ЎЎЎ 5. Ляліта Міцяўская-Жлёб. Ураджэнка Магілёўшчыны Лідзія Язерская ў Якуцку. Сш. 5. Койданава. "Кальвіна". 2024.

 

                                                                  ПРЕДИСЛОВИЕ

    Партия эс-эров без сомнения имеет революционное прошлое. Имена Сазонова, Балмашева, Коноплянниковой и многих других дороги каждому передовому рабочему. Не даром одним из первых памятников, воздвигнутых в Советской Москве, был памятник члену партии социалистов-революционеров Каляеву, казненному в 1905 г. за убийство дяди царя, вождя воинствующей реакции, Сергея Романова.

    Между тем, деятельность П. С.-Р. в годы революции не может быть названа иначе, как гнусной, и слово «эс-эр» в настоящий момент в устах сознательного пролетария равнозначаще слову «предатель».

    Получается странное противоречие. Партия, называющаяся социалистической, партия, вписавшая много славных страниц в летописи борьбы трудящихся масс России с самодержавием, — эта партия в дни социальной революции оказалась жалкой марионеткой в руках самой черной реакции. Поверхностному наблюдателю может показаться, что в данном случае может иметь место одно из двух: либо выдумкой является славное прошлое П.С.-Р. либо несправедливы обвинения, выдвигаемые против П.С.-Р. в настоящий момент.

    Однако, такая мысль может зародиться в черепе только весьма поверхностного наблюдателя. Указанное выше противоречие не смутит никого, кто хоть сколько-нибудь знаком с диалектическим методом марксизма. Стоит только направить на партию эс-эров, лупу классового анализа, и эс-эровский Сфинкс сразу лишится всей своей загадочности.

    И по своему составу, и особенно но своей идеологии II.С.-Р. всегда была партией мелкобуржуазной интеллигенции. Этим определением марксистский Эдип дает ключ к разгадке мудреной на первый взгляд загадки эс-эровского Сфинкса.

    Мелкобуржуазная интеллигенция России не могла не стремиться к ликвидации пережитков средневековья, к уничтожению азиатского гнета царизма, сковывающего свободу умственного труда, препятствующего развитию производительных сил страны, не дающего интеллигенции развернуться. Это стремление мелкобуржуазной интеллигенции превратило ее идеологов, — эс-эров, в стойких революционеров, поскольку речь шла о ликвидации абсолютизма, о буржуазно-демократической революции. Социалистические лозунги были у эс-эров „теми художественными формами и средствами самообмана, в которых они нуждались, чтобы скрыть от самих себя буржуазно ограниченное содержание своей борьбы и поддерживать свой энтузиазм на высоте великой исторической трагедии», точно так же, как по словам Карла Маркса, у деятелей великой французской революции «средствами самообмана» были образы античного мира, а у английских индепендентов — идеи Ветхого Завета [* См. Карл Маркс «Собрание исторических работ». Перевод под ред. В. Базарова и И. Степанова. Изд. Скирмунта. Петербург, 1906 г. Стр. 145.].

    Мелкобуржуазного интеллигента, выступавшего в опасный и тяжелый поход против чудовища самодержавия, грела и вдохновляла мысль, будто он сражается не ради свободного развития капитализма, а во имя водворения на земле идеального строя, при котором не будет порабощения и страданий, а в супе каждого крестьянина будет дымиться пресловутая курица Генриха IV-го. Но мелкобуржуазный интеллигент — с ног до головы индивидуалист, это — прямое следствие его «способа производства». К тому же в России этот общественный слой и по происхождению, и по роду занятий (сельские учителя, статистики и т. д.) множеством нитей связан с мелкособственнической массой деревни, поддается ее влиянию, отражает ее настроения. Все это ведет к тому, что интеллигент — эс-эр, поддерживая социалистическими лозунгами, как кокаином, свой энтузиазм, совершенно не способен отнестись к социалистической, а не буржуазно-демократической революции, как к актуальной задаче, не способен правильно оценить роль различных классов в этой революции, не способен связать свою борьбу с борьбой единственного подлинного носителя социалистических идеалов и застрельщика социального переворота, — рабочего класса.

    Таким образом, глубоко прав был Г. В. Плеханов, когда он писал про эс-эров: «О них не даром сказано, что они носят двойное название единственно потому, что их социализм не революционен, а их революционность не имеет ничего общего с социализмом» [* См. примечание Плеханова к статье «О развитии социальной демократии в России» в книге Туна «История революционных движений в России», изд. «Библиотека для всех», 1906 г., стр. 366.]).

    Естественно, что мелкобуржуазные радикалы, каковыми были эс-эры, несмотря на всю их псевдосоциалистическую шумиху, оказались злостными банкротами в обстановке социалистического переворота. Стоило Октябрьской буре сотрясти самую основу здания частной собственности, как посыпались перья из социалистических павлиньих хвостов эс-эров, и гонимые мелкособственническим ужасом, последние очутились в отвратительном контрреволюционном болоте, которое так ярко описано Семеновым. Чайкиным, Коноплевой и другими. Само собой разумеется, что внимательный анализ деятельности П.С.-Р. даже в самые славные годы ее борьбы с самодержавием не может не выявить зачатков тех черт, которые впоследствии превратились в тяжелую гирю, затянувшую П.С.-Р. на контрреволюционное дно.

    Предлагаемая вниманию читателя брошюра воспроизводит еще не освещенный в печати эпизод из деятельности эс-эров в 1905 году. Автор не скрыл ни одной положительной личной черты Езерской, ни одного положительного результата ее подвига. Тем не менее вдумчивый читатель без труда уловит в этом, славном по-своему, деле все основные элементы грядущего разложения партии эс-эров: полную оторванность от классовой борьбы пролетариата, пропасть между социалистической программой и реальной узко-демократической тактикой. В тот момент, когда в Питере уже существовал Совет Рабочих Депутатов, когда Троцкий и Парвус уже развивали теорию развития русской революции в международный социалистический переворот, — в это время в деле Езерской мы при всем желании не найдем даже малейшей связи ее подвига с борьбой за социализм.

    Дело Езерской является прекрасной иллюстрацией к тому бесспорному положению, что даже в самую славную свою пору эс-эры представляли из себя лишь мелкобуржуазных демократов.

    В заключение; несколько слов о происхождении и источниках настоящей брошюры. Автор положил в основу преимущественно материалы, собранные им в Могилеве летом и осенью 1917 года. Часть этих материалов была опубликована автором в «Известиях Могилевскаго Губисполкома» за январь 1918 года за подписью «Л. Калмансон». Большая часть очерка появляется в печати впервые:

    Источники, которыми пользовался автор, можно разбить на три основных группы.

    Первую группу, составляют печатные источники: книги, журналы и газеты, как-то: «На каторге» Израиля Брильона, «П.С.-Р. и ее предшественники» генерала Спиридовича, письма Егора Сазонова в «Голосе минувшего», воспоминания Марии Спиридоновой о Прошьяне в «Знамени» и, наконец, Могилевские газеты за 1905-1906 г.г.

    Ко второй группе источников следует отнести еще не опубликованные документальные материалы, как-то дела архива Могилевского Губернского Правления, в особенности «Дело об исполнении приговора над Лидией Езерской»

    Третья группа образована записями устных рассказов лиц, так или иначе соприкасавшихся с Езерской. Автору удалось записать воспоминания террориста и сопроцессника Езерской Брильона, близкого товарища Езерской по ссылке Шебло, защищавшего Езерскую на суде адвоката Банина и целого ряда людей, более или менее близко знавших Езерскую. Почти все сведения о жизни последней до покушения собраны таким образом. Само собой разумеется, что пользоваться такого рода «преданиями старины глубокой» приходилось с большой осторожностью, беря на веру лишь указания, подтвержденные несколькими свидетелями.

    Ввиду того, что источники второй группы за годы революции потерялись, а многие лица (например, Брильон), поделившиеся с автором воспоминаниями, погибли, — ввиду всего этого настоящая брошюра не только основана на первоисточниках, но во многом сама является первоисточником.

    Автор.

    Гомель, март 1922 года.

    *

                      1. Палаческая работа губернатора Клингенберга до октября 1905 г.

                                     Погром в Орше. Подготовка погрома в Могилеве.

    Революционный 1905 год застал на посту Могилевского губернатора, тайного советника Николая Михайловича Клингенберга. Клингенберг принадлежал к числу наиболее ярких опричников Николая II-го, типичных «псов цепных на гнусной страже» царизма. Его «заслуги» перед Российской контр-революцией весьма значительны.

    В Могилев Клингенберг приехал, уже покрытый громкой «славой». Про него рассказывали, что, будучи полицеймейстером в одном из крупных городов Западного края, он совершил такой «подвиг» русификаторства: он с казаками на конях въехал во время богослужения в костел и устроил там дикую вопиющую расправу;  засвистали нагайки, брызнула кровь... Молящихся, связанных, бросали в реку... В заключение костел был закрыт... Автору этих строк не удалось документально проверить верность этих слухов, но самый факт их широкого распространения прекрасно характеризует репутацию Клингенберга.

    А вскоре Могилевская (ныне Гомельская) губерния на собственном опыте убедилась в том, что ее губернатор обладает солидными талантами заплечного мастера.

    К 1903 году уже выяснилось, что Россия, надев семимильные сапоги, спешит навстречу революции. Рабочие забастовки и демонстрации, крестьянские волнения, брожение в рядах студенчества, усилившееся фрондирование либералов — все это свидетельствовало о близости взрыва, все это подобно Горьковскому Буревестнику прорицало: «Буря! Скоро грянет буря!».

    Царское правительство ответило на это «вихрем злобы и бешенства», этим любимым приемом царизма, воспетым еще Некрасовым. В числе других средств, употребленных для предотвращения революции, правительство, руководимое патентованным мракобесом и палачем фон-Плеве, пустило в ход еврейские погромы. В апреле 1903 года, по приказу фон-Плеве, был устроен кровавый погром в Кишиневе, описанный Короленко и вызвавший негодование и протест всего цивилизованного мира Лавры Кишиневских погромщиков не давали спать Клингенбергу.

    Едва прошло четыре месяца со времени кровавой бойни в Кишиневе, как Клингенберг устроил в Гомеле 1-го сентября (все даты в брошюре по старому стилю) кровавый погром. Когда на навстречу громилам выступила самооборона, войска встретили ее штыками. Этого мало. Некоторые участники самообороны, «повинные» в защите мирного населения от истязании и убийств, были преданы суду по обвинению... в устройстве русского погрома!

    Таков был дебют Клингенберга в новом еще для него амплуа организатора еврейских погромов. Читатель убедится, что в будущем Клингенберг старательно и прилежно учился этому мастерству и достиг в нем высокой степени совершенства. 11 октября 1904 года он повторил погром в Могилеве.

    По мере того, как нарастала революция; Клингенберг все более и более свирепо обрушивал свои кары на голову революционеров. В номере первом органа Петербургского Бюро Истпарта «Красная летопись» за 1922 год, напечатана очень интересная заметка тов. Бухбиндера «9 январям и еврейское рабочее движение». В ней, между прочим, описана зверская расправа Могилевской полиции над арестованными участниками забастовок протеста против расстрела питерских рабочих 9-го января 1905 г. Поистине жуткое впечатление производит момент, когда арестованные и избитые стачечники приводят в чувство упавших в обморок товарищей, брызгая на них кровью из своих ран, так как воды в участке не имеется.

    Так действовал Клингенберг вкупе со своими приспешниками, Могилевским полицеймейстером Родионовым, начальником Могилевской тюрьмы Дубяго и др.

    В августе 1905 года произошла первая попытка обезвредить Клингенберга. Израиль Брильон осенью 1917 года рассказывал автору этих строк следующее: «Зверские избиения арестованных и кровавое усмирение крестьянских волнений в Климовичском уезде натолкнули на мысль о необходимости устранения Клингенберга. Сначала бундовцы стали готовится к покушению, но областной комитет П.С.-Р прислал кровавому губернатору известие о смертном приговоре. Исполнение этого приговора было поручено мне. Во вторник 16-го августа я бросил бомбу под экипаж губернатора. К несчастью она не разорвалась, а я очутился в тюрьме» [* О самом покушении Брильона см. его книгу «На каторге». Петроград 1917 г., стр. 3-7.].

    Тем временем. революционные события развивались со сказочной быстротой. По всей России бушевали гигантские революционные битвы. Наконец, невиданная по размаху и дружности Октябрьская всеобщая стачка вынудила царское правительство издать лицемерный. манифест 17 октября, провозглашавший переход к конституционному строю и введение гражданских свобод. Но во главе правительства одновременно с «либеральным» графом Витте стоял откровенный черносотенец Дурново. Это правительство — Янус начало проводить и соответствующую двойственную политику: либеральные фразы в духе Витте сопровождались кровавыми черносотенными делами в духе Дурново. Очевидно, русскому царизму было уже знакомо то «разделение труда», которое существует хотя бы в Англии между Ллойд-Джорджем, заговаривающим зубы массе, и Черчиллем, эту массу усмиряющим.

    Сейчас же вслед за изданием Манифеста 17-го октября по всей России прокатилась дикая чудовищная волна погромов. Перед этой резней бледнеют «благочестивые» подвиги Катерины Медичи и герцогов Гизов.

    Само собой разумеется, что Клингенберг не мог не принять участия в этой «работе», столь близкой его губернаторскому сердцу. Начал он с вооруженного разгона мирной демонстрации в Могилеве. Этот бессмысленный и жестокий разгон вызвал даже со стороны робких Могилевских либералов резолюцию протеста. Одновременно в Орше был организован зверский погром. В 1908 году о погроме в Петербурге вышла в свет брошюра «Дело о погроме в Орше 21-24 октября 1905 года. Обвинительный акт и судебное следствие». Эта брошюра рисует следующую картину погрома.

    18 октября в Орше было получено известие о манифесте. В тот же вечер молодежь устроила первую демонстрацию. Назавтра на улицах заалели красные, загремели гимны революции. Шумные манифестации и митинги продолжались весь день при всеобщем ликовании. А Клингенберг телеграфировал из Могилева оршанскому начальству: «Что за безобразия творятся у вас в Орше»?

    20-го революционные демонстрации носили еще более праздничный характер. Но над городом уже собирались тучи: вечером в этот день заднепровские русские мещане отправили в полицейское управление депутацию с предупреждением, что в городе будет погром. И в этот момент, когда все было насыщено электричеством, губернатор дал в Оршу шифрованную депешу с разрешением устроить «патриотическую» манифестацию.

    Совершенно бесспорно, что эта депеша Клингенберга имела очень определенное значение и преследовала недвусмысленную цель: она провоцировала и в то же время санкционировала погром.

    «Утром 21 октября, рассказывает обвинительный акт по делу об Оршанском погроме, в город с разных сторон стали стекаться толпы крестьян из окрестных деревень, вооруженных кольями, топорами и даже ружьями. На расспросы, зачем они явились в город, крестьяне отвечали, что им был приказ из волости собираться «защищать царя от жидов», а евреям заявляли, „что идут усмирять их».

    Крестьяне эти были собраны, на соборной площади, и письмоводитель надзирателя второй полицейской части города Орши Синицкий обратился к ним с яркой погромной речью. «Братцы, говорил он, теперь взбунтовались жиды и поляки и хотят всю Россию забрать в свои руки. Вам теперь опять придется носить помои у жидов, как вы носили их при крепостном праве. Теперь нам время постоять за себя, иначе мы будем в их руках. Теперь везде идет резня жидов. Мы должны их бить и рвать, пока ни одного жида не останется!» После этой проникнутой «христианским милосердием» речи полицейского агента, на площади был отслужен молебен, вслед затем толпа двинулась по улице с царскими портретами и пением «Боже, царя храни!» Окончательно разожгла страсти новая погромная речь, произнесенная на этот раз таким «высоко-официальным лицом», как исправник Высоцкий. Сопровождаемое ротой солдат шествие крестьян соединилось с процессией заднепровеких мещан и двинулось к станции железной дороги. По дороге наэлектризованная толпа избивала встречных евреев и бросала камни в окна еврейских домов.

    А на обратном пути был подан сигнал к началу бойни.

    Едва толпа поравнялась с домом некоего Хейфеца, где-то грянул выстрел, носивший явно провокационный характер. Только это и было нужно, чтобы сдерживавшиеся еще кровожадные инстинкты прорвали все плотины рассудка. Разъяренная толпа ринулась к забору, окружавшему несчастный дом. Солдаты же, вместо того, чтобы рассеять громил, оцепили здание и обстреляли  его с двух сторон. Через мгновение забор рухнул, и толпа во главе с городовыми ворвалась во двор. Зазвенели разбитые стекла окон. Послышался сухой треск разбиваемой в щепки мебели. Облаком поднялся пух из вспоротых перин. А рядом, у флигеля, уже сверкали молниями топоры и ломы, раздавались раздирающие душу крики убиваемых, лилась кровь...

    Погром начался.

    Кровавая бойня длилась затем весь день 22 и 23-го октября. О сценах, которые разыгрывались в это время в несчастном городке, дает представление хотя бы следующий отрывок из обвинительного акта: «Избитых, но еще дышавших евреев добивали ломами, палками, молотками и взятыми у них же нагайками, ковыряли мозги в их разбитых головах, кололи им глаза, давили палками горло. Избитые судорожно хватались за палки своих мучителей, но это вызывало только смех и издевательства толпы, которая при этом кричала «ура» и приговаривала: «Так вам, мерзавцам, и надо! Вот вам, жидовские породы, свобода»!

    Лишь 24-го прекратилась зверская расправа. Разгромленный город, более 30 трупов и множество раненых были зловещими следами резни.

    Клингенберг имел полное право считать свою работу блестящей, но, как гласит французская поговорка, аппетит приходит за едой; Опьяненный оршанской «победой» губернатор вздумал повторить погром в Могилеве.

    В четверг 27-го октября по городу поползли слухи о готовящейся в ближайшее воскресенье резне. Организовалась самооборона. Жители с ужасом ждали рокового дня.

    Но над Клингенбергом уже был занесен «свободы тайный страж карающий кинжал».

                         2. Биография Лидии Езерской. Покушение на Клингенборга.

                                                              Отмена погрома.

    «Деятельность Клингенберга незадолго до этого привлекла к себе внимание одной из женевских групп эс-эров. Было решено положить конец неистовствам палача. Исполнение смертного приговора взяла на себя активная работница П.С.-Р. эмигрантка Лидия Езерская». Так рассказывал автору этих строк И. Брильон. Кто же такая Езерская? К сожалению мы не имеем достаточного количества материалов для того, чтобы восстановить полную ее биографию. Тщательно, сверенные друг с другом рассказы лиц, близко знавших Езерскую, в общем рисуют такую картину:

    Лидия Павловна Казанович (по мужу Езерская) родилась в 1868 или 1869 году в семье помещика Могилевской губернии Павла Илларионовича Казановича и баронессы Мейендорф. Мать ее скоро умерла, оставив сыну и дочери именье, Л. П. воспитывалась у тетки. Как видит читатель, жизненный восход Езерской менее всего предвещал вступление, последней на революционный путь.

    Однако уже школьные годы будущей террористки ознаменованы событием, до некоторой степени свидетельствующей о наличии в натуре Езерской бунтарской жилки: не ужившись с мертвящей атмосферой казенной школы времен печальной памяти Д. А. Толстого, юная Езерская вынуждена была, не окончив курса, выйти из Могилевской Мариинской женской гимназии и кончать курс в Минске.

    В конце 80-х годов Езерскую увлекли заманчивые идеи эмансипации женщин. Ей захотелось жить своим трудом, хотя материальное положение отнюдь не толкало ее к этому. Как раз в этот момент она встретилась с бывшим политическим ссыльным Степаном Венедиктовичем Езерским, содержавшим в то время в Могилеве цветочное заведение. Знакомство с Езерским позволило Лидии Павловне осуществить свое желание: поступив на службу в цветочное заведение Езерского, Лидия Павловна как бы приобщилась к самостоятельному труду. Окружавшие Лидию Павловну дворянчики и чиновники снисходительно улыбались и пожимали плечами узнав об этом «чудачестве» женщины, которая имела возможность жить беззаботно, не «унижая» себя такою неприличной для светской женщины вещью, как труд.

    Езерский подружился со своей новой служащей. Дружба перешла в любовь. Кончилось это тем, что в июне 1887-го года была отпразднована свадьба. К несчастью, мечта Езерской, что брак поможет ей расширить свой умственный кругозор, развернуть свои творческие силы, не сбылась. Не отличаясь особенной революционностью далее в студенческие годы [* Об участии Езерского в студенческом движении 60 годов см. статью Земфира Ралли-Арборе «Сергей Геннадьевич Нечаев», № 7 «Былого» за 1906 год, стр. 141.], Езерский ко времени брака окончательно размагнитился, остыл. В результате не совместным трудом и совместной борьбой, а обычной пустой светской жизнью стала супружеская жизнь Езерских. Они зажили на широкую ногу. Дом их все время был полон гостями, со столов не сходила закуска, давались шикарные вечера. Сначала Л. П. видимо увлеклась этим блеском. В этот период она производила впечатление обыкновенной светской дамы, увлеченной нарядам, балами, гостями и т. д. Впрочем необходимо подчеркнуть, что одновременно она ухитрялась много читать, интересоваться литературой и общественной жизнью.

    Такая обстановка не могла не привести к кризису. Езерской не могли не наскучить «светские цепи», «ледяной беспощадный свет», так жестоко и справедливо заклейменный еще Лермонтовым.

    Чувство общей неудовлетворенности, а также ряд побочных обстоятельств (разница в летах, — Езерский был вдвое старше жены) привели к тому, что, некоторое время спустя после рождения сына (1892 год), Езерская рассталась с семьей и уехала в Петербург. Здесь она окончила зубоврачебные курсы при военно-медицинской академий. По окончании курсов, Л. П. открыла сначала в Петербурге, а затем в Москве зуболечебный кабинет. Одновременно она занималась литературной работой.

    «В Москве, рассказывал 'автору этих строк И. Брильон, Езерская, вступила в ряды П.С.-Р. и, спустя непродолжительное время, стала видной партработницей, особенно, в качестве хорошего агитатора. Иногда она выезжала по партийным делам в провинцию. Раз в Минске на подпольном собраний она выступила оппоненткой известного лидера с.-д. меньшевиков специалиста по аграрному вопросу П. Маслова».

    Посетивший ее в этот период ее жизни один из ее Могилевских знакомых, нотариус С. рассказывал автору этих строк: «Я тогда не знал, что она участвует в революционном движении, но меня поразила происшедшая с ней перемена. Куда девались детская легкомысленность и светская пустота. Предо мною стоял серьезный думающий человек».

    Как видит читатель, биография Езерской представляет из себя очень, характерную и типичную историю освобождения думающей и передовой представительницы дворянства от монархически-помещичьей идеологии и превращения этой представительницы в стойкую демократку-революционерку.

    В 1904 году на Езерскую опустилась мохнатая лапа царистского паука. Вот что сообщает по этому поводу жандармский «историк» генерал Спиридович: «В январе, в Петрограде, была арестована террористическая группа дворянки Серафимы Клитчоглу, во главе с ней самой. Группа подготовляла покушение на министра внутренних дел Плеве... В Москве в числе других была арестована Лидия Езерская, у которой обнаружено два револьвера и кинжал» [* См. Спиридович «Партия социалистов-революционеров и ее предшественники, «Изд. 2-ое. Петроград, 1918» ст. 131.]. В это сообщение вкралась некоторая неточность. С. Валк сообщает, что на самом деле, «при аресте в январе 1904 года Лидии Езерской, по телеграмме начальника Московского охр. отд. найден „пистолет браунинг с патронами”» [* См. Петербургский исторический журнал «Дела и дни» за 1920 год, книга первая стр. 468.].

    О дальнейшем Брильон рассказывал следующее: «Просидев несколько месяцев в знаменитой Бутырской тюрьме, она бежала заграницу, — в Женеву. Взяв на себя исполнение приговора над Клингенбергом, она, после двухнедельного упражнения в стрельбе из браунинга, выехала в Россию».

    В лейб-органе губернатора «Могилевские Губернские Ведомости» (№ 129 за 1905 г.) было напечатано следующее сообщение:

    «В субботу 29 октября около часу дня, в приемную г. начальника губернии т. с. Н. М. Клингенберга явилась дама-просительница, одетая в глубокий траур со спущенным на лицо крепом и просила дежурного чиновника особых поручений В. Н. Мальцева доложить губернатору, что его хочет видеть баронесса Мейендорф по важному делу. Когда губернатор вышел в приемную, в этой комнате находились, кроме чиновника особых поручений, полицеймейстер Я. В. Родионов и еще одна просительница г-жа Морозова, которую губернатор выслушал первую, и поручил полицеймейстеру принять от нее документы для выдачи паспорта. Затем губернатор направился к просительнице, назвавшейся баронессой Мейендорф. Как только губернатор приблизился к ней и спросил: «что вам угодно?» дама эта, выхватив семизарядный револьвер системы браунинга, моментально произвела один выстрел в губернатора в упор и другой, почти без промежутка, когда он еще стоял. Губернатор упал па левый бок. Полицеймейстер, принимавший документы из рук Морозовой, одним прыжком очутился около злоумышленницы и повалил ее на диван. После этого между ними началась борьба из-за того, кто захватит упавший на диван револьвер. На выстрелы выбежал из швейцарской курьер Яков, бросился к борющимся и ударил даму два раза кулаком по голове [* Этот самый курьер Яков Цыганков рассказывал мне осенью 1917 года: «И здорово же я оплел Езерскую по уху». Г. Л.]. Раненый губернатор лежа крикнул ему: «Яков, оставь!» Револьвер почти одновременно, попал в руки борющихся, и сейчас же раздался выстрел, пуля попала в диван. Наконец, револьвер окончательно перешел в руки полицеймейстера, бросившего затем к раненому, а между тем курьер Яков задержал даму, которой полицеймейстер сказал: «Г-жа Езерская, я вас знаю, не, убегайте!» Видя, что преступница задержана, Мальцев бросился за ближайшим врачей, д-ром М. Г. Яковенко, в губернское управление. Задержанная, действительно оказалась женою члена Могилевской городской управы Лидией Езерской. Она заявила, что лично Николая Михайловича Клингенберга не знает, плохое же мнение о нем составила, главным образом, на основании газетных сообщений и что решила убить его, желая исполнить долг свой, так как издавна принадлежит к революционной партии, успехам которой Николай Михайлович Клингенберг всегда препятствовал. Злоумышленница отправлена в тюрьму, по делу производится следствие.

    После первоначально оказанной помощи хирургом А. М. Долговым произведена была Николаю Михайловичу операция, пуля вынута, брюшные органы оказались целы, но повреждена кость. Правая рука прострелена у кисти, при больном дежурят врачи и сестры милосердия местной общины Красного Креста.

    В тот же день в 7 ч. вечера, в канцелярии губернатора был, по желанию чиновников, духовенством Братского монастыря отслужен молебен святителю и чудотворцу Николаю о здравии болящего».

    В то время, как в доме губернатора и губернском правлении разыгрывалось это соединение трагедии с фарсом, город переживал тревожные минуты. Ждали с минуты на минуту кровавого погрома.

    Местные либералы не на шутку перетрусили: выше уже упоминалось, что за несколько дней до покушения, они вынесли на многолюдном собрании резолюцию протеста против насилий, учиненных полицией над мирной демонстрацией. Теперь либеральные «герои», принявшие эту резолюцию, испугались, как бы их не обвинили в единомыслии с Езерской. И вот, как рассказывал автору этих строк видный Могилевский ка-дет адвокат Ванин: большинство отважных протестантов поспешило вынести новую резолюцию с протестом против своей первой резолюции... Какое бесподобное проявление изменнической холопской природа буржуазного либерализма! Какая блестящая иллюстрация к знаменитой фразе бывшего «марксиста» Струве о «подлости» российской буржуазии!

    Собравшаяся на следующее утро городская управа решила поднести раненому губернатору следующий лакейский адрес:

    «Ваше Превосходительство. Николай Михайлович!

    Не находим слов, чтобы достаточно выразить наше негодование по поводу покушения на Вашу жизнь. Это событие тем более возмутительно, что мы знаем Вашу усиленно-напряженную деятельность в приискании мер к предупреждению в нашем городе прискорбных проявлений терроризма, имевших место во многих городах России. Ваши мероприятия достигли благотворной цели, и мы пользуемся полным в городе спокойствием, что служит лучшим доказательством целесообразности Ваших распоряжений.

    Примите же, глубокоуважаемый Николай Михайлович искреннее наше сочувствие и сердечную благодарность за Ваши труды. Верьте, что в данном случае мы говорим не только, как гласные городской думы, но и как осведомленные с действительными взглядами населения города на Вашу плодотворную деятельность.

    Всемогущий Бог да дарует Вам скорейшее выздоровление. Могилев губ. 30 октября 1905 год».

    Когда читаешь этот адрес, не знаешь, чему удивляться, — подхалимскому ли тону. наглости ли, с какой гласные осмеливались говорить от имени населения, лживости ли утверждения, будто в Могилеве до выстрела Езерской не было террористических актов, тогда, как на самом деле еще в январе 1905 года произошло покушение Лазаря Гителева на полицеймейстера Родионова, а в августе — покушение Израиля Брильона на Клингенберга.

    Щемящая жуть нависла над Могилевом в ночь 29-го на 30-ое октября. Во многих домах не спали, ожидая погрома. Но пули Езерской предотвратили бойню и спасли город. Испуганный губернатор перед операцией «отменил» погром.

    30-го в городе происходили сцены, рассеявшие все сомнения (если у кого-нибудь они и были), что Клингенберг ранее готовил погром. С утра по всему Днепровскому проспекту (главная улица города) тянулись подводы с крестьянами. Городовые и стражники кулаками и нагайками гнали их назад. Недоумевающие разводя руками и стараясь укрыться от ударов, крестьяне спрашивали: «Черт их знает! не разберешь! Раньше урядник кричал, чтобы шли в город жидов бить, а не то будет 10 рублев штрафу, а теперь назад гонят!». Достаточно сопоставить это с началом погрома в Орше, чтобы совершенно отчетливо представить себе, что стряслось бы с Могилевым, если бы Езерская не совершила своего подвига.

    Когда Клингенберг оправился от раны, его отправили в Петербург.

                              3. Езерская перед судом. Письмо министру внутренних дел.

                                                   Состояние здоровья Езерской.

    31-го декабря 1905 года дело Езерской.было предложено за № 4100 Киевской Судебной палате. [* См. «Дело Могилевского губ. правления 2-го отд. 4-го стола об исполнении приговора над Лидией Езерской». В дальнейшем изложений все официальные документы, напечатанные без указания источника, заимствованы из этого «Дела».]

    Для описания дальнейших событий мы воспользуемся записью устного рассказа одного из защитников Езерской упомянутого выше присяжного поверенного К. В. Банина: «Сейчас же по заключении в тюрьму, Езерская завязала сношения с «волей». В Могилеве жили тогда ее муж, член управы Степан Венедиктович Езерский, сын Гриня и много старых знакомых. Незадолго до суда, Лидия Павловна прислала мужу записку с просьбой сшить ей платье, так как ей не в чем предстать перед судом. Просьба не была исполнена. К ее процессу в Могилев выехала сессия Киевской Судебной Палаты. 7-го марта 1906 года состоялся суд. Одновременно с делом Езерской разбирались дела еще двух террористов: И Брильона и Л. Гителева. Защищали Езерскую я и присяжный поверенный Врублевский, защитник лейтенанта Шмидта, только что приехавший из Очакова. Езерская просила защитников ничего не говорить на суде ни об ее личной невиновности, ни о снисхождении. На суде она держалась с замечательным достоинством и произнесла длинную речь, в которой подробно выяснила мотивы своего покушения. Между прочим, она говорила, что совершила свое покушение под впечатлением рассказов об ужасах, совершенных во время погромов. Поспешила же она с исполнением своего плана, потому, что узнала в вагоне о том, что в Могилевеи готовится погром».

    В тот же день был вынесен приговор, который гласил:

    «1906 года марта 7-го дня, по Указу Его Императорского Величества, Киевская Судебная Палата, по Уголовному Департаменту, с участием сословных представителей, в публичном судебном заседании, слушала дело о жене надворного советника Лидии Павловой Езерской, обв. по 9 и 1454 ст. Улож. о Наказ. Дворянка Могилевской губернии Лидия Павлова Езерская, 37 лет, предана суду Киевской Судебной Палаты с участием сословных представителей, по обвинению в предумышленном покушении на убийство 29 октября 1905 года Могилевского Губернатора Клингенберга.

    Выслушав судебное следствие и прения сторон, Особое Присутствие Киевской Судебной палаты определило, на основание 1 части 1454, 2 ст. 1, 9, 115 и 3 ст., 19 ст. Улож. о Наказ., дворянку Могилевской губернии Лидию Павлову Езерскую, 37 лет, лишив всех прав состояния, сослать в каторжные работы на тринадцать лет и шесть месяцев с последствиями по 25 ст. Улож. о Наказ. Судебные издержки возложить на осужденную, а в случае ее не состоятельности к платежу принять на счет казны. Из вещественных доказательств два письма оставить при деле, а револьвер, патроны, гильзы и пули уничтожить. Настоящий приговор, по вступлении его в силу, ранее обращения к исполнению, представить в силу 1 п. 945 ст. Уст. Угол. Суд. через г. Министра Юстиции на усмотрение Его Императорского Величества».

    Этот приговор является прекрасным доказательством двурушничества жрецов царской Фемиды. Вместо того, чтобы при обвинении Езерской исходить из ее принадлежности к П.С.-Р., шулера от юриспруденции дали оценку лишь голому факту покушении на убийство, затушевав его идейные причины и приравняв его к уголовному преступлению.

    В колымаге, окруженной казаками, Езерскую и двух ее товарищей по делу отвезли обратно в тюрьму. И. Брильон так описывает в своих воспоминаниях это возвращение в тюрьму после приговора:

    «12 часов ночи. Только что меня, Л.. Езерскую и Лазаря (Гителева Г. Л.) привезли из суда.

    Стоим в коридоре тюрьмы, окруженные конвоем, и негромко между собою разговариваем.

    Конвойные еще не успели сдать нас тюремной администрации и, несмотря на то, что мы уже в тюрьме, они смотрят на нас так, словно мы вот-вот бросимся бежать. Солдаты устали. Они весь день, пока нас судили, были на ногах и ничего не ели. Ружья как бы застыли у них в руках, ноги онемели, им мучительно хочется присесть. Но они все также, как на суде, стоят смирно вытянувшись в струнку, и напряженно внимательно следят за нами...

    Мы, конечно, еще больше их устали, и разговор не клеится.

    Замолчали. Ноги страшно болят, в голове какой-то страшный сумбур, на сердце тяжело...

    Тяжело ударяет вдруг в голову команда: Смирно.

    Тяжело неся вперед свой безобразно-большой живот и держа прямо голову, подходит к нам начальник тюрьмы Дубяго. Походка его обычная, медлительно-величавая. Мы все трое слегка приподнимаемся со скамьи. Старший надзиратель Зайцев торопливо одергивает сзади свой мундир, поправляет съехавший на бок ремень от шашки и берет под козырек.

    — А... а... произносит неопределенно Дубяго и многозначительно всматривается в нас своими, немного прищуренными глазами. — Здравствуйте господа!

    Он почтительно кланяется в сторону Езерской. Она отвечает кивком головы. Мы приподнимаем немного шапки.

    — Зайцев... Отведи госпожу Е. в женское отделение, — приказывает он старшему. Ее уводят...» [* См. И Брильон «На каторге» Петроград, 1917, стр. 8-9.].

    От подачи кассационной жалобы, как сообщает № 73 либеральной газеты «Могилевский голос» за 1906 год, Езерская отказалась. Отказ свой она мотивировала тем, что она не признает авторитета правительственного суда.

    10-го апреля приговор вошел в законную силу и был направлен к царю на утверждение. Вскоре из Питера донеслась весть, что собравшаяся 27-го апреля 1-ая Государственная Дума первым делом потребовала амнистии для политических заключенных. Тогда Лидия Езерская обратилась с письмом к министрам внутренних дел и юстиции. Приводим это письмо полностью в том виде, в каком оно было напечатано в № 108 «Могилевского голоса» за 1906 год:

    «Г. министру внутренних дел (г. министру юстиции). Л. П. Езерской заявление.

    Единогласное постановление Государственной Думы о необходимости полной амнистии для всех политических, по-видимому имеет отношение и к нам, террористам. Это обстоятельство и заставляет меня подать вам следующее заявление.

    Приговором Киевской Судебной Палаты 7-го марта этого года за покушение на жизнь Могилевского губернатора Клингенберга я признана уголовной преступницей и приговорена к лишению всех прав и каторжным работам на 13 с пол. лет. Кассации я не подавала, почему приговор со дня на день должен войти в законную силу. Амнистия, если таковая будет по отношению ко мне, избавит меня, конечно, от наказания, но дело не в наказании. Ни на суде, ни сейчас я виновной себя не признаю: я, как член П.С.-Р. совершила это покушение из принципа, из глубокого убеждения, что данный террористический акт необходим, что политический, террор, введённый партией в тактику, вынужден незаконными действиями правительства, является, так сказать, углом отражения. Идя на террор, я, защищая интересы народа, исполнила свой суровый партийный долг. Я первая являюсь противником террора, как только Россия вступит на путь лояльности, справедливости и права. Не по доброй воле, не из предпочтения к кровавым способам борьбы взялась партия за оружие, но исполняя суровый долг пред делом революции, делом рабочего народа. Это было глубоко серьезное и ответственное решение. История оправдала его... Партия прекратит террористическую тактику, как систему политической борьбы, тогда, когда достигнет политических учреждений, делающих волю народа источником власти и законодательства. Что общего между идейным политическим террором и простым уголовным убийством, в котором зачастую побудителем является своекорыстный личный эгоистический элемент? Амнистия, как акт помилования, для меня пустой звук, так как я не признаю себя виновной. С меня должно быть снято позорное клеймо уголовного преступника, которое своим приговором наложила на меня палата. Мне нужна реабилитация, а не амнистия. Я глубоко убеждена, что все политические дела и политический террор не подлежат компетенции палат с сословными представителями. Эти судьи, по существу своему являясь сторонниками правительства, защитниками его интересов как заинтересованная сторона, не могут быть беспристрастными к врагам, правительства. Поэтому я требую беспристрастного суда общественной совести — суда присяжных при открытых дверях.

    Только такой суд мне может вынести справедливый обвинительный или оправдательный приговор, считая законной или незаконной мою принадлежность к П.С.-Р., и только это и ничто другое мне может быть предъявлено.

    Прошу не замедлить объявлением мне ответа. Лидия Езерская».

    Это смелое и благородное письмо, без всякого сомнения, с самой лучшей стороны рисует личность Езерской. Но. вместе с тем от внимательного читателя не может скрыться одно чрезвычайно характерное обстоятельство. Письмо до известной степени содержит в себе изложение политических взглядов Езерской, написано оно в момент, когда в России еще слышались раскаты грандиозного рабочего восстания. И вот пусть читатель укажет хоть одно место, которое говорило бы о том, что автор письма является социалистом, что его целью является не только завоевание политической свободы, а социальная революция, что террористический акт автора письма хоть отчасти связан с классовой борьбой пролетариата! Такого места читатель не укажет. Разумеется, мы не ждем от письма, написанного по одному конкретному поводу, развития подробной социалистической программы. Но полное отсутствие указаний на свои социалистические идеалы могло бы показаться странным, если бы заранее не знали, какова была «социалистичность» П.С.-Р. Мало того, говоря о целях политического террора П.С.-Р., Езерская пишет: «Я первая являюсь противником террора, как только Россия вступит на путь лояльности, справедливости и права». Эта фраза, на первый взгляд не представляющая ничего, особенного, на самом деле заслуживает восклицания: вот где собака зарыта! Каждому известно, что индивидуальный террор применялся П.С.-Р. исключительно, как средство борьбы с азиатским произволом самодержавия, а, отнюдь, не как средство борьбы за социализм. Следовательно « вступление России на путь лояльности, справедливости и права» в устах Езерской равнозначаще завоеванию демократического политического строя (это явствует из всего, контекста письма). Но говорить о «справедливости» политической демократии без водворения социализма может только, мелкобуржуазный радикал, а не подлинный социалист. Письмо Езерской к министру внутренних дел в очень привлекательных красках рисует личность Езерской, но в тоже время великолепно подтверждает замечание Плеханова, что революционность эс-эров не имеет ничего общего с социализмом.

    «Вещатель» Столыпин не соблаговолил ответить Езерской на письмо. Вместо ответа, 19-го мая Могилевскому губернатору была послана из Петербурга телеграмма такого содержания: «Высочайшее соизволение на лишение Лидии Езерской прав последовало 17-го сего мая. Дело отсылается Киевской Палате 18 мая. За Министра Юстиции товарищ министра сенатор Соллертинский».

    Немедленно. Езерская была переведена на «обще-уголовное» положение. Началась длинная полоса страданий, преследований, унижений, которые сопровождали ее до самой смерти.

    20-го мая с Езерской сняли в тюрьме фотографию, а 23-го Лидию Павловну подвергли медицинскому освидетельствованию. Результаты этого освидетельствования чрезвычайно интересны. Производившее освидетельствование особое присутствие признало Лидию Павловну способной следовать в ссылку, но отнюдь не пешком. На вопрос о способности к работам присутствие ответило словами: «Страдает хроническим воспалением легких. Ни к каким работам не способна». Графа «Подробные данные о состоянии здоровья ссыльного» гласила: «Телосложение и питание удовлетворительны, видимые слизистые оболочки ситошны, в верхушках легких выдох и крепетирующие хрипы, мокрота гнойная, временами бывает кровохарканье, перкуторный тон под ключицами заглушен». Эти зловещие симптомы свойственны туберкулезу.

    26-го губернское правление послало полицейскому управлению предписание собрать данные для составления «статейного списка», с которым отправляют ссыльных в Сибирь.

                        4. Езерская и Дубяго. Нерчинская каторга. Баргузин. Якутск.

    К этому периоду относится попытка освобождения Езерской. К. В. Банин рассказывал автору этих строк следующее: «Товарищи с воли разработали такой план: на свидание в тюрьму должна была явиться дама в трауре под вуалью и заменить Езерскую, но последняя отказалась, бежать, оставляя в тюрьме вместо себя невинного человека».

    Между тем «обще-уголовное» положение предстало перед Езерской в во весь свой кошмарный рост. Брильон в своих воспоминаниях, рисует такую картину:

    «В так называемые дни свободы Дубяго, несмотря на свое самодурство, все же держался по отношению к политическим осторожно, явно старался быть корректным с ними. Он нащупывал почву, чего-то выжидая. Но, почуяв наступление реакции в России, Дубяго резко изменил свои отношения к ним...

    Начал он с того, что зашел в женскую камеру и сказал что-то страшно-грязное тов. Езерской, та дала ему пощечину. Он стал ее всячески притеснять. Езерская объявила голодовку. Мы узнали и поддержали ее. Проголодали шесть дней. Приезжал прокурор расследовать дело, но, понятно, ни чего не выяснил. Но Езерскую Дубяго все-таки оставил в покое, больше ее не трогал». [* См. «На каторге», стр. 17-19.].

    Читатель ниже увидит, что впоследствии Дубяго, менее всего походивший на незлобивого агнца, припомнил Езерской эту историю.

    К чести Езерской следует отметить, что эти тяжелые испытания не поколебали в ней революционного оптимизма. Об этом свидетельствует письмо сохранившееся у одной из подруг Езерской жены Могилевского нотариуса С., переданное контрабандным путем из тюрьмы и относящееся к периоду конфликта с Дубяго. Приводим это письмо полностью без всяких изменений:

    «Дорогая Вандочка, спасибо за заботу и память, Очень порадовало меня Ваше письмо. Это и Вы, вероятно, прислали мне кулич на праздники (догадалась по мешке)? Спасибо, дорогая, мне, право, ничего не нужно. Белье у меня есть, из дома я и копот получила, в котором и хожу здесь — он черный и имеет вид платья. Если же Вам непременно хочется что-нибудь мне прислать, то пришлите немного варенья мне к чаю. Чувствую я себя последнее время неважно: «обще-уголовное» положение дает себя чувствовать. Вызываю прокурора, но он что-то не является. Нельзя ли как-нибудь узнать, в чем тут дело. Пишите как Вы поживаете, что слышно? Тем путем, как Вы прислали мне записку, пришлите мне немного такой бумаги, на которой Вы писали. Шлю Вам сердечный привет и верю, что мы еще увидимся при новых лучших условиях. Россия восторжествует над полицейской тиранией — эта же позорная диктатура падет очень скоро несомненно. Всего, всего лучшего, привет всем, кто меня не забыл. Вас же и Германа крепко целую. Ваша Лидия».

    Этот голос из тюрьмы звучит подкупающим благородством и революционной стойкостью. Но в тоже время характерно предсказание близкой гибели... не определенного социально-экономического строя, а какой-то надклассовой «полицейской диктатуры». Тут явно сквозит нотка либерального разделения: «самодержавие», «власть», «полицейская тирания» и «общество», «народ», вместо ясного классового анализа.

    Езерскую должны были отправить в Сибирь лишь по составлении «статейного списка», но ее конфликт с Дубяго, а также попытка ее освобождения слишком часто тревожили мирный сон Могилевского начальства. Господам охранителям вскоре стало невтерпеж, и, не дождавшись составления «статейного списка», они 1-го июня отправили начальнику тюрьмы следующее предписание: «Препровождая при сем открытый лист на ссыльнокаторжную арестантку Лидию Павлову Езерскую и акт освидетельствования Езерской (в копии), губернское правление предписывает вам отправить эту арестантку при прилагаемых документах, в ведение Московского губернатора, снабдив ее при том казенною одеждой, и о дне сдачи ее на этап донести правлению».

    Одновременно с этим Московскому губернатору был послан документ, достойный пера Щедрина. Вот это скорбное жалобное послание: «Имею честь уведомить Ваше превосходительство, что мною одновременно с сим сделано распоряжение об отправлении без статейного списка в Ваше ведение, для содержания в Московской центральной пересыльной тюрьме, присужденной к каторжным работам (на13 лет и 6 месяцев) за покушение на убийство бывшего Могилевского губернатора тайного советника Клингенберга, Лидии Павловой Езерской, так как дальнейшее содержание ее в Могилевской тюрьме, ввиду беспрестанно предъявляемых ею разных требований, а также ежедневных покушений ее родных и знакомых, привлекая к себе особое внимание и бдительность администрации и надзора тюрьмы, являетсяся крайне тягостным. — К сему присовокупляю, что статейный список на Езерскую будет сообщен Вам вслед за сим незамедлительно».

    Дубяго исполнил предписание об удалении беспокойной арестантки с умопомрачающей быстротой: уже через два дня он имел возможность донести губернскому правлению, что «арестантка Лидия Павловна Езерская отправлена на этап в Москву, введение Московского губернатора 2 июня».

    Вся станция была оцеплена и битком набита полицией и войсками, когда Езерскую отправляли из Могилева. Однако несколько товарищей ухитрились пробраться сквозь ряды охранителей и попрощаться с нею».

    Статейный список был послан в Москву только в конце июня. Этот список содержит в себе некоторые небезынтересные данные. Вот кат: рисует он наружность Езерской: глаза карие, лицо смуглое, волосы темно-русые с проседью, лоб выпуклый овальный, нос вздернутый, рост — 2 аршина 14 вершков. Вот что сообщает статейный список о профессии и образовании Езерской: Окончила женскую гимназию и зубоврачебные курсы, до ареста занималась литературным трудом (переводы иностранных авторов), мастерства никакого не знает. Ее казенный гардероб, согласно статейному списку, составляли: платок, армяк серого фабричного сукна, холстяная рубаха, такая же юбка, пара портянок и котов и мешок.. Денег Язерская взяла на дорогу 29 рублей, ценных вещей при отправке на каторгу у нее не было. Самым интересным местом статейного списка является характеристика, данная Езерской мстительным Дубяго: «Склонна к побегу, дерзка, в незаконных требованиях назойлива и настойчива, служит подстрекательницей ко всем беспорядкам среди содержащихся». Подлый тюремщик этой характеристикой отомстил Езерской, заранее предубеждая против последней Сибирское начальство.

    21-го июня губернское правление известило дворянское собрание об исполнении приговора «для отметки судимости Езерской по книгам народонаселения». Тем самым официальный Могилев покончил все счеты с Езерской.

    С Могилевом неофициальным сношения Езерской прекратились позже. Могилевский революционный красный крест послал ей в Сибирь шубу и белье. Муж Езерской и некоторые знакомые посылали ей в „ее далекую пустыню» табак и платье. Но вскоре, когда умер С. В. Езерский, эти сношения прекратились.

    О жизни Лидии Павловны в Сибири в нашем распоряжении имеются только отрывочные сведения.

    25-го июня 1906 г., известный террорист, уничтоживший палача Плеве, Егор Сазонов писал своим родным из Акатуевской тюрьмы: «Сегодня утром к нам привезли Спиридонову, Измайлович, Школьник, Фиалку, Биценко и Езерскую [* См. письма Сазонова в «Голосе минувшего» за 1918 год № 10-12.].

    Дальнейшие события рисует в своей книге генерал Спиридович:

    „Нерчинская каторга, в состав которой, в числе других, входили тюрьмы Акатуевская, Алгачинская и Мальцевская, к началу 1907 года находилась в неудовлетворительном состоянии, как в смысле технического несовершенства тюремных зданий, так, главным образом, и в смысле всего тюремного режима. Администрация тюрем потворствовала заключенным, правила устава о ссыльных не соблюдались, замечалось полное отсутствие требуемой законом от ссыльных дисциплины.

    Особою распущенностью отличалась предназначенная для политических Акатуевская тюрьма, в которой были сосредоточены террористы и многие лица, которым смертная казнь была заменена каторгой... В тюрьму эту, предназначенную для мужчин, были помещены шесть ссыльнокаторжных женщин, уже упоминавшиеся террористки: Биценко, Езерская, Измайлович, Спиридонова, Фиалка и Школьник, которые, хотя и содержались в отдельном корпусе, но, с разрешения тюремного начальства, имели общение с политическими арестантами. Все политические образовали «коммуну», завели свою кухню, продовольственную лавку, носили собственную одежду, белье... Побеги заключенных участились.

    Когда до главного тюремного управления дошли сведения о неудовлетворительном состоянии Нерчинской каторги, управление приступило к изменению установившихся на каторге порядков... В частности относительно Акатуевской тюрьмы, в начале 1907 г., военный губернатор Забайкальской области; предложил начальнику Нерчинской каторги Метусу ввести с 16-го февраля в тюрьмы установленный законом для ссыльнокаторжных, без различия по роду преступлений, тюремный режим и, вместе с тем, перевести к тому же сроку всех ссыльнокаторжных женщин в специальную женскую Мальцевскую тюрьму». [* См. П.С-Р. и ее предшественники», стр. 348-349.]

    Этот перевод из Акатуя в Мальцевскую тюрьму описан в одном из писем Егора Сазонова, помеченном 16 февраля 1907 года. Приводим выдержки из этого письма: „я уже писал тебе о давно полученном распоряжении губернатора выслать отсюда в Мальцевскую наших женщин. Целый месяц вопрос оставался висеть в воздухе, потому что начальник; Зуб-кий не решался лишить больных женщин той ничтожной гарантии, которая представляется; каторжными законами последнему уголовному мужчине... Недели полторы назад сюда наезжала из управления комиссия для освидетельствования здоровья уголовных. Казненный каторжный врач Рогалев осмотрел, между прочим, и женщин и нашел здоровье Сп-вой (Спиридоновой Г. Л.), Ез-кой (Езерской Г. Л.) и Шк. (Школьник Г. Л.) в таком состоянии, что зимний переезд для них был прямо недопустим» [* См. №№ 10-12 «Голоса минувшего» за 1918 год.].

    Как явствует из последних писем Сазонова, господа администраторы сочли, что мундир тюремного ведомства защищает их от обязанности считаться с состоянием здоровья арестанток-женщин: 12-го Езерскую увезли в в Мальцевскую тюрьму.

    С болезнью Езерской тюремная администрация мало считалась и в дальнейшем. Вот что рассказывает в своей статье Мария Спиридонова: «Так как первые два года после ареста я была крайне нездорова и нужно было что-нибудь предпринять, чтобы остановить легочный процесс, происходивший из-за травмы и т. п., то было решено отвезти меня в Зерентуйскую больницу, где был свой доктор и фельдшер. Начальник каторги взял на себя этот перевод, так как Зерентуйские заключенные начали протесты, требования и все пр., что тогда еще могли, пускать в ход. Ими была начата голодовка, для прекращения которой меня спешно перевели в Зерентуй. Читинскому начальству показалось невыносимым подобное дебоширство политических заключенных и оно распорядилось немедленно вернуть в Мальцевскую тюрьму меня и Езерскую, ранее лечившуюся каторжанку [* См. статью Спиридоновой «Прош Прошьян» в № 1 лево-эс-эровского журнала « Знамя» за 1919 год.].

    Андрей Соболь в статье «Амурская колесная дорога», помеченной 25 апреля 1909 года, сообщает о Мальцевской тюрьме: «В этой тюрьме в данное время 38 политических каторжанок, между ними М. Спиридонова, Измайлович, Езерская, Биценко и т. д.» [* См. № 3 «Былого» за 1917 год. В этом номере статья Соболя ошибочно приписана А. Виноградову-Беселю.].

    Бывший политический каторжанин Шебло рассказывал автору этих строк следующее: «По манифесту 1913 года Езерская отбыла свой срок каторги и была поселена в городе Баргузине, Забайкальской области, где ею был открыт  зубоврачебный кабинет. И на поселении неутомимая революционерка продолжала работать: она помогала заключенным товарищам, устраивала им; сношения с «волей». Начальство обратило на это свое благосклонное внимание, заподозрило ее в организации некоторых побегов и вскоре по приказу генерал-губернатора Езерская была выслана в далекий Якутск, в эти «гиблые места», где в 1889 и 1904 г.г. разыгрались две потрясающие трагедии, стоившие жизни не одному революционеру. Здесь в бедной каморке вдали от друзей и товарищей, потрясенная самоубийством любимого сына, она угасла от злой чахотки, не дождавшись крушения царизма».

                                                                     Заключение

    На предыдущих страницах автор ознакомил читателя, на основании всех доступных ему материалов, с личностью и делом Лидии Езерской. Езерская безусловно являлась искренней, стойкой, самоотверженной революционеркой. И перед ее могилой, — могилой героического борца с царизмом, мы благоговейно обнажаем головы. Ибо мы чтим намять всех бойцов со всякой эксплуатацией, всех последовательных революционеров.

    Но отдавая должное светлой личности Езерской, необходимо трижды подчеркнуть уже отмеченное выше обстоятельство: дело Езерской ни в какой мере не связано с рабочим движением. Идеологическая сторона этого дела ближе к «тираноубийству» декабриста Каховского, чем классовой борьбе современного пролетариата. Эта особенность наиболее рельефно выступает в письме Езерской к Столыпину.

    Быть может, нам возразят, что нелепо требовать от каждого частного дела революционной партии яркой связи с рабочим движением. Это возражение не выдерживает критики. Дело Езерской совпало с моментом небывалого взрыва рабочего восстания. Читатель не найдет ни одного социал-демократического выступления или процесса того времени, не скрепленных теснейшими узами с этим восстанием пролетариата

    П.С.-Р., партия мелкобуржуазных интеллигентов по преимуществу, в силу отмеченных в предисловии связей с деревней, порой могла отражать в своих расплывчатых формулах смутное недовольство мелкособственнического крестьянства. Но типичный для догматизм и идеологическая косность; а также идейная зависимость от крупной буржуазии помешали эс-эрам стать действительно крестьянской партией. Стать же в ряды пролетарского авангарда эс-эрам мешала их индивидуалистическая психика их мелкобуржуазное естество. В результате эс-эры могли выделять героических борцов с самодержавием (Карпович, Балмашев, Гершуни, Сазонов, Каляев, Езерская и др.), но пойти в передовых рядах рабочего класса в момент «последнего и решительного боя» оказалось свыше их сил.

    От самоотверженной борьбы с абсолютизмом до подлой борьбы с диктатурой пролетариата — «дистанция огромного размера». Эту «дистанцию» отмахнули эс-эры, когда «тяжелая поступь рабочих батальонов» заставила трепетать их мелкобуржуазные души.

    И каждый, кому дороги имена славных бойцов с средневековым гнетом царизма, с отвращением отвернется от ошалевших мещан, перетрусивших при виде социальной революции и с перепугу превратившихся в орудие той царистской реакции, с которой боролись Каляевы и Езерские.

    [С. 3-28.]

 

 

    Шебло, Роман Максимович — белорусс, сын землед., рабочий; род. 18 нояб. 1886 г. в м. Белыног. Могилевск. губ.; образ, низшее. В 1904-05 гг. сост. в Моск. орг. РСДРП, участв. в вооруж. восстании. В 1906 г. вошел в Моск. орг. ПСР, под кличками «Леший» и «Злой», был нач. боев. дружины. Арест. в дек. 1906 г. в Москве и Моск. В.-О.С. 3 нояб. 1907 г. осужд. по 924 ст. УН за участие в гр. «мазуринцев» — летуч. боев. отряде опозиц. фракции ПСР и за участие в экспропр. на лесн. складе на 4 г. каторги. Наказ. отб. до 1907 г. в Бутырках, 1907-10 гг. — в Александровск. централе. В 1910 г. водвор. на посел. в Манзурск. вол., Иркутск. губ.; вскоре бежал, был арест. в Москве и в том же году осужд. Моск. окр. суд. за побег на 3 г. каторги. До 1912 г. сидел в Бутырск. тюрьме, 1912 г. — в Орле. 1913-17 гг. был в сс. в Якутске и на Ленских приисках, где работ. в орг. ПСР под кличкой «Белоусов». Член ВКП(б). Чл. бил. О-ва № 185.

    [С. 723.]

 

 

    Г. Лелевич. «Лидия Езерская и покушение на Могилевского губернатора Клингенберга 29-го октября 1905 года», По неизданным материалам, издание группового объединения парт. и сов. печати. «Гомгазета». Гомель, 1922 г. in 8%, стр. 28.

    История партии социалистов-революционеров (или как выразился Плеханов — «социалистов-реакционеров») пока еще не написана. Ту груду сырого материала, которую преподнес нам жандармский полковник Спиридович («Партия С.-Р. и ее предшественники», 2-ое изд. Птг., 1918 г.), считать историей, конечно, не приходится. Сами эс-эры истории своей партии написать не удосужились (если не считать брошюрки Ст. Слетова о возникновении партии и т. п.). Что же касается марксистов, то они ограничивались обычно общей оценкой деятельности П. С. Р., вскрывая в целом ряде метких памфлетов ее мелкобуржуазную, несоциалистическую сущность и не вдаваясь в детальное изучение ее истории (по крайней мере, ее истории до 1917 г.).

    Тов. Лелевич в своей брошюре становится на новый путь: изучения фактической стороны истории П.С.-Р. и освещения ее с коммунистической точки зрения. В этом — большая ценность брошюры. Последняя воспроизводит еще не освещенный в печати интересный эпизод из террористической деятельности П.С.-Р. в 1905 г. Источниками послужили неопубликованные еще документальные материалы (дела архива Могилевского Губернского правления), записанные автором воспоминания лиц, соприкасавшихся с Езерской, и, наконец, скудные печатные материалы (Могилев. газеты 1905-06 г.г., воспоминания И. Брильона «На каторге» и немногое др.

    29 октября 1905 г. эс-эрка Езерская стреляла в губернатора Клингенберга. Последний был своего рода «знаменитостью»; патентованным погромщиком. Благодаря именно ему, Гомель (1 сентября 1903 г.), а затем Могилев (11 окт. 1904 г.) и Орша (21-24 окт. 1905 г.) пережили страшную вакханалию антиеврейских погромов. В последних числах октября 1905 г. опьяневший от крови сатрап решил повторить погром в Могилеве. Город, население которого больше, чем наполовину состояло из евреев, замер... «Организовалась самооборона. Жители с ужасом ждали рокового дня». И тогда раздался выстрел Езерской. Эта активная революционерка (она была уже не первой молодости — 37 лет) выехала из Женевы в Могилев. Здесь она явилась к губернатору под видом просительницы и произвела два выстрела. Клингенберг был ранен. Но если не удалось убить губернатора, то погром был предотвращен. Испуганный Клингенберг погром «отменил». И когда в город нахлынули крестьяне с подводами, полиция гнала их назад. Крестьяне неудомевающе говорили: «Чорт их знает! не разберешь! Раньше урядник кричал, чтобы шли в город жидов бить, а не то будет 10 рублей штрафу, а теперь назад гонят!!! (стр. 16). Террористический акт, совершенный Езерской, не остался, следовательно, без результата. Автор брошюрки — коммунист и, само собой разумеется, не сторонник террора, но в предисловии он говорит: «Автор не скрыл ни одной положительной личной черты Езерской, ни одного положительного результата ее подвига». Ибо объективность прежде всего.

   Но задача автора-марксиста дать правильный подход к этому факту с классовой точки зрения. И тов. Лелевич делает это. В письме к Столыпину (1906 г.) Езерская писала: «Я первая явлюсь противником террора, как только Россия вступит на путь лояльности, справедливости и права», — «Каждому известно», — говорит тов. Лелевич, — что индивидуальный террор применялся П.С.-Р. исключительно как средство борьбы с азиатским произволом самодержавия, а отнюдь не как средство борьбы за социализм. Следовательно «вступление России на путь лояльности, справедливости и права» в устах Езерской равнозначаще завоеванию демократического политического строя (эго явствует из всего контекста письма). Но говорить о «справедливости» политической демократии без водворения социализма может только мелкобуржуазный радикал, а не социалист»... «Дело Езерской ни в какой мере не связано с рабочим движением».

    Да, говорит автор, — у эс-эров славное прошлое. Они были революционерами (хотя и мелкобуржуазными) во времена царского строя. Но в обстановке социалистического переворота эти псевдо-социалисты оказались злостными банкротами, они превратились «в орудие той царистской реакции, с которой боролись Каляевы и Езерские».

    Несколько слов о дальнейшей судьбе Езерской. Приговоренная судебной палатой к лишению всех прав и к каторжным работам на 13½ лет, она отбывала каторгу в Сибири (в Акатуевской и Мальцевской тюрьмах). Освобожденная по манифесту 1913 г., она была поселена в «гиблых местах» Сибири и там угасла от чахотки, не дождавшись падения царского режима.

    Читается брошюра с большим интересом.

    С. Истрин.

    [С. 306-308.]

 

 

       КАЛМАНСОН Лабори Гилелевич

    Далеко не однозначная личность Г. Лелевича малоизвестна в Могилеве, Беларуси, да и в России в наше время, но в 20-х гг. XX века это была довольно влиятельная фигура в области литературной критики в только начинающей формироваться советской литературе.

    Будущий поэт, литературный критик, историк и партийный деятель Г. Лелевич (настоящее имя и фамилия Лабори Гилелевич Калмансон, еще один литературный псевдоним Г. Могилевский) родился в Могилеве 30 сентября (17 сентября) 1901 г. в семье профессионального революционера и поэта Гилеля Калмансона (литературный псевдоним Перекати-Поле). Он как будто проживал жизнь в ускоренном темпе: уже в 12-летнем возрасте состоялись первые пробы пера, а в 16 лет, не успев закончить Московское речное училище, Лабори попадает в водоворот бурных революционных событий в родном городе. Перед приходом в Могилев кайзеровских войск 17-летний Лелевич, незадолго до этого впервые дебютировавший в газете «Молот» на поэтическом поприще, вступил в боевой отряд большевистской партии, вместе с ним отступил в Орел, потом в Самару.

    В 1919 г. Г. Лелевич прибыл в Гомель, в то время прифронтовой город, на который с юга наступали деникинцы, а с запада - белополяки. В самом городе и в округе свирепствовала преступность, порожденная прежде всего царившей нищетой и разрухой. Именно в этот период Лелевич возглавил опертройку по борьбе с бандитизмом в Гомельской губернии. В этом качестве он проявил редкую отвагу и нередкую для тех лет жестокость в борьбе с врагом. А врагами были не только и не столько представители обычного уголовного мира, но и те, кто боролся с советской властью, в том числе представители массового крестьянского сопротивления. Впоследствии в своей статье о борьбе с повстанцами, опубликованной в «Известиях Гомельского губернского комитета РКП» в 1921 г., Лелевич, метая громы и молнии против деревни, не желавшей подчиняться большевистской власти, все же вынужден был признать: «В нашей губернии волна бандитизма прокатилась еще осенью прошлого года в связи с взиманием разверстки, необыкновенно тяжело отразившейся на крестьянстве нашей губернии и к тому же сопровождавшейся частыми злоупотреблениями агентов продорганов».

    В Гомеле Лелевич занимал также ряд других должностей: работал редактором нескольких гомельских газет, заведующим губернским отделом РОСТА, секретарем райкома и заведующим агитационным отделом губкома ВКП(б). Ему едва перевалило за 20 лет. В начале 20-х гг. он был назначен заведующим губернской партшколой, где также работал преподавателем его отец. В 1919-1922 гг. стихи и статьи Г. Лелевича публиковались в газетах «Путь Советов», «Полесская правда» и в гомельской «Стенной газете», в «Правде» и журнале «Крокодил». В 1921 г. свет увидели поэма «Голод» и сборник стихов «Набат». Названия говорят сами за себя.

    В 1922 г. в издательстве «Гомгазеты» вышла в печать книга Лелевича «Лидия Езерская - покушение на Могилевского губернатора Клингенберга». В это время по всей стране шла кампания огульного шельмования «правых эсеров». В ней принимал активное участие и сам Лелевич, написавший пропагандистскую брошюру «Кто такие эсеры». Но в работе, посвященной социалистке-революционерке Л. П. Езерской, он вынужден был отдать должное отваге и самоотверженности этой женщины. В 1922 г. в гомельском издательстве выходит еще одна книга, связанная с Могилевм: «Октябрь в Ставке», в которой он описывает недавние события от лица их непосредственного участника.

    В 1923 г. Г. Лелевич переехал в Москву, где стремительно ворвался в литературную элиту столицы. В 1923-1926 гг. он становится одним из трех редакторов журнала «На посту», членом правления Московской и Всероссийской Ассоциации пролетарских поэтов (МАПП и ВАПП), работает сотрудником Истпарта [* Истпарт - В соответствии с Декретом СНК РСФСР от 21 сентября 1920 г. при Наркомпросе РСФСР была образована Комиссия для собирания и изучения материалов по истории Октябрьской революции и истории Российской коммунистической партии, которая и получила сокращенное название Истпарт. Истпарт впоследствии стал основой нынешнего Центрального государственного архива историко-политических документов Санкт-Петербурга (ЦГАИПД СПб). Все советские государственные и общественные учреждения и частные лица были обязаны передавать в Истпарт материалы по профилю его работы. В большинстве губерний (в том числе и в Гомельской) в 20-е гг. были образованы местные отделения Истпарта.], является членом литературной группы «Октябрь», сотрудничает с журналом «Пролетарская революция».

    Неосведомленному читателю мало что говорят эти названия сейчас. Но в начале 20-х, когда большая часть деятелей культуры сначала отстранилась от новой власти, затем эмигрировала, именно эти объединения и журналы проводили в жизнь новую советскую идеологию и культуру в противовес культуре буржуазной, не особенно церемонясь с техми, кто не вписывался в определенные ими рамки. Объединение пролетарских писателей «Октябрь», одним из организаторов и идеологов которого был Г. Лелевич, возникло 7 декабря 1922 г. из числа самых непримиримых большевиков, не согласных с недостаточно левыми представителями Пролеткульта, придерживавшихся беспартийной линии. Возникшие ранее МАПП и ВАПП попали в полную зависимость от группы «Октябрь». Платформу журнала «На посту», давшему название одноименному направлению в литературе - «напостовцы», характеризует крупный труд Лелевича «На литературном посту», изданный в 1924 г. Книга, составленная из статей литературной критики 1922-1924 гг. быта высоко оценена партийными работниками от литературы того времени. Вот одна из оценок: «В современной разноголосице марксистских критиков она вносит свою определенную и четкую точку зрения, настойчиво выдвигая требование выдержанной, нерасплывчатой классовой коммунистической оценки и организации литературы». В чем же заключалась эта «четкая точка зрения»? «Крепкий, коммунистически выдержанный Лелевич» с беспощадностью и безапелляционностью вскрывает всякое несовпадение с абсолютизированной им партийностью. Он «спихивает» Анну Ахматову с высот «первой поэтессы страны», объявляя, что «круг эмоций, доступных поэтессе, чрезвычайно невелик. Общественные сдвиги, представляющие основное, важнейшее явление нашей эпохи, нашли в ее поэзии крайне слабый и к тому же враждебный отклик. Ни широты размаха, ни глубины захвата в творчестве Ахматовой нет». С Владимира Маяковского он снимает еще незаслуженное, по его мнению, звание «подлинно-революционного поэта». В другой работе Г. Лелевич назвал Сергея Есенина сыном «кондовой деревни», приписал ему религиозность «темного и даже животного» свойства. Критикуя Есенина за его мечты о «мужицком» социализме и анархизме, его «классовый дальтонизм» и «протест против городской культуры», он, тем не менее, считал, что «революция... любовно усыновит того Есенина, который благородно, искренне, напряженно пытался понять эпоху», но «сломился под тяжестью принятой на себя тяжелой и почетной ноши».

    В мае 1925 г. молодой критик вместе с Бухариным и Луначарским участвует в подготовке доклада комиссии политбюро ЦК РКП(б) о пролетарских писателях и готовит окончательную редакцию проекта постановления «О политике партии в области художественной литературы», вышедший 18 июня 1925 г. - одного из первых «погромных» постановлений такого рода, неоднократно появлявшихся в советской стране в дальнейшем.

    В 1925 г. вышла книга Лелевича «В Смольном», посвященная событиям Октябрьской революции, а одна из его книг по истории революционного движения в это время была переведена на немецкий язык и издана в Гамбурге Коминтерном.

    Но в этом же году стремительный взлет Лелевича неожиданно прервался. Проводники коммунистических идей в период борьбы с троцкизмом сами, по мнению своих оппонентов, трансформировались в троцкистов. В рамках ВАПП в 1925 г. оформилась самая мощная литературная организация 20-х гг. — Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП), выдвинувшая новую идейную и творческую платформу пролетарского литературного движения. Бывшие «напостовцы», оказавшись в «левом меньшинстве», испытали на себе те же гонения, которые еще совсем недавно испытывали их враги.

    В феврале 1926 г. Г. Лелевич, и другие вожди-«напостовцы» были отстранены от руководства ВАПП и всей пролетарской литературой. Группу Лелевича заклеймили как «левую оппозицию в пролетарской литературе» и ее члены были отправлены в ссылку». Не избежал ее и Лелевич, попавший в Саратов. Здесь он преподавал в университете, состоял членом губернского суда В 1928 г. дело дошло и до исключения из партии. Вот что писал он высланному в Тобольск сподвижнику Троцкого Радеку: «У меня интересного ничего: на ролях беспартийного спеца читаю в университете литературу, изредка (очень редко!) печатаю что-нибудь на очень нейтральные темы, усиленно развиваю в себе эпистолярные способности. Вот и все. С большевистским приветом Г. Лелевич». Не теряя веру в правоту своего дела он послал откровенное письмо своему коллеге по журналу и ВАППу Вардину: «Ты убаюкиваешь себя сказанным, будто бы капитулируешь для того, чтобы вернуться в партию, бороться с правыми. Вздор! Идя на войну, не бросают оружия. Без платформы, без ленинских взглядов, без большевистской установки ты сможешь быть чиновником, ты сможешь писать грязные статьи против «троцкизма» (на самом деле против ленинской оппозиции), но бороться ты не сможешь. Не сомневаюсь, что мы вернемся в партию, но вернемся не как банкроты, не как ренегаты, не как политические трупы, а как большевики-ленинцы, ничего не сдавшие из своих принципов». Решительности Лелевича, правда, не хватило надолго. ГПУ сочло, что для относительно либеральных саратовских условий он недостаточно быстро эволюционирует в сторону капитуляции и в январе 1929 года его выслали в Соликамск. После окончательного покаяния его все же ненадолго восстановили в партии, и в 1934 г. он даже смог принять участие в I Съезде советских писателей как делегат от Дагестана.

    Свою краткую автобиографию, написанную в середине 20-х гг., Лелевич закончил немного иронической фразой: «Подробности сообщу на старости лет в мемуарах». Однако ни дожить до старости, ни написать мемуары ему не было суждено. 6 января 1935 г. Лелевич был арестован, а в 1945 г. расстрелян.

    А. Литии, Ю. Глушаков

    [С. 22-24.]

                                             ИМЕННОЙ АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

    Езерская  23

    [С. 379.]