ЎЎЎ Эдуард Пякарскі. П. І. Якабі. Вяцічы Арлоўскай губэрні. Койданава. "Кальвіна". 2022.

П. И. Якобій. Вятичи Орловской губерніи. Изслѣдованіе. Съ предисловіемъ пастора Я. Гурта и указателями. С.-Петербургъ. 1907. Стр. ХІ-+-196 + ХLIХ. (Записки Императ. Русск. Географ. Общества по Отдѣленію Этнографіи. Томъ XXXII).

Книга снабжена собственно двумя предисловиями, из коих одно, Секретаря Отделения Этнографии И.Р.Г.О., Ф. ІЦербатского, носит, так сказать, официальный характер, сообщая внешнюю историю появления в свет исследования д-ра Якобия. Из этого предисловия мы узнаем, что труд г. Якобия, по постановлению Отделения, был передан на просмотр проф. П. И. Мелиоранскому для отзыва о тюркской части материалов, положенных г. Якобием в основание его исследования, и д-ру Гурту — для отзыва о финской их части. Не отрицая того, что труд г. Якобия «заключает в себе богатый и интересный лингвистический материал», и высказавшись, поэтому, за желательность напечатания его в «Запискахъ» Общества, «оба специалиста отметили свое несогласие с некоторыми приемами и результатами работы д-ра Якобия», но, к сожалению, не успели, за смертью, выполнить своих обещаний: Мелиоранский — дать подробный отзыв и примечания, а д-р Гурт, приславший краткий письменный отзыв, — дать также и примечания, и книга г. Якобия выпущена в свет с одним лишь отзывом д-ра Гурта.

До сих пор в науке господствовало мнение, что вятичи вообще и, в частности, вятичи Орловской губернии были славянским племенем. Д-р Якобий в своем исследовании старается опровергнуть это установившееся мнение и доказать, что, по крайней мере, вятичи Орловской губернии принадлежат к финно-угрскому племени.

«Указанные автором этнологические черты вятичей — говорит д-р Гурт — представляют во многом поразительное сходство с первобытными чертами характера финно-угрских племен. В равной степени и характерные свойства говора, отмеченные автором, приближают говор Вятичей к финскому языку. Также и в области истории, отношения Вятичей к их русским завоевателям напоминают отношения западно-финских племен (напр. Ливонцев и Эстов) к их покорителям немцам. Даже в религии, у племен исследуемой области замечается появление сект аналогичных тем, какие наблюдаются у западных финских племен, у Суоми-финнов и у Эстов». Словом, «совокупность исторических, этнографических и лингвистических данных, на которые он (д-р Якобий) опирается, достаточно убедительна и вполне оправдывает высказанное автором мнение». Факты и посылки, приведенные д-ром Якобием из области психиатрии и медицины, д-р Гурт, как не посвященный в эти науки, не мог проверить и потому совершенно оставляет их в стороне, довольствуясь «совокупностью» вышеуказанных данных. Впрочем, ценность данных лингвистических д-р Гурт значительно подрывает как своими частными замечаниями, так еще более категорическим общим утверждением: «автор лишь весьма поверхностно знаком с финскими говорами», прибавляя, что «ученый, предпринимающий лингвистическое исследование, не усвоив основательно те наречия, которые им исследуются, ставит себя в невыгодное положение», и что, поэтому, неудивительно, если «финнологам неоднократно придется возражать автору и оспаривать некоторыя его положения» (предисловие, V-VI).

Экскурсии автора в область тюркских языков реже, но несомненно, что и здесь автор держится тех же приемов, какими он пользуется при экскурсиях в область финских языков и какие не вполне одобрены даже таким снисходительным критиком, как д-р Гурт. Остается пожалеть, что для этой части работы д-ра Якобия у нас не имеется авторитетных указаний специалиста-тюрколога.

Сам автор, надо отдать ему справедливость, рекомендует себя психиатром-этнологом и считает со своей стороны «большою смелостью высказывать свое мнение в вопросах историко-филологических». Мало того, для решения вопроса о расе вятичей, по мнению самого автора (стр. 8-9), «простейшим было бы сделать антропологическое исследование населения» и, «в сущности, было бы более характерным исследование Калужской (губернии), сохранившей большую (чем Орловская) индивидуальность и более древний географический onomasticon», но такого рода работу автор возлагает на плечи местного исследователя, который может сделать ее и легче и полнее, а сам, будучи «принужден замкнуться в более тесные рамки», четыре пятых своей книги уделяет рассмотрению географических наименований, — главным образом, финно-угрских, — т.-е. как раз такой области исследуемого предмета, в которой он отнюдь не может считаться компетентным в силу весьма поверхностного, как сказано, знакомства с финскими говорами. Этим автор низводит свой труд на степень сборника сырого материала, из которого ученым предстоит, по выражению д-ра Гурта, «выделив и отбросив то, что будет признано несостоятельным, включить остальное в сокровищницу отечественной науки». Лишь при таком условии, т.-е. при условии использования материала учеными специалистами, принятый автором метод исследования, состоящий в тщательном анализе географического onomasticon’а страны, может считаться, при научном исследовании, расы жителей, «более доказательным, нежели даже антропологические измерения» (стр. 138).

Сделаем, с своей стороны, несколько частных замечаний на разные места книги.

На стр. 8 автор, между прочим, говорит: «Что Вятичи были славяне, в этом согласны все авторы без исключения, и авторы даже предупреждают, чтобы не смешивать их с Вотяками, руководствуясь грубой этимологией, а известно, что гораздо менее позорно подделать вексель, чем принять в соображение этимологию в вопросах этнографии или истории». Нельзя сказать, чтобы сравнение автора было удачно, если не допустить, что оно им недосказано. Ведь речь идет о грубой этимологии, поддельной, ненаучной, основанной на «весьма поверхностном знакомстве» с языками, и разве автор станет отрицать, что такая этимология хуже поддельного векселя, так как вводит в заблуждение не одно какое-либо лицо, а весь читающий люд? Если поверить, напр., автору, то суффикс ще в русском языке «означает или место, где что-то совершается (кладбище, стрельбище), или которое была прежде занято чем-нибудь, что более не существует (городище)» (стр. 29). Надеюсь, что мною взят пример из этимологии, притом русской, наиболее знакомой автору. И что же, разве это не грубая, не поддельная этимологія, основанная па двух-трех подвернувшихся примерах или просто придуманная аd hос? Спрашивается, как объяснить с помощью такой «этимологии» русские слова: «днище» (от день и дно), «кнутовище», «топорище», «дружище» и пр. и пр.?

Автор отрицательно относится к довольно вескому мнению, что некогда Орловская губерния действительно была заселена финским племенем, но что впоследствии финны были вытеснены и заменены славянскими Вятичами, и что финские имена рек сохранились от первоначальных жителей. Ошибочность такого предположения автор доказывает следующими соображениями: «...населенные места гораздо менее консервативны относительно своих имен, в общем они характеризуют расу не населявшую когда-то, а населяющую в данный момент страну...; если города, как более устойчивые населения [поселения?], более стойко удерживают и имена, то этого уже никак нельзя сказать о деревнях; нет возможности предположить, чтоб значительное число деревень получило свои имена от очень древнего племени, которое уже в IX веке была вытеснено так радикально, что оставило только «пограничные редкие и слабые посты», и чтобы новое население, совершенно другой расы и другого языка, приняло их географический onomasticon. Поэтому имена деревень имеют в наших глазах еще более доказательное значение, нежели имена городов, и даже рек» (стр. 39).

Приходится констатировать, что автор совершенно бездоказательно опровергает гипотезу, имеющую за собою фактические основания. Сошлюсь на пример названий якутских урочищ (рек, еланей, гор, мысов, озер), — названий, в громадном большинстве случаев совершенно чуждых якутскому языку и не имеющих в нем корней; общий голос исследователей склоняется к мнению, что все эти урочища носят названия прежнихъ обитателей, вытесненных якутами; некоторые (Л. Г. Левенталь [* См. Жив. Ст. 1907, вып. IV: Изъ Якутской старины, стр. 96.]) категорически утверждают, что среди якутских названий местностей много тунгусских. Этот несомненный факт идет в разрез с соображениями автора и служит скорее подтверждением опровергаемой автором гипотезы, а не наоборот, тем более, что якутские населенные места должны быть признаны гораздо менее устойчивыми, чем города и деревни, а потому, по автору, и менее стойко должны были удерживать сохранившиеся от первоначальных обитателей имена урочищ. Вообще, сохранение древних географических имен новыми обитателями — столь естественное и распространенное явление, что несколько странным кажется желание г. Якобия доказать противное.

Не довольствуясь экскурсиями в область финских и тюркских языков, автор для объяснения некоторых названий, не имеющих в местном языке ни корня, ни производных, обращается и к греческому языку на том основании, что «торговые и всякие другие сношения русского центра с греческим миром не прекращались». Между прочим, «множество (вотяцких) деревень имеют составное имя, вторая составная часть которого есть пелга или пелги», а по начертанию академика Миллера — пилги. Так как «Пелги нередко произносится перги», то автор задается вопросом: «не следует ли его сопоставить с греческим πύργς — башня, крепость, крепостной вал» (стр. 171). Нисколько не настаивая на предпочтительности своего сопоставления, я считаю не лишним отметить, что, при чтении у автора данного места, у меня в памяти постоянно вертелось тюркское слово пілгі — знак, клеймо, как более сходное в звуковом отношении с занимающим автора словом и входящее в область языка, с которым автору больше приходилось иметь дела для доказательства своего мнения, чем с греческим.

Этнографический интерес книги сосредоточен, главным образом, в остальной ее части и именно там, где автор устанавливает целый ряд сходных признаков между теперешним населением древней Вятичской земли и финскими инородцами русского северо-востока. На основании общих личных впечатлений и некоторых данных из литературы предмета, автор приходит к следующим выводам:

«Общий habitus населения настолько напоминает вотяцко-пермяцкий тип, что это бросается в глаза с первого же взгляда...: специфический финский рот, финские краски волосъ и кожи лица, рыжеватые бороды, свинцовые глаза, вотяцкій habitus тела, та же походка, как бы крадущаяся, смягчение звуков и мульирование согласных, смешивание согласных б, в и м, избегание двух согласных в начале слов и вообще в одном слоге, и т. д. Но сходство психологическое еще разительнее: абсолютная вера в колдовство и его практикование, сохранение в психике резких следов шаманизма, коммунального брака, первобытного гетеризма, слабая семейная связь, половое значение ног и т. д.; наконец, большая склонность к психическим заболеваниям. Затем поразительное сходство женской одежды, одинаковое обозначение («сорока») столь странных и своеобразных женских головных уборов, фалоидного и рогатаго; страсть к цветным вышивкам, занимающим иногда почти всю ткань женской одежды

Значение этих наблюдений ослабляется вслед за сим идущими словами самого автора: «Но, как и у вотяков, пермяков, вогулов, остяков, мы и здесь встречаем — особенно бросилось мне это в глаза в Карачевском уезде — и черноволосых и черноглазых, часто с тюркским общим обликом. В общем должно сказать, что и физические признаки нынешнего населения Вятской земли, и женская одежда его представляют поразительную аналогию с нашими финскими инородцами, но представляют нечто среднее между вотяками и пермяками, с одной стороны, мордвой и черемисами с другой» (стр. 164).

Самым слабым из приведенных автором сходных признаков кажется нам сходство психологическое и еще более сходство в области фонетики; как то, так и другое легко можно отыскать у многих первобытных племен нашего востока. Что касается физических признаков, то не подлежит никакому сомнению, что одних общих личных впечатлений для решения вопроса совершенно недостаточно, что, впрочем, признает и сам автор.

К книге приложено десять картограмм, показывающих наглядно число и распределение душевнобольных и кликуш, а также распределение финских географических имен по уездам Орловской губернии, и три диаграммы, показывающие психиатрическую разницу между населением разных уездов той же губернии. Общий вывод автора из собранных им статистических данных состоит в том, что «область распространения финских географических имен идентично совпадает с областью сильного распространения душевных заболеваний вообще и кликушества в частности» (стр. 178).

Примечания и сноски с указанием источников выделены в конце книги, занимая более полулиста.

Книга снабжена указателями: географических имен, слов финских наречий и тюркских слов, значительно облегчающими пользование книгою.

В заключение нужно признать, что автор сделал со своей стороны все, чтобы по возможности систематизировать скопившийся у него материал и тем облегчить работу будущих исследователей, а в некоторых случаях и направить их внимание на такие детали, которые иначе могли бы остаться и вовсе незамеченными. Можно не соглашаться с приемами исследования, общими выводами и отдельными положениями автора, но это нисколько не уменьшает ценности кропотливо собранного д-ром Якобием материала, тем более, что исследованиями по затронутому им вопросу наша литература поразительно бедна.

Эд. Пекарский

/Живая Старина. Періодическое изданіе Отдѣленія Этнографіи Императорскаго Русскаго Географическаго Общества. Вып. II. С.-Петербургъ. 1908. C. 243-248./

Эдуард Карлович Пекарский род. 13 (25) октября 1858 г. на мызе Петровичи Игуменского уезда Минской губернии Российской империи. Обучался в Мозырской гимназии, в 1874 г. переехал учиться в Таганрог, где примкнул к революционному движению. В 1877 г. поступил в Харьковский ветеринарный институт, который не окончил. 12 января 1881 года Московский военно-окружной суд приговорил Пекарского к пятнадцати годам каторжных работ. По распоряжению Московского губернатора «принимая во внимание молодость, легкомыслие и болезненное состояние» Пекарского, каторгу заменили ссылкой на поселение «в отдалённые места Сибири с лишением всех прав и состояния». 2 ноября 1881 г. Пекарский был доставлен в Якутск и был поселен в 1-м Игидейском наслеге Батурусского улуса, где прожил около 20 лет. В ссылке начал заниматься изучением якутского языка. Умер 29 июня 1934 г. в Ленинграде.

Кэскилена Байтунова-Игидэй,

Койданава

Э. К. Пекарский

АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЕ НАБРОСКИ

(Публикация, примечания, персоналия А. Н. Анфертьевой)

* * *

1924 года

9 апреля

Обработка наличного материала, насколько помню, была закончена мною к концу 1889-го года...

Сведения о составлении мною словаря достигли города Якутска, и я почти одновременно получил два письма. Одно было неофициальное — от учителя Константина Кокоулина, слыхавшего о моем усердном изучении языка и быта якутов, но предлагавшего мне вместо составления словаря, каковых по его словам было составлено много, но (они) не нашли своего издателя, заняться описанием курганов, обещая всяческое свое содействие. Другое письмо — официальное с извещением, что председатель Статистического областного комитета, т. е. губернатор, (18) предполагал бы возможным издать мой словарь на средства Комитета и запрашивал о моих условиях. Я поспешил ответить, что я очень охотно соглашаюсь на сделанное предложение на тех условиях, какие будут угодны его превосходительству. Помнится, я посылал для образца несколько листов словаря в обработанном виде. Это было в 1886 году, когда словарь был еще в процессе обработки. В конце 1888 г. из Парижа, к своему величайшему удивлению, я получил письмо от доктора Павла Якобия, до которого дошли слухи, что я «составил замечательный якутский лексикон», спрашивавшего, «когда намерен я его издать и где», и «когда можно рассчитывать иметь его», и, со своей стороны, сообщавшего, что он «был бы счастлив, если бы мог быть мне чем-нибудь полезен в Париже в практической жизни, в материальных делах или в научных справках». Кроме того, в своем письме доктор Якобий дал мне много руководящих указаний, которыми я и руководствовался в своей работе. (19) В своем ответе (20) я должен был несколько разочаровать доктора Якобия относительно слухов о моем словаре, так как в то время я все-таки имел в виду главным образом практические цели, а научные только отчасти. Для придания словарю научною характера у меня не хватало подготовки, а мое и моего товарища Всев. Мих. Ионова совместное обращение к академику Бётлингку за разрешением разных вопросов, — на которые мы не могли получить ответа на месте, — несмотря на то, что мы предлагали передать в его распоряжение весь собранный нами лексический и грамматический материал, осталось безрезультатным: мы ответа не получили, хотя петербургская почта на обратной расписке уведомляла, что за выездом Бётлингка из Петербурга наше письмо послано ему за границу в Лейпциг. Нам пришлось надеяться только на свои собственные силы...

[C. XVI-XVIII.]

-------------------------------------

18. Губернатором Якутской области с 10 октября 1885 по февраль 1889 гг. был Константин Николаевич Светлицкий, генерал-майор Генштаба.

19. Письмо П. Якобия см.: ПФА РАН. Ф. 202. Оп. 2. Д. 512. Л. 1-2об., л. 3 — визитная карточка. Автор письма советует Э. К. Пекарскому обратить внимание на словообразование в якутском языке, советует учитывать «проговорки и готовые выражения с их объяснениями» По его мнению, «для языка, не имеющего литературы, это очень важно, так как нередко объясняет процессы мышления народа, указывает, из какой сферы он черпает свои сравнения и понятия, но и дает возможность восстановить до некоторой степени историю культуры, нравов, обычаев, древнего характера народа». Он советует вводить в словарь «возможно большее число синонимов», спрашивает Э. К. Пекарского: «Даете ли Вы объяснения этимологии и происхождения слов, корни и разлагаете ли слова на составные части?». На письме помета Э. К. Пекарского: «Получ. 1-го Дек. 88 г. Отв. 8 Янв. 89 г.».

20. Черновик письма Э. К. Пекарского с обстоятельными ответами на все вопросы см.: ПФА РАН. Ф. 202. Оп. 1. Д. 82. Л. 105-107.

[C. XXIX-XXX.]

ПЕРСОНАЛИЯ

Якобий Павел Иванович (1842-1913), врач, публицист. В 1860-е годы член «Земли и воли», участник Польского восстания 1863-1864 гг. Труды по общественной гигиене, этнографии, психиатрии.

[C. XLIII.]