И. Д. Черский
ПУТЕШЕСТВИЕ ОТ ЯКУТСКА ДО ВЕРХНЕ-КОЛЫМСКА
ЛЕТОМ 1891 ГОДА.
ИЗ
ПИСЕМ К г. НЕПРЕМЕННОМУ СЕКРЕТАРЮ АКАДЕМИИ
И К
АДЪЮНКТУ Ф. Д. ПЛЕСКЕ.
Читано в заседании
Физико-Математического Отделения 15-го января 1892 г.
Чем-то почти недостижимым казалось мне в
свое время то, довольно крупное колечко, которым на наших картах обозначается
Верхне-Колымск. Год тому назад я еще и не думал лицезреть столь отдаленный
уголок нашего севера, а теперь нахожусь уже в самом центре этого «колечка»,
считаясь его гражданином на весь зимний сезон!
Невзрачный уголок этот мы узрели 28-го
августа (ст. стиля), подплывая к нему на двух карбасах, по причине
значительного повышения уровня вод в реках, затопивших низкие места и
помешавших нам приблизиться к Верхне-Колымску на лошадях. Почерневшая, хотя и
не старая, деревянная церковь, развалина древней часовни, семь юртообразных
домиков без крыш и без оград, со слюдяными или ситцевыми окошками, неправильно
расставленных вдоль берега, да еще несколько амбарчиков, — вот все, что мы
увидели, обогнув последний мыс реки. Пейзаж этот украшен был пожелтелым уже
лесом, поросшим по окрестной низменности, и оживлялся десятком волкообразных,
ездовых собак, флегматически расхаживавших по берегу.
Мы салютовали месту нашей добровольной
ссылки несколькими выстрелами из берданок и получили такой же ответ из винтовок
вышедших на берег людей. Полчаса спустя, мы суетились уже в отведенной нам
квартир.
Это дом, второй по изяществу в
Верхне-Колымске, расположенный между новою церковью и развалинами старой,
впереди ряда маленьких амбаров. Он точно также без крыши, имеет 27 футов длины
и 16 ширины, с пятью слюдяными окошками и одним ситцевым, которые дают уже
достаточное количество света, но нас уверяют, что в октябре, когда каждая из
наших летних рам, составленная из 25 или 30 кусочков слюды, заменится сплошною
плитою льда, у нас будет еще светлее. Такое здание разделено перегородками на
три комнатки и кухню и снабжено одною русскою печью и двумя каминами якутского
типа, известными здесь под названием «камельков».
Сейчас же закипела работа по отделке нашей
обители и два дня спустя, мы имели уже гостиную и две спальни (они же и рабочие
комнаты), отделанные со возможным комфортом. Окна украсились занавесками;
деревянный остов диванчика допотопного фасона покрылся войлоком в роли пружин и
обит куском старого ситца. Появилась различная, своеобразная мебель: из дверей,
положенных на несколько вьючных ящиков, создан был просторный письменный стол,
а из обрезков досок сделаны угловики, этажерки и т. п. Все это быстро покрылось
блестящими клеенками, изящными салфетками, а кое-где и белою писчею бумагою;
заблестели подсвечники и письменные принадлежности, а темные стены изукрасились
развешенными на них картами, планами, а местами и оружием.
Эффект комфорта был полнейший и возбудил в
нас какую-то детскую радость; при этом возник только вопрос: почему самый
обыкновенный, стенной, отрывочный календарь, казавшийся нам в Петербурге весьма
заурядным, воссиял здесь несвойственною ему прежде красотою и занял поэтому
самое почетное место в гостиной, над «диваном», вместо какого-нибудь зеркала
или творения известного художника?
Вскоре мы принимали уже визиты. Мы
ознакомились таким образом, во-первых, с здешним русским населением, состоящим
всего лишь из 5 семейств (2 священника, 2 псаломщика и один приказчик
Средне-Колымских купцов Бережновых) и одного, помилованного уже, государственного
ссыльного, а затем и с представителями якутского, ламутского и юкагирского народов.
На новоселии этом мы встретили вскоре и
столь высокоторжественный праздник, как 30-е августа. Наша плоская, земляная
крыша, с возвышающеюся на ней вешалкою для вяления рыбы (юколы), изукрасилась
двумя флагами; в соответственное время загремели берданки и вслед за утихшими
залпами раздался народный гимн, сыгранный мною на гармонифлюте. Для полной
торжественности праздника не доставало только обедни, несостоявшейся по причине
ремонта в церкви. Прибавьте к сказанному смесь европейских костюмов с якутскими
[* Солидное пальто
или сюртук с замечательно расширяющимися к верху рукавами и высокими пуфами на
них.], ламутскими, юкагирскими [* Замшевые, с шитьем из бисера и побрякушками.] и
колымско-русскими, и можно себе составить некоторое понятие о нашем Верхне-Колымске,
который, следует заметить, построен не около Колымы, как указывается на картах,
а на левом берегу речки Ясачной, в 4-х верстах от устья последней в Колыму, и
известен у местных жителей под названием крепости, тогда как городом величается
у них только Средне-Колымск.
Дня с три нам не верилось еще, что летнее путешествие
наше окончено, и что мы должны считать себя уже «дома» на целых 9 месяцев, — до
того мы свыклись с постоянными передвижениями, начавшимися еще с 1-го февраля текущего
года, а так как последний отрезок нашего маршрута (от Якутска до Колымы) был,
хотя и самым интересным, однако вместе с тем и самым утомительным, то
естественно, что мы серьезно радовались предстоявшему отдыху.
Около 2-х тысяч верст по горной местности,
никем еще не исследованной, — это заманчиво для каждого естествоиспытателя: но
те же 2 тысячи верст, проеханные верхом даже по шоссейной дороге, должны были
бы вызвать в путешественнике некоторое расположение к оседлой жизни. Известно,
однако, что особенности нашей тропы не подлежат сравнению с дорогами культурных
местностей, к тому же, тропа эта проложена по горной стране, лежащей в столь
высоких градусах северной широты (между 62 и 66°) и обладающей
образцово-континентальными климатическими условиями.
Известная карта, изданная Главным Штабом
(100 верст в дюйме), оказывается в общем вполне достаточною, чтобы следить за
маршрутом экспедиции и потому на нее я обращаю внимание читателя.
Из Якутска мы направились на ONО, к устью
р. Амги́, около которого мы переправились через Алдан. Повернув около извилины
Алдана к востоку, мы пошли вверх по речке Ха́ндыге («Хандык» на карте) и по ней
пересекли сравнительно узкое предгорье, к которому круто опускается Верхоянский
хребет. По системе левых притоков той же Ха́ндыги мы углубились и в самый
хребет, который, в этом месте, отличается альпийским характером, но нигде не
достигает линии вечных снегов. В глубине хребта мы покинули воды Ха́ндыги и
перешли к OSO на речку Дыбы́ («Дыба» па
карте), система речки Тыры́, впадающей в Алдан,
несколько выше Ха́ндыги, и таким образом мы значительно отклонились к югу, а
затем и к востоку, от означенной на карте тропы (зимняя дорога).
Верховья речки Дыбы́
оказываются вполне смежными с водами, стекающими уже в Индигирку, и перевал этот
мы совершили 17-го июля.
Отсюда, пересекая систему верховьев речек
Кункю́й и Кентэ́ («Контя» на карте), которой (т. е. Кентэ́), в
противоположность карте, принадлежит и речка Ичугéй-уря́х («Утюгай-урях» на
карте»), — мы спустились к Оймекону, который считается у местных жителей
настоящими верховьями Индигирки.
Таким образом мы перешли Верхоянский хребет
вблизи места отделения его от Яблонового и убедились в том, что он отличается
здесь почти меридиональным направлением (ССЗ), тогда как Яблоновый отклоняется
к востоку. Что же касается промежутка между Индигиркою и Колымою, то он
выполняется уже отрогом Яблонового или Станового хребта, разделяющимся на
несколько второстепенных частей.
Через последнюю систему гор мы сделали три
главных перевала, выходящих за вертикальную границу древесной растительности.
Один, ближайший к Индигирке, с системы речки Чурукты́ в бассейн верховьев р.
Неры́, ведет через отрог, направление которого определится только после
приведения в порядок моей съемки; он известен под именем Тас-кыстáбыт (= камень
набросанный).
Второй перевал, далее к СВ-ку, ведет с
системы реки Неры́ на речку (Борулулáх), впадающую в Мóму (правый приток
Индигирки); его называют Улахáн-чистáй, что означает: «большое безлесное пространство».
И действительно, здесь путешественник проезжает более 50 верст по месту, лишенному
древесной растительности, вследствие чего с собою должен везти и дрова для
ночлега. Значительная часть этого перевала занята громадною продольною долиною,
следующею на ССЗ, между двумя горными цепями, из которых восточная, всего более
живописная, состоит из целого ряда остроконечных пиков. Атмосферные условия не
позволили однако налюбоваться этою картиною, устроив нам здесь самую
негостеприимную встречу. Горы и вся перспектива затмились понизившимися тучами,
из которых ночью 14-го - 15-го августа выпал обильный снег, не прекращавшийся
до трех часов пополудни 15-го числа. Все это сопровождалось сильным и холодным
СЗ-м ветром, заставившим торопиться покинуть названную долину, хотя нам не
сразу удалось найти из нее выход, закрытый тогда непроницаемым туманом. Выход
же этот оказался весьма живописным; он представлял собою крутой спуск в
ущелистое верховье долины Боруллулáх (системы р. Мóмы), глубоко врезавшейся в
дно высокой и негостеприимной для нас долины Улахáн-чистáй.
Наконец, третий из главнейших отрогов
составляет уже настоящий Индигирско-Колымский водораздел. Это южная часть
обозначаемого на картах, хребта Томýс-хая́, — столь же красивая альпийская
цепь, как и Улахáн-чистáй, и параллельная последней. Придерживаясь того же
ССЗ-го направления, но располагаясь около 80 верст восточнее, она образует, с
одной стороны, правый берег долины, занятой верховьями левой ветви реки Мóмы, а
с другой — питает систему реки Зыря́нки, впадающей в Колыму ниже
Верхне-Колымска. Понизившиеся, впрочем, альпийские пики этой цепи сопровождают
еще путешественника по верхней части течения Зырянки, хотя и в некотором
отдалении, после чего они отклоняются на В и ЮВ, к Колыме, уступая место
предгорью и плоской возвышенности, а затем и пространной тундре, около которой
и расположено место нашей зимовки.
Своеобразною чертою исследованной ныне
горной страны, в сравнении например с Тункинскими и Китойскими альпами, а также
Прибайкальскими горами, является как бы вымирающий характер пересекающих ее долин.
Вместо поражающих своим грозным величием
котловин, вместо угрюмых ущелий, оглушительного рева каскадов, водопадов и других
известных проявлений кипучей жизни и работы текучих вод, вы увидели бы здесь
только систему широких и очень пологих долин, нередко без следа террас,
уничтоженных уже перемещающимися руслами рек. Эти последние, вместо того, чтобы
работать над углублением дна долины, выравнивают его, напротив, выполняя галькою
и раздробляясь по ней на многочисленные рукава, от одного склона долины до
противоположного, чем затрудняются переправы в случае повышения уровня вод в
дождливое время.
Такие русла оживляются нередко довольно величавым
бальзамическим тополем и замечательно красивыми высокоствольными тальниками,
тогда как северные склоны долин, в противоположность скалистым южным, порастают
иногда сплошь белым, оленьим мхом, придающим весьма оригинальный вид таким горам.
Луговые части долин питают настолько красивую цветущую флору, что
путешествующий в июне и июле месяцах может и не подозревать о пересекаемых им
столь северных широтах, в особенности испытывая на солнце до -45° Сеls., как
это было с нами между Якутском и Алданом. Напоминать ему об этих широтах могут,
однако, во-первых, замечательно светлые июньские ночи, до того ясные, что
избегая дневной жары, мы ехали в июне по ночам, позволявшим делать наблюдения
даже на анероиде Гольдшмидта, не взирая на его миниатюрный и темный окуляр.
Во-вторых, путешественник озадачивается тем
обстоятельством, что луговые части долин с их яркими и разнообразными цветами
сменяются нередко площадями толстого, слоистого льда. Это так называемые
«наледи» (тари́н по-якутски), занимающие часто всю ширину долины, а в длину
имеющие обыкновенно не более 1-й версты, достигая однако иногда и 12-ти верст,
как напр. в системе реки Мóмы.
Что-же касается августа месяца, в
особенности второй его половины, то он на каждом шагу давал нам знать о том,
что мы перешагнули уже 65° сев. шир.
На 28 дней августа, проведенных нами в
дороге, мы имели 14 дней с морозом, достигавшим раз -5°, два раза -6° и раз
-7,5°; кроме того, шесть дней было со снегом, покрывавшим долину сплошною
пеленою, однажды до 0,15 метра толщины (18-го августа). Мы наслаждались тогда настоящим
зимним пейзажем: ветви деревьев гнулись от тяжести лежавшего на них снега и
верхушки пней покрывались высокими белыми шапками. Уже в первой половине
августа трава и лес начали принимать осенний колорит. Речные русла резко
отмечались каймою пожелтевших тальников, а ярко-желтые листья тополей красиво
рисовались на темно-зеленом фоне растущих за ними лиственей. Особенно унылый
вид представляли тундренные части долин, приняв красно-бурый цвет от
покрасневшей кустарниковой березы или же серый оттенок от множества серых
прутьев того же растения, — хотя, нельзя не заметить, что и в осеннем состоянии
тундры встречаются даже весьма красивые частности. Вообразите, например, желтовато-
или зеленовато-белый покров из здешних прелестных сухих мхов, на фоне которых
удачно разбросаны как темно-зеленые, как бы бархатные, участки ши́кши
(Еmреtrum), не скоро поддающейся действию осени, так равно и кровяно-красные
пятна мельчайшей тундренной березки, так и еще более ярких листьев одного
растения, алеющего к осени. Взглянув на оригинальную красоту такого газона,
можно ручаться, что житель столицы желал бы воспользоваться названными растениями
унылой тундры для устройства бордюров и рабаток в садах.
Вообще, в числе 76 дней, употребленных на
проезд от гор. Якутска до Колымы (с 14-го июня по 28-е августа), мы имели 40
дней с осадками (в июне 5 дней, в июле 14, а в августе 21); из них с дождем
было 34 дня (5 в июне, 14 в июле и 15 в августе); со снегом и дождем три дня и
со снегом, без дождя, тоже три дня, — все это в августе, так как я считаю здесь
только снег, падавший уже в долинах, тогда как на высших пунктах гор мы видели падающим
снег еще 10-го и 11-го июля.
Всех дней с морозом было 17, так как к
14-ти таким дням августа месяца следует прибавить еще три июльских: 13-го июля
ваши термометры опустились даже до -4,6°. Наконец, с грозами было только 7
дней: 5 июньских и 2 юльских; последняя гроза была 25-го июля, уже в системе
Индигирки.
Не взирая на столь значительный процент
дней с осадками, к нашему величайшему благополучию, дожди эти падали большею
частью не в верховьях встречавшихся на пути речек, вследствие чего уровень этих
потоков не возвышался на столько, чтобы делать невозможною через них переправу.
На самом глубоком из бесчисленных бродов через эти речки, вода достигала,
поэтому, только до половины длины голени всадника. Несколько дней задержала нас
одна лишь Индигирка (около Оймекона), значительно вышедшая в то время из
берегов. Если не обращать поэтому внимания на значительные местами чащи, рвущие
одежду, не щадя иногда и тела, а главным образом способствующие поломке самых
крепких ящиков — то всего более отрицательными сторонами нашей дороги являются
грязи и кочковатые или же гладкие торфянистые тони.
Человек, не побывавший на таких болотах, не
может оценить силу той нравственной и физической усталости, которая вызывается
постоянным напряженным состоянием во время езды по таким местам. Лихорадочная
торопливость овладевает и лошадью, чувствующею как вязнут ее ноги: с трудом
освобождая их из зыблющейся трясины, животное мечется и бьется в самых
неизящных движениях, причем из-под ног его вырываются большие куски мохового
покрова и взлетают далеко вперед и в сторону. Надеясь найти около корней деревьев
более устойчивую почву, она мчится прямо на лесину, нанося удар в колено или
плечо ездока, в особенности потому, что ствол дерева, растущего на зыблющемся
торфянике, не всегда выносит тяжесть взобравшейся на его корни лошади и сейчас же
наклоняется в ее сторону. Изгибаются ездоки, отстраняя ветви и сучья от глаз;
ударяются вьюки о деревья; выбившиеся из сил лошади падают, роняя вьюки или
ездоков. Раздаются громкие крики: тох-тó, тох-тó (стой-стой!) и хот-хóт
(ну-ну)! Временною развязкою такой удручающей возни бывает обыкновенно весьма
жалкая картина: 5 или 8 лошадей лежат в различных, нередко очень странных позах
и требуют безотлагательной помощи людей.
Самыми страшными грязями отличается система
реки Зырянки (приток Колымы); знатоки местности говорили, однако, что нам
удалось проехать ее еще в сравнительно сухое время; иначе, по этим топям
проезжают нередко не более 10 верст в день, занимаясь одним лишь добыванием и
подыманием завязших лошадей.
Замечу здесь еще об одном, довольно
оригинальном обстоятельстве, которое вызывает иногда переполох лошадей и может
вести за собою как повреждение вьюков, так и падение ездоков; это известные
каждому осы, шарообразные гнезда которых путешественник нередко встречает здесь
в чаще, около самой тропинки. Якутские лошади, по горькому опыту, отлично знают
этих насекомых и пугаются, заслышав даже их жужжание. Хорошо еще, что осы
попадались нам всего обильнее уже в то время, когда лошади нашего каравана чувствовали
себя достаточно усталыми, чтобы не выходить из себя от сознания одного лишь присутствия
ос, а случаи укушения были довольно редки.
Если по всем указанным выше неудобствам
пути, затрудняющим желательно-точное определение расстояний, прибавить еще, что
тропа делает нередко самые разнообразные изгибы в одной и той же долине, для
избежания неудобопроходимых мест, и что нам необходимо было торопиться из
опасения быть застигнутыми большими снегами, то будет понятным, что для составления
маршрутной карты я должен был довольствоваться только определением общего направления
долин и довольно сомнительным (при таких условиях) счетом верст по времени, —
что и делалось мною непрерывно, тогда как производство подробной съемки (lеgе
аrtіs) оказалось невозможным и потребовало бы заметного продления путешествія [* Якуты ужасно
преувеличивают большие расстояния, уменьшая, напротив, малые: из их 60 верст
выходят иногда 40, а из 4-х —десять.].
Во всяком случае, по собранному материалу я
вычерчу маршрут (и начал уже эту работу), который значительно изменит
обозначавшееся до сих пор на картах расположение, длину и количество протекающих
по этой местности рек и разобщающих их горных отрогов. К этому материалу,
необходимому для составления геологической карты, я присоединю и возможно
подробные, расспросные сведения о числе, последовательности и названиях притоков
верхней части течения р. Индигирки (до устья р. Мóмы), и р. Колымы (выше
Верхне-Колымска). В свою очередь, производилась ежедневно правильная, подробная
и непрерывная барометрическая нивелировка для составления профиля, причем еще таким
образом, что для каждой стоянки имеются всегда два наблюдения: одно в момент
прибытия, а другое перед отъездом, — что даст возможность избегнуть нередко крупных
ошибок, позволяя устранить, при вычислениях высот, те колебания давления
воздуха, которые бывали за время пребывания на стоянках.
Геологические работы, по их успешности, действительно
превзошли ожидания, какие можно было возлагать на длинный и довольно поспешный маршрут
через горную местность. Хорошими результатами в этом отношении я обязан достаточной
скалистости склонов гор и тому, весьма благоприятному стечению обстоятельств,
что в каждой из появлявшихся на пути новых и главнейших свит пластов мне
удавалось находить ископаемые остатки, а условия эти, вместе с возможностью
изучить положение пластов, являются, как известно, мерилом успеха такого рода
занятий.
Предгорье Верхоянского хребта образуется
отложением с бурым углем и плохими растительными остатками, быть может,
третичного возраста. Западная часть самого хребта представляет собою довольно широкую
синклинальную складку палеозойских осадков, обильных кораллами, из которых
особенно выдаются такие типические формы, как Favosites и Halysites, в весьма хорошем
сохранении, в противоположность очень обильным, но, к сожалению, в высшей
степени измененным и выщелоченным остаткам моллюсков. На головах глинистых сланцев,
образующих часть восточного крыла палеозойской складки, еще западнее перевала,
следовательно в системе Алдана и на высших пунктах хребта, наблюдается уже
весьма удовлетворительно обнаженное, несогласное напластование кварцитовидных песчаников,
содержащих прослойки конгломерата. Порода эта, далее, опускается и до уровня
долин, вытесняя собою палеозойские осадки, переслаивается с глинистым сланцем,
а еще далее переходит в названный сланец в значительной части.
В
пределах такого, позднейшего отложения, изогнутого в несколько параллельных складок,
находится перевал (Алданско-Индигирский водораздел) и вся восточная часть
хребта с верховьями системы р. Индигирки и с Оймеконом включительно.
До сих пор только в прибрежных частях этого
отложения мне удалось найти весьма разнообразные растительные остатки. Так как,
однако, по прежним данным известно, что по Колыме, Индигирке и Яне развиты
глинистые сланцы, в которых, недалеко от Верхоянска, встречена триасовая фауна,
то в настоящее время рождается невольный вопрос: не есть ли это прибрежная
часть осадков триасового моря?
Простирание палеозойских пластов (NNО)
почти вполне совпадает с направлением пересеченного хребта. Такому же
простиранию повинуется и упомянутое, позднейшее (мезозойское?) отложение вблизи
хребта, но, подвигаясь к северо-востоку, простирание их переходит в весьма
близкое к восточному (даже до О10S), — явление, весьма интересное в
том отношении, что южнее, того же направления придерживается Становой хребет,
из которого верховья Индигирки заимствуют гальку кристаллических полевошпатовых
пород.
Из сказанного очевидно, что исследованная
часть Верхоянского хребта, в пределах его западного склона, возникла еще в
весьма отдаленный геологический период и служила затем берегом вод, отложивших
пласты, пересекаемые верховьями Индигирки.
Высказанное выше предположение о
принадлежности глинистых сланцев к мезозойским образованиям скоро
подтвердилось, так как уже на третий день после отъезда из Оймекона (на
Индигирке), в тех же сланцах мне удалось найти достаточное количество раковин
(Рseudomonotis и друг.), позволившее узнать триасовый возраст этих отложений.
Осадки того же мезозойского моря
сопровождали меня на северо-восток до перевала с вод р. Неры́ в систему р. Мóмы
(Улахан-чистáй). Отсюда опять выступили более древние осадки и дали мне возможность
собрать вторую коллекцию кораллов и некоторых других ископаемых.
Породы эти (с кораллами), пройдя через
систему р. Мóмы, слагают собою и весь Индигирско-Колымский водораздел, захватывая
и часть верховьев р. Зырянки, впадающей в Колыму ниже Верхне-Колымска.
В системе Зырянки, в ущелье речки Боочерá
(правый приток), опять появились песчаники и глинистые сланцы, тождественные с
триасовыми, а в низовьях Зырянки, уже на плоской возвышенности, начиная с речки
Хараннá-улáх, появились угленосные осадки, должно быть, третичного возраста,
судя по некоторым из найденных в них отпечатков растений. Наконец, к самому
Верхне-Колымску, где высоты отступают, остаются одни лишь торфяники и тундра с
луговыми и лесными оазисами.
К сказанному остается мне лишь прибавить:
1) что простирание как более древних, так и
мезозойских пластов на этом пути оказалось близким к WNW;
2) что осадки эти во многих местах пересекаются
изверженными породами;
3) что наносные образования только в
продольной долине перевала Улахан-чистáй (см. выше) следует рассматривать, по
всей вероятности, как отложение бывшего там древнего ледника, и
4) что по всему пройденному пространству,
остатки мамонта (кости и бивни) находят только вне гор, а следовательно только
в таких широких долинах, как Лена, Алдан, Индигирка и Колыма, с низовьями р.
Зырянки включительно.
На пути собрана нами, к тому же, довольно
удовлетворительная ботаническая коллекция, вместе со сведениями о
горизонтальном и вертикальном распределении растений. Особенное внимание я
обращал на тальники и смородины этой местности, хотя, к сожалению, растения
такие встречены нами уже в отцветшем состоянии, с плодами, и потому дополнения
к имеющейся ныне их коллекции следует выжидать от сборов будущего лета.
Некоторые части этой коллекции несколько пострадали также от продолжительной
сырости, а однажды и от непредвидевшейся подмочки во время брода.
Если не считать штук с 16 спиртных экземпляров
полевок (Аrvicolidae), белку, пищуху (Lagomys) и землеройку, добытую впрочем из
желудка совы, то коллекции млекопитающих животных у нас нет никакой. Собраны, впрочем,
сведения о их распространении. Расспросам этим способствовало еще и то
обстоятельство, что в горах, кроме виденных нами тунгусов и фигурирующего на картах
Оймекона, мы нашли еще шесть постоянных жительств якутов: 2 в живописной долине
речки Суантáр, 1 на речке Ичугей-уря́х, 1 на Агаякáне (все это системы , реки
Кентэ́, левого притока Индигирки), затем пятое на р. Нерé (правый приток
Индигирки) и наконец, последнее на Кыгыл-балыктахе (системы упоминавшейся уже
реки Мóмы). Замечу кстати, что все эти пункты имеют, по моему мнению; немалую
будущность в вопросе о поселениях, не говоря уже о верхней части Индигирки,
где, кроме Оймекона, имеется еще много других жилых мест, и где со временем
непременно должно процветать некоторое земледелие, как равно и на Колыме. Что
же касается разведения овощей, то они, а в особенности картофель, будут здесь
такою же насущною потребностью местного населения, какою они являются и в более
южных частях Азиатской России. Правда, что якуты ныне относятся к картофелю
также, как мы относились к нему например в до-Екатерининское время; тем не менее,
благодаря похвальному почину со стороны русских, и в этот момент на нашей кухне
идет деятельная чистка моркови, репы, картофеля и даже капусты, выросших на
Колымской землице и достигших, к тому же, вполне удовлетворительных размеров и
качества. Следует только сожалеть, что деликатесы эти разводятся здесь еще в
столь ограниченном количестве, что их можно получать не иначе, как в виде
драгоценных подарков, а не товара, доступного любому покупателю.
Возвращаясь к сведениям о распространении
млекопитающих животных, сообщу здесь, что перейдя на правый берег реки Лены,
суслики (Spermophilus), столь обильные около гор. Якутска, совершенно исчезают.
Их нет ни по Алдану, ни в верховьях Индигирки, ни на остальной части нашего
маршрута, до системы р. Мóмы, где, в долине речки Хаты́ска, ведущей к
Иидигирско-Колымскому водоразделу, мы опять увидели норки этих животных,
знакомых и местным жителям (на Кыгы́л-балыктáхе). Между тем, как известно,
суслики распространены по левому берегу р. Лены вниз от гор. Якутска и переходят
там и на низовья рр. Яны, Индигирки, Колымы и далее к востоку, распространяясь
таким окольным путем и вверх по названным
рекам; очевидно, поэтому, что норки на Хаты́ске принадлежат сусликам, пришедшим
с северо-запада, с низовьев р. Мóмы. Они известны и на Колыме, хотя и не около
Верхне-Колымска, но южнее его.
Орнитологическая коллекция состоит только
из 96 шкурок, принадлежащих 52 видам, преимущественно мелким (более половины
всех видов и более 2/3 всех экземпляров принадлежат отряду воробьиных). По
части птиц не удавалось нам в двух отношениях: дожди мешали охоте, а по
неопытности применяться к величине заряда для мелких птиц, на которых обращено
было особенное внимание, мы частенько расстреливали их жестоко. Тем не менее мы
сохраняли даже и самые жалкие шкурки видов, встречавшихся в первый раз на пути
и которых не удавалось заместить лучшими, имея в виду их определение для
знакомства с составом фауны вообще. Некоторых птичек удавалось убивать даже на
высших пунктах хребтов, далеко за пределами древесной растительности, например
на описанном выше Улахáн-чистáй и на Верхоянском хребте.
Прибавлю еще, что здешним жителям знакома
белая чайка с розовым брюхом (Larus Rossii?), но чаек мы не застали уже в
Верхне-Колымске. В роде Крыловской лисицы, мы посматриваем здесь только на
громадные и бесчисленные стаи гусей, отчасти и лебедей, пролетающих здесь в
103-м направлении, тогда как в верховьях Индигирки, по словам Оймеконских
жителей, птицы эти летят прямо к Охотскому морю, к югу, и прилетают оттуда весною.
Из амфибий мы видели только лягушку и то
лишь в системе Алдана; в Оймеконе (на Индигирке) ее нет, а в Верхне-Колымске
опять появляется; поймана также Salamandrella.
С рыбами на этом пути трудно было что-либо
сделать, как это я предугадывал уже, и в Петербурге, и потому в нашей дорожной
коллекции имеется только Соttus и еще какая-то мелочь. Но зато глубокоуважаемый
С. М. Герценштейн пусть обрадуется тому, что здесь, в Верхне-Колымске, в
большой куче пойманных рыб, я сразу нашел 2 экземпляра Саtоstоmus с его уродливым
ртом и мягким, подвижным носом и, разумеется, после некоторых предварительных
измерений, погрузил их в спирт. Рыба эта, замечу к тому же, водится в изобилии
и в верховьях р. Индигирки, где, хотя я не имел случая видеть ее лично, но она
достаточно знакома нашим проводникам, коренным жителям Оймекона, и известна у
них под тем же названием: Чукучáн. Два моих экземпляра достигают от 397 до 442
мм. длины (до конца хвостового плавника) и потому, к сожалению, они уложились в
банку только в изогнутом состоянии.
Я ознакомился здесь уже с 8-ю охарактеризованными
видами Salmonoideae, но заспиртовал до сих пор только Тhymallus, которая здесь
считается редкостью, остальные же оказались поврежденными.
Наконец, энтомологическая коллекция мало
увеличилась со времени отъезда из Оймекона, а моллюсков найдено лишь с десяток
(порядочную коллекцию последних составил сын мой уже в Верхне-Колымске).
Гораздо более удобный, водный путь по
Колыме, без перевалов, несвоевременных снежных метелей и холодов, должен
способствовать несравненно бóльшему сбору зоологических коллекций в течение
будущего лета, точно также, как они должны увеличиться и во время пребывания в
Верхне-Колымске, где нам доведется встретить и значительную часть весеннего
перелета птиц.
[Стр.
1-17.]
Иван (Ян
Станислав Франц) Дементьевич (Доминикович)
Черский – род. 3 (15) мая 1845 г. в фольварке Сволна Дриссенского уезда
Витебской губернии Российской империи, в белорусской семье шляхтичей Доминика и
Ксении, в девичестве Конан, Черских.
В 1891-1892 гг. исследовал бассейны рек
Колымы и Индигирки.
Умер 25 июня (7 июля) 1892 г. и похоронен в
урочище Колымское Колымского округа Якутской области.
Минадора Пилигрымка,
Койданава
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz