ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ
В № 42-43 «Сибирских Вопросов», в анонимной статье «Два доклада об Якутской области» отведена страничка моему докладу в Географическом обществе на тему «о расселении якутов по Якутской области», причем приписана ему такая «тенденциозность», против которой я вынужден горячо протестовать.
«Тенденциозность, — говорится в статье, — сказывается в самой мысли расселения, т. е. удаления с искони насиженных мест, с богатых пастбищ, из районов с более мягкими климатическими и почвенными условиями на север, к вечным льдам, на промыслы, полные риска, но бедные добычей, на вечную мерзлоту с жалкой растительностью». И далее речь ведется в таком тоне и в таких выражениях, как если бы я, действительно, развивал в докладе чудовищную мысль о принудительном расселении якутов, что-де «выгодно с точки зрения современной политики», и о необходимости «заставить» их расселиться, «раз это энергичное племя само почему-то не стремится на север Якутии».
Сомнительно, чтобы кто-либо из присутствовавших на докладе, среди которых были также и якуты, усмотрел в нем подобного рода «тенденциозность». Для того, чтобы выудить из моего доклада мысль насильственного расселения якутов, надо было не присутствовать на самом докладе, или не слышать его, или просто не понимать того, что слышишь. Вероятнее всего, что автор статьи построил все свои соображения на основании неправильно истолкованного им заглавия моего доклада, предположив, что темою его был вопрос о том, как расселять якутов, между тем как в нем говорилось о том, как расселялись и расселяются якуты сами. Основываясь на приводимых Серошевским, в его книге «Якуты», данных и иллюстрируя их якутскими преданиями, я вкратце изложил исторический ход естественного расселения якутов по области под влиянием разных экономических факторов и, в заключение, указал на замечавшееся издавна стремление якутов заселять, колонизовать окраинные части области, даже уходить за ее пределы, распространяя всюду свою собственную культуру. Такими образом, якуты значительно облегчают доступ на окраины и русскому элементу, расчищая путь для будущей русской колонизации этих окраин.
Более мною ничего не было сказано, сказанное же было отмечено газетами «Речь» и «Современное Слово» и другими. Замечательно, что ни одна из газет, давших отзыв о моем докладе (даже «Новое Время» и «Правит. Вестник»), не сделала из него того вывода, какой позволил себе сделать автор указанной заметки, оказавшийся в данном случае слишком уж проницательным чтецом чужих мыслей.
Повторяю, что я горячо протестую против приписываемой мне, выражаясь мягко, «тенденциозности»...
Эд. Пекарский.
/Сибирскіе вопросы. № 44. С.-Петербургъ. 1910. С. 49-50./
Эдуард Карлович Пекарский род. 13 (25) октября 1858 г. на мызе Петровичи Игуменского уезда Минской губернии Российской империи. Обучался в Мозырской гимназии, в 1874 г. переехал учиться в Таганрог, где примкнул к революционному движению. В 1877 г. поступил в Харьковский ветеринарный институт, который не окончил. 12 января 1881 года Московский военно-окружной суд приговорил Пекарского к пятнадцати годам каторжных работ. По распоряжению Московского губернатора «принимая во внимание молодость, легкомыслие и болезненное состояние» Пекарского, каторгу заменили ссылкой на поселение «в отдалённые места Сибири с лишением всех прав и состояния». 2 ноября 1881 г. Пекарский был доставлен в Якутск и был поселен в 1-м Игидейском наслеге Батурусского улуса, где прожил около 20 лет. В ссылке начал заниматься изучением якутского языка. Умер 29 июня 1934 г. в Ленинграде
Кэскилена Байтунова-Игидэй,
Койданава.
ДВА ДОКЛАДА ОБ ЯКУТСКОЙ ОБЛАСТИ
Якутской области повезло насчет докладов: в течение одной недели в Географическом обществе сделано два сообщения: г. Пекарского о «расселении якутов» и г. Островских «Новые данные по Якутской области». Если доклад г. Пекарского и страдает тенденциозностью и некоторой необоснованностью, то во всяком случае о нем можно серьезно спорить. Тенденциозность сказывается в самой мысли расселения, т.-е. удаления с искони насиженных мест, с богатых пастбищ, из районов с более мягкими климатическими и почвенными условиями на север, к вечным льдам, на промыслы, полные риска, но бедные добычей, на вечную мерзлоту с жалкой растительностью. Конечно, расселение выгодно с точки зрения современной политики: освободившиеся угодья можно пустить под колонизацию, о которой так усердно хлопочет окраинная администрация. Якуты такие энергичные, богатые инициативой и самодеятельностью и вдруг сидят по своим долинам, водят скот, да бабятся! Надо не дать погибнуть этим ценным качествам инородца, необходимо использовать их путем приложения в борьбе с холодом, льдами, полуголодной жизнью. А раз это энергичное племя само почему-то не стремится на север Якутии, хотя там природных богатств непочатый угол, то надо придти на помощь, как это делается по отношению других инородцев Сибири — заставить расселиться, а там, vоlеns-nоlеns, примутся за эксплуатацию «дремлющих» богатств. Конечно, значительный процент погибнет в борьбе за существование, но без жертв ни одно великое дело не свершалось. За то уж, кто выйдет победителем, тот станет прочной ногой в ледяной пустыне.
Сообщение г. Островских положительно опереточное. Сводится оно к следующему: до 1907 г. г. Якутск представлял собой сплошную «мерзость запустения»: грязные улицы, скудное керосиновое освещение, армия нищих, державшая обывателя в осадном положении, бродяжничество ссыльных, развитая полиандрия, жалкие домишки, дикари — гласные городской думы. С 1907 г., когда Якутская область «получает нового администратора в лице И. И. Крафта, человека энергичного» (присутствующий на докладе г. Крафт скромно опускает глаза), картина сразу резко меняется. Правда, грязные улицы таковыми и остаются, но зато скудное керосиновое освещение проектируют заменить электричеством, для нищих устроена богадельня («и теперь в Якутске нет ни одного нищего!» — патетически заявил докладчик), бродяжничество уничтожено прикреплением ссыльных к земле, дикари-гласные понемногу цивилизовались; разбит парк («виноват — сквер» — поправляется докладчик) имени И. И. Крафта, строится музей-библиотека, казначейство, реальное училище, проектируется железная дорога. Словом, с 1907 г., заканчивает докладчик, «для г. Якутска и вообще для Якутской области настала новая эра, эра возрождения и приобщения к общеевропейской культуре». Для иллюстрации своего доклада г. Островских послал в публику десятка два фотографических снимков, на которых довольно часто фигурирует якутский губернатор Крафт в шубе на распашку, в шубе запахнутой, в губернаторском сюртуке и т. д.
Курьезнее всего то, что г. Островских, как доказал один из оппонентов, бывший секретарь иркутского статистического комитета, пользовался данными 1906 г., разработанными им оппонентом, а потому «эра возрождения» началась до приезда г. Крафта; самое же главное, эти данные довольно устарели, и богадельня, напр., на которой докладчик так долго остановился, на половину сгорела. Откуда г. Островских получил сведения о полиандрии — оппонент не знает, но и докладчик с губернатором не удовлетворили его любопытство.
Оппонент-инженер, а также и другие указывали на полную необоснованность проектируемых докладчиком подъездных путей. На первый же вопрос, какими грузами может быть обеспечена будущая якутская дорога, докладчик ответил: «некоторыми», что, конечно, вызвало улыбки. И. И. Крафт пытался дать более определенное указание насчет «некоторых» и «дремлющих» богатств, которыми может быть обеспечена дорога, но дальше мяса не пошел. Поэтому большинство оппонентов пришло к заключению, что прежде чем говорить, а тем более настаивать на скорейшем проведении железной дороги, необходимо иметь определенные сведения о тех надземных и подземных ценностях Якутской области, которые могли бы обеспечить груз будущей дороге. В настоящее же время Якутская область во всех отношениях представляет собой terram incognitam. Якутский губернатор Крафт возражает тем, что сведения есть, и он может их сообщить в любой момент. На это один из оппонентов замечает, что не губернаторские отчеты и не «Областные Ведомости», сведения которых нуждаются в большой и большой проверке, могут дать полную картину современного экономического положения Якутской области, а свободная местная печать. «К сожалению, последняя плохо прививается в Якутске и именно с 1907 года» — заканчивает оппонент. На последнее заявление г. Островских ничего другого не нашел сказать, как только: «желающие могут издавать»... Издавали, г. Островских, на последние гроши, работали, не покладая рук, да с момента наступления «эры возрождения» вынуждены были прекратить газету.
В общем впечатление от доклада г. Островских получилось такое, что, во-первых, он сам точно не бывал в Якутске, а докладывал по чьим-то чужим материалам (может быть, по губернаторским отчетам?), а во-вторых, нужно было, в силу каких-то мотивов, подчеркнуть «культурно-просветительную» деятельность И. И. Крафта, получившую на страницах сибирской прогрессивной печати далеко нелестную оценку.
/Сибирскіе вопросы. №№ 42-43. С.-Петербургъ. 1910. С. 65-67./
АЛЕКСЕЙ ЕЛИСЕЕВИЧ КУЛАКОВСКИЙ
1. Кулаковский — основоположник и классик якутской поэзии
В 1900 г. Кулаковский написал песню «Заклинание духа — хозяина леса» (Байанай алгыһа). Это было первое в истории якутов поэтическое произведение, написанное на якутском языке. И нет никакого сомнения, что оно откроет собою первую страницу антологии якутской поэзии...
Классическим произведением Кулаковского является поэма «Сновидение шамана», написанная в 1910 году, при изучении которой необходимо иметь в виду ту политическую обстановку, при которой она создавалась:
а) Подавление царизмом революционного движения в России и в ее колониях после поражения революции 1905 года. Реакция и усиление колониального гнета.
б) Угрозу распространения переселенческой политики Столыпина в Якутии.
в) Подготовку и угрозу первой мировой империалистической войны.
Все эти обстоятельства, угрожавшие судьбам якутского народа, взволновали Кулаковского и побудили к созданию поэмы «Сновидение шамана».
Содержание поэмы: всевидящий и всеведающий шаман проводит философский анализ и политический обзор историческим событиям, происходящим на всем земном шаре,
1. В прошлые времена великие народы уничтожали малые. Те .же малые народы, которые жили на отдаленных окраинах, сохранялись лишь для того, чтобы из них высасывали все соки.
2. Готовится война между империалистическими государствами:
«Великие нации
С великими повздорить
Вздумали.
Знаменитые государства
Со знаменитыми бороться
Решили».
3. Война
«Многих, многих царей
Войска всполошились».
Герой поэмы — шаман делает предположение о вероятном влиянии войны на Якутию:
«Неужели,
Великих наций
Борьбы — состязания волна,
К невзгодам, к несчастью прибитых
Бедных якутов
Счастье незавидное
Сотрет, сметет...»
Последствия войны шаман видит в переселении народов. Эти переселенцы сделают:
«Наших наилучших — рабами нечистот,
Самых смелых — рабами на побегушках,
Самых молодых — рабами тяжелого труда».
Поэт разоблачает волчий закон капитализма, пагубно отразившийся на взаимоотношениях между народами:
«Если великая и малая нации
В соприкосновении живут —
Малая несчастная,
Как потухающее пламя,
Исчезает, по обыкновению...
Так с тысячами народов
Дыхание остыло, вымерло,— говорят;
Неужели только мы,
Лесом отделенные от них,
Островком останемся в живых? —
Едва ли...»
Герой поэмы говорит, что на Якутию смотрят Япония, Китай и Америка, но передаться им нельзя. И шаман советует своим единоплеменникам воспринять русское «волшебство», т. е. русскую культуру, и слиться с русскими. В этом он видит единственный выход для якутского народа.
Через два года после создания поэмы «Сновидение шамана» поэт эту же мысль в прозаической форме сформулировал в своем письме «К якутской интеллигенции» (1912) [* Подлинник письма на русском языке хранится в партийном архиве Якутского Обкома ВКП(б): Өксөкүлээх Өлөксөй (Кулаковский Алексей) «К якутской интеллигенции» (1912 г. май); 23 листа, исписанные с обеих сторон. (В дальнейшем, при ссылках, будем называть просто «Письмо»).].
«Вы, гг., может быть, подумаете, — писал Кулаковский в названном письме,— что я одержим какой-нибудь манией или мнительностью, высказывая мысль о возможности и даже неизбежности вымирания якутов.
Неужели незаметны те роковые тучи, которые так зловеще собрались над нашим мутным небосклоном?..
Всякому известна аксиома, что дикий народ, приходя в соприкосновение с более культурным, вымирает в течение более или менее продолжительного периода времени. Какая масса к тому исторических примеров!
Даже такие большие нации, как индейцы, негры и другие, вымирали и вымирают...» [* Письмо, стр. 1.].
В этих словах Кулаковский разоблачает волчий закон, установленный империалистическими хищниками во взаимоотношениях между народами, его результаты и опасность для народов.
Далее Кулаковский пишет:
«...Что же мы должны делать? Сидеть на судне жизни, не имеющей ни руля, ни ветрил, и нестись по волнам житейского моря туда, куда нас выбросит и разобьет волна слепого случая или же что-нибудь предпринять, бороться?..
Неужели мы, вольные и здоровые, будем ждать житейскую бурю спокойно для того, чтобы быть стертыми с лица земли первым ее порывом!
Нет и нет!!! Слишком горько, слишком обидно отказаться от права жить в ту эпоху человеческого существования, когда человек выступает полновластным хозяином природы и когда он начинает жить осмысленной, духовной и полной наслаждениями жизнью под сенью лучезарной поэзии, прекрасной эстетики и под защитой всесильной науки и логики!..
Даже утопающий и тот уже хватается за соломинку. Но что же нам делать, что предпринять?
Передаться Америке, Японии, Китаю? Нет — эти номера не проходят. Те нас быстро задавят в борьбе за существование, а белоглазый, большеносый нучча [* Русский — Г. Б.] не говоря уже о дарований православной веры, гораздо ближе нам, милее и родственнее их...
Перейти, что ли, согласно поэзии Пекарского, на север? Нет, — и этот номер плох: на севере нет земель, на которых мы могли бы существовать, — мы там погибнем очень скоро и перейдем туда не по своей воле.
Единственным рациональным средством является наша культивизация и слияние с русскими, — благо, что помесь с последними дает хорошие плоды. Культивизация была бы необходима и помимо указанных выше грозных призраков...» [* Письмо, стр. 13.].
Культивизация якутского народа и слияние его с русскими — вот как разрешил в 1910-1912 годах Кулаковский великий вопрос о судьбах дореволюционного якутского народа, вопрос об угрозе вымирания якутов при царизме и о спасении от этой угрозы...
3. Философские и общественно-политические
взгляды Кулаковского
Кулаковский был философом, своеобразным мыслителем. Почти все основные его литературные произведения и научные труды проникнуты определенным философским духом.
В своем философском развитии Кулаковский прошел два периода: дореволюционный и послереволюционный.
Первый период
...В общественно политических взглядах Кулаковского большое Место занимает переселенческий вопрос.
Закон 27 апреля 1896 года признал необходимым заселять Якутский и Вилюйский округа Якутской области выходцами из центральной России. С этого времени началось так называемое юридическое переселение в Якутскую область.
После революции 1905 года, в период царской реакции, переселенческий вопрос стал одним из важных моментов аграрной политики черносотенца Столыпина. Активными проводниками переселенческой политики последнего должны были быть царские наместники на окраинах.
29 января 1907 года якутский губернатор Крафт в Петербурге подал министру внутренних дел записку о ближайших задачах переселения в Якутскую область. В записке губернатора сказано было, что первые вестники переселенческого движения обыкновенно застигают местную администрацию врасплох, что во избежание подобного явления нужно заблаговременно произвести на месте выяснение вопроса о переселенческой емкости Якутской области [* К вопросу о переселении в Якутскую область, газ «Якутская жизнь» 1908, №№ 23-24.].
Заявление губернатора было принято во внимание. По распоряжению главноуправляющего земледелием и землеустройством князя Василькова, в 1907 году в Якутию был командирован вице инспектор корпуса лесничих И. О. Маркграф [* Там же и журн. Сибирские вопросы, 1910, №№ 28-29.]. Последний представил докладную в Петербург, что в Якутскою область, можно якобы поселить около 2 миллионов человек.
Докладная Маркграфа обсуждалась на специальном совещании, куда был приглашен Э. К. Пекарский, как знаток Якутии. На этом совещании господа договорились, что в Якутскую область, по плану Маркграфа, можно заселить около 2 млн человек, для чего стоит лишь переселить всех якутов из южных районов Якутии на север, в тундровую полосу. Этот план был одобрен Пекарским, который в качестве знатока якутов сказал, что так будет целесообразнее, т. к. якуты привыкли к холоду, к суровым условиям природы и могут жить в тундровой полосе.
Эта была гнусная, чудовищная, реакционная политика. Против такой убийственной для якутского народа политики Столыпина в 1910, 1912 годах — и выступил Алексей Елисеевич Кулаковский [* См. «Сновидение шамана» (1910), «Письмо».].
«Правительство, — писал Кулаковский про переселенческую политику Столыпина в Якутии, — обратило свое внимание и на далекую Якутскую область, про которую оно имеет совершенно превратное представление и про величину которой ходят баснословны слухи. Положим, иметь ему правильное представление довольно трудно, потому оно и посылало специально Маркграфа, сделавшего доклад, что наша область может вместить 2 млн переселенцев» [* Письмо, стр. 3-4.].
В понимании и раскрытии целей переселенческой политики царизма Кулаковский вплотную подошел к истине:
«Правительство весьма радостно ухватилось за доклад Маркграфа, и теперь идут приготовления о заселении Якутской области Правительство, заселяя Сибирь, в частности нашу область, мнит что убивает одним выстрелом сразу трех зайцев:
1) Избавляет от того избытка населения, которого ему девать некуда (что весьма важно при том жгучем обостренном положении земельного вопроса, какое там ныне господствует); 2) заселяет и культивирует дикий пустынный край с целью извлечения пользы для государства эксплуатацией его природных богатств; и 3) колонизирует свои окраины в видах охраны их от алчных и страшных соседей, — вроде Америки, Японии, Китая» [* А. Е. Кулаковский — «Письмо».].
Как видно, Кулаковский, связывая переселение с попыткой царского правительства разрешить, во всяком случае смягчить, обострение земельного вопроса в России, стихийно приближается к ленинскому пониманию задач переселенческой политики Столыпина. Раскрывая задачи переселенческой политики Столыпина, в 1913 году Ленин писал:
«Известно, что после 1905 года правительство, в связи со своей «новой» аграрной политикой в Европейской России, приложило особые усилия к развитию крестьянских переселений в Сибирь. Помещики усматривали в этих переселениях, так сказать, приоткрытие клапана и «притупление» аграрных противоречий в центре России» [* Ленин, соч. т. XVI, стр. 373.].
«Что касается переселений, то революция 1905 года, показавшая помещикам политическое пробуждение крестьянства, заставила их немножечко «приоткрыть» клапан и... постараться «разрядить» атмосферу в России, постараться сбыть побольше беспокойных крестьян в Сибирь» [* Ленин, там же, стр. 451.].
«Новая» аграрная политика, разоряя одну полосу России за другой, крестьян одного района за крестьянами другого, выясняет постепенно перед всеми крестьянами, что не в этом лежит действительное спасение» [* Ленин, там же, стр. 388.].
В интересах осуществления своей переселенческой политики, в августе 1910 года премьер-министр Столыпин в сопровождении главноуправляющего земледелием и землеустройством ездил в Сибирь.
Выступая в поэме «Сновидение шамана» и в письме «К якутской интеллигенции» против переселенческой политики Столыпина в Якутии, Кулаковский подчеркивал, что на Севере, куда хотели царские палачи переселить якутский народ, нет земель для существования якутов, что якуты там погибнут» [* А. Е. Кулаковский, — Письмо, стр. 13.]. Именно поэтому Кулаковский обрушился на Пекарского за его выступление.
«Вот, сей-то господин попал случайно раз
В среду мужей ученых,
Не испытавших севера, ни игр суровых,
Ни моря льдистого проказ,
Чтоб показать умишка глубину,
Чтоб доказать патриотизма вышину,
Сказал герой такое слово,
Слыхать не приходилось мне какого:
— Якут-пигмей привычен к холоду морей,
Ему приятен край, где царствует борей.
Зачем их нам не гнать в страну,
Какая им по сердцу и нутру.
А прежние пашни их и избы,
То, чем лежать им, гнить без пользы,
Да достаются детям нашим, как надел,
Чтоб уходя народ вздыхать об них не смел...
И труженик смешон мне кропотливый сей:
Плоды трудов своих кровавых (1)
Над чем кряхтел от юности своей,
Продать решил за миг один похвал неправых.
Частенько хоть тайком порой-ночной,
Скорбеть он будет думой и душой.
...................................................................
Заслужил же он лишь обиженных укор.
Не думайте же, однако, друзья мои,
Что я настроен
Хорошо, что потому и пою, нет — это смех сквозь
слезы, это — «пир во время чумы» (2).
(1) Речь идет о труде Э. К. Пекарского «Словарь якутского языка» — Г. Б.
(2) А. Е. Кулаковский — Письмо, стр. 6.
«Неправые» и «чума» — вот как Кулаковский назвал палачей царизма, Столыпина и его переселенческую политику.
Переселение якутов, которое пытались проводить черносотенцы периода столыпинской реакции, в своем осуществлении, с точки зрения исторического развития, было бы сплошной реакцией, т. к. переход от оседлой жизни, земледельческой и скотоводческой культуры южных районов Якутии, к кочевой жизни и охоте на севере есть шаг назад, возврат от высшего к низшему. И эта реакция, если бы она восторжествовала, означала бы вытеснение якутов в бесплодные пустыни крайнего севера и действительно привела бы их к гибели и вымиранию.
«...остается, — пишет товарищ Сталин, характеризуя результаты переселенческой политики царизма, — около 10 миллионов киргиз, башкир, чеченцев, осетин, ингушей, земли которых служили до последнего времени объектом колонизации со стороны русских переселенцев, успевших уже перехватить у них лучшие пахотные участки и систематически вытесняющих их в бесплодные пустыни. Политика царизма, политика помещиков и буржуазии состояла в том, чтобы насадить в этих районах побольше кулацких элементов из русских крестьян и казаков, превратив этих последних в надежную опору великодержавных стремлений. Результаты этой политики — постепенное вымирание вытесняемых в дебри туземцев (киргизы, башкиры)» [* И. Сталин — Марксизм и национально-колониальный вопрос, стр. 70-71.].
Осуществление переселенческой политики Столыпина в Якутии, ввиду отсутствия в то время на берегах Ледовитого океана условий для человеческой жизни, имело бы еще более реакционные, еще более катастрофические для якутского народа последствия.
Кулаковский пытался заглянуть в причины колониальных захватов, переселения вообще.
«Человек размножался сначала в странах с умеренными и жарким климатом, а потом уже потек в холодные полярные страны.
Первая ужасная лава человеческой эмиграции потекла в Африку, Австралию, острова... Вторые волны хлынули, по изображению компаса, в Америку... Наконец, переселение пошло и в нашу Сибирь...
Все те старшие народы, которые слишком размножились на своих первоначальных родинах, находили выход из критического положения только в эмиграции. Пока была наличность земель для населения — дело ладилось. Но теперь, когда не стало нигде этих земель, то вопрос существования человечества становится ребром: или найти дешевый (химический) способ питания или прекратить свое размножение, или умирать с голоду...» [* А. Е. Кулаковский. — Письмо, стр. 10.].
Из этого видно, что Кулаковский причины колониальных захватов и переселений находит в чрезмерном размножении людей. А причину этого чрезмерного размножения людей в свою очередь, как уже сказано выше, он видит в развитии науки и техники, давших человеку возможность покорить природу, выжимать ее блага.
Мысль о «переразмножении» людей, о «перенаселении» земного шара и о связанной со всем этим земельной «тесноте», высказанная Кулаковским в его поэме «Сновидение шамана» и в его письме «К якутской интеллигенции», как объяснение не непосредственных, а конечных причин колониальных захватов буржуазных государств вообще, переселенческой политики царизма в особенности, есть от начала до конца ошибка, скорее — чужеродное тело в философских взглядах Кулаковского на явления человеческого общества. Она возникла у Кулаковского в результате вполне понятного в условиях дореволюционной Якутии непонимания им законов развития буржуазного общества [* О причинах колониальных захватов, эмиграции и переселений см. труды классиков марксизма ленинизма — Г. Б.], действительного положения землепользования в России в особенности. При объяснении причин переселения в Якутию Кулаковский не проповедовал бы мысль о переразмножении и перенаселении Центральной России, «если бы он, например, знал что:
«Земельная теснота в центральной России не исключение, а правило. И тесно крестьянам именно потому, что слишком уже вольготно, слишком уже просторно расположились, господа помещики. «Крестьянская теснота», — это значит захват помещиками массы земель.
«Крестьянское малоземелье», — это значит помещичье многоземелье.
«Вот Вам, господа, простые и ясные цифры. Крестьянской надельной земли 138½ миллионов десятин. Частновладельческой — 102 миллиона десятин. Сколько из этой последней принадлежит крупным владельцам?
Семьдесят девять с половиной миллионов десятин земли принадлежит владельцам, имеющим свыше 50 десятин каждый.
И каждому числу лиц принадлежит эта громадная масса земли? Меньше чем 135 тысячам (точная цифра — 133.898 владельцев).
Подумайте хорошенько над этими цифрами: 135 тысяч человек из сотни с лишним миллионов жителей Европейской России владеют почти восьмидесятью миллионами десятин земли!!
А рядом с этим 12¼ (двенадцать с четвертью!) миллионов крестьянских надельных дворов владеют 138½ миллионами десятин.
На одного крупного владельца, на одного (будем говорить для простоты) помещика приходится 594 десятины.
На один крестьянский двор приходится 11,1/3 десятин.
Вот что г. Святополк-Мирский и его единомышленники называют «исключительными случаями действительной земельной тесноты». Как же не быть всеобщей крестьянской «тесноте», когда горстка богачей в 135 тысяч человек имеет по 600 десятин, а миллионы крестьянства по 11 десятин на хозяйство? Как же не быть крестьянскому «малоземелью» при таком громадном и чрезмерном помещичьем многоземелье?» [* Ленин, соч. т. XI, стр. 102.].
Против реакционной переселенческой политики Столыпина вы ступили русский рабочий класс, трудящееся русское крестьянство и все угнетенные царизмом, народы нашей страны, руководимые партией Ленина — Сталина, и политика эта провалилась.
Таким образом Кулаковский со своей поэмой «Сновидение шамана» и письмом «К якутской интеллигенции» выступает одним из борцов против реакционной переселенческой политики Столыпина.
/Г. П. Башарин. Три якутских реалиста-просветителя. Якутск. 1944. С. 8, 14-16, 25, 29-34./
Сьмяяна Клыш,
Койданава
Георгий Прокопьевич Башарин род. 21 марта 1912 г. в Сыланском наслеге Ботурусского улуса Якутской области Российской империи. После окончания Московского государственного педагогического института им. К. Либкнехта (1938) работал в Якутском государственном пединституте (1938-1940), затем в Институте языка и культуры при СНК (1941-1943). В 1952 году был обвинён в «буржуазном национализме» и в течение нескольких лет подвергался гонениям. В условиях хрущёвской либерализации добился возвращения в исследовательский коллектив и в 1956 году вторично защитил, минуя кандидатскую, докторскую диссертацию. В 1964-1966 гг. — декан историко-филологического факультета ЯГУ. В 1966-1992 гг. — председатель комиссии по присуждению республиканской премии имени П. А. Ойунского в области литературы и искусства. Первый лауреат Государственной премии имени А. Е. Кулаковского Республики Саха (Якутия) (1992). Умер 18 апреля 1992 года.
Нясьмяяна Клыш,
Койданава
Н. В. Емельянов
ПИСЬМО А. Е. КУЛАКОВСКОГО к Э. К. ПЕКАРСКОМУ
Известно, что эпистолярное наследство писатели имеет огромное значение для изучения их жизни и творчества. Много ценных сведений о жизни и деятельности А. Е. Кулаковского даёт его письмо к Э. К. Пекарскому, хранящееся в Архиве Академии Наук СССР (Ленинграде). Там же хранится записка А. Е. Кулаковского, адресованная Э. К. Пекарскому. Ниже публикуем текст письма и записки.
Здрав/ствуй/те Эд/уа/рд Кар/лови/ч/!*
[* На левом углу первого листа письма А. Е. Кулаковского Э. К. Пекарский написал:
«Отвечено 27. IV. 1913 г.».]
Много воды утекло с тех пор, как покинули Вы нас, и мн/ого/ перемен произошло у нас... (1) Никого из прежних стариков «политических» не осталось в области. Взамен их наслали какое-то безграмотное барохло; хоть и/ жаль нам преж/них/ стар/ико/в, этих передовых борцов за справедливость, но делать нечего.
Сс/ыльно/-пос/еленц/ы почти все вымерли. Духоборы ушли (2), скопцы держатся (3), появляются уже переселенцы.
Якуты численно растут, но органически вымирают. Эпидемий и «болезней культуры» стало больше. Алкоголизм усиливается.
Коневодство падает, рогатый скот мельчает, хлебопашество развивается, огородничество не прививается.
Умствен/ный/ рост почти не заметен, кроме увеличения числа учащихся.
Весьма многое сделал в отношении поднятия культуры края последний; из губер/наторо/в, некий Крафт, — ч/е/л/о/в/е/к замеч/атель/но энергич/ный/ и работосп/особн/ый, к тому же и умный. К/о/н/е/ч/н/о, к/а/к всякий смертный, он допускал ошибки и одним из мотивов, его фиксированных действий является составление карьеры...
Сильно развилось у нас пьянство: ежегодно пьем до 155000 ведер водки.
Физически якуты мельчают страшно: они теперь немногим рослее японцев, мышечная сила соответствует росту.
Якутск с внешн/ей/ стороны растет: удлиняется и ширится; выстроены каменные /здания/: монополка, реальн/ое училище/, к/азначей/ство, библ/иотека/ и музей; выстроены: городск/ая/ водокач/ка/, пока недейств/ующая/, телефон/ная/ сеть, лесопильный, кирпич/ный/ и пивной заводы, дом трудолюбия, новая больница, к/о/т/о/рую строил я за 20.000 рб., клуб прикащиков, телеграф/ная/ линия в Охотск и Вилюйск (пока до Нюрбы).
По округам открыты 1 кл/ассны/е и 2 кл/ассны/е министерские школы с пансионами на средства обл/астной/ «подуш/ной/ под/ати/» по 12 к/опеек/ с души /неразборчиво слово — Н. Е./. В Амге, Нюрбе, Намцах и Чурапче открыты м/е/д/и/ц/и/нские пункты. Ольско-Колымский тракт закрыт; существует туда тракт чрез устье Лены, добиваются же, к/а/к знаете, морского пути. Камчатка выделена в самостоят/ельную/ область (сами знаете). Витим и Олекма тоже отходят. Рыболовные пески и районы северных морей забраны главным Упр/авлением/ госуд/арственного/ имущ/ества/; местным аборигенам запрещено ловить и сбывать рыбу, чем в Охотске и Туруханске сильно подорвано материальное бл/а/г/о/с/ос/т/оя/ние местных аборигенов. Гое/ударственная/ дума на это смотрела сквозь пальцы. Злобным ураганом пролетел голод 1909-10 гг. Умерло от голода около 10 человек и до 100.000 голов скота, добрая половина которых приходится на Батур/усский/ улус. Кстати, этот улус разделился на 2, и ещё собирается север/ная/ половина делиться на 2 же части /улуса/.
Такова в общих чертах жизнь Як/утской/ обл/асти.
Скажу вкратце о себе.
За пазухой Ег/ора/ Вас/ильевича/ Ор/осина/ жил 4 года. Платя калым за его дочь, я задолжался до 1500 рб. Чтобы уплатить этот долг, я сделался авантюристом и аферистом в тесном смысле этих слов: служил письмоводителем 2 года, ездил в Оймякон сподряд 3 года, строил больницу, ездил в Охотск исполнять телеграфные работы (состоял подрядчиком на 90.000 рб.), ездил на прииска, но возвратился не дожидаясь вакансии, учил у одного богача двоих детей за 600 рб; в год, а теперь состою учителем Вилюйск/ого/ гор/одского/ 3-х кл/ассного/ училища, кое-как удалось уплатить долги, но не все (осталось еще 3400 рб.).
У меня обнаружилась одна черта натуры, которую не умею, т. е. не знаю — отнести ли к достоинствам, или к недостаткам; я увлекаюсь родной поэзией, а следов/ательно/, и формой, в которой она облекается для своего выражения, т. е. якутскими сказками и песнями... Будучи малолетком, я целые ночи просиживал «под челюстями» (як/утское/ выр/ажение/) сказочника, /слушая/ его сказки (4), легенды и «остуоруйа». Это увлечение мое, незаметно для самого, послужило причиной того, что я стал изучать родной язык. Понемногу я стал вникать в прошлое, в быт, а, главное, в язык. Делал я маленькие заметки вновь услышанным словам и выражениям. Постепенно у меня накопилось порядочно беспорядочного материала. Мог бы я теперь разбирать,, лингвистические задачи языка, но незнание общего корня тюркских яз/ыков/ мешает этому. С удовольствием прочитал я русс/кие/ тексты Худякова (5), Серошев/ского/ (6) и Трощан/ского/ (7). У первых двух, большие погрешности наряду с достоинствами. Якутск/ий/ текст Худякова меня очень интересует, но не могу его нигде достать. Удивляюсь замечательной выдержанности выводов Василия Филипповича, хотя очень многое у него основано на одном логическом выводе. Читал все сказки, выпущенные под Вашей редакцией (9). Увлекался в свое время первыми выпусками Вашего Словаря, от которого прихожу в восторг.
Ваши два выпуска намного подняли мои познания. С нетерпением жду последующих выпусков и молю судьбу, чтобы она продлила Вашу дорогую для нас жизнь и чтобы тем она дала Вам возможность доиздать весь В/аш/ материал.
Я не понимаю, чтобы мог существовать ч/е/л/о/в/е/к, у которого хватило бы энергии и времени и трудоспособности на выполнение дела, — дела долговременного, трудного, кропотливого, скучного и чуждого автору по природе!
Не могу, дорогой Эд/уард/ Кар/лови/ч, удержаться, чтобы не высказать Вам 2-3 слова своего мнения о значении Ваших трудов, для нас — якутов. В судьбе несчастной якутской народности Вы сыграли важную роль: 1) Вы довели до сведения ученого мира данные о такой ничтожной народности, каковой является якутская, заброшенная куда-то к берегам полярных морей; 2) у нас не было литературы, а Ваш Словарь должен прослужить краеугольным камнем для ее создания; 3) прямой и практическ/ий/ смысл Словаря понятен каждому.
Вы поистину заслуживаете названия «отца якутской литературы»: без Вас не нашлось бы лица, у которого хватило бы дерзости принять на себя такой колоссальный труд, как Ваш Словарь.
Простите, если выскажу свое мнение относительно одной частности в Вашем труде. Существуют, как знаете, целый класс слов, обогащающих описательный оборот речи, хотя какое-нибудь одно из этих слов ужасно метко выражает собой не одно, а целый ряд понятий, хотя оно вполне доступно пониманию слушателя, но тем не менее оно не заслужило точной гражданственности, ибо выдумывается каждым говорящим во время речи заново. В русском, английском, франц/узском/, немец/ком/, тунгус/ском/ языках таких слов нет (относительно других языков не знаю). Говорящий может сказать такое слово, котор/ое/ раньше никто из якутов не слыхивал, но, тем не менее, оно в состоянии вызвать взрыв хохота у слушателей, следов/ательно/, оно хорошо понимается якутами. Подобные слова не переводимы; раз я попробовал перевести одно такое слово /«боодоҥнообут»/ и перевод состоял у меня из целой страницы полулиста. Количество таких слов должно быть невероятно много, так как из одного корня можно выдумать нескончаемый ряд слов со своими, каждому слову присущими, значениями и оттенками ,напр/имер/: «додор, додоҕор, додордуур, доодордоон, додороҥнуур, додоруйар, додоҕоллуйар, додорус, додорой, додоҥхолуур, додордотолуур и т. д.»...
Слова эти потому понимаются, что, несомненно, их образованием руководит какое-то неизвестное лингвистическое правило. И вот, я проследил в Вашем Словаре много слов подобного рода; они непереводимы, а Вы старались переводить. Я советовал бы выкинуть эти слова из Словаря. Это Вы можете сделать со спокойной совестью, ибо, как сказано выше, они не завоевали гражданственности, во 2-х, нельзя занести в словарь и сотой доли этих слов.
Ну, довольно, дорогой Э/дуард/ К/арлович/, докучать Вам болтовней и отнимать у Вас дорогое время. Имею до Вас дело и просьбу, дело не одно — а целых два.
И я желаю принести посильную лепту на дело увеличения родной литературы. Я обращаюсь именно к Вам по той простой причине, что надеюсь встретить в Вас сочувствие моему делу, однородному с тем, на которое Вы посвятили половину своей жизни. Я желаю печатать в виде брошюр собранные мною материалы и свои произведения на як/утском/ языке. Не имею своих средств на печатание. Будучи бедняком (чего не утаю от Вас), я естественно желаю добиться некоторой материальной поддержки изданием своих трудов. Поэтому прошу Вашего совета — как быть и Вашего посредничества, если нужно будет обратиться к Русск/ому/ геогр/афическому/ об/ществ/у, или Радлову (10) или в Ак/адемию/ Наук. Надеюсь, что Ваша рекомендация будет иметь вес там большой. Прошу поэтому войти за меня в переговоры. Мне нужно, чтобы мои работы напечатались там и чтобы мне были представлены экземпляры. Могу просто продать. Я абсолютно не знаю прав и провал изданий сочинений. Привожу краткий перечень собранного мною народного творчества и некоторых собственных произведений: 1/ омонимы, синонимы, архаизмы и провинциализмы в якутском языке; 2/ одна сказка и легенды; 3/ святочн/ые/ гадания, поверия и предчувствия; 4/ скороговорка; 5/ 150 загадок с переводами; 6/ 500 пословиц с дословными и вольными переводами, а также объяснениями; 7/ 10 отборных песен без переводов, кроме двух; 8/перевод «Клятвы Демона» Лерм/онтова/; 9/ один из интер/есных/ эпизод/ов/ из жизни разб/ойника/ Манчаары.
Самое ценное здесь пословицы, в которых языком поэзии запечатлелись быт, нрав, обычай, мировоззрение и историч/еское/ прошлое якутов весьма ярко и характерно. Нерифмованные плоховатые пословицы я не записывал.
Пожалуйста, напишите мне о наилучших для меня возможностях.
Вторая моя просьба такого рода: не примете ли меня к себе, чтобы я работал по изданию Словаря, под Вашим руководством. Если мы сообща кончим издание в 2 года, то Академия неужели не выдаст целиком назначенные Вам 10.000 рб? Я думаю, что Вам Словарь надоел ужасно. Скорее бы отвязались. Часть составления Словаря все равно не убавится. Могу к Вам явиться летом 1913 г.
На эту тему прошу поговорить с моим доверенным Дм. Ив. Слепцовым, который явится к Вам в январе и который едет в Питер как один из депутатов от якутов, участвующих в торжестве по случаю исполнения 300 летия царств/ования/ Дома Романовых (едут В. В. Никифоров, Пр. Нес. Сокольн/иков/, Капитонов и Д. И. Слеп/цов/).
— * —
Известно Вам Хр. Н. ум/ерла/ в больнице (11). Егор Оросин умер, а его деньги не найдены, зарыто было более 60.000 р. Желаю всего лучшего. Привет.
Мой адрес: «Вилюйск/ое/ городск/ое/ учил/ище/ Кул/аковском/у». 18 н/ояб/ря/ /1/912.
Слуга Алексей Елисеев Кулаковский.
/Архив АН СССР, ф. 202, оп. 2, д. 242, лл. 1-7./
Уважаемый Эдуард Карлович! (12)
Оставьте швейцару записку — в какие часы Вас можно застать дома.
Скоро уеду, потому спешу видеться.
Остановился я по Невскому просп. «Сан-Ремо» 90.
1 июля Ваш Ал. Елис. Кулаковский.
/Там же, л. 8./
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Э. К. Пекарский уехал из Якутии в 1905 г.
2. Духоборы — религиозная христианская секта, возникшая во 2-й половине XVIII века. Они считали себя борцами за дух и отрицали всякую обрядность церкви и ее догматы. Церковь и царская власть жестоко преследовала их. С 1840 г. «особо вредных» духоборов ссылали в Якутию. В 1905 г. по содействию Л. Н. Толстого духоборы возвратились в Россию, а потом выехали в Канаду.
См. Ф. Г. Сафронов. Русские крестьяне в Якутии (XVII — начало XX в.в.). Якутск, 1961, стр. 129-137.
3. Скопцы — религиозная секта, проповедовавшая изуверскую идею «борьбы с плотью» путем кастрации. Скопцов в Якутию стали высылать с 1860-х годов.
См. Ф. Г. Сафронов. Назв. труд, стр. 107-129.
4. Под сказками А. Е. Кулаковский в данном случае имеет ввиду якутское олонхо по общепринятой в то время терминологии.
5. И. А. Худяков. Верхоянский сборник. Якутские сказки, песни, загадки и пословицы. Иркутск, 1890.
6. В. Л. Серошевский. Якуты, т. 1. Петербург, 1896.
7. В. Ф. Трощанский. Эволюция черной веры (шаманства) у якутов. Казань. 1903.
8. В. Ф. Трощанский.
9. Э. К. Пекарский. Образцы народной литературы якутов, выпуски I-V.
10. В. В. Радлов (1837-1918) — академик, специалист в облаети тюркских языков.
11. По-видимому, речь идет о бывшей жене Э. К. Пекарского Христине Никифоровне, урожд. Слепцовой.
12 Записка А. Е. Кулаковского написана на бумаге форматом с почтовой карточки. Э. К. Пекарский отметил дату получения записки: 31. VII. 1915.
/Кулаковский. Сборник докладов к 85-летию со дня рождения Алексея Елисеевича Кулаковского. Якутск. 1964. С. 80-84./
Іван Ласкоў
ЗЯМЛЯК, А МОЖА, АДНАПЛЯМЕНЬНІК?
З вялікай прыхільнасьцю сачу за навукова-папулярызатарскай дзейнасьцю ленінградзкага гісторыка Валянціна Грыцкевіча. Памятаю, надзвычай зацікавіла ягоная, здаецца, першая кніжка «Путешествия наших земляков», што выйшла ў Мінску ў 1968 годзе. Вельмі ўразіла мяне тое, што наш сухапутны край даў людзей, якія зьведалі, і яшчэ за даўнімі часамі, і Турцыю, і Паўднёвую Амэрыку, і Гавайскія астравы... Адно крыху азмрочвала настрой: амаль усе гэтыя падарожнікі з іх каталіцкімі імёнамі здаваліся небеларусамі. Дый сам аўтар не сьпяшаўся пераканаць у адваротным. Нездарма ж ён і кнігу назваў «Путешествия... земляков», і ў тэксьце не гаварылася, што гэтыя «землякі» нам не чужыя крывёю.
Не ведаю, ці то было пачатковае ўспрыманьне сваіх пэрсанажаў самім В. Грыцкевічам, ці праца нядрэмнай цэнзуры.
Зрэшты, тое «нядрэмнае вока» сядзіць у кожным з нас, прымушаючы рэдагаваць саміх сябе ў кампрамісным кірунку. Нас жа вучылі дзесяцігодзьдзі, дый не проста вучылі, а ўбівалі ў галовы, што беларусы не мелі свайго дваранства. Шляхта?! Ужо само слова гаворыць, што гэта было дваранства польскае. А раз шляхта ўладарыла ў Беларусі, значыць, палякі яе заваявалі...
Толькі зусім нядаўна нарэшце зразумелі, што палякі нас не заваёўвалі, а так званая «польская» шляхта, якая ўладарыла ў Беларусі, была беларускім дваранствам, што прыняло польскую мову і «рымскую веру» — каталіцызм.
Але няўпэўненасьць у тым, што Беларусь мела дастаткова сваіх гістарычных асоб, сядзіць у нас яшчэ вельмі моцна. Зьвяртаючыся да такіх постацяў. мы занадта доўга ўзважваем, перш чым прызнаць, што яны — беларусы, а як толькі чуецца вокрык збоку, тут жа гатовы ўзяць сваё меркаваньне назад.
Не пасьпелі яшчэ як сьлед прывыкнуць, што маем такую славутасьць, як Мікола Гусоўскі, і вось ужо гучыць зьбянтэжаны голас паважанага дасьледчыка: “Бачыце... Палякі высьветлілі, што, аказваецца, ёсьць у іх вёска Гусава, і Мікола Гусоўскі з той вёскі”. І ўжо быццам не мае значэньня, што сам Гусоўскі пісаў: “Край свой (цяпер ужо ўласнасьць Кароны) калісьці я перамераў удоўжкі і ўпоперак пешшу”. А тым часам, што азначаюць гэтыя два радкі, дакладней першы? Што калі Гусоўскі нарадзіўся, ягоны край належаў Вялікаму княству Літоўскаму, нашай дзяржаве, і толькі пасьля адышоў да Кароны.
Трэба сказаць, што тыя ж палякі ставяцца да вызначэньня, хто паляк, больш рашуча. Мяркую пра гэта па кнізе Вітальда Армана «Польскія дасьледчыкі культуры якутаў» (1977), што зьмяшчае шэраг імёнаў, якія маюцца і ў кнігах В. Грыцкевіча. Без аніякіх хістаньняў В. Арман залічвае ў палякі не толькі прадстаўнікоў беларускай шляхты А. Каменскага-Длужыка, Л. Сяніцкага, Я. Чэрскага, Э. Пякарскага, але і беларускага селяніна Т. Аўгусьціновіча, што стаў вядомым доктарам і пакінуў этнаграфічныя назіраньні над жыхарамі Крайняй Поўначы. В. Грыцкевіч у сваёй кнізе «От Немана до берегов Тихого океана» (1986) такую рашучасьць паказвае не заўсёды, дакладней, рашучасьці зусім не мае. У адносінах да названых людзей часьцей за ўсё гучыць бясспрэчнае «наш зямляк».
Вось і ў новай кнізе В. Грыцкевіча пра Эдуарда Пякарскага [Валянцін Грыцкевіч. Эдуард Пякарскі. – Мн., 1989.] славутага складальніка «Слоўніка якуцкай мовы», гаворыцца зноў-такі «наш зямляк». Між тым сам аўтар паказвае, што першы вядомы продак Э. Пякарскага «прыбыў з нізоўяў Віслы ў Брэст і атрымаў ад вялікага князя літоўскага» маёнтак у межах сучаснага Брэста яшчэ ў XVI стагодзьдзі. Зразумела, што за трыста гадоў, якія аддзялялі гэтага продка ад Эдуарда Карлавіча, жывучы сярод беларусаў, Пякарскія не маглі не «натуралізавацца», тым болей, што для іх шлюбу з беларускімі шляхцянкамі рэлігійных перашкод не было.
Чытач маіх радкоў можа заўважыць, што гэта былі стагодзьдзі, калі беларуская шляхта сама паланізавалася, дык як маглі ў такіх умовах абеларушвацца палякі?
Вазьму на сябе адвагу падзяліцца меркаваньнем, што беларуская паланізаваная шляхта была не тым самым, што «каронная», сапраўдная польская шляхта. Розьніца гэтая даволі тонкая, але яе можна адчуць.
Галоўнае адрозьненьне беларускай паланізаванай шляхты ад уласна польскай было ў тым, што беларуская не лічыла сваімі інтарэсы польскай дзяржавы. У палітычных складанасьцях XVIII-XIX стагоддзяў яна займала сваю пазыцыю, якая часта з пазыцыяй уласна польскай шляхты не супадала. Пасьля таго, як Рэч Паспалітая не змагла адбіць царскую агрэсію і Беларусь увайшла ў склад Расійскай імпэрыі, беларуская шляхта, застаючыся польскай па мове і каталіцкай па веравызнаньні, тым не меней сувязі з уласна польскай шляхтай фактычна парывае. Яна амаль не падтрымлівае, асабліва ўсходнебеларуская, паўстаньні 1794 і 1830 гадоў, шматлікія нацыянальна-вызваленчыя польскія змовы і акцыі гэтага часу. Найбольш актыўна яна ўдзельнічае ў паўстаньні 1863 года, але гэта ўжо быў час абуджэньня беларускай нацыянальнай сьвядомасьці, дэтанатарам якога і стала пэўная частка беларускай шляхты.
Для пэрыяду пасьля 1863 года характэрна, што прадстаўнікі беларускай шляхты ўдзельнічаюць у рускім рэвалюцыйным руху, а ў польскім нацыянальна-вызваленчым удзелу не прымаюць. «Польская справа» робіцца для іх зусім чужой.
Такім чынам, калі ўзьнікае патрэба вызначыць нацыянальнасьць ураджэнца Беларусі гэтага пэрыяду, можна сьмела адштурхоўвацца ад таго, у якім рэвалюцыйным руху ён удзельнічае: рускім або польскім.
Адносна Пякарскага В. Арман падкрэсьлівае, што, паводле сьведчаньня адной асобы, Пякарскі «гаварыў чыста па-польску і выпісваў польскую газэту», а калі ў польскім друку зьявіліся ягоныя працы, выказаў глыбокую радасьць, што нарэшце яго артыкулы пачынаюць друкавацца на польскай мове. Аднак мы ведаем, што на польскай мове тады гаварыла практычна ўся беларуская шляхта. I што дзіўнага, калі чалавек, які валодае нейкай мовай, выпісвае газэту на ёй? Я, напрыклад, таксама выпісваў у Якуцку «Szpilki» і «Міś», хоць і не паляк. Куды больш важным для разуменьня нацыянальнай прыналежнасьці Пякарскага здаецца наступнае сьведчаньне.
Адначасова з Пякарскім на выгнаньні ў Якуціі знаходзіўся вядомы польскі пісьменьнік, аўтар капітальнай этнаграфічнай працы «Якуты» Вацлаў Серашэўскі. Гэта быў, акрамя таго, адзін з найяскравейшых прадстаўнікоў польскага нацыянальнага руху. Бацька Серашэўскага Леапольд удзельнічаў у паўстаньні 1863 года, дзед Каэтан – у паўстаньні 1830-га, прадзед – у паўстаньні 1794 года. Сам Вацлаў, уступіўшы ў польскі сацыялістычны рух зусім юнаком, пасьля прайшоў амаль саракагадовы шлях турэмных зьняволеньняў, якуцкага выгнаньня, эміграцыі, а ў 1914 годзе, ва ўзросьце 56 гадоў (!) далучыўся радавым жаўнерам да легіёнаў Пілсудскага. Я пішу пра Серашэўскага з такімі падрабязнасьцямі для таго, каб было ясна, як гэты чалавек ставіўся да польскай нацыянальнай справы.
Серашэўскі і Пякарскі пэўны час на якуцкім выгнаньні жылі паблізу. Абодва вывучалі якутаў: Пякарскі — мову і фальклёр, Серашэўскі — побыт, звычаі, гаспадарку, грамадзкі лад, гісторыю. Здавалася б, два такія чалавекі, з адною роднай мовай, з блізкімі інтарэсамі проста не маглі не пасябраваць. Але сяброўства не склалася. Чаму?
У сваіх мэмуарах. напісаных пад канец 1930 гадоў, Серашэўскі згадаў пра гэта. Зносіны не наладзіліся таму, што Пякарскі, якога Серашэўскі называе «зруселым», і слухаць не хацеў пра «польскую справу». Серашэўскі гэта ўспрыняў як здраду і перастаў бачыцца з ім, хоць знаёмства з Пякарскім яму ані не зашкодзіла б, бо Пякарскі быў выдатным знаўцам якуцкай мовы, а Серашэўскі, як заўважае В. Арман, «не меў вуха» да іншых моў.
Што Серашэўскі і Пякарскі не сябравалі, ёсьць сьведчаньне і з «лягера» Пякарскага, ад блізкага памочніка Эдуарда Карлавіча ў складаньні «Слоўніка якуцкай мовы» Усевалада Іёнава. У 1914 годзе, крытыкуючы ў часопісе «Живая старина» працу Серашэўскага «Якуты» пераважна за неахайнае напісаньне якуцкіх слоў, У. Іёнаў зазначаў: «В. Л. Серашэўскі жыў адзін час недалёка ад Э. К. Пякарскага, што ўжо працаваў над сваім слоўнікам і ніколі не адмаўляў ва ўказаньнях і тлумачэньнях. Усе, хто цікавіўся тым ці іншым бокам якуцкага побыту... заўсёды зьвярталіся да яго, чаму ж В. Л. Серашэўскі не карыстаўся яго паслугамі» (цытую па кнізе В. Армана).
Вось гэта — спрадвечнае існаваньне роду Пякарскіх на беларускай зямлі, абыякавасьць Э. Пякарскага да польскай нацыянальнай справы і дае, мяркую, падставы лічыць яго не проста нашым земляком, а аднапляменьнікам, як лічаць рускія рускімі Пушкіна, Лермантава, Даля, Блока і шмат іншых выдатных дзеячаў, у жылах якіх цёк і струмень чужой крыві.
Можа, які дасьведчаны чытач скажа, што і сам аўтар гэтых радкоў не без граху, бо, рэцэнзуючы кнігу В. Армана адзінаццаць гадоў назад у часопісе «Полярная звезда», не аспрэчыў польскага дасьледчыка адносна нацыянальнасьці пералічаных вышэй Каменскага-Длужыка, Сяніцкага, Аўгусціновіча і інш. Што ж, нічога не застаецца, як прызнаць сваю памылку, выкліканую тагачаснай недасьведчанасьцю. Пры гэтым павінен прызнацца, што задумацца над усім сказаным прымусілі мяне якраз кнігі В. Грыцкевіча і невялікая перапіска з ім, зьвязаная з друкаваньнем у «Полярной звезде» яго гістарычных нарысаў. што пазьней увайшлі ў кнігу «От Немана до берегов Тнхого океана».
Невялічкая спрэчка з В. Грыцкевічам у якасьці ўступу да разгляду ягонай кнігі зусім не азначае, што яна не спадабалася. Наадварот: спадабалася. А гэтая «спрэчка» — фактычна разьвіцьцё ідэй самога В. Грыцкевіча, што ўжо столькі гадоў выводзіць да беларускага чытача невядомыя або малавядомыя постаці нашых аднапляменьнікаў, абуджаючы законны гонар за нашу шматвяковую гісторыю.
Кнігі В. Грыцкевіча, нягледзячы на іх невялікі аб'ём і папулярызатарскі стыль,— грунтоўныя навуковыя працы. Аўтар валодае шэрагам моў. Гэтае багацьце яго не ляжыць марна «ў куфры», а выкарыстоўваецца ім для вывучэньня гісторыі роднага краю па іншамоўных крыніцах, што можна адзначыць і ў новай кнізе. В. Грыцкевіч карыстаецца рускімі, польскімі, якуцкімі, турэцкімі, венгерскімі крыніцамі, што дае магчымасьць узнавіць найболей поўную і падрабязную біяграфію Э. Пякарскага з усіх вядомых.
Аўтар паказвае паходжаньне свайго героя, яго акружэньне ў дзяцінстве, шматлікую цікавую радню. Шкада, што ён пры гэтым практычна нічога не піша пра такіх вядомых родных Э Пякарскага, як рускі акадэмік П. Пякарскі, кампазытар Раманоўскі. Я, напрыклад, пра гэтых людзей нічога не ведаю, а хацелася б ведаць, бо яны ж – нашы выдатныя аднапляменьнікі.
Падрабязна і цікава паказаны гады вучобы Пякарскага, ягоны шлях у расійскі рэвалюцыйны рух, зьняволеньне, выгнаньне, праца над “Слоўнікам якуцкай мовы», падарожжа «скрозь туманы Джугджура» і, нарэшце, плён саракапяцігадовай працы ганаровага акадэміка.
Але я думаю, што па-сапраўднаму поўны жыцьцяпіс Э. Пякарскага яшчэ наперадзе. І хацелася б верыць, што давядзе яго да канца сам В. Грыцкевіч. Але для гэтага яму перш-наперш спатрэбіцца папрацаваць у Якуцку.
Э. Пякарскі, як вядома, знаходзіўся на выгнаньні ў Якуціі болей за дваццаць гадоў. Увесь гэты час ён быў пад пільным паліцэйскім наглядам. Зразумела, што ў Дзяржаўным архіве ЯАССР у сувязі з гэтым назьбіралася нямала дакумэнтаў, здольных праліць дадатковае сьвятло на Пякарскага. Дасьледаваныя яны яшчэ не цалкам.
Папрацаваўшы ў Якуцку, болей рэалістычна можна было б паказаць стаўленьне якутаў да Пякарскага. Тут не ўсё на паверхні, шмат хаваецца і ў глыбіні. Адчуць гэта здалёк немагчыма. Сам я доўгі час не мог зразумець, чаму ў Якуціі ставяцца да Пякарскага так неадэкватна яго заслугам перад якуцкай культурай. Да гэтага часу ў гонар Пякарскага названа толькі ўскраінная вуліца ў Якуцку ды школа ў далёкім раёне, дзе Пякарскі жыў на выгнаньні. «Слоўнік» яго перавыдадзены толькі аднойчы, дый тое... у Вэнгрыі — кажуць, з дапамогай вядомага М. Ракашы, што меў жонку-якутку. А галоўнае, не раз і не два даводзілася чуць намёкі, што хоць Пякарскі і вялікі вучоны — склаў слоўнік, але перад якутамі ёсьць за ім і правінка, прычым немалая.
Што ж давялося высьветліць выпадкова не так даўно?
В. Грыцкевіч цытуе ліст пачынальніка якуцкай літаратуры А. Кулакоўскага да Пякарскага: «...2) У нас не было літаратуры, а Ваш слоўнік павінен паслужыць краевугольным каменем для яе стварэньня. 3) Непасрэдны і практычны сэнс слоўніка зразумелы кожнаму. Вы сапраўды заслугоўваеце, каб Вас называлі «бацькам якуцкай літаратуры». Без Вас не знайшлася б асоба, у якой хапіла б адвагі ўзяць на сябе такую велізарную справу. як Ваш слоўнік». Гэтыя словы паўтораны і К. Тарасавым у прадмове.
Здавалася б, проста выдатна: якая высокая ацэнка натхнёнай працы нашага аднапляменьніка з вуснаў першага якуцкага паэта! Але, на жаль. Кулакоўскаму належаць і іншыя выказваньні як пра самога Пякарскага, так і пра яго слоўнік.
Ліст, які цытуе В. Грыцкевіч, быў пасланы Пякарскаму ў лістападзе 1912 года. А паўгодам раней, у траўні, у публіцыстычным творы пад назвай “Якуцкай інтэлігенцыі” той самы Кулакоўскі пра Пякарскага пісаў (падаю ў арыгінале, захоўваючы яго асаблівасьці. Твор напісаны па-руску):
«Гостил он у нас долго: приехал молоденьким, вертлявеньким, поджареньким, а уехал стареньким, ехидненьким. Сотрапезничал он с нами десятки лет, похваливая наши «тар», «ёрэ» и «бутугас». Хвалил он и любил нашу девицу-красавицу (ныне покойницу), с которой он коротал долгие зимние вечера под музыкой северной вьюги... Будучи молод и полон жизненных потребностей, он увлекался дикаркой и сильно обескураживался, когда она не понимала его мыслей и... желаний, а он — ее. Во-первых, поэтому, во-вторых, от нечего делать он стал записывать лепет своей подруги и учить ее своему языку. Но, так как сам всецело подпал под ее обаятельную власть, то не смог ее научить своему языку, наоборот, — сам научился от нее разговорному и любовному языку якутов, которого сделал своим коньком и на котором сначала поехал в Питер, а теперь едет вверх — по пути славы и великих почестей...»
Далей ідзе складзены самім Кулакоўскім брыдкі вершык з шасьці чатырохрадкоўяў, дзе маецца такое прароцтва ў адносінах да слоўніка Пякарскага: «...труд его погибнет так бесславно, ничей не радуя и взор».
Чым жа так угнявіў Пякарскі Кулакоўскага, што той апусьціўся да бруднай пісаніны на «бацьку якуцкай літаратуры»? Адказ на гэта зьмяшчаецца ў творы Кулакоўскага. Кулакоўскі поўны абурэньня тым, што Пякарскі на нейкім «зьезьдзе вучоных у Томску» нібыта высунуў прапанову перасяліць якутаў на Крайнюю Поўнач (ёсьць, як я пісаў ужо аднойчы, і ў Якуціі свая Поўнач!). а на іх землях уладкаваць перасяленцаў з Расіі. Пры гэтым Кулакоўскі спасылаецца на часопіс «Сибирские вопросы» (без адзнакі года і нумара), у якім нібыта было паведамленьне на той конт.
Давялося зьвярнуцца да гэтага часопіса, што выдаваўся ў Пецярбургу з 1907 года, і адзін за адным перагледзець усе яго нумары аж да мая 1912 года.Шчыра кажучы, калі б нават такое паведамленьне знайшлося сапраўды, я б яму не паверыў. Уявіць, каб рэвалюцыянэр, выгнаньнік пайшоў на бессаромную змову з царызмам? Немагчыма. Працаваць усё жыцьцё над слоўнікам якуцкай мовы і асудзіць яе носьбітаў на выміраньне? Дык гэта ж было б вар’яцтвам! Але, прызнаюся, быў момант, калі з часопісных старонак на мяне нібыта лінулі варам.
1910 год. Падвойны нумар 42-43 (25 лістапада). Старонка 65. «Два доклада об Якутской области»: «Якуцкай вобласьці пашанцавала наконт дакладаў: на працягу аднаго дня ў Геаграфічным таварыстве зроблены два паведамленьні — п. Пякарскага аб «расьсяленьні якутаў» (В. Грыцкевіч згадвае гэты даклад на стар. 87.— I. Л.). і п. Астроўскіх «Новыя даныя па Якуцкай вобласьці». Калі даклад п. Пякарскага і адзначаны тэндэнцыйнасьцю і пэўнай бяздоказнасьцю, дык, прынамсі, аб ім можна сур’ёзна спрачацца. Тэндэнцыйнасьць адчуваецца ў самой думцы расьсяленьня, г. зн. выдаленьня са спрадвечна наседжаных месцаў, з багатых пашаў, з раёнаў з больш мяккімі кліматычнымі і глебавымі ўмовамі, на поўнач, да вечных ільдоў, на промыслы, поўныя рызыкі, але бедныя здабычай, на адвечную мерзлату з мізэрнай расьліннасьцю. Вядома, расьсяленьне — выгаднае з пункту гледжаньня сучаснай палітыкі (маецца на ўвазе сталыпінская палітыка перасяленьня сялян на «вольныя» сыбірскія землі.— I. Л.): угодзьдзі, што вызваляцца, можна пусьціць пад калянізацыю (...). Якуты такія энэргічныя, багатыя ініцыятывай і самадзейнасьцю, і раптам сядзяць па сваіх далінах, гадуюць быдла ды бабяцца! Трэба не даць загінуць гэтым каштоўным якасьцям іншародца. неабходна скарыстаць іх шляхам прыкладаньня ў змаганьні з холадам, ільдамі, напалову галодным жыцьцём. (...). Зразумела, значны працэнт загіне ў змаганьні за існаваньне, ды без ахвяр ніводная вялікая справа не рабілася. Затое ўжо, хто выйдзе пераможцам, той стане трывалай нагой у ледзяной пустыні». Подпісу пад нататкай няма. Няўжо гэта праўда?! Па ранейшым чытаньні «Сибирских вопросов» я заўважыў, як шмат абвяржэньняў друкуе гэты часопіс на зьмешчаныя ў ім матэрыялы. Дык няўжо Пякарскі праглыне гэты зьедлівы артыкул, прызнае яго праўдзівасьць?
Не! Ужо ў наступным нумары (44) з палёгкай бачу «Ліст у рэдакцыю»: «Наўрад ці хто-небудзь з прысутных на дакладзе, сярод якіх былі таксама і якуты, угледзеў у ім падобную тэндэнцыйнасьць. Для таго, каб вывудзіць з майго даклада думку гвалтоўнага расьсяленьня якутаў, трэба было не прысутнічаць на самім дакладзе, або не чуць яго, або проста не разумець таго, што чуеш. Верагодней за ўсё. што аўтар артыкула пабудаваў усе свае меркаваньні на падставе няправільна вытлумачанага ім загалоўка майго даклада, дапусьціўшы, што тэмай яго было пытаньне, як расьсяляць якутаў, у той час як у ім гаварылася пра тое, як якуты расьсяляліся самі. (...) Палка пра тэстую супроць, мякка кажучы, «тэндэнцыйнасьці», што прыпісваецца мне».
Не! Ані не мог Пякарскі выступіць з тым, што яму прыпісалі! Наадварот, яшчэ за два гады да таго, у тых самых «Сибирских вопросах», у артыкуле «Зямельнае пытаньне ў якутаў» ён пісаў: з-за таго, што зямля, на якой жывуць якуты, заканадаўча за імі не замацаваная (лічылася дзяржаўнай). у якутаў «ёсьць няўпэўненасьць у трываласьці валоданьня землямі, на якіх яны жывуць...», «спараджаючы рознага гатунку чуткі аб будучым выцясьненьні іх рускім элемэнтам. Гэтыя чуткі, пры ўсёй іх заўчаснасьці. знаходзяць для сябе грунт у самім законе».
Як бачым, са слоў Пякарскага вынікае, што пытаньне пра перасяленьне ў Якуцію «рускага элемэнта» тады зусім не стаяла, трывога якутаў была заўчаснай, але Пякарскі стаіць за тое, каб яе не было зусім. «Было б таму, — настойвае ён, — у найвышэйшай ступені своечасовым якім-небудзь заканадаўчым актам пацьвердзіць, у якой меры якуцкія гміны могуць разьлічваць на недатыкальнасьць і неадчужальнасьць земляў, якія яны цяпер займаюць» (1908, № 17-18, с. 16-17). У іншым артыкуле «Качавое ці аселае племя якуты» крыху пазьней (1908, № 37, с. 34-40) Пякарскі даводзіць, што якуты — аселыя, і заклікае да таго, каб іх аселасьць была прызнаная дзяржаваю. Гэта патрэбна «для доказу, што хлебаворыўныя землі ўжо сталі патрэбныя і каштоўныя для саміх якутаў і адчужэньне іх на карысьць рускіх нанясе істотную страту карэннаму насельніцтву»...
Такім чынам. выходзіць, што Кулакоўскі не сам узводзіць паклёп, а толькі паўтарае. Але гэта не вызваляе яго ад адказнасьці. Прачытаўшы абвінавачваньне ў адрас Пякарскага, ён жа не мог за паўтара года не прачытаць і абвяржэньні! А калі б не заўважыў сам, то абавязкова пачуў пра яго ад людзей. Прагрэсіўныя «Сибирские вопросы», ў Якуцку былі часопісам вельмі папулярным, яго чытала ўся інтэлігенцыя, пра што сьведчаць лісты якуцян у часопіс.
Калі Кулакоўскі не чытаў абвяржэньне, то чаму, абліўшы брудам імя Пякарскага ў траўні, ужо ў лістападзе 1912 года ён піша лісьлівы ліст, называючы ў ім Пякарскага «бацькам якуцкай літаратуры»? Давайце, дарэчы. уважлівей прыгледзімся до гэтага ліста. Выдаўшы пахвальбу Пякарскаму (і, сказаў бы я, законную пахвальбу!), Кулакоўскі пераходзіць да «дзелавой» часткі свайго пасланьня. Выяўляецца, ён піша славутаму вучонаму не проста так, а з патрэбы. У яго дзьве просьбы: адна — уладзіць друкаваньне ўласных прац Кулакоўскага па фальклёры і ягоных мастацкіх твораў, другая — такога гатунку: «Ці не прымеце Вы мяне да сябе. каб я працаваў па выданьні Слоўніка над Вашым кіраўніцтвам. Калі мы разам скончым выданьне за два гады, то Акадэмія няўжо не выдасьць цалкам прызначаныя Вам 10 000 рублёў? Я думаю, што Вам Слоўнік надакучыў жахліва. Хутчэй бы адкараскаліся. Гонар складаньня Слоўніка ўсё адно не паменшыцца. Магу да Вас зьявіцца ўлетку 1913 г.» («Кулаковский». Сб. Докладов к 85-летию со дня рождения. Якутск, 1964, с. 83).
I сапраўды, улетку 1914 года Кулакоўскі, прыехаўшы ў Пецярбург. завітаў да Пякарскага. Але вучоны яго не прыняў. Ён не мог не ведаць пра пасквіль, напісаны Кулакоўскім, бо хоць той і не быў надрукаваны. але хадзіў па руках, у Якуцку ж у Пякарскага заставалася шмат прыязных да яго людзей, якіх не магла не абурыць такая несправядлівая пісаніна...
У лісьце Кулакоўскага зьвяртае на сябе згадка пра 10 000 рублёў, якія Пякарскі нібыта меўся атрымаць ад Акадэміі за Слоўнік. На самай справе гэтыя грошы прадугледжваліся на яго выданьне. I ці былі яны атрыманы, невядома. «Сибирские вопросы» [1910, № 14-15, с. 92] паведамлялі, што «2 сакавіка за № 5942 міністэрства народнай адукацыі ўнесла ў Дзяржаўную Думу праект аб адпушчэньні Э. К. Пякарскаму дзесяці тысяч рублёў на выданьне «Слоўніка якуцкай мовы». Кулакоўскі зразумеў паведамленьне, як хацеў...
Трэба сказаць, што першы якуцкі паэт быў надзвычай супярэчлівай постацьцю. Час ад часу выказваючыся на карысьць простага люду, ён у тым самым творы «Якуцкай інтэлігенцыі» фактычна накрэсьлівае плян капіталістычнага пераўтварэньня Якуціі з мэтай узбагачэньня не народа, а якуцкіх гандляроў і прадпрымальнікаў. Палітычны шлях ягоны быў далёка не просты: за 1917-1923 гады Кулакоўскі пасьпеў папрацаваць на чатыры контррэвалюцыйныя ўрады (часовы, калчакоўскі і два нацыяналістычныя), і толькі калі грамадзянская вайна ў Якуціі скончылася (1923), пачаў супрацоўнічаць з Савецкай уладай.
У жыцьці гэта быў таксама чалавек складаны. З ягоных лістоў відаць, што паэт жыў «як паэт»: паважаў віно і карцёж і, відаць, імкнуўся разбагацець. Ці не дзеля гэтага першы раз ажаніўся з непрыгожай і нялюбай дачкой багацея Аросіна, разьлічваючы на вялікі пасаг («Кулаковский», с. 14)? Але стары ўзяў калым (800 рублёў), а пасагу практычна не даў. За гэта Кулакоўскі заклеймаваў цесьця ў сатыры «Скупы багацей». У далейшым Кулакоўскі браўся за розныя грашовыя справы: удзельнічаў у будаўніцтве тэлеграфнай лініі Якуцк — Ахоцк, працаваў хатнім настаўнікам мільянэра Барашкава («Кулаковский», с. 15). З ліста да Пякарскага можна даведацца, што Кулакоўскі будаваў у Якуцку бальніцу «за 20 000 рублёў» («Кулаковский», с. 80). Прапанова Пякарскаму сваіх паслуг у складаньні слоўніка была, такім чынам, працягам тых самых прадпрымальніцтваў.
Спрэчкі вакол Кулакоўскага вядуцца ў якутаў да гэтага часу. Есьць людзі, якія, прымаючы Кулакоўскага як паэта і фальклярыста, крытычна ставяцца да яго як асобы і палітычнага дзеяча (прафэсар Ф. Р. Сафронаў, дацэнт Г. Г. Окаракаў і інш.). Але ёсьць і такія, для каго Кулакоўскі — сьцяг і сымбаль нацыянальнага адраджэньня напярэдадні рэвалюцыі. Такія дасьледчыкі імкнуцца выбеліць Кулакоўскага, усё станоўчае перабольшыць, а адмоўнае схаваць.
Твор «Якуцкай інтэлігенцыі» цалкам да гэтага часу не надрукаваны (частка грамадзкасьці патрабуе гэтага). Але паклёп на Пякарскага. зьмешчаны ў ім, паўтораны ў друку. Яго ўзнавіў, цытуючы Кулакоўскага, у свогіі кнізе «Три якутских реалиста-просветителя» гісторык Г. П. Башарын.
Кніга Башарына выйшла ў 1914 годзе. У 1952-м (па матывах не зьвязаных з імем Пякарскага) яна была забаронена. Але, зразумела, за восем гадоў, што падзялялі выданьне і забарону, яна пасьпела цалкам разысьціся.
Мяркуючы па працах Башарына, ён чытаў «Сибирские вопросы» не меней уважліва, чым аўтар гэтых радкоў. Такім чынам, Башарын мог выправіць Кулакоўскага. Але гэта кінула б цень на пачынальніка якуцкай літаратуры. І дасьледчык яшчэ згусьціў цень, кінуты на Пякарскага, абвясьціўшы ў сваёй кнізе, быццам Пякарскі браў слова не на «зьезьдзе вучоных у Томску» (як пісаў Кулакоўскі), а на нейкай спэцыяльнай урадавай нарадзе: «Дакладная Маркграфа абмяркоўвалася на спэцыяльнай нарадзе, куды быў запрошаны Э. К. Пякарскі як знаўца Якуціі. На гэтай нарадзе паны дамовіліся, што ў Якуцкую вобласьць, згодна з плянам Маркграфа, можна засяліць каля 2 млн. чалавек, для чаго варта толькі перасяліць усіх якутаў з паўднёвых раёнаў Якуціі на поўнач, у тундравую паласу. Гэты плян быў ухвалены Пякарскім, які ў якасьці знаўцы сказаў, што так будзе мэтазгодней, бо якуты прывыклі да холаду, да суровых умоў прыроды і могуць жыць у тундравай паласе. Гэта была гнюсная, пачварная, рэакцыйная палітыка. Супроць такой вынішчальнай для якуцкага народа палітыкі Сталыпіна і выступіў Аляксей Елісеевіч Кулакоўскі» (Башарин Г. П. «Три якутских реалиста-просветителя». Якутск, 1944, с. 30).
Пры гэтым Башарын на аніякія крыніцы не спасылаецца. Плянаў жа перасяліць у Якуцію два мільёны чалавек увогуле не было, камандзіраваны сюды чыноўнік ляснога ведамства Маркграф займаўся толькі вывучэньнем ёмістасьці краю, гэта значыць высьвятляў пытаньне, колькі б тут магло людзей пасяліцца. А 13 верасьня 1912 года якуцкім губэрнатарам Крафтам было афіцыйна абвешчана праз газэту «Якутская окраина», што ніякага перасяленьня ў Якуцію не будзе.
Такім чынам, і Кулакоўскі, і Башарын узводзілі паклёп на Пякарскага як бы сьвядома. Узьнікае пытаньне: навошта?
Склалася так, што яшчэ і пад канец XIX стагодзьдзя якуцкі народ у пераважнай масе заставаўся непісьменным, і ўсебаковае вывучэньне якуцкай культуры ўзялі на сябе палітычныя выгнаньнікі, прадстаўнікі зусім іншых народаў. Дзякуючы іх зацікаўленасьці, таленту, энэргіі якутазнаўства зрабіла такія вялікія посьпехі, што для ўласна якуцкіх дасьледчыкаў, якія прыйшлі пазьней, мала што і засталося для вывучэньня. Зразумела, большая частка сучасных якутаў глыбока ўдзячная іншапляменным энтузіястам, што . стварылі не падмурак — сам гмах якутазнаўства. Але ёсьць і такая частка якуцкай інтэлігенцыі, што згадвае іх імёны з прыкрасьцю. У тым, што якутазнаўства было створана неякутамі, ім бачыцца нейкая страта для якуцкай годнасьці. Такія інтэлігенты — гісторыкі, мовазнаўцы і г. д. усяляк імкнуцца прынізіць подзьвіг палітычных выгнаньнікаў, адшукаць у іх учынках карысьлівасьць («научился... языку якутов, которого сделал своим коньком и на котором сначала поехал в Питер, а теперь едет вверх — по пути славы и великих почестей»), адшукаць хібы ў іх клясычных працах, кінуць цень на іх біяграфіі. Так, Серашэўскага той самы Башарын называе нават «ідыёлягам польскага фашызму». (Башарын Г. П. «Обозрение историографии дореволюционной Якутии». Якутск, 1965, с. 11). Тое самае і з Пякарскім. Калі нельга прыдрацца да «Слоўніка», то хоць дыскрэдытаваць аўтара.
Першымі якутазнаўцамі пры гэтым нярэдка абвяшчаюцца Кулакоўскі і складальнік аднаго з якуцкіх алфавітаў С. Наўгародаў. Прывяду характэрны прыклад з прадмовы да «Диалектологического словаря якутского языка» (М., 1976, с. 10): «Пачатак вывучэньню дыялектнай лексыкі паклаў пачынальнік якуцкай мастацкай літаратуры А. Е. Кулакоўскі, які сабраў па раёнах Якуціі мясцовыя словы, што склалі пасьля асноўны матэрыял яго дыялекталягічнай працы. Яшчэ болей вялікі матэрыял па дыялектнай лексыцы зьмяшчае фундамэнтальны «Слоўнік якуцкай мовы» Э. К. Пякарскага, што выдаваўся ў 1907-1930 гг.».
Як бачыць чытач, Пякарскі быццам бы і не забыты, і прызнана, што ім сабрана дыялектнай лексыкі значна больш, чым Кулакоўскім, але Кулакоўскі чамусьці абвяшчаецца папярэднікам Пякарскага ў гэтай справе. хоць зьвярнуўся да зьбіраньня якуцкай лексыкі на дваццаць-трыццаць гадоў пазьней за Пякарскага, а яго адзіная праца па дыялекталёгіі была напісана толькі ў 1925 годзе (гл. Кулаковский А. Е. Научные труды. Якутск, 1970, с. 389-413).
З моманту зьяўленьня кнігі Башарына прайшло 45 гадоў. Але да гэтага часу не знайшлося чалавека, які абараніў бы гонар Пякарскага.
Вяртаючыся да кнігі В. Грыцкевіча, прывяду заўважаныя мною хібы, выкліканыя няпоўным веданьнем якуцкіх рэалій.
Адзін з разьдзелаў кнігі называецца «Пад паўночным зьзяньнем», трапляецца «стасутачная ноч». Але на шыраце ўлуса, дзе жыў на выгнаньні Пякарскі, палярнай ночы зусім не бывае, а палярнае зьзяньне здараецца вельмі рэдка.
«Вочы (у эвенкаў) цёмныя, але не раскосыя», — піша В. Грыцкевіч. Гэта недакладнасьць. Эвенкі, як і якуты,— мангалоіды, і вочы ў іх, бадай што, вузейшыя, чым у якутаў.
Эвенкаў, чытаем яшчэ, у часы Пякарскага «часам» звалі тунгусамі. Не часам. Да рэвалюцыі эвенкаў і эвенаў звалі выключна тунгусамі. (Болей за тое: слова «тунгус» ужывалася яшчэ і ў дваццатыя гады ва ўрадавых пастановах.) Гэта яскрава відаць і па цытатах з працы Пякарскага, дзе «тунгус», «тунгусы» ўжыта болей за 10 разоў. У адной жа цытаце з Пякарскага (с. 80) чамусьці зьяўляюцца «эвенкі». Няма сумненьняў, што гэта — скажэньне цытаты.
«У залежнасьці ад аленевых пашаў трэба было перамяшчацца з месца на месца амаль кожны дзень». Так не робіцца. Звычайна эвенкі-паляўнічыя, што маюць аленяў, затрымліваюцца на адным месцы да месяца, пакуль вакол не скончыцца здабыча.
На с. 93 сказана, што «у слоўніку (Пякарскага) зарэгістравана 60 000 якуцкіх слоў». Напраўду — 38 000, а без варыянтаў і анамастыкі — 25 000.
«У ліку тых, хто падпісаўся (пад вітальным адрасам Пякарскаму. — I. Л.), быў Амосаў — у будучым, пасьля Кастрычніцкай рэвалюцыі, старшыня ЦВК Якуцкай АССР» (с. 85). Гутарка тут ідзе пра адрас, складзены ў 1905 годзе. Тады М. К. Амосаву было... 8 гадоў, і, зразумела, ніякіх адрасоў яму падпісваць не давалі.
Недакладна перадаюцца асобныя словы: «аланхосут» (трэба — аланхасут), «раўдуга» (устарэлае. Трэба — роўдуга).
На с. 65 В. Грыцкевіч адно ў зносцы паведамляе, што Пякарскі ажаніўся «з мясцовай жыхаркай». А чаму б не сказаць проста — з якуткай? Дый увогуле, пішучы такую падрабязную біяграфію Пякарскага, можна было б і не ў зносцы, а непасрэдна ў тэксьце штось расказаць і пра ягоную жонку, і пра дзяцей.
Есьць недахопы ў асьвятленьні ролі іншых вучоных — якутазнаўцаў. Так, заніжаецца значэньне прац папярэдніка Пякарскага акадэміка О. М. Бётлінгка, зусім не згадваецца С. В. Ястрэмскі, фальклярыст і аўтар якуцкай граматыкі. Шмат недакладнасьцей у перадачы на беларускай мове прозьвішчаў і ініцыялаў: замест Бётлінгк — Бётлінг, Радлаў — Радлоў, Іяхельсон — Іёхельсон, У. Тан-Багараз (Уладзімір) — В. Тан-Багараз, У. Іёнаў (Усевалад) — В. Іёнаў і інш.
Шкада, што не згаданы ўдзел у падрыхтоўцы «Слоўніка якуцкай мовы» Пякарскага яшчэ аднаго нашага аднапляменьніка — А. А. Бялыніцкага-Бірулі, падарожніка-натураліста, аднаго з герояў кнігі «От Немана до берегов Тихого океана».
Асобнае пытаньне — аб перадачы на беларускай мове шматлікіх архіўных спасылак таго часу. У асноўным В. Грыцкевіч дае рады гэтаму. Але часам згадзіцца цяжка. На с. 25 у цытаце з дакумэнта чытаем: «зачыншчыкі абурэньня». Гэта зусім не тое, што «зачинщики возмущения» — бунту. мяцяжу. «Пазбавіць яго маёмасных правоў» (с. 37). Наколькі мне вядома з архіўных дакумэнтаў, правы выгнаньнікаў на маёмасьць захоўваліся, каралі ж іх (у тым ліку і Пякарскага) пазбаўленьнем «прав состояния» — саслоўных правоў, правоў стану. Для Пякарскага такі прысуд азначаў пазбаўленьне яго дваранства. Відавочна, слова «состояние» В. Грыцкевічам у дадзеным выразе ўспрынятае ў іншым яго значэньні — «богатство, зажиточность, именье, достаток» (У. Даль). Калі падсудны пазбаўляўся маёмасных правоў, прысуд гучаў: «лишить имущественных прав». На с. 43 «Ботурусская инородная управа» перакладзена як «Батуруская ўправа для іншародцаў». Тут лёгіка перакладу для мяне зусім незразумелая. «Инородные управы» былі зьвяном адміністрацыйнага самакіраваньня ў якутаў на ўзроўні ўлусаў. Кіраваліся яны абранымі асобамі з ліку саміх «іншародцаў» (якутаў). Дык адкуль узялося гэтае «для іншародцаў»? Дакумэнтальнае слова «неблагонадежный» на с. 37 правільна пададзена як «нядабранадзейны». Але чаму на с. 30 стаіць «неблаганадзейны»?
Думаецца, што пралікі В. Гріцкевіча ў гэтым пляне – наша агульная недапрацоўка. Мала яшчэ ў нас кніг на беларускай мове, аўтары якіх актыўна скарыстоўвалі б гістарычныя дакумэнты з іх своеасаблівай мовай. Застаецца спадзявацца, што далейшае выданьне гістарычных дасьледаваньняў, разьвіцьцё гістарычнага рамана, гістарычнай драмы пакрысе выпрацуе моўныя «калодкі», з дапамогай якіх можна будзе лёгка і проста перакладаць усе гэтыя «права состояния», «инородные управы», «призывы к возмущению» і г. д.
Біяграфічны нарыс пра Пякарскага вырас, можна сказаць, з невялікага артыкула пра рэвалюцыянэра і вучонага, зьмешчанага ў кнізе «От Немана до берегов Тихого океана». Міжволі падумалася, што і шмат якія іншыя героі В. Грыцкевіча заслугоўваюць асобнай кнігі. Дык, можа, так і будзе? Пажадаем жа посьпеху на гэтым кірунку дасьледчыку і папулярызатару айчыннай гісторыі.
/Полымя. № 12. Мінск. 1989. С. 198-206./
ЯКУТСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
Часть первая
ФИЛОСОФСКИЕ ВОПРОСЫ О СУДЬБАХ
МНОГОЧИСЛЕННЫХ И МАЛОЧИСЛЕННЫХ
НАРОДОВ
1
Борьба за существование.
Переселенческая политика царизма
Вы, г.г., м.б., подумаете, что я одержим какой-нибудь манией или мнительностью, высказывая мысль о возможности и даже неизбежности вымирания якутов. Можете думать и так, но я глубоко убежден в критичности положения якутов в данное время.
Неужели не заметны те роковые тучи, которые так зловеще собрались над нашим мутным небосклоном!..
Всякому известна аксиома, что дикий народ, приходя в соприкосновение с более культурным, вымирает в течение более или менее продолжительного периода времени. Какая масса к тому исторических примеров!
Даже такие великие нации, как индейцы, негры и др., вымирали и вымирают. Причина явления простая: культурный человек, вооруженный знаниями, почерпнутыми из наук, легче извлекает все полезное из окружающей природы, тогда как дикарь этого не в состоянии делать: он может пользоваться готовыми, видимыми благами природы, которые с размножением людей иссякают, и дикарь погибает, говоря короче, последний не может выдержать «борьбы за существование». В силу этой аксиомы мы, якуты, должны вымирать и вымираем.
В частности, обращаясь к современным Сибир. инор-м, с ужасом замечаем подтверждающее сказанный вывод — явное и быстрое вымирание их (наши сродственники: алтайцы, карагасы, койбальцы, джагатайцы, уйгуры, османли, кондомы, телеуты, камасинцы — теперь считаются только сотнями, некоторые только тысячами. Также вымирают: сибирские татары, уранхаи, орочоны (680 душ), вогулы (7000), бухарцы (400), остяки, зыряне, качинцы, тунгусы, ламуты (500), манегры, гольды (430), юкагиры (675), чуванцы (72), коряки, камчадалы (5000), айны (1130), гиляки (2500), латыши, эсты и прочие. Совершению вымерли: аринцы, омуки, байкальские якуты («кучуна омук»).
В численном отношении не убавляются только: киргизы, буряты, якуты и чукчи. Но в этом кажущемся благополучии мало утешительного. Туруханские якуты за последние три-четыре года совершенно обнищали вследствие лишения рыбных промыслов, а обнищание есть верный залог вымирания. Витимские (Нюйя), Колымские и Верхоянские якуты очень бедны и некультурны. Что касается нас, остальных якутов, то, хотя численно не убавляемся, но поразительно быстро мельчаем, становимся хилее и т. п., что известно всякому из нас и что также служит верным признаком будущего вымирания.
Звероподобные чукчи потому не вымирали до сих пор, что до них пока не касалось ядовитое «дыхание» (тыын) культурных народов. Но теперь их стали уже сильно спаивать спиртом американцы и русские, потому дни их сочтены.
Жалка мне участь киргизов. Это наши «родственники», имеющие с нами один корень языка. Они самый многочисленный из всех инородцев (около 1 000 000 душ), простодушный и поэтичный народ. Под защитой Магометанской религии, запрещающей спиртные напитки, обладая большими стадами скота и располагая необъятными степями, бедняжки-киргизы кочевали себе весело по степям круглый год и жили беспечно по заветам отцов и старины. Но вот в начале XX века негаданно хлынула из-за Урала бешеная волна голодных переселенцев. Десятками и сотнями тысяч засели они на киргизские земли, не внимая ни мольбам, ни угрозам и оставив туземцам лишь по 15 десятин земли на душу... (До 1911 г. было у них отобрано земли 11 587 128 десятин). Не умея заниматься земледелием и не имея достаточных земель для своих стад, они должны были поневоле перебивать свой скот и сбывать его по дешевке. И вот, теперь они влачат жалкое существование, вспоминая прежние блаженные времена...
История с киргизами должна была устрашать нас, ибо служит прообразом предстоящей нам перспективы; но мы на все это не обращаем внимания, слушаем, как сказку, как видимое и слышимое во сне...
Переселенческая волна не удовлетворилась одним степным краем, и пошла неудержимым потоком дальше вдоль всей Сибири. Она и не может остановиться, ибо русский мужик к следующему году способен сфабриковать в еще большем количестве новых индивидов рода человеческого; в этом отношении, как доказывает статистика, русский побил всемирный рекорд: ежегодно фабрикуется маленьких «нучей» в количестве, превышающем число всех якутов в 68 раз! А в 10-20-100 лет сколько будет!..
Ныне громаднейшие губернии Запад. Сибири все переполнены: Енисейская, Иркутская губернии, Забайкальская область, пресловутый Амур, словом, все возможные места заполнены переселенцами, шедшими со времени постройки Вел. Сиб. ж. д. ежегодно сотнями тысяч (за последнее время в год выходило по 800 000 - 900 000 человек). Так как, с одной стороны, в Евр. России дела не улучшаются, земли с ежегодным пользованием истощаются и от частной собственности не освобождаются, культура замерла на низкой «мертвой» точке, голодовки периодически обессиливают хозяйства, а с другой стороны, население растет не по дням и часам, а по минутам и секундам и переселенцам совать носы некуда, — то понятно, что Прав-во обратило свое внимание и на далекую Якутскую область, про которую оно имеет совершенно превратное представление и про величину которой ходят баснословные слухи. Положим, иметь ему правильное представление довольно трудно, потому оно и посылало специально Маркграфа, сделавшего доклад, что наша область может вместить 2 000 000 переселенцев.
Прав-во... радостно ухватилось за доклад Маркграфа, и теперь идут спешные приготовления о заселении Як. области. Прав-во, заселяя Сибирь, и в частности, нашу область, мнит убить с одного выстрела сразу трех зайцев: 1) избавиться от того избытка населения, которого ему девать некуда (что весьма важно при том жгучем, обостренном положении земельного вопроса, какое там ныне господствует); 2) заселяет и культивирует дикий пустынный край с целью извлечении пользы для государства эксплуатацией его природных богатств и 3) колонизировать свои окраины в видах охраны их от алчных и страшных соседей, — вроде Амер., Яп., Китая. Если бы не такое нудное положение вещей, то прав-во не поддалось бы так легко приятной иллюзии самообмана и отнеслось бы недоверчиво к докладу Маркграфа, так приятно и в тон ответившему его видам.
2
Проект переселения якутов на Крайний Север
Мы, в свою очередь, так детски — наивно обманываем самих себя мыслью, что пепелища и «өтөхи», где жили и умирали наши прадеды, принадлежат нам и что мы их никому не дадим. Но наши пресловутые «дьыала» и «куолу», наши «суут», «сокуон», «бырысыанньыйа» против переселения ничего не сделают и ничему не помогут... Так сильно взбудораживавшие наши мелочные интересы «сенсационные дела» вроде спора 3-е хатылинцев с телейцами из-за 80 күрүө, Якутского союза, инструкции Скрипицына, солдатчины из якутов, переложения податей на скот, — расплывутся, как дым, перед грозным призраком переселения... Теперь-то настает время узнать нам настоящую цену «өлүү-алдьархай», «сор-муҥ».
Поставить бы истого якута-патриота в Питер среди правящих сфер, разбирающих по косточкам улусные и наслежные земли, сделав по волшебству его понимающим все слышанное! Чтобы он стал чувствовать и что стал говорить?! Теперь ему хотя говорят и долбят, что земли, на которых жили до сих пор якуты, принадлежат казне, — но он не в состоянии ни верить, ни воображать, ни переваривать в мозгу это...
Да, там ходят про нас разные толки, теории и проекты. Напр., один субъект, слывущий знатоком Якут. области, ее аборигенов и языка последних, и кичащийся этим, высказал в качестве авторитета, мысль, сумасбродную для нас, но целесообразную для слушателей его, — мысль, что якутский народ следует переселить на север к морю, а их родину заполнить переселенцами из России. Может быть, Вам проект этого господина покажется странным, но он г.г. нучаларам показался тогда идеальным. Что же, они правы со своей точки зрения: земля переселенцам необходима; поселить их около моря — они не выдержат климата; а если переселить туда якутов, то последние, как акклиматизировавшиеся, не станут явно вымирать; тогда за чем же дело стало — гнать якутишек на север, да и все тут!..
Может б., интересуетесь личностью того оратора, который так хорошо знает всю нашу подноготную и который сказал упомянутое слово в Томске, на съезде ученых («Сиб. Вопр.»).
Как назло забыл я его фамилию, но, когда опишу, узнаете живо.
Гостил он у нас долго; приехал молоденьким, вертлявеньким, поджареньким, а уехал стареньким, ехидненьким. Сотрапезничал он с нами десятки лет, похваливая наши «тар», «үөрэ» и “бутугас”. Хвалил он и любил и нашу девицу-красавицу (ныне покойницу), с которой он коротал долгие, зимние вечера под музыкой северной вьюги... Будучи молод и полон жизненных потребностей, он увлекался дикаркой и сильно обескураживался, когда она не понимала его мыслей и... желаний, а он - ее. Во 1-х, поэтому, во 2-х, от нечего делать, он стал записывать лепет своей подруги и учить ее своему языку. Но, так как сам всецело подпал под ее обаятельную власть, то не смог ее научить своему языку, наоборот, — сам научился от нее разговорному и любовному языку якутов, которого сделал своим коньком и на котором сначала поехал в Питер, а теперь едет вверх — по пути славы и великих почестей...
Вот, сей-то господин попал случайно раз
В среду мужей ученых,
Не испытавших севера ни игр суровых,
Ни моря льдистого проказ.
Чтоб показать умишка глубину,
Чтоб доказать патриотизма вышину,
Сказал герой такое слово,
Слыхать не приходилось мне какого;
«Якут-пигмей привычен к холоду морей,
Ему приятен край, где царствует Борей.
Зачем их нам не гнать в страну,
Какая им по сердцу и нутру!
А прежни пашни их и избы,
То, чем лежать им, гнить без пользы,
Да достаются детям нашим, как надел,
Чтоб уходя народ вздыхать об их не смел...
И труженик смешон мне кропотливый сей:
Плоды* трудов своих кровавых,
Над чем кряхтел от юности своей,
Продать решил за миг един похвал неправых!
Частенько хоть, тайком порой - ночной
Скорбеть он будет думой и душой,
Но труд его погибнет так бесславно
Ничей не радуя и взор;
А Эсперанто, Воляпюк, Липтэй вздохнут злорадно;
Заслужит же он лишь обиженных укор...
[* Словарь якутского языка]
Не думайте же, однако, друзья мои, часто я настроен хорошо, потому и пою, — нет, это — смех сквозь слезы, это — «пир во время чумы»...
Но свет не без добрых людей: говорят, далеко за морями, за долами, во граде царственном есть домовина, в котором долго, упорно и много думают хорошие люди о хороших вещах. В той домовине нашлись таки люди, желающие нам добра (Сиб. Депутат.); они, говорят, доказывали другим хорошим людям, что не следует давать вымереть сибирским «иначе-рожденным-людям», ибо последние, по их мнению, платили ясак и впредь способны платить, во 2-х, они в течение веков сумели акклиматизироваться в суровой Сибири и будут потому очень нужны при эксплуатации природы и недр их богатой родины. Затем, эти хорошие люди, исходя из сказанного своего мнения, советовали не посылать в Сибирь своих подонков и не отнимать у них тех земель, без которых им «быть живыми» невозможно.
В то время, как говорящие хорошие люди с искренним жаром доказывали, подобно крыловскому повару, правильность своего предложения, слушающие хорошие люди собрались в кучу и, подобно крыловской кошке, слушая нотацию евшей пирог, — стали шептаться: «этот оратор — кум тунгуса, тот — сват якута, а вот этот — племянник бурята, потому они так и толкуют; не слушайтесь их, — поговорят и «отстанут».
Так-то, нам кругом не везет...
* * *
Обыкн., на оф. бумагах говорится, что переселенцам будут отводиться лишние, свободные земли. Шиш! — это враки! Я знаю нашу область, потому что ездил по ней и так, и этак: она — сплошная скала, разборожденная горными реками и потоками, вплоть до Иркутской границы и морей; лишь реки — Лена, Вилюй и Амга тянутся узкой лентой с плодородной почвой, захватывающей незначительные части их протяжений. Пространство, занятое Якутским округом, едущему в отдаленных ущельях Яблонового хребта, воображается каким-то маленьким пятном или островом на океане гордых и угрюмых скал...
Селиться переселенцам некуда, кроме незначительных ленских островов, Нотары, Алдана, Оймякона и т. п., где может уместиться каких-нибудь 20-30 тысяч человек. Потому казна поневоле отберет у нас уже занятые земли под благовидным предлогом назначения земельной нормы в 15 десятин. Все земли (покосы пашни, выгоны, усадьбы, леса и водные пространства) будут делиться между русскими и якутами по одинаковой пропорции и так, чтобы всего на душу досталось по 10 десятин.
Следов. у нас отберут и культивированные, насиженные земли, взамен которых укажут Байбалу, Басылаю, что им отведено столько-то лесу с «Халыҥ-Кыра», такая-то часть такого-то озера... Якут заявит начальству, что ему невозможно существовать отведенным количеством земли. Начальство ответит: «земли у нас нет; живите, как живут переселенцы, и больше никаких!»... Но переселенцы нам не чета: они умеют обращаться с землей и извлекать пользу даже из плохой земли. Затем, они получают, как новоселы, от казны всевозможные ссуды и пособия.
Нужно принять во внимание, что начальство давало и будет давать всевозможные подачки переселенцам при наших препирательствах с ними из-за земель, ибо обратное возвращение их в такую даль обойдется прав.-у очень туго, а, следов. и нежелательно, без того на них прав.-о ежегодно тратит до 25 000 000 руб. Будут повторяться те же истории, которые имели место при отбирании земель у прочих инородцев, которых гнали прочь целыми деревнями и наслегами... Тогда-то мы запоем свою «лебединую песню!»
Вторая грозная, более ужасная туча, нашего небосклона воображается мне в образе индусов, китайцев, японцев и т. п. Человек появился на земном шаре сравнительно в позднейший период ее существования. Но, несмотря на позднее свое появление, он успел победить всех других видов животного царства, благодаря исключительно своей способности обмениваться мыслями посредством звуков (т. е. речи). Речь же послужила краеугольным камнем для создания письменности и наук, ставших для человека могущественным орудием в борьбе его не только с животным миром, но и со стихиями и злыми силами природы.
Өксөкүлээх Өлексей
1912 г. Май.
Качикат *
* Рукопись хранится в Центральном Государственном Архиве Республики Саха (Якутия) ф. 3, оп. 20, д. 130 а, лл. 1-21 об.
/А. Е. Кулаковский. Якутской интеллигенции. Якутск. 1992. С. 33-39./
ДЕЛО ВСЕЙ ЖИЗНИ
Уж так случилось, что якутскую политическую ссылку, как правило, отбывали наиболее одаренные молодые люди. В ссылке они проявили себя в научно-исследовательской и просветительской работе настолько ярко, что навсегда остались в истории северного края. Высланные административно или по суду, а некоторые сюда водворены были после каторжных сроков — за революционное бунтарство, пропаганду запрещенной литературы, за разрушительные идеи вплоть до террористических актов.
В Якутии и за ее пределами широко известны имена Худякова, Трощанского, Левенталя, Тана-Богораза, Иохельсона, Ионова, Серошевского, Пекарского...
Труд Эдуарда Карловича Пекарского по составлению фундаментального «Словаря якутского языка» явился делом всей его жизни. Работу над «Словарем» Пекарский начал в 1-м Игидейском наслеге Батурусского улуса, куда был сослан зимой 1881 года. Прожил он там почти двадцать лет. К 1887 году собрал, с помощью местных интеллигентов, 7 тысяч якутских слов, постепенно увеличивая объем «Словаря». Пополняя «Словарь», он систематически обращался к богатому якутскому фольклору. К 1930 году было уже собрано 25 тысяч слов. Одним из участников создания «Словаря якутского языка» был местный священник Д. Д. Попов. Большую помощь Пекарскому оказывал до конца своих дней известный этнограф В. М. Ионов, отдавший в его распоряжение необходимые материалы, собранные им за многие годы пребывания в Якутии.
Разумеется, научная работа Э. Пекарского началась не на пустом месте. Сначала он близко знакомится с повседневным бытом якутов, изучает язык местных жителей, одновременно занимаясь сельским хозяйством, засевая участок земли зерном, сажая картофель и разводя домашний скот. Все это, разумеется, отнимало много времени, зато являлось хорошим подспорьем, при отсутствии заработка, к полученному казенному пособию — сначала в сумме 6, а затем 12 рублей. Постепенно молодой ученый обзавелся довольно неплохим подсобным хозяйством и даже оказывал материальную помощь беднякам. «Прошу принять от меня в дар четыреста копен сена, которое должно быть раздаваемо в годы бессеницы общественникам, по преимуществу беднейшим», — писал он 12 декабря 1891 года в 1-е Идигейское родовое управление.
Вместе со многими другими политссыльными-учеными, Э. Пекарский был привлечен к работам Восточно-Сибирского Отдела Русского императорского географического Общества, финансировавшимся известным золотопромышленником И. М. Сибиряковым. В составе Якутской Сибиряковской экспедиции (1894-1896) вместе с И. И. Майновым он разработал «Программу для исследования домашнего и семейного быта якутов». В 1903 году он изучал жизнь и быт приаянских тунгусов (эвенков), собрав 400 этнографических экспонатов для Русского музея, издав отдельной книгой отчет об этой поездке.
Первый выпуск «Словаря» состоялся лишь в 1899 году, после десяти лет хлопот и переговоров. В Якутске. Но из-за отсутствия средств дальнейшее печатанье пришлось прекратить. Всего однако, до революции было осуществлено пять выпусков «Словаря». По ходатайству Академии наук в 1905 году Пекарскому был разрешен переезд в Петербург. Через семь лет он был награжден за составление «Словаря якутского языка» и «Образцы народной литературы якутов» Большой Золотой медалью отделения этнографии ИРГО, являвшейся самой значительной наградой этого научного учреждения. Еще ранее он был удостоен Почетной золотой медали Академии наук.
В дальнейшем «Словарь» издавался в 1923 году, с 1925 года — ежегодно, в 1927 году было два выпуска, в 1930 году издание завершилось 13-м выпуском. В 1958 году, к 100-летию со дня рождения Э. Пекарского, «Словарь якутского языка был переиздан целиком с предисловием Е. И. Убрятовой.
Над главным трудом своей жизни — «Словарем якутского языка» — Э. К. Пекарский работал более полувека.
В 1993 году, исполнилось 135 лет со дня рождения члена-корреспондента, почетного члена Академии наук Э. К. Пекарского.
Он родился 13 (26) октября 1858 года в Игуменском уезде Минской губернии в семье обедневших дворян. Воспитывался, после рано умершей матери, у деда Ромуальда Пекарского. Учился в четырех гимназиях — Мозырской, Минской, Таганрогской и Черниговской.
В последней гимназии началось его приобщение к чтению запрещенной литературы. Из гимназии он шагнул «в народ», а затем, в 1877 году, поступил в Харьковский ветеринарный институт, откуда через год, за пропаганду народнических идей, был исключен и осужден к ссылке в Архангельскую губернию на 5 лет.
Скрывался от властей в Тамбовском уезде под чужим именем, работая волостным писарем в Княж-Богородицкой волости, затем письмоводителем участкового члена по крестьянским делам присутствия. Узнав о предстоящем аресте, снова скрывается, будучи уже членом общества «Земля и Воля».
В 1879 году он подвергается аресту. Выдан полиции доносителем. Московский военно-окружной суд обвиняет его в распространении революционной литературы и в принадлежности к партии социалистов-революционеров. Приговор — 15 лет каторжных работ. Но, по ходатайству того же суда о смягчении приговора, московский генерал-губернатор, приняв во внимание его молодость и состояние здоровья, заменил приговор ссылкой «на поселение в отдаленные места Сибири с лишением всех прав состояния».
Вся жизнь и научные помыслы Эдуарда Карловича были связаны с Якутией. Им написано множество этнографических материалов, книжных обозрений, краеведческих статей, экспедиционных отчетов и злободневных заметок в периодической печати. Некоторые из них, по цензурным соображениям, подписаны псевдонимами.
В данном номере «Полярного круга» впервые перепечатывается неизвестная современному читателю статья «К вопросу о переселении в Якутскую область». Она была помещена в Иркутской газете «Сибирь» за 1909 год, в двух номерах.
Мы не будем пересказывать содержание статьи, читатель сам узнает, прочитав ее до конца. Скажем лишь, что упомянутый в статье О. В. Маркграф являлся вице-инспектором корпуса лесничих. Он был в составе Аяно-Нельканской экспедиции инженера Кудрявцева, в которую также входили землемеры Пржиборовский и Кротов. Задачей экспедиции было обследование Аяно-Нельканского пути, исследованного ранее инженером Сикорским (1894 г.) и инженером В. Е. Поповым (1903 г.).
Возможно, что, пройдя путь по Алдану и Мае до самого Джугджура и Аяна, О. В. Маркграф сделал свои выводы о пригодности тундровых и болотистых земель для хлебопашества новыми притоками новоселов, с чем явно не согласен Э. Пекарский.
Для тех же, кто знаком с «Письмом якутской интеллигенции» уважаемого мною А. Е. Кулаковского, станет понятным и нелепость обвинения последним Пекарского, он будто бы высказал мысль, что «якутский народ следует переселить на север, к морю, а их родину заполнить переселенцами из России». Впрочем, читайте, да обрящете истину.
*
К ВОПРОСУ О ПЕРЕСЕЛЕНИИ В ЯКУТСКУЮ ОБЛАСТЬ
В 1903 г. О. В.Маркграф писал: «...именно на сырых и болотистых местах следует остановить свой взгляд при наделе местных крестьян и новых поселенцев». Такого же взгляда держится и г. Журавский, который в своей книге («Приполярная Россия в связи с разрешением общегосударственного аграрного и финансового кризиса»), 1908 г., считающий взгляды О. Маркграфа его величайшей заслугой. Основываясь на «строго научных данных» и хозяйственном «опыте» некоторых жителей Севера, Журавский полагает, что приполярная Россия по своим естественным богатствам не уступает, пожалуй, и южной черноземной полосе России. Оказывается, что на севере можно развить луговодство и семенное хозяйство до таких размеров, что Россия завладеет семенным рынком всего земного шара и «обратит в ничто селекционное семейное хозяйство Швеции». Дело только за маленьким препятствием: нужно «действительно упорядочить» пути сообщения и «рационально использовать экономический потенциал севера» и тогда все будет расти, зреть и наливаться и Россия приобретет «столь нужный ныне капитал» для разрешения вопроса об экономическом кризисе страны. Поэтому как можно скорее нужно провести пути сообщения и заселять северные окраины для поднятия культуры в них. О. В. Маркграф горячо отстаивает «тундры» и «сырые места» на севере для колонизации и предлагает туда переселить крестьян из России, видимо, надеясь, что российские землеробы «рационально используют экономический потенциал севера».
Вопрос о заселении тундряного и лесистого севера сейчас стоит на очереди и, по слухам, взгляды Маркграфа, Журавского и других — назовем их хотя бы только утопистами — близки к осуществлению.
На утопии этой можно было бы и не останавливаться, если бы не приходилось признавать тот непреложный факт, что «если наше время — не время великих задач», то оно является временем «великих» экспериментов и если бы, как слышно, большие проекты не были близки к осуществлению. С этой целью уже были произведены обследования колонизационной емкости Алданского района тем же О. Маркграфом, который, как отмечает он в отчете, нашел много удобных для новоселов мест, удобных во всех отношениях. В какой мере данные О. Маркграфа отвечают действительности, оставим на этот раз в стороне, а теперь обратимся к фактам, которые, нам думается, поспособствуют освещению интересующего нас вопроса о переселении в Якутскую область. Крестьяне-переселенцы должны заниматься на новых местах, конечно, земледелием во всех его видах, то есть основой их жизни будет — иначе не может быть — земля. Посмотрим, что же представляет из себя Якутская область в земледельческом отношении? В каком состоянии находится хлебопашество в области и является ли оно обеспечивающим всецело или частью жизнь землероба?
В 1852 г. из Иркутской губернии и Забайкалья были переселены на Аянский тракт в Якутскую область несколько групп крестьян, которые в течение восьми лет, пользуясь различными воспособлениями от казны, в конечном счете накопили за собою недоимки в сумме 1312 руб. Помимо этого плачевного результата им пришлось еще вынести немало различного рода злоключений, из которых «капризы природы» занимают не первое место, но и не последнее. В 1870 г. этих новоселов пришлось на казенный счет переселить в более хлебородные места Южно-Уссурийского края. Отмеченный нами опыт заселения Якутской области далеко не единственный, были и другие попытки, но все они кончались неудачей или давали ничтожные результаты.
Начиная с 70-х гг. 19 ст., когда начали разрастаться скопические поселения — вопрос о земледелии в области был воскрешен. Скопцы, поселившись в Олекминском округе (около г. Олекминска), в Якутском округе (на Мархе, около г. Якутска и на р. Алдане), и в Вилюйском (на Нюрбе), сумели поставить земледелие.
Хозяйство скопцов укреплялось, росло, хлеб зерновой не переводился, даже если и бывали два-три неурожайных года подряд. Бывало, что хлеба их гибли или от засухи, или от кобылки, или от инея, но несмотря на все невзгоды, они продолжали засевать каждый год, увеличивая постепенно площадь посевной земли и расширяя таким образом площадь годной для посевы почвы.
Относительно блестящее состояние скопческого земледельческого хозяйства, быть может, и послужило основанием для установления взгляда на Якутскую область как на будущую «житницу» (говорит же теперь г. Журавский о Якутской области, как о будущем семенном рынке всего земного шара), но стоит лишь приглядеться к хозяйственному и внутреннему укладу скопческого быта, как для излишнего оптимизма не остается решительно ничего. Благоденствующие скопцы жили в особенных, исключительно для них благополучных условиях.
Высланные за свои религиозные убеждения на дальние окраины Севера, скопцы не были совершенно брошены здесь на произвол судьбы своими родственниками и единомышленниками. Регулярно они получали из России и из других мест довольно значительные суммы. Алданские скопцы, например, — два селения — получали ежегодно 2000-2500 рублей, что, конечно, было большим подспорьем для них.
Живя в области общинной жизнью, уродовать и разрушать которую взялись теперь октябристы («Союз 17-го Октября»? — Ред.), они помогали друг другу и трудом и деньгами, а поэтому представляли из себя сплоченное ядро работников трезвых, энергичных, закаленных.
Лишенные как с.с.-поселенцы, прав завещательных, скопцы обычно на смертном одре передавали имущество свое в общину скопцам же, тем самым препятствуя дроблению хозяйства, увеличивая скопческое благосостояние.
Не может быть обойдено молчанием и то обстоятельство, что |скопцы были чуть ли не пионерами земледелия в области, а потому туземное население охотно и дешево сдавало земельные участки в аренду. Тогда же были дешевы и наемные рабочие руки, к которым скопцы охотно прибегали.
Все это вместе взятое создавало для скопцов особо благоприятную обстановку, при которой они могли расширять пашню и заниматься земледелием. Но все же приходится с уверенностью говорить, что сейчас земледелие и для скопцов не является единственным основанием хозяйственной устойчивости.
Что касается русского населения, то, хотя оно и занимается хлебопашеством, но в незначительных размерах и служит оно больше подспорьем, чем главным его занятием. Самым лучшим русским селением в земледельческом отношении является село Павловское, в 18-ти верстах от г. Якутска, на пр. берегу Лены. Крестьяне-старообрядцы засевают ежегодно, и случается, что они иногда вывозят свой хлеб на рынок, но большею частью они собирают хлеб только на прокорм себе. Но бывает и так, что они сами покупают хлеб. В конце концов павловцы вынуждены были, силою обстоятельств, перейти к огородничеству, извозу и другим отхожим промыслам. Их, главным образом, спасает близость к областному городу. Вообще русское население не занимается хлебопашеством всецело, а всегда соединяет его с другими промыслами, например, гоньбой, как приленские крестьяне, или извозом на золотые прииски Олекминской системы, или скотоводством.
Мы имели в виду русские поселения трех округов Якутской области — Якутского, Олекминского и Вилюйского. Земледелие и огородничество распространено около Якутска и Олекминска, т.е. поблизости к рынкам. Чем же дальше на север от Якутска, тем земледелие обращается все больше и больше в подсобное занятие, поглощаемое скотоводством. Крестьяне села Амгинского, отдалённые предки которых были землеробами, приспособились к местным условиям, почти ассимилировались с местными инородцами-якутами и ведут хозяйство скотоводческо-земледельческое. Наученные горьким опытом, они не могли жить одним хлебопашеством, сколько ни пытались это делать, и перешли к скотоводству. Причина, конечно, лежала в неблагоприятных условиях почвы и климата данной местности, а не в чем-либо другом, а главным образом в недостатке удобной для земледелия земли. Недостаток земли для посева сказывается не только у скопцов и крестьян, но даже у якутов, которые в настоящее время начинают заниматься земледелием усиленнее год от года. Таким образом, чисто земледельческое население, перенесенное в Якутскую область, не может стать прочно на ноги.
Если местное население не в состоянии прокормить себя земледелием и принуждено переходить к подсобным занятиям — огородничеству, извозу, вообще к отхожим промыслам, или же заняться скотоводством, как амгинцы, то что будут делать в Якутской области чистейшие землеробы? Разве только изведают на себе стихийные и климатические бедствия?
При решении вопроса о переселении в Якутскую область необходимо считаться с тем, чтобы в составе надела новосела, не ниже чем в 15 десятин, входили участки земли, пригодные для земледелия и скотоводства, т.е. чтобы была пашня, луг для косьбы сена и для пастбища и вода поблизости. Только при соблюдении этого условия новосел может быть обеспечен общей, принятой для западной и восточной Сибири нормой в 15 десятин. Но вот вопрос: где найти столько земли в Якутской области, удобной для поселения крестьян? Удобных и свободных земель в Якутской области сейчас нет, потому что лучшие земли — долины рек, равнины, котловины с озерами — заняты все инородцами-якутами, которые сами занимаются теперь земледелием, главным образом по долинам рек Лены, Амги, Татты, Вилюя и др. Что земли удобной для хлебопашества не хватает для самих инородцев, видно из возрастающего из года в год количества земельных тяжб между якутами.
В Якутском и Олекминском округах сколько-нибудь удобная для земледелия земля занята инородцами, а если не ими, то скопцами и русскими. Северная часть Вилюйского округа, Верхоянский и Колымский округа действительно богаты пространством не заселенной лесистой или тундряной земли, но... она только на страницах книги г. Журавского находится в состоянии «экономического потенциала» и ждет своего превращения в «капитал», хотя бы того же г. Журавского. Эти округа, безусловно, не колонизационный фонд. Что же остается? Не отбирать же удобные земли у инородцев для новоселов? Нравственную оценку. такого способа разрешения земельного вопроса мы оставим в стороне — «и погромче нас были витии, но не сделали пользы пером». Но если даже стать на пути изъятия земельных участков от инородцев, то это, во-первых, в корень расшатает хозяйство якутов и тем самым отразится в худую сторону на развитии земледелия в области, отобьет даже охоту к хлебопашеству, а во-вторых, будет вредно и для основы хозяйства — скотоводства, т. к. лишний клочок земли, отрезанный от якута, заставит его подвинуться со своими стадами к таежным местам, мало пригодным для пастбищ, и в результате культура края не возрастет, не поднимется, а производительность в области падет, тем более, что якуты, в сравнении с переселенцем, не обладающим сноровкой для обработки почвы в Якутской области и, к тому же, лишенным средств и орудий производства для поднятия культуры края, далеко его превосходят.
В вопросе о переселении нельзя руководствоваться одними голыми цифрами, коэффициентами свободных земельных пространств. На Верхоянские и Колымские округа приходится около 1,1/2 миллионов кв. верст, но сплошь покрытых лесами и тундрами. Возьмем другие, южные округа. По Олекминскому округу долина реки Лены дает местам удобную землю, если не для земледелия, то для пастбищ и сенокоса, в общем же весь округ представляет из себя для хлебопашества местность, где хорошие земли попадаются небольшими оазисами, и округ этот не может дать земельного избытка для населения.
В Вилюйском округе только в южной части, преимущественно по реке Вилюй, сеют хлеб, а вся северная и северо-западная части тундристы.
В Якутском округе удобные земли встречаются по рр. Лене, Алдану, Амге, Соле, Татте и у больших озер. Но и здесь удобные земли проходят тонкими прожилками и узкими лентами, притом же эти места и являются в данное время наиболее густо населенными, кроме р. Алдана, на которой удобные места встречаются довольно редко. Вся же остальная часть округа, к востоку от Приморской и Амурской областей, шириной до 1000 верст, представляют из себя глухую тайгу. Даже между рр. Амгой и Алданом местность для хлебопашества уже неблагоприятна. На западе к Вилюйскому округу изредка попадаются удобные места, а на севере, в таежных местностях Намского улуса хлеб сеется очень редко. Главная причина этому — холод.
Все это вместе взятое и заставляет нас прийти к такому выводу.
Рассматривать Якутскую область, как колонизационный фонд, нельзя по недостатку земель, удобных для земледелия, и новоселы в области лягут тяжелым бременем и на население области и на казну. Российский крестьянин, пришедший за 5-7 тыс. верст в Якутскую область, спасаясь от безземелья, встретит здесь тоже земельное утеснение и к тому же, помимо отхожих промыслов, тяжесть климатических условий. Пусть все, что писали Журавский и Маркграф о северных тундрах и болотах, правильно и что «тундры как тундры не существует», что «тундра — это обыкновенная пустошь», скрывающая в себе «целые хребты известняков и точильных песчаников, россыпи аметистов, топазов, халцедонов, агатов, горного хрусталя, россыпи золота, ручьи охры» и т.д., пусть действительно «экономический потенциал севера» при будущей их разработке дадут возможность со временем «завладеть России семенным рынком всего земного шара» и т.д. и т.п.
Допустим, что все это будет, ибо строго проверено, взвешено и предусмотрено, но ведь чтобы переселить в Якутскую область крестьян, нужны для этого сейчас подходящие условия, нужна сейчас возможность прокормить себя. Агатами, халцедонами и золотом, находящимися внутри тундры, себя не накормишь, а мох, растущий на поверхности тундры, годен лишь оленям, да и то не круглый год, а известное время, ибо во время оттаяния тундры по ней нельзя ни ездить, ни ходить.
Газета «Сибирь» (г. Иркутск), №155-156, 10-11 июля 1909 г.
[Вѣ-ринъ]
Публикация П. Конкина.
/Полярный круг. Ежемесячник для всех кому дороги дело и честь. № 1-2. Якутск. 1994. С. 18-19./
В. Н. Иванов,
доктор исторических наук, профессор
ПИСЬМО «ЯКУТСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ»
А. Е. КУЛАКОВСКОГО
...Мировая война неизбежна — вот ход рассуждений А. Е. Кулаковского. И война эта затронет все народы мира, независимо оттого, мал или велик тот и иной народ. Именно в этом ключе он размышляет о судьбе своего родного народа и приходит к неутешительной мысли: «Горсть якутской народности будет смята и уничтожена подобным ураганом», т.е. войной, или: «Будущее якутов рисуется мне в самых мрачных красках».
Где же выход? Что же нам делать, что предпринять? Задавшись такими вопросами, А. Е. Кулаковский рассматривает три альтернативных варианта выхода из создавшейся ситуации — спасения от угрозы вымирания. Первый вариант — перейти под протекторат таких великих держав, как Америка, Япония и Китай, но автор письма решительно отвергает его — они «нас быстро задавят в борьбе за существование». Второй вариант — переселение на север, и в данном случае он однозначно убежден: «Нет, и этот номер плох: на севере нет земель, на которых мы могли бы существовать — мы там погибнем очень скоро»*. Третий вариант — «наша культивизация и слияние с русскими», что, по мнению автора письма, является «единственным рациональным средством» в борьбе за выживание якутов.
* По мнению А. Е. Куликовского, идею переселения якутов на север поддерживал Э. К. Пекарский. Думается, что при этом он опирался на анонимную информацию в журн. «Сибирские вопросы» (1910. — № 42-43) по поводу его доклада «О расселении якутов по Якутской области» на заседании Географического общества. Автор этой информации приписал докладчику (Э. К. Пекарскому) мысль о принудительном переселении якутов на север, «выгодном с точки современной политики». Э. К. Пекарский выступил с опровержением (Сибирские вопросы. — 1910. — № 44), назвав приписываемую ему мысль «чудовищной», и объяснил, что он на самом деле говорил об «историческом ходе естественного расселения якутов по области под влиянием разных экономических факторов». Предполагаю, что Кулаковский до мая 1912 г. не знал об ответе Пекарского. С другой стороны, допускаю, что впоследствии он все-таки выяснил позицию Пекарского, о чем свидетельствуют добрые товарищеские отношения между ними в дальнейшем.
[C. 31-32.]
С учетом всего этого, в основу настоящей публикации положен «архивный» вариант письма. Документ публикуется в соответствии с «Правилами издания исторических документов». Перевод на якутский язык осуществлен Д. В. Кириллиным, на английский — проф. А. А. Находкиной и А. В. Капитоновой.
Письмо А. Е. Кулаковского «Якутской интеллигенции» одновременно на трех языках публикуется впервые. Думаю, что такое издание будет иметь большое научное и культурное значение. С мыслями и идеями выдающегося мыслителя из среды якутской интеллигенции первых десятилетий XX в. смогут ознакомиться также зарубежные ученые и читатели. Письмо предстанет и как замечательный памятник общественно-политической мысли того времени, принципиальные положения которого не потеряли своего значения и в настоящее время.
[C. 41-42.]
ПАМЯТЬ
Предлагаем вниманию читателей статью белорусского и якутского поэта, прозаика, публициста, исследователя Ивана Ласкова, годовщину рождения-смерти которого друзья поэта отмечают в эти дни (19. 06. 1941 - 29. 06. 1994). И хотя в целом статья И. Ласкова посвящена польским, белорусским общественным деятелям В. Серошевскому, Э. Пекарскому, а также вышедшей книге ленинградского историка В. Грицкевича, и издана она почти 15 лет назад в белорусском журнале, якутской общественности она незнакома и, бесспорно, будет интересна широкому кругу читателей, поскольку в ней говорится об «отцах-основателях» письменности, литературы, якутоведения В. Серошевском, Э. Пекарском и А. Кулаковском, о их непростых взаимоотношениях.
...Серошевский и Пекарский некоторое время в якутской ссылке жили поблизости. Оба изучали якутов: Пекарский - язык и фольклор, Серошевский - быт, обычаи, хозяйство, общественный строй, историю. Казалось бы, два таких человека, с одним родным языком, с близкими интересами просто не могли не подружиться. Но дружба не состоялась. Почему?
В своих мемуарах, написанных в конце 1930 годов, Серошевский упомянул об этом. Отношения не сложились потому, что Пекарский, которого Серошевский называл «обруселым», и слышать не хотел про «польское дело». Серошевский это воспринял, как предательство и перестал видеться с ним, хотя знакомство с Пекарским ему ничуть не повредило бы, ибо Пекарский был отличным знатоком якутского языка, а Серошевский, как замечает В. Армон, «не имел уха» к другим языкам.
Что Серошевский и Пекарский не дружили, есть свидетельство и из «лагеря» Пекарского, от близкого помощника Эдуарда Карловича в составлении «Словаря якутского языка» Всеволода Ионова. В 1914 году, критикуя в журнале «Живая старина» труд Серошевского «Якуты» преимущественно за небрежное написание якутских слов, В. Ионов отметил: «В. Л. Серошевский жил одно время недалеко от Э. К. Пекарского, который уже трудился над своим словарем и никогда не отказывал в указаниях и толкованиях. Все, кто интересовался той или иной стороной якутского быта... всегда обращались к нему».
... Подробно и интересно показаны годы учебы Пекарского, его путь в русское революционное движение, заключение, работа над «Словарем якутского языка», путешествие «сквозь туманы Джугджура» и, наконец, плоды сорокапятидесятилетней работы почетного академика.
Но я думаю, что по-настоящему полное жизнеописание Э. Пекарского еще впереди. И хотелось бы верить что доведет его до конца сам В. Грицкевич, но для этого ему прежде всего потребуется поработать в Якутске.
Э. Пекарский, как известно, находился в ссылке в Якутии более двадцати лет. Все это время он был под бдительным полицейским надзором. Понятно, что в Государственном архиве ЯАССР в связи с этим насобиралось немало документов, способных пролить дополнительный свет на Пекарского. Изучены они еще не полностью.
Поработав в Якутске, более реалистически можно было бы показать отношение якутов к Пекарскому. Тут не все на поверхности, много прячется и в глубине. Почувствовать это издалека невозможно. Сам я долгое время не мог понять, почему в Якутии относятся к Пекарскому так неадекватно его заслугам перед якутской культурой. До этого времени в честь Пекарского названа только окраинная улица в Якутске да школа в далеком улусе, где Пекарский жил в ссылке. «Словарь» его переиздан только однажды, да и то... в Венгрии - говорят, с помощью известного М. Ракоши, который был женат на якутке. А главное, не раз и не два доводилось слышать намеки, что хотя Пекарский и большой ученый - составил словарь, но перед якутами есть за ним и провинность, причем немалая.
Что же довелось узнать случайно не так давно?
В. Грицкевич цитирует письмо зачинателя якутской литературы А. Кулаковского к Пекарскому: «... 2). У нас не было литературы, а Ваш словарь должен послужить краеугольным камнем для ее создания; 3) Прямой и практический смысл словаря понятен каждому. Вы воистину заслуживаете названия «отца якутской литературы». Без Вас не нашлось бы лица, у которого хватило бы дерзости принять на себя такой колоссальный труд как Ваш Словарь». Эти слова повторены и К. Тарасовым в предисловии.
Казалось бы, просто здорово: какая высокая оценка вдохновенного труда нашего одноплеменника из уст первого якутского поэта! Но, к сожалению, Кулаковскому принадлежат и другие высказывания о самом Пекарском, так и о его словаре:
Письмо которое цитирует В. Грицкевич, было послано Пекарскому в ноябре 1912 года. А полугодом раньше, в мае, в публицистическом произведении под названием «Якутской интеллигенции» тот же самый Кулаковский писал о Пекарском (подаю в оригинале, сохраняя его особенности. Произведение написано по-русски):
«Гостил он у нас долго: приехал молоденьким, вертлявеньким, поджареньким, а уехал стареньким, ехидненьким. Сотрапезничал он с нами десятки лет, похваливая наши «тар», «ёрэ» и «бутугас». Хвалил он и любил нашу девицу-красавицу (ныне покойницу), с которой он коротал долгие зимние вечера под музыку северной вьюги... Будучи молод и полон жизненных потребностей, он увлекался дикаркой и сильно обескураживался, когда она не понимала его мыслей и... желаний, а он - ее. Во-первых, поэтому, во-вторых, от нечего делать он стал записывать лепет своей подруги и учить ее своему языку. Но так как сам всецело подпал под ее обаятельную власть, то не смог ее научить своему языку, наоборот - сам научился от нее разговорному и любовному языку якутов, которого сделал своим коньком и на котором сначала поехал в Питер, а теперь едет вверх - по пути славы и великих почестей...»
Далее идет сложенный самим Кулаковским грязный стишок из шести четырехстрочий, где имеется такое пророчие в отношении к словарю Пекарного: «... труд его погибнет так бесславно, ничей не радуя взор».
Чем же так разгневал Пекарский Кулаковского, что тот опустился до грязной писанины на «отца якутской литературы»? Ответ на это содержится в произведении Кулаковского. Кулаковский, полный возмущения тем, что Пекарский на каком-то «съезде ученых в Томске» выселить якутов якобы на Крайний Север (есть, как я писал уже однажды, и в Якутии свой Север!) а на их землях устроить переселенцев из России. При этом Кулаковский ссылается на журнал «Сибирские вопросы» (без года и выпуска), в котором якобы было сообщение на этот счет.
Довелось обратиться к этому журналу, который издавался в Петербурге с 1907 года, и один за одним просматривать все его номера аж до мая 1912 года. Откровенно говоря, если бы даже такое сообщение нашлось действительно, я бы ему не поверил. Представить, чтобы революционер, ссыльный, пошел на бесстыдный сговор с царизмом? Невозможно трудиться всю жизнь над словарем якутского языка и осудить его носителей на вымирание? Но признаюсь, был момент, когда с журнальных страниц на меня будто бы плеснули кипятком.
1910 год. Сдвоенный номер 42-43 (25 ноября). Страница 65. «Два доклада о Якутской области»: «Якутской области повезло - в географическом обществе сделано два сообщения: г. Пекарского о «расселении якутов» (В. Грицкевич упоминает этот доклад на стр. 87. - И. Л.) и г. Островских «Новые данные по Якутской области». Если доклад Пекарского и страдает тенденциозностью и некоторой необъективностью, то во всяком случае о нем можно серьезно спорить. Тенденциозность сказывается в самой мысли расселения, т.е. удаления с искони насиженных мест, с богатых пастбищ, из районов с более мягкими климатическими и почвенными условиями на север, к вечным льдам, на промыслы, полные риска, но бедные добычей, на вечную мерзлоту с жалкой растительностью. Конечно, расселение выгодно с точки зрения современной политики (имеется в виду столыпинская политика переселения крестьян на «свободные» сибирские земли. - И.Л.): освободившиеся угодья можно пустить под колонизацию (...) Якуты такие энергичные, богатые инициативой и самодеятельностью и вдруг сидят по своим долинам, водят скот да бабятся! Надо не дать погибнуть этим ценным качествам инородца, необходимо использовать их путем приложения в борьбе с холодом, льдами, полуголодной жизнью (...) Конечно, значительный процент погибнет в борьбе за существование, но без жертв ни одно великое дело не свершалось. Зато уж кто выйдет победителем, тот станет прочной ногой в ледяной пустыне». Подписи под заметкой нет. Неужели это правда?! По предыдущим прочтениям «Сибирских вопросов» я заметил, как много опровержений печатает этот журнал на помещенные в нем материалы. Так неужели Пекарский проглотит эту язвительную статью, признает ее правдивость?
Нет! Уже в следующем номере (44) с облегчением вижу «Письмо в редакцию»: «Сомнительно, чтобы кто-либо из присутствующих на докладе, среди которых были также и якуты, усмотрел в нем подобного рода «тенденциозность». Для того, чтобы выудить из моего доклада мысль насильственного расселения якутов, надо было не присутствовать на самом докладе или не слышать его, или просто не понимать того, что слышишь. Вероятнее всего, что автор статьи построил все свои соображения на основании неправильно истолкованного им заглавия моего доклада, предположив, что темою его был вопрос о том, как расселять якутов, между тем как в нем говорилось о том, как расселялись и расселяются якуты сами (...) Горячо протестую против приписываемой мне, выражаясь мягко, «тенденциозности».
Нет! Никак не мог Пекарский выступить с тем, что ему приписали! Наоборот, еще за два года до того, в тех самых «Сибирских вопросах» в статье «Земельный вопрос у якутов» он писал: из-за того, что земля, на которой живут якугы, законодательно за ними не закреплена (считалась государственной), у якутов «есть неуверенность в надежности владения землями, но которых они живут...», «порождая разного рода слухи о будущем вытеснении их русским элементом. Эти слухи, при всей их преждевременности, находят для себя почву в самом законе».
Как видим, со слов Пекарского явствует, что вопроса про переселение в Якутию «русского элемента» тогда совсем не стояло, тревога якутов была преждевременной, но Пекарский стоит за то, чтобы его не было совсем. «Было бы поэтому, - настаивает он, - в высшей степени своевременно каким-нибудь законодательным актом ясно и определенно подтвердить, в какой мере якутские общества вправе рассчитывать на неприкосновенность и неотчужденность занимаемых ими ныне земель». (1908, № 17-18, с. 16-17). В другой статье «Кочевое или оседлое племя якуты?» немного позже (1908, № 37, с. 34-40) Пекарский доказывает, что якуты - оседлые, и призывает к тому, чтобы их оседлость была признана государством. Это нужно «для доказательства, что хлебопахотные земли уже стали нужны и ценны для самих якутов и что отчуждение их в пользу русских пришельцев нанесет существенный ущерб коренному населению...»
Таким образом, выходит; что Кулаковский не сам возводит напраслину, а только повторяет, Но это не освобождает его от ответственности. Прочитав обвинение в адрес Пекарского, он же не мог за полтора года не прочитать и опровержение! А если бы не заметил сам, то обязательно услышал про него от людей. Прогрессивные «Сибирские вопросы» в Якутске были журналом очень популярным, его читала вся интеллигенция, о чем свидетельствуют письма якутян в журнал.
Если Кулаковский не читал опровержения, то почему, облив грязно имя Пекарского в мае, уже в ноябре 1912 года он пишет льстивое письмо, называя в нем Пекарского «отцом якутской литературы». Давайте, кстати, повнимательней присмотримся к этому письму. Выдав похвалу Пекарскому (и, сказал бы я, законную похвалу!), Кулаковский переходит к «деловой» части своего послания. Выясняется, он пишет знаменитому ученому не просто так, а из надобности. У него две просьбы: одна - уладить печатанье собственных трудов по фольклору и его художественных, произведений. Вторая - такого вида: «Не примете ли меня к себе, чтобы я работал по изданию словаря под Вашим руководством. Если мы сообща кончим издание в 2 года, то Академия неужели не выдаст целиком назначенные Вам 10 000 рублей? Я думаю, что Ваш словарь надоел ужасно. Скорее бы отвязались. Честь составления словаря все равно не убавится. Могу к Вам явиться летом 1913 г.» («Кулаковский». Сб. документов к л 85-летию со дня рождения. Якутск, 1964. С. 83).
И действительно, летом 1914 года Кулаковский, приехав в Петербург, заглянул к Пекарскому. Но ученый его не принял. Он не мог не знать про пасквиль, написанный Кулаковским, ибо хоть тот и не был напечатан, но ходил по рукам, в Якутске же у Пекарского оставалось много дружелюбных к нему людей, которых не могла не возмутить такая несправедливая писанина...
В письме Кулаковского обращает на себя упоминание про 10 000 рублей, которые Пекарский якобы должен был получить от академии за словарь. На самом деле эти деньги предусматривались на его издание. И были ли они получены, неизвестно. «Сибирские вопросы» (1910, № 14-15, с. 92) сообщали, что «2 марта за № 5942 Министерство народного образования внесло в Государственную думу проект об отпущении Э. К. Пекарскому десяти тысяч рублей на издание «Словаря якутского языка». Кулаковский понял сообщение, как хотел...
Нужно сказать, что первый якутский поэт был необычайно противоречивой фигурой. Время от времени высказываясь в пользу простого народа, он в том самом произведении «якутской интеллигенции» фактически чертит план капиталистического преобразования Якутии с целью обогащения не народа, а якутских торговцев и предпринимателей. Политический путь его был далеко не простой: за 1917-1923 годы Кулаковский успел поработать на четыре контрреволюционные власти (временную, колчаковскую и две националистические), и только когда гражданская война в Якутии окончилась (1923), начал сотрудничать с советской властью.
В жизни он был также человек сложный. Из его писем видно, что поэт жил «как поэт»: почитал вино и картеж и, видно, стремился разбогатеть. Не для этого ль первый раз женился на некрасивой и нелюбимой дочери богача Оросина, рассчитывая на большое приданое («Кулаковский», с. 14)? Но старик взял калым (800 рублей), а приданое практически не дал. За это Кулаковский заклеймил тестя в сатире «Скупой богач». В дальнейшем Кулаковский брался за разные денежные дела: участвовал в строительстве телеграфной линии Якутск-Охотск, работал домашним учителем миллионера Барашкова («Кулаковский», с. 15). Из письма к Пекарскому можно узнать, что Кулаковский строил в Якутске больницу «за 20 000 рублей» («Кулаковский», с. 80). Предложение Пекарскому своих услуг в составлении словаря было, таким образом, продолжением тех самых предпринимательств.
Споры вокруг Кулаковского ведутся у якутов до этого времени. Есть люди, которые, принимая Кулаковского как поэта и фольклориста, критически относятся к нему как к личности и политическому деятелю (профессор Ф. Г. Софронов, доцент Г. Г. Окороков и др.). Но есть и такие, для кого Кулаковский - знамя и символ национального возрождения накануне революции. Такие исследователи стараются выбелить Кулаковского, все положительное преувеличить, а отрицательное спрятать.
Произведение «Якутской интеллигенции» целиком до этого времени не напечатано (часть общественности требует этого). Но клевета на Пекарского, помещенная в нем, повторена в печати. Ее взновил, цитируя Кулаковского, в своей книге «Три якутских реалиста-просветителя» историк Г. П. Башарин.
Книга Башарина вышла в 1944 году. В 1952-м (по мотивам, не связанных с именем Пекарского) она была запрещена. Но, понятно, за восемь лет, что разделяли издание и запрет, она успела полностью разойтись.
Судя по трудам Башарина, он читал «Сибирские вопросы» не менее внимательно, чем автор этих строк. Таким образом, Башарин мог выправить Кулаковского. Но это бросило бы тень на зачинателя якутской литературы. И исследователь еще сгустил тень, брошенную на Пекарского, объявив в своей книге, будто бы Пекарский брал слово не на «съезде ученых в Томске» (как писал Кулаковский), а на каком-то специальном правительственном совещании: «Докладная Маркграфа обсуждалась на специальном совещании, куда был приглашен Э. К. Пекарский как знаток Якутии. На этом совещании господа договорились, что в Якутскую область по плану Маркграфа можно заселить около 2 млн человек, для чего стоит лишь переселить всех якутов из южных районов Якутии на север, в тундровую полосу. Этот план был одобрен Пекарским, который в качестве знатока якутов сказал, что так будет целесообразнее, т.к. якуты привыкли к холоду, к суровым условиям природы и могут жить в тундровой полосе. Это была гнусная, чудовищная, реакционная политика. Против такой убийственной для якутского народа политики Столыпина в 1910-1912 годах и выступил Алексей Елисеевич Кулаковский» (Башарин Г. П. «Три якутских реалиста-просветителя». Якутск, 1944, с. 30).
При этом Башарин ни на какие источники не ссылается. Планов же переселить в Якутию два миллиона человек вовсе не было, командированный сюда чиновник лесного ведомства Маркграф занимался только изучением вместительности края, это значит выяснял вопрос, сколько бы туг могло людей поселиться. А 13 сентября 1912 года якутским губернатором Крафтом было официально объявлено через газету «Якутская окраина», что никакого переселения в Якутию не будет.
Таким образом, и Кулаковский, и Башарин возводили клевету на Пекарского как бы сознательно. Возникает вопрос: зачем?
Сложилось так, что еще и под конец XIX столетия якутский народ в подавляющей массе оставался неграмотным, и всестороннее изучение якутской культуры взяли на себя политические ссыльные, представители совсем других народов. Благодаря их заинтересованности, таланту, энергии, якутоведение сделало такие успехи, что для собственно якутских исследователей, которые пришли позже, мало что и осталось для изучения. Понятно, большая часть современных якутов глубоко благодарна иноплеменным энтузиастам, которые создали не основание, а само здание якутоведения. Но есть и такая часть якутской интеллигенции, которая воспринимает их имена с досадой. В том, что якуговедение было создано не якутами, им видится какой-то ущерб для якутского достоинства. Такие интеллигенты - историки, языковеды и т.д. - всячески стремятся принизить подвиг политических ссыльных, отыскать в их поступках корыстолюбие («научился... языку якутов, которого сделал своим коньком и на котором сначала поехал в Питер, а теперь едет вверх - по пути славы и великих почестей»), отыскать промахи в их классических трудах, бросить тень на их биографии. Так, Серошевского тот самый Башарин называет даже «идеологом польского фашизма» (Башарин Г. П. «Обозрение историографии дореволюционной Якутии». Якутск, 1965, с. 11). То же самое и с Пекарским. Если нельзя придраться к «Словарю», то хоть дискредитировать автора.
Первыми якутоведами при этом нередко объявляются Кулаковский и составитель одного из якутских алфавитов С. Новгородов. Приведу характерный пример из предисловия к «Диалектологическому словарю якутского языка» (М., 1976, с. 10): «Начало изучению диалектной лексики положил зачинатель якутской художественной литературы А. Е. Кулаковский, который собрал по районам Якутии местные слова, что составили затем основной материал его диалектологического труда. Еще более большой материал по диалектологической лексике содержит фундаментальный «Словарь якутского языка» Э. К. Пекарского, что издавался в 1907-1930 гг.»
Как видит читатель, Пекарский будто бы и не забыт и признано, что им собрано диалектной лексики значительно больше, чем Кулаковским, но Кулаковский почему-то объявляется предшественником Пекарского в этом деле, хотя обратился к собиранию якутской лексики на 20-30 лет позже Пекарского, а его единственная работа по диалектологии была написана только в 1925 году (см. Кулаковский А. Е. Научные труды. Якутск. 1979, с. 389-413).
С момента появления книги Башарина прошло 45 лет. Но до этого времени не нашлось человека, который защитил бы честь Пекарского.
Иван Ласков. Печатается в сокращении. Журнал «Полымя», № 12 1989 г., с. 198-206. Перевел с белорусского - Алесь Барковский.
/«Московский комсомолец» в Якутии. Якутск. 25 июня – 2 июля 2003. С. 12-13./
СЛЯМЗИЛИ
В Якутске в конце сентября прошлого года открылся памятник Алексею Кулаковскому. Установили его на площади Дружбы близ Театра оперы и балета. Автором скульптуры является Афанасий Романов, выигравший конкурс, объявленный республиканской комиссией. Творческий замысел ваятеля заключался в том, что он связал личность писателя со сказочным существом, которое по легенде олонхо имело три головы и летало как птица. То есть три ствола дерева с переплетающимися корнями можно понять как головы и хвост этой птицы, а изломанные верхушки - как крылья. Это отразило напряженную эпоху того времени и саму далеко не безоблачную судьбу писателя. Он присел на корнях дерева в развевающемся от ветра пальто, существо - не совсем человек. Взгляд отрешенный, он думает о своем...
Что ж, неплохая композиция, если не считать, что идея совсем не нова. В парке Лазенки в Варшаве установлен памятник Фридерику Шопену. Только лиственницы в Западной. Европе не произрастают и потому фигуру выдающегося композитора изваяли на фоне плакучих ив. Причем ваяли до Второй мировой войны. А уж после войны восстанавливали.
Сам скульптор, «создавший» Кулаковского, не отрицает, что общий ключ в этих двух композициях есть. Мало того, единое даже должно присутствовать, так как оба художника академически воспитаны на классической скульптуре. И вообще, в мире имеется пять или шесть аналогов темы «Человек под деревом».
В нашем случае главное - чтобы представители польского общества не подали иск в Международный суд за плагиат.
/Якутск вечерний. Якутск. 25 июля 2003./
Глава IV
Э. К. Пекарский и якутская интеллигенция
А. Е. Кулаковский
Будучи преподавателем Вилюйского городского училища Алексей Елисеевич Кулаковский написал Э. К. Пекарскому следующее письмо: «Ваши два выпуска намного подняли мои познания. С нетерпением жду последующих выпусков (имеются в виду выпуски «Словаря якутского языка» Э. К. Пекарского. — Е. О.) и молю судьбу, чтобы она продлила Вашу дорогую для нас жизнь и чтобы тем она дала Вам возможность доиздать весь Ваш материал. Я не понимаю, чтобы мог существовать человек, у которого хватило бы энергии и времени и трудоспособности на выполнение дела — дела долговременного, трудного, кропотливого, скучного и чуждого автору по природе!
Не могу, дорогой Эдуард Карлович, удержаться, чтобы не высказать Вам 2-3 слова своего мнения о значении Ваших трудов для нас якутов. В судьбе несчастной якутской народности Вы сыграли важную роль: 1) Вы довели до сведения ученого мира данные о такой ничтожной народности, каковой является якутская, заброшенная куда-то к берегам полярных морей; 2) у нас не было литературы, а Ваш Словарь должен послужить краеугольным камнем для ее создания; 3) прямой и практический смысл Словаря понятен каждому. Вы поистину заслуживаете названия „отца якутской литературы” (подчеркнуто мной. — Е.О.).
Существует, как знаете, целый класс слов, обогащающих описательный оборот речи. Тем не менее, они не заслужили точной гражданственности, либо выдумываются каждым говорящим во время речи заново. В русском, английском, французском, немецком, тунгусском языках таких слов нет. Подобные слова непереводимы. Количество таких слов должно быть невероятно много, так как из одного корня можно выдумать нескончаемый ряд слов со своими, каждому слову присущими, значениями и оттенками. Например, додор, додоҕор, додордуур, додордоон, доодордоон, додороҥнуур, додоруйар, додоҕолдьуйар, додорус, доодорус, додорой, додоҥхолуур, додордотолуур.... Слова эти потому понимаются, что, несомненно, их образованием руководит какое-то неизвестное лингвистическое правило. И вот я проследил в Вашем Словаре много слов подобного рода; они непереводимы, а Вы стараетесь переводить. Я советовал бы выкинуть эти слова из Словаря. Это Вы можете сделать со спокойной совестью, ибо они не завоевали гражданства; во 2-х, нельзя занести в Словарь и сотой доли этих слов...
Привожу краткий перечень собранного мною народного творчества и некоторых собственных произведений:
1) омонимы, синонимы, архаизмы и провинциализмы в якутском языке; 2) одна сказка и легенды; 3) святочные гадания, поверия и предчувствия; 4) скороговорки; 5) 150 загадок с переводами; 6) 600 пословиц с дословными и вольными переводами, а также с объяснениями; 7) 10 отборных песен без переводов, кроме двух; 8) перевод „Клятвы Демона” М. Лермонтова; 9) один из интересных эпизодов из жизни разбойника Манчаары. Самое ценное здесь пословицы, в которых языком поэзии запечатлялись быт, нрав, обычай, мировоззрение и историческое прошлое якутов весьма ярко и характерно. Не рифмованные пословицы я не записывал.
А. Е. Кулаковский. 18 ноября 1912 г.» (7).
А. Е. Кулаковский считает «Словарь» Пекарского «краеугольным камнем для создания» письменной литературы, а самого Пекарского называет «отцом якутской литературы». В этих словах раскрывается глубокое понимание «дела долговременного, трудного, кропотливого» и высокая оценка трудов Э. К. Пекарского. В то же время он совершенно правильно призывает не загромождать «Словарь» изобразительными словами, которые «выдумываются каждым говорящим во время речи заново» и «непереводимы».
Теперь позволю себе предложить читателям две статьи из журнала «Сибирские вопросы», полагая, что одна из них принадлежит перу А. Е. Кулаковского. Так, в упомянутом журнале была напечатана анонимная статья под заглавием «Два доклада об Якутской области», где написано: «Якутской области повезло насчет докладчиков, в течение одной недели в Географическом обществе сделано два сообщения: г. Пекарского о „Расселении якутов”, г. Островских „Новые данные по Якутской области”. Если доклад г. Пекарского и страдает тенденциозностью и некоторой необоснованностью, то во всяком случае с ним можно серьезно спорить. Тенденциозность сказывается в самой мысли расселения, т. е. удаления с искони насиженных мест, с богатых пастбищ, из районов с более мягкими климатическими и почвенными условиями на Север, к вечным льдам, на промыслы, полные риска, но бедные добычей, на вечную мерзлоту с жалкой растительностью. Конечно, расселение выгодно с точки зрения современной политики, освободившиеся угодия можно пустить под колонизацию, о которой так усердно хлопочет окраинная администрация. Якуты такие энергичные, богатые инициативой и самодеятельностью и вдруг сидят по своим долинам, водят скот, да бабятся! Надо не дать погибнуть этим ценным качествам инородца, необходимо использовать их путем приложения в борьбе с холодом, льдами, полуголодной жизнью. А раз это энергичное племя само почему-то не стремится на север Якутии, хотя там природных богатств непочатый уголь, то надо придти на помощь, как это делается в отношении других инородцев Сибири — заставить расселиться, а там volens-nolens, примутся за эксплуатацию „дремлющих” богатств. Конечно, значительный процент погибнет в борьбе за существование, но без жертв ни одно великое дело не свершалось. Зато уже, кто выйдет победителем, тот станет прочной ногой в ледяной пустыне.
... В общем впечатление от доклада г. Островских получилось такое, что, во-первых, он сам точно не бывал в Якутске, а докладывал по чьим-то чужим материалам (может быть, по губернаторским отчетам?), а во-вторых, нужно было в силу каких-то мотивов, подчеркнуть „культурно-просветительскую” деятельность И. И. Крафта, получившую на страницах сибирской прогрессивной печати далеко нелестную оценку» (без подписи) (8).
Э. К. Пекарский не замедлил с опровержением. В нем говорится: «В № 42-43 „Сибирских вопросов” в анонимной статье „Два доклада об Якутской области” отведена страничка моему докладу „О расселении якутов по Якутской области”, причем приписана такая „тенденциозность”, против которой я вынужден горячо протестовать.
„Тенденциозность, — говорится в статье, — сказывается в самой мысли расселения, т. е. удаления с искони насиженных мест, с богатых пастбищ, из районов с более мягкими климатическими и почвенными условиями на Север, к вечным льдам, на промыслы, полные риска, на бедные добычей, на вечную мерзлоту с жалкой растительностью”. И далее речь ведется в таком тоне и в таких выражениях, как если бы я действительно развивал в докладе чудовищную мысль о принудительном расселении якутов, что-де „выгодно с точки зрения современной политики” и о необходимости „заставить их расселиться, раз это энергичное племя само почему-то не стремится на север Якутии”.
Сомнительно, чтобы кто-либо из присутствовавших на докладе, среди которых были даже якуты, усмотрел в нем подобного рода „тенденциозность”. Для того, чтобы выудить из моего доклада мысль насильственного расселения якутов, надо было не присутствовать на самом докладе, или просто не понимать того, что слышишь. Вероятнее всего, что автор статьи построил все свои соображения на основании неправильно истолкованного им заглавия моего доклада, предположив, что темою его был вопрос о том, как расселять якутов, между тем в нем говорилось о том, как расселялись и расселяются якуты сами. Основываясь на приводимых Серошевским в его книге „Якуты” данных и иллюстрируя их якутскими преданиями, я вкратце изложил исторический ход естественного расселения якутов по области под влиянием разных экономических факторов и в заключение указал на замечавшееся издавна стремление якутов заселять, колонизовать окраинные части области, даже уходить за ее пределы, распространяя всюду свою собственную культуру. Таким образом, якуты значительно облегчают доступ на окраины и русскому элементу, расчищая путь для будущей русской колонизации этих окраин.
Более мною ничего не было сказано, сказанное же было отмечено газетами „Речь” и „Современное слово” и другими. Замечательно, что ни одна из газет, давших отзыв о моем докладе (даже „Новое время” и „Правительственный вестник”) не сделали из него того вывода, какой позволил себе сделать автор указанной заметки, оказавшийся в данном случае слишком уж проницательным чтецом чужих мыслей.
Повторяю, что я горячо протестую против приписываемой мне, выражаясь мягко, „тенденциозности”. Эд. Пекарский» (9).
Таким «проницательным чтецом чужих мыслей» мог стать человек, который первым решительно выступил против переселенческой политики царского самодержавия. Поводом для его открытых и резких выступлений стало решение в 1908 г. государственной комиссии Маркграфа о возможности переселения двух миллионов крестьян из Центральной России в Якутскую область. А. Е. Кулаковский весьма убедительно доказал на конкретных фактах в письме «Якутской интеллигенции» пагубные для местного населения последствия переселения (10). В этой связи он обрушивается, также как в анонимном письме, на Пекарского, сначала не называя его имени: «...один субъект, слывущий знатоком Якутской области, ее аборигенов и языка последних и кичащийся этим, высказал в качестве авторитета, мысль, сумасбродную для нас, но целесообразную для слушателей его, — мысль, что якутский народ следует переселить на север к морю, а их родину заполнить переселенцами из России... Как на зло, позабыл я его фамилию, но, когда опишу, узнаете живо» (11). Представленное далее аллегорическое описание настолько точно и метко, что перед нами действительно возникает образ Пекарского. В другом месте письма находим его прямое заявление: «Перейти что ли, согласно проекту Пекарского, на север! Нет, этот № плох: на севере нет земель на которых мы могли бы существовать, — мы там погибнем очень скоро и перейдем туда не по своей воле» (12).
Стиль письма «Якутской интеллигенции» и основные факты, изложенные в нем, перекликаются, по нашим первым впечатлениям, с упомянутой выше анонимной статьей «Два доклада об Якутской области».
Во вступительном слове профессора Г. П. Башарина к книге А. Е. Кулаковского «Якутской интеллигенции» говорится: «Он (Алексей Елисеевич Кулаковский. — Е. О.) намеревался выступить на съезде (имеется в виду съезд «инородцев» Якутской области, проведенный в 1912 г. — Е. О.) с пространной речью, текст которой назывался „Якутской интеллигенции”, Кулаковский полагал, что на съезде будут говорить о тревожном положении в области. Надеялся, что делегаты услышат его голос и будут намечены меры по спасению народа от вымирания». Однако «первый день съезда отличался славословием» в адрес династии Романовых. «При такой обстановке Кулаковский не только воздержался от выступления на съезде, но и решил вовсе отказаться от участия в его работе» (13). Все это свидетельствует, на наш взгляд, о том, что А. Е. Кулаковский был единственным человеком, которого больше, чем других прогрессивных представителей якутской интеллигенции, волновала судьба его родного народа. На эту тему он писал и стихи в форме чабыргаха.
На основании изложенного, мы можем допустить версию о том, что письмо «Якутской интеллигенции» и анонимная статья «Два доклада об Якутской области» принадлежат перу одного автора — Алексея Елисеевича Кулаковского.
В заключение приведу выдержку из письма Э. К. Пекарского А. И. Попову: «Недавно вышедший 8-й выпуск „Словаря” выслан Вам и М. К. Аммосову. Обратите внимание на цену. Дороговизна объясняется обилием вставок, которые приходились делать в силу моего желания использовать такой прекрасный материал, как „Пословицы и поговорки” Кулаковского, которые я штудировал во время печатания 8-го выпуска. ... Я радуюсь непомерно, что среди якутской интеллигенции находятся люди, которые занялись изучением (всесторонним) своего народа. Жаль, что умер такой талантливый работник, как Кулаковский. Недавно в „Радловском кружке” мною было сделано о нем и его работах небольшое сообщение, после чего, по предложению председателя акад. В. В. Бартольда, память покойного была почтена вставанием» (14).
Письмо может быть интересно и тем, что члены «Радловекого кружка», такие корифеи русской науки, как В. В. Бартольд, Б. Я. Владимирцов, А. Н. Самойлович, Л. В. Щерба, С. Е. Малов и другие, почтили память Алексея Елисеевича Кулаковского вставанием после небольшого сообщения о нем Э. К. Пекарского.
=====
7. ПФА РАН. Ф. 202. Оп. 2. Д. 232. Л. 4-6.
8. Два доклада об Якутской области [Текст] // Сиб. вопр. — 1910. — № 42-43.
9. Пекарский, Э. К. Письмо в редакции [Текст] / Э. К. Пекарский // Сиб. вопр. — 1910. — № 44. — 30 ноября.
10. Об этом см.: Кулаковский, А. Е. Якутской интеллигенции [Текст] / А. Е. Кулаковский. — Якутск : Якутское кн. изд-во, 1992. — 78 с.
11. Там же. — С. 36-37.
12. Там же. — С. 44.
13. Там же. — С. 6.
14. ПФА РАН. Ф. 202. Оп. 2. Д. 402. Л. 53.
/И. Е. Оконешников. Якутский феномен Эдуарда Карловича Пекарского: к 150-летию со дня рождения. Якутск. 2008. С. 98-104./
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz