ЎЎЎ 2. Эдуард Пякарскі. "Верхаянскі Зборнік" Івана Худзякова. Ч. 2. Койданава. "Кальвіна". 2022.

 

                         И. А. ХУДЯКОВ И УЧЕНЫЙ ОБОЗРЕВАТЕЛЬ ЕГО  ТРУДОВ

    Сибирский уроженец, получивший среднее образование также в Сибири. Иван Александрович Худяков, лишь в последний период своей недолгой, но плодотворной жизни, посвятил свои невольные [* Худяков судился в 1834 г. по делу Каракозова и был сослан на поселение в г. Верхоянск.] досуги на собирание фольклористического материала одной из крупных сибирских народностей — якутской. До того времени вся научная деятельность Худякова была направлена преимущественно на собирание и исследование русской народной поэзии в пределах Европейской России. Довольно подробный обзор всего сделанного покойным Худяковым в этой области, дает г. Е. Бобров в статье: «Научно-литературная дѣятельность И. А. Худякова», помещенной в «Журналѣ Министерства Народнаго Просвѣщенія» за текущий год (№ 8, август). За это г. Боброву мы должны бы были отдать дань нашей признательности, если бы только в бочке преподносимого г. Бобровым читателям ученого журнала меду не оказалась довольно большая ложка... дегтю. К сожалению, это так, и «Сибирские Вопросы» не могут обойти молчанием то позорное обвинение, которое позволяет себе взвести на покойного ученый обозреватель его трудов, забыв на сей раз хорошо ему известное, конечно, правило: de mortuis aut bene, aut nihil (о мертвых или хорошо, или ничего). Игнорирование этого правила обязывает каждого порядочного человека к сугубой осторожности, так как покойные сами защитить себя не могут, а защитника среди ученых обозревателей может и не найтись. Может случиться даже совсем напротив, — как в данном случае.

    С интересом пробежали мы первые десять глав статьи г. Боброва и с некоторым недоумением стали просматривать главу XI, посвященную разбору появившейся в 1867 году анонимно небольшой книжки Худякова под заглавием «Древняя Русь», с которой, между прочим, до сих пор не снят еще цензурный запрет. Изложив вкратце содержание книжки, автор приходит в сомнение, самим ли Худяковым написано «патриотическое предисловие» к книжке, так как оно будто бы плохо вяжется с содержанием ее. По словам г. Боброва, «древняя Русь в его (Худякова) глазах не заслуживает никакого внимания и служит под его пером лишь средством через критику ее подорвать в глазах читателя значение официально признанных начал русской древности — народности, религии и власти... Наряду с опорочением [* Курсив везде наш. Э. П.] русских, православия, князей и царей, восхваляются древние республики (народоправства), ереси, инородцы, поляки, даже татары... они лучше русских. Пристрастие, местами доходящее до подтасовывания фактов, до непростительной, детской наивности, сквозит почти на каждой странице и оставляет в компетентном читателе досадное впечатление», и т. д. (стр. 230). Охарактеризовав таким образом отношение Худякова к древней Руси, автор продолжает на следующей странице в таком роде:

    «Остановимся теперь на одной позорной для памяти Худякова, как все-таки русского человека, выходке насчет защиты города Козельска от нашествия монголов (стр. 61)».

    Это место, даже после вышеприведенной цитаты, было для меня столь неожиданным, что я с большим вниманием стал следить за ходом рассуждений автора. Он обвиняет Худякова в том, что последний будто бы иронически сравнивает козельцев со спартанцами, павшими при Фермопилах, и что, по мнению Худякова, «патриотизм, христианские упования и мужество кидают на козельцев только тень. Непорядочность этой выходки Худякова всего лучше обрисовывается из сравнения с его же рассказом о мужестве казанцев, оборонявшихся от русского царя Ивана Грозного», об энергии которых Худяков рассказывает-де «с восторгом» (стр. 232).

    Не веря своим глазам, я постарался добыть книжку Худякова в академической библиотеке, чтобы воочию убедиться, действительно ли в книге имеет место все то, что ей приписывает г. Бобров. Сделанные мною при этом открытия превзошли все мои ожидания.

    Прежде всего, я раскрыл страницу 61 и вот что прочел на ней в соответствующем месте:

    «На возвратном пути (от Новгорода к Волге) татары должны были семь недель биться у маленького городка Козельска; у жителей был ум «крепкодушевный», они резались с татарами, пока не пали до единого человека... Это не были воины Леонида, получившие спартанское образование, русский историк с торжеством поставил бы их подвиг наравне и даже выше спартанского... Но громадная разница в том, что одни умерли, защищая всю Грецию, а другие погибли, защищая только свою козельскую изгородь! Первые надеялись спасти свое отечество, другие — «здесь славу и там небесные венцы». Но вместо славы все это бесполезное мужество кидает только тень на русскую жизнь XII века...»

    Как видит читатель, у Худякова нет ни слова, «позорящего» козельцев, — напротив, он их мужество ставит очень высоко, выше спартанского, и если говорит о теневой стороне этого мужества, то не по отношению к козельцам, а ко всей русской жизни XII века. Неужели г. Бобров желает взять под свою защиту древнюю Русь с ее удельно-вечевым периодом, когда территория страны была раздроблена на мелкие части при полном отсутствии государственного единства?

    Автору следовало бы обратить внимание на следующие строки на той же странице, поясняющие, почему Худяков с такою болью в сердце говорит о «бесполезном мужестве»: «каждый город по-прежнему защищался особо, и за то весь край был разорен, Киев, Чернигов, Галич были взяты». Ученому автору угодно видеть в таком способе защиты «патриотизм»... но не будет ли это извращение понятия, связанного с этим словом? Что касается «христианских упований», то Худяков нисколько на них не нападал, а лишь оттенял, что они являлись духовным самоудовлетворением, отечество же от них ничего не выиграло.

    Так извратил г. Бобров в своей передаче и комментариях подлинный текст и истинный его смысл. Сделанное мною открытие побудило меня проверить и другие ссылки г. Боброва на Худякова. К сожалению, я должен быть очень краток и ограничусь лишь несколькими замечаниями.

    «Москва, конечно, — говорит г. Бобров, — не пользуется симпатиями Худякова. Она на крови основана (стр. 67)». Можно из этого заключить, что последние слова — мнение самого Худякова. Ничуть не бывало. У Худякова вот что сказано на указанной странице: «Зыряне рассказывают, что Москва построена обманом. “Москва на крови основана” — говорит русская пословица». Пословица говорит, а не Худяков, т.-е. говорит сам русский народ в его целом, поскольку пословица есть плод его коллективного ума.

    Далее, г. Бобров неверно цитируя Худякова в том месте, где говорится, что Новгород дольше всех «сохранял народнославянское (у г. Боброва: народославянское со знаком вопроса в скобках) устройство», прибавляет: «впрочем, и сам автор (стр. 88) изображает несостоятельность народовластия». Что такое?.. Возможно ли?.. Опять заглянем в указанную страницу и наверно ничего подобного там не найдем. Вот слова Худякова: «Таким образом, несостоятельность „народных” порядков оказалась очевидною, а поправить их у новгородцев недоставало умственных сил». Ясно, что Худяков относился отрицательно не к народовластию, а лишь к данным «народным и порядкам, видя идеал народнославянского устройства в общем вече, а не в городском народоправлении. Это явствует из стоящих несколькими строками выше слов Худякова: «Так как древнерусская жизнь не выработала мысли об общем вече, где бы участвовали представители всех городов, то каждый новгородский пригород, не участвуя в новгородских делах, жил особой жизнью, даже несколько тяготился своей подчиненностью Новгороду».

    Все на той же 232 странице читаем у г. Боброва: «Нижегородцы в одном походе против мордвы затравили несколько человек собаками (стр. 104). Раз насильственно окрестили 300 человек татар (стр. 157)». Читатель, конечно, должен отсюда умозаключить, что татары были окрещены не кем другим, как нижегородцами, между тем как у Худякова на 157 странице вот что значится: «Так, однажды в Москве было насильно окрещено 300 человек татар».

    Такие же извращения текста допущены и на следующих страницах. Нет ничего удивительного, что при помощи подобных приемов изложения можно внушить читателю и такую чудовищную мысль, будто, по Худякову, образование — «это эмансипация от религии, русской национальности и чувства государственности» (стр. 235). Беспристрастный читатель увидит даже из нашего краткого изложения, как далеко от истины утверждение несомненно истиннорусского (а не «все-таки русского») г. Боброва, кто повинен в «подтасовывании» и по отношению к кому уместны выражения: «позорная» и «непорядочная» выходка. Извинением для г. Боброва не может служить даже брошенное им вскользь замечание (стр. 239), что, «конечно, нельзя сомневаться, в его (Худякова) искренней и горячей любви к своему народу».

    Пользуемся случаем, чтобы сделать фактическую поправку к сообщениям г. Боброва о «Верхоянскомъ Сборникѣ» Худякова, изданном в 1890 году в Иркутске. Г. Бобров утверждает, что Худяков отлично, до тонкости изучил их (якутов) язык и записывал все, ему сообщаемое с полным пониманием». Чтобы судить об этом столь категорически, нужно, прежде всего, самому «до тонкости» знать якутский язык и иметь в своем распоряжении хоть какие-либо данные. Находящаяся в моем распоряжении подлинная рукопись «Верхоянскаго Сборника» (русский и якутский тексты), напротив, наглядно показывает нам, что Худяков знал якутский язык плохо, ибо, в затруднительных случаях, очень неудачно копировал якутские слова, очевидно, вовсе не понимая их значение. Это, однако, не помешало ему дать прекрасный перевод собранных им песен, сказок и проч. (при помощи своих учеников Гороховых), как незнание греческого языка не мешало Жуковскому дать классический перевод Одиссеи [* К сожалению, «Верхоянскій Сборникъ» редактирован так плохо, что в своем настоящем виде теряет всякую научную ценность и требует переиздания. Об этом см. мою заметку в «Извѣстіяхъ Восточно-Сибирскаго Отдѣла Императорскаго Русскаго Географическаго Общества» (№№ 4-5, т. XXVI, 1895 г.).].

    Эд. Пекарский.

    /Сибирскіе Вопросы. № 31-32. 18 октября. С.-Петербургъ. 1908. С. 50-55./

 

 

    Эдуард Карлович Пекарский род. 13 (25) октября 1858 г. на мызе Петровичи Игуменского уезда Минской губернии Российской империи. Обучался в Мозырской гимназии, в 1874 г. переехал учиться в Таганрог, где примкнул к революционному движению. В 1877 г. поступил в Харьковский ветеринарный институт, который не окончил. 12 января 1881 года Московский военно-окружной суд приговорил Пекарского к пятнадцати годам каторжных работ. По распоряжению Московского губернатора «принимая во внимание молодость, легкомыслие и болезненное состояние» Пекарского, каторгу заменили ссылкой на поселение «в отдалённые места Сибири с лишением всех прав и состояния». 2 ноября 1881 г. Пекарский был доставлен в Якутск и был поселен в 1-м Игидейском наслеге Батурусского улуса, где прожил около 20 лет. В ссылке начал заниматься изучением якутского языка. Умер 29 июня 1934 г. в Ленинграде.

    Кэскилена Байтунова-Игидэй,

    Койданава

 

 

    Иван Александрович Худяков род. 1 (13) января 1842 г. в уездном городе Курган Тобольской губернии в семье преподавателя уездного училища. По окончании Тобольской гимназии в 1858 г. поступил на историко-филологический факультет Казанского университета, в 1859 г. перевёлся в Московский университет. Занимался сбором фольклора под руководством Ф. И. Буслаева. В 1860 г. вышел его «Сборник великорусских народных исторических песен», в 1861-1862 гг. «Сборник великорусских сказок» в трех выпусках. В 1861 г. исключен из университета за неявку на экзамены со справкой о праве преподавания. В 1863-1864 гг. сблизился с уцелевшими членами «Земли и воли», в июне 1865 г. познакомился в Москве с Н. А. Ишутиным, в августе-ноябре 1865 г. ездил за границу, установил связи с А. И. Герценом, Н. П. Огаревым и напечатал в Женеве сборник текстов из священного писания, направленных против монархии, под заглавием «Слово св. Игнатия для истинных христиан». По возвращении участвовал в создании Ишутинской организации и его руководящего центра «Ад». 7 апреля 1866 г. арестован и привлечён к суду по делу о покушении Д. В. Каракозова на Александра II. 17 апреля 1866 г. заключен в Никольскую куртину Петропавловской крепости, откуда 21 мая 1866 г. переведён в Алексеевский равелин. 14 июля 1866 г. предан Верховному уголовному суду по обвинению «в способствовании Каракозову совершить покушение на жизнь государя, в снабжении его деньгами на покупку пистолета и в подговоре Ишутина учредить в Москве тайное революционное общество с целью цареубийства». 24 сентября 1866 г. приговорён Верховным уголовным судом «как неизобличенный в знании о намерениях Каракозова, но уличенный в знании о существовании и целях тайного общества», к лишению всех прав состояния и к ссылке на поселение в отдаленнейшие места Сибири. 4 октября 1866 г. освобожден из крепости и передан в распоряжение петербургского обер-полицеймейстера для отправки в Сибирь. Прибыл в Иркутск 1 февраля 1867 года и 22 февраля 1867 г.  отправлен из Иркутска на место ссылки в окружной город Верхоянск Якутской области, где изучал язык, фольклор и этнографию якутов, составил якутско-русский словарь. В 1869 г. психически заболел. После неоднократных ходатайств матери, 17 июля 1875 г. доставлен в иркутскую психиатрическую больницу, где и умер 19 сентября (1 октября) 1876 г. Похоронен в Иркутске на Иерусалимском кладбище в одной могиле с двумя бродягами.

    Волеся Ягавец,

    Койданава

 

 

    Евгений Александрович Бобров род. 24 января [5 февраля] 1867 г. в губернском городе Рига Лифляндской губернии Российской империи, в семье крестьянина, ставшего землемером. Окончил Екатеринбургскую гимназию, затем учился в Казанском, потом в Дерптском (Юрьевском) университете, который закончил по философскому и историко-филологическому отделениям. В 1889 г. Бобров сдал экзамен на кандидата русской словесности, в 1890 г. на кандидата философии, в 1892 г. на магистра философии. С 1893 г. он доцент по кафедре философии Юрьевского университета, в 1895 г. защитил магистерскую диссертацию «Отношение искусства к науке и нравственности». С 1896 г. профессор философии в Казанском, а с 1903 г. в Варшавском университете. В 1915 г., в ходе эвакуации Варшавского университета, переселился в Ростов-на-Дону, с 1917 г. заслуженный профессор философии в Донском, а затем в Северо-Кавказском университете. Умер в Ростове-на-Дону 12 марта 1933 года.

    Явулия Хахуля,

    Койданава