонне снаряжена, а для измерения глубин и работ на больших глубинах обставлена много богаче нансенской. К сожалению, работать на больших глубинах экспедиции так и не пришлось.

    За время стоянки судна у острова Котельного экипаж его увеличился несколькими инородцами, которые в обычных разговорах именовались у нас якутами, хотя среди них были юкагиры и тунгусы (ламуты?). Так как они, действительно, объякутели почти до полной потери своей национальности, то в этом отожествлении их с якутами и местный элемент — в лице Стрыжова — не находил большой неправильности. Инородцев было шесть человек. Трое из них уезжали с А. А., двое должны были ехать с бароном.

    Однообразно и несложно протекала жизнь на судне. Часов с 7-ми утра «кают-компания» начинала просыпаться. Это был час метеорологических наблюдений, которые производились 3 раза в сутки (раньше были ежечасные): в 7 ч. утра, в 1 ч. пополудни и 9 ч. вечера. В наблюдениях участвовала поочередно вся кают-компания, а заведующим метеорологией был лейтенант Матисен.

    Один за другим поднимались члены кают-компании. Кофейник и чайники с чаем и кипятком перемещались со стола на керосинку и обратно, пока все встанут. После чая каждый занимался своим делом: барон у себя в лаборатории; астроном Зеберг или возился на вольном воздухе с астрономическими наблюдениями, или тщательно занимался приготовлениями к далекому путешествию; лейтенант Матисен, если не был занят в лаборатории фотографией, пользовался освободившимся в кают-компании столом для черчения карты. Я или снимал шкурки с птиц, или читал, или практиковался, как новичок, в ходьбе на лыжах.

    В полдень мы снова сходились в кают-компании для завтрака. К завтраку почти всегда имелось мясное блюдо — из оленины. За завтраком следовал чай и приятная беседа. Затем опять каждый принимался за свою работу — до 3-х часов, когда в кают-компании сервировался five, или, вернее, three о’сlock tea. В 6 часов мы обедали. Какао и сгущенное молоко для желающих находились постоянно под обеденным столом.

    Изредка после вечернего чая устраивалось коротенькое музыкальное sоіréе. Ф. А. Матисен сыграет что-нибудь из Чайковского, Шуберта... Иногда заводили граммофон, у которого инструментальные номера выходили недурно. Ф. А. Матисеном было записано пение матросов «Зари» и наша декламация.

    У команды пока было немного работы, и нередко в часы досуга раздавались с нижней палубы звуки гармоники или тренканье гитары. Обедала команда в 12 час., а в 6 час. вечера ужинала.

    Все члены кают-компании поочередно дежурили. Дежурство продолжалось сутки. На обязанности дежурного, кроме метеорологических наблюдений, лежал присмотр за порядком на судне. Дежурный должен был наблюдать за уборкой жилых помещений, присутствовать при вечерней молитве на нижней палубе, делать обход судна в ночное время в предупреждение пожара, на случай ночной тревоги спать одетым. Матросы и повар несли двухчасовую вахту. На обязанности вахтенного лежало бдение и неустанное смотрение. Покажется ли медведь, или стадо оленей на горизонте, произойдет ли вообще что-нибудь экстраординарное, он должен был доложить. По праздникам, обыкновенно через воскресенье, на нижней палубе совершалось перед завтраком богослужение, состоявшее из чтения и пения молитв. За священника был лейтенант Колчак, а в его отсутствие — квартирмейстер Толстов.

    Видную роль в судовой жизни играли собаки. Они были разбиты на два лагеря: часть собак, преимущественно молодые, появившаяся на свет на судне во время экспедиции, жили возле «Зари» на льду, остальные на косе, где метеорологическая станция и поварня Воллосовича, в которой поселились инородцы. Между обоими лагерями не существовало даже и вооруженного мира, а отношения носили явно враждебный характер. Если туда или сюда попадал непрошенный гость из противного лагеря, его встречал дружный лай, а если он не спешил ретироваться, хорошая трепка. На стороне молодого поколения было важное преимущество, щенки не были привязаны, тогда как бóльшая часть собак, находившихся на косе, были на привязи.

    В среде каждого лагеря зачастую происходили и внутренние междоусобия, поводов к чему всегда находилось достаточно. Правила рыцарской вежливости редко соблюдались в ратоборствах между псами, большею частью целая орава накидывалась на слабейшего; так, бедный «Бобка» чуть не стал жертвой кровавого междоусобия: несколько псов на него набросилось и плохо бы пришлось бедняге, если бы их не разогнали.

    Молодые псы, родившиеся и выросшие на судне, отличались малым ростом. Только каштановые «Мальчик» и «Тугут», да черный «Кочегар» достигли почти нормальных размеров ездовой собаки. По старой памяти всех молодых псов звали щенками. Каждый «щенок» имел своего патрона. Так, напр., наш повар, воспитавший в камбузе глупого «Кочегара», предпочтительно ему отдавал наиболее вкусные кухонные остатки. Смышленый «Таймыр» — черный с пятнами пес — был любимцем покойного Носова, который приучил его прыгать на руки. Щенки, вообще, были много ласковей к людям, чем их индигирские коллеги, не видавшие никогда в жизни ласки от своих хозяев.

    Общим любимцем на судне был самоедский пес «Грозный», часто сопровождавший меня при ходьбе на лыжах. Крупный пес с остроконечными ушами, темной, неопределенного цвета шерстью и узкими монгольскими глазами, «Грозный» уже попал в печать, но пока анонимно (в письме А. А. Бялыницкого-Бирули, напечатанном в «St-Реtеrsburger Zeitung»). Каждый найдет, что порассказать о его подвигах. Расскажут, как он таскал из моря тюленей (нерп), как воевал с медведями, причем чуть не пал жертвой своей храбрости. Остальных собак он терроризировал, дав хорошую трепку каждой в отдельности, но впоследствии его самого оттрепала целая собачья коалиция, редкий случай собачьей солидарности: псы довольно туго понимают общность интересов. К людям «Грозный» был ласков, но не любил, чтобы ласкали других собак: он ревновал. Одним из проявлений его нежности бывала попытка лизнуть в лицо. Страстный охотник, «Грозный» неизменно увязывался, если видел, что кто-нибудь пошел с ружьем. Предупреждая репрессии в виде привязывания на веревку, он умчится вперед и уже не подбежит на зов. Но стоило только присесть и покопаться в снегу, как бы что-то отыскивая, как он мчался со всех ног, начинал ожесточенно скрести передними лапами, нюхать и лаять, пока не убедится в обмане и снова не умчится вперед, чтобы снова попасться на ту же удочку. При всей своей охотничьей страсти «Грозный» портил охоту, благодаря отсутствию чутья и дрессировки. Полезен он был только при охоте на медведя.

    Первые дни по приезде на «Зарю» я отдыхал... Сходил в баню. Банька, маленькая и уютная, хотя и не очень комфортабельная, останется надолго одним из памятников экспедиции в безлюдных странах. Темный предбанник. крошечное оконце в самой бане, дощатый, с некоторым изъяном пол; большие жестянки из-под консервов вместо шаек... все же лучше, чем более просторная баня в селе Казачьем, где ноги мои буквально примерзали к ледяному полу.

    Через четыре дня после моего приезда мы проводили А. А. Бялыницкого-Бирулю с промышленниками на Новую Сибирь, а еще через пять дней лейтенант Колчак отправился в экскурсию к Бельковскому острову.

    По поручению начальника экспедиции я произвел медицинский осмотр экипажа «Зари». Все с понятным любопытством ждали результатов осмотра. Большинство, очевидно, не успевшее отдохнуть от долгой зимней ночи, оказалось бледными, некоторые — слегка одутловатыми, но больных не было, если не считать помора Евтихеева, еще не вполне оправившегося от цинги, да повара, страдавшего в незначительной степени мышечным ревматизмом, а главное — ипохондрией. Освидетельствовал я и собиравшихся в далекий трудный путь. Барон Толль от освидетельствования отказался, уверяя, что чувствует себя вполне здоровым. Ф. Г. Зеберг оказался здоровым.

    Хирургические инструменты, лекарства и перевязочный материал я нашел в довольно жалком состоянии. Массу бинтов мягкой марли пришлось выбросить за борт, до того они пропитались сыростью и краской оберточной бумаги. Об асептике не могло быть и речи, не смотря на асептичность полярной атмосферы. Салициловый натр в огромной банке стоял на обеденном столе и его ели, сколько находили нужным. Инструменты заржавели... Из лекарств пользовались антипатией листья наперстянки (folia Digitalis), которые некоторые считали причиной смерти д-ра Вальтера. Симптомы болезни его, о которых передавал мне барон Толль, особенно сильно взволнованный смертью доктора, были слишком недостаточны для посмертного диагноза. По-видимому, было какое-то сердечное страдание, быть может, аневризма аорты.

    Покойный доктор заведовал хозяйством на судне, работал по орнитологии и бактериологии. Занятия орнитологией, к которой я раньше не имел никакого отношения, были сопряжены для меня с некоторыми затруднениями. Бактериологию, по недостатку времени и руководств, я упразднил.

    Скоро представился мне случай снимать птичью шкурку. 3-го мая собаки совсем было поймали самца somateria spectabilis, по местному туркана (вид гаги: Рrachteiderente по-немецки.) Его спас от растерзания матрос Железников. Красивая птица — в прелестном брачном наряде, с мясистым, оранжевого цвета наростом на голове, с нежно-зелеными, синими и иными перьями, величиной с домашнюю утку, — туркан был сфотографирован. Это был первый представитель своего вида за лето 1902 года. Очевидно, негостеприимный север еще не приготовил достаточно пищи дли своих залетных гостей: птица почти не могла летать, погибая от истощения. Желудок ее, по вскрытии, оказался совершенно пустым.

    Погода в конце апреля и начале мая стояла прекрасная. Хотя бывал и туман, и снег, но часто небо бывало бирюзовое, безоблачное, воздух прозрачности удивительной. Температура поднималась за день до -4° R, опускаясь к ночи до -10° R.

    Барон Толль читал мне лекции по геологии с демонстрацией на своих коллекциях, которые он окончательно упаковывал перед отъездом. Пользуясь хорошей погодой, мы делали небольшие геологические прогулки к Северному мысу — верстах в 7-ми от судна. Сначала мы натолкнулись на «немые» слои, но дальше пошли ископаемые остатки: раковины, кажется, девонского периода, растения. Но более интересны остатки третичного периода, упоминаемые еще старинными путешественниками и — в виде мамонтовой кости — издавна эксплуатируемые промышленниками. Странно как-то представить себе, что по этой мерзлой пустыне когда-то, рядом с третичным оленем, разгуливал длинношерстый мамонт, ощипывая листья и молодые побеги ольхи и ивы, — деревьев, достигавших порядочных размеров, скитался мускусный бык... Дела давно минувших дней, записанные на каменных скрижалях великой книги природы. Ныне только стада диких оленей тянутся к северу да перелетные птицы на время оживляют пустынные острова. Граница лесов лежит более, чем на три градуса южнее, чем в третичную эпоху, когда она достигала приблизительно 76° с. ш. [* Ново-Сибирские острова расположены между 73-м и 76° с. ш.].

    Очень приятно было прогуливаться по начавшей уже оживать тундре. Так легко дышалось свежим морозным воздухом. Тундра кое-где начинала чернеть. Белые куропатки, которых здесь два вида, — по-видимому, постоянные жители здешней тундры: их видели на островах и зимой. Во время весеннего переселения оленей они любят следовать за стадом, пользуясь пищей, выкапываемой из-под снега оленьими копытами, а может быть питаясь и какими-либо оленьими паразитами.

    Около 10-го мая на тундре, а преимущественно на скалах около моря, появилось немного чаек и кайр (Серhus Маndti), — последние почти исключительно у крутых обрывов. Это небольшие водяные птицы, черные с белым, с ярко-красными лапками. Черные гуси (bernicla brenta) потянулись на север. Любопытствующая куропатка села на мачту и, спугнутая выстрелом, поспешно улетела на родную тундру.

    Стадо за стадом перекочевывали на север олени, нередко становясь добычею охотников. А охотники у нас все страстные. Равнодушных почти не было. Свежее мясо не переводилось. К сожалению, жертвами нередко являлись вот-вот готовые разрешиться от бремени самки. С одного так называемого выпоротка я снял его бархатистую шкурку. Эти выпоротковые шкурки употребляются на севере для мелких меховых изделий, напр., шапок.

    Я долго не решался один углубляться в тундру, в которой не мог ориентироваться.

    Охота далеко не всегда бывала удачной. Нередко охотники, пробродив несколько часов, возвращались с пустыми руками. Отправляясь на охоту в первый раз, я взял с собою лучшего из стрелков — Алексея. Исходили мы с ним верст двадцать, а видели только одну куропатку, которая так и улетела, не дождавшись моего выстрела. Несмотря на половину мая, почти вся тундра была покрыта снегом... Кое-где снег стаял и на чернеющей пятнами тундре виднелись сухие клочья прошлогодней растительности или мелкие камни. Идти было тяжело, особенно местами, где попадался глубокий снег. Прилег отдохнуть, — спина примерзла к земле. Пришел на судно усталый и с волчьим аппетитом, т.-ч. не наводил ни малейшей критики на Фому.

    Вскоре я поехал на собачьей нарте с одним из наших охотников за убитым им накануне оленем. День был облачный, но не туманный. Собаки оказались не на высоте призвания и недолго везли нас рысью.

    Сравнительно скоро нашли мы две первые вехи, поставленные охотником. Здесь наше внимание привлекло пасшееся верстах в двух стадо оленей. Охотничье сердце не выдержало, и мой спутник стал к ним подкрадываться, а я остался с каюром и сделал маленькую рекогносцировку в другую сторону. Тишину тундры один за другим огласили пять выстрелов. Каюр издали наблюдал за результатом. Упал один олень после первого выстрела, остальные выстрелы, направленные в бежавшее стадо, не попали в цель. Убитой оказалась беременная важенка. Быстро, — поперечным разрезом — содрал проворный якут шкуру с добычи, быстро выпустил внутренности, быстро слопали проголодавшиеся псы редкое лакомство в виде кишок, последа и пр.

    Так как от убитого ранее оленя, который и был собственно целью поездки, мы вовсе не хотели отказываться, то поиски продолжались. Во время этих разъездов по тундре и я два раза имел случай пропуделять — в куропаток. Хотя они подпускали меня довольно близко, но так перепугались выстрела, что не имели мужества дождаться его повторения.

    У собак при виде зверя или птицы являлась необыкновенная прыть: они неслись, сломя голову, вперед, лая и подвизгивая. Один пес был привязан у нас позади нарты. Когда я направился к сидевшей на тундре паре куропаток, вся свора рванулась вперед. Мой спутник, не ожидавший толчка, потерял равновесие и упал назад. Веревка, которой была привязана собака, захлестнулась у него вокруг шеи, но, к счастью, разорвалась, а освобожденный пес, перегоняя меня, пустился к куропаткам с радостным лаем, чем дал мне повод свалить свою неудачу на его непрошенное вмешательство.

    Поколесив еще по тундре, мы, наконец, нашли убитого накануне оленя. Около трупа было много свежих песцовых следов, но труп оленя, к нашему удивлению, не был тронут этими мародерами.

    Нам встречалось много оленьих стад от шести до восьми штук в каждом, но мы не стреляли, т. к. и два оленя представляли достаточный груз. Впрочем, один раз мой спутник соблазнился. Из-за пригорка, когда уже судно было у нас в виду, показалась пара ветвистых оленьих рогов. Соблазнительно! По всем правилам охотничьего искусства стал он подкрадываться к оленю, а я, в качестве профана, следил за его приемами в целях назидания. Вдруг присматривавшийся некоторое время каюр встал на нарту и возгласил: «кыл сох!» (оленя нет!) Я дернул его за полу, увещевая не мешать. Но и охотник поднялся на ноги и сделал досадливый жест рукой. Оказалось, что великолепные рога были жалкими остатками давно убитого или погибшего естественной смертью животного.

    Неровная поверхность. Небольшие, но иногда довольно крутые горки, и собаки чуть не кубарем скатывались вниз. Тихо. Запоет где-то вдали скрытая от наших взоров пуночка — и опять все смолкнет.

    Проездили мы часов восемь, а так как не захватили ни провизии, ни табаку, то сильно соскучились о судне. Появились уже съедобного характера мечтания... Наконец, наступил вожделенный момент. Вкусный рассольник и пирожки с грибами и кашей стояли на столе.

    После нескольких охотничьих неудач я стал посвящать некоторое время стрельбе в цель, в чем, однако, преуспевал гораздо меньше, чем в ходьбе на лыжах. Хорошо было скользить на лыжах по твердому снегу лагуны, лететь с горы или мчаться под парусом.

    11-го мая вернулся с экскурсии А. В. Колчак. Он объехать кругом Бельковский остров и открыл вблизи него новый островок, названный, по имени его спутника, островом Стрыжова.

    13-го мая в нашей жизни случилось великое событие: пришла почта, которую уже перестали ожидать. Пришла она в 5 час. утра, когда все спали, кроме вахтенного. Первым проснулся Ф. А. Матисен, а услышав разговор, и я скоро оделся и вышел в кают-компанию. Но, увы! писем мне не было: вероятно, почта вышла из Якутска «яко тать въ нощи».

    «Новые» газеты, телеграммы Российского агентства, печатающиеся в Якутске с конца 1901 г., вскоре после открытия телеграфа; «Реtermann’s Мііtheilungen», «Gеоgraphical Journal» — и ни одного «толстого» журнала. Почта пополнила нашу библиотеку количественно, но не качественно. В библиотеке экспедиции имелась богатейшая полярная литература на пяти языках, с редкими и дорогими экземплярами, много беллетристики — и ничего по истории, философии, социологии.

    Получил я с почтой маленькую, завернутую в бумагу посылочку. На бумажке надпись: «Катинъ-Ярцеву отъ ямщика Дмитрія». Развертываю: презент в виде подержанного уже («прокуренного») мундштука из мамонтовой кости, выкрашенного «для красоты» фуксином или чем-то вроде этого.

    Привезшие почту инородцы, — мой знакомец Семен и Гаврило, такой же маленький и невзрачный, но — в противоположность своему товарищу — с тупым, равнодушным лицом, — разбили палатку, или тардох (та же ураса) на льду лагуны возле судна и улеглись в ней спать, предпочитая ее и нижней палубе, и поварне. Возле палатки расположились усталые собаки...

                                                                                   II.

    Приготовления к путешествию на остров Беннета — Снимание птичьих шкурок. — Метеорологические наблюдения. — Медицинская практика. — Гастрономические тонкости. — Dolce far niente. — Моя каюта. — Полярные миражи. — Ясный день. — Куропаточьи следы. — Последняя прогулка. — Белый медведь. — Отъезд лейтенанта Колчака. — Инструкция начальника экспедиции. — Отъезд барона Э. В. Толля и Ф. Г. Зеберга.

    Еще до моего приезда начались приготовления Э. В. Толля и Ф. Г. Зеберга к поездке в «Америку», как шутя назвал барон в разговоре с промышленниками открытые американцами острова Беннета. Отъезжавшим предстояло прежде всего ликвидировать текущие дела: упаковать геологические коллекции, оставить инструкции, закончить и сдать командиру судна письма и телеграммы, кончить астрономические наблюдения и выкладки.

    Скоро начались и активные приготовления к путешествию. Пускаясь в такое рискованное предприятие, следовало все предусмотреть и, не обременяя себя лишним грузом, не забыть ничего необходимого. Из пищевых продуктов предпочтение отдавалось, разумеется, таким, в которых при наименьшем весе было больше питательности. В список вошли: пеммикан (мясной порошок), бульон в плитках, шоколад, мясной шоколад, сгущенное молоко, датское масло, сухари в виде галет и т. д. По составленному заранее списку я выдавал Ф. Г. Зебергу провизию вместе с лейтенантом Колчаком, заведовавшим продовольствием после смерти д-ра Вальтера до моего приезда. Начался сбор инструментов (анероид, термометры, астрономические инструменты), оснащиванье байдарок, или каноэ [* Взятые в экспедицию байдарки — небольшие просмоленные лодки, закрытые сверху просмоленной материей с одним или двумя круглыми отверстиями для гребцов. Весла у них — двухлопастные. Одноместные байдарки весили 50 фунт., двухместные — 90 фунт. Эти байдарки, обладая всеми достоинствами Нансенских, тоже имевшихся на «Заре», представляли даже преимущества: были не так вертки. Главный недостаток их — низкий нос, благодаря чему носом байдарки зарывалась в волне, что несколько замедляет передвижение.]. Заготовлялись нарты с нейзильберными полозьями, которые в теплое время года легче на ходу, чем с деревянными. Нарты при переправах через полыньи должны были служить скреплением между байдарками, которые барон предполагал для большей устойчивости связывать вместе. Был приготовлен и общий парус для байдарок. При путешествии на собаках поставленные на нарты байдарки могли служить вместилищем багажа. В лаборатории, в трюме, возле судна на льду кипела работа. «Заря» представляла из себя самоудовлетворяющуюся трудовую ячейку. Портняжное, сапожное, слесарное, кузнечное, плотничье, столярное и иные ремесла имели здесь иногда очень искусных представителей.

    Барон, очень заботившийся о том, чтобы не было лишнего груза, просил составить ему самую крошечную дорожную аптечку. Составил я на дорогу коротенькое наставление о пользовании вывихов и переломов, относительно чего устно дал болtе подробные разъяснения.

    По плану барона Толля взятой с собой провизжи должно было хватить до Беннета, отчасти на продовольствие там и на обратный путь, если бы судну не удалось подойти к Беннету. Тюлени, моржи, белые медведи и птицы должны были обеспечить существование путешественников на месте, а депо провианта на островах (см. 1-ю часть) — обратный путь.

    Готовившиеся к отъезду инородцы-промышленники, бесстрашные в скитаниях по родной тундре, в столкновениях с медведем, искусные и опытные охотники, робели перед странным для них путешествием. Дикарь, по всей организации своей более приспособленный к жизни среди дикой природы, с более всесторонним развитием органов чувств, достигающим поразительной остроты, пасует перед культурным человеком в новой для обоих обстановке. На амплуа проводников они, конечно, не годились, но барон очень ценил их, как опытных каюров и искусных стрелков. При этом он считался с возможностью, что «якуты» струсят при виде воды, и предполагал в таком случае отпустить их обратно от первой же полыньи. Барон Толль умел прекрасно ладить с инородцами, не прибегая к мерам принуждения.

    Пока шли эти приготовления, обычные занятия на судне продолжались. Пользуясь отчасти указаниями барона, я приступил к препаровке птиц. Дебютировал я на somateria spectabilis и не могу похвалиться, что дебют был удачным. За турканом последовали кайры (Серhus Mandti).

    На каждую птицу вначале я тратил по целому дню, и нельзя сказать, чтобы результат вполне окупал потраченные усилия. Вел я и орнитологический журнал.

    Заведовавший метеорологией лейтенант Матисен посвятил меня в нехитрую технику наблюдений. Имелось у нас и краткое руководство главной физической обсерватории. Порядок наблюдений был таков. Запишешь показания барометра и запасного анероида, висевших в кают-компании, смеришь атмосферные осадки, отметишь направление и силу ветра по флюгеру, устроенному на мачте судна и идешь на косу. Там, в метеорологической будке, висели минимальный и максимальный термометры, термометр обыкновенный, психрометр. Из самопишущих приборов действовал барограф. Вблизи будки 4 термометра служили для измерения температуры почвы: один на поверхности и три на различных глубинах. Наблюдения заносились в книжку установленного Главной Физической Обсерваторией образца.

    На судне все интересовались метеорологическими наблюдениями. С любопытством поглядывали на наблюдателей инородцы, которых забавлял механизм наблюдения.

    Полярная весна наступала очень медленно. 14-го мая в первый раз температура поднялась выше 0°, на палубе было +0,5° R, а преимущественно держалась на -2° — -4°, после полудня опускаясь до -6° и ниже; а на глубине 40-80 снт. держалась на -17° — -18° С. Снег начал рыхлеть, но процесс таянія все еще оставался незаметным.

    Было время самое благоприятное для прогулок. Все розовели на моих глазах. Больных не оказывалось. Иногда только кто-нибудь из матросов, поднявши из удальства тяжесть не по силам, приходил пожаловаться на боль в спине. Попросишь освободить его на время от работ, в чемъ пока не было затруднения, так как и работы пока не много — и после отдыха боль проходит. Да мой неизменный пациент — судовой повар время от времени приходил пожаловаться на свои недуги. Вырвал несколько зубов. Иной раз голова у кого-нибудь разболится после бани, что и со мной случалось. Поспишь плохо, если это случится в дежурство — и все.

    Повар Фома, с которым меня сближала медицина и кулинария, часто бывал моим собеседником. Раз в неделю я выдавал провизию ему и уполномоченному от команды, каковым обыкновенно бывал Толстов; иногда его заменял Носов. Каждый день я заказывал обеды и завтраки, причем Фома наводил критику на наши вкусы и на имевшуюся на судне провизию. Стараясь разнообразить стол, мы с Фомой придумали делать творог из не подслащенного консервного молока, которое у нас потреблялось не очень охотно. Первое время творог был плох, но потом выходили прекрасные ватрушки. Охотники, убивая иногда, против желания, беременных важенок, обыкновенно брезговали плодом. Но скоро у нас стали появляться «отбивные котлеты» из выпоротка. Появление их на обеденном столе некоторыми было встречено неодобрительно, однако вскоре «отбивные котлеты «á lа Ѳома» приобрели права гражданства.

    Анекдоты о нашей гастрономии нередко циркулировали у нас за столом, наряду с рассказами из полярного быта и критикой полярных авторов. После обеда, который у нас начинался в 6 час. и состоял в будни из двух, а по праздникам иногда из трех блюд, у нас час-другой проходил в безмятежном отдыхе. Кто, развалясь на софе, слушал музыку, то легкую и игривую, то грустную и мечтательную; кто, углубясь в полученные с почтой газеты, возмущался коварной английской политикой или рассказывал веселый газетный анекдот; кто сообщал что-либо новое из «Петермана» или «Gеоgraphical Journal». С интересом мы следили за ходом экспедиции Свердрупа, делая предположения о вероятном ее исходе. Иногда завязывались интересные споры. Произведения Боборыкина и Лескова, имевшиеся в нашей, богатой беллетристикой, библиотеке, также служили темой для разговора.

    Вечером я любил почитать в своей каюте и подвести итог дня. Моя маленькая каюка казалась мне очень уютной, когда я расположил медицинские инструменты и фотографии на покрытом клеенкой столе... Каюта моя была обращена на север. Косые лучи полуночного солнца проникали ко мне сквозь небольшой иллюминатор. Полночь была самым светлым временем дня в моей каюте.

    Очень интересное явление, на котором не раз останавливалось вникание полярных путешественников, это — миражи, зависящее от своеобразного преломления лучей полярного солнца. Стебли сухой травы вершка в три вышиной кажутся кустами и деревьями, песец или собака приникают вид медведя. Со мной случился такого рода анекдот. В облачную, но не туманную погоду я поехал с матросом Безбородовым за убитым им накануне оленем. Пока он отыскивал уже убитого оленя и увлекался преследованием новой добычи, я бродил по тундре, забрел куда-то в сторону и, не надеясь встретиться со своим спутником, взял по компасу направление и пошел к судну. Шел и оглядывался: не увижу ли Безбородова. И увидел... прямо на меня бежавшего медведя. Я был вооружен трехстволкой, с двумя дробовыми и одним винтовочным стволом, но так как стрелок я плохой, то сердце у меня екнуло. Однако, ничего не оставалось, как идти навстречу неприятелю, что я и сделал, скрепя сердце. Расстояние между нами быстро уменьшалось. Любопытство, впрочем, проснулось и в этот критический момент. Мне захотелось получше разглядеть хозяина снежной пустыни, родственнику которого — бурому медведю робкие якуты юга при встречах говорят с почтительным поклоном: «баратур, тойон, мей міеха, колеймя!» (ступай, господин, не трогай меня, проходи мимо!) Я навел бинокль... и что же увидел? Представьте себе: собаку. Это был один из щенков, оторвавшийся от нарты и взявший прямой курс к судну. Досадно! Но обрадовавшийся встрече пес так добродушно помахивал хвостом и, как мне казалось иронически поглядывал, что мне и самому стало смешно. «Что же? вместо вурдалака — вы представьте Вани злость — в темноте пред ним собака на могиле гложет кость», вспомнилось нелестное для меня сопоставление из стихотворения Пушкина.

    Начиналась пора любви у куропаток. Как-то пошли мы с А. В. Колчаком в тундру в сладкой надежде на их мясо. Увязавшийся за нами страстный промышленник «Грозный» покатил вперед, пугая, надо полагать, все, что встречалось на его пути, и испортил охоту. Небо было обложено облаками. Вдруг кто-то словно приподнял край завесы. Быстро прояснило. Сквозь прозрачный воздух было хорошо видно и невооруженным глазом находящийся в 30 верстах к западу Бельковский остров. Дичи мы не встретили никакой, и только следы куропаток, песца и мыши-лемминга да норки последней свидетельствовали, что тундра живет.

    На обратном пути, когда мы уже примирились с неудачей и, закинув за спину ружья, увлеклись разговором, почти прямо из-под носа у нас вылетела пара куропаток. Немного дальше, на полуобнаженной от снега проталине, мы увидели массу следов куропаток. Ясные отпечатки лапок и крыльев расфуфыренных ухажеров-самцов перекрещивались во всех направлениях.

    Небо все больше прояснивало. На стороне небосклона, противоположной солнцу, осталось небольшое облачко, окруженное двумя концентрическими кольцами радуги. Когда мы вернулись на судно, не оставалось ни облачка на бледно-голубом небе, а на южной стороне горизонта показалось пять больших концентрических радужных полукругов.

    Проталины увеличивались. Снежные края их принимали изгрызенно-узорчатые очертания. На лыжах еще было хорошо ходить, только не по тундре. Я делал большие успехи в этом спорте, к которому другие уже охладели. Район моих прогулок на лыжах расширился. Свободный от торосов лед лагуны был очень удобен для этой цели.

    18 мая в последний раз мы сделали с бароном небольшую геологическую прогулку — все к тому же северному мысу. Я шел на лыжах. Расстояние по шагомеру, захваченному бароном, оказалось = 7½ километрам. Немного за мысом есть уютный овраг, состоящий по-видимому из девонских отложений. Летали и пели миловидные пуночки, у которых наступила «пора любви и грусти нежной».

    Спустя некоторое время подъехал на собаках А. В. Колчак с каюром Алексеем. Барон кое-что нам указывал и объяснял. Покончив с геологией, мы поехали на «Зарю». Собаки шли ходко, предвкушая приятное освобождение от скоро надоевшей им сбруи.

    Температура, еще 17 мая опускавшаяся до -10° R на палубе судна, с 20 числа нередко поднималась до +1° — +1,5° R, хотя минимум вся еще оставался ниже точки замерзания. У кормы судна очищенной от снега, выступившая на поверхность вода уже не замерзала. Снег стал рыхлым и влажным. В трещинах льда под снегом проступила вода. Пейзаж еще оставался зимним, хотя в ясные дни солнце светило так ярко. Черные кочки оттаивавшей тундры больше и больше выступали сквозь снежный покров и мякли под лучами незаходящего солнца.

    Охотники стали чаще встречать пасшихся на кочковатой тундре куропаток. Стада оленей с беременными, разрешающимися и разрешившимися уже от бремени важенками все еще тянулись к северу. Стали чаще показываться голубовато-серыя чайки (larus glaucescens u l. affinis). Появился первый отряд куликов, с далекого знойного юга прилетающих летом на прохладный и туманный север.

    Оживление еще не распространилось на ближайшие окрестности судна. Здесь природа оставалась мертвой. Скованное прочной ледяной корой зимним сном спало полярное море. Медленно делало свою работу северное солнце.

    Барометрическое давление колебалось. Ветер с юга приносил тепло и падение барометра; ветер с севера — холод и повышение давления. Стало больше облачных и туманных дней, но иногда ветер в какой-нибудь час-два разгонял и рассеивал облака. Отметишь при утреннем наблюдении облачность 9 или 10, слоистые или разорвано-слоистые, а часам к 9 утра на небе уже ни облачка... к следующему наблюдению опять соберутся облака. Ветер достигал 20 метр. в секунду (23 — V: OSO, 20 метр.).

    Просматривал в стереоскоп фотографии «прекрасных здешних мест», а также Таймыра, Карского моря и пр. Пейзажи, разумеется, представляют большое сходство. У Ф. А. Матвеева — богатая коллекция снимков.

    Из замечательных событий было появление 21-го мая вблизи судна белого медведя, — первого, которого я видал в родной ему обстановке. Знатный туземец был усмотрен из рубки в подзорную трубу. Он совершал свой променад по берегу тундры. Первым пустился к нему Безбородова, вооруженный берданкой. За ним последовал боцман, предшествуемый «Грозным». Я в это время демонстрировал Ф. Г. Зебергу вправление вывихов и лечение переломов. С возможным терпением окончив свою лекцию, я бросился в рубку и припал к подзорной трубе. Затем схватил винчестер и пустился догонять боцмана. «Грозный», достигнув тундры с поспешностью, какую позволяла его тучность, в недоумении остановился: впопыхах он потерял медведя, который уже был далеко. Я был слишком легко одеть, чего сгоряча не заметил, но скоро стал мерзнуть, а потому вернулся вспять, предоставив другим преследовать бежавшего неприятеля. На обратном пути я встретил промышленников Николая и Василия, которые настолько сохранили хладнокровие и рассудительность, что запрягли собак и на собаках ехали за медведем. Они, конечно, обогнали матросов и убили медведя. Вернулись они к полночи, употребив на охоту более 4-х часов.

    Великолепный зверь, более сажени в длину, в теплой белой шубе, недавно начавшей линять, лежал навзничь на нарте. Из двух ран еще сочилась кровь. Одна рана была незначительна: пуля угодила в лапу, которую и раздробила. Зато другая пуля прошла под лопатку: этого было довольно. Возле нарты вертелась собака со сдернутым и окровавленным лоскутом шкуры, ворча на убитого врага. Безбородова и боцмана очень огорчил коварный поступок «якутов», которые не подсадили в нарту Безбородова, когда мимо проезжали. Когда барон купил у якутов шкуру медведя и подарил ее Безбородову, командир спросил последнего, удовлетворен ли он. Тот отвечал сконфужено: «Да я, ваше благородие... да не в том интерес, ваше благородие... самому бы убить... мы для экспедиции, ваше благородие»...

    На другой день за обедом был бифштекс из медвежьей вырезки. С приправой из спаржи и зеленого горошка с острым подливом, — бифштекс был довольно вкусен: специфическим для белаго медведя привкусом рыбы почти не отдавало. Но все же, не говоря даже об олене, и бурый медведь гораздо вкуснее.

    В день медвежьей охоты мы проводили А. В. Колчака в далекую экскурсию. Он отправлялся для исследования внутренней части Котельного острова, чтобы вдоль реки Балыктаха дойти до морского берега, а оттуда исследовав землю Бунге, пройти на Фаддеевский остров.

    Барон Толль и Ф. Г. Зеберг были окончательно готовы к отъезду. Барон передал командиру «Зари» Ф. А. Матисену следующие документы:

    «— Нерпичья губа. «Яхта Заря» 19/V — 1/VI 1902 г.»

    «Инструкція командиру яхты «Заря» лейтенанту Матисену.

    «Отправляясь на днях с астрономом Ф. Г. Зебергом и в сопровождении двух промышленников, якута Василия и тунгуса Николая, вперед на остров Беннета, предлагаю Вам после вскрытия моря выйти на «Заре» из настоящей гавани, подойти к острову Новая Сибирь, где вы снимите у мыса Высокого старшего зоолог. А. А. Бирулю с его партией, — оттуда взять курс к острову Беннетта, к мысу Эмма, лежащему по Dе Lоng’у под 76° 38′ 17″ д и 148° 20′ Z. Там я буду ждать прибытия «Зари».

    «Из важнейших дел, которые необходимо докончить до открытия навигации, позволю обратить Ваше внимание на следующее:

    1) Сооружение на могиле покойного доктора Германа Эдуардовича Вальтера железного креста и ограды, заготовленных во время зимы благодарною командою «Зари» в память возлюбленного их доктора. Крест и цепочная ограда должны быть сооружены так, чтобы не затрудняли в будущее время вынуть гроб из могилы.

    2) Точное измерение при закладке знака экспедиции его уровня над морем и расстояния его от морского берега. Такое же измерение расстояния от моря морских знаков, которые вы ставите на косе у входа в гавань.

    3) Устройство одного депо со следующим содержимым: провизии на 23 человека на 3 месяца, рыбного корму для 60 собак на 3 месяца, три ящика с патронами для берданки, ящик керосину, несколько фунтов свечей, спички в запаянных жестянках и некоторое количество соли.

    4) Желательно побуждать команду, во время охотничьих и других экскурсий, искать выходы каменного угля около морского берега или по рекам и собирать остатки ископаемых животных и растений. Важно было бы сделать несколько взрывов в открытых К. А. Воллосовичем местонахождениях третичных отложений с растительными остатками.

    «Что касается указаний относительно вашей задачи, снять меня с партией с острова Беннетта, то напомню только известное вам правило, что всегда следует хранить за собою свободу действия судна в окружающих его льдах, так как потеря свободы движения судна лишает Вас возможности исполнить эту задачу.

    «Предел времени, когда Вы можете отказаться от дальнейших стараний снять меня с острова Беннетта, определяется тем моментом, когда на «Заре» израсходован весь запас топлива для машины до 15 тонн угля.

    «Представляя себе приблизительно ту же картину, которую мы видели в прошлом году, именно пояс непроницаемого льда около 14 миль, окружающий южный конец острова Беннетта, вы, приставая к границе пака, отправите партию нескольких опытных и смелых людей к мысу Эмма. Если обстоятельства дозволят, то было бы желательно с ними же отправить некоторое количество консервов к острову Беннетта для устройства депо для будущих экспедиций.

    «По чертежу Dе Lоng’а восточный мыс на южной оконечности назван мысом Эмма. По его указанию берег здесь скалистый и настолько узок, что американцы с трудом разбили здесь свои палатки; поэтому и керн экспедиции Жаннетты поставлен восточнее мыса Эмма.

    «Там, вероятно, и будет наш знак, который укажет людям, в каком направлении нас искать. Около этого пункта одна часть нашей партии с 7-го по 21-е августа старого стиля будет наблюдать за условленными сигналами, о которых Вы до моего отъезда представите мне выработанный Вами проект. Если поиски наших следов приведут к отрицательным результатам или Вы, вследствие неимения более 15 тонн угля, будет принуждены взять обратный курс, не сняв меня с партией, то Вы с этим количеством угля дойдете на «Заре», по меньшей мере, до острова Котельного, а идя частью под парусами, быть может, и до Сибирского материка.

    «К востоку от Быковской протоки устья Лены, между мысами Быковским и Караульным, имеется в бухте Тикси хорошая гавань. У мыса Караульного вы встретите М. И. Бруснева, ожидающего нашего прибытия, а в конце августа выйдет сюда навстречу «Заре» пароход «Лена». При помощи последней «Заря», как я надеюсь, может войти через Быковскую протоку в реку Лену, а затем вверх по реке до Жиганска, где найдете хорошее место для зимней стоянки судна.

    «Для плавания выше Жиганска придется пользоваться пароходом «Лена». Было бы желательно зафрахтовать этот пароход для членов экспедиции и всего груза экспедиции на проезд вверх по Лене до Усть-Кута, откуда остается около 600 верст езды по почтовому тракту до г. Иркутска.

    «Если летомъ нынешнего года лед около Ново-Сибирских островов и между ними и островом Беннетта совсем не исчезнет и не даст таким образом плавать «Заре», то предлагаю Вам оставить судно в этой гавани и вернуться со всем экипажем судна зимним путем на материк, следуя известному маршруту с острова Котельного на Ляховские острова. В таком случае вы возьмете с собою только все документы экспедиции и важнейшие инструменты, оставив здесь остальной инвентарь судна и все коллекции.

    «В этом же случае я постараюсь вернуться до наступления морозов к Ново-Сибирским островам, а затем зимним путем на материк.

    «Во всяком случае твердо верю в счастливое и благополучное окончание экспедиции.

        Бар. Э. Толль».

    Командиру яхты «Заря», лейтенанту Федору Андреевичу Матисену.

    «Поручая вам вести весь личный состав Русской Полярной Экспедиции, ученый персонал и команду судна экспедиции на яхте «Заря» или другим, указанным мною в инструкции от 19-го мая, путем до сибирского берега и дальше на родину, я передаю вам, в пользу единодушного исполнения этой задачи, на тот случай, если вам не удастся снять меня с острова Беннетта, или на случай моей смерти, все права начальника экспедиции.

        «Бар. Толль».

    „3аря”, Нерпичья губа, 20-го мая 1902 г.

    Мне барон Толль поручил уложить сушившиеся в комнате, соседней с лабораторией, третичные глины и упаковать экспедиционную библиотеку. Аптека наша пополнилась полбутылкой коньяка и полбутылкой мадеры, переданными мне бароном перед отъездом. В пустой каюте с полдюжины бутылок шампанского дожидались торжественного момента встречи с уезжавшими товарищами.

    Вечером 23-го мая барон Э. В. Толль и Ф. Г. Зеберг уехали на 3-х нартах, из которых одну рассчитывали бросить на Новой Сибири.

    Матросы Толстов и Евтихеев поехали проводить уезжавших и вернулись через 4 дня с массой камней для геологической коллекции, собранных недалеко от стана Дурново, и двумя убитыми чайками.

    Езда на деревянных полозьях становилась затруднительной, — рыхлый снег прилипал к ним, а потому барон взял у провожавших нарту со стальными полозьями, — в обмен на третью из своих нарт.

    В. Н. Катин-Ярцев.

        (Окончание следует)

    [С. 90-110.]

 

 

                                                                НА КРАЙНИЙ СЕВЕР

                                      (В Русской полярной экспедиции барона Э. В. Толя)

                                                                           Часть 2-я

                                                                     (Продолжение *)

                                               [* См. «Міръ Божій», № 2, февраль 1904 г.]

                                                                                 III.

    Полярная весна. — Оживление лагуны и тундры. — Нерпы. — Первая трава. — Тщетные поиски каменного угля. — Распределение дежурств. — На льду лагуны. — Мышь-лемминг. — Ручьи и речки. — Паразитник. — Троицын день. — Большая прогулка. — Гуси. — Байджярахи. — Снежные совы. — Веселая тундра. — Гнезда и яйца. — Обогащение коллекции. — Пальба с судна. — Вода! — Экскурсия к полуострову Огрина. — Гром. — Возвращение лейтенанта Колчака. — Отъезд командира — Образование полыньи. — Пироксилин. — Приготовления к навигации. — Вход из лагуны.

    Тундра ожила. Веяние весны сказалось и на лагуне. 24-го мая видели гусей, 26-го — уток. Нерпы начали вылезать через продышанные ими во льду отверстия, чтобы подышать свежим воздухом, и погреться в весенних лучах полярного солнца. Всего в 400 саженях от судна боцман заметил в бинокль вылезшего в подобную продушину тюленя. Он подполз к нему шагов на 100. Нерпа наслаждалась жизнью, нежась на солнце, пока роковой выстрел не положил предела ее безмятежному существованию. Животное оказалось самцом. При 142,5 сtm. длины оно весило 78,6 кило (более 4½ пуд.). Толстый слой жира залегал под его толстой шкурой, которую я приобщил к коллекциям экспедиции. Помор Евтихеев приготовил скелет нерпы.

    Из любознательности мы заказали бифштекс из нерпы. Гадость порядочная. Получается что-то в роде сапог всмятку: запах ворвани, смешанный еще черт знает с чем. Читая Нансена, я иначе представлял себе блюдо из тюленя. Быть может, как спартанскую похлебку могли есть только родившиеся спартанцами, так и тюленей могут смаковать только родившиеся полярными путешественниками или эскимосами. Впрочем, о вкусах не спорят, а при нужде не то станешь есть.

    Яснее и яснее обозначались черневшие понемногу берега лагуны. Таяние пошло энергичней. Однако, на тундре оставалось еще сколько угодно снега: всему не растаять под холодными лучами холодного солнца. Снег стал таким рыхлым и порозным, что того и гляди провалишься по пояс, а внизу — вода. На почерневшей тундре стали иногда попадаться пучки бледно-зеленой растительности.

    Температура стала значительно подниматься над точкой замерзания. 25-го мая она достигала на солнце +11,2° С (черный шарик), максимальный термометр в будке показывал больше 4-х, а на поверхности снега температура достигала 5° слишком — выше 0.

    Этот день, положим, выдавался в ряду других: такая была теплая и ясная погода. Я пошел прогуляться на лыжах, которые оставил около одного из астрономических знаков, и пустился в тундру — за могилу д-ра Вальтера. Пошатавшись по тундре, я вернулся к знаку, после некоторого колебания спустился на лыжах с горы и возвратился на судно, неся с собою пучок бледно-зеленой травы, как залог наступающей весны.

    К концу мая прогулки по льду становились неприятными и даже до метеорологической станции трудно было дойти, не промочив ног. На лыжах было хуже ходить, чем без них, а канадские, очень удобные в подобных обстоятельствах, — почему-то пришлись мне не по вкусу. Трещины, бывшие ранее пустыми или набитыми снегом, стали наполняться водой. Снег, подтаивая и просачиваясь вниз, образовывал леденистую кашу, и там, где его скопилось значительное количество, эта каша декорировалась сверху на вид как будто и твердым, а на самом деле предательским слоем снега.

    Пение пуночек и резкие крики чаек стали раздаваться иногда совсем вблизи судна. Изредка пара уток пролетала невдалеке, нерпа вылезала на лед.

    На судне начались заблаговременно приготовления — к навигации, с одной стороны, и к обеспечению себе отступления в случае аварии — с другой. Судно могло раздавить льдом, лед же мог выпереть его на берег, оно могло вернуться после неудачного плавания в гавань с израсходованным запасом угля (см. инструкцию начальника экспедиции), — и вот на один из этих случаев и устраивался в поварне на косе склад провианта.

    Ездили мы с Ф. А. Матисеном, матросом Железниковым и одним из промышленников, служившим в партии К. А. Воллосовича, к месту, где был найден последним каменный уголь. Глубокий снег не позволил нам, однако, заняться раскопкой, а якут не мог определить с точностью местонахождение угля. Отправив его с Железниковым на собаках на судно, мы вернулись пешком через тундру.

    Оставшись вдвоем с командиром в кают-компании, мы дежурили через день и вели самый регулярный образ жизни. Каждый из нас оставался через день на судне, исполняя обязанности дежурного, отпускал на охоту и принимал возвратившихся охотников. Отказа в отпуске пока не могло быть, но контроль был необходим, чтобы кто не затерялся на тундре.

    Около судна появились в один из теплых дней двадцатых чисел мая мыши-лемминги. Эти интересные зверки, немного побольше полевой мыши, типичны для полярной области. Лемминги иногда массами переселяются. Замечено, что их кочевки периодичны и происходят через каждые три года. Это храбрый и злой народ. Если вы, идя по тундре, наткнетесь на лемминга, бегущего извилистой тропинкой к своей норке или пустившегося на промысел, он присядет, ощерится и зашипит на вас. Но он слишком мал, чтобы оборониться от песца или собаки, которые едят леммингов живьем.

    Мы поймали пару леммингов, в числе других бегавших по льду вокруг судна к большому удовольствию охотившихся за ними псов. Я посадил их в клетку. Мыши охотно ели, на глазах у людей, кусочки тюленьего жира, которые им давали, но мне не удалось их приручить. Один из леммингов пал жертвой единоборства, а его счастливый соперник, как бы боясь законного возмездия, поспешил улизнуть, найдя маленькую лазейку в своей прочной клетке.

    29-го мая еще сравнительно хорошо было ездить на собаках по льду лагуны. Мы ездили к юго-востоку от судна. В этом направлении судно наиболее удалено от берега. Две нерпы очень уютно расположились около края отверстия во льду. Но тщетно я к ним подкрадывался. Не успел я и прицелиться, как чуткие животные, взмахнув в воздухе своими ластами, исчезли подо льдом. На тундре я застрелил пуночку и кулика. Это была моя первая — довольно жалкая — добыча. Где хлюпая по воде, где проваливаясь в снег, где шагая по гладкому льду, я медленно приближался к «Заре». Мой спутник догнал меня на собаках, и я сел в нарту.

    К первым числам июня весна уже сделала большие успехи. 3-го июня я ездил на тундру с двумя матросами. Луж на льду становилось больше и больше. Трудно было выбирать дорогу. Около берега ручьи, журча, пробивали себе путь по льду. Тяжело было ехать по тундре, в значительной степени освободившейся от снега, поэтому мы вдвоем слезли у Северного мыса, чтобы идти пешком, тогда как третий должен был обогнуть мыс, чтобы выбраться на тундру по более пологой части берега. На первых порах нам представилась трудная задача подняться на почти отвесный берег. Возле был тот уютный овраг, о котором я говорил выше. Раньше по нему можно было довольно легко подняться на тундру. Но теперь здесь шумел настоящей поток. Изливаясь на ледяную поверхность моря, он разбивался на более или менее мелкие ручьи и ручейки, протачивавшие лед. Мой спутник полез вверх прямо по камням, но должен был вернуться с половины подъема и выбирать более доступное место. Я был счастливее. Выбрав часть скалы, граничившую со снегом и покрытую толстым слоем наносной глины, я выкарабкался наверх, хотя чуть не съехал вниз, когда мой труд уже приблизился к концу: ноги мои соскользнули и я как-то ухитрился удержаться на локтях. Высота берега в этом месте достигает 12 метров.

    Характер тундры к северу и востоку от стоянки «Зари» иной, чем к западу. На западе тундра однообразнее и беднее жизнью. Зато мы приняли не мало мытарств, переправляясь через многочисленные балки, ложбины и маленькие речки. Я был в финских башмаках и, провалившись несколько раз сквозь мокрый снег, шагая по надувшимся ручьям выше колен в ледяной воде, промок основательно. Через тундру, промачивая, проветривая и просушивая на ходу ноги, мы прошли на косу, а там — по льду, на судно, предоставив нашему компаньону возвращаться на собаках.

    Наши охотничьи подвиги во время этой прогулки были довольно мизерны. Да и дичи-то немного встречалось. Попадались чайки-параитники (stercorarius parasiticus), попалось несколько турпанов и куликов. Первый мой выстрел в паразитника был удачен. Чайка запрыгала, обагряя тундру своей кровью. Она еще была жива и пыталась кусаться... Мой спутник воздерживался от стрельбы, но зараженный моим примером, тоже выпустил несколько патронов.

    Я нашел, что хорошо ходить на охоту вдвоем, когда дичи мало, а то за разговором зеваешь.

    А как приятно бывало после хорошей прогулки надеть все сухое и, развалившись в удобном кресле возле обеденного стола, предаться на время с папиросой и сигарой в зубах сладкому ничегонеделанию.

    В день св. Троицы у нас состоялась утром молитва с чтением Евангелия, а вечером — тоже в помещении команды — пение, гармоника и граммофон. Боцман — сам житель Волги — лихо сыграл на гармонике «саратовскую». Пение сначала не клеилось, а потом разошлись. Не особенно гармонировал основной мотив хорошей русской песни «Что затуманилась зоренька ясная...» со звучавшим немного по-кабацки припевом: «Там за лесом, там за лесом разбойнички сидят...» Носов и Пузырев лихо откалывали трепака под разудалую «гармошку».

    В кают-компании Ф. А. Матисен сыграл последнее действие из «Кармен». Я был его единственным слушателем.

    Столбик термометра держался опять немного выше нуля, опускаясь к ночи иногда более, чем на два градуса ниже точки замерзания.

    В ночь с 4-го на 5-е июня я совершил в обществе Шервинского и боцмана свою самую большую прогулку по тундре. Выступили мы уже в девятом часу вечера, когда вернулся с охоты командир. Пошли, миновав косу, к северо-востоку. Тундра почти совсем почернела, но растительность пока заметна только при самом внимательном рассмотрении. Овраги еще часто полны снегом, под которым скрывается вода. Кочковатая поверхность тундры напоминала высохшее болото. На более низких местах, где оттаяло и имелся достаточный запас влаги, почва топкая, но уже на 40 сtm. в глубину начинается вечная мерзлота.

    Хороша была одна, попавшаяся нам на пути, речка или ручей, который нес к морю свои недавно образовавшиеся от тающего снега и продолжавшие еще образовываться воды. Высоко над нами слышался крик гусей. Четыре гуся держали путь, очевидно, к речке. Увидев нас, они повернули назад, и снова к нам возвратились, что повторяли до трех раз. Я выстрелил — и промахнулся.

    Быстро, как по мановению волшебства, несколько раз спускался туман и так же быстро рассеивался. Далеко на пригорке обрисовалось небольшое стадо оленей. Сквозь туман я едва рассмотрел их в бинокль. Было так далеко, что не стоило стрелять, а позиция для подкрадывания у нас была очень невыгодная. Олени загаллопировали и скрылись в тумане.

    После долгого скитания по тундре, перейдя речку Чукочью, на которой видели гусей, мы попали в довольно красивую и дикую местность. Два-три оврага, да несколько больших байджярахов, да видневшееся в отдалении море составляли пейзаж. Байджярахи — это более или менее крупные курганы, состоящие из торфа, пожалуй, достаточно сухого, чтобы служить топливом. Между байджярахами бесшумно летали снежные совы (nuctea nivea), мерно и красиво взмахивая крыльями. На верхушках байджярахов они гнездятся. Совы были настолько осторожны, что ни одному из нас не удалось подойти на расстояние выстрела. Любопытно было наблюдать, как пара чаек-паразитников, ростом значительно меньше крупной снежной совы, испускали воинственные крики, нападая на сову, а та только крылом отмахивалась от них, как от назойливых мух.

    Разных видов кулички пересвистывались или гонялись маленькими стайками за паразитником, который ударом клюва мог бы раздробить череп любому из них. «Кулик! Ку-у-лик!» свистали кулички. «Тра-та-та-та!» раздался грубый, как собачий лай, крик куропатки. Пели свои свадебная песни пуночки. Крошечный и скромный, но хорошенький, с малиновым ожерельицем петушок своим пением будто старался напомнить нам степного жаворонка. Время от времени чайки, красиво рассекая воздух крепкими крыльями, оглашали тундру резкими криками. Нет-нет, да и покажутся турканы, — то влюбленной парочкой, то скромная дама в сопровождении нескольких нарядных, по случаю сезона любви, кавалеров. Кулички и прочая мелкая братия, как водится, преобладали.

    От байджярахов мы повернули домой. Опять пришлось где шлепать по воде, где брести по снегу. Приходилось разуваться и выливать воду из сапог. Попалась стайка турканов в 5 штук Один из них увеличил собой нашу добычу.

    Идти на судно по льду было бы значительно ближе, но, благодаря многочисленным лужам, это путешествие нам не улыбалось и мы предпочли идти берегом до косы. На льду было воды по меньшей мере по щиколотку.

    Мы пробыли в отлучке более полусуток и сделали за это время до 40 верст: для прогулки недурно. Нашими жертвами пали за это время: дюжина куликов, куропатка, пара чаек и туркан.

    После пятичасового сна я все еще чувствовал утомление. Мышцы побаливали. За препаровкой птиц и чтением я скоро «отошел».

    Лед в лагуне настолько стал портиться, многочисленные пресноводные лужи, образовавшиеся от таяния снега, настолько испещрили его поверхность и наполнили трещины, что идти на метеорологическую косу приходилось постоянными зигзагами. Вода в лужах солоновата от примеси кристаллизовавшейся на поверхности льда соли и для питья не хороша. Пришлось все-таки сделать запас этой воды в цистерны (опреснителя на «Заре» не было: он — излишняя роскошь в полярном плавании), но, употребляя ее для приготовления пищи, мы предпочитали для питья доставлять воду с косы.

    И коса обнажилась от зимнего наряда. Ручьи и ручейки медленно, но неукоснительно делали свою работу, содействуя таянию снега, образуя местами порядочные лужи. Масса гальки, целые залежи плавнику, которого хватило бы для постройки целой помещичьей усадьбы, выступили из-под снега. Обнажилась и ровная болотистая почва, в которую переходила коса у подножия тундры. Но коса, как и тундра к западу от судна, пока была бедна жизнью. Изредка попадались кулики, изредка залетали чайки или пуночки.

    Орнитологическая коллекция наша обогатилась двумя гнездами с 5-ю и 6-ю яйцами в каждом. Гнезда принадлежали маленьким птичкам с малиновой грудкой и ожерельем, которых мы называли петушками. Птички эти делают себе гнезда из сухой травы и перьев, так искусно располагая их между кочками тундры, что их с трудом можно различить, как и самих птичек, цветом подходящих к тундре.

    Явления предохранительной окраски вообще очень рельефно выступают в полярных странах. Белая куропатка, сливаясь по цвету — зимой со снегом, среди которого она живет, меняя оперение, и летом едва заметна на тундре. То же надо сказать и о гостях с далекого юга — куликах.

    Петушков, по их малой величине, я затруднялся препарировать, а клал в спирт, тем более, что по части препаровочных ножей я был довольно скудно обставлен; часть взял с собою на Новую Сибирь А. А. Бялыницкий-Бируля, а оставшиеся у меня сильно затупились и поржавели.

    Числа около 7-го июня к моей коллекции прибавилась, наконец, давно ожидаемая снежная сова. Это одна из самых крупных здешних птиц; благодаря пышному оперению, она кажется еще крупней и коренастей. Самка несколько крупнее самца. Птица совершенно белого цвета — с темно-коричневыми крапинками на крыльях у самки. Крупные, как у доброй кошки, глаза, мохнатые лапы, большие, острые и цепкие когти. Полярная сова не вьет себе гнезда, а кладет яйца в простом углублении на верхушке байджяраха (см. выше). Яйца и цветом, и величиной совершенно сходны с куриными, хотя, может быть, будут немного тяжелей; форма их остается постоянной, не варьирует так, как у кур.

    И в этом, и в прошлом году тщетно старались подстрелить чуткую сову, хотя все видели сов: своей осторожностью она делала тщетными все покушения на ее особу. Поэтому Толстов, не только застреливший сову, но и добывший полную кладку — в 10 штук — совиных яиц, вполне заслужил назначенную за сову премию в виде банки варенья.

    Яйца оказались уже насиженными, так что выпускать содержимое было довольно трудно.

    7-го июня стояла совсем осенняя погода. Сильный северо-восточный ветер, метров до 15-ти в секунду, весь день свистел в снастях. Небо заволокло тучами. К вечеру был маленький дождь, — первый за эту весну. Майны, вероятно, под влиянием ветра, стали быстро увеличиваться, разливаясь по поверхности льда обширными наледями, образуя целые озера волнующейся голубовато-зеленоватой воды.

    Часов в 5 пополудни кто-то увидел пару оленей, пробегавших по льду лагуны. Некоторые из экипажа судна в это время занимались стрельбой в цель. Упражнения были оставлены и матросы открыли огонь по оленям. Посыпался град пуль из трех берданок, и один олень пал. Пуля настигла его шагах в 700 от судна.

    К ночи вода разливалась больше и больше. Всю ночь, не ослабевая, гудел ветер. Вернувшийся ранним утром с охоты командир должен был оставить собак на льду у косы и переехать к судну на шлюпке. Он только что заснул, когда я встал для метеорологических наблюдений. Передо иной на тарелке лежали рядом с несколькими совиными небольшие, величиной с голубиное.

    Еще накануне вечером я, сделав двойное количество зигзагов, благополучно добрался до косы, но оттуда мне пришлось возвращаться — местами по колена в воде. А теперь я уже должен был ехать для наблюдений на байдарке. Подгоняемая ветром, байдарка неслась, как стрела, но обратно, не смотря на небольшое расстояние, отделявшее меня от судна, пришлось порядочно поработать против ветра. Около косы, где возле трещины образовалась было большая лужа, теперь, наоборот, вся вода ушла под лед.

    Приятно было видеть после обширного снежно-ледяного поля, так недавно окружавшего судно, большое количество воды кругом него, воды, дававшей иллюзию открытого моря. Но сильный и холодный ветер делал не очень приятным пребывание на палубе. И этой воде суждено было через несколько дней уйти в трещины.

    Барометр падал.

    Вскоре я сделал пятидневную экскурсию к полуострову Огрина (часть Котельного острова, верстах в 20-25 от места зимовки).

    Барон Толль, наткнувшись вскоре после отъезда на остров Беннетта на заинтересовавших его ископаемых и не имея времени собрать их, передал мне через провожавшего его Толстова поручение поколлектировать там. Таким образом мотив экскурсии был геологический.

    Мне удалось собраться только 11-го июня, да раньше и не стоило ездить, потому что из-за снега нельзя было работать. К этому времени было много наледей; потому перед поездкой у нас была сконструирована высокая, нарта. Моими спутниками были Толстов и Фома, которому следовало отдохнуть от кулинарии и проветриться. Заместителем его на судне оставался Носов.

    Отправив Фому на нарте вдоль берега к цели нашей поездки, я пошел с Толстовым пешком по тундре. Попадалось много птицы, но оба мы безбожно пуделяли, хотя мой спутник довольно хороший стрелок. Место, куда мы прибыли, отличалось от ближайших окрестностей судна своими высокими скалами, на которых гнездились чайки двух очень сходных видов и кайры (Серhus Маndti). По прибытии туда, мы разбили палатку, развели возле нее костер и предались кейфу после утомительной прогулки. Первый почувствовал себя отдохнувшим Фома, который ехал на собаках; он отпросился на разведки.

    Порядочно пробродив, Фома с торжеством принес совиные яйца; этим, однако, он доставил мне меньше удовольствия, чем причинил огорчения, изжарив, по недоразумению, вместе с куликами хорошенькую пуночку, очень удачно застреленную: дробинка попала ей в сердце, не испортив шкурки.

    Геологические занятия наши у полуострова Огрина не были особенно плодотворными. Собрать кораллов из-за дождя не удалось, пришлось ограничиться обрывом, выбитыми из которого камнями с палеонтологическими остатками мы нагрузили нарту. Смерив углы падения и протяжения, я зачертил своей неопытной рукой геологический профиль обрыва.

    По части орнитологии дело шло веселей. Толстов оказался искусным акробатом. Вдвоем с Фомой мы спускали его со скал на веревке, и он обобрал несколько чаечьих гнезд. Эти виды чаек вьют гнезда или у края берега, или на выступающих в море утесах. Обычная кладка — 2 или 3 яйца. Яйца обоих видов — красивого мраморного цвета — отличались друг от друга только величиной; в форме и окраске различие между двумя видами было не больше, чем в пределах одного и того же вида.

    Как вытекало из всего поведения кайр, они также должны были иметь гнезда по соседству: они так упорно держались около скал, что их никак нельзя было отогнать, — только подстреленные, кайры комом падали на лед. Однако, тщетно Толстов болтался на веревке между небом и землей: гнезд не находилось; быть может, они были хорошо замаскированы каменными обломками.

    Фома вызвался осмотреть скалы снизу и сошел на лед вблизи палатки, где берег был пологий. Пройдя некоторое расстояние вдоль берега и не видя ничего поучительного для себя, он попросил нас втащить его на верх. Спустили ему веревку и втащили почти на отвесный берег. Весь выпачканный в грязи, с испуганным видом, наш бравый повар представлял из себя довольно комичную фигуру; он пресерьезное уверял нас, что только шляпа спасла его голову от серьезных повреждений камнями, которые сыпались из-под его ног.

    Погода стояла северная. Дождь, холод...

    Толстов принес с прогулки по тундре гаг (турканов), вкусное мясо которых Фома приготовил нам к обеду. Мелкие рачки и рыбешка, которыми были наполнены желудки кайр, отзывались на вкусе их мяса, придавая ему неприятный привкус, что делало их менее желанной добычей.

    Часу в 3-м ночи 13-го июня мы слышали гром, это составляет редкость в этих широтах, где содержание электричества в воздухе ничтожно.

    На обратном пути собаки, вынужденные перепрыгивать через трещины, неоднократно при неудачном прыжке падали в воду и должны были выкарабкиваться на лед, иной раз попадая под нарту. Большую часть пути я шел берегом с Фомой.

    Проехав всего верст десять, мы остановились ночевать на далеко выдававшейся в залив косе, возле озера, на котором видели гусей, уток (harelda glacialis) и гаг. Над косой порхали пуночки и носились, как ветер, пары две морских ласточек (sterna macrura). Здесь же — на каменистой косе — последние клали свои яйца. Но пока еще было рано: только недели через две неутомимый Толстов, очень преданный науке, принес мне яйцо морской ласточки.

    На тундру, куда я пошел ночью с Толстовым, мы увидали четырех пасшихся оленей. Сделав большой круг, мы подошли к ним на довольно близкое расстояние, выпустили по нескольку патронов, но подстрелили только одного. Это был, по-видимому, вожак, потому что остальные, отбежав на почтенное расстояние, стали часто останавливаться и проявляли неуверенность в выборе пути. Наша жертва, тяжело раненная пулей дум-дум, была еще жива и смотрела на нас невыразимо-скорбными и кроткими глазами. Нож моментально прекратил мучения животного.

    Застрелив еще снежную сову и отдохнув в своей белоснежной палатке, мы возвращались на судно. Вблизи от судна, в недавно образовавшихся трещинах льда, мы заметили двух или трех нерп. По одной из них, вылезшей на лед погреться на солнце, я стрелял. После выстрела зверь остался неподвижным, как убитый наповал. Но когда я уже был в шагах в десяти от него и собирался снять с него шкуру в качестве трофея, он, беспомощно мотая головой и делая беспорядочные движения задним ластом, сполз к трещине и нырнул в воду, оставив по себе лужицу крови на снегу.

    На судне я застал возвратившегося из продолжительной экскурсии А. В. Колчака. Кроме своих специальных задач, он пополнил и нашу орнитологическую коллекцию.

    Через три дня по моем возвращении командир отправился в экскурсию к острову Бельковскому на собаках, взяв с собой на всякий случай и байдарку. Его сопровождал матрос Безбородов. Лейтенант Матисен пробыл в экскурсии девять дней и возвратился с рядом фотографий острова Бельковского) и маленького островка Стрыжова, с яйцами чаек и нового для нашей коллекции кулика.

    В отсутствие командира произошли большие перемены вокруг судна. Между судном и косой образовалась порядочная полынья, так что для метеорологических наблюдений приходилось снова ездить на байдарках. Хотя, как житель Волги, я с детства привык к лодке, все-таки не без некоторой робости садился я на первых порах в утлую одноместную байдарку. Достаточно одного неосторожного движения, когда в нее садишься или из нее вылезаешь, достаточно потерять равновесие, неловко балансируя в ней, — и байдарка перевернется. Попал я во время одной из поездок на косу в водоворот, еле выгребся из него и пристал к большой льдине. Уцепившись обеими руками за край льдины, я вылез из байдарки и перетащив ее на другую сторону этой льдины, уже оттуда переехал на судно.

    Мой прежний спутник тунгус Алексей очень хотел прокатиться на байдарке, но, как человек до мозга костей сухопутный, долго не мог решиться.

    Наш образ жизни, когда мы остались в кают-компании вдвоем с А. В. Колчаком, не был слишком регулярным. На прогулку он не очень любил ходить, я ходил уже не так аккуратно; иногда мы долго засиживались вечером, клубы дыма наполняли иной раз кают-компанию, и дыма не очень ароматного: табак мы курили третий сорт, запас которого был неистощим, а папиросную бумагу употребляли, какую могли найти.

    Полынья, простиравшаяся по направлению к Нерпичьей губе, между знаками, поставленными на обеих косах и обозначавшими вход в лагуну, быстро увеличивалась. Море стало заметно более оживленным с расширением трещин и превращением их в полыньи. Чаще появлялись нерпы, больше и больше чаек летало около судна, а нередко стаи уток опускались на полынью, где и становились добычею охотников. Пролетали гуси, гаги, гагары (cjlymbus septentrionalis).

    Полынья находилась в районе самой быстрины приливо-отливного течения. Надо было освобождать «Зарю» от сковывающего ее льда, все еще достигавшего толщины 1½ метров, — иначе ее могло выпереть на берег или раздавить льдом, движения которого можно было ожидать каждую минуту. В виду этого лейтенант Колчак стал закладывать пироксилиновые мины, чтобы раздробить лед. Это ему в значительной степени удалось.

    Возвратившийся к 27-му июня командир распорядился продолжать начатые Колчаком работы я разводит пары. Пошли в ход кайлы, пешни, ледяная пила, пироксилин. Взрывы пироксилином производились так. Во льду прокалывалось отверстие, через которое вводились под лед, с помощью длинной палки, сухая и мокрая шашки пироксилина. Затем замыкали электрический ток, действие которого по электрическим проводам передавалось пироксилину. Происходил взрыв. Слышался сильный глухой звук. Судно вздрагивало, а вспучившийся лед давал трещины, расширявшиеся при следующих минах, все более и более дробивших лед.

    Отпуск матросов с судна прекратился.

    Работа увенчалась успехом, и рано утром 1-го июля «Заря», воспрянув от продолжительной зимней спячки, мерно вздрагивая, вышла в наружную полынью.

    Начался новый период судовой жизни.

                                                                                 IV.

    Полынья. — Приливы и отливы. — Птицы. — Мои питомцы. — Сношения с берегом. — Озера. — Гагары. — Могила д-ра Вальтера. — Экскурсия на байдарке: забереги; стаи птиц; река Чукочья; ленные гуси; песцы. — Перемена якорных стоянок. — Ледяной блин. — Образование торосов. — Байдарка и шлюпки. — Состязание. — Безуспешная неводьба. — Метеорология. — Начало дрейфа. — Розовая чайка. — Закат солнца. — Белухи. — «Журнал кают-компании». — Ледяные поля. — Трудное плавание. — Опять в лагуне!

    Новая стоянка судна представляла следующую картину. Саженях в 150 от «Зари» — косы и между ними вход в лагуну Нерпалах, обозначенный входными знаками в виде толстых шестов с цветными жестянками. Ближайшая к ним постройка — баня. Немного дальше на косе — остальные постройки. Вблизи бани — поставленная инородцами ураса, в которой они пока проживали. Этими инородцами были Семен и Гаврило. Их надежды на промысел, которым они думали заняться по доставке почты на судно, не оправдались, хотя они были снабжены от экспедиции провиантом, надолго обеспечивавшим их существование; один из них заболел, и возвращавшийся с экскурсии лейтенант Колчак привез их на судно. Под присмотром Семена и Гаврилы находились на косе все экспедиционные собаки: с образованием полыньи туда были перевезены и те, которые проживали на льду возле судна.

    Вдававшаяся в лагуну и выходившая далеко за ее пределы полынья увеличивалась. Ветром и течениями отрывало более или менее значительные куски льда, которые то вносило приливом в лагуну, то выносило из нее отливом.

    На расстоянии верст 5-6 от судна к северу и югу виднелись мысы, обозначавшие вход в Нерпичью губу. На запад расстилалось море, несколько загороженное находившимся верстах в 26 от нас Бельковским островом.

    Высота прилива незначительная, всего какой-нибудь фут, но сила течения порядочная.

    С образованием полыньи вокруг судна началось небывалое оживление. Трех или четырех видов чайки носились над полыньей с громкими криками, время от времени с размаху опускаясь в воду и поднимаясь с добычей. Словно застывая в воздухе с распростертыми крыльями, и снова стрелой проносясь вблизи судна, они придавали колорит пейзажу. С кряканьем опускались стаи уток. Гуси, гаги, гагары пролетали мимо. На тундре кончалась кладка яиц. Многие птицы уже вывели детенышей. Еще 23-го июня я присоединил к коллекции очень ценную для орнитолога находку, — трех пуховых птенцов tringae canutus, — куличка, место гнездования которого мало известно и яйца, тоже имеющиеся в нашей коллекции, составляют редкость. Гаги плавали с птенцами в озерах и в полынье.

    Одновременно с птенцами canutus Стрыжов принес мне 9 живых совят и совиное яйцо с начавшим уже вылупляться птенцом. Яйца этой совы были найдены еще 11-го июня, но оставались в гнезде, так как в коллекции их было достаточно и мне было интересно заполучить птенцов. Уже тогда двое старших вылупились из яиц. Теперь передо мной была целая серия совят различного возраста: почти голые, маленькие, с непомерно большой головой и большие — пушистые, круглые, как шары, с огромными глазами. Они пронзительно пищали, широко разевая рты. Я оставил двух старших на воспитание, остальные пошли в спиртовую коллекцию. В их желудках были свалявшиеся в шар полупереваренные остатки мышей. Запасливая сова, сидя на гнезде, обкладывает себя мышами, которыми и кормит своих детенышей.

    Оставленные иною на воспитание совята не обнаруживали разборчивости в пище и проявляли чрезвычайную жадность. Давали ли им мышей, или кусочки тюленьего сала и мяса, или убитой для их прокормления чайки, они все поглощали с одинаковым аппетитом и в огромных количествах. Интересно, что сами они долго не могли расправляться с провизией, а ели только из рук уже отрезанные для них куски. Я им устроил в корзине нечто вроде гнезда и сначала держал их на мостике, а потом в сенях лаборатории, которую они наполнили вонью.

    Кроме совят, у меня были и другие питомцы. Алексей принес как-то с тундры пару прехорошеньких песцов. С мягкой голубовато-серой шестью, злыми и умненькими глазками, смышлеными мордочками, они скоро стали общими любимцами. Для них была сделана клетка с проволочной решеткой. Сначала бедные зверьки отказывались от пищи, которая потеряла для них вкус с лишением свободы. Но уже на другой день голод взял свое и, не решаясь еще есть в присутствии людей, дававших им пищу, они истребляли ее, как только оставались наедине. Ручными они не сделались. Но неделя через две все же на столько освоились с неволей, что очень мило хлебали молоко, грызли сахар или жевали мясо, не особенно стесняясь присутствием зрителей, и нередко брат вступал в драку с сестрой. Последняя не была задорной, а, наоборот, имела сравнительно кроткий характер. Носов, который был большим любителем животных, даже приучил ее брать пищу из рук. Маленькие песцы очень забавно лаяли, но постепенно их голос грубел, приближаясь к хриплому — скорее вою, чем лаю взрослого песца. Во многом они напоминали щенков, когда играли или огрызались при приближении человека.

    Находившееся, при господствовавшем западном ветре, под постоянною угрозою движения льда, судно стояло под парами. У офицеров установились суточные дежурства. Сношения с берегом постоянно поддерживались с помощью вельботов, шлюпок и байдарок. С берега привозились на вельботе дрова, нарубленные командированными с этою целью матросами: пары поддерживались дровами, чтобы сделать экономию на угле. С берега привозилась пресная вода для чая: этим заведовал Стрыжов, сам не переносивший даже ничтожного содержания соли в чае; наконец, цистерна была наполнена водой, привезенной в шлюпке с косы. С берега приезжали промышленники за провизией для себя и для собак, которых кормили норвежской вяленой рыбой, предварительно размачивая ее.

    Прогулки стали реже. А все же иногда сядешь в байдарку — один или вдвоем, и поедешь на которую-нибудь из двух кос. На метеорологической косе был ряд небольших озер, разделенных узенькими перешейками. Перетащить байдарку в одно из озер не составляло большого труда. Вблизи озер, с наступлением лета, покрывшего зеленым ковром травы пустынную тундру, появилось более пернатых гостей, чем мы ожидали, судя по началу. Перекликались кулики, высоко парили разбойники, садились на озеро гаги и гагары; последние своим громким криком издали давали о себе знать, но почти не подпускали к себе, на расстояние выстрела. Они гнездились на небольшом островке и на берегах озер, кладя яйца в траву очень близко от воды. Полная кладка — два яйца. Неслись гагары позже других птиц и, когда одно яйцо брали, птица сносила другое что мы проделывали несколько раз. Яйца гагар, как и чаечьи, и гагачьи, очень вкусны. Мы видели почти исключительно Соlymb. septentrion. Крупная Соlymus Adamsii попадалась всего раза два.

    Вблизи озера, на тундре, неподалеку от крутого берега находится могила д-ра Вальтера. Когда тундра оттаяла, матросы водрузили над ней железный крест и ограду, приготовленные ими зимой, кажется, по плану Шервинского, ремесленника с художественным чутьем. Скромная могила покойного доктора с ее незатейливой цепочной оградой, с простым, но изящным и прочным крестом, с зеленым венком из жести, казалась и привлекательнее, и красивее, чем многие богатые могилы на городских кладбищах. На кресте, в центре висящего на нем венка, значится. «D-r Неrmann Walter...» следуют даты рождения и смерти доктора. На могильной плите надпись: «Незабвенному доктору благодарная команда «Зари».

    На противолежащей косе только одно, довольно большое, но совсем мало оживленное озеро. Зато на низкой тундре, прилегающей к нему, мы нашли одну за другой две; кладки яиц (по две штуки) чайки-разбойника.

    От 6-го до 11-го июля я находился с Толстовым в экскурсии на байдарках к устью реки Чукочьей, или Чукотской. Мы взяли две двухместных байдарки, уложили в них палатку, немного провизии, захватили ружья и тронулись в путь. Нашею целью было главным образом пополнение орнитологической коллекции и постановка знака на мысу у устья реки Чукотской, — пункта, астрономически определенного Ф. А. Матисеном.

    Верст шесть мы ехали, почти не вылезая из байдарок. Узкие забереги редко прерывались льдом, образовавшим иногда узкие перемычки, за которыми начинался новый заберег. В таком случае нам иногда удавалось проскакивать на байдарках через перемычки, а если это было свыше наших сил, мы перетаскивали не очень тяжело нагруженные байдарки в следующий заберег. Иногда мы ехали по наледям. Вдали, над полыньей, пролетела огромная стая турканов-самцов, по уверению Толстова, штук в 300. Они предоставили самкам растить молодое поколение, чтобы когда крылья у него окрепнут, соединиться и оставить полярный край.

    Береговая линия, которой нам приходилось придерживаться в нашем плавании, оказалась очень извилистой. Утесы и стеной возвышающийся высокий берег чередовались там, где овраг или речка, спускаясь к морю, прорезывали тундру с покрытыми галькой и плавником косами.

    Далее лед вплотную подходит к берегу, мало где оставляя место для заберегов. Нам все чаще приходилось высаживаться и тащить байдарки по льду. Протащившись — отчасти по льду, отчасти по узким заберегам и мелким наледям — еще версты четыре, мы сделали ненадолго привал, для чего въехали в узкий проход между двумя большими и высокими льдинами, плотно спаянными с берегом. В ущелье, где мы развели костер, еще лежало много снегу, под которым сочилась сбегавшая в море вода.

    Стали попадаться в большом количестве чайки и кайры. Проехав небольшой заберег, лавируя подчас среди плававших в нем ледяных глыб и осколков, мы доехали до места, где торосистый лед вплотную подходил к берегу. Осмотревшись, мы увидели огромную полынью, которая начиналась у мыса, находившегося в 3-х верстах от р. Чукотской и вдавалась далеко в море. Пришлось тащить байдарки версты три по льду, кое-где шлепая по воде и рискуя оступившись попасть ногой в трещину. Каким наслаждением было, не смотря на усталость, плыть по открытой воде, не напрягая мускулов, чтобы перескочить через ледяную перемычку или с разгона пролететь в узенький коридорчик, образованный льдинами. Стайки красноногих кайр летали и плавали, качаясь в легкой зыби от небольшого ветра. Нескольких мы застрелили.

    По сравнительно широкому заберегу мы приехали к устью р. Чукотской, против котораго также была полынья. В 4-м часу утра 7-го июля, после одиннадцатичасового пути, мы разбили палатку у устья реки Чукотской. 30 верст отделяли нас от «Зари». Направление течения реки Чукотской, в ее устье, юго-западное. При впадении в море и немного выше речка достигает в ширину, пожалуй более 60-ти сажень. Берега вверх по течению реки высокие, скалистые, а около устья, по обоим берегам ее — косы, покрытые галькой и плавником.

    Недалеко от устья речки утесы выступают в море. На этих утесах обосновали свои летние резиденции многочисленныя чайки и пуночки, немного далее, кажется и кайры.

    Тундра, одетая зеленой травой с немногочисленными и очень скромными цветами, простиралась перед нами, круто спускаясь к речке. Немного бледноватые незабудки всего вершка на два поднимались над землей своими тонкими стебельками; скромно желтели цветы полярного мака... полярная ива протянула свой чахлый стебель, не более двух-трех вершков поднимающийся кверху. Но и эта скудная зелень ласкала взор, утомленный мертвыми, хоть иногда и величавыми картинами льдов.

    Огромние стаи самцов-турканов пролетали одна за другой чуть ли не каждые полчаса, придерживаясь преимущественно северного направления. Появились стайки ледяных уток (harelda glacialis). Мы застрелили по нескольку штук тех и других. Стреляли с байдарок. У уток очень крепкие перья и подстреленные, они артистически ныряют.

    Вблизи речки мы видели следы оленей, спускавшихся к водопою; издали наблюдали пару оленей, переплывавших через реку. Толстов отправился на охоту.

    В его отсутствие я нашел на небольшом каменистом обрыве, вышиною всего сажени в 2, на высоте 1½ с. гнездо пуночки с оперившимся уже птенцом и двумя яйцами. Гнездо находилось в углублении меж камней, которое понадобилось расширить, чтобы войти туда рукой. Бедная мать летала над разоренным гнездом, пока и сама не сделалась достоянием науки.

    Когда я утомленный непривычно долгой греблей и скитанием по окрестной тундре, крепко разоспался, до моих сонных ушей долетел дикий крик. Сначала в просонках я приписал его сновидению. Но крик был слишком явственным и становился все настойчивей.

    «Док - тор! док - тор»! Выглянув из палатки и увидев благополучно возвращающегося на байдарке Толстова, я, зная его сангвинический темперамент, махнул ему рукой в знак приветствия и опять юркнул под одеяло. Однако тот не унимался. «Гуси!» долетело до моего уха. «Несите ружье»! Перед байдаркой, ожесточенно подгоняемой моим компаньоном, кидаясь в разные стороны и опять сбиваясь в кучу, плыло десятка два черных гусей. Получалось странное впечатление, будто кто гонит домашних гусей на бойню, до того беспомощными казались птицы. Вооружившись ружьем, я сел в байдарку, передал несколько патронов Толстову и через некоторое время 16 ленных гусей, частью застреленных, частью оглушенных на смерть веслами лежали на дне наших байдарок. Питаясь гагами и утками, гусей мы сберегли до судна, где они внесли очень желательное разнообразие в обеденное меню.

    Ленные гуси, лишенные на время линяния способности летать, ныряют сравнительно плохо, так что этим они мало затруднили охоту. А один гусь, которому я на байдарке отрезал отступление к середине реки, находясь между байдаркой и берегом, пробовал нырнуть, обезумев от страха, даже на глубине двух четвертей. Надо заметить, что гуси зато очень быстро бегают, а потому мне надо было спешить с ударом, чтобы не упустить такую полезную для экипажа добычу.

    По словам Толстова, гусей было штук сто, но он израсходовал патроны, а пока гнал их вниз по реке, значительная часть их успела вылезть на берег и разбрестись по тундре.

    Мы провели у устья реки Чукотской около 3½ суток. Закончив свое пребывание здесь постановкой 4-х саженного знака на наиболее выдающемся месте мыса у реки, мы собрались в обратный путь. Картина льда изменилась. Отчасти существовавшие забереги расширились и образовались новые, а лед отодвинулся к морю, отчасти, наоборот лед подошел к берегу. Все таки, в общем, открытой воды было больше, чем прежде. Ветер дул противный, значительно затруднявший плавание.

    Кроме неодушевленных предметов, камней, птичьих трупов, яиц, у нас были с собой два чайчонка, взятых Толстовым на воспитание. Их вскоре постигло несчастье. Вылезая на лед, Толстов неосторожным движением ноги опрокинул свою байдарку и птенцы, вместе с ведром, в котором они помещались, пошли на дно. Было не глубоко, и Толстов, при помощи весла, извлек ведро с чайчатами. Когда мы пристали к берегу и, разведя костер, пробовали отогреть и привести в чувство птенцов, один оправился, а другой так и погиб.

    Почти одновременно с чайчатами чуть-чуть не принял ледяной ванны и я. Моя байдарка стала на мель. Видя на глубине полуаршинна грязноватый лед, я был в полной уверенности, что он лежит на дне, тем более, что и берег-то был всего в нескольких шагах. А так как на ногах у меня были высокие сапоги архангельских поморов, то я без всякого колебания вылез из байдарки, чтобы протащить ее через мель. Не успел я сделать и двух шагов, как быстро стал погружаться в ледяную воду. Сесть в байдарку было затруднительно, скорее всего я бы опрокинулся, а лед у меня под ногами продолжал ломаться. Не выпуская из руки конца, привязанного к байдарке, я ухватился за припаянную к берегу льдину, на которую и выполз, мокрый по пояс и с полными водой сапогами.

    Мы остановились вблизи внушительной береговой кручи. Короткая и неглубокая балка спускалась к морю. Успевший уже обревизовать берег Толстов видел несколько штук маленьких песят, которых мы долго пытались изловить. Толстый слой полуобледеневшего снега покрывал часть балки, прочно соединяясь с одним из ее берегов. Размываемый снизу сбегавшей с тундры водой, он образовал обширную, но не более четверти вышиной пещеру со снежно-ледяной крышей. Там нашли себе прибежище молодые песцы и храбро огрызались на нас, чувствуя свою безопасность. А чадолюбивая мать, отбежав несколько в сторону, подвывала своим хриплым голосом, не то стараясь напугать, не то разжалобить странных двуногих пришельцев. Несмотря на выстрелы, песчиха снова и снова возвращалась на свой обсервационный пункт, откуда ей было видно убежище детей.

    Бесплодно провозившись около песцов, потратив на это часа три и прибавив порядочной плюс к своей усталости, мы поплыли дальше. Не доезжая верст пяти до судна, остановились у одной из построенных спутниками К. А. Волллосовича поварен. Она была почти совсем разрушена. Остатки поварни, сломанная нарта... все так отзывалось заброшенностью и не уютностью... В долине высохшего ручья мы нашли несколько отдельных костей мамонта. На тундре из-под моих ног вылетел выводок куропаток, громко хлопая крыльями.

    Когда мы обогнули ближайший к «Заре» мыс, мы увидели, что она переменила место стоянки. Нас заждались...

    От огромного, в десятки квадратных верст, ледяного поля отрывало большие и малые куски. Наносимые на якорную цепь течением или ветром, ледяные глыбы развертывались и неслись дальше, и снова возвращались назад, постепенно уменьшаясь в объеме от таяния и размывания. Более обширные и массивные льдины заставляли травить якорную цепь. Раза три командир принужден был менять стоянку, чтобы спасти якорь и избегнуть слишком крупных для судна льдин.

    Внутри лагуны, с увеличением заберегов, образовался огромный ледяной блин, понемногу уменьшавшийся в объеме.

    Отчасти во время экскурсии, а главным образом вскоре по возвращении на судно, я имел случай наблюдать образование торосов. Огромные глыбы льда, подгоняемые приливом или ветром, выпирало на берег, глыба нагромождалась на глыбу с сильнейшим шумом и треском. Летели ледяные осколки, образовывались террасы, монументы и иные скопления льда. То же происходило, в меньших пока размерах, и на некотором отдалении от берегов.

    Я ездил на берег с командиром, а потом один фотографировать торосы, причем, чтобы дать понятие о настоящих размерах тороса, мы ставили рядом какой-нибудь предмет, например, ружье или позировали сами.

    Наши промышленники настолько освоились с обманчивой стихией, что сначала страшное для них плавание на байдарках скоро перестало их пугать. Всех скорее привык к байдаркам Семен, вообще более интеллигентный и понятливый из наших инородцев. Когда как-то устроили гонку на байдарках, то из троих «якутов» Семен получил первый приз. Хотя он и выглядел слабосильнее своих товарищей, но оказался лучшим гребцом. Состязались и матросы, разделившись на группы.

    Пробовали мы извлечь пользу для науки и для кухни из имевшегося на судне, в числе прочих рыболовных снастей, невода. Организация неводьбы была поручена Евтихееву, как архангельскому помору и опытному рыболову. Поехали на вельботе в лагуну. Забросили невод раз... другой, третий, и ничего, кроме очень мелкой рыбешки, маленьких рачков и морских тараканов не вытащили.

    18-го июля лед сильно напирал на берег. Полынья значительно сузилась, и судно село кормой на мель. Закипела работа. Перекладывали каменный уголь, перераспределяя его, чтобы уменьшить нагрузку кормы. Наконец, удалось освободить корму и переменить место.

    Вот, что говорит в своем отчете оставшийся за начальника экспедиции командир «Зари».

    «20-го июля сильным ветром лед отнесло в море и очистило от него всю Нерпичью губу от мыса до мыса. Я воспользовался этим и переменил место, так как «Заря» стояла всего в расстоянии 1½ кабельтова от W косы. Ночью задул SW и лед снова пошел к берегу губы. Под словом лед я подразумеваю все громадное еще неизломанное поле, покрывающее пролив между островом Бельковским и Котельным шириною в 15 миль. Вследствие образования широких заберегов с обеих сторон, оно получило движение по ветру от берега одного острова к другому, причем в момент напирания на берег края его, обламываясь, нагромождали у мысов торосы и давали с каждым разом все большее и большее движение всей массе. На этот раз нельзя было отступать перед закраиной льда вглубь бухты. Мы вошли сколько могли в разбитый лед, чтобы иметь его в виде буфера между судном и берегом в случае давления всей массы. Вскоре губу затерло льдом и проход в лагуну тоже. Главное поле уперлось во входные мысы и остановилось. Беспрестанно приходилось менять место, то становясь на несколько часов на якорь, то упираясь в льдину, когда лед приходил в движение, во время отлива или прилива.

    «21-го июля в огневом ящике котла была замечена течь, для исправления которой необходимо было прекратить пары, а между тем мы нуждались в них каждую минуту. Вся губа была совершенно забита льдом, а «Заря» затерта. Лед имел, тем не менее, движение, нажимая судно то к одному, то к другому берегу. Приходилось выбираться в небольших проходах между льдинами дальше от мелкого места. При таком положении судна мы должны были стоять вахту, чередуясь каждые 4 часа».

    Приведенная выписка прекрасно характеризует положение судна перед открытием навигации. Офицерам тяжело было нести вдвоем вахты, которые сменили дежурства, лишь только положение осложнилось, тем более, что на них лежали и другие обязанности. Надо было делать астрономические наблюдения, вести вахтенный журнал, понемногу укладываться: лейтенант Колчак занимался гидрологией и некоторое время морской фауной.

    По метеорологии, с сосредоточением ее на судне, начались четырехчасовые наблюдения; сила ветра измерялась теперь анемометром. Дневную половину наблюдений я взял на себя, а ночные производил вахтенный офицер.

    24-го июля ветер погнал лед к северо-западу. «Заре» удалось, маневрируя среди льда, отчасти форсируя его, стать на якорь в Нерпичьей губе.

    С 26-го июля затертое льдом судно стало дрейфовать на юго-восток, временами освобождаясь ото льда, чтобы снова стать на ледяной якорь и снова поставить себя в зависимость от движения льда, продолжая вместе с ним невольное путешествие. Западные и северо-западные ветры нагнали массу льда.

    Около этого времени был застрелен первый экземпляр розовой чайки (Rhodostethia rosea) в первом оперении. Довольно изящная, небольшая птица, не имеющая ни одного розоваго пера: этого оттенка перья — на брюшной части туловища — появляются лишь у взрослых особей. Мною было составлено подробное описание ее приметь и обстоятельств, предшествовавших, сопровождавших и последовавших за ее смертью. Убитая чайка была сфотографирована и заключена в шведскую банку со спиртом. В память сего приснопамятного события безыменный до сих пор мыс, знаменитый тем, что вблизи него была убита редкая птица, получил название Розового. Вскоре наша коллекция обогатилась и вторым экземпляром розовой чайки.

    31-го июля был первый закат солнца. Кончился полярный день. Заходящее солнце было скрыто от нас облаками.

    1-го августа, когда мы все трое сидели в кают-компании, вахтенный открыл люк и закричал: «ваше благородие, зверь какой-то! огромный!» Первая мысль у всех нас была о медведе. Мы выскочили на палубу, вооруженные винтовками и в первый момента ничего не заметили. Но вот над водою изогнутая дугой появилась огромная белая спина... за ней другая, третья... Это были белухи. Их оказалось штук восемь. Плавно поднимаясь над водой и снова погружаясь в воду, громко фыркая и пуская водяные фонтаны, они скоро очутились вдали от нас, по другую сторону судна. А мы все стояли и смотрели.

    Судно продолжало дрейфовать со среднею скоростью одного узла в час. К вечеру 2-го августа мы были уже южнее Медвежьего мыса (см. 1-ю ч.). В отдалении показались Ляховские острова (М. Ляховский).

    Нет ничего скучнее этого вынужденного плавания, особенно для моряков. Пассивное положение, ничем не осмысленное. Общее настроение отражалось и на мне — профане. Лед то заключал «Зарю» в свои мощные объятия, то раздвигался, образуя полынью вокруг судна. Угрожаемое движущимся льдом судно спешило стать под защиту ледяного поля. Была у нас и ночная тревога в ожидании ісе-рressure (давления льда), но, по счастью, сомкнувшийся было вокруг судна лед стал мирно расходиться.

    Чтобы хоть сколько-нибудь сократить скучные дни ожидания перемены ветра, упорно дувшего с западных румбов, то заходя к северу, то как бы делая тщетную попытку зайти к югу, мы стали вести «Журнал кают-компании», преимущественно юмористического содержания. Заносились туда и статьи обличительного характера, как, напр., «Турецкие зверства членов русской полярной экспедиции» по поводу экспериментов in corpore vili над совятами; находили место и стихи с описанием полярных невзгод; ионизировалось над нашими не всегда удачными гастрономическими притязаниями в связи с автократическими претензиями повара; была и солидная статья о плавании.

    Когда судно становилось в безопасную позицию, мы все трое сходились ненадолго в кают-компании и начинались разговоры. Разговоры часто вращались около полярных сюжетов.

    Избалованные вкусными обедами из оленины, мы без особенного восторга принялись за консервы и даже отвратительная нерпа была не так противна, внося разнообразие в наше меню. Фома делал из нерпичьего мяса котлеты и boeuf  а̀ la Stroganoff. Обезжиренное и подвергнутое в течение суток вымачиванию в уксусе нерпичье мясо, не теряя своего черного цвета, в значительной степени утрачивает амбре смазанных сапог. Наш повар в приготовлении жаркого из нерпы превосходил самого себя. Острые приправы много содействовали ослаблению неприятного вкуса мяса. Из пеммикана и норвежских сельдей у нас приготовлялся недурной форшмак.

    Наконец, 8-го августа мы перешли от выжидания к активному плаванию. Был взят курс к Нерпалаху.

    Сначала пришлось пробивать себе путь через лед, причем довольно серьезное препятствие представило старое, многолетнее ледяное поле. Ветер был противный. Стали на ледяной якорь и, маневрируя с помощью передних и задних ходов, повернули судно и обошли зловредное поле.

    Встречаясь с однолетним льдом, хотя бы в виде полей довольно солидных размеров, судно почти не испытывало толчка. А лед крошился и кололся. Наоборот, сталкиваясь со старыми, многолетними полями, судно испытывало сильное сотрясение, а на льду только грязное пятно от форштевня указывало на место, куда стукнулось судно.

    После энергичного маневрирования во льду, мы вышли в открытое море. Лед попадался редко, тем не менее, благодаря противному северо-западному ветру, мы шли со скоростью всего двух узлов в час.

    На восток от нас простиралась береговая линя с волнистым абрисом Урасалахских гор, а вокруг — море, море... Видневшиеся, далеко на горизонте льдины, при блеске украдкой выглянувшего из-за облаков солнца казались кристаллически-прозрачными, а порою, сверкнув на солнце, напоминали маковки отдаленных церквей. Зеленоватая окраска моря, освещенного солнцем, причудливые узоры облаков, огромные тороса, изредка показывавшиеся в отдалении, довершали картину. Солнце, не любившее баловать нас, скрылось — и картина приобрела суровый, даже мрачный колорит.

    Когда стих неблагоприятный для нас ветер, судно пошло по четыре узла в час. Верст 80 прошли мы открытым морем при редком льде. Утром 4-го августа лед стал гуще и массивнее, так что приходилось в буквальном смысле продираться из полыньи в полынью, но все-таки часам к 12-ти мы были уже в виду Розового мыса.

    Температура, в самые жаркие дни лета не достигавшая и +15° С на солнечном припеке, во второй половине июля, видимо, пошла на понижение. Повышаясь maximum до +6° С., к вечеру она опускалась, ниже 0°. Первые дни августа мы были лишены удовольствия видеть ртутный столбик хотя бы максимального термометра выше 0° Вода в лужах на льдинах стала замерзать и даже морская вода в местах, закрытых от ветра, покрывалась ледяной корой. Температура воды на поверхности моря опускалась ниже -1° С. Около того было и на дне. В ночь с 3-го на 4-е августа шел снег. Туманы бывали часты.

    Около четырех часов дня 4-го августа, пройдя между довольно редким льдом, мы были в почти свободной ото льда Нерпичьей губе, откуда вошли в лагуну. Там плавало всего несколько льдин; из них — две-три глыбы старого льда, зашедшие с моря.

    Промышленники, возле моряков научившееся обхождению, выкинули на бане флаг, импровизированный из какой-то ветоши, и с радостными восклицаниями стояли на берегу. С лаем и визгом бросились псы к концу косы.

    Судно плавно прошло сквозь узкий проход и стало на якорь в лагуне.

    В. Н. Катин-Ярцев.

        (Окончание следует)

    [С. 124-146.]

 

 

                                                                НА КРАЙНИЙ СЕВЕР

                                      (В Русской полярной экспедиции барона Э. В. Толя)

                                                                           Часть 2-я

                                                                         (Окончание *)

                                                [* См. «Міръ Божій», № 3, март 1904 г.]

                                                                                 V.

    «Поздняя осень». — Снег. — Поездка к Розовому мысу. — Лед в лагуне. — Работы на судне. — Новые пассажиры. — Перевозка собак. — Начало полярной иеремиады, или плавания «Зари» на север. — Пак. — Еще розовая чайка. — Настроение четвероногих пассажиров. — На ледяном якоре. — Рhoca barbataоса. — Ледяная ванна. — Медведь на льдине. — Трал и драга. — Мимо Нерпалаха. — В проливе. — Малые глубины. — Драгировка. — Пелагическая сеть. — Апофеоз науки. — Благовещенский пролив. — Научные станции. — Опять назад! — Благосклонность солнца. — В «бочке». — Вдоль берегов Новой Сибири. — Кулинарные события. — Высокий торос. — Морская фауна. — Стайки Розовых чаек. — Остров. — Увесистая добыча. — Отлет птиц. — Перемена картины. — Неудача последней попытки. — На юг!

    По словам Семена и Гаврилы, лагуна очистилась ото льда 27-го июля, но в губе лед оставался.

    После обеда я поехал с Ф. А. Матисеном на косу. Мы прогуляли недолго. Пейзаж был почти зимний или, по крайней мере, соответствовал поздней осени, когда «лед, не окрепший на речке студеной, словно как тающий сахар лежит». Часть озер покрылась льдом от одного до двух сантиметров толщиной. Только на сравнительно больших озерах ветер мешал образоваться льду. Тундра из серо-беловатого цвета от недавно выпавшего снега. Сиротливо покачивался на тощих стебельках полярный мак, маленькими зелеными оазисами выглядывала еще не покрытая снегом трава. Птицы, по-видимому, начали покидать свои «дачные» места. Мы встретили лишь пару гагар, да какой-то отбившийся от стаи куличок с растерянным видом торопливо пересек нам дорогу... Чайки продолжали летать над открытым морем. Воздух такой крепкий, живительный. Вот уж именно «здоровый, ядреный воздух усталые силы бодрит».

    Выпавший на другой день обильный снег покрыл палубу. Тундра совсем побелела. Дул NW и NNW средней скорости. Потеплело.

    Наши промышленники порадовали нас олениной, которую мы вкушали с особенным удовольствием после полярного режима.

    Наши приготовления к плаванию начались с омовения в бане. Мы поехали туда с Ф. А. Матисеном на двойке. Дул противный ветер и мы должны были оба сесть в весла, чтобы выгрести против него. А на обратном пути нас до того сильно воротило течением, что мы долго гребли только правыми веслами.

    6-го августа, в день Преображения Господня, у нас была на нижней палубе молитва, а в 3-м часу дня я отправился с А. В. Колчаком к Розовому мысу. Ему надо было поправить знак, а я намеревался прособирать мамонтовы кости вблизи разрушенной поварни Воллосовича, покопаться в третичных глинах и поискать каменный уголь. Выехали мы на вельботе. Дул здоровый норд-вест, и тяжелый вельбот, с двумя гребцами вместо шести, едва двигался с места, почти не слушаясь руля. Я сел третьим, и мы, наконец, достигли берега. На 14-ти собаках, запряженных в нансенскую нарту, с Алексеем в качестве каюра, отправились мы дальше, напившись предварительно чаю в урасе у промышленников. С визгом и лаем пустились собаки «по первопутку». Сытые, облинявшие псы стали гладки и красивы, но не обнаруживали большой прыти: на каждом бугре, а их встречалось не мало, приходилось вставать. Свежего снега на тундре довольно много, в некоторых ложбинах нога по колено уходила в мягкий пушистый снежок и только кочки тундры оставались голыми: снег смело.

    Когда я подстрелил пролетавшую вблизи чайку-разбойника, собаки, как оглашенные, набросились на раненую птицу. Пока отбили ее от псов, одного крыла как не бывало.

    Становилось холодно. Мела форменная пурга. Солнце только изредка, грустно улыбаясь, выглядывало из-за туч, словно говоря: «уж вы меня, господа, извините, я на минутку».

    Поправили знак. Наблюдений из-за пасмурной погоды сделать не удалось: пока мы доехали, небо совершенно заволокло. Спускался туман. Нашли позвонок и ребро мамонта, череп, по-видимому, третичного оленя. Угля я не нашел.

    У берегов мыса было очень много льду в виде самых разнообразных форм торосов, а далее везде море казалось свободным ото льда. Мелкие озерца на тундре замерзли, на некоторых даже образовалось два слоя льда. Тундряные кочки начали промерзать.

    Обратно собаки бежали проворнее. Шел снег. Мело. Резко, как в зимнюю вьюгу, бил в лицо снег. Над тундрой с лающими криками летали чайки-разбойники. Вот и коса, а вот и двойка с судна выехала за нами.

    Во время прилива, в наше отсутствие, в лагуну нанесло много льда; много льдин садилось на якорную цепь, благополучно развертываясь. Один конусообразный торос в 3½ саж. вышиной сел на мель недалеко от судна; размеры его подали повод к пари, которое разрешилось измерением тороса.

    В 12 часов ночи на небе всплыла полная луна, которой мы не видели несколько месяцев. Близились полярные сумерки.

    На судне оживленно шли работы; чинился котел, перегружался уголь. Посреди угля в нижнем трюме нашли труп петуха. Он залетел туда еще в Норвегии. Тогда его не могли найти и он, очевидно, погиб голодною смертью два года назад.

    NW перешел в N.

    Закончив работы, команда вымылась в бане. Поварня, склад провианта, баня были заколочены. Инородцы из вольных промышленников стали пассажирами «Зари». Собаки приняты на борт судна Большая канитель была с перевозкой собак, которые с самого начала протестовали против морского путешествия. Когда вельбот с собаками причаливал к судну, щенки, как природные моряки, отважно поднимались по трапу, а старых псов — недовольных и грустных приходилось втаскивать на руках.

    Наконец, счеты с косой покончены, и утром 8-го августа «Заря» снялась с якоря. Припертая ветром к северной косе, льдина суживала и без того узкий проход. Глубина спускалась до 17 ф. при посадке судна в 16. Однако, выбрались без приключений.

    До 5 ч. веч. все шло хорошо. Открытое море, хотя и при противном северном или северо-западном ветре и небольшом тумане, окрыляло нас надеждой дня через два достигнуть Новой Сибири, ближайшей цели нашего плавания, где дожидался «Зари» А. А. Бялыницкий-Буруля. Достигнуть Беннетта мало было надежды. Курс держали на NW, затем на NO, мимо берегов Котельного, которые скрывались в тумане. Выглянувшее ненадолго из тумана солнце осветило полуостров Огрина, который скоро снова исчез в тумане. Миновали стан Дурново... Стали попадаться отдельные, довольно солидные, многолетние льдины. Волнения не было, только небольшая рябь, не смотря на порядочный ветер. Это становилось подозрительным: можно было по близости предполагать лед. И, действительно, скоро началась обычная полярная иеремиада на мотив «человек предполагает, а Бог располагает».

    Больше и больше многолетних полей, грядами пошли торосы, пришлось оставить курс и идти из полыньи в полынью на разные румбы. Покрытые свежим снегом многолетние льдины обыкновенно изрытые, желтовато-грязноватые производили обманчивое впечатление, особенно если они имели относительно ровную поверхность и мало возвышались над водой. Только натыкаясь на них форштевнем, проникаешься почтением к их возрасту. Один толчок был особенно силен. Посуда на столе в кают-компании задребезжала. Очертания пака (многолетнего льда) чрезвычайно разнообразны. Рядом с довольно ровными, не очень возвышенными полями встречаются тороса самой затейливой архитектуры, на 20 и более фут возвышающиеся над поверхностью моря, с целыми башнями и бастионами. Иные поля поднимались отвесной стеной, имея подводную часть в несколько раз больше надводной: последняя приблизительно в 6 раз меньше первой. Когда погода прояснилась, а туман остался только на горизонте, освещенные солнцем ослепительной белизны поля и тороса удивительно красиво выделялись на темновато-зеленом фоне моря. По небу гигантской дугой поднималась туманная радуга.

    Пак становился все гуще. Положение грозило стать серьезным и командиру приходилось заботиться не столько о курсе на Новую Сибирь сколько о том, чтобы выбраться из пака. Ветер то заходил к северу, то поворачивал к северо-западу. Снасти обледенели...

    На огромную льдину села разовая чайка. Чайка-разбойник гонялась за какой-то другой, более крупной и обе пронзительно кричали.

    Собаки вели себя сносно. Было, конечно, между ними несколько потасовок, сопровождавшихся гвалтом, но в небольшом масштабе. Настроение их было кислое. Не сладко казалось им, после вольной охоты на косе за мышами и птицами, быть привязанными к борту судна и не иметь возможности бегать хотя бы по палубе. Нервный Бобка взвизгивал, Кочегар смотрел тупо и уныло, Таймыр сантиментально-задумчиво помахивал хвостом. Один из старых и солидных псов обнаружил не приличествовавшее его возрасту легкомыслие: захотел полюбоваться полярным пейзажем, с каковою целью попробовал влезть на борт; но цепь оказалась коротковатой, и любитель природы мог только положить на борт передние лапы. Осталось неизвестным, что он подумал, но на выразительной физиономии старого пса можно было прочитать уныние. С разочарованием и отвращением наблюдатель опустился на все четыре лапы.

    Солнце садилось в тумане. До сих пор мы так и не имели случая видеть солнечный закат во всем его великолепии. Взошла луна.

    9-го августа, попутавшись среди льда, мы стали на ледяной якорь у огромного сильно торосистого поля.

    Большой черный тюлень вылез через проталину и нежился возле нее на льду, не обращая внимание на выстрелы разгорячившегося охотника. Это был рhоса bаrbаtа — морской заяц, как его называют архангельские поморы. Животное чувствовало себя превосходно, что и обнаруживало своей тяжеловесно-выразительной мимикой: то голову поднимет, то ластом дрыгнет, то на бок перевернется. Долго мы наблюдали в трубу за тюленьими кунстштюками. Наконец, проделав свои экзерциции, тюлень нырнул в море. И во время, ибо уже смертоносный маузер был принесен на мостик.

    Оружие было обращено против кайры, которая плавала слишком далеко для дробовика. Выстрел был удачен. Но далее вышел трагикомический инцидент. Безбородов спустил байдарку, чтобы достать кайру, заторопился, поскользнулся на трапе, опрокинул байдарку и сам упал в воду. Конечно, его сейчас же вытащили. Это уже второй случай ледяной ванны, и все с тем же Безбородовым. Весной, во время охоты, он, переправляясь через речку, упал, его подхватило быстрым течением и без чувств выбросило на берег. Он был на охоте один, так что мокрый должен был идти, пока не возвратился с одним из товарищей, который поделился с ним своим туалетом. Оба раза — ни малейшей простуды.

    Спустя час или полтора после невольного купанья, Безбородов, уже стоявший на вахте, докладывал: «ваше б-дие, медведь!» На большой торосистой льдине не очень далеко от судна плыл матерый белый медведь. Спустили двойку. Я поплыл с Евстихеевым и Безбородовым за зверем. Но, увы! только свежие следы медвежьих лап, отпечатлевшиеся на недавно выпавшем снегу, свидетельствовали о пребывании медведя; под прикрытием торосов зверь скрылся из виду. Тщетно проискав его на других льдинах, мы возвратились на судно.

    Имея дело с паком, приходится быть осторожным, а потому не лишнее иметь хотя небольшой запас провианта под рукой. По распоряжению командира, у нас был устроен маленький склад в комнатке, прилегающей к лаборатории.

    С начала плавания я принял на себя коллектирование морской фауны. Для уловления гадов морских употребляются: драга, трал и пелагическая сеть. Драга состоит из железной рамы, с острыми краями, и прикрепленного к ней мешка из грубой, довольно плотной материи. Волочась по дну, драга загребает своим острым краем грунт, который остается в мешке. Трал состоит из более узкой и легкой железной рамы, без острого края; вместо мешка, к этой раме прикреплена сеть. Волочась по дну, как и драга, трал не собирает животных, углубляющихся в грунте. При вытаскивании трала отчасти захваченный им грунт, если он не состоит из вязкого ила, промывается сквозь ячейки сети. Тралы и драги у нас были различной величины. Меньших размеров — нуждались не более, как в силе двух человек; большие — вытаскивались при помощи паровой лебедки, а особый индикатор показывал вес улова.

    Во время стоянки на ледяном якоре я забрасывал с Железниковым ручной трал. Вытащили огромное количество изобилующих здесь морских тараканов, актиний с улитками, с которыми они находятся в симбиозе, червей, несколько крошечных рыбок, красивого розоваго рачка — бокоплава и т. д.

    Барометр довольно быстро поднимался, но погода стояла скверная. Туман, туман и туман. Добравшись до 75°, 58′ с. ш., мы снова стали дрейфовать на юг. Снова знакомые места мелькали в тумане... Попытка проникнуть к Новой Сибири с севера не удалась. Утром 10-го августа мы снялись с ледяного якоря.

    Командир решил попытаться подойти к мысу Высокому, где «Заря» должна была снять зоолога экспедиции, через пролив Благовещения.

    Барометр стал медленно опускаться. С обледеневших снастей, иногда, как град, сыпались на палубу ледяные осколки. Против Нерпалаха мы встретили значительное количество более или менее разбитого льда. Курс был взят на юго-запад, и судно прошло в 8-ми морских милях от острова Бельковского. В это время прояснило, и остров был хорошо виден с его высокими берегами; неподалеку от него возвышается маленький скалистый островок столообразной формы; это остров Стрыжова.

    В 8 час. утра 11-го августа мы обогнули мыс Медвежий и вошли в пролив между Котельным и М. Ляховским островами, который Ф. А. Матисен назвал моим именем. Льду почти не было видно. Судно слегка покачивалось на волнах. Глубины малые, в 20-ти милях от берега 6-7 саж.

    Была первая ходовая гидролого-зоологическая станция. Застопорена машина. Команда вызвана наверх. А. В. Колчак берет пробу грунта, воды с различных глубин для количественного анализа ингредиентов ее, определяет температуру глубин и поверхности воды. Завели «стрелу», при помощи которой поднимают тяжести. Тихий ход назад, и опущенная в воду драга некоторое время волочится по дну моря. Стоп машина! Заработала паровая лебедка, и драга извлечена. Жидкая грязь потекла по палубе...

    Кроме описанных выше трала и драги, я ежедневно пользовался для коллектирования пелагическою сетью. Пелагическая сеть представляет из себя конический мешок со срезанной макушкой, в которую вшит небольшой медный обруч. Мешок делается из материи, легко пропускающей воду. Широкий конец мешка прикреплен к большому обручу. Перед спуском сети в воду к маленькому обручу прикрепляется медный цилиндр, на который надевается — вместо дна — плотная матерея, фиксируемая завинчивающимся поверх нее кольцом.

    Теперь ежедневно, часа в 2 дня или около того, на палубе «Зари» можно было наблюдать живую картину — апофеоз науки. Сцена — море, слегка волнующееся. Туман. Кое-где белеют и синеют льдины. На палубе суматоха. Машинист, очень серьезный, священнодействует у паровой лебедки. У борта, около драги или трала хлопочут несколько человек. Обладающий пытливым умом, пес Кёрёмёсь поднимается на задние лапы и, опираясь передними о борт судна, с видом знатока заглядывает в загадочное море.

    Все на судне обнаруживали большой интерес к количеству и разнообразию улова. Морские звезды, актинии, гидромедузы внимательно рассматривались. Инородцы, менее всех занятые, подолгу с любопытством смотрели, как я промывал принесенный драгой или тралом грунт.

    — Бу кусаган балык! (вот плохая рыба) — глубокомысленно замечал Алексей, показывая пальцем на крупного таракана, но не решаясь к нему притронуться.

    Пробовал я приспособить которого-либо из промышленников к промыванию грунта, но ничего не вышло: даже вымыть палубу они не могли как следует; посмотрит матрос, и возьмет швабру в свои руки. А промывка солоно мне приходилась, когда грунт был илистый. Для промывания употреблялись проволочные решета.

    Стал попадаться чаще разбитый лед. Вечером, 12-го августа, мы входили в пролив Благовещения. Солнце показывалось мгновениями и скрывалось за облаками, еще некоторое время оставаясь заметным в виде светлого пятна на темном фоне облачного неба. Туман нависал над морем... Был небольшой ветер.

    В Благовещенском проливе мы встретили сильное течение и очень малые глубины. Держась на середине пролива около 6-7 сажен (морская сажень = 6 фут.), они при приближении к берегу, быстро падали на 5, 4 и даже 3 сажени, а ближе 5-ти морских миль мы к берегу не подходили. Шансы на проход к мысу Высокому, и далее, к острову Беннетта с самого начала оказались не важными. Для починки дейдвудной трубы, через которую течь достигала 5 тонн в час, пришлось часа на три стать на ледяной якорь. После завтрака двинулись снова на север, но встретили сплошную массу разбитого льда, совершенно непроходимого для судна и, не дойдя всего 15-ти морских миль до мыса Высокого, должны были повернуть на юг.

    Берега Новой Сибири и Фаддеевского острова низменны и, даже, по полярному масштабу, однообразны, именно на протяжении Благовещенского пролива. Птиц мы не встречали, нерпы попадались редко.

    Погрузившееся в море солнце оставило по себе золотистую зарю. Мы шли на юг.

    Солнце во время плавания было очень неласково к нам, а потому было особенно приятно, выйдя после завтрака на палубу, видеть, как рассеивались облака и оно появилось во всем блеске на безоблачном небе, предоставляя нашим астрономам редкую возможность сделать наблюдение. Около четырех часов небо оставалось безоблачным, потом по нему поплыли красивые перистые облака. Грациозные «барашки», граничившие с более густыми кучевыми облаками, мало-помалу скрыли от нас солнце. Старый знакомый норд-вест, как «ночной зефир», едва-едва «струил эфир».

    На море — легкая рябь. Льду не видно, берегов не видно. Температура поднималась на солнце выше +10° R.

    Гуси пролетели на юг.

    В 1 ч. дня на юго-западе показался ледяной барьер. Доносившийся до нас шум движущегося льда напоминал гул идущего на всех парах поезда. К вечеру небо заволокло облаками. Наступили сумерки. Собаки повизгивали. Судно шло полным ходом на восток милях в 30 от южного берега Новой Сибири.

    Утром, 16-го августа, когда я встал, машина была застопорена. Пили чай втроем, от чего уже стали отвыкать. В 10-м часу началась научная станция, которая продолжалась до 11.

    При попытке идти на NО натолкнулись на лед, а главное, на возмутительные глубины, которые доходили до 17 фут, так что струя воды от винта поднимала со дна ил. Южный берег Новой Сибири, как и западный, низмен. Море очень мелкое, в расстоянии 30-ти миль от берега каких-нибудь 5-6 сажен. Чтобы выйти на более надежные и ровные глубины, взяли на юг и шли на расстоянии 40 миль от берега.

    День у каждого из нас был настолько заполнен, что «Журнал кают-компании» совершенно заглох. Вместе нам не приходилось сходиться, и обедал я, по очереди, один день с одним из офицеров, другой — с другим.

    15-е августа было днем для нас знаменательным по обилию кулинарных открытий. Так как консервные щи нам порядочно надоели, то в этот день у нас появился пирог с мясом, заимствованным из щей. Кроме того, мы переняли у изобретательной машинной команды способ поджаривания этих щей на сале, что несколько напоминало селянку. Мало того. Толстов отыскал завалившиеся где-то 26 жестянок паштета из печенки и 30 — датского рагу из мяса!

    К вечеру спустился густой туман. Стали на якорь на глубине 28 фут. Сильное течение, по-видимому, глубинное. Двигавшийся лед скоро заставил переменить место. Пройдя немного назад, стали на большей глубине. Простояли до полудня 16-го.

    Вскоре на горизонте показался огромный торос, совершенно напоминавший высокий скалистый островок. Подойдя к нему ближе, мы увидели колоссальную ледяную массу, с горами и пригорками, гротами, зубчатыми башнями и грудами ледяных осколков. Волны с глухим рокотом разбивались о ледяные утесы. Высота тороса, по измерению А. В. Колчака, оказалась равною 67 фут. Он сидел на мели на 6½ саженях глубины. Это был самый большой из встреченных нами торосов; ранее мы встречали до 47 фут.

    С 7-ми часов вечера пошли полным ходом на север. Море было чистое. Небольшой ветер дул с северо-запада. Порядочная зыбь. У наших промышленников появилось головокружение, у Алексея даже форменная морская болезнь. С осунувшейся физиономией и чрезвычайно плачевной миной стоял он у борта на шканцах, всячески стараясь вызвать к себе сочувствие: детская черта, свойственная и этим «детям» природы.

    Кислее обыкновенного чувствовали себя псы во время качки. Более чувствительные из них умильно-жалобно взглядывали на каждого, кто проходил мимо них, и умоляюще помахивали хвостами. Другие забивались в угол и совершенно апатично относились к ласке. Старые ворчуны спали, свернувшись в клубки, подавленность мозговых центров вызывала у них чрезмерную сонливость. А маленький песец «Мальчик», как бы доказывая, что дети не подвержены морской болезни, продолжал обижать свою сестренку «Машку». Пронзительно-жалобно свистел осиротелый совенок. Его брат, неосторожно перебравшийся с помощью еще не окрепших крыльев за порог лаборатории, стал жертвой привязанных по близости псов.

    17-го августа, днем, семь розовых чаек следовали за судном. Остановили машину. Командиру удалось застрелить одну из них. Все, попадавшиеся нам экземпляры, были в первом оперении.

    Научная станция в этот день была интересна, хотя и стоила нам трала, который сломали при подъеме. Индикатор показывал 500 кило. За промывкой этой грязи я просидел всю ночь, до 4 ч. утра, чтобы с 9 ч. снова приняться за ту же работу. Результаты были очень любопытны. Наряду с неизменными тараканами нам попались и такие «нимфозории», каких прежде не встречалось. Результат гидрологической станции также оказался довольно неожиданным: температура придонной воды, которая в Ледовитом океане держится около -1° С., на этот раз оказалась почти равной 0°, чем, вероятно, и объясняется большее разнообразие фауны.

    В тот же день Ф. А. Матисен увидал из «бочки» землю на северо-востоке. По его предположению, это был один из Де-Лонговых островов — Генриетта или Жаннетта, но так как от нас до этих островов было около 120 миль, то, может быть, это был и какой-нибудь новый остров. Образовавшийся вскоре туман и необходимость преследования прямой задачи, снятия начальника и членов экспедиции, помешали командиру направиться к показавшемуся вдали острову.

    Влезал и я в бочку, чтобы полюбоваться открывавшимися оттуда полярными перспективами. «Бочка», или «воронье гнездо» немцев и англичан, это — подлинная бочка, укрепленная наверху грот-мачты. Влезая в нее, закрываешь дно и защищенный до некоторой степени от ветра — наблюдаешь. Слазить в бочку для непривычного человека не легкая задача. Таковой, по крайней мере, она мне представлялась, когда я карабкался по вантам (веревочным лестницам), когда я перебирался на марс (площадка у грот-мачты) и когда я уже был близок к цели. С облегчением вздохнул я, когда влез в бочку, и только сознание необходимости совершить обратный путь несколько отравляло мне наслаждение широким пейзажем полярного моря.

    К вечеру лед и сгустившейся туман заставили «Зарю» остановиться. Простояли мы целые сутки, дрейфуя со льдом то на север, то на юго-восток, по-видимому, в зависимости от прилива и отлива, так как был почти полный штиль.

    Восточный берег Новой Сибири — возвышенный, особенно мыс Каменный. Видели хорошую ледяную горку, может быть, принесенную морем с Беннетта, более 3-х сажен вышиной.

    18-го августа Железников увидал лежавшего на льдине огромного тюленя. Он поплыл к нему на байдарке. Животное было неподвижно и, вероятно, спало. При приближении охотника оно слегка приподняло голову. Один момент, и меткий выстрел положил его на месте. Я следил с мостика в бинокль. Спустили шлюпку и прибуксировали добычу к судну. На палубу его подняли при помощи паровой лебедки. Это был морской заяц (рhоса bаrbаtа), самка, пудов в 25 весом, 285 сtm. в длину и 185 — в обхвате. В желудке у него я нашел массу круглых червей, еще живых, и массу полупереваренных морских тараканов; в тонких кишках — множество ленточных глист в 1-2 арш. длиной. При своей огромной величине животное производило странное впечатление кожаного мешка, набитого салом. Голова, казавшаяся непропорциально малой, короткие ласты, сравнительно очень небольшие зубы — обличали полную беззащитность, скрывавшуюся за толстой броней шкуры и сала. Промышленники с вожделением посматривали на последнее. «Зир учугей, эт-кусаган (жир — хорош, мясо — плохое). Зир оладьи стряпай можно», говорил, захлебываясь от удовольствия, Семен, перемешивая русские слова с якутскими и сопровождая свою речь оживленной мимикой.

    Вечером была возобновлена попытка продраться к острову Беннетта, но скоро судно уперлось в пак. И третья попытка проникнуть к острову Беннетта, или, по крайней мере, к мысу Высокому что на Новой Сибири, оказалась тщетной. Ut desint vires, tamen est laudanda voluntas. Пошли назад, чтобы возобновить попытку проникнуть к Беннетту с запада.

    На этот раз командир предполагал идти западнее острова Бельковского.

    Весь день 19-го августа шел снег. Стоял густейший туман. Перегружали уголь; на палубе — грязь и слякоть. Опять видели несколько штук розовых чаек, которые то с криками летали около судна, то опускались на воду и плавали. Масса птиц — гаги, кулики, пуночки пролетали на юг. Мы стояли до 9 час. в дрейфе.

    Мясо бородатого тюленя, которое вскоре фигурировало на нашем обеденном столе, оказалось сноснее нерпичьего на вкус и не так черно. Мозг и почки, по крайней мере, основательно вымоченные в уксусе, почти не имели неприятного привкуса.

    Наш обратный путь от восточного берега Новой Сибири происходил при несколько иной обстановке, чем первое время плавания. Почти ежедневно шел снег, моросил «осенний мелкий дождичек». Море — сначала с редким (льдом, а потом свободное ото льда, снова сделалось «ледовитым». Юго-восточный ветер погнал с юга массу разбитого льда, среди котораго встречались даже многолетние поля, очевидно сдвинутые на юг долго дувшими северо-западными ветрами и теперь совершавшие обратное путешествие. Места, которые при нашем курсе к восточному берегу Новой Сибири были чисты ото льда, теперь были далеко от него не свободны. Погода стояла еще более туманная и облачная. 22-го августа солнце выглянуло ровно настолько, чтобы дать Ф. А. Матисену взять его высоту для определения места. К вечеру барометр стал сильно падать. Ждали шторма, но все разрешилось непродолжительным шквалом. Снег пошел гуще и в течение получаса была форменная пурга. Наступившие потемки — ночи становились длиннее и темнее, — сделали невозможным движение вперед. Застопорили машину.

    Утром 23-го «Заря» уже шла на юг.

    Если бы даже путь к Беннетту и был проходим, нам не хватило бы угля на плавание туда и обратно. Но, судя по развернувшейся перед нами картине сплошного льда с полыньями в нем, нельзя было не придти к заключению, что и эта попытка была бы повторением трех предшествовавших.

                                                                                VI.

    Остров Столбовой. — Хорошая погода. — Открытое море. — Морская болезнь. — Залив Борхая. — Остров Мостах и губа Тикси. — Сигналы. — Знак Бруснева. — Поездка на берег. — Визит Джергили. — Волок из Тикси в Быковскую губу. — Верхом на олене. — Неводьба. — Окрестности Тикси. — Ручной сокол. — Птицы. — Пароход «Лена». — Торжественный обед. — Ликвидация дел. — Несчастный выстрел. — «Заря» на якоре. — Переноска раненого и отъезд из Тикси. — Речная обстановка. — Малые глубины. — На мели. — Тщетная надежда. — На линии голодающих. — Путешествие булунского заседателя по морю, «аки по суху». — Приятная перемена. — Быковский мыс. — Острова Лены. — Пески и рыбные промыслы. — Смерть Носова. — Булун. — Похороны. — Кесюр. — Жиганск. — Снег. — Устье Вилюя. — Шуга. — Алдан. — Приезд в Якутск.

    Солнце давно так ярко не светило. Казалось, оно передавало привет с далекого юга нам, ехавшим на юг. Кругом попадался еще редкий лед. Однолетние льдины преобладали, хотя встречались и размытые остатки старых торосистых полей, иногда прекурьезной формы.

    Утром 23-го августа была застрелена пара птиц — самка и птенец — из отсутствовавшего до сих пор в орнитологической коллекции этого лета вида кайр — uria lomvia arra.

    Во 2-м часу открылся перед нами остров Столбовой, — гористый, особенно в северной его части, с крутыми обрывами. Он уже совершенно побелел от снега.

    В первый день нашего плавания к материку мы чуть ли не в первый раз любовались закатом солнца, обыкновенно скрывавшегося от нас за туманом или облаками. Золотистый, оранжевый, пурпурный и фиолетовый цвета с мягкими тонами и полутонами сменялись в облаках различных очертаний.

    Небо продолжало покровительствовать нам и на следующий день. Хотя солнце не раз скрывалось за облаками, хотя и шел некоторое время снег, все-таки мы видели «светило дня» и облака не были безнадежно слоистые, а кучевые и перистые преобладали. Барометр к вечеру стал быстро подниматься. Температура воздуха держалась около 0°, но температура воды была значительно выше: сказывалось влияние реки Лены.

    С раннего утра 24-го августа мы шли по совершенно свободному ото льда морю. При небольшом ветре зыбь уже была изрядной. Я раза два просыпался от качки и узнал, что Алексей страдает морскою болезнью. Качка продолжала усиливаться. К полудню поднялся ветер до 12 м. в секунду. Он дул нам навстречу. Скорость судна упала до 2-х узлов в час. Все трое промышленников и наш злополучный повар представляли из себя в высокой степени жалкое зрелище: бледные, вытянутые физиономии, полный упадок духа, точно их приговорили к повешению. Семен был энергичнее остальных. Он долго оставался на открытом воздухе, работал и страдал менее других. Работа на свежем воздухе вылечила и Гаврилу. Меня в каюте скоро начинало укачивать, а потому я предпочитал оставаться на палубе. Всетаки завтрак из тюленьей печенки не пошел мне впрок; но скоро я оправился.

    Кончив промывку трала и погуляв по мостику, чтобы насладиться видом открытого, хотя и желтовато-мутного моря, я очень рано лег спать и скоро заснул, убаюканный легкой качкой.

    25-го августа утром мы входили в залив Борхая. В отдалении виднелись Хараулахские горы, северные отроги Верхоянского хребта. Наполовину покрытые снегом горы, иссиня темные или синевато-белые, были очень красивы. Их прорезывали многочисленные долины.

    По довольно ровным глубинам мы прошли мимо острова Мостаха; к югу от него тянется длинная коса, которую пришлось обойти. Остров Мостах (як. прилагательное от «мос» — Мамонтова кость; означает «содержащий мамонтову кость»), имеет крутые и довольно высокие берега (мыс Караульный).

    Вечером вывешивали электрический фонарь, чтобы дать знать Брусневу и пароходу «Лена», которого ждали с часу на час, о прибытии «Зари».

    Утром на следующий день судно продвинулось дальше в губу Тикси (тикси — як. пристань). На берегу бухты мы увидали знак, по которому убедились в присутствии где-либо по близости Михаила Ивановича Бруснева. Затем какой-то белый предмет, пониже знака, привлек наше внимание. Это оказалась палатка. Позже мы увидали поварню и, наконец, людей на берегу. Был сделан салют из пушки и выкинуть флаг. С берега ответили залпом из ружей. Было около 12-ти часов — время завтрака. Завтрак, разумеется, был оставлен, и я с А. В. Колчаком и четырьмя матросами отправился на берег. Дул свежий попутный ветер и мы скоро проехали 4 мили, отделявшие нас от берега. Промер показал, что судно без риску может подойти ближе.

    На берегу мы нашли М. И. Бруснева с тремя промышленниками. После оживленного разговора и чая с плохим коньяком все народонаселение берега было принято на шлюпку и доставлено на борт «Зари». Один из промышленников — Николай, был уже на Котельном острове, где видел «Зарю», а двое его товарищей в первый раз в жизни видели судно, и удивлению их не было предела. Спутник барона Толля в его прежних экспедициях, — старик Джергили только из-за того и взялся сопровождать М. И. Бруснева, что надеялся повидаться с бароном и кстати посмотреть диковинную выдумку чужедальних людей — большой дом, каких не бывает, удивительный дом, который плавает по морю, близкому, но неведомому для него иначе, как под толстой ледяной корой морю. Его сопровождал семнадцатилетний сын Степан, уже жених, но выглядевший совсем мальчиком. Старик Джергили являлся носителем старинных тунгусских традиций и юный Степан доставлял ему не мало огорчений, явно предпочитая якутскую речь и якутские обычаи. Не найдя барона Джергили, когда узнал, что командир его замещает, сказал по-якутски, обращаясь к последнему: «Табя вижу — все равно, что его вижу», и выразил желание ехать за начальником экспедиции на оленях, когда замерзнет море. Пушка, ракеты, электричество вызывали младенческий восторг у старика.

    — Настоящие шаманы, — сказал он.

    У Бруснева мы раздобыли свежего и сушеного оленьего мяса и языков, так что трапеза у нас была роскошная.

    Так как пароход «Лена» не приходил и точных сведений о нем не было, то командир решил произвести промер Быковской протоки, чтобы выяснить, не может ли «Заря» войти в Лену. С этою целью должен был отправиться лейтенант Колчак на четверке с четырьмя матросами.

    27-го были приняты подготовительные меры. Командир, инженер Бруснев, я и четверо матросов отправились на берег на вельботе с четверкою на буксире, имея в виду, для сокращения пути переправить четверку на оленях в Быковскую губу. На руле в пустой четверке сидел Евтихеев. Волнение было значительное. Незагруженная четверка спускалась с волны, как с горы, стремительно, прямо на нас, и один раз ковырнула-таки вельбот.

    На берегу промышленники поймали оленей и после неудачной попытки войти вглубь маленькой бухты (шлюпка села на мель) связали две нарты и на восьми оленях перевезли четверку через перешеек, отделяющий губу Тикси от Быковской. Старый плавник на перешейке указывал, что некогда ленская вода — может быть, только в половодье — находила прямой путь в Тикси. Быковская губа казалась очень мелкой с пологим дном.

    Видели гусей, пролетавших на юг. Молодые — в первом оперении чайки носились над берегом.

    Мы катались верхом на оленях. Примитивное седло довольно слабо держится на олене подпругой. Садиться приходится, опираясь на палку, чтобы не переломить хрупкого позвоночника, не созданного для верховой езды оленя; да и седло иначе съезжает на бок. Стремян не полагается. Сидеть надо аккуратно, соблюдая баланс. Сильно искушение, когда теряешь равновесие, придержаться за ветвистые рога оленя, но тут-то падение и становится неизбежным, так как олень моментально склоняет голову к земле. Боишься, как бы рогами не выткнуло глаза. Когда немного проедешься на олене, получается впечатление, что человек не под силу этому животному: он так тяжело дышит, неся свою тяжеловесную ношу. А между тем олень незаменим на тундре по своей выносливости и по своей легкости. Он вскарабкается туда, куда не взойдет ни одна лошадь, продеть по зыбкой почве, в которой лошадь увязнет. Наши маленькие ростом и легковесные тунгусы отлично гарцевали на оленях. Падали мы немного. Я один раз скатился пода косогор, да слезая с седла, потащил его за собой — и растянулся.

    Мы пробыли целый день на материке и только к ночи вернулись на судно. Неводили рыбу, да неудачно: попалась только сельдь и небольшие муксуны. А в Тикси встречают нельму и даже стерлядь, заплывающих сюда из Лены.

    Окрестности Тикси мне понравились. Гористый островок Бруснева, стоящий в губе, виднеющиеся в отдалении горы материка, местность неровная, с оврагами и байджярахами значительно отличалась от более ровной тундры Ново-Сибирских островов, хотя и носит тот же отпечаток. Растительность здесь уже роскошнее и климат несколько теплее, чем на островах. Тундра еще была покрыта травой и увядающими цветами, тогда как там уже в первой половине августа все было погребено под снегом. Трава здесь выше; незабудки, едва приподнимающиеся над землей на островах, здесь имеют стебель в 3-4 вершка вышиной. Фауна, в особенности орнитологическая, богаче.

    У М. И. Бруснева мы видели небольшого сокола, который был взят им птенцом из гнезда и стал совсем ручным. Пользуясь полной свободой и летая весь день над тундрой, он прилетал на ночлег и кормежку к поварне. Во время прогулки он иногда садился на плечо или голову своего хозяина.

    28-го августа А. В. Колчак поехал для промера к Быковской протоке и вернулся через день с известием, что «Лена» вышла в Тикси с Торгерсеном в качестве провожатого. Был шторм с SO и OSO и только 30-го утром мы увидали пароход «Лену», который отштормовался у Мостаха. К нам на судно приехали с «Лены» представитель фирмы А. И. Громовой В. Е. Горинович, заведующий хозяйственною частью на пароходе; капитан парохода А. Ю. Ершевский, норвежец И. И. Торгерсен, бывший матросом на этой самой «Лене» в экспедиции Норденшёльда, и булунский заседатель П. А. Квасников, который явился в полном параде. Получив предписание оказывать всевозможное содействие экспедиции, заседатель счел своим долгом выехать к нам навстречу. Господа ленцы были приглашены на обед. Недостаток в питиях был пополнен из погребка «Лены».

    Фома изготовил обед на славу и блистал своим безукоризненно белым поварским костюмом. Старик Джергили спросил на ухо М. И. Бруснева: «Как ты думаешь, должен я надеть свои медали?» и, раздобыв медали и припрятанную где-то у него старенькую фуражку с бархатным околышем, которая была ему совсем не по голове, старый тунгус представлял из себя прекомичную фигуру. День завершился музыкой и пением. Хоровое у нас не спорилось; за то один из наших гостей оказался хорошим солистом.

    «Лена» должна была спешить, чтобы не застрять по дороге в Якутск из-за ледохода, и нам дали всего три дня на сборы. А по сведениям, полученным с Лены, — точного промера не существует, — «Заре» нечего было и думать пройти в реку. Оставалось перегружаться.

    А. В. Колчак ездил на «Лене» с промером и нашел за островом Бруснева хорошо защищенную гавань для «Зари». «Заря» была поставлена там на якорь, а «Лена» стала борт к борту к ней.

    Началась перегрузка. Пришлось-таки пороть горячку. Лично мне оставалось докончить укладку библиотеки, уложить коллекции морской фауны, отчасти орнитологии и аптеку.

    Было решено, что члены экспедиции пойдут на полном довольствии «Лены», а команда — на иждивении экспедиции, только мясо для нее будет покупаться на «Лене», что было и лучше, и дешевле. Когда я выдавал провизию для команды, я услышал глухой выстрел. В помещении команды произошел трагический случай. Матрос Безбородов, стараясь вынуть патрон из винтовки системы Маузера, произвел нечаянный выстрел и попал в ногу кочегару Носову. Я нашел Носова распростертым на полу, стонущим от мучительной боли. Лужа крови стояла под раненой ногой. Пуля была с развертывающейся оболочкой, знаменитая дум-дум, о которой столько говорили во время англо-бурской войны. При чрезвычайно малом входном отверстии раны выходное достигало 2-х вершков слишком в продольном диаметре. Вид раны был ужасный. Значительной величины кусок большой берцовой кости был вырван и разбить в дребезги, мышцы — разорваны. Кровотечение не было так значительно, как можно было ожидать, благодаря перекручиванию сосудов. Соответственно обоим отверстиям раны — в сапоге было ничтожное входное отверстие и большая рваная дыра в месте выхода пули. Пуля прошла сквозь палубу в нижний трюм, а оболочка ее несколько поцарапала палубу. Ночью у больного были сильные боли; приходилось менять перевязку. Разумеется, сборы свои я оканчивал кое-как, часть вещей перенес просто в охапке.

    Отъезд из Тикси был назначен на 2-е сентября. Надо было организовать переноску больного с «Зари» на «Лену», что представляло некоторое затруднение, так как нелегко было выбраться с раненым с нижней палубы, не потревожив его. Более наших свободные ленские матросы сделали носилки. Матросы обоих пароходов участвовали в переноске. Чтобы подготовить их, я устроил репетицию со здоровым. С нижней палубы несли через трюм, подняли на шканцы, оттуда по трапу на мостик «Лены» и, наконец, спустили в каюту, заранее приготовленную. Каюту я выбрал во 2-м классе, как самую просторную и наименее беспокойную во время качки, и старался, по мере возможности, превратить ее в хирургическую палату. Но было тесновато, — каюты на «Лене» миниатюрные, как и сам пароход; перевязки во время качки были затруднительны.

    Поставленная на якорь «Заря» осталась до замерзания на попечении И. И. Торгерсена, с которым оставались: квартирмейстер Толстов, сам вызвавшийся на это, помощник машиниста с «Лены» и четверо инородцев. По окончании замерзания, когда течь прекратится, Толстову предстояло выехать в с. Казачье и поступить в распоряжение М. И. Бруснева. Одним из мотивов, побудивших Толстова остаться, была разделяемая всей командой привязанность к начальнику экспедиции, которому он надеялся быть полезным при поездке на помощь к нему.

 

 

    Около 3-х часов дня «Лена» снялась с якоря. «Заря» отсалютовала нам флагом. Научные операции русской полярной экспедиции іn соrроrе были закончены, но ученые члены экспедиции еще работали на крайнем севере. Мы стали пассажирами «Лены». М. И. Бруснев, в течении кратковременной стоянки в Тикси не успевший окончить переговоров с командиром, стал нашим спутником до Булуна.

    Вся вздрагивая от сильной работы винта, «Лена» шла вдоль берега со скоростью 20-ти верст в час. Глубины, несмотря на то, что мы шли все-таки в нескольких верстах от берега, были очень небольшие. Посадка «Лены» при нагрузке 9 четвертей. Стоявшие у обоих бортов на носу парохода «наметчики» измеряли неведомый фарватер длинными шестами. Кричали то по-русски, то по-якутски. Капитан объяснял последнее большею отчетливостью в произношении якутских числительных. Но я полагаю, что в значительной степени это объясняется влиянием лоцманов, не знающих ни слова по-русски. Их было двое. Откормленные и самодовольные, они очень высоко ценили свои лоцманские способности и играли видную роль на пароходе, в особенности старший. Младший был сговорчивей. Впрочем, фарватера устьев Лены они не знали, а тем более прилегающей части моря, так как обычно плавание здесь не совершается.

    — Четырнадцать! — кричит наметчик.

    — «Он-юсь»! (тринадцать) — отзывается другой.

    — Один-над-цать, — ударяя на «цать» перебивает его первый.

    Ход уменьшен... но поздно: пароход на мели. Снявшись на этот раз, мы на другой день утром стопорились более основательно. После тщетной попытки сняться с мели бедный капитан, слыхавший, что в море бывают отливы, когда вода сбывает, и приливы, когда она убывает, утешал себя некоторое время надеждой, что пароход сел на мель в отлив. Но, увы! Эта надежда оказалась тщетной. Пароход подтащило ветром и укрепило на дне его киль. Сильная качка в день нашего отъезда мешала нам обедать и некоторых укачивала. Теперь мы и с ней были готовы примириться, лишь бы идти вперед. Оказалось, что мы выскочили на мель в прилив. Когда вода сбыла, мы очутились на 5-ти четвертях, затем был отлив посильнее, и пароход очутился на сухом месте, так что можно было прогуливаться по вновь образовавшемуся острову, получившему название острова «Лены». Море вблизи парохода стало покрываться тонкой ледяной корой. Попытка отослать часть людей на берег: у находившегося верстах в 20-ти от нас Быковскаго мыса были жители, между прочим семейство Торгерсена, сынишка которого ехал туда с нами на «Лене», не удалась.

    Так как впереди рисовалась печальная возможность замерзнуть в виду берега, то, пока эта возможность не превратилась в действительность, следовало обеспечить себе отступление. Предстояло добыть с берега или с «Зари» провизии, которой нам могло не хватить до полного замерзания и установления сообщения с берегом по льду, надо было отправить куда следует эстафету. П. А. Квасников (заседатель), неожиданно для себя попавший на полярное положение, принял на себя эту миссию и во главе отряда Ленских матросов пустился на шлюпке в плавание к Быковскому мысу. С самого начала выяснилось, что предприятие не обещает успеха. По недостатку воды в море шлюпка не могла идти на веслах. Чувствуя под собою твердую почву, привычные к ней Ленские матросы поволокли шлюпку по дну. Ветер и течение заставили вернуться вспять небольшой отряд мореплавателей. Чтобы облегчить шлюпку, один из матросов посадил на себя верхом своего предводителя, и нашим удивленным взорам представилась странная картина: заседатель, путешествующий по морю, «аки по суху».

    Ветер или туман не позволяли повторить попытку сношения с берегом в следовавшие затем дни. Так как провизия у нас была рассчитана на непродолжительный срок, то был введен общий для всех 36-ти человек котел и установлен размер порции. Общий вес отпускаемой на каждого человека провизии был определен около 2-х фунтов (мука, сухари, масло, сало и овощи; мяса не было). Провиантмейстером со стороны экспедиции был назначен, по случаю осадного положения, лейтенант Колчак, которому я передал свои обязанности; со стороны «Лены» остался В. Е. Горинович. Для больного я отобрать наиболее питательную и удобоваримую часть провизии, между прочим бульон в плитках, которого у нас оставалось очень немного. В. Е. Горинович застрелил для него утку.

    Положение Носова в тесной каюте, которую он должен был делить с постоянно дежурившим около него товарищем и при паровом отоплении, трудно поддававшемся нормировке, было незавидно. Дежурили по очереди все матросы «Зари», аккуратно сменяясь и исполняя принятые на себя обязанности очень охотно и добросовестно, хотя некоторым, более впечатлительным, было очень тяжело присутствовать при перевязке. Бедный Безбородов ходил, как в воду опущенный. Больной его утешал. Колебания температуры давали повод предполагать септический процесс, чему соответствовал и вид раны, из которой иногда приходилось удалять небольшие секвестры кости.

    Два раза вблизи парохода показывались нерпы.

    6-го сентября, при NNW ветре прилив был более обычного. Вновь образовавшийся остров, на котором беспомощно стоял наш пароход, стал покрываться водой. Пароходная администрация энергично принялась за дело. Все воспрянули духом. Кое-кто из нашей команды помогал в работах. Завезли якорь и при помощи паровой лебедки заворотили нос градусов на 40. Благодаря ветру, в отлив вода осталась на том же уровне, во время прилива нагнало воды еще больше. Где накануне был остров, ходили волны.

    К ночи 7-го числа стянулись с мели. Выйдя на надежную глубину, в виду ночного времени стали на якорь. Видели слабое северное сияние. Взошла полная луна.

    Утром, 8-го сентября, мы огибали Быковский мыс. По пароходному свистку вышли на берег инородцы. Запаслись дровами и свежей рыбой. С Ф. А. Матисеном и В. Е. Гориновичем я съезжал на берег. Быковский мыс, довольно высокий, состоит, по-видимому, из третичных отложений. Маленькие озерца на слегка опушенной снегом тундре покрылись уже довольно прочным льдом, который выдерживал тяжесть человека.

    Начались острова Лены с их якутскими названиями: Дашкары (Дашкин остров), Кара ары (Черный остров)... На некоторых островах попадались жители, проводящие здесь лето и зиму, а к весне перекочевывающие выше по течению реки. Урасы и поварни служат им жилищами. Остров Дашкары частью состоит из торфа. Берег его, обращенный к северу — приглубый; выше по течению реки мелко. Ткнулись было на мел, но через ¼ часа благополучно снялись. Якутские «ветки» подъезжали к пароходу. Жители очень интересовались, сняла ли «Лена» экспедицию, о чем спрашивали с берега. В. Е. Горинович приобрел для нашего довольствия мяса дикого оленя и стерлядь.

    Берега реки гористы, особенно правый, по которому тянутся отроги Верхоянского хребта. Миновали Атырджях-хая, т.-е. вилообразную гору. К вечеру снова видели слабое северное сияние. Разыгрывался шторм. Ночевали на якоре.

    9-го сентября мы прошли мимо острова Столб, отвесно поднимающегося со дна реки. Вблизи этого острова находится могила Де-Лонга с товарищами. Прошли узким проходом между Эбелях-хаята (бабушкина гора) материка и Чайдах ары (остров, покрытый галькой). На горах, местами почти отвесно спускающихся к реке, лежал снег. Ветер нес его прямо в лицо. На палубе было холодновато.

    Фарватер пролегал почти у самого берега. Попавшие в родную обстановку лоцмана сравнительно легко ориентировались, хотя пароход шел пока по незнакомым им местам.

    Миновали отвесную, пирамидальную Кереса-Тумса хаята, мысом выступающую в реку, миновали мыс Таба-бастах (оленеголовый), прошли Собуль-хая (рысью гору) и вечером были у Тит-ары.

    До Тит-ары пароход «Лена» делает свои обычные рейсы. В противоположность островам, лежащим ниже его по течению реки, Тит-ары покрыть лесом, давшим ему его название. Это — граница лесов. Часть этого большого острова образует выступившая из под воды песчаная отмель, сильно сузившая течение могучей Лены, которая стремительно проносить к северу свои воды через эту «трубу». Кроме лиственницы, здесь встречается ива и другие кустарники. Полярная ива достигает уже аршина в вышину. У Тит-ары прихода «Лены» дожидалась громовская железная баржа.

    В виду того, что мы задержались пять суток на мели, необходимо было поторапливаться, чтобы пробраться в Якутск до ледохода, а потому громовский уполномоченный В. Е. Горинович сократил в значительной степени прием грузов. Бочки с засоленной громовской рыбой вкатывали только с песков в гору, чтобы река не унесла их своим весенним разливом.

    На Комас-сурте у Громовых находилось 60 бочек рыбы. Поставили ее в надежное место... Находившиеся здесь громовские доверенные Шитов и Юрганов, за неимением места на пароходе, поместились на барже. Местность Комас-сурт, что означает по-якутски песчаное стойбище, очень красива. Довольно высокие горы, наполовину покрытые уже снегом, с лиственничным лесом по склонам их; ютящийся у подножия горы домик... река в этом месте не более двух верст шириною...

    Рыбные промыслы на Лене поставлены далеко не рационально. Причиною этого выставляется обыкновенно недостаток рабочих рук при спешности заготовки; главную роль, однако, играет недостаток инициативы, экономическая и общекультурная отсталость и халатность. Прекрасная ленская рыба, благодаря плохому качеству соли и плохому способу засолки, пропадает. Великолепная икра «по недостатку времени» выбрасывается вместе с остальными внутренностями и даже пресыщенные псы ее не едят. А приготовленная здесь икра имеет горьковатый вкус и песок хрустит у вас на зубах, когда вы ее едите. Такая хищническая эксплуатация богатств реки скоро даст себя почувствовать. А между тем, при обилии и отличном качестве рыбы в Лене и ее притоках, здесь мог бы с успехом функционировать завод рыбных консервов, подобно существующему в Томске, который перерабатывает обскую рыбу; его изделия расходятся по всей Сибири, их можно встретить даже у инородцев глухих углов Якутской области. С развитием самодеятельности среди русского купечества, и избалованного, и стесненного в то же время излишней опекой, приложению капитала на Лене откроются новые пути и питающийся прокисшей в ямах рыбой инородец, которому нечего бояться «свариться в фабричном котле», — настолько он иммунизирован купцами, получит возможность жить по-человечески. Но... Улита едет, когда-то будет, а теперь инородец вымирает.

    Прежде рыба доставлялась с Булуна в Якутск на каюках — больших лодках. В последние годы каючный промысел если и не совсем исчез, то близок к этому: пароход «Лена» делает в навигацию три рейса к низовьям реки, таская за собой очень вместительную баржу. В навигацию 1902 г. был на Булуне и глотовский пароход.

    Не малое зло представляет истребление пароходами леса на топливо. Еще в нижнем течении реки, где рейсирует пока одна «Лена», куда ни шло, а вверх от Якутска и вниз до Алдана пароходов ходит порядочно. Между тем у Булуна и Жиганска есть местонахождения каменного угля, который лежит настолько поверхностно, что хоть сейчас грузи на баржу. Проба этого угля была привезена В. Е. Гориновичем на «Зарю». Уголь (бурый) найден был, по испытании его на «Заре», хотя и не отличным по качеству, но вполне пригодным для машины.

    Берега Лены очень живописны и привлекли бы немало туристов, если бы не были так изолированы от цивилизованного мира. Прорезывая в нижнем течении — вблизи устья — гористую тундру, река представляет зрелище мрачной и величественной красоты. То, широко разливаясь между берегами, течет она спокойно и плавно, то, ущемленная между высокими и крутыми стенами, быстро мчится к далекому, Ледовитому морю.

    В 6½ час. утра 10-го сентября Носов умер от септицемии. Труп его перенесли в просторную рубку на верхней палубе баржи.

    Командир кончал свои переговоры с Брусневым, которому поручил заготовить оленей для барона Толля и в случае, если тот не приедет к 1-му февраля 1903 г. на Чай-поварню, — организацию помощи ему. М. И. Бруснев, как человек, хорошо знакомый с краем, был, конечно, самым подходящим лицом для подобного предприятия.

    12-го сентября мы прибыли в Булун. На другой день товарищами были отданы последние почести Носову. Он был погребен на кладбище села Булуна, вблизи церковной ограды. Временно поставлен надо его могилой деревянный крест, чтобы быть, замененным памятником, заказанным на деньги, собранные среди товарищей по экспедиции.

    Расположенное на берегу Лены село Булун — самый важный из населенных пунктов Верхоянского округа по своему торгово-промышленному значению. Речка Булунка, в устье которой заходят небольшие пароходы, впадает в Лену возле селения. К нашему приезду она уже замерзла. Торговые фирмы часть года имеют здесь свои резиденции. Постоянно живет здесь доверенный А. И. Громовой и фельдшер, состоящий на жалованье у фирмы. На Булуне же — местожительство заседателя (станового) и благочинного.

    Лежащее в 10-ти верстах выше по течению Лены, на противоположном правом ее берегу селение Кесюр составляет как бы филиальное отделение Булуна.

    В течение кратковременного пребывания в Булуне мы успели сходить в баню. Баня оказалась значительно хуже нашей экспедиционной и мы были наказаны за доверие к ней: А. В. Колчак простудился и заболел ангиной, которая продержала его несколько дней в каюте и испортила ему прелесть поездки по Лене.

    Дальнейшее плавание вверх по реке обошлось без особенных событий. Более шумная жизнь не содействовала ведению дневника, которое я прекратил перед Булуном. Поселки на берегах Лены, в нижнем ее течении, встречаются чрезвычайно редко. Пароход останавливался для приема пассажиров, обыкновенно едущих в Якутск промышленников, которые размещались на барже, для нагрузки дров. Ночью лоцмана не решались идти, и мы ночевали, где-нибудь притулившись у берега. Иногда мы съезжали на шлюпке или сходили по сходням на берег, уже покрытый снегом; посещали инородцев. Незаметно миновали полярный круг.

    В «городе» Жиганске, как водится, мы сделали визиты местным жителям. Все население Жиганска состоит из семей священника, псаломщика и купца. Для совершения треб батюшка должен разъезжать по очень обширной округе. Местный купец, подобно всем купцам этого отдаленного края, ведет кочевую торговлю. Когда-то Жиганск представлял из себя нечто большее, чем теперь, но его выжгли и разграбили ссыльнопоселенцы, а с тех пор он так и не мог оправиться. В церковном архиве, говорят, сохранились любопытные документы.

    В Жиганске мы были около 21-го сентября. Снег уже толстым слоем покрывал землю.

    С Жиганска русло Лены, усеянное многочисленными островами, достигает более 10-ти верст в ширину. Между островами отмечу большой остров Аграфены, названной так по имени шаманки, оставившей по себе страшную память в суеверных умах местного населения.

    К устью Вилюя должен был выйти нам навстречу пароход «Громов», но было уже поздно и он ушел обратно. Шла небольшая шуга. Рыбопромышленники, обосновавшиеся здесь, уже не надеялись на приход «Лены». Один из них стал нашим спутником.

    Проехали устье Алдана, прикрытое островом, и потому мало заметное. Ближе к Якутску земля еще не была покрыта снегом.

    30-го сентября 1902 г. мы были в Якутске.

    Надежда застать здесь пароход для путешествия вверх по Лене не оправдалась. Экспедиции пришлось дожидаться зимнего пути, когда она, разделившись на партии, выехала в Петербург.

    Заканчивая свои записки, не могу не сказать с чувством удовлетворения, что участие в экспедиции оставило во мне светлое воспоминание.

    В. Катин-Ярцев.

        Конец

    [С. 89-111.]

 

 

 

                                                           ПОДВИГ ЭДУАРДА ТОЛЛЯ

    ...Все лето 1902 года «Заря» пыталась пробиться во льдах к острову Беннетта, куда еще по весне ушел Э. В. Толль с тремя спутниками. Но безуспешно. Одно время в нашей исторической литературе возобладало какое-то осторожное, если не сказать осуждающее отношение к командиру «Зари» лейтенанту Ф. А. Матисену. По этому поводу Н. Н. Зубов еще в 1954 году говорил: «В. Ю. Визе, обсуждая ход экспедиции Толля, пишет, что решение Матисена прекратить попытки пройти к острову Беннетта «стоило жизни Толлю и его спутникам» (В. Ю. Визе. Моря Советской Арктики, Главсевморпуть, 1949, стр. 272). Такое мнение не совсем обосновано. Рисковать зимовкой в открытом море среди льдов, притом рисковать после уже проведенных двух зимовок с недостаточным запасом угля и провизии, было нельзя. Да и сам Толль оставил Матисену приказание идти в Тикси после уменьшения запасов угля до пределов, необходимых для возвращения. Никто из современников, знавших обстоятельства дела, Матисена не осуждал» [* Зубов Н. Н. Отечественные мореплаватели — исследователи морей и океанов. М., 1954, с. 333.].

    26 августа прибыли в бухту Тикси, что в переводе означает «место прибытия». На карте Д. Лаптева она показана по описи штурмана Щербинина и названа губой Горелой. Почти сто лет спустя штурманский ученик Анжу П. И. Ильин писал о ней: «Берега губы Тикси вообще низменные, горы удалены от них. По уверению проводников, эта губа мелка и летом лед истаивает в ней как в озере. На середине есть небольшой каменистый остров [* Соколов А. Опись берегов Ледовитого моря между рек Оленека и Индигирки и северных островов лейтенанта Анжу. «Записки Гидрографического департамента», ч. VII, 1849, с. 176.]. Именно этот остров Русская Полярная экспедиция назвала островом Бруснева. Как было обусловлено, Михаил Иванович Бруснев, летовавший в построенной им поварне на северо-восточном берегу бухты Тикси с тремя якутами, имея двадцать оленей, встретил «Зарю» и рассказал об окрестностях бухты и невозможности прохода судна в Лену из-за большой осадки...

    [C. 83-84.]

    ...Летом 1903 года Ф. А. Матисен выполнил первую инструментальную съемку бухты Тикси. По берегам он расставил семнадцать триангуляционных знаков, разбил базис. Непосредственно съемку он выполнял с помощником-казаком, живя в палатке и перемещая ее по берегу. О некоторых данных им названиях он писал в отчете: «На западном берегу возвышается гора в 1165 футов высотою; она господствует над окрестными холмами и прекрасно видна с любого места бухты, а также далеко с моря при подходе к якорному месту. На вершине этой горы, названной Громовой по благозвучию и в память весьма существенного участия фирмы А. И. Громовой в делах экспедиции (теперь гора называется Столовой — С. П.), был выставлен главный триангуляционный знак, послуживший опорной точкой вычисленному базису. Небольшой и неглубокий рейд за островом Бруснева я назвал рейдом Парохода «Лена», единственного судна, какое посещало бухту Тикси, кроме «Зари». В обозначении остальных бухт, лагун, мысов и пр. я придерживался местных названий, строго сохраняя данные первого исследователя»[* Известия Императорской Академии наук, 1904, т. XX, № 2, с. 58.].

 

    «Лена» была построена в Швеции по чертежам финского инженера Р. Рунеберга. При длине 29 метров, грузоподъемности 24 тонны, ее осадка не превышала двух метров. Летом 1878 года она проделала беспримерный путь с норденшельдовской «Вегой» из Норвегии в устье Лены. Имя героического пароходика осталось на этом пути несмотря на то, что он побывал там всего один раз: пролив Лена отделяет остров Диксона от островов Норденшельда, а мыс Лена соседствует с мысом Вега западнее мыса Челюскина.

    Трудно назвать событие на Нижней Лене, в котором не участвовала бы за свои восемьдесят навигаций на великой реке «Лена». И все-таки данное Матисеном в ее честь название местные жители упорно пытаются переименовать в рейд «Зари». Свидетельством тому книги С. Т. Морозова и А. Ф. Трешникова. Видно, дело тут в том, что сиротливо торчавший здесь долгие годы остов разрушившейся «Зари» заслонял в памяти людей образ «Лены», исправно трудившейся. Впрочем, имя старого барка тоже утвердилось на карте бухты Тикси, где он в бездействии закончил свой век. Это гора и озеро Заря...

    [C. 86-87.]