ЎЎЎ 3. Агрыпія Бэдлям. Выхаванец Вільні Сяргей Міцкевіч ды Якуцкая вобласьць. Сш. 3. Мэнэрик и эмиряченье. Койданава. "Кальвіна". 2021.

                                                                       ПРЕДИСЛОВИЕ

    Эта статья была написана мною вчерне еще осенью 1903 года, вскоре после моего возвращения из Якутской области, где я пробыл в качестве политического ссыльного с 28 января (9 февраля н. с.) 1898 г. по 20 сентября (3 октября н. с.) 1903 г., т. е. 6 лет без 4 месяцев.

    В ссылку я попал уже врачом: я окончил курс в Московском университете в декабре 1893 года. После окончания университета работал в Санитарном бюро Московского Губернского Земства. 4 декабря (16 декабря н. с.) 1894 года я был арестован; просидел в тюрьме до 3 июня (15 июня н. с.) 1897 г., когда и был выслан в Якутскую область.

    Путешествие туда с пребыванием на этапах и в тюрьмах в Иркутске и Александровске продолжалось до 28 января (9 февраля н. с.) 1898 года, когда я был освобожден из под стражи в гор. Олекминске, Якутской области. Гор. Олекминск, самый южный город Якутской области, ныне автономной Якутской республики. Олекминск и его округ, населенный якутами и русскими крестьянами-ямщиками, является наиболее культурным уголком Якутии. Близость к золотым приискам, постоянные торговые сношения с ними, регулярность почтовых сообщений (2 раза в неделю), обилие политических ссыльных, а также ссыльных скопцов, заселивших целую большую слободу под Олекминском (Спасское) и деятельно занимавшихся сельским хозяйством и огородничеством, все это обусловило более высокую зажиточность и культурность населения Олекминского округа сравнительно с другими местностями Якутской области.

    Политические ссыльные — врачи и фельдшера — не имели права заниматься медицинской практикой. Для этого требовалось особое разрешение губернатора, которое, впрочем, легко выдавалось. Вскоре и я получил такое разрешение. Спустя короткое время, я имел довольно большую медицинскую практику в городе и в округе.

    В марте этого же 1898 года, в Олекминск приехал Якутский губернатор Скрипицын и Якутский врачебный инспектор Вонгродский и предложили мне занять место окружного врача в Средне-Колымске (отстоящем на 2.450 км к северо-востоку от Якутска), так как туда никто из вольных врачей ехать не хотел и там не было врачей уже 8 лет. Я согласился. Но для того, чтобы политический ссыльный мог занять место окружного врача, хотя бы «по вольному найму», требовалось разрешение министра внутренних дел. На переписку по этому вопросу между Якутским губернатором и Иркутским генерал-губернатором, и между последним и министром внутренних дел прошло около года. За это время я был приглашен врачей на «резиденцию» золотых приисков на Маче, в 270 км от Олекминска к югу по р. Лене; там я пробыл с сентября 1898 по февраль 1899 года, когда был выслан оттуда по распоряжению Иркутского генерал-губернатора и водворен обратно в Олекминск, а к этому времени подошло разрешение министра занять место окружного врача в Колымском округе «по вольному найму» с половинным жалованьем (1.100 р. в год). Несмотря на не особенно почетные условия, предложенные мне, я решил это место взять, так как мне хотелось побывать на крайнем северо-востоке Сибири и поработать там в качестве врача. 25 марта (6 апреля н. с.) 1899 года я отправился туда из Олекминска через Якутск и Верхоянск и 12 мая (25 мая н. с.) 1899 г. прибыл в Средне-Колымск. В Средне-Колымске я проработал в качестве врача почти 4 года, ц апреля (24 апреля н. с.) 1903 года я уехал в Якутск, куда прибыл 16 июня (29 июня н. с.); через несколько дней переехал снова в г. Олекминск, где замещал Олекминского окружного врача во время его отпуска до 20 сентября (3 октября н. с.) 1903 г. Таким образом всего я проработал врачом в Якутской области без малого 6 лет.

    Во время врачебной работы в Колымском крае мое внимание особенно привлекали следующие распространенные там болезни: сифилис, проказа, трахома, глистность и истерия. О первых четырех болезнях в Колымском крае можно найти краткие данные в конспекте моего доклада, сделанного в октябре 1903 г. в Иркутске, в Восточно-Сибирском отделе Географического Общества, а более подробно в статьях врача П. Ф. Сергеева, бывшего Колымским врачом в 1923-24 гг. Что касается истерии, то до приезда в Колымск я не знал, что она распространена среди населения Якутской области. Правда, еще в Олекминске я читал у Серошевского в его книге «Якуты» об эмиряченьи — своеобразной нервной болезни якутов, — по особенно ею не интересовался. В Олекминске мне не приходилось встречать резких форм истерии, не попадалось мне и эмиряченье. Но в Колымске я сразу стал встречать среди больных очень много эмирячек и истеричек вообще и притом в очень тяжелых формах. Я стал изучать этих больных и решил подробнее познакомиться с литературой по вопросам истерии и психиатрии вообще. Но доставать литературу в Колымске было не легко: почта приходила в Колымск 8 раз в год, в пути от Якутска до Колымска она была от 1½ до 4 месяцев, да от Москвы до Якутска 1-1½ месяца. Чтобы выписать и получить книгу из Москвы, требовалось около года, и многое к тому же терялось в пути. Но все же через некоторое время я получил книги: Корсакова, Рише, Токарского («Меряченье» и о гипнозе), Краинского («Порча, кликуши и бесноватые») и несколько других, а потом стал получать и психиатрические журналы. В результате 4-х лет работы в Колымске я собрал по этому вопросу довольно много наблюдений. По приезде в Москву в октябре 1903 года, я написал вчерне на основании этого материала настоящую статью и сделал предварительное сообщение в заседании Общества невропатологов и психиатров, предполагая в будущем более детально обработать свой материал. Но предположение так и осталось неосуществленным: я уже не возвращался более к этой работе. Жизнь отвлекла мое внимание в другую сторону. Во время моих скитаний за 24 года я растерял много материалов, но, к счастью, статья и несколько историй болезней у меня сохранились. В виду того, что в последнее время оживился интерес, к исследованию Якутии и Академия Наук снарядила ряд экспедиций для этого исследования, я и представляю свою статью в распоряжение Комиссии по изучению Якутской АСС Республики Академии Наук для того, чтобы мои 4-летние наблюдения не пропали даром, тем более, что условия жизни в северных округах Якутии за 25 лет, вероятно, не очень сильно изменились.

    В начале статьи я даю краткую характеристику условий жизни в Колымском крае.

    С. И. Мицкевич

    Сентябрь 1927 г.

    *

                                                          МЭНЭРИК И ЭМИРЯЧЕНЬЕ

                                           ФОРМЫ ИСТЕРИИ В КОЛЫМСКОМ КРАЕ

                                                                      С. И. Мицкевич

    *

    Очерк условий жизни и быта. Значительная часть Колымского округа бывшей Якутской области, ныне Якутской республики, лежит за полярным кругом. Климат округа крайне суров. Река вскрывается в Средне-Колымске между 12 и 25 мая (25 мая — 7 июня н. ст.), в Нижне-Колымске — между 15 мая и 1 июня (28 мая — 14 июня н. ст.); замерзает в Средне-Колымске между 20 сентября и 1 октября (3-14 октября н. ст.). Средняя годовая температура Средне-Колымска — 14,3°. На пространстве 626.000 кв. км живет всего тысяч семь жителей, которые по национальности разделяются следующим образом (по данным переписи 1897 г.):

        Русских около                             700 чел.

        Якутов       »                              3.000   »  

        Ламутов и юкагиров около     1.200   »  

        Чукчей                          1.500 - 2.000   »  

    Более крупных поселений в округе всего два: г. Средне-Колымск (550 жителей) и селение Нижне-Колымск (около 150 жителей). Есть еще несколько русских поселков-заимок (до 10 домов в каждом) в низовьях р. Колымы. Средне- и Нижне-Колымск населены преимущественно русскими: мещанами, казаками, ссыльными, администрацией и           духовенством.

    Коренные местные русские — большей частью, по-видимому, потомки первых завоевателей края. Они сильно смешались с окружающими инородцами и значительно изменили свой тип: это безбородые люди с черными прямыми волосами, карими глазами; только продольный овал лица и более высокий нос указывают на примесь славянской крови. Язык сохранили они русский, но утеряли в Нижне-Колымской части округа звуки р, л, заменили ж и ш звуками з и с и сделали русский язык похожим на детское лепетание и трудно понятным для русского, приезжего из России [* Богораз, В. Г. Русские на Колыме. Жизнь, 1899, № 6, стр. 103-125, с рис.].

    Якуты в Колымском крае живут очень разбросанно: обычный тип якутского поселка одна, две, много три юрты; один такой поселок отстоит от другого на 20-30-50 км.

    Русские и якуты живут полуоседлой жизнью, имея обычно два жилья — зимнее и летнее. Главное их занятие рыболовство; в среднем и верхнем течении Колымы жители, кроме того, разводят еще скот. Все почти колымчане занимаются, как подсобным промыслом, охотой на пушного зверя, а также ловят в силки рябчиков, куропаток, уток, зайцев; весной и летом стреляют гусей, лебедей.

    Рыбой в течение короткого полярного лета колымчане запасаются на весь год и для себя и для собак. Зимой, правда, бывает подледный промысел, но не везде и притом довольно скудный. Поэтому колымчанин в течение трех летних месяцев переходит с озера на озеро, с речки на речку, промышляя рыбу своими убогими снастями. Пойманную рыбу он складывает в ямы и засыпает землей. Живет он во время промысла или в пологу [* Полог — переносная палатка на севере у промышленников, полотняная или из ровдуги (оленьей кожи), обычно двускатная.], или в урасе [* Ураса представляет конусовидный шатер из бересты или из лиственничной коры, внутри 3 главные жерди связаны тремя поперечными обручами вверху, по средине и внизу береста наложена на остов урасы кольцеобразными полосами таким образом, что края верхних колец заходят на края нижних, подобно черепице.], подвергаясь нападению несметных туч комаров, истинного бича летом для людей и животных. Бывает, что на него нападает и медведь. Зимой, когда замерзнут болота, он вывозит на собаках или на лошади в свое зимнее жилье из ям рыбу, успевшую за это время сильно загнить, и питается всю зиму этой загнившей рыбой, испускающей крайне зловонный запах. Рыбы этой надо не мало; чтобы насытиться одной рыбой, взрослому рабочему человеку надо съесть до 2-3 кг рыбы в день; надо накормить и семью и собак, надо заплатить долги, поставить рыбу для прокаженных, для сторожей при церкви, при управе, для ямшков, для уголовных ссыльно-поселенцев и т. д. [* Кроме поставок натурой — рыбой и мясом, — натуральные повинности отнимали у якута еще много времени, иногда самого нужного для промысла: то надо было идти с лошадью на месяц ямщиком на «обывательскую станцию», то сторожем в церковь или в управу, или к прокаженным, то надо отвезти больного или князька (сельского старосту) и т. д.]. Рыбные запасы быстро тают. Приходится уменьшать порции рыбы и увеличивать примесь лиственничной заболони, хоть и невкусна она и живот от нее пучит. Скотоводство слабо поддерживает якута: коровы якутские — тощие, низкорослые (98-114 кг веса) и дают очень мало молока. Часто посещают скот всякие болезни: то придет сибирская язва («сатун» — шатун) и погубит его скот, то нападет на скот болезнь «хапсы» (туберкулез), то телята гибнут от какой-то болезни. Чтобы не пропало мясо павших животных, якут его съедает. Но вот приходит самое глухое время года — декабрь, январь. Солнце не показывается около месяца, темно, морозы стоят лютые (между 40° и 60° С.). Целыми сутками жители лежат в юртах, сберегая энергию [* Замечательно верное и художественное описание зимней голодовки якута-колымчанина дано в рассказе Серошевского: «На краю лесов».]. Сравнительно хорошо еще тем, кто живет в районе лесов, но живущему за «краем лесов» зимой приходится еще хуже. Вот что пишет Тан-Богораз о селении Походском, находящемся близ устья р. Колымы: «зимой приходится ездить по дрова за 20-25 км собирать осколки полугнилых стволов (принесенных сюда во время весеннего половодья). Зимой, несмотря на жестокие, крутые морозы, топят весьма скудно. В январе избы обмерзают сверху до низу. Везде сыро, угар. Даже привычные походские головы не выдерживают»... Но вот солнце начинает появляться на горизонте и с каждым днем поднимается все выше. В марте появляется надежда на промысел. Якуты идут промышлять дикого оленя. Хорошо, если снега глубокие, олень вязнет и его легче догнать по насту; но бывают годы, что ничего не промыслят в это время. Кое-где начинает в это время «в заездки» [* «Заездок» — огражденное кольями, обвитыми тальником, водное пространство для ловли рыбы.] попадать щука, налим. Но до настоящего промысла еще далеко, только во второй половине мая (в первых числах июня н. ст.) вскрываются реки, прилетает птица, и колымчанин оживает.

    Болезни и смертность. А всевозможные болезни — как они преследуют, как они отовсюду грозят и подкарауливают колымчанина! В течение зимы несколько раз все население поголовно переболеет «поветрием» (салѓын) [* Особый значок ^с в виде апострофа над буквой г, по прежде принятой транскрипции, обозначает придыхание. В таких случаях «г» произносится, как в русском слове бог.], т.-е. гриппом, с частым осложнением воспалением легких («колотье»), и немало людей погибает от этого. Так, например, в гор. Средне-Колымске за зиму 1901-02 гг. мною было зарегистрировано 45 больных гриппозным воспалением легких (8% населения). Летом 1901 г. посетила Колымский край корь, занесенная из Якутска. Эта невинная, по нашим понятиям, болезнь произвела там большие опустошения, преимущественно среди взрослых: в городе умерло 6,6% всего населения, или 9% заболевших, а среди взрослых женщин, больных корью, смертных случаев было 27%. Велика была смертность и в якутских поселках. В 1880-х годах Колымский край посетила оспа. Она произвела очень большие опустошения: в западной тундре она унесла до ¾% чукчей, в Нижне-Колымской части около половины населения (Богораз); велики были опустошения и в других частях округа.

    Но это все острые заразные болезни, которые появляются в виде сравнительно кратковременных эпидемий. Кроме них, встречается много болезней, которые постоянно угрожают местному жителю. Сильно распространена трахома, от которой многие лишаются зрения; от употребления сырой рыбы (строганины) чуть не поголовно все заражены глистами, свирепствует сифилис (учча ыэры — русская болезнь). Медицинская помощь в округе появлялась только спорадически, через более или менее долгие промежутки, и сифилитические язвы целыми годами разъедают тело туземца, разрушая его нос, его глаза и производя ужасающие обезображения. За 4 года моей работы у меня лечилось от сифилиса около 25% населения гор. Средне-Колымска.

    Но есть одна, еще более тяжкая болезнь, перед которой особенно трепещет колымский якут — это проказа (улахан ыэры — великая болезнь). От одержимого этой болезнью все бегут, никто не впустит его в дом. Число зарегистрированных прокаженных в Колымском улусе колебалось за последнее десятилетие от 30 до 40, что составляет по отношению к населению этого улуса (около 3.000) более 1%. В некоторых наслегах нет почти семьи, в которой бы не было прокаженного в прошлом или настоящем, а так как якуты считают проказу наследственной болезнью, то каждый якут в этих местах живет под угрозой, что вот-вот у него проявится эта страшная болезнь, и каждый прыщик, каждая ссадина его волнуют [* Быт колымских прокаженных замечательно верно описан В. Л. Серошевским в его рассказе «Предел скорби» и у А. Г. Клюге в его рассказе «На озере прокаженных», помешенном в «Вестнике Европы», 1896 г., № 9, стр. 46-71 и № 10, стр. 483-519.].

    Голодание. Такова жизнь якута и русского колымчанина. Но в Колымском округе имеются группы населения, находящиеся в еще худших условиях. Это бродячие роды ламутов, тунгусов и юкагиров. Эти роды дошли до крайней степени обеднения; оленьи стада их уменьшились и стали ничтожными, некоторые роды совсем лишились оленей и живут только охотой и рыбной ловлей. Среди них часты большие голодовки, а среди живущих очень далеко от русских и якутских поселений бывают случаи голодной смерти, бывают и случаи людоедства. Иногда гибнут целые семьи, и об их гибели узнают только случайно. Число их уменьшается — они вымирают [* В этой статье я нигде не говорю о чукчах, так как они кочуют далеко от города. В Средне-Колымске бывали один раз в год несколько чукчей для взноса ясака. Один раз весной 1900 г. я видел их на ярмарке на Анюе.].

    Картинно и верно подвел итоги колымской жизни исправник Карзин в своем докладе Якутскому губернатору (в 1888 г.): «Бедствия во всех видах — это как бы присущая принадлежность Колымского округа. Суровая природа не избаловала местного жителя: он довольствуется очень малым в пище и не прихотлив в выборе ее; он привык стынуть на трескучем морозе; ему нипочем бродить по колено в холодных осенних водах реки Колымы, чтобы только добыть из нее несколько рыб; жилище его мрачно и темно; часто походит на нищенскую нору, в которой приютилась нужда, — и взамен всех этих страданий, что получает он? Невольно задаешься вопросом: чем и для чего живет этот несчастный человек? Нравственных потребностей у него нет никаких. Его идеал, к которому он стремится всеми своими силами, — это не быть голодным, чем бы то ни было, но наполнить свой желудок; но даже и этот идеал для него недостижим. Житель Колымского округа не знает отрады».

    Живя в таких тяжелых условиях под постоянным страхом голода, болезней и всяких несчастий, колымчанин естественно становится очень пугливым, нервным, суеверным.

    Пугливость. Скажу сначала о пугливости. Вообще колымчанин производит впечатление человека робкого, пугливого. Он боится привидений, боится темноты, и это относится не только к женщинам и детям, но и к взрослым мужчинам. Они боятся воды: никогда не купаются в реке, никто из туземцев не умеет плавать. Однажды во время переезда через Колыму в Верхне-Колымской части округа, я разделся, посреди реки бросился из лодки в воду и поплыл. Якуты очень удивились и спрашивали, как это человек может плавать, как собака. И это несмотря на то, что они всю жизнь проводят на реках и озерах на утлых лодочках («ветках»), которые легко перевертываются; от неумения плавать многие тонут во время рыбного промысла.

    Тан-Богораз так описывает камчадалов [* Тан-Богораз, В. Г. Домой. — Мир Божий, 1902 г., № 1, стр. 91.]: «но среди всего этого... живет население, забитое до потери человеческого образа и вечно умирающее со страху то перед начальством, то перед заразою, то даже перед проезжими казаками, везущими почту. В некоторых поселках грозное слово: «едет из Петербурга» производило неописуемый ужас; в Кинкиле два старика, которых я пробовал расспрашивать о камчадальском боге Кутке, немедленно бежали в лес и вернулись только через 2 дня. Женщины при каждой встрече падали ничком, закрывая голову колпаком меховой одежды, дети плакали, прятались под нары или за печку».

    В Колымском крае такой степени пугливости мне не приходилось наблюдать, но все же пугливость жителей обращает на себя внимание. Этой пугливостью очень злоупотребляют уголовные ссыльно-поселенцы, производя безнаказанно всякие вымогательства и насилия над местными жителями. Расскажу один случай, который мне передал Нижне-Колымский заседатель (должность, соответствовавшая российскому становому приставу). К заседателю однажды пришла одна женщина, жительница Нижне-Колымска, с жалобой на то, что поселенец Нагорный насильно забрал ее из дома и заставляет ее жить с собой. Заседатель позвал Нагорного и велел ему отпустить ее; через несколько времени женщина опять прибегает и говорит, что тот ее не отпускает. Заседатель велел пойти казакам и взять женщину у Нагорного. Те исполнили это и увели женщину к ее родным, но в этот же вечер Нагорный пришел к ним и опять насильно увел женщину. И это в людном поселке, где есть начальство, казаки. А что делается в отдаленных наслегах!

    Суеверие. Теперь о суеверии колымчан. Колымчане крайне суеверны и легковерны. Они все верят в предчувствия, предсказания, приметы, заговоры, порчу, привидения. Ходит масса рассказов о разных чудесных случаях, например, в Средне-Колымске летом 1900 года произошло убийство политическим ссыльным Ергиным заседателя Иванова, и одна старуха рассказывала на заимке, что весь город после этого был объят тьмой, которая продолжалась три дня (дело было летом, когда солнце целые сутки не заходит за горизонт).

    Угрожаемый со всех сторон всякими напастями, туземец для охраны от них прибегает к помощи шамана. Заклинание; камлание шаманов сильно действует на впечатлительных суеверных колымчан. Часто после камлания шаманов, несколько человек, бывших на камлании, сами начинают «шаманить» [* Что означает термин «шаманить» я объясню ниже.]. Вера в шаманов сильна не только у якутов, но в их силу верят и русские колымчане; даже духовенство обращается иногда к помощи шамана. Вообще чувству суеверия способствует беспомощность колымчанина перед всякими бедствиями; в стремлении предохранить себя от них, или по крайней мере их предвидеть, он прибегает к заговорам и камланиям, начинает верить в приметы и предчувствия.

    Половые отношения. Для характеристики нервно-психической атмосферы, в которой живут колымчане, коснусь еще половых отношений местных жителей. У колымчан, как у русских, так и якутов, господствует большая свобода половых отношений: девицы, обычно, теряют девственность до брака, часто очень рано с 12-13 лет, нередко рожают до брака, и это совершенно не препятствует выходу замуж и не позорит девицу; часты многолетние фактические браки без церковного венчания [* Читатель должен иметь ввиду, что статья писалась в 1905 г.]; супружеская «верность», как со стороны мужчин, так и женщин, стоит очень невысоко. Тан-Богораз так описывает нравы русских колымчан: «невероятная легкость нравов, распространенная среди русского населения на Колыме и принимающая подчас поистине чудовищные формы, способна удивить всякого. «У нас вода такая», говорит колымчанин, пытаясь объяснить загадочное явление, иногда удивляющее их самих. В этом отношении на русских поречан имели и имеют влияние обычаи окружающих инородческих племен, кровь которых течет в жилах всего речного русского населения и для которых целомудрие женщины не имеет никакой цены. Во всяком случае общедоступность женщины и простота смешения полов является у русского населения нормальным состоянием»... [* Сибирский Сборник, 1897 г., стр. 17-18.].

    Другой очень тонкий и глубокий знаток якутской жизни В. А. Данилов, проживший около 10 лет среди колымских якутов, женившийся на якутке и имевший якутское хозяйство на урочище Родчево в Верхне-Кольтмской части округа, пишет в письме ко мне от 26 октября 1901 г. о нравах якутов следующее: «Ч-н, А-ня, А-с (местные якуты) любят очень молодых девушек, почти детей. Ч-н жил сначала с старшей сестрой — Т., подросла младшая, т.-е. достигла 11-12 лет, он живет с ней. Бабушка ловит его неоднократно, для матери это тоже не тайна, не тайна и для всего женского населения ближайших соседей. Не раз его уличали на месте. Бабушка журит его, мать не подает и виду, сама признавая большую свободу половых отношений».

    Такая свобода, не редкость насилий над полудетьми, грубое дразнение эмирячек, примеры чего я приведу ниже, все это дает много случаев для психических травм у молодых девушек и женщин на половой почве и способствует усилению нервности женщин.

    Все вышеуказанные условия жизни Колымского края: суровая природа, во власти которой находится северный человек, его беспомощность перед ней, голодовки, болезни, некультурность среды создают тип колымчанина — пугливого, суеверного, неустойчивого, очень нервного. На этой почве и развиваются пышным цветом нервно-психические заболевания и прежде всего истерия, которой страдают почти все женщины колымчанки и очень часто мужчины.

    Характер колымской женщины. Скажу теперь несколько подробнее о характере колымской женщины. Колымская женщина капризна, раздражительна, большая фантазерка, настроение ее крайне непостоянно: то она беспричинно очень весела, неудержимо хохочет, то вдруг без достаточного повода загрустит и заплачет, легко впадает в необузданный гнев. Она крайне пуглива — боится мышей, жуков, при виде которых часто начинает кричать, а то и заплачет. Она легко отдается всякому мимолетному желанию и влечению, не задумывается о будущем. В половом отношении легкомысленна, невоздержанна, непостоянна, очень рано начинает половую жизнь, как я уже говорил, нередко с 12-13 лет. В характере мужчин можно отметить много тех же особенностей, но менее резко выраженных.

    Формы истерии.

    1. Тарымта. Из многочисленных опросов больных и здоровых колымчанок выяснилась для меня такая типичная картина развития истерических явлений у колымских женщин [* Все нижеследующее относится только к колымским женщинам — русским (местным уроженкам) или якуткам. Степень их истеричности в общем, по моим наблюдениям, одинакова. Пожалуй, она более сильно распространена среди русских в Нижне-Колымской части округа, где, впрочем, русское население наиболее смешано с обрусевшими ламутами, юкагирами и чукчами. Где будет идти речь о ламутах и юкагирах это будет оговорено каждый раз особо. Чукчей, повторяю, я не наблюдал.]. Уже начиная с 12-15 лет, у девушки появляются «тарымта» (местные русские переводят словом — «припадки»): девушки часто жалуются в этот период на сердцебиение («сердце в рот выскочить хочет», как говорят местные русские), на замирание сердца, на боли в области сердца, на globus hystericus» («шар подкатывается»), на боли под ложечкой (cardialgia), на рвоту, на невралгии в области мочевого пузыря, в области клитора, на бессонницу [* Обращает на себя внимание вообще беспокойность сна у местных жителей. Очень частое явление — пение во время сна: поют песни, распевают целые былины («олонхо»). По-якутски это называется «кутурар» (по-русски переводят «бредит»). Это не считается болезнью. Мне нередко приходилось наблюдать во время переездов, как ночью во сне вдруг начнет петь какой-нибудь ямщик. Пропоет минут 15, потом перестанет и крепко спит. На утро здоров и ничего не помнит о своем пении.]. В анамнезе каждой женщины непременно отмечаются такие «тарымта» — припадки. Они считаются непременной принадлежностью всякой женщины. Бывает это и у мужчин, но значительно реже. Такие «тарымта» следует считать первыми, наиболее легкими проявлениями истерии.

    2. Мэнэрик. Второй по тяжести степенью проявлений истерии следует считать припадки, которые называются «мэнэрик»; глагол в 3-м лице от этого будет «мэнэриер», по-русски это переводят «блажит», «шаманит», иногда просто говорят «мэнэрячит»; говорят также «порчу напустили на нее», «испортили».

    Припадок этот обыкновенно развивается так. Женщина, обычно после какой-нибудь неприятности (психической травмы) или после камланий шамана, или после того как увидит другую больную «мэнэриком», а иногда без какой-либо видимой причины начинает грустить, делается раздражительной, часто плачет, появляется бессонница; женщина жалуется на сердцебиение, на головные боли или головокружение, говорит: «мэим ирер» — «ум мешается», «ум плохо». Так продолжается по несколько часов, а то день-два. Это пока еще можно назвать предвестником «мэнэрика». Но вот развивается и настоящий «мэнэрик». Сознание делается спутанным, появляются устрашающие галлюцинации: больная видит черта, страшного человека или что-нибудь подобное; начинает кричать, петь ритмически, биться головой об стену или мотать ею из стороны в сторону, рвать на себе волосы. Появляются судороги; больная изгибается в дугу (opisthotonus), у нее вздувается живот (истерический метеоризм); при этом она часто принимает «страстные позы», раздевается до гола. Очень верно и картинно описывает припадок «мэнэрик» один наблюдатель [* Гедеонов. За северным полярным кругом. — Русское Богатство, 1896, № 7, стр. 66-98.]: «из соседнего балагана раздались какие-то ужасающие звуки, от которых холод пробежал по всему телу. Они росли, увеличивались, они шли, так сказать, crescendo, усиливаясь в высоте и темпе до такой степени, что казалось, что у поющей вот-вот разорвется от них грудь. Казалось, силы ее оставили, дыхание истощилось, и вот сейчас услышу последний потрясающий звук. Не переводя дыхания до последней возможности, она вдруг закашляется продолжительным надрывающим кашлем и снова голосит... Сила этого ужасного пения разрасталась, темп становился все быстрее. Не в силах преодолеть своего страха, я бросился на голос и глазам моим представилась потрясающая картина. На низких нарах сидела молодая женщина с распущенными по плечам и ниспадающими в беспорядке на грудь длинными волосами и, придерживая руками голову, как маятник быстро раскачивала все свое конвульсивно вздрагивающее тело, то из стороны в сторону, то взад и вперед. Она была вся в поту, ее грудь ходила ходуном, глаза неестественно блуждали, сильно расширенные зрачки горели каким-то сухим блеском. Порой она отнимала руки от головы и ожесточенно рвала свою одежду, порой прекращала пение, но только для того, чтобы дико захохотать или разразиться истерическим плачем». Это явление сильно взволновало рассказчика, но оно так часто в этом крае, что он скоро привык к нему, и «впоследствии, — говорит он — я отлично спал под пение и плач двух таких женщин, спавших в одной со мной юрте».

    Сила и продолжительность такого припадка бывают различны, от одного — двух часов до целого дня или ночи, при чем явления то ослабевают, то усиливаются. После припадка больная приходит в себя, но чувствует себя разбитой, оглушенной, сознание не всегда ясно, заметна некоторая спутанность. Припадок «мэнэрик» обычно повторяется в тот же день или через день, так продолжается в течение нескольких дней. Затем больная приходит в свое обычное состояние. Вспоминая о том, что с ней было, она, обычно, рассказывает, что ей чудился черт (абагы) или страшные люди, которые плясали около нее или тащили ее куда-то. Другие рассказывают, что слышат сверху какое-то пение, и тогда сами начинают петь. Такие припадки повторяются время от времени, у одних чаще, у других реже. Бывает, что повторяются они 2-3 раза в год, иногда чаще, иногда же всего несколько раз в году. Мне известны женщины, страдающие «мэнэрическими» припадками в определенное время года, например, весной во время вскрытия реки или же во время летнего солнцестояния, во время замерзания реки и т. д.

    Приведу здесь несколько своих записей о припадках «мэнэрик». Но сначала я скажу об условиях исследования таких больных. Население приписывает эти припадки порче («бес мучает», «дух мучает»). Считается, что не следует мешать полному проявлению припадка: не следует больную удерживать, когда она скачет, бьется, рвет на себе волосы, не следует лечиться у врача. Тут может помочь или шаман, или поп, смотря по тому, кто в кого больше верит. Шаман или поп заклинают и выгоняют беса. Больные тоже считают себя «одержимыми». Но такой выработанной теории «порчи», такой связи с отправлениями православного культа (церковный звон, «херувимская» и т. д.), как это описано у авторов, наблюдавших «одержимых», «кликуш» в российских губерниях, здесь не наблюдается [* См. например: Краинский, Н. В. Порча, кликуши и бесноватые (с предисловием академика Бехтерева). Новгород. 1900. Я ссылаюсь на эту книгу, изданную в Новгороде и носящую заглавие: Порча, кликуши и бесноватые, как явления русской народной жизни. Д-ра мед. Н. В. Краинского, директора Колмовской психиатрической больницы с предисловием академика В. М. Бехтерева, директора клиники душевных и нервных болезней Им. Военно-Мед. Акад. Новгород. 1900.]; тут наблюдается больше связи с первобытными верованиями якутов, с шаманизмом. Про «мэнэряков» ходят среди населения разные рассказы, например, что они могут себя прокалывать насквозь ножом, и это не оставляет следов, могут плавать, не умея плавать в обычном состоянии, петь на незнакомом языке, предсказывать будущее. Больной одержим духом, как шаман, и может иметь ту же силу, что и шаман. Это сближает в глазах населения «мэнэрик» с шаманством. Русские прямо говорят про больного припадками «мэнэрик», что он «шаманит». Якуты же различают эти явления: шаман — по-якутски «ою», шаманит — «оюннур», шаманка — «удаѓан», шаманит — «удаѓанныр». Различие между тем и другим состоянием объясняют так: при припадках «мэнэрик» — бес, дьявол, дух (абагы) вселяется против воли больного и мучит его, а шаман по своей воле призывает духов и может повелевать ими. Картина же экстаза у шамана, по описаниям, очень похожа на «мэнэрик»: тот же ритм напева, те же размахивания туловищем, те же судороги после экстаза и состояние омрачения, угнетения и прострации после припадка. Шаман самовнушает себе свое состояние, свой экстаз, при чем гипнотизирует и окружающих выработанными, привычными приемами, он больше владеет собой. Больной же находится всецело под властью самовнушений и посторонних внушений, над которыми его сознание и воля не властны.

    К сожалению, должен сказать, что мне не пришлось лично наблюдать шамана во время камлания. Шаманы не любят шаманить перед приезжими русскими [* Русскими на Колыме называют только приезжих из коренной России; местных русских не называют русскими, а говорят «казак» или «мещан». В Нижне-Колымской части есть шаманы из местных русских.], говоря, что их боги не любят «русского духа». Кроме того, шаманов преследует администрация и духовенство (хотя, повторяю, это не мешает в отдельных случаях духовным лицам обращаться к шаманам за помощью), и шаманы боятся обнаруживать свою профессию перед официальными лицами, каким, между прочим, является и окружной врач. Насколько они бывают скрытны в этом отношении видно, хотя бы, из нижеследующего примера: сторожем в Колымской больнице служил Ермолай Токарев, зять которого был «сильный шаман». Несмотря на то, что Токарев относился ко мне очень хорошо, он все же скрыл от меня, что его зять шаман и об этом я узнал гораздо позже от тов. Я. Ф. Строжецкого, который записал на граммофонной пластинке камлание этого шамана уже после моего отъезда из Колымска; я слушал эту пластинку несколько лет спустя у проф. Анучина в Москве. Все-таки я признаю свою вину в том, что я не был достаточно настойчив в поисках шаманов; при известной настойчивости я мог бы добиться, чтобы шаман при мне шаманил.

    Случается, что и шаман заболевает «мэнэриком»; он это объясняет тем, что другой, более сильный шаман на него напустил духа, и он не властен над этим духом. Ниже я приведу пример такого заболевания.

    Больные «мэнэриком» стыдятся своих припадков, скрывают их и очень неохотно о них говорят, к врачу обращаются очень редко, хотя вообще население очень охотно лечилось и относилось ко мне и к моим советам с большим доверием. Но случаи обращения ко мне таких больных все-таки были. Было также несколько случаев заболевания «мэнэриком» среди больных, лечившихся у меня в «сифилитической» больнице [* В мое время в Средне-Колымске была только «сифилитическая» больница.]. Их мне удалось исследовать более подробно.

    Насколько скрываются эти заболевания, видно, например, из следующего случая: жила в Средне-Колымске якутка Марфа Бессонова, которая по своему виду возбуждала во мне подозрение, что она очень нервная, истеричная женщина. Я ее несколько раз спрашивал, не было ли у нее когда-нибудь «мэнэрика». Она, вообще очень расположенная ко мне и часто обращавшаяся по поводу разных других болезней, упорно отрицала, что она когда-либо болела «мэнэриком». Однажды летней ночью, когда солнце не спускается за горизонт, я слышу где-то вдали душу раздирающие крики и пение. Я пошел по направлению звуков, подхожу к дому Марфы (шагов 300 от моего дома), вхожу в дом и вижу Марфу в состоянии сильного припадка «мэнэрика»: она поет, кричит, мотает головой и никого не узнает. Потом от окружающих я узнал, что такие припадки с ней бывают нередко и начались еще в ранней молодости [* Здесь должен упомянуть с благодарностью о той большой помощи, которую оказала мне при моих наблюдениях над нервно-психическими заболеваниями в Колымском крае моя жена О. Н. Мицкевич. Сама она русская по национальности, но родилась и прожила, до поездки вместе со мною в Колымск, среди якутов Олекминского округа, в совершенстве владела якутским языком, хорошо знала якутский быт и очень умела сходиться с местными жительницами. Она была мне незаменимым переводчиком при расспросах больных и умела добыть у них такие сведения, которые я бы один никогда не получил. Правда, со второго года моей жизни в Колымске, я и сам уже настолько овладел, опять таки с ее помощью, якутским языком, что ездил по округу без переводчика.].

    Опишу несколько случаев «мэнэрика»:

    1) Матрена Тайшина, якутка, 14 лет, дочь Акулины Тайшиной (Сидорчихи, о ней скажу ниже, когда будет речь об эмирячках). Меня позвали к Матрене 15 апреля 1901 года. Девушка физически хорошо развитая, грудные железы уже оформились, но регулы еще не приходили. Она жалуется на сильнейшее сердцебиение; пульс 110, температура нормальная. Кричит: «ой, сердце!» и лежит в полузабытьи. О каких-либо причинах припадка ничего узнать не удалось. Потом, в светлый промежуток, она рассказала, что припадок начался так: накануне, ложась спать одна в комнате, она увидела человека, сидящего около нее, глаза у него горели огнем; вдруг этот человек исчез, тогда у нее сильно забилось сердце, и она вся ослабела. На другой день сердцебиение продолжалось, ей стало хуже, появилось затемнение сознания, не узнавала окружающих, громко пела; потом она немного приходила в себя, а затем опять повторялся припадок; были судороги. Так продолжалось дней 10, потом она пришла в себя. После этого начался «мэнэрик» у ее матери; припадок: продолжался с неделю.

    2) 2-го ноября 1902 года я был в Верхне-Колымске. Меня позвали к больной Настасье Дьячковой, якутке 18 лет. Она лежала около амбара в бессознательном состоянии; зрачки сильно расширены и не реагируют на свет. Чувствительность к уколам иглы отсутствует. Пульс — 100. При громких окриках ее по имени приходит несколько в себя; при громком приказании встать — встает и идет шатаясь, и при поддержке входит в свой дом. Я велел ей заснуть, она тотчас же уснула; я ушел. Часа через полтора за мной пришли и сказали, что с ней начались судороги. Когда я пришел, она была в том же состоянии, в котором я застал ее в первый раз. Я закрыл ей веки и велел спать, она засыпала, но едва я отнимал пальцы от ее глаз, она просыпалась. Я ей внушил, что ей будет лучше, когда она примет лекарство, тогда пройдет головокружение, сердцу будет легче и судорог не будет, тогда пусть пройдется, а потом ляжет спать. Вечером я заходил к ней, она спала. По словам ее родных, ей действительно стало легче после приема лекарства (бромистого натра); она походила по комнате, как я ей внушил, потом легла спать, спокойно уснула и спит уже часа два. Я на другой день уехал из Верхне-Колымска и более ее не видал.

    3) Опишу случай «мэнэрика» у мужчины, лежавшего в больнице по случаю заболевания сифилисом. Больной, якут Иннокентий Тайшин, 23 лет. Поступил в больницу 30 мая 1900 года. Заболел сифилисом 2 года назад. Зимой текущего года высыпала на всем теле сыпь в форме ecthyma syphilitica; лежал 6 месяцев в Верхне-Колымской больнице, откуда был перевезен в Средне-Колымскую. Кроме сыпи, большие мокнувшие папулы в пахах; вообще, очень тяжелая форма вторичного сифилиса, от которой больной энергично лечился ртутью. Проявления сифилиса, хотя и очень медленно, но улучшались. Больной — спокойный, рассудительный человек, ни в чем не проявлял особой нервности до октября. 12 октября в истории болезни записано: был истерический припадок. Сначала появилась боль под ложечкой, потом закружилась голова и появилась рвота, потом запел. Пропел 2 часа. Было сильное вздутие живота. Температура нормальная. 13-го и 14-го жаловался только на головную боль. 17 октября головная боль усилилась; появились судороги в ногах и руках, скрежетание зубов, потом сознание затемнилось, и он запел. Пропел полчаса. Затем пришел в себя, говорил, что ничего не помнит. Исследована была чувствительность кожи к уколам иглы и рефлексы. На левом плече, на левом колене, на правой ступне и на правой щеке чувствительность сильно понижена. Сухожильные рефлексы повышены, кожные понижены. В 6 часов вечера стал опять жаловаться на боль под ложечкой и головокружение. Потом запел, пел очень невнятно, с судорожными вздохами, лежа на кровати, закрыв глаза; пение прерывалось судорожными вздохами и кашлем, на губах появилась пена. В это время не реагировал на уколы иглы, зрачки расширены [* Надо сказать, что настоящих эпилептических припадков в Колымском крае мне не приходилось видеть. Объясняю я это тем, что алкоголь, главный возбудитель эпилепсии, в Колымском крае вследствие высокой цены употребляется вообще в ничтожном количестве.]. Из неясных ламутских и якутских слов можно было разобрать только, что он просит у кого-то лисицу, ладан и красное вино. Когда немного успокоился и открыл глаза, то мышцы приняли каталептическое состояние: конечности оставались в том положении, в которое их приводили. На вопросы пытался отвечать, но не мог, показывая на горло и язык, давая этим понять, что не может говорить. Когда еще более пришел в себя через полчаса, то сказал, что болит голова и сердце плохо. Рассказал, что сначала у него закружилась голова, потом потемнело в глазах, он услышал пение на улице и увидел там много людей, которые держат в руках лисицу и табак; он стал у них просить табак; они схватили его и запели, запел и он, передразнивая их. Когда он приходил в себя, то прежде всего просил курить, что, как я часто замечал, делают, обыкновенно, больные, приходя в себя после приступа «мэнэрика» [* Якуты курят все — мужчины, женщины и дети, иногда даже и грудные. Дело в том, что якутки кормят своих детей, во избежание новой беременности, до 3-4 и даже 5 лет. И такой парень, пососавши грудь матери, потом просит покурить, и ему дают трубку.]. Его припадок подействовал на его соседа по койке Прокопия Сивцева; он тоже истерически запел, пропел часа два, потом успокоился. 18 октября больной в сознании, только немного болит голова. В дальнейшем припадков долго не было; сифилитические явления постепенно улучшались, хотя и с колебаниями. Его угнетал и волновал затяжной характер болезни. 4 февраля записано: вечером был припадок «мэнэрик». 5 февраля в сознании, чувствует только «беспокойство на сердце». Потом все шло хорошо. 24 марта записано: по вечерам жалуется на головную боль. 25 марта вечером начал жаловаться на боль в спине, потом появилось затруднение дыхания. Когда я пришел, то он лежал неподвижно, дыхание было едва заметно, пульс 105; это состояние продолжалось с полчаса (такое состояние местные русские называют «обмирание», по-якутски оно называется «унгар» [* Обмирание — унгар — особое состояние близкое к летаргии; обычно от ½ часа до 1 часа, может продолжаться часами. Поза неподвижная, появилось состояние оцепенения, заметно только легкое мигание век. Больной без сознания, почти без дыхания или оно едва заметно, пульс (104-105 ударов в минуту) и сердцебиение едва ощутимы. Состояние неподвижности часто прерывается сильнейшими судорогами, свертыванием в клубок, истерической дугой.]. Затем появилось судорожное дыхание с шумом и свистом. Жалуется, что сердце сжимает; рвет с себя рубашку. Такое состояние продолжалось часа два-три, потом уснул. Через короткое время проснулся, поужинал. Получил sulfonal 1,0, после которого хорошо спал. 26 марта жалуется на головную боль и сердцебиение. После этого состояние улучшилось, сифилитические явления пошли быстро на убыль и 17 мая он выписался из больницы и уехал домой.

    4) Опишу еще одну больную, местную русскую из зажиточной и сравнительно культурной семьи, Александру Гавриловну Бережнову. Вся многочисленная семья ее истерична: у нее 3 сестры и один брат, все сильные истерики, как и все дети их: они охотно обращаются за медицинскою помощью по поводу своих истерических болезненных явлений [* Описание этой семьи см. ниже.]. Про А. Г. Бережнову у меня записано: 40 лет, незамужняя. Очень нервная, часто «блажит» («мэнэрик»), часто бывает спазм дыхательных мышц — не может вздохнуть. «Блажит» раза два в год, после расстройства или испуга; однажды испугалась мыши, после чего «блажила» 2 недели. В это время бегает по комнате, обнажается, ржет по лошадиному, бывают также судороги и затемнение сознания. В декабре 1900 года появились спазмы дыхательных мышц; каждый вечер «обмирала», впадала в беспамятство. Меня позвали к ней 17 ноября 1902 года по поводу судорожных явлений. Я застал следующую картину: судороги спинных и затылочных мышц, сознание сновидное, но на громкие вопросы реагирует и отвечает. Чувствительность к уколам иглы в левой половине тела совершенно отсутствует, в правой — тупая; чувствительность к горячему тоже отсутствует в левой половине, в правой — ослабленная. Приступ судорог продолжается минут 10, потом больная спокойно лежит некоторое время, а затем опять начинаются судороги. 19 ноября — судороги сильные в левой ноге; больная кричит от боли во время судорог. Давление на левый яичник прекращает припадок. Во всей левой половине туловища онемение и парез. При всякой попытке к движению судороги возобновляются. 20 ноября — весь день были судороги в межреберных мышцах левой половины, в левой ноге и в затылке. Полная анестезия левой половины, также правой руки. Подавленное настроение, выражение лица угнетенное, сознание сновидное. Я сделал электризацию слабым фарадическим током с помощью кисточки в течении 10-15 минут. После электризации резкое улучшение самочувствия и сознания. Чувствительность значительно живее. Парез исчез, судороги прошли. 21 ноября после вчерашней электризации приступы судорог были, но гораздо слабее, хорошо спала ночь. Чувствительность к уколам иглы тупая во всем теле. 2-й сеанс электризации; после него чувствительность живее, но не такое резкое улучшение, как вчера. 23 ноября чувствует себя значительно лучше. Судорог не было. Анестезия такая же. 3-й сеанс электризации; после него опять некоторое улучшение анестезии. 24 ноября чувствует себя лучше. Судороги возобновлялись, но слабые. 4-й сеанс электризации. Велел ей вчера встать и походить по комнате, а утром завтра погулять по улице. 25 ноября выполнила совет походить и погулять. Сегодня утром ходит. Чувствует себя гораздо лучше. Чувствительность в правой половине тела почти нормальна, в левой туповата, но гораздо лучше прежней. До 1 декабря чувствовала себя сравнительно хорошо, но чувствительность в левой половине еще не возвращалась к норме. Иногда бывает «сердце плохо», слабость. 1 декабря вновь судороги в грудобрюшной преграде, трудно вздохнуть. 2 декабря гораздо лучше. 5 декабря чувствует себя совсем здоровой. Чувствительность нормальная. 13 января 1903 г. появилось сердцебиение, длилось 3 дня.

    5) Приведу, наконец, очень краткую запись о «мэнэрике» у пожилого якута Захара Бессонова. Он обратился с жалобой на то, что по вечерам бывает сильное сердцебиение, «сердце в рот выпрыгнуть хочет», кружится голова, «теряется ум», поет. Рассказал, что в молодости был шаманом; когда хотел, тогда начинал петь и плясать, сначала помнил окружающее, а потом «ум терялся», а теперь это бывает против его воли: «кто-нибудь испортил», объяснил он; больше добиться от него ничего не удалось. Жена его страдает часто сильными припадками «мэнэрика», дочь его 14 лет тоже. В январе у дочери был сильный припадок: пела, бегала по комнате, «обмирала». (Он еще упомянут ниже).

    3. Ирер (сумасшествие). В некоторых случаях болезненные истерические состояния затягиваются на месяц и более. Омрачение сознания бывает длительное, резко выражены галлюцинации, появляются бредовые идеи преследования, состояние тоски, бывают попытки к самоубийству. Это третья, более тяжелая форма истерии. Такое состояние якуты называют «ирер», что русские переводят «с ума сходит». «Ирер» собственно означает «свертывается» по отношению к молоку. «Мэим ирер» значит «мозг свертывается»; русские переводят: «ум мешается». Это выражение употребляют то как название отдельного симптома болезни, то как название всей совокупности длительного душевного заболевания — помешательства. Этим словом обозначают и более длительные истерические психоневрозы, и всякие психические болезни более стойкого характера, как, например, длительное состояние тоскливости при маниакально-депрессивном психозе (также нередком в Колымском крае).

    Опишу один такой случай «ирер» истерического типа:

    Больная, якутка Улита Данилова, 31 года, незамужняя, но имеет дочь 4-х лет. В больницу поступила 20 апреля 1900 г. с явлениями третичного сифилиса (болезненная язва на тыле левой кисти и болезненная припухлость на скуле); в больнице скучает по дочери, все время несколько угнетенное состояние. 17 июля появились регулы, в этот день начала чувствовать головокружение и сердцебиение. 22 июля был сильный мэнэрический припадок: она пела, скакала, билась головой об стену, сознание затемнено. Была сделана теплая ванна. На другой день 23 июля спокойнее, но слаба, тосклива, плачет; говорит, что скоро умрет. 24 июля припадок мэнэрика повторился и продолжался весь день. Ночью немного спала и была спокойна. 24 июля с утра припадок опять повторился, сильно билась, пела, порывалась убежать из больницы, плясала; выражение лица при этом то восторженное, то с выражением сильного страха. Изредка успокаивалась несколько, тогда плакала, тяжело и судорожно вздыхала, собралась умирать, причастилась. Утром говорит, что все время видит каких-то людей, которые ходят по комнате и о чем-то громко разговаривают по-русски; жалуется на головную боль, головокружение, сердцебиение. Потом запела; можно было разобрать, что поет: «не хочу я ваших лекарств, все равно меня не вылечите и я умру». Придя немного в себя отказывалась от всяких лекарств, говоря: «вы отравить меня хотите». 28 июля утром пела, но к обеду пришла в себя, вечером была в полном сознании, хотя несколько возбуждена, и слишком весела. Приняла лекарство, охотно рассказывала о том, что чувствовала в предыдущие дни. Рассказывала, что когда она хворает, то я кажусь ей громадного роста до потолка. Следующие дни опять хуже. 3 августа крайнее беспокойство, пытается убежать из больницы, бросилась с ножом на сиделку, поет, скачет, рвет на себе волосы, вырывает целые пряди и жует их. 7 августа большая слабость, стонет, плачет. Пульс 104, слабый. С этого дня она стала «обмирать» («унгар»). Лежит по целым часам без движения, пульс едва ощутим, дыхание едва заметно. По временам это состояние сменяется сильными судорогами; больная то выгибается в дугу, то свертывается в клубок; живот то вздувается, то втягивается. Я исследовал чувствительность, когда она несколько приходила в себя; обнаружена почти полная анестезия, сильные уколы булавки на левой стороне чувствует тупо и через некоторое время после укола, на правой не чувствует вовсе. По временам поет, раздевается догола. Такое состояние с колебаниями продолжается весь август. Например, 23 августа записано: ночью спала хорошо. Но с утра возобновились сильные судороги — ее то свертывает в клубок, то выгибает в дугу. Сознание сновидное, порой больная впадает в состояние летаргии, в котором лежит от ½ до 1 часа без дыхания, пульс и сердцебиение едва ощутимы; заметно только легкое мигание век. При перевязке язвы пришла немного в себя. Жалуется на головную боль и боль в язве, состояние которой несколько ухудшилось; придя отчасти в себя, стонет, плачет, молится богу, говорит, что умирает, прощается со всеми. 24 августа — почти весь день лежала в состоянии «обмирания». В ванне пришла в себя, после ванны хорошо уснула. 4 сентября утром была довольно спокойна и сознательна: вечером сделала попытку к самоубийству; сделала себе петлю из полотенца, надела на шею и пробовала затянуть, но это заметили и отобрали у нее полотенце. Весь день то стонет, то поет. 6-го сентября старается удушить себя, сжимая себе горло, 10 сентября вечером опять пела. 11 сентября днем поет, судороги. 12 сентября тоже. Язва на руке значительно лучше — подживает. 16 сентября очень беспокойна. Страшно ругается со всеми окружающими. Раздевается до гола, требует мужчину; страстные позы. 17 сентября все время молится богу. 18 сентября резкие перемены в состоянии: то вполне сознательна, то полная спутанность сознания. 19 сентября — с этого дня се состояние резко улучшилось; 25 сентября родственники, взяли ее из больницы и увезли домой; сифилитические явления все исчезли.

    В этом случае приступ продолжался более двух месяцев. Ранее с ней такие же длительные припадки были раза 3 или 4.

    Вся эта картина представляет из себя типичный приступ большой истерии, каких не мало описано хотя бы у Рише или Шарко [* Сравни этот случай со случаем «мэнэрик» у Ефросиньи, подробно описанным у Виташевского в его статье «Из области первобытного психоневроза» в журнале «Этнографическое Обозрение» 1911 г., кн. 1-3, стр. 186-199. У Улиты Даниловой, конечно, такой же «мэнэрик», как в вышеописанных случаях, только более длительный, а потому окружающие и говорили, что она «с ума сходит». Сиделка Федосья Токарева говорила: «мы все шаманим только на час (т.-е. на короткое время), а не так долго, как Улита».].

    Распространение истерии среди населения округа. Описав разные формы и степени проявлений истерии у колымчан, я постараюсь. теперь выяснить, насколько распространены все эти формы среди местного населения. Изобразить это в цифрах, к сожалению, не смогу. При объезде округа я производил опросы населения в этом направлении, но дело в том, что, как я уже говорил, лица, страдающие «мэнэриком» и вообще психоневрозами, скрывают свою болезнь, поэтому я, не умея расспрашивать и не зная якутского языка, получал сначала очень небольшой процент больных. Потом, когда я научился немного языку и расспросам в этом направлении, то процент значительно возрос, но он был все-таки меньше того, какой получался мною при личном наблюдении городских жителей Средне-Колымска, с которыми я часто сталкивался. У меня не подведены итоги этих наблюдений [* К сожалению, тетради записей поголовных опросов утеряны, и итоги уже не смогут быть подведены.], приведу только два рода цифр. У юкагиров, живущих за Верхне-Колымском (на р. Нелемной), я бывал несколько раз; один раз, во время голодовки, я из благотворительных средств, бывших в моем распоряжении, закупил для них конины и тем спас их от голодовки; поэтому они относились ко мне с особенно большим доверием и симпатией и охотно рассказывали о своей жизни и о своих болезнях. Мною были опрошены 29 мужчин и 38 женщин в возрасте от 15 до 50 лет; 17 мужчин (60%) и 22 женщины (тоже почти 60%) признали, что у них были припадки «мэнэрик»; из них болели в последнюю эпидемию «мэнэрика» летом 1899 года, о которой я скажу ниже, 10 мужчин и 12 женщин. Но я уверен, что и полученный процент болевших «мэнэриком» (60%) — ниже действительного. Зато большой процент больных мужчин характерен, по-видимому, для юкагиров, а среди мужчин якутов и русских, по моим наблюдениям, он ниже.

    Приведу еще данные, сообщенные мне Даниловым, о психоневротических заболеваниях среди женщин поселка Родчево, где Данилов жил около 10 лет и в котором он знал всю подноготную всех жителей. Надо сказать, что Родчево — сравнительно большой якутский поселок — юрт 10. Якуты, живущие там, принадлежат к наиболее зажиточным якутам Колымского края. Количество скота у них больше среднего; все они ведут торговлю с ламутами и наживают кое-что на этом.

    Вот список женщин этого поселка:

    Следовательно, среди женщин этого поселка — 12 мэнэричек, 6 эмирячек, 1 шаманка, и только у одной бывают лишь легкие припадки «тарымта». Об эмиряченьи я буду говорить ниже. А здесь отмечу только, что у 100% женщин поселка Родчево можно отметить те или иные формы психоневроза, причем у некоторых сразу две или даже три. Кроме этих женщин в поселке имеется 5 девиц:

    1) Матрена, 20 л., дочь Топаныры, — «мэнэрик»;

    2) Младшая сестра предыдущей, 13 лет, — сильный «мэнэрик» с конвульсиями и пением;

    3) Мария Винокурова, 19 л., — отрицает припадки;

    4) Сестра Бурдустара, 23 л., — путалось в голове, обмирала;

    5) Чичах, 17 л., — бывают «тарымта», боли под ложечкой и в пояснице, «голову обносит».

    Итак, из 5 девиц у двух «мэнэрик», у двух «тарымта» и у одной ничего не отмечено. Это — типичная картина распространения психоневроза у колымских якутов; у русских колымчан наблюдается почти тоже самое.

    26-го сентября 1900 года, на другой день после выписки из больницы Улиты Даниловой (см. выше), я опросил всех больных, лежавших в этот день в больнице были ли у них когда либо психо-невропатические явления (в больницу, повторяю, принимались только сифилитики для лечения от проявлений сифилиса).

    Обнаружилось следующее:

    1) Мария Сивцева, 41 года, якутка, замужняя; в юности бывал часто «мэнэрик»; после выхода замуж припадки стали реже — месяца через 2-3, а в дальнейшем — еще реже; теперь они бывают 2-3 раза в год и продолжаются по несколько часов: кружится голова, поет, смутно помнит, что бывает в это время. При испуге вздрагивает.

    2) Татьяна Третьякова, 40 лет, русская, казачка; имеет дочь. Нервная, растерянная женщина. Сильно вздрагивает при испуге и вскрикивает; когда увидит в больнице чью-нибудь кровь, то падает в обморок. Отрицает «мэнэрик», говорит, что у нее не бывало, но старшая сестра очень часто «блажит» и сильная эмирячка.

    3) Варвара Дьячкова, 23 лет, юкагирка, замужняя, говорит, что бывают «тарымта»: боли под ложечкой, «шар подкатывает». У старшей сестры бывает сильный «мэнэрик».

    4) Мария Бережнова, 18 лет, русская, Нижне-Колымская мещанка, девица по паспорту; беременная. Отрицает у себя припадки, но тетка и сестра «постоянно шаманят».

    5) Екатерина Робек, якутка, 30 лет, девица. Частые «тарымта», боли под ложечкой, в мочевом пузыре, головокружение, но «мэнэрик» отрицает. Очень неохотно отвечает на эти вопросы — видимо скрывает.

    6) Сиделка, Федосья Токарева русская, Средне-Колымская мещанка. «Шаманит» («мэнэрик») 1-2 раза в год; в это время кружится голова, бывают судороги, обмороки, и она поет по-якутски (обычно говорит по-русски). Это она сказала «мы все шаманим, только на час, а не так долго, как Улита Данилова». Когда «шаманит», то предсказывает, кто приедет в Колымск, кто уедет, кто умрет и т. п.

    7) Дочь предыдущей, Марфа, по мужу — Винокурова. «Шаманить» стала с 10 лет — судороги, обмороки; поет (по-якутски, по-русски и даже будто бы по-юкагирски, хотя этого языка и не знает). Ее муж считается сильным шаманом, но я об этом, как уже упоминал, узнал только после своего отъезда из Колымска.

    8) Иннокентий Тайшин, якут, 23 лет, холост. Весной 1899 г., был сильный «мэнэрик», продолжавшийся 2 недели: бегал из дому, по целому дню сидел на дереве, бросался на людей, пел. Когда приходил в себя, то не помнил ничего, что было. Через 2 недели после опроса, 12-го октября, заболел «мэнэриком» в сильной степени; описан у меня выше при перечислении больных мэнэриком под № 3.

    9) Прокопий Сивцев, якут, 40 лет, женатый. Отрицает совершенно у себя и у родственников заболевание «мэнэриком», но через 3 недели после опроса (17 октября), когда у его соседа по койке, предыдущего больного Иннокентия, был очень сильный припадок, то и у него сознание сделалось спутанным и он истерически запел; пропел часа 2-3, потом пришел в себя и успокоился. Очевидно, у него такие припадки бывали и раньше. Опять пример того, как трудно узнать у местных жителей правду о «мэнэрике».

    10) Семен Дьячков, 25 лет, ламут из очень отдаленной местности; плохо говорит даже по-якутски, очень неохотно отвечает на эти вопросы. Отрицает припадки.

    11) Ермолай Токарев, больничный сторож. Муж сиделки Фед. Токаревой, русский, Средне-Колымский мещанин; 50 лет. Раньше бывали припадки, «ум делался плохо», голова кружилась; случалось, что и «шаманил». Очень неохотно об этом рассказывает. Его брат Феофан Токарев, описан у меня ниже под № 9 при перечислении психо-невропатических заболеваний в Колымске.

    Таким образом, из 12 человек (считая в том числе Улиту Данилову), находившихся случайно в одном доме, уроженцев разных мест Колымского края и принадлежащих к различным национальностям, у 9 лиц, можно отметить явно выраженные истерические явления. Трое из них отрицают эти явления, при чем у двух отрицание это подвержено большому сомнению, (по крайней мере у Марии Бережновой и Екатерины Робек).

    Семейная истерия. Чтобы дать представления о семейном, так сказать, распространении истерии, дам краткое описание двух колымских семей, почти все члены которых обращались ко мне по поводу истерических явлений.

                                                               Семейство Ягловских.

    1) Ник. Иван. Ягловский, 67 лет, русский, зажиточный Колымский казак. Рассказывает, что в молодости у него часто бывали обмороки (обмирания). Во время обморока, который, по его словам, обычно продолжается 2-3 часа, он едва дышит, лицо делается белым и даже несколько синеет. Приближение этого обморока он чувствует и ложится в постель. После обморока в течении 2-3 дней бывает сильная слабость и сердцебиение. С возрастом обмороки стали реже и теперь повторяются 2-3 раза в год.

    2) Его жена, 72 лет. Крепкая старуха. В молодости бывали часто обмороки; теперь часто жалуется на сердцебиение и боли под ложечкой.

    3) Старшая дочь, Елизавета, 50 лет, вдова. Жалуется, что часто «шар подкатывает», бывают сердцебиения. Часто бывали припадки «мэнэрик», во время которых появляются устрашающие галлюцинации.

    4) Вторая дочь, Анна, 45 лет, замужем, живут очень зажиточно, часто обращается за медицинской помощью. Очень нервная женщина. Часто бывают рвоты, когда чем-нибудь расстроится, но указаний на желудочное заболевание нет никаких. Рвоты совпадают с сильными вздутиями живота и болями в клиторе, доводящими ее до бесчувствия, до обмороков. Было 12 родов, все дети живы, подробнее описана ниже.

    5) Ее старший сын, Николай, 22 лет. Жалуется на частые сердцебиения и боли в позвоночнике. Раньше часто бывали обмороки.

    6) 3-й сын Н. И. Ягловского, Иннокентий, 38 лет. Болезненный, нервный, очень плохо переносит боли. Жалуется на частые и сильные головные боли.

    7) 4-я дочь, Артема. 30 лет, незамужняя. Очень нервная, жалуется на частые боли под ложечкой. Когда ей было лет 10, то чуть не потонула в реке, ехав на лодке во время сильной бури. С тех пор, как только поднимается сильный ветер, с ней делаются обмороки, и поднимается неукротимая рвота, часто с кровью.

    8) Дочь Артемы, Анна, 11 лет; с 8-ми лет бывают обмороки и судороги.

    9) 5-я дочь Н. И. Ягловского, Александра, 30 лет, с предыдущей Артемой — близнецы. «Блажит» («мэнэрик») — раза два в год. Жалуется на частые сердцебиения и на боли под ложечкой.

    10) Ее дочь, Анна, 13 лет, очень нервная, часто бывают рвоты и головокружения. Припадки рвоты продолжаются по 5-6 дней и иногда до 15 дней, внезапно проходят, и затем она бывает вполне здорова. Я к ней был позван 27 февраля 1901 года. Ежедневно в течении около месяца повторялись сильные истерические припадки с судорогами. Появлялось головокружение, боли под ложечкой, темнело в глазах, начинала плакать, кричать, обмирает, судороги, бессознательное состояние. Лечение мало помогало. Так продолжалось месяца два. Прошло это состояние, по словам матери, после того, как стали привязывать на голое тело железные ключи (внушение). 27 апреля 1902 года, я был вновь позван к ней по случаю упорной рвоты, продолжавшейся несколько дней. Припадки рвоты были купированы после однократной электризации фарадическим током подложечной области.

                                                               Семейство Бережновых.

    Зажиточные Колымские мещане, русские. К сожалению, не о всех членах этой семьи сохранились у меня записи. Мать их, Елизавета Алексеевна, 65 лет, вдова (запись о ней не сохранилась).

    1) Ее дочь, Вера Гавриловна, около 40 лет, очень нервная, с частыми и сильными истерическими припадками (она еще упомянута ниже на стр. 26 под № 4).

    2) Дочь Веры, Елена, 16 лет. Недавно начала обмирать по вечерам. Частые и сильные сердцебиения.

    3) Александра Гавриловна, около 40 лет, очень нервна. Часто «блажит» («мэнэрик») — раза два в год. Тогда бегает по комнате, ржет по лошадиному. Часто бывают спазмы дыхательных мышц — не может вздохнуть. Очень часто обращалась ко мне за помощью. На моих глазах проделала два раза длительные истерические приступы (в декабре 1900 года и в ноябре и декабре 1902 года). Последний приступ продолжался около 3-х недель; очень похож на приступ у ее сестры Веры Гавриловны; судороги, гемианестезии, гемипарез, спутанность сознания, обмирания. Также, как и у Веры, резкое улучшение после фарадизации кисточкой (описана подробно выше при перечислении больных «мэнэриком» на стр. 17 под № 4 и упомянута ниже под № 3.

    4) Их племянница, дочь брата Николая Гавриловича, Васса, 14 лет, страдает сильными и частыми истерическими припадками с судорогами.

    5) Племянница, Анна Слепцова, 22 лет, девица, дочь их сестры (сестра не описана). Частые истерические явления: боли под ложечкой, онемение рук и ног, сердцебиения, обморочные состояния. Во время приступов бывает гемианестезия.

    6) Сестра предыдущей, Варвара Слепцова, 20 лет, девица, часто «блажит» («мэнэрик»), очень капризна и нервна, часто обмирает.

    7) Сестра двух предыдущих, Елена Слепцова (отец один, а матери родные сестры, дочери Елизаветы Алексеевны), 24 лет, девица. Я раз был приглашен к ней; у нее были обмирания, судороги, спутанность сознания. Продолжалось это 5-6 дней, потом прошло. Вскоре появились боли в мочевом пузыре, державшиеся 6-7 дней.

    Распространение нервно-психических заболеваний в Средне-Колымске. Приведу еще для характеристики степени распространения нервно-психических заболеваний список больных, лечившихся у меня в ноябре 1902 года по городу Средне-Колымску. Тогда в городе не было никакой эпидемии, больные заболевали независимо один от другого, причины болезней были разные, начинались они в разное время, и формы болезней были разные. Отмечены только те больные, которые обращались за медицинской помощью; кроме них были и другие, страдавшие в это время «мэнэриком», но не обращавшиеся ко мне за помощью. Надо помнить, что в городе было в это время всего 550 жителей.

    1) Евдокия Уваровская, 52 лет, русская, дочь местного чиновника, из невропатической семьи; одна сестра ее душевнобольная, слабоумная (я ее не видел, она живет очень далеко от города). В молодости бывали припадки, обмороки и судороги, часто «блажила» («мэнэрик»), несколько раз «с ума сходила» (употребляю ее выражение). Расстройство продолжалось по 2-3 месяца. Последний раз заболела в мае 1901 года; появилась бессонница, сердцебиение, потом начали делаться припадки большой истерии («обмирала»). Появился бред преследования, ей казалось, что ее все преследуют, прислуга составила какой-то заговор против нее. Потом развилось состояние маниакального характера: крайнее возбуждение, крики, пляска, бессвязная речь и пение, большей частью крайне неприличного характера; начала рвать свою одежду, бить окна, выскакивала в окна, убегала в лес, где пропадала 2 дня; нашли ее сильно истощенной, голой. Потом появились признаки слабоумия. Болела года полтора; умерла в декабре 1902 г.

    2) Ее сестра, Ал. Зедгенизова, вдова, 47 лет, купчиха. Страдает бессонницей, головокружением, «ум плохо». Повторяется это заболевание года через 2-3, продолжается недолго, 2-3 недели.

    3) Александра Гавриловна Бережнова, русская, купчиха, незамужняя, лет под 40. Сильнейшие судороги и анестезии. Сознание сновидное, обмирания, спазм дыхательных мышц (она выше на стр. 17 под № 4 «мэнэрик» — описана более подробно и упомянута в предыдущем абзаце).

    4) Ее сестра, Вера Гавриловна. Часто страдает истерическими припадками, в настоящее время истерическая рвота; испугалась ночью мыши, которая заползла под одеяло; проболела неделю (упомянута в предыдущем абзаце).

    5) Мария Бережнова, 27 лет, незамужняя, имела 6 детей. Истеричка в сильной степени. В настоящее время — обмирание, судороги, бессонница.

    6) Анна Ягловская, 13 лет, казачка, русская. Страдает рвотой, очень упорной, длящейся неделю и более. Теперь по вечерам припадки, крики, судороги, целый день рвота (подробнее описана на стр. 24 под № 10).

    7) Семен Николаевич Березкин, 45 лет, русский, казак, женат (из истерической семьи казаков Березкиных). Бред сомнений и преследования, тяжелое депрессивное состояние. Болел месяцев 6-7, потом стало лучше.

    8) Иннокентий Березкин, казак, 18 лет, холостой. Заболел вдруг: закружилась голова, начал кидаться на стену, упал, появились общие судороги, которые возобновлялись несколько раз. На другой день ничего не помнит, слаб, кружится голова. Такой же приступ был года 4 назад.

    9) Феофан Токарев, 55 лет, русский, вдовец. Более месяца назад появилась бессонница, плохое самочувствие, «ум худо». Трясение сильное в руках, ногах, голове. Говорит, что бывают лихорадки (температура все время нормальная). По ночам вскакивает, бредит. Сделался крайне раздражителен, бьет дочерей, внуков. Это состояние повторяется ежегодно, особенно весной, и продолжается каждый раз от недели до месяца и больше.

    10) Константин Слепцов, 35 лет, якут, женатый. Жалуется на головокружение, бессонницу, «ум плохо», «путается ум». Беспокойство. Это состояние продолжалось недели 2. Повторяется оно каждую зиму раза 2-3.

    11) Захар Бессонов, 60 лет, якут, женатый. Те же явления продолжаются уже месяца два; оставил всякую работу, слаб, лежит в постели. Раньше был шаманом, но теперь, по его словам, не шаманит (выше описан подробнее на стр. 18 под № 5 «мэнэрик»).

    12) Его дочь, Прасковья, 18 лет, девица. Сильно мэнэрячит каждый вечер уже с неделю.

    Истерические эпидемии в округе. Иногда однако дело не ограничивается. отдельными случаями заболеваний. Появляются настоящие психопатические эпидемии. Семейные и домовые эпидемии — это вещь обычная. Но иногда эпидемия охватывает целые роды. Так было летом 1899 г. в Верхне-Колымской части округа среди юкагиров, о чем я упоминал выше. Мне не пришлось самому наблюдать этой эпидемии. Опишу ее со слов одного очень толкового местного жителя. Рассказ этот проверен мною путем расспросов болевших и их родственников, но уже после окончания болезни.

    Летом 1899 г. один род юкагиров и один род ламутов прикочевали с Нелемной к Верхне-Колымску, чтобы купить пороху, свинцу, соли. Когда ночью они спали, к ним в полог вошло внезапно несколько пьяных людей с паузков (баржей); они, как люди нервные, боязливые, очень испугались этого, «вздрогнули», и несколько человек начали «мэнэрячить»; двое влезли на деревья и просидели там до утра. Затем припадки стали повторяться у многих каждую ночь, а у некоторых не проходили и днем. Больные скакали, плясали, пели (пели, будто бы, часто на незнакомым языке — по-чукотски) [* В этой местности по-чукотски никто не знает.]. Число больных все увеличивалось. Больные бросались в воду и сидели там, покуда их не вытаскивали, залезали на деревья, бросались на других с ножом, топором (при этом была ранена одна старуха). Охвачена болезнью была приблизительно треть взрослого населения юкагиров и ламутов (всех их было около 200). Заболело и несколько Верхне-Колымских якутов. Больных связывали ремнями и ставили около них караульных, а прочие уходили на промысел. В сильной степени болезнь держалась месяца 3-4; потом припадки стали делаться все реже: раз в неделю, раз в 2 недели и т. д. Но летом 1900 г. опять усилились; две ночи было охвачено мэнэрическими припадками чуть не половина всех юкагиров и ламутов, но все же болезнь пошла на убыль и с осени 1900 г. перестала уже совершенно носить характер эпидемии. Сами юкагиры говорят, что эту болезнь напустил на них один шаман из тундры. Приглашали священника отчитывать больных и причащать: после причастия, по словам больных, им становилось легче.

    Слухи о таких эпидемиях в разных местах доходили до меня несколько раз, но вследствие крайней отдаленности этих местностей, отсутствия дорог и за неимением времени мне не пришлось ни разу наблюдать такой эпидемии. Был слух в 1902 г. о тяжелой и большой психической эпидемии у Гижигинских чукчей и ламутов.

    Надо вообще сказать, что среди бродячих родов юкагиров и ламутов, живущих в наихудших и наиболее первобытных условиях, по-видимому, неустойчивость нервной системы выражена наиболее сильно: среди них больше шаманов, есть мужчины — эмиряки, что среди других народностей встречается только очень редко. Русские называют иногда припадки «мэнэрик» — «ламутскими припадками». Но очень сильно выражена эта неустойчивость и среди Нижне-Колымских русских, представляющих из себя, правда, пестрый конгломерат из русских, якутов, юкагиров, ламутов и чуванцев и живущих жизнью первобытных ихтиофагов. О психопатической эпидемии среди них мне попалось в Колымском архиве следующее донесение от 1870 г. Нижне-Колымского казачьего командира врачу.

    «Болеют какою-то странною болезнью в Нижне-Колымской части до 70-ти человек. Это их бедственное страдание бывает более к ночи, некоторые с напевом разных языков, неудобопонятных; вот как я каждодневно вижу 5 братьев Чертковых и сестру их с 9 часов вечера до полуночи и далее; если один запел, то и все запевают разными юкагирскими, ламутскими и якутскими языками, так что один другого не знает; за ними их домашние имеют большой присмотр».

    Эмиряченье. Симптомы. Итак из всего предыдущего видно, что нервно-психическая система колымчанина (и особенно колымчанки) очень возбудима; он нервен, пуглив, в нем сильно выражена внушаемость, склонность к психическому заражению [* Можно провести некоторую аналогию между нервно-психическим состоянием северного жителя и его, верного друга — северной ездовой собаки; северная собака отличается по своему нраву от нашей собаки: она крайне пуглива, никогда не лает на людей, да и вообще не слышно ее лая, хотя в городе сотни собак (каждый средне-зажиточный колымчанин держит упряжку ездовых собак 10-12 штук); она только воет; испугавшись, вся затрясется, задрожит; она очень склонна к психическому заражению: стоит завыть одной собаке, завоют ее соседи, и вой, страшный, надрывающий душу, вой сотен собак раздается по всему городу, наводя щемящую тоску на непривычного приезжего человека. На Анюйской ярмарке, где скопляется более 1.000 ездовых собак на небольшой площади, этот вой принимает поистине адские размеры, не давая возможности спать ночью.].

    На этой почве и развиваются те характерные болезненные явления, которые носят название «эмиряченья» [* По-видимому, это коренное якутское слово, выражающее эту болезнь. Якуты называют больного «ёмюрях», русские говорят «эмиряк». Глагол «ёмюрехха» означает эмирячить. Самую болезнь местные русские (во всей Якутии) называют эмиряченьем. Я везде буду употреблять местное русское название.].

    Итог моих наблюдений над эмиряченьем могу формулировать так: эмиряченье не есть какая-то особая болезнь, а есть симптомокомплекс, развивающийся на почве истерической конституции. Токарский в своей работе «Меряченне и болезнь судорожных подергиваний» (2-е изд. Москва. 1893 г.) не совсем верно, по моему мнению, понял сущность этой болезни. Он наблюдал очень немногих больных в местности близ Иркутска и притом очень короткое время, а я говорил уже о трудности расспроса таких больных, трудности, которую мне удалось преодолеть только после долговременной работы среди местного населения. Токарский ничего не говорит о связи этой болезни с истерией. Если мы будем исследовать эмирячку вне ее выраженных истерических припадков, то, обыкновенно, не удастся найти истерических стигматов, а догадаться о сплошной истерической почве в населении не так-то легко, особенно, если эта почва не так резко вырисовывается, как это имеет место в Колымском крае. В Олекминском, например, округе несомненно имеется также истерическая почва, но уже значительно более приглушенная, и я проработав там более полгода в первый приезд и не догадывался об этом [* С большим удовлетворением прочитал я чрез несколько лет после моего доклада упомянутую уже статью Виташевского и нашел в ней полное подтверждение моих взглядов, (см. стр. 208-225) на сущность эмиряченья со стороны вдумчивого наблюдателя, хотя и не врача, прожившего 14 лет среди якутов в Якутском округе.].

    Перехожу теперь к описанию развития этого симптомокомплекса.

    Когда истеричная женщина, очень пугливая, с крайне повышенной возбудимостью, чего либо испугается, например, какого-нибудь неожиданного окрика, стука, толчка, пробежавшей мыши и т. п., — она сильно вздрагивает и, обыкновенно, выкрикивает при этом какое-нибудь привычное для данной местности ругательство или другой какой-нибудь выкрик. Колымские якуты кричат обыкновенно «абас» (vulva), русские или тоже слово по-русски или — более культурные — приучаются вскрикивать такие возгласы: «Ой, чирий!» «Ой, ой, Христос пришел» или «Ой, Христос упал» [* Сравни описание колымской эмирячки, сделанное Шкловским (Дионео) и приведенное у Виташевского (стр. 217-218). Таких возгласов, которые приводит Виташевский, как характерных для эмирячек Якутского округа — «бабат», «бачах», «басах» (penis), мне в Колымском округе не приходилось слышать. Сравни с возгласами, которые делают у нас в народе при какой-нибудь поразившей человека неожиданности, в роде: «о, черт», «о, чтоб тебя черти взяли», «мать твою так» и т. д.]. Иногда испугавшаяся повторяет то слово или тот крик, который ее испугал: например, если кто внезапно громко крикнет ей «брось», она повторит «ой, брось!» Иногда выкрикивает какое-нибудь слово из своей мысли. При начальных формах развития этого симптомокомплекса, женщина, выкрикнув при испуге «абас» или другое какое-нибудь слово, сейчас же спохватывается, конфузится и смущенно бормочет: «ой, что я сказала», или «ох, как я испугалась». При более сильном испуге у такой женщины появляется дрожание рук и ног, сердцебиение, более частое дыхание, растерянность, она ударит или бросит чем попало в того, кто ее испугал, уронит из рук вещь, которую держала. Все это явления, которые могут быть у всякого нормального человека при сильном испуге, при панике. Отступлением от нормы в данном случае является лишь то, что состояние крайнего испуга вызвано таким пустяком, от которого нормальный человек, может быть, только слегка вздрогнул бы [* Виташевский (стр. 210), давая такое же объяснение происхождению эмиряченья, совершенно правильно приводит цитату из книги А. Суханова: «Истерический характер и истерические проявления» (стр. 32): «Истерические состояния берут свое начало, посредством незаметных переходов, в так называемом нормальном состоянии, и истерическая модификация психики сводится к обострению и извращению психических и психофизических реакций, свойственных нормальному индивидууму».].

    Такую женщину, у которой бывают вышеописанные симптомы, в Колымском крае не называют еще эмирячкой, про нее говорят только, что она «соѓуэр», что русские переводят — «вздрагивает» (это слово употребляют как особый термин, говорят, например: «нет, она не эмирячка — она только вздрагивает»). Это состояние Токарский называет «ложным меряченьем».

    Окружающие, заметив повышенную пугливость у такой женщины, начинают для забавы нарочно пугать такую «вздрагивающую» женщину. Развлечений у северного жителя мало. И местные жители от мала до велика, от захолустного якута до первого чиновника в городе (исправника, священника), по целым часам развлекаются, дразня и пугая таких «вздрагивающих». Шутки бывают так грубы, что могли бы напугать и рассердить нормального человека и довести его до бешенства, до исступления. А как это влияет на больную женщину — истеричку!

    Она впадает в состояние оглушения, исступления. После таких «сеансов» с нёй случаются обмороки и тяжелые истерические припадки — «мэнэрик», после этого она хворает иногда по неделе и более. При дальнейших повторениях «сеансов» запугивания рефлексы при аффекте испуга, по выражению Токарского (стр. 43), становятся привычными и по мере повторения совершаются все с большей легкостью и быстротой и все более выходят из контроля сознания. При этом надо иметь ввиду внушаемость колымчан и подверженность их психическим заражениям. Больная, благодаря таким повторным сеансам внушения, начинает легко и привычно впадать в особое гипноидное состояние, в котором ей и внушаются аффекты испуга и подчинения тому, кто ее испугал («рефлекс подчинения» при испуге). С каждым разом все легче ее «испугать», все легче вызвать на повторение того, чего тот, кто ее «эмирячит» [* Этот глагол употребляется в местном русском языке не только в страдательном залоге, но и в действительном, например: эмирячить кого-нибудь, сильно разъэмирячить кого-нибудь.] хочет, чтобы она повторила, и в результате получается типичная эмирячка («истинное меряченье» по Токарскому) [* Виташевский в своей статье говорит, что «на первый план нужно поставить соображения о родстве этих явлений с гипнотизмом», но тут же выражает в этом сомнение. Он видит различие в том, «что для приведения человека в состояние гипноза требуется известный промежуток времени, иногда весьма продолжительный; что, затем, экспериментируемый иногда не поддается действию гипноза, несмотря ни на какие усилия гипнотизера, — и в тоже время öмӱрäх (так, по прежде принятой, транскрипции надо было писать это якутское слово, которое я пишу так, как мне слышится — «ёмюрях». С. М.) подчиняется воздействию мгновенно и притом при всяких условиях. С другой стороны, в гипнотическом состоянии экспериментируемый находится более или менее продолжительное время и приходит в себя иногда не без серьезных усилий со стороны не экспериментатора даже, но и врача, в то время, как öмӱрäх находится в присущем ему болезненном состоянии мгновения и не только не требует для приведения себя в нормальное состояние посторонней помощи, но и употребляет все усилия, чтобы поскорее прийти в себя» (стр. 219, 220). Я считаю сомнения Н. Виташевского неосновательными и я ныне еще более, чем тогда, когда я вчерне писал эту статью в 1903 году, считаю эмиряченье, гипноидным состоянием. Надо сказать, что когда я производил свои наблюдения над больными в Колымском округе, я не был основательно знаком с явлениями гипнотизма и, хотя я делал опыты внушения, как это видно из приводимых мною случаев у больных «мэнэриком» и эмиряченьем, но делал это без достаточной уверенности и системы. После этого я уже как врач-психиатр, много лет применял гипноз при лечении алкоголиков, морфинистов и истеричек, и теперь я убежден более, чем тогда, что мы имеем дело в этом случае с явлениями гипноза. То, что больные впадают в это состояние эмиряченья мгновенно, это не удивительно для того, кто имел дело с сомнабулами, впадающими в гипнотическое состояние, особенно под влиянием привычного для них гипнотизера, моментально: стоит гипнотизеру закрыть глаз или поднять палец, и они впадают в гипнотическое состояние. Так и эмирячка-истеричка, которую в течении ряда лет «воспитывают» очень опытные в этом деле местные «гипнотизеры-экспериментаторы» при помощи многократных и частых сеансов — впадает в это состояние мгновенно. Что касается до того, что эмирячка легко выходит из состояния гипноза, то это верно только для начальных стадий болезни, для периода «вздрагивания», но хорошо загипнотизированную или, по выражению местных жителей, «разъэмиряченную» больную совсем нелегко привести в нормальное состояние. И несомненно, что тут налицо все элементы гипноза: больная впадает в это состояние по воле экспериментатора при известных и привычных для больной манипуляциях (взмахивание руками, хлопанье в ладоши, какое либо вскрикиванье и т. п.); впав в это состояние, она находится в полном подчинении экспериментатора — она повторяет все его движения, делает все, что он хочет, и приходит в себя лишь после того, как экспериментатор перестает на нее действовать. И так как экспериментатор внушает ей аффекты страха, издевается всячески над своей жертвой, естественно; что такой и, притом, часто очень длительный сеанс, сильно расстраивает больную. Воспоминание о том, что было во время сеанса эмиряченья, или смутное или отсутствует также, как и при гипнозе.].

    Такая женщина эмирячка является настоящей мученицей — объектом бесконечных запугиваний, дразнений и издевательств со стороны окружающих. Обычно сеанс эмиряченья происходит так. «Экспериментатор увидев знакомую ему эмирячку, которую он уже не раз эмирячил, делает какое-нибудь внезапное движение: хлопает сильно в ладоши, громко крикнет в ухо больнjq, стукнет сильно ножом по столу и т. п. Больная вскрикивает: «абас», бросает то, что держала в руках на пол или в того, кто ее испугал, иногда бросается на него с палкой, поленом (рефлекс обороны при испуге), начинает что-то бормотать, ругаться, говорить каким-то другим, особым, эмиряческим тоном. В это время «экспериментатор» продолжает, например, махать руками: эмирячка тоже машет руками; «экспериментатор» велит ей скакать, она скачет; велит бросить что-нибудь, она бросает. Обычно она находится всецело в подчинении того лица, которое ее привело в состояние эмиряченья. Чтобы она перешла в подчинение другого, надо, чтобы этот другой тоже рядом манипуляций, звуков, криков или толчков привел ее в подчинение себе. И нет того постыдного, преступного или вредного поступка, которого бы не совершала эмирячка, когда, ее хорошенько «разъэмирячат». Она бросает на пол и разбивает посуду, бросает ребенка, которого держала в руках, берет рукой горячие угли, обжигая себе руки, ударяет палкой кого ей внушают ударить и т. д. [* Должен сказать, что я стеснялся производить чересчур показательные эксперименты с эмирячками и проверять такие рассказы; противно было подражать, хотя бы и с научными целями, возмутительным «экспериментам», которые производят над эмирячками местные обыватели.]. Ко мне в амбулаторию однажды принесли женщину с сильным ушибом ноги: когда она лазила закрывать трубу [* В Кольмске строят небольшие домики или юрты с плоскими крышами. Труба камелька закрывается сверху, с крыши, покрышкой из оленьих шкур.], ее увидели мальчишки, начали ее эмирячить и велели ей спрыгнуть с крыши; она спрыгнула и получила ушиб с растяжением связок.

    Эмирячка высказывает свои самые задушевные тайны, если ее расспрашивать в состоянии эмиряченья. Эмирячка с сильно выраженной степенью эмиряченья, подражает всему, что ее поразит или обратит ее внимание. Например, если пролетит внезапно птица, она, выкрикнув свое обычное восклицание, начинает размахивать руками, подражая птице; если встретит на улице человека с большой бородой (редкость в Колымске), она начинает кричать «тюлях абаѓы» (бородатый черт) и хватает его за бороду. Я видел, как эмирячка, увидев на улице соitus собак, начала их передразнивать. Сильные эмирячки («сюрдях ёмюрях») эмирячат по воспоминаниям. У меня записан такой случаи: приходит ко мне одна эмирячка (Анна Остренина), очень взволнованная и хочет что-то рассказать, но при самом начале рассказа она ударяет себя кулаком по лицу, падает на пол и начинает дергать руками и ногами; немного успокоившись, она опять хочет начать рассказ, но это ей не удается: она опять ударяет себя, падает и т. д. Только с трудом удалось ее успокоить и узнать от нее, что она видела на улице, как заседатель ударил проходившего казака по лицу и как тот упал на землю, причем у него начались судороги в руках и ногах.

    Некоторые писатели, (например, Дионео) [* Дионео [И. В. Шкловский]. На крайнем северо-востоке Сибири. Спб. 1895. 16° III + 287 стр.] отмечали, что эмирячки могут легко повторить ряд фраз на незнакомом языке, прочитанных или сказанных кем либо. Я проделывал этот опыт, но мне не удавалось получить отчетливого повторения. Эмирячка старается, правда, повторять слышанные фразы, но получается только мало отчетливое бормотание.

    Теперь посмотрим, как отражаются на эмирячке сеансы эмиряченья. Если эмирячку сильно разъэмирячить, начинается обычно сердцебиение (пульс 100-120), дыхание учащается, «шар подкатывает» (globus hystericus), появляется трясение в руках и ногах; у сильной эмирячки эти явления наблюдаются и после небольшого сеанса. Заканчивается дело иногда обморочным состоянием или истерическим припадком с судорогами, в некоторых случаях развивается настоящий припадок «мэнэрик». Вообще всегда после более или менее сильного сеанса эмиряченья больные долго чувствуют разбитость и недомогание. При очень сильной степени развития болезни, уже при легком, но внезапном стуке больная сразу впадает в обморочное состояние.

    Воспоминание о том, что было во время состояния эмиряченья, обычно смутное или, при сильном эмиряченьи, больная говорит, что она ничего не помнит, что было.

    Надо еще сказать, что эмирячка не всегда находится в одной степени внушаемости. Если она спокойна, если ее давно не эмирячили, то ее труднее эмирячить, т. е. она не так легко поддается внушению; нужно сильнее или внезапнее ее испугать или удивить, чтобы она пришла в состояние полной внушаемости. Если же она нездорова, взволнована, расстроена, или ее сильно эмирячили в последние дни или часы, то ее гораздо легче привести в состояние эмиряченья.

    Вообще начало своего эмиряченья больные обычно связывают с каким-нибудь сильным душевным потрясением, чаше всего со смертью близких людей — отца, мужа, ребенка и т. д.

    Сильную эмирячку можно узнать уже по наружному виду: у нее дрожат руки или голова, чувствуется какая то растерянность, беспокойство, она оглядывается по сторонам, как бы чего то боится, тяжело вздыхает. Она несколько дебильна («сарынгы»). Ее трудно расспросить о чем либо, трудно долго сосредоточить на чем либо одном ее внимание; при разговоре она постоянно отвлекается в сторону и начинает эмирячить по какому либо воспоминанию.

    Влияние возраста, пола и расы. Развитые формы эмиряченья проявляются обычно в более пожилом возрасте — около 40 лет и, как правило, усиливаются с возрастом. В молодости, вместе с припадками «тарымта» и «мэнэрик», появляется и «вздрагивание» («соѓуэр»), которое с возрастом усиливается, и к 40-45 годам сформировывается уже настоящая эмирячка. Но встречаются эмирячки и в более раннем возрасте. Я видел, например, очень сильную эмирячку-прокаженную в возрасте 22 лет, видел эмирячку 28 и 32 лет, но все же это довольно редкие случаи. Как правило же, развитое эмиряченье появляется у женщин в возрасте 40-45 лет, и можно определенно сказать, что почти всякая урожденная колымчанка (якутка или русская) [* У юкагиров и ламутов, по моим наблюдениям, эмиряченье еще более сильно развито, чем у якутов и русских. У чукчей, по наблюдениям Тана-Богораза, нет эмиряченья. Но, по описанию того же автора, чукчи также нервны, как и все северные жители и будто бы даже умирают от страха, от стыда и т. п. Они легко подвержены массовому экстазу при камланиях и т. д. Думаю, что отсутствие у них эмиряченья следует еще проверить.] в этом возрасте уже эмирячка.

    Среди мужчин настоящее эмиряченье в Колымскохм крае я встретил только у одного пожилого юкагира. Данилов утверждает, что в Якутском округе, где он жил ранее несколько лет, эмиряки-мужчины попадаются чаще. Мне подробно рассказывали об одном эмиряке, казаке Брусенине, жившем в 1900 г. в гор. Верхоянске. В брошюре Гамова «Очерки далекой Сибири» описан один казак-эмиряк в городе Олекминске.

    Любопытно отметить, как действует эта атмосфера эмиряченья на уроженцев других краев, живущих в Колымске. Я знал в Колымске молодую девушку татарку, уроженку Уфимской губернии. Она кокетничала, подражая эмирячкам, и вскрикивала «абас» при испуге. Молодые люди ее охотно дразнили и пугали. Будет немудрено, что из нее к 40-50 годам, «воспитают» обычную колымскую эмирячку.

    Приведу здесь описание нескольких случаев эмиряченья из моих записей:

    Случаи эмиряченья. Первый случай — зачаточный, так сказать, периода «вздрагиваний».

    1) Мария Бережнова, якутка, 25 лет, официально в браке не была, имела 5 детей (все умерли). С 15-ти лет начались припадки: «обмирала», причем бывали судороги; что бывает в это время, не помнит. Часто «шар подкатывает», и бывают сильные сердцебиения. Часто находит тоска, сознание делается смутным, поет («мэнэрик»). Очень пуглива, при малейшем испуге сильно «вздрагивает» и вскрикивает «Христос упал» или какое-нибудь слово из своей мысли в это время; при этом замирает сердце и «трясутся кости».

    Теперь приведу случай развитого эмиряченья у женщины, которую я имел случай долго наблюдать, так как она года два работала у меня поденщицей (топила печи, возила воду и т. п.).

    2) Акулина Тайшина (Сидорчиха), лет 50, замужняя; имела 4 детей, в живых осталось двое. При исследовании, каких либо ненормальностей во внутренних органах не обнаружено. Пульс — 68, слабоватый. Чувствительность к уколам иглы нормальная и равномерная. Исследовать сухожильные рефлексы затруднительно: при ударе молоточком по сухожилию она пинала меня ногой и ударяла кулаком по руке. Она производит впечатление несколько дебильной женщины; отмечается некоторая растерянность; неопрятна, ходит в разорванном платье, болтлива, повторяет один и тот же рассказ по несколько раз, наедине постоянно что то бормочет: в общем же работящая, трудолюбивая женщина, зимой зарабатывает поденной работой в городе, а летом уходит с семьей на рыбный промысел на озера. Мать ее была эмирячка, отец был «совсем умный человек». Бабушка по матери была «страшная эмирячка» («сюрдях ёмюрях»). Старшая сестра ее тоже сильная эмирячка. Дочь, ее, 14 лет, страдает истерическими припадками «тарымта», и уже был случай «мэнэрика» (см. у меня описание 1-го случая «мэнэрик»). Регулы у нее начались поздно с 19 лет; это так было необычно, что над ней смеялись, что она, как мужчина. Потом до беременности регулы приходили правильно, но после рождения первого ребенка и до рождения последнего (8 лет назад) регулы, по ее утверждению, приходили только перед новой беременностью. После рождения последнего ребенка у нее стали появляться иногда сильные кровотечения: 3-4 месяца нет регул, а потом в один месяц 2-5 раза. Во время регул боли внизу живота. Она жалуется, что у нее постоянная тяжесть в голове, часто бывает «якутская болезнь» — болит голова, боли в спине и под ложечкой, сердцебиения, «комок появляется в груди, в спине и в сердце» (спазмы), руки и ноги немеют. О развитии своей болезни она рассказывает так: до 20 лет она была совсем здорова. Когда ей было лет 20, она однажды шла по лесу и увидала тетерку; ей показалось, что за этой тетеркой волокутся две красные ленты; она сильно испугалась и с ней сделался обморок. Она несколько дней после этого была в беспамятстве. С этого времени началось у нее длительное расстройство — «с ума сходила» («ирер»): она никого не узнавала, рвала на себе одежду, убегала в лес, ее связывали; так продолжалось с неделю и больше, потом бывало несколько лучше, а затем состояние опять ухудшалось, и она начинала «чудить»: опрокидывала горшки с пищей, что ее очень веселило, пела [* Везде, где употребляется, у меня слово «пела», надо его понимать в смысле «пения» мэнэричек, которое описано у меня словами Гедеонова (см. выноску на стр. 11).] по ночам; обо всем, что бывало во время таких состояний, помнила очень смутно. Все это болезненное состояние продолжалось с колебаниями около 3-х лет. За это время она сошлась с одним якутским парнем; она жила дома, а парень к ней часто приходил км за 100. Эта связь продолжалась года два, а потом она вышла замуж за теперешнего своего мужа. После выхода замуж ей стало лучше, но все таки 2-4 раза в году с ней повторяются припадки «мэнэрика», когда она чем-нибудь расстроится или «так себе». Эти припадки продолжаются от нескольких часов до нескольких дней. Ей прежде всего становится страшно смотреть, как люди едят, как у них блестят глаза и зубы; потом она видит очень широкое лицо, вскоре появляется много лиц в русских одеждах, они танцуют, она тоже начинает плясать с ними и ловить их, но не может поймать. Эти припадки она объясняет тем, что в нее вселяется черт («абаѓы»), который сначала боялся русских, но теперь привык и не уходит при их появлении. Уже после первого своего припадка в молодости она стала очень пугливой и стала сильно вздрагивать при всяком испуге («соѓуэр»). Когда у нее умер первый ребенок, вскоре после рождения, то она сильно расстроилась, несколько дней была в припадке «мэнэрик»; с этого времени начала сильнее «вздрагивать» и стала эмирячить: подражать движениям и повторять слова при испуге. Эмиряченье постепенно усиливалось. 8 лет назад увидела в воде утопленника и очень испугалась; с этого времени она стала сильнее эмирячить.

    В настоящее время она — типичная эмирячка с развитой формой болезни, но не в самой сильной степени; про нее не говорят «страшная эмирячка» («сюрдях ёмюрях»). Эмиряченье ее заключается в следующем: при всяком резком или неожиданном крике она или повторяет последние слова говорящего, или, если испугается сильно, то кричит «абас», при этом бросает на землю то, что держит в руках. Если ее сильно раздразнить, она хватает полено или топор и бросается на дразнящего. Если ее дразнить долго, то сознание делается смутным, она почти ничего не помнит, что было, появляется сильное сердцебиение («сердце в рот выскочить хочет»), она долго не может успокоиться — все эмирячит; после этого долго чувствует себя нездоровой, разбитой, изнеможденной. Если она наедине вспомнит о каком-нибудь взволновавшем ее факте, то она при этом начинает эмирячить: прыгает, повторяя какое-нибудь слово. Если она встречается с человеком, который ее часто дразнит, то она при виде его уже начинает эмирячить, если даже этот человек в данном случае ее не трогает; когда она встречает одну сильную эмирячку старуху Атучиху, то начинает подражать ей и прыгать, как та обычно прыгает. Когда увидит какую-нибудь вещь, которая так или иначе привлекает ее внимание, то начинает кричать, что приходит ей в голову, по-видимому, по ассоциации с виденным, например: увидит убитого гуся, то вскрикивает «тюлях абас» (vulva barbata). Если ей энергично приказать что-нибудь, то она немедленно выполняет приказание — поднимает юбку, показывает половые органы, бросает, что держала в руках, соскакивает с крыши (с невысокой крыши юрты — около 2 м вышиной) и т. п., причем эти приказания могут давать дети и вообще кто бы то ни был, стоит только закричать погромче и неожиданно. Я сделал раз следующий опыт, чтобы установить, выполнит ли она то, что я ей скажу, не сразу, а через некоторое время. Я ей сказал: «когда выйдешь в кухню, то там пляши»; она вышла; вскоре и я вышел в кухню; она не плясала; но, когда увидела меня, то вдруг, по-видимому, вспомнив то, что я сказал, начала скакать; наша прислуга тут несколько поддразнила ее, говоря «пляши, пляши хорошенько» тогда она стала плясать все сильнее и сильнее, затем остановилась на короткое время, говоря: «ой, сердце бьется». В это время ее дочь пришла за ней и старалась ее увести из кухни домой, но она, отталкивая дочь, опять начала плясать; и когда я говорил ей спокойным голосом: «будет, достаточно», она кричала: «не разговаривай» и продолжала плясать. Дочь схватила ее за руку и увела из кухни, она шла по улице и продолжала плясать, порываясь возвратиться назад. Через час она пришла снова, совсем успокоившись. — Я попытался выяснить, может ли она повторять фразы на мало знакомом языке (по-русски она очень плохо говорила), с этой целью я читал при ней вслух русскую книгу; она передразнивала меня, но очень невнятно, повторяя только последние слова фразы, да и то сильно искажая их.

    Она мне говорила, что когда с ней начинается «мэнэрик», то она сильнее эмирячит и долго не может тогда успокоиться. Если ее во время эмиряченья спрашивать о чем-нибудь, то она рассказывает свои самые сокровенные тайны, свои половые связи и т. п.

    3) Матрена Винокурова (Мачэна Эмяхсинь), якутка, 60 лет; вдовеет 6-й год, имеет двоих детей, более не рожала. Мать ее жива, не эмирячит, только «вздрагивает», но зато сильная «мэнэричка»; бабушка была сильная эмирячка. У самой Матрены мэнэрические припадки начались с ранней юности; она убегала в лес, пропадала там по нескольку дней и возвращалась совсем голая. В начале припадка ей казалось, что она слышит какой-то шум вверху, этот шум падал ей на голову, затем на нее бросались какие-то люди и давили ее со всех сторон; тогда она теряла сознание и лежала по несколько дней без движения (обмирала — унѓар), затем пела, бросалась на людей. Что бывает с ней во время припадков, не помнит; только люди потом ей рассказывают, что с ней было. Когда приходит в себя, то чувствует сильную тяжесть в голове и спине, боли под ложечкой; в течение нескольких дней совершенно отсутствует аппетит. Такие болезненные приступы повторялись один за другим в течении продолжительного времени. На вопрос о причинах этих состояний, она ответила «дьявол (абаѓы) вселяется в меня и давит» — «большой дьявол» («улахан абаѓы»), повторила она.

    В состоянии приступа ее поили спиртом, чтобы задобрить дьявола и заставить его уйти; для этой же цели окуривали ее ладаном. Когда в нее вселяется дьявол, то, по ее словам, она может предсказывать. Так, она посылала в это время своего мужа осмотреть ту или другую западню, говоря, что туда попалась лисица; муж шел и находил там, действительно, лисицу; ее шкурой он вытирал ей лицо, и дьявол тогда уходил. Она предсказала, по ее словам, в состоянии «мэнэрика» смерть мужа; ее дьявол сказал ей: «мужа твоего подкарауливает большой дьявол, берегись», и он вскоре после этого умер. 7 лет назад умер ее дядя; когда она прощалась с мертвым, то она испугалась его холодного тела, и с ней сделался обморок; с той поры она стала эмирячить, до той же поры только «вздрагивала». Через год умер ее муж, с ней сделался сильный «мэнэрик» и после этого эмирячить стала сильнее, но «мэнэрик» стал реже с тех пор и редко продолжается более суток; он появляется обыкновенно после продолжительных сеансов эмиряченья.

    Особенно сильно дразнит ее и потешается над ней местный священник (Вас. Бережнов); она говорит, что из за него она стала сильно эмирячить [* На этого местного «духовного отца» вообще жаловались местные эмирячки, что он доводит их до обмороков, до «мэнэрика» своими дразнениями.]. Когда она увидит человека, который ее часто дразнит, то она сразу начинает эмирячить и повторяет те действия, которые он ее заставляет обыкновенно производить. Я ее осмотрел 4-го января 1900 года.

    Старушка плохого питания, оборванная, имеет типичный растерянный вид эмирячки. Пульс 72. Я внезапно и громко крикнул: «сядь» — она моментально села, почти упала на пол и крикнула: «вот хорошо села». Потом я крикнул: «встань» — она вскочила с криками: «встань, встань» («тур, тур»). Потом я ее стал расспрашивать о ее болезни и вдруг хлопнул в ладоши, она закричала: «ой, камень упал! Ой, дом валится!», повторяла это несколько раз и прыгала; пульс при этом был — 100. Вскоре она успокоилась, но по временам вскрикивала: «ой, шум какой то». Через 5 минут успокоилась совсем — пульс оказался 72. Раз я видел, как она сидела перед камельком и глядела на собаку, которая терла себе морду лапой, она стала тоже вытирать лицо рукой, подражая движениям собаки.

    Опишу еще вкратце эмирячку более молодого возраста, у которой эмиряченье выступает на фоне сильного «мэнэрика».

    4) Арина Слепцова, 32 лет, якутка, вдова, имела 5 детей, из них трое живы. Эмирячит уже 7 лет после смерти своей дочери. Сильная эмирячка; эмирячит, когда пролетает птица, муха, пробегает собака. Когда ее долго эмирячат, то бывает сильное сердцебиение, и она впадает в беспамятство, которое иногда продолжается по несколько часов. Припадки «мэнэрик» начались с 19 лет, через 2 года после того, как она вышла замуж. Перед припадком она видит, обычно, во сне, что спит с каким то мужчиной, он говорит ей: «барэх» (пойдем), и она куда то уходит.

    В это время она поет, бросается на людей с ножом, убегает в лес. Однажды она ушла в лес и пропадала 3 дня; пришла в себя км в 50 от дома и не могла понять, где находится, залезла на дерево и кричала. 7 человек ее искали и нашли наконец. Во время этих припадков видит чертей, которые пляшут, дразнят ее, нападают на нее. «Потом кто-то обнимает ее и куда-то уносит». «Очень тяжко бывает», прибавляет она. Иногда такие состояния с перерывом длятся почти целый год. После сильных судорог она бывает как избитая, долго болит все тело. Последние годы «мэнэрик» бывает реже, но зато стала сильнее эмирячить. Это настоящая мученица. Ее младшая сестра, Мария Данилова, тоже страдает «мэнэриком» в сильной степени, но выраженного эмиряченья у нее пока нет, она только «вздрагивает».

    5) Евдокия Даурова (Дауриха), 72 лет, русская, местная казачка, вдова зажиточного казака-торговца. Принадлежит к местному «бомонду», изображает из себя церемонную важную даму. Я около года лечил ее дочь и часто бывал у них; она, как эмирячка, не проявляла себя при мне, хотя я и стал подозревать, что она эмирячка по некоторой характерной для этих больных растерянности и дрожанию рук. Однажды она пришла к нам в гости, сидела с моей женой, пила чай и вела спокойный разговор. Когда стала прощаться, жена предложила ей конфект для ее внучат; она взяла конфекты и вдруг заговорила совсем другим необычным тоном: «мы всегда в карман кладем»; жена спросила, куда же класть? Тогда она стала кричать, то по-русски, то по-якутски (обычно, она говорит только по-русски): «разве сюда мне положить?», тыкала себя при этом кулаком между ног и прибавляла: «ведь дыра у меня тут, насквозь пройдет». Повторила это несколько раз, потом набросилась на стоявшую тут нашу прислугу и стала ее ударять, крича в то же время жене: «отойди, а то тебя буду бить». Жена ей говорила, «успокойтесь пожалуйста, сядьте». Она начала понемногу успокаиваться, жена старалась отвлечь ее внимание разговором, она разговаривала, но вдруг прервала разговор восклицаниями: «куда же положу, в дыру что ли?» Успокоившись, она стала извиняться за свою невоздержность: «не могла удержаться». Через некоторое время она попросила свернуть ей папиросу; свернули; папироса показалась ей слишком толстой и она вдруг закричала по-якутски: «ой, старик Луковцев пришел, Луковцев старик [* Луковцев, местный казак, умер несколько лет назад; был, говорят, сильный эмиряк.] такие папиросы делал; ой, барыня, уйди, я ведь убью (т. е. ударю) тебя», при этом стала замахиваться на жену и смеяться характерным смехом эмирячек. Успокоившись, она заговорила о другом, а потом стала говорить, что она ведь страшная эмирячка, только старается сдерживаться, но если разволнуется, то уже не может сдержаться; очень стыдится этого; извинялась, что обеспокоила нас; во время этого разговора вдруг вставляла фразы другим тоном: «в дыру разве положу?», или «ой, Луковцев пришел». Вскоре ушла сильно взволнованная.

    Однажды к ней пошла наша прислуга за молоком; во время разговора с ней Даурова увидела, что бык полез на корову. Она взволновалась, схватила прислугу, повалила ее и стала по ней ерзать, подражая быку.

    Раз я увидел из окна, что собака, подавившись костью, раскрыла рот и старалась вытащить эту кость. В это время проходила Даурова; она увидела эту сцену и сама разинула рот и засунула туда руку. Однажды она внезапно увидела в окно близко пролетевшую ворону, испугалась ударила по окну и разбила двойное стекло. Когда ей напоминают об этом, то она порывается ударить по стеклу.

    О себе она рассказала, что стала эмирячить лет 15 назад, после того, как на ее руках умер сын. Сначала эмирячила не сильно; но потом, когда окружающие заметили, что она эмирячит, ее стали дразнить, и она, по ее словам, «навыкла» и стала эмирячить все сильнее. Когда ее сильно разъэмирячат, то с ней делается обморок. Когда ее эмирячат, то сначала она помнит, но не может удержаться, а потом «ум делается худо», и она ничего не помнит. В молодости были сильные истерические припадки: «шар подкатывался», бывали обмороки, судороги — все тело сводило в дугу. Теперь припадков больших не бывает, но она очень нервна, часто плачет.

    Опишу еще вкратце 3 случая сильного эмиряченья. Хотя, конечно, сколько нибудь резкой грани между просто эмирячкой и «сильной» эмирячкой провести нельзя, и Даурову, напр., а также Арину Слепцову (4-й случай), тоже, пожалуй, можно назвать сильными эмирячками, как впрочем они сами себя и называют.

    6) Дарья Сизыкова (Атучиха) 68 лет, якутка, вдова; есть дочь; двое детей умерли. В молодости были сильные припадки «мэнэрик», лежала больной по полугоду и больше, бывали сильные судороги, которые сменялись обмиранием, лежала без движения и дыхания; несколько раз думали, что она умерла, и собирались ее омывать, как труп. Стала «вздрагивать» еще в молодости, а лет 16-ти на ее коленях умер муж от кровотечения из горла; после этого она стала сильно эмирячить. В настоящее время — сильная «эмирячка» («сюрдях ёмюрях»). Имеет вид растерянный, руки дрожат. При легком, но внезапном стуке, вскакивает, хватает полено или нож и бросается на того, кто стукнул. Если подольше ее поэмирячить, то падает в обморок, потом бывают судороги и сильное сердцебиение. Дочь ее при ней стала рассказывать, что однажды на улице мать увидела нового исправника, который был с большой бородой (большая редкость в Колымском крае, где все туземцы безбородые); она пришла в сильное возбуждение закричала «тюлях абагы» (мохнатый черт) и бросилась к нему, порываясь схватить его за бороду; ее удержали, тогда она стала рвать себе подбородок. Во время этого рассказа Атучиха пришла в сильное возбуждение и начала кричать: «вырвать ему бороду, бородатый черт», рвала в это время себя за подбородок, бросалась на меня. Дочь с трудом ее несколько успокоила, и она с криком: «сердце, сердце!» села и стала рвать ворот платья; ей расстегнули ворот. Сердцебиение — около 110 в минуту. Когда я хотел выслушать ее, то она, увидев стетоскоп, испугалась и заплакала. Жалуется на боли под ложечкой, постоянную тяжесть в голове и частую тоскливость. Когда тоска усиливается, то она начинает петь, поет 2-3 часа («мэнэрик») пропоется и ей становится легче. Производит впечатление несколько слабоумной (сарынѓы). Она служит постоянным предметом для забавы и дразнений местных обывателей, детей и взрослых. Повторяет все, что покажут и скажут. Когда я однажды вошел к ней в юрту, она, увидев неожиданно меня, почему-то испугалась (хотя раньше я ходил к ней несколько раз, лечил ее, и она очень хорошо относилась ко мне), ударила меня кулаком и закричала «черт пришел, черт пришел!» (абаѓы келлэ, абаѓы келлэ!).

    7) Христина Бессонова, 73 лет, якутка, вдова; 2 дочери живых, 1 умерла. Была 2 раза замужем, 2-й муж умер лет 13 назад. Однажды, очень давно, когда она была еще молода, шла ночью мимо пустой юрты, вдруг из нее выбежал кто-то в белом одеянии; она очень испугалась, впала в беспамятство, рвала на себе одежду. Это продолжалось около месяца. После этого стала падать в обморок даже от легкого стука. Жалуется на сердцебиения, «шар подкатывает», тоскливость, тяжесть в голове и головные боли, онемение в руках и ногах. Во время обмороков бывают судороги. Повторяет все, что прикажут или что увидит сколько-нибудь необычное. Например, маленькая девочка при ней подняла подол — она делает тоже. Раз я видел, как она несла в руках рыбу; встретившийся мальчик крикнул: «брось рыбу», она бросила и сейчас же упала без сознания; через несколько секунд пришла в себя, встала и пошла ругаясь. Раз она пришла к исправнику, собирая подаяние, а у того были часы с кукушкой. Когда она увидела, как выскочила кукушка, то она ударила по кукушке, разбила часы и стала кричать и скакать, подражая кукушке. При рассказе об этом она стала прыгать и подражать кукушке. Когда испугается чего-нибудь, то, если шьет в это время, рвет шитье. На улице подражает собакам, коровам. Однажды она пришла к нам в кухню, я вышел к ней; наша поденщица Сидорчиха (случ. 2-й) шутя ударила меня два раза; тогда Бессонова наскочила на меня, ударила 5 раз рукой, лицо ее исказилось, она очень разволновалась. Ее успокоили и усадили; она, невнятно бормоча, села и схватилась за грудь с криком: «ой, сердце!». Когда ее привели показать проезжавшим иностранцам [* Иностранцы из экспедиции Гаррри де Виндта, проезжавшей в это время через Колымск.], то те начали говорить между собой по-французски; она услыхав незнакомый язык, стала повторять все, что они говорят, правда, сильно коверкая слова. Она рассказывала, что когда она начинает эмирячить, то в ушах она слышит звук «тын» и она как будто куда то уходит, ничего не помнит. «Исправника-то кокну, тогда и губернатора кокну», прибавила она. «Резать, тыкать хотят» — закричала она, когда я исследовал чувствительность кожи булавкой (чувствительность оказалась нормальной); при этом она сильно дрожала и волновалась. Если ее разъэмирячить, то появляется сильное дрожание в правой руке, которое после этого держится в течение 1-2 часов, а то и дольше.

    8) Анна Винокурова, 60 лет, юкагирка. Эмирячит уже лет 30, после того, как утонул ее старший сын, с годами все сильнее. При ее исследовании я неожиданно ударил слегка рукой по колену, она упала и ударилась даже головой об стену, но вскоре встала. При вопросе, помнит ли она, что упала, она ответила, что помнит только, как вставала. Пульс около 100, до этого был 72. Интересно отметить, что она всегда при стуке или при всякой неожиданности падает только тогда, когда сидит, а когда стоит, то не падает, а только всплескивает руками над своей головой, скачет и кричит «плохие слова» по-юкагирски. Любопытно, что Анна уже более 20 лет работает повитухой и делает все, что нужно при сложной юкагирской процедуре родов, но при одном условии — чтобы родильница не кричала, и родильницы, говорят, родят молча.

    Тяжесть последних 4 случаев характеризуется необыкновенной легкостью и ничтожностью поводов для приведения больных в состояние эмиряченья, почти полным отсутствием действия задерживающих центров и тяжестью нервных состояний, сопровождающих эмиряченье (обмороки, иногда последующий «мэнэрик», сильные сердцебиения).

    Картина, как видно из изложенного, во всех случаях эмиряченья очень однообразная.

    Распространение истерии в Якутии. Этим я закончу описание нервно-психического состояния населения в Колымском крае. Спрашивается, представляет ли картина, нарисованная мною, что-либо исключительно присущее Кольмскому краю? Я утверждаю, что нет. Прежде всего можно сказать, что нервно-психическое состояние населения всей Якутии близко к описанному [* Напоминаю еще раз, что статья в основном написана еще в 1903 г., и за это время положение, особенно в южных округах, могло измениться к лучшему.]; причем, чем культурнее население, тем оно здоровее в нервном отношении: в Олекминском округе оно устойчивее всего; среднее положение в отношении нервных заболеваний занимает Якутский округ и хуже всего обстоит дело на крайнем севере — в Верхоянском и Колымском округах.

    Имеющиеся у других наблюдателей описания заболеваний «мэнэриком» и эмиряченьем в Якутском округе очень близки к тому, что описано мною. Данилов в своих записках, о которых я уже «упоминал, пишет: «Эмиряченье было развито в то время (1885-86 гг.) в Ботурусском улусе и (в 1888 г.) Дюпсюнском, Мегинском, Борогонском и Намском улусах (мне в эти годы много приходилось путешествовать по этим местам пешком и на коне) между женщинами, пожалуй, несколько меньше, чем в Колымском крае, но зато попадались эмиряки чаще между мужчинами... Мэнэрики встречались сравнительно реже. Шаманство любительское — очень редко; профессиональные шаманы были, по слухам, на Алдане... «Ирер» [* Т. е., более сильная степень «мэнэрика» (прим. Данилова).] бывало и там, но не выражалось в таких крайних формах. Стремление уничтожить себя или окружающих заменялось более мирными проявлениями. «Ирер» — бабы (случаев среди мужчин я не знаю) уходили в лес, садились под дерево и пели песни, былины и кричали бессмысленно или жаловались с воплями и стонами на свою судьбу. Поселенцы пользовались таким полубессознательным состоянием и насиловали женщин и девиц».

    После этих слов Данилов осторожно прибавляет: «если процесс изменения нравов в Якутском округе происходит столь же быстро, как у нас в Верхне-Колымском округе, то мои наблюдения (письмо Данилова написано ко мне в феврале 1900 года) за 13-15 лет до настоящего времени не могут характеризировать современное состояние».

    Виташевский в вышеуказанной статье (стр. 182), характеризуя состояние этих заболеваний в Якутском округе во 2-й половине 1880-х и начале 1890-х годах, пишет в полном согласии с Даниловым: «Мäнäриков (произносится как мэнэрик. С. М.) сравнительно немного, öмурäхóв (произносится как ёмюрях. С. М.) очень много. Можно сказать, что почти все женщины — поголовно öмурäхи в той или другой степени». Серошевский в своей работе «Якуты» (т. I, стр. 257) пишет: «на Севере нет почти ни одной женщины, которая хоть в слабой степени не была бы емюряк (также эмиряк)». Гамов в своей брошюре «Очерки далекой Сибири» описывает эмиряченье в Олекминском округе. Но о последнем у меня составилось впечатление, что там гораздо менее распространены явления «мэнэрика» и эмиряченья. То же подтверждают наблюдения моей жены, выросшей среди якутов Олекминского округа и, как я уже упоминал, деятельно помогавшей мне в моих наблюдениях над этими явлениями в Колымском крае. О нервно-психическом состоянии соседей колымчан — чукчей можно найти много интересного у Тана-Богораза (особенно в его работе в «Этнографическом обозрении» за 1910 год, кн. 1-2 «К психологии шаманства у народов северо-востока Азии»), а также и в других его научных и полубеллетристических очерках жизни чукчей. Их нервно-психическое состояние он рисует очень близким к состоянию населения Колымского края, но, в частности, эмиряченья он у них не наблюдал. Но это требует, как я уже говорил, дальнейших подтверждений. Его описание состояния пугливости камчадалов позволяет сделать предположение, что их психика очень близка к психике колымчан. Далее, читая описание шаманства у сибирских народов и у финнов, постоянно встречаешь указания на очень большое распространение среди них истерических состояний, словом та же картина, что и в Колымском крае.

    Аналогичные заболевания вне Якутии. Токарский описывая «меряченье» в Иркутском округе, указывает, что оно распространено среди бурят и в Забайкалье вообще. Далее он же приводит описание подобного состояния у малайцев, где оно носит название «юмпинг» (джемпинг). А вот описание болезни «Jumbacco» у Айносов на Сахалине, данное в статье Сакаки [* Эту цитату на немецком языке передал мне в 1904 г. покойный московский психиатр В. И. Семидалов; внизу под цитатой написано: Sаkaki. Ueber das Jumbacco, eine dem Jumping, Jatach, und Меriachenje naheverwandte Neurose des Aïnovolkes. Neurаlogia. I (год, вероятно 1903 или 1904. С. М.) Неft. 2. S. 7.]. «Сакаки описывает картину болезни «Jumbacco», психоза, наблюдаемого у Айносов на Сахалине. Автор наблюдал 12 случаев. Дело идет во всех случаях о женщинах и почти всегда средних лет. Симптомы состоят в сильной пугливости, эхолалии, эхокинезии, а также автоматическом исполнении приказаний, как в положительном, так и в отрицательном смысле; при этом нередко наблюдаются импульсивные действия. Лечение болезни всегда очень хроническое. Автор строго ограничивает картину болезни от тика, но думает, что она стоит близко к болезням, которые описаны, как Меriachenje (меряченье-эмиряченье. С. М.), Jumping (см. юмпинг у малайцев по Токарскому. С. М.) и Jatach.

    Есть немало указаний о распространении нервно-психических болезней и среди мусульманских народов, населяющих наше государство (см., например, П. А. Позднева «Дервиши в мусульманском мире». Оренбург, 1886 г.).

    Что касается русского крестьянства, то и у него можно найти много аналогичного тому, что описано мною. Порча, кликушество, беснование, многие явления среди мистического сектанства — весьма напоминают «мэнэрик» в Якутии [* Краинский, Н. В. Порча, кликуши и бесноватые, как явления русской народной жизни. Новгород. 1900. Озерецковский, А. Об истерии в войсках. Диссертация. М. 1891. 265 + I н. стр. с 9 рис. на отд. л. Коновалов, Д. Г. Религиозный экстаз в русском мистическом сектантстве. Ч. I. Вып. 1. Физические явления в картине сектантского экстаза. Сергиев посад. 1908. XI + 236 стр. Якобий, П., д-р. Религиозно-психические эпидемии. Из психиатрической экспертизы. — Вест. Европы, 1903, № 10, стр. 732-752 и № 11, стр. 117-166. Лесков. Русские демономаны.]. Конечно, формы меняются в зависимости от бытовых особенностей и верований, есть разница и в степени распространения, но сущность та же. Мое мнение таково: чем глуше местность и чем более первобытны и тяжелы условия жизни населения, тем более его нервно-психическое состояние приближается к тому, что мы видели у колымчан. В 1912 году мне пришлось участвовать в переписи душевнобольных в Семеновском уезде, Нижегородской губернии. Я объехал и обошел все селения, все населенные местности этого глухого, лесного, заволжского уезда, населенного по преимуществу староверами. Меня поразило большое распространение среди женщин кликушества; при этом, чем дальше от города и глуше местность, тем чаще встречались больные. Нескольких кликуш мне удалось наблюдать во время припадка — они поразительно напомнили мне колымчанок в состоянии «мэнэрика». А в одной очень глухой, затерянной среди болот и лесов деревушке, где люди в европейском платье крайне редки, а население считает их посланцами антихриста, я внезапно вошел в одну очень бедную, топящуюся по черному, избушку. Она мне очень напомнила, якутскую юрту. Там за столом сидела вся семья — больше женщины и подростки. Велика была их растерянность и удивление при моем неожиданном для них появлении, они все как-то оцепенели и вместо ответов на мои вопросы повторяли последние слова моего вопроса. Это их состояние очень походило на состояние эмирячек-колымчанок. Из них колымчане скоро «воспитали бы» настоящих эмирячек, они скоро «навыкли» бы там всем приемам эмирячек. Довольно долго пришлось мне с ними провозиться, чтобы они пришли в себя и чтобы с ними можно было вести обыкновенный разговор.

    Вспомним еще о состоянии Зап. Европы в средние века — демономанию и психические эпидемии, охватывавшие тогда широкие круги населения, и мы придем к заключению, что нервно-психическое состояние населения Колымского края характеризует известный уровень культуры. Может быть, картина на крайнем севере получается несколько более мрачная вследствие особо тяжелых условий жизни в приполярной области, хотя и вообще-то условия жизни первобытного человека тяжелы: он живет в вечном страхе за свою жизнь и здоровье и со стороны людей (своих воинственных соседей), и зверей, и болезней, а также со стороны воображаемых врагов-богов и духов всякого рода. И совершенно прав В. Г. Богораз когда он пишет: «первобытные народы вообще импульсивнее культурных. Они более податливы к различным потрясениям как физическим, так и духовным» [* См. его уже цитированную мною статью: К психологии шаманства у народов Северо-Восточной Азии. — Этнографическое Обозрение, 1910, № 1-2, стр. 5.].

    Роль культуры в борьбе с истерией. Прав и Виташевский, назвавший якутские психо-невропатические заболевания первобытным психоневрозом. Только культура, развитие производительных сил, дают человеку возможность подчинять себе постепенно природу, становиться ее господином и освобождаться от ее вредных влияний и от страха перед ней. Но полное подчинение, как природы, так и общественных условий, планомерному воздействию коллективной человеческой воли возможно будет только при развитом коммунистическом строе; тогда будут созданы все условия для гармонического развития всех телесных и духовных способностей человека — тогда будут, возможно, преодолены и болезни, как соматические, так и нервно-психические.

                                                                           ЛИТЕРАТУРА

    1. Агапитов, Н. Н. и Xангалов, М. Н. Материалы для изучения шаманства в Сибири. —тИзв. Вост.-Сиб. отд. И. Русск. Географ. Об-ва, XIV, Иркутск, 1883, № 1-2, стр. 1-61.

    2. Анучин, В. И. Очерк шаманства у енисейских остяков. (Сборник Музея Антропологии и Этнографии Акад. Наук, II, 2). Спб. 1914. I + 90 стр., с рис. в тексте.

    3. Банзаров, Дорджи. Черная вера или шаманство у монголов и другие статьи Дорджи Банзарова. (С портретом и биографией). Под ред. Г. Н. Потанина. Спб. Изд. на средства частн. жертв. в пользу Вост.-Сиб. отд. Русск. Геогр. Об-ва. 1891. XXXIV + 129 стр.

    4. Белявский, Фр. Поездка по Ледовитому морю. М. 1883. XV + 259 стр., с 5 табл. рис.

    5. Богораз, В. Г. Русские на реке Колыме. — Жизнь, 1899, № 6, стр. 103-125, с рис.

    6. Богораз, В. Г. Краткий очерк об исследовании чукоч Колымского края. (С картою маршрутов). — Изв. Вост.-Сиб. отд. Русск. Геогр. Об-ва, т. XXX, вып. 1, 1900, стр. 1-51.

    7. [Богораз, В. Г.]. Тан. Ожил. (Очерк из хроники г. Пропадинска). — Мир Божий, 1903, № 9, стр. 31-59.

    8. [Богораз, В. Г.]. Тан. Чукотские рассказы. 3-е изд. Т. I. М. Изд. В. М. Саблина. 1909. 2 н. + 338 стр.

    Тоже. Чукотские рассказы. [Книга первая] Спб. 2-е изд. Н. Глаголева. 373 + I н. стр. Тоже. Книга вторая. Спб. 2-е изд. Н. Глаголева. 301 + I н. сп. р.

    9. Богораз, В. К психологии шаманства у народов северо-восточной Азии. — Этногр. Обозр., кн. 84- 85, 1910, № 1-2, стр. 1-36.

    10. [Виташевский, Н. А.]. В-ский, Н. Материалы для изучения якутской народной словесности. — Изв. Вост.-Сиб. отд. Русск. Геогр. Об-ва, XXI, № 2, 1890, стр. 41-57.

    11. Виташевский, Н. Материалы для изучения шаманства у якутов. — Зап. Вост.-Сиб. отд. Русск. Геогр. Об-ва, по отд. этногр., т. II, вып. 2, Иркутск, 1890, стр. 36-48.

    12. Виташевский, Н. А. Из области первобытного психонейроза. — Этногр. Обозр., кн. 88-89, М., 1911, № 1-2, стр. 180-228.

    Рец.: Вопросы психиатрии и неврологии, 1912, № 1, стр. 13-16.

    13. Hammod, проф. Заметка (№ 685) о нейрозе miryachit. — Врач. 1884, № 46, стр. 782.

    14. Гамов, И. И. Очерки далекой Сибири. Гомель. 1894. 117 стр. Об эмирячении в г. Олекминске.

    15. Гедеонов, А. За северным полярным кругом. 1) От Якутска до Колымска. — Русское Богатство, 1896, № 6, стр. 116-152. 2) Город Колымск и его обитатели. — Там же, № 7, стр. 66-98.

    16. Држевецкий, А. И. Медико-топография Устьсысольского уезда Вологодской губернии. — Медико-Топогр. Сборник, т. 11, 1871, стр. 451-556.

    17. Елпатьевский, С. Я. Очерки Сибири. М. 1893. 205 стр.

    18. Зензинов, В. М. Русское Устье Якутской области Верхоянского округа. — Этногр. Обозр., 1913, 1-2, стр. 110-233, с 62 рис. в тексте.

    19. Зензинов, В. М. Старинные люди у холодного океана. (Русское Устье Якутской области Верхоянского округа). С предисл. В. Богданова. М. 1914. 133 стр., с 63 рис.

    20. Кашин, А., д-р. К вопросу о передаче сифилиса чрез прививание: предохранительной оспы и о методе прививания прямо с коровы. Д-ра Гейда. Штуттгарт. 1867. (Zur Frage der Uebertragung der Syphilis durch die Schutzpockenimpfung und uber die Methode der Imphung direkt von der Kuh etc... Von D-r W. Heyd. Stuttgart. 1867). — Архив Суд. Мед., 1868, отд. крит. и библ., стр. 30-52.

    21. [Клюге, А. Г.] А. К. На озере прокаженных. Очерк из жизни далекой полярной окраины. — Вест. Европы, 1896, № 9, стр. 46-71; № 10, стр. 483-519.

    22. Кон, Ф. Я. Физиологические и биологические данные о якутах. (Антропологический очерк). Былое и настоящее сибирских инородцев. Материалы для их изучения. Вып. I. Минусинск. 1899. 2 н. + 89 + I н. стр., с 1 табл.

    23. Коновалов, Д. Г. Религиозный экстаз в русском мистическом секстанстве. Ч. I. Вып. I. Физические явления в картине сектантского экстаза. Сергиев Посад. 1908. XI + 236 стр.

    24. Краинский, Н. В., д-р мед. Порча, кликуши и бесноватые, как явления русской народной жизни. С предисл. акад. В. М. Бехтерева. Новгород. Губ. Типогр. 1900.

    25. Лесков, Н. С. Русская рознь. Очерки и рассказы 1880-1881 г.г. Спб. 1881. (См. очерк: Русские демономаны).

    26. Максимов, С. Год на севере. 2 т. Спб. 1859. Т. I. Белое море и его прибрежья. 638 + IV стр. Т. II. Поездка по северным рекам. 514 + IV стр.

    Тоже. Изд. 2-е, испр. и дополн. 2 ч. Спб. 1864. 608 + V + 11 стр.

    Тоже. 3-е дополн. изд. 2 ч. Спб. 1871. V + 680 стр.

    27. Мартынов, С. В. Печорский край. Очерки природы и быта. Население, культура, промышленность. Спб. 1905. VIII + 276 стр., с рис. в тексте.

    28. Михайловский, В. М. Шаманство. Сравнительно-этнографические очерки. Вып. I. Изв. И. Об-ва Люб. Естеств., Антроп. и Этнограф., 1892, LХХV. Труды Этногр. Отд., XII. 4° IV + 115 стр.

    29. Михайловский, Н. К. Герои и толпа. — См. Собрание сочинений, т. II. Спб. Изд. журн. (Русское Богатство». 1896.

    30. Новицкий, Григорий. Краткое описание о народе остяцком, сочиненное Григорием Новицким в 1715 году. Изд. под ред. Л. Н. Майкова. Спб. Памятники Древней Письменности. 1884. VI + 2 н. + 116 стр.

    31. Озерецковский, Алексей. Об истерии в войсках. Диссертация на степень доктора медицины. М. 1891. 265 + I н. стр., с 9 рис. на отд. лист.

    32. Позднев, П. А. Дервиши в мусульманском мире. Оренбург. 1886. ХХХVIII + 334 стр. с 1 рис.

    33. Приклонский, В. Л. Три года в Якутской области. Этнографические очерки. — Живая Старина, 1890-1891, вып. 1, стр. 63-83; вып. 2, стр. 24-25; вып. 3, стр. 48-84; вып. 4, стр. 43-46, с 3 статист. таблицами.

    34. Рябков, П. [З.]. Полярные страны Сибири. (Заметки и наблюдения в Колымском округе). — Сибирский Сборник за 1887 г., Спб., 1887, стр. 1-42.

    35.Серошевский, В. Л., Якуты. Опыт этнографического исследования. Изд. И. Русск. Геогр. Об-ва на средства, пожертвованные А. И. Громовой. Под ред. проф. Н. И. Веселовского. Т. I. Спб. 1896. XII + 719 + I н. стр., с 168 рис., портр. и картой.

    36. Серошевский, В. [Л.]. Предел скорби. (Повесть из жизни прокаженных.). — Мир Божий, 1900, № 4, стр. 78-113 и № 5, стр. 142-179.

    37. Токарский, А. А. Мерячение и болезнь судорожных подергиваний. Изд. 2-е, испр. и дополн. М. 1893. I н. + 180 стр.

    38. Трощанский, В. Ф. Эволюция черной веры (шаманства) у якутов. — Учен. Зап. Казанск. Унив., 1903, кн. 4 (апрель), IV + 185 + 10 н. + 13 + II стр., с 10 фиг. и 4 прил.

    39. Xарузина, Н. Этнография. Лекции, читанные в И. Моск. Ун. Вып. IV. Верования. Спб. 1904. I н. + 530 стр. Прилож. Материалы для библиографии этнографической литературы. Сост. В. Харузиной. 295 стр.

    40. Xарузина, В. Этнография. Вып. 1. I. Введение. II. Верования малокультурных народов. М. Изд. Моск. Арх. Инст. 1909. 591 + 1 н. стр.

    41. [Шкловский, И. В.]. Дионео. На крайнем северо-востоке Сибири. Спб. 1895. 16°. III + 227 стр.

    42. Штейнберг, С., д-р мед. Кликушество и его судебно-медицинское значение. — Архив Судебн. Мед., Спб., 1870, кн. 2 (июль), отд. II, стр. 64-81.

    43. Штернберг., Л. Я. Гиляки. Этнограф. Обозр., 1904. № 1, стр. 1-42; № 2, стр. 19-55; № 4, стр. 66-119.

    44. Якобий, П., д-р. Религиозно-психические эпидемии. Из психиатрической экспертизы. — Вестн. Европы, 1903, № 10, стр. 732—758; № 11, стр. 117-166.

    45. Яковлев, Е. К. Этнографический обзор инородческого населения долины южного Енисея и объяснительный каталог Этнографического Отдела Музея. — Описание Минусинского Музея, вып. IV. Минусинск. 1900. IX + 212 + VII + 2 н. стр.

    46. Янковский. Странная болезнь. — Русское Богатство, 1885, № 8, Стр. 199-202.

 

                                                                       ПРИЛОЖЕНИЕ

            О ПОЛИТИЧЕСКОЙ ССЫЛКЕ В КОЛЫМСКОМ ОКРУГЕ ЯКУТСКОЙ ОБЛАСТИ

 

    172) Паули, Николай Карлович; адм-сс. (1888-1896), потомств. почетн. гражд. Бессарабск. губ., студ. Спб-го ун-та, холост, 30 л. В Якутскую область под надзор полиции на 3 г. попал за попытку к бегству из первоначального места ссылки — Енисейской губ., куда был выслан также в администр. порядке в 1884 г. за то, что у него при обыске в Петербурге нашли тайную типографию и ряд социально-революционных изданий в ней напечатанных. Вскоре после водворения в Батурусск. ул., выехав в августе 1888 г. в Якутск для закупа съестных припасов, ни к месту причисления, ни в Якутск не прибыл, а 11 декабря была получена эстафета из Петербурга, извещавшая о поимке там Паули. За побег этот он был выслан вторично в область на 8 лет с воспрещением отлучек с м-ста жительства в течение 3½ лет. По приговору Енисейского губ. суда от 31/VI 1889 г. — за переезд с фальшивым видом и укрывательство и составление подложной бумаги, совершенные им в годы пребывания в ссылке в Енис. губ. — лишен прав состояния и считался сосланным на житье в Якутск. обл. Вторую ссылку в области с 1891г. по 1896 г. П. прожил в Ср -Колымске [Д. 231].

    /М. А. Кротов.  Якутская ссылка 70 - 80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 207./

                                                              ПОД КРАСНОЙ МАСКОЙ

                                                                                  IV.

    Итак, как на воле, так и в неволе, провокация проявила себя, что называется, во всю. И почему-то у нас, старых ссыльных, у народа, во множестве хотя и одержимого шпикоманией, сложилась уверенность, что все же сохранились и такие места, где, во всяком случае, провокаторов из своих не было. Ведь, нет правила без исключения, — ну, мы и считали, что к таким исключениям надо отнести: конечно, Шлиссельбург, разумеется, Кару и, понятно, Колымск.

    Просчитались.

    А так как из песни слова не выкинешь, а уж начал рассказывать, так рассказывать, то приходится сознаться в своих ошибочных мечтаниях.

    И в конечном счете оказалось, что и здесь, и тут, и там была секретная агентура.

    *

    Об одном из колымских сексотов, о Григории Хавкине, — «Чукче», — я уже как-то рассказывал [* См. «Каторга и Ссылка», 1924 г., кн. 2/9, мой рассказ «Один из своих».]. Он, как известно, был раскрыт после февральской революции Комиссией Временного Правительства, сначала в парижской охранке, затем в одном из тайников особого отдела департамента полиции и, наконец, уже в 1918 году в архиве бывшего жандармского управления Одессы.

    Ознакомившись с этими делами, приходится констатировать, что во всех документах, относящихся к деятельности секретного сотрудника «Пледова», — охранная кличка Григория Хавкина, — никаких его «сводок» не обнаружено. Напротив, из «Дела» видно, что колымского сексота очень тяготило его подлое занятие. В черной тине шпионажа он беспомощно барахтается, не раз пытаясь выбраться из засасывающего его омута, и не смог, и увяз.

    Совершенно иным является 2-й секретный сотрудник из политических ссыльных Колымы, — Паули, Николай Карлович. К нам на Колыму он прибыл, если мне не изменяет память, в 1891 году.

    Время его приезда совпало с самой глухой порой в жизни нашей колонии. Дело в том, что колымская ссылка была оторвана от мира живых в буквальном смысле этого слова, — ведь, надо принять в соображение, что в те годы ближайшая телеграфная станция Нохтуйск отстояла от этого заполярного городка на расстоянии не более и не менее, как четыре тысячи верст!

    Почта в этот крайний северный пункт прибывала три раза в году, так что при таких обстоятельствах приезд новичков — новой группки ссыльных представлял собой событие необычайной важности, радостное до восторга.

    Как водилось в течение последних лет, новички прибывали каждый месяц, а то и чаще. А тут, после последней группы — четы Коберман — протекло около полугода — и никого.

    Разнесся даже слух, что, вообще, в Колымск ссылка прекращена. И вот — сенсационная новость: к нам едет Паули, и на днях его привезут.

    Мы, молодежь, главным образом, зная, что прибывающий старик, уже дважды отбывал ссылку, а последнюю в одном из отдаленных улусов Якутского округа, что оттуда он бежал, что был пойман и снова посажен в Петропавловку и, что на последовавший вслед за его арестом запрос министра внутренних дел якутскому губернатору: «Где Паули?», последовал ответ: «Занимается в улусе земледелием» — зная, все эти, так сказать, революционно-пикантные подробности «жития» Николая Карловича Паули, естественно, разукрасили его образ чисто героическими чертами. Со свойственной нашему возрасту способностью чрезмерно увлекаться и придать всему преувеличенные размеры мы того, кого сейчас ждали, идеализировали, можно сказать, до беспредельности.

    И вот, настал нервно жданный момент встречи — он приехал, мы его увидели, познакомились, и вместо радостных ощущений какое-то сложное чувство странной неловкости, не то недоумения, не то полной отчужденности, пожалуй, разочарованности, вернее, и то, и другое, и третье.

    Затем сама его внешность.

    Довольно упитанная фигура, франтовато одет, борода не клочковатая, — добрая русская борода террориста или иконописный клинушек социалиста-народника, — а старательно причесанное «буланже».

    Курит не махорку, как все мы, а турецкий табак, «пшеничный». Словом, — весь аккуратный, размеренный, опрятный, опрысканный одеколоном, в крахмальных воротничках, свежем галстуке.

    В коммуну не вступил. Чай пьет не кирпичный, а фамильный и всегда с сахаром. Правда, иногда предлагает и другим огрызок сахара, но кто у него возьмет? Играет на скрипке.

    И скрипка у него какая-то аккуратная и приглаженная, как сам он. Не то, что скрипка нашего Давида Гофмана, простая, скромная, вообще, как полагается быть инструменту политического ссыльного.

    Отдохнув с дороги, Паули делал попытки сойтись с нами поближе, стал рассказывать о себе, о своем прошлом — и все эти рассказы сводились к тому, как он кутил с проститутками по петербургским ресторанам.

    Детали этих похождений до того омерзительны, что даже сейчас, когда печать так и пестрит «крепкими словами», их невозможно передавать.

    Прожив с месяц (а занял Паули лучшую комнату артельного дома), он, познакомившись с местными обывателями, зачастил к ним, стал играть в карты, при чем проигрывал крупные суммы, правда, на записи.

    В деньгах, впрочем, не нуждался, так как почти каждая почта доставляла ему солидные денежные переводы, которые, по его словам, посылал ему брат, дирижер петербургской оперетты.

    Одновременно с игрой в карты Паули стал „охотиться" за местными девушками, причем выбирал, главным образом, подростков-девственниц, как он сам говорил.

    Вот за этими собственно «занятиями» — картежной игрой и гоньбой за девушками — и проходили все его дни. И характерная подробность: пил он редко и всегда умеренно, никогда не напиваясь до пьяна.

    В наших общественных работах не принимал никакого участия.

                                                                                  V.

    В конце 1893 г. кончился срок моей ссылки.

    Уже будучи в России и поддерживая переписку с оставшимися на Колыме товарищами, я узнал, что Паули, который имел 10 лет Колымска, почему-то сократили срок, что его перевели в Якутск, откуда он, недолго задержавшись, перевелся значительно южнее и скоро попал в Иркутск.

    Там, в самом культурном из сибирских городов, Паули возродился, ожил и, заняв видный пост в управлении строящегося тогда Великого Сибирского Пути и заведши связи со служащими и рабочими, весь ушел в революционную работу, агитируя, пропагандируя и организовывая кружки. Впрочем, вся его организация скоро провалилась, но ему, как и раньше, удалось уйти от ареста. Он бежал, теперь в третий раз, и благополучно перебрался заграницу.

    Было это в начале первого десятилетия текущего века.

    Эмиграция тогда проявляла оживленную деятельность, и Паули, приняв участие в этом движении вместе с покойным Михаилом Рафаиловичем Гоцом, X. Житловским, М. Розенбаумом, Кричевским, Шишко и Феликсом Вохковским, явился одним из инициаторов по организации «Аграрной Лиги социализма». Для пропаганды идей Лиги и организации ее отделов он предпринял объезд России.

    Посетил он и Одессу.

    К этому времени я, преданный другим колымским сексотом, Григорием Хавкиным, сидел в одесской тюрьме, но от арестованного 2 месяца после меня члена местной народовольческой группы Николая Ивановича Иванова-Охлонина мне стало известно о приезде эмиссара Аграрной Лиги, о его миссии и проч.

    Как водится у «стариков», дело было обставлено со всяческими предосторожностями — весьма конспиративно: кроме бывших ссыльных, народа, умеющего держать язык за зубами: Н. Л. Геккера, Ивановых да Брагинских, мужа и жены, никто не знал о затеянном деле, тем не менее тотчас же по отъезде Паули пошла ликвидация при весьма странных обстоятельствах — и в результате аресты самого Николая Ивановича, его жены Софьи Абрамовны, ее сестры с мужем и еще, и еще. Обыскам подверглась вся наша группа.

    Из тюрьмы меня освободили в конце лета 1902 года (арестован же я был в декабре), и тогда же выяснилось, что дело об устройстве в Одессе отделения Аграрной Лиги приняло такой оборот, что Брагинским, Марку Абрамовичу и Полине Исаевне, необходимо немедленно эмигрировать.

    Они, действительно, переправились через границу, а после их отъезда, сколько времени прошло мне сейчас трудно установить, то ли в том же 1902 году, то ли в следующем 1903-м — произошло событие, повергшее всех нас в необычайное изумление: французское правительство выслало Николая Карловича Паули из Парижа.

    Не трудно себе представить, какое ошеломляющее впечатление произвела эта репрессивная мера радикального кабинета Республики на всю эмигрантскую колонию.

    Пошли совещания, собрания, протесты.

    А так как Мильеран, вот этот самый, который недавно лишь был, президентом французской республики, в те годы социалист, был депутатом парламента, то покойный ныне Рубанович, человек весьма влиятельный среди французских социалистов, потребовал его, Мильерана, вмешательства в это возмутительное дело.

    В ближайший день Мильеран внес интерпелляцию, так сказать, всенародно запросил главу правительства, как оно осмелилось нарушить одно из незыблемейших прав свободной страны — право убежища политических изгнанников.

    Интерпеллянту по закрытии заседания с чисто французской вежливостью в кабинете премьер-министра, которым тогда был Вальдек-Руссо, показали документы, в которых явственно значилось, что изгнанный из пределов Франции старый революционер состоит на службе русского правительства — в должности агента-информатора.

    Мильеран после этого с парламентской трибуны потребовал категорически воспретить шпионам русской полиции распоряжаться на территории Франции, как у себя дома, и министр внутренних дел, которым тогда был «тигр» — Клемансо, вбежав со свойственной ему экспансивностью, вслед за социалистическим депутатом на трибуну, односложно, при аплодисментах всей Палаты, энергично бросил:

    — Ç’а!

    Т. е., будет сделано.

                                                                                  VI.

    С Паули я потом — в феврале 1907 года — встретился при очень торжественной обстановке.

    Было это накануне открытия Второй Государственной Думы.

    Мы, журналисты, парламентские референты, собравшись в здании Государственного Совета — в Мариинском Дворце устроили совещание по вопросу о распределении мест в ложе, отведенной для передовой прессы.

    Председательствует, по обыкновению, член редакции журнала «Русское Богатство» старый народник-публицист Николай Федорович Анненский.

    Секретарь — историк революции и один из редакторов журнала «Былое» Петр Елисеевич Щеголев.

    Сижу рядом с Таном.

    Вижу в первом ряду знакомую фигуру: такая же опрятная, изысканно одетая, как пятнадцать лет тому назад — в Колымске.

    — Владимир Германович, —толкаю я под локоть Тана, — смотрите — кто здесь...

    — Да шут с ним, — брезгливо морщась, ответно шепчет Тан, — стоит ли заводиться?

    — Шут-то с ним. А заводиться стоит.

    Подхожу к председательскому столу. Поворотом головы, указывая президиуму собрания, т. е. Николаю Федоровичу и Павлу Елисеичу на Паули, шепотом объясняю, в чем дело, и отхожу к своему стулу.

    Анненский звонит.

    При наступившей тишине Николай Федорович, со свойственной ему утонченной деликатностью, не то спрашивая, не то извиняясь, что-то пытается объяснить Паули.

    — Да чего тут деликатничать! — прерывает Н. Ф. Щеголев.

    Поднявшись и пригнувшись над столом, навися на него всем своим грузным корпусом, он резко бросает:

    — Паули — провокатор!

    — Вот здесь, — указательный палец Петра Елисеича направляется в мою сторону, — сидит одна из его жертв.

    — Наум Маркович, чего вы молчите?

    Шумный гул голосов: — Вон, вон! заливает зал заседания. Журналисты, вскочив со своих мест, кидаются к Паули.

    Анненский звонит. Он просит собравшихся соблюдать порядок. Шум стихает. И Паули, с виду как будто спокойный, деловито заявляет: история о его провокации, конечно, чепуха. Засим разбор такого во всяком случае сложного вопроса вне компетенции данного собрания. Сейчас же дело обстоит так: у него мандат от «Туркенстанского Курьера», левого органа печати, и рекомендательное письмо от социал-демократического депутата г. Ташкента, товарища Навивкина.

    Значит, у него неоспоримое право на место в ложе журналистов:

    Вот что, собственно, и подлежит обсуждению данного собрания.

    Публика было заколебалась; однако, после моих и Щеголева объяснений, Паули в месте было отказано.

    Бурцев, которому я потом передал всю эту историю, подтвердил, что провокационное поведение Паули в отношении Аграрной Лиги — дело, не подлежащее никакому сомнению, хотя документальных данных ему, Бурцеву, пока не удалось добыть.

    Эти документальные данные — собственноручные донесения Паули, освещающие жизнь политической эмиграции, в том числе участников Лиги, мне пришлось прочесть через 13 лет, в 1920 г., после моего столкновения с ним в Зале Мариинского Дворца.

    Находятся они, показания, в деле Менделя Розенбаума, студента эс-эра, которого Паули отправил из-за границы в Россию с транспортом нелегальной литературы изданиями Лиги, и, отправив, как водится, послал о нем агентскую сводку [* См. Архив Одесского Истпарта. „Дознание одесского жандармского управления" 1903 г., № 8, стр. 154 «Дело о транспортировании нелегальной литературы».].

    Кроме донесения, в «деле» имеется составленная Паули же история возникновения и деятельности «Лиги Аграрного социализма» и подробная характеристика ее виднейших лидеров: покойных ныне Шишко, Рубановича, Феликса Волховского, Э. А. Серебрякова, Михаила Рафаиловича Гоца — Семена Акимовича Ан-ского, X. Житловского, Марка Абрамовича Брагинского и других.

    Характеристика, как и ее автор, выдержана в спокойных тонах, деловито, четко, ясно и правдиво, но это — та именно «правда», про которую сказано, что она «хуже всякой лжи».

    Вот эти-то «бумаги», насколько можно судить, отрывки из пространного агентского обзора, с достоверностью, вообще свойственной архивным материалам такого рода, свидетельствуют, что Николай Паули был не обычным осведомителем, а агент-провокатор, при чем провокатор крупного калибра.

    В том же 1920 году, в третий и окончательный приход Советской власти в Одессу, я вновь встретил Паули.

    Было это ранним утром в апреле. Я направлялся на службу — в комиссию по охране революционных архивов (архивы б. жандармского управления, охранного отделения, прокурора палаты), председателем коей я состоял, и недалеко от здания, где теперь помещается управление уполномоченного Наркоминдела, заметил знакомую фигуру.

    За эти долгие сумятошные годы (свирепой реакции последнего десятилетия царствования Николая II, революционных бурь и бедствий гражданской войны) он почти не изменился; такой же моложавый, осанистый, с неторопкой самоуверенной походкой.

    Увидев меня и, судя по внезапно вспыхнувшей тревоге в глазах, должно быть узнав, он, свернув с тротуара, пошел по мостовой и, дойдя до поворота, быстро повернул за угол.

    Одет он был вполне прилично, с портфелем в руках. По всем этим признакам — и по повадке, и по костюму, и по портфелю, а также потому, что мелкий улов мало привлекал этого матерого хищника, у меня явилось предположение, что Паули, воспользовавшись тем, что наш молодняк с историей провокации, собственно провокаторов, мало знаком, — где-то занимает видный пост.

    Я пытался наводить справки, но ничего не добился.

    С тех пор я Николая Паули не встречал...

    Н. Осипович.

    18/ХI – 26 года

    г. Одесса.

    /Кандальный Звон. Историко-революционный сборник. Одесское отделение Общества политкаторжан. № 8. Одесса. 1927. С. 98-106./