.png)
ИЗ ЯКУТСКОЙ СТАРИНЫ
(Старые писатели о якутах)
Вряд ли кто из занимающихся ныне
исследованием быта северных инородцев Сибири имеет под руками старинное
«Путешествие в Америку» Хвостова и Давыдова, — вряд ли кто из них подозревает,
что в І-ой части этого путешествия содержится довольно много интересных
сведений об образе жизни якутов и, главное, о таких обычаях, которые ныне уже
среди якутов не встречаются. Говорю вряд ли потому, что даже в «Материалах для
библиографии Якутской области» (Ирк. 1893) покойного В. Л. Приклонского нигде
не значится названное «Путешествие». Это объясняется, конечно, тем, что
почтенному библиографу и в голову не пришло искать сведений о якутах в
специальном сочинении, посвященном описанию путешествия в Америку, куда, на
самом деле, путешественники ехали через Сибирь: добравшись до Охотска сухим путем,
они продолжали оттуда путь на судах Американской Компании. Знакомством с
«Путешествием» Хвостова и Давыдова я обязан любезному указанию студента С.-Петербургского
университета С. И. Руденко, предоставившего мне для использования и самую книгу
— ныне библиографическую редкость (издана не ранее 1803 года; заглавный лист данного
экземпляра утерян).
На первый раз привожу, с сохранением стиля
подлинника, извлечение из второй главы первой части «Путешествия» (стр. 127-138),
содержащее сведения о том, что автор (Давыдов) «мог сам видеть или с
достоверностью узнать о якутах».
Эд. Пекарский
*******
Якуты, как известно, происходят от татарского
поколения; сходство языка их с татарским и многих обычаев может послужить
достаточным тому доказательством [Современные
исследователи склоняются к тому мнению, что якуты составляют монголо-тюркское
племя]. Я описал уже зимние их юрты [* Вот это описание,
помещенное на стр. 43 главы 1-ой: «юрта строится четвероугольною из стоячих
несколько наклонных деревьев, с внутренней стороны обтесанных; снаружи
обкладывается землею, по большей же части навозом; крышка делается ровною, а
полу почти никогда не бывает. В середине находится очаг, с выведенною вверх
трубою из тонких жердей, обмазанных глиною, что и называется в сих местах
чувалом. В нем зимою всегда держат огонь, от чего юрта бывает тепла, суха и
представляет большие для проезжих выгоды в жестоком климате, где огонь
совершенно необходим. Сверх сего в юртах не знают угару, чему подвержены
большая часть изб в здешних местах».];
летом же большая часть якутов живет там, где
сено запасают. Все сенокосы обыкновенно обгорожены. Князцы [Наслежные (сельские) старосты.], у которых очень много рогатого скота и лошадей, не
всех их кормят сеном, но большую часть держат в степях, где они, разгребая снег, кормятся оставшеюся под оным
травою; ибо невозможно запасти довольного
количества сена, когда у некоторых князцов находится до тысячи и более лошадей
и рогатого скота [* В настоящее время такие богатые скотоводы в Якутской
области уже не встречаются.].
Многие якуты носят длинные, а все женщины
еще и того длиннейшие косы, привязанные у самого затылка [* Обычай, совершенно
исчезнувший у якутов-мужчин; женщины хотя и заплетают свои волосы в косы или
собирают в пучок, но затем укрепляют их на затылке; только у девочек волосы,
собранные в один или два пучка, свободно свешиваются на плечи, оканчиваясь
разными металлическими подвесками и разноцветными ленточками или лоскутками
материй. Сомнительно, чтобы и в старину якуты привязывали косы, — вернее видеть
в словах автора неудачный способ выражения.].
Якуты летом одеваются в короткие кафтаны китайчатые, суконные или плисовые,
обложенные вокруг, в три или четыре пальца шириною, чем-нибудь только особенным
от цвету кафтана. Сапоги шьются из бычачьих кож, с мягкою подошвою, или из
лошадиных, называющихся сарами [* По-якутски: сāры.]. Сары так плотно и крепко сшиваются, что, по удобству
для мокрого времени, большая часть жителей Якутска носят оные в дорогах или
даже и в городе. Кожаные штаны, рукавицы и шапка довершают одеяние якутов.
Женщины в летнее время одеваются точно так же, как и мужчины. Зимнее платье
якутов делается из теплых фуфаек, штанов, полушубков и длинных сапог, которые
носят шерстью вверх и называют торбасами [* По-якутски: тыс äтäрбäс, т.-е. обувь из камысов (шкурок с
оленьих или лошадиных ног).]; сверху
же всего надевают в дорогу санаях [* По-якутски: саҥыjах, саҕыjах.], род тулупа из оленьих кож, также шерстью вверх. Притом, во время
больших морозов, закрывают (особо приделанными из мехов лоскутками) лоб, щеки,
уши, нос и бороду, так что только глаза остаются не закутанными; на колени же
надевают, сверх торбасов, еще так называемые сутуры [По-якутски:
сутуруо.]. То же делают и русские во время путешествий своих по пустыням
восточной Сибири, где морозы неимоверно жестоки. Якутки носят зимою парки,
опушенные лисицею или соболем. Парка шьется из оленьих кож и имеет образ
длинной рубашки, к которой по большей части приделывают стоячий воротник.
Зимние платья богатых якутов, особливо шапки, бывают дороги.
Якуты очень добронравны, гостеприимчивы,
вообще чрезвычайно трусливы, ленивы, когда могут быть такими, обжорливы до
чрезмерности и столько же воздержны, когда нужда или бедность их до того
доводит. Многие якуты большую часть времени питаются унданом [* По-якутски: ымдан или
умдан — кислое молоко (суорат), разбавленное водою. «Питье сие довольно хорошо,
особливо в жаркое время» — говорит автор в другом месте (стр. 60).] и сорою [По-якутски:
суорат — кислое молоко, варенец.], род кисловатого масла [Несомненная опечатка
вместо: молока.]; но сии же самые люди
могут съесть невероятно много. Мне сказывал весьма достоверный человек, что сам
видел, как четыре якута съели в два дня прежирную лошадь. Обжорство их
причиною, что они не бросают, как я говорил [* Вот что читаем у автора
на стр. 112 — 115: «Мы остановились не далее трех верст от той речки, где
лошади наши утонули, почему некрещеные якуты, взяв котел, отправились назад,
дабы поесть досыта лошадиного мяса. Известно, что якуты великие обжоры, и
жирная лошадь самый лакомый для них кусок; но крещеные показывают при русских,
что не употребляют сего кушанья, хотя в улусах живут точно так же, как и все
другие. Якуты едят не токмо тех лошадей, коих нарочно убивают, но и колеющих,
даже иногда от заразы, от чего после и сами умирают. В третьем [1800] году
Алданские якуты поехали на сенокос, в которое время они обыкновенно пируют, то
ест едят сколько могут. У сих была жирная лошадь. Она вдруг упала; якуты
подбежали посмотреть и нашли ее, к удивлению своему, мертвою. По обыкновенному
суеверию, вздумали, что дьявол убил ее, что, однако, не помешало им отведать
мертвечины. Спустя несколько часов показалась у всех на теле опухоль, а потом и
раны. Чрез двое или трое суток многие померли, а у иных места, где были раны,
совсем выгнили. То же самое случилось и в то же время на Амге и Аллах Юне, где
был падеж на лошадей, которых якуты не переставали до того времени есть, покуда
сами многие перемерли. Тогда прибегли они к своим шаманам; сии упрашивали
дьяволов, чтобы не умерщвляли более лошадей, но зараза от того не менее
продолжалась до самой осени. Между рогатым скотом и лошадьми оная также
открывалась опухолью, претворявшеюся потом в раны, и столь была сильна, что
если кто до опухоли дотрагивался рукою, то на оной делались прыщи, а после
раны. Сей случай выучил якутов, и ныне они не ели уже падающих лошадей, хотя на
Аллах Юне зараза и много оных переморила».],
мертвых лошадей и всякую падалину. Мясо сырое, жареное или вареное — все почти
равно для них. Они съедают и самую кожу с быка, бросив только оную в горячую
золу, дабы шерсть обгорела, и все то делают ни мало не от голоду. Якуты любят кротов
[* Кротами называют
местные русские водяных крыс; ныне в пищу они не употребляются.], но всего более свиное сало которого иной может
съесть до пуда. Обжорство у них даже в чести; они с уважением говорят про
обжору: Утіо Асатчи Хиси [* Ӱтӱö асāтчы кісі — букв.: добрый
едящий человек.] то есть добрый едок; над теми же, кои мало едят,
смеются, говоря: что ты за человек!
Но, дабы дать большее понятие об обжорстве
якутов, я опишу все их обряды, бывающие на свадебных праздниках.
Когда кто у них сватается, то уговаривается
наперед заплатить отцу невесты колым [* По-якутски: халӹм или сулȳ.],
состоящий из нескольких быков и лошадей, половина которых отдается обратно
жениху в приданое за невестою. Свадьба и пир бывают в доме тестя, но насчет
жениха; праздник сей обыкновенно продолжается два дня и на оный собираются
родные с обеих сторон и приятели. Богатый потчивает гостей вином, но кто беднее
— кумысом. После сего съедают несколько лошадей или быков, а иногда множество кротов, почитаемых за лакомое блюдо; пьют опять
вино или кумыс и принимаются расхлебывать сало. К празднику собирают оное всякого рода, мешают вместе и кладут в чан.
Когда придет курум (праздничный обед или свадебный стол), то растапливают все
сало и садятся вокруг чана. Пребольшая ложка, или, лучше
сказать, уполовник, называемый хамыяк [* По-якутски: хамыjах.],
ходит по очереди до того времени, как кто откажется. Сыскиваются такие охотники,
которые выпивают по 120 хамыяков растопленного сала, и
надобно припомнить, что сие бывает уже в конце стола, после жирного
обеда, на коем, конечно, ни один якут не побережет своего
желудка.
Кумыс делается из кобыльего молока, которое
мешают пополам с водою, наливают в кожаный мешок и оставляют повешенным в юрте
до того времени, как оное скиснется. Тогда берут мутовку, сделанную из
выдолбленного на подобие чашки дерева, с просверленными в оной четырьмя или
пятью скважинами и с палкою, вставленною в дно ее. Сею мутовкою сбивают
скисшееся молоко до того, как на дно сядет род творога; оставшаяся же жидкость
называется кумыс [* По-якутски:
кымыс.], подобный крепостью пиву.
При свадьбе якутов нет никаких обрядов.
Если колым весь заплачен, то молодая в провожании многих женщин идет в мужнин
дом; в противном же случае остается у отца, а муж в свой уходит. Всякий раз,
как он пригоняет часть колыму, остается несколько суток с женою, а при возвращении
получает половину назад. Тесть никогда не дает дочери без выплачения всего
колыма, хотя бы то несколько лет продолжилось; по заплате же оного, жена, как
выше сказано, идет в мужнин дом в провожании многих женщин, и тогда опять бывает
двухдневный праздник. Колым простирается иногда до восьмидесяти скотин.
Многие из якутов празднуют и рождение сына
или дочери точно таким же образом.
Якуты, особливо бедные, очень неопрятны;
зимою в юртах своих держат рогатый скот, а посему можно судить о запахе в домах
их. Летом делают они ступы из коровьего кала, а зимою, облив внутренность оных
водою и дав ей замерзнуть, толкут в таковой посуде сосновую кору, употребляемую
ими в пищу.
Народ сей и поднесь еще сохранил некоторые
свои странные обычаи, например: якут, бывший в отлучке, входя в юрту свою, (ни
с кем не здоровается, но садится как будто незнакомый; жена сварит ему есть и
потчивает как гостя, а поевши уже хорошенько — он делается хозяином дома.
Деверь, в присутствии невестки, непременно
должен быть в шапке; иначе ее и себя обесчестит. Если он сидел в юрте без
шапки, то надевает оную, когда невестка входит [* Ныне якуты уже не
придерживаются указанных «странных обычаев».].
Якуты верят колдунам своим или шаманам,
которые отправляют скрытным образом суеверные обряды, ибо священники, узнав о
том, представляют колдунов сих к суду. Якуты, однако, и ныне верят им и боятся
их. Иногда шаман, чрез год или некоторое время по смерти какого-нибудь якута,
приносит в дом его наряженную статую и сказывает, что это покойник, требующий
корову или звериных мехов или тому подобное, который переест всех в случае
отказа. Трусливые люди сии дают все требуемое, что шаман и уносит вместе с
статуею. Якуты рассказывают чудеса про колдунов своих и, между прочими, про
некоего Качиката, что он будто протыкал насквозь себя несколько ножей; отнимал
у людей руки и вешал оные на деревья, ни мало не причиняя тем боли; что когда в
дороге случался недостаток в пище, то он спрашивал товарищей, хотят ли они
что-нибудь поесть? и тогда, прокричав некоторые слова, растворял руки, в
которые обыкновенно падал какой-нибудь лакомый кусок, например часть жирной
кобылы или симирь с маслом. (Симирем называют кожаный мешок, в котором по
дороге возят ундан и сбивающееся само собою масло или, по-якутски, хаяк [* Якутское сырое масло,
смешанное с водою и пресным или кислым молоком.].
Коровье же или топленое масло называется ары). Сей же
Качикат предузнавал, сказывают, всегда за два или за три дня, что с ним случится; уверяют еще, будто он сделал
деревянную кукушку, поставил ее на дерево, и она три года куковала, то есть до того времени, как русские сожгли ее и с
деревом; что, по смерти Качиката, якуты возле
могилы его вырыли яму, положили в нее шаманское платье, которое три года по
вечерам звенело. Словом, сей Качикат столько наделал чудес, что якуты боялись его более Боэная [*
Баjанаі — лесной дух, покровитель охотников и
звероловов. На стр. 59 автор замечает, что «якуты своего Бога называют Боенай,
а русского Танара», т. е. Тангара.];
да должно сказать, что многие и из русских не менее якутов тому верят.
Когда
у князца их состарится любимая лошадь, то он отпущает ее на волю; но если она и
после того проживет еще столько, что начнет
зубы ронять, то князец убивает ее, собирает родных своих и съедает с ними ту
лошадь. Обыкновеннее же случается, что для пиршества князец заколет другую
скотину, а любимую лошадь свою похоронит,
положа, в вырытую близь того места яму, всю
принадлежавшую к ней сбрую [* Несоблюдаемый ныне обычай.],
как то: седло, узду, переметные сумы, лук со
стрелами и пальму. Переметные сумы бывают почти у всякого в дороге; они
перекидываются чрез седло и висят таким
образом, что не мешают ни мало седоку. Пальмою называется нож более поваренного,
вставленный в деревянный череп длиною около
аршина. Пальму возят обыкновенно для рубки дров.
Когда
якуты увидят на дороге медведя, то снимают шляпы, кланяются
ему, величают Тоіòном [* Тоіòн значит начальник. Прим. автора.],
стариком, дедушкою, и другими ласковыми именами. Просят непокорно, чтобы он их
пропустил; что они не думают трогать его и даже слова худого про него никогда не говорили. Если медведь, не убедившись
сими просьбами, бросится на лошадей, то будто
поневоле начинают стрелять по нем и, убив, съедают всего с великим торжеством. Между тем делают статуйку, изображающую Боэная, и
кланяются оной. Старший якут становится за
деревом и кривляется. Когда мясо сварится, то
едят оное каркая как вороны и приговаривая: не мы тебя едим, но тунгусы или русские, они и порох делали,
и ружья продают; а ты сам знаешь, что мы ничего того делать не умеем.
Во все время разговаривают по-русски или по-тунгусски
и ни одного сустава не ломают. Когда же съедят медведя, то собирают
кости, завертывают вместе со статуею Боэная в березовую
кору или во что иное, вешают на дерево и говорят: дедушка! русские (или тунгусы) тебя съели, а мы нашли и
косточки твои прибрали. Из сего обряда можно заключить, сколько
якуты опасаются мщения медведей или духа оных, даже и по истреблении.
Некоторые якуты еще и ныне, сварив в дороге
кушанье, поднимают оное на руках, говорят речь [*
По-якутски: алгыс — славословие, заклинание. Теперь
произнесение алгыс’ов в пути не наблюдается, но до сих пор сохранился
упоминаемый автором на стр. 59 обычай приносить духу данного места жертву
(бä1äх = подарок) «за то, что допустил благополучно подняться на гору. То же
самое делают якуты при всяком трудном и крутом подъеме, от чего лошадь,
сходившая несколько раз в Охотск, остается почти без гривы и хвоста».] к духу того места, ставят потом кушанье, каждый плещет
первую ложку в огонь, а потом начинают есть. Якуты всякому месту полагают
хозяина [іччі, ітчі = хозяин.], который не
Бог и не дьявол, но особый дух.
/Живая Старина. Періодическое изданіе Отдѣленія Этнографіи Императорскаго Русскаго Географическаго Общества. Вып. IV.
С.-Петербургъ. 1909. С. 495-500./
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
.png)
Эдуард Карлович Пекарский род. 13 (25)
октября 1858 г. на мызе Петровичи Игуменского уезда Минской губернии Российской
империи. Обучался в Мозырской гимназии, в 1874 г. переехал учиться в Таганрог,
где примкнул к революционному движению. В 1877 г. поступил в Харьковский
ветеринарный институт, который не окончил. 12
января 1881 года Московский военно-окружной суд приговорил Пекарского к
пятнадцати годам каторжных работ. По распоряжению Московского губернатора
«принимая во внимание молодость, легкомыслие и болезненное состояние»
Пекарского, каторгу заменили ссылкой на поселение «в отдалённые места Сибири с
лишением всех прав и состояния». 2 ноября 1881 г. Пекарский был доставлен в
Якутск и был поселен в 1-м Игидейском наслеге Батурусского улуса, где прожил
около 20 лет. В ссылке начал заниматься изучением якутского языка. Умер 29 июня
1934 г. в Ленинграде
Кэскилена Байтунова-Игидэй,
Койданава
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz