ЎЎЎ Эдуард Пякарскі. Да пытаньня абсахаваньня маскалёў. Койданава. "Кальвіна". 2022.

 

    Къ вопросу объ объякучиваніи русскихъ. В № 1 «Сибир-Вопросовъ» помещена небольшая заметка г. В. Васильева: «Угасшая русская культура на дальнемъ сѣверѣ», подтверждающая лишний раз давно уже констатированное явление объякучивания русского момента. Заметка касается судьбы русских поселений на Хатанге и Анабаре (Енис. губ.), где «русский пришлый элемент, имевший когда-то большое культурное влияние на окружающие его инородческие племена, быстро идет по пути полного слияния с ними в физическом типе, в образе своей жизни, экономическом и духовном своем быте, привычках, навыках, вплоть до потери родного, более развитого, богатого языка; в области религиозных верований доходит до того, что выделяет из своей среды шаманов; наконец, забрасывает свои селения и разбредается в тундру» (стр. 33-34). Все эти положения автор иллюстрирует примерами из собственных личных наблюдений и впечатлений. Необходимо оговорить, что, по свидетельству самого автора, о полной потере родного языка не может быть пока речи, так как старики все знают более или менее по-русски, и только «люди более молодого возраста обнаруживают полное незнание или говорят всего по нескольку слов (стр. 31). Спрашивая себя о причинах такого угасания русского элемента и принесенной им в инородческую среду культуры, автор ставит целый ряд вопросов, долженствующих помочь объяснению этого очень сложного явления, слагавшегося, по справедливому мнению автора, под перекрещивающихся влиянием самых разнообразных факторов антропологического, этнографического и социального характера. «Экономические ли причины, лежащие в суровых, непривычных для коренного русского человека условиях севера с его бродячими промыслами, изолированность ли края, отсутствие путей сообщения и связей с культурным миром, физическая и культурная слабость самого колонизационного элемента или незначительность его в сравнении с более компактной массой туземного населения влияли тут и явились причиною того, что стойкий, в общем, колонизационный элемент не мог сохранить даже физических черт своей высшей народности и подвергся нивелирующему влиянию менее сильной расовой разновидности — якутов, наравне с ниже их стоящими тунгусами, долганами и вымирающими самоедами? Во всяком случае — заключает г. Васильев — факт стоит перед нами во всей своей поражающей наглядности» (стр. 38).

    /Живая Старина. Періодическое изданіе Отдѣленія Этнографіи Императорскаго Русскаго Географическаго Общества. Вып. I. С-Петербургъ. 1908. С. 137./

 

 

                                        К ВОПРОСУ ОБ ОБЪЯКУЧИВАНИИ РУССКИХ

    В № 1 «Сибирскихъ Вопросовъ» за текущий год помещена небольшая заметка г. В. Васильева: «Угасшая русская культура на дальнемъ сѣверѣ», подтверждающая лишний раз давно уже констатированное явление обьякучивания русского элемента. Заметка касается русских поселений на Хатанге и Анабаре (Енис. губ.), где «русский пришлый элемент, имевший когда-то большое культурное влияние на окружающие его инородческие племена, быстро идет по пути быстрого слияния с ними в физическом типе, в образе своей жизни, экономическом и духовном своем быте, привычках, навыках, вплоть до потери родного, более развитого, богатого языка; в области религиозных верований доходить до того, что выделяет из своей среды шаманов; наконец, забрасывают свои селения и разбредаются по тундре» (стр. 33-34). Все эти положения автор иллюстрирует примерами из собственных личных наблюдений и впечатлений. Необходимо оговорить, что, по свидетельству самого автора, о полной потере родного языка не может быть пока и речи, так как старики все знают более или менее по-русски, и только «люди более молодого возраста обнаруживают полное незнание или говорят всего по несколько слов» (стр. 31). Спрашивая, себя о причинах такого угасания русского элемента и принесенной им в инородческую среду культуры, автор ставить целый ряд, вопросов, долженствующих помочь объяснению этого очень сложного явления, слагавшегося, по справедливому мнению автора, «под перекрещивающимся влиянием самых разнообразных факторов антропологического, этнографического и социального характера. Экономические ли причины, лежащие в суровых, непривычных для коренного русского, человека условиях севера с его бродячими промыслами, изолированность ли края, отсутствие путей сообщения и связей с культурным миром, физическая и культурная слабость самого колонизационного элемента или незначительность его в сравнении с более компактной массой туземного населения влияли тут и явились причиною того, что стойкий, в общем, колонизационный элемент не мог сохранить даже физических черт, своей высшей народности и подвергся нивелирующему влиянию: менее сильной расовой разновидности — якутов, наравне с ниже их стоящими тунгусами, долганами и вымирающими самоедами? Во всяком случае — заключает г. Васильев — факт стоит перед нами во всей своей «поражающей наглядности». [стр. 33.]

    Э. П.

     /Якутская Жизнь. Якутскъ. № 10. 20 марта 1908. С. 2./

 

 

 

    Эдуард Карлович Пекарский род. 13 (25) октября 1858 г. на мызе Петровичи Игуменского уезда Минской губернии Российской империи. Обучался в Мозырской гимназии, в 1874 г. переехал учиться в Таганрог, где примкнул к революционному движению. В 1877 г. поступил в Харьковский ветеринарный институт, который не окончил. 12 января 1881 года Московский военно-окружной суд приговорил Пекарского к пятнадцати годам каторжных работ. По распоряжению Московского губернатора «принимая во внимание молодость, легкомыслие и болезненное состояние» Пекарского, каторгу заменили ссылкой на поселение «в отдалённые места Сибири с лишением всех прав и состояния». 2 ноября 1881 г. Пекарский был доставлен в Якутск и был поселен в 1-м Игидейском наслеге Батурусского улуса, где прожил около 20 лет. В ссылке начал заниматься изучением якутского языка. Умер 29 июня 1934 г. в Ленинграде.

    Кэскилена Байтунова-Игидэй,

    Койданава

 

                               УГАСШАЯ РУССКАЯ КУЛЬТУРА НА ДАЛЬНЕМ СЕВЕРЕ

    Судьба русских поселений на Хатанге является весьма поучительной страницей истории нашей северной колонизации и заслуживает внимания с чисто научной стороны.

    Я видел на Хатанге разрушенные поселки с исчезающими остатками прежней русской культуры ометисившихся «ярославцев и новгородцев» и хочу поделиться с читателем этими грустными впечатлениями картины угасания...

    В первый раз, на пустынном берегу Хатанги, где не было видно и следа человеческого жилья на десятки верст вокруг, около нашего экспедиционного табора неожиданно образовалась кучка из 10 инородцев-якутов. Я был поражен разнообразием типов стоявших передо мною якутов — ни малейшего сходства между ними, как будто это были представители разных народностей, а не якуты (только один из них был тунгус, да и тот ни слова не знал по тунгуски). Особенно меня поразил слепой старик, который на мое приглашение сесть отвечал мне чистым русским языком «спасибо». Далее, оказалось, что каждый из этих десяти якутов по виду знает по нескольку русских слов, а кое-кто даже понимает русскую речь. Поразило меня также и то, что все они, в противоположность инородцам, вели себя с достоинством, ни на что не напрашивались и держались очень свободно, хотя и отвешивали нашей экспедиционной компании еще издалека довольно низкие поклоны. Не было сомнения, что пред нами были не чистокровные якуты, а представители какого то смешанного странного типа — метисы, полу-якуты, полу-долгане, полу-тунгусы, и полу-русские с остатками русской речи и старых привычек отцов и дедов.

    В другой раз я встретил также слепого старика-якута в Хатангском погосте — Гидатова, прекрасно говорящего по-русски. Раньше он был князцом (старостой) своего наслега, а теперь живет с семьей в стороне от дел, хотя еще частенько обращаются к нему за советами. Это тоже характерный тип, как бы указывающий на то, насколько прежнее влияние русского элемента было сильно в крае и насколько оно упало теперь.

    Третий такой же метис встретился мне в с. Нижнем на той же Хатанге. Это — Трифон Гаврилович Портнягин, также хорошо говорящий по-русски. Когда-то род Портнягиных был большой, жили они далеко севернее, промышляя песцов и других зверей, передвигаясь на оленях и собаках. Дед у него был грамотный, да чуть ли не был грамотным и отец, но потом эти культурные традиции исчезли, они объякучивались, дичали, и про одного из дядей Трифона доподлинно известно, что он сделался шаманом, да, говорят, в их фамилии был кроме того, не один шаман. Теперь Портнягины окончательно объякутились, обеднели, уменьшились количеством и разбрелись по тундре.

    Это — три типа, с которыми мне пришлось более близко столкнутся. Но чем дальше я знакомился со здешним населением, тем все более встречал людей с инородческим обличием, знающих по-русски. По Хатанге, частью по Хете и другим местам, живет в разброде до 160 душ крестьян, составляющих даже крестьянское общество, но по образу жизни ничем не отличающихся от здешних инородцев — якутов, долган, тунгусов, совершенно утерявших как физический, так и духовный облик русских; русский язык ими совершенно также утрачен, или говорят на нем. лишь немногие, якутский же язык сделался для них родным. При этом интересным явлением оказывается еще и то обстоятельство, что все знающие более или менее русскую речь — старики, тогда как люди более молодого возраста обнаруживают полное незнание, или говорят всего по нескольку слов.

    Перейду теперь к остаткам внешней культуры, которые приходилось мне встречать на Хатанге. От Хатангского погоста тянется группа деревушек, расположенных по берегу реки и своими чисто-русскими названиями говорящих, что поселения эти когда-то были основаны русскими пришельцами. В одной из этих деревушек, Казачьем, я видел развалины то обрушившихся, то полуобрушившихся строений не инородческой постройки. Постройка весьма основательная, чистая. Особенно обратил мое внимание один обрушившийся дом, состоявший, по-видимому, из 9 связанных срубов. Один из этих пристроев очень похож на помещение для птиц — есть что-то в роде курятника и корытца для кур; у дверей в сени ступеньки; к дому пристроено несколько чуланчиков, без окон, очень маленьких, но с нарами, как будто служивших для жилья. Есть остатки бани и слесарного горна. Сам поселок, можно сказать, представляет одни развалины, свидетельствуя, что когда-то здесь зарождалась жизнь с более высшей культурой, чем окружавшая ее инородческая. Теперь в нем никто не живет и царит полное запустение.

    Ту же картину можно наблюдать и в другом соседнем поселке, Жданихе, с той лишь разницей, что в нем по зимам живет одна семья. Место очень красивое: с обеих сторон поселка высокий песчаный лесистый берег и самый поселок стоит в пади, посреди которой возвышается небольшой холмик, с когда-то огороженным кладбищем. На могилах высокие, массивные кресты, возвышающиеся над маленькими, очень хорошо пригнанными срубиками, четверти в три вышиной и аршина в два длиной, в виде прямого горба; камней и плит нет, изгородь свалилась и гниет.

    Такое же кладбище я нашел в с. Нижнем. Вместо изгороди также одни развалины. Кресты, прекрасно сделанные, с прилепленными изображениями ножей, скребков, «пальм» и т. п. довольно чистой работы. Эти изображения должны были отличать могилы мужчин и женщин. На перекладинах крестов видны привязанные остатки восковых свеч. Уединенно стоит здесь также, выделяясь вышиной, огромный, надо полагать, староверческий крест. Здесь же имеются бревенчатые настилки около 1-1½ саж. длиной, прямо по земле, из неотесанных бревен. Это, говорят, общие могилы, куда складывали по нескольку трупов при повальных болезнях, не успевая хоронить. В стороне от кладбища разбросаны развалины построек того же типа, что и в Казачьем, в виде срубов, прилегающих один к другому и расположенных без всякой системы и плана. Разница лишь в том, что здесь постройки значительно больше, из прекрасного крупного леса, по-видимому, плавника. Далее по Поселкам все та же картина «мерзости запустения» и развалин. Небольшое количество этих развалин есть и в Убойной, Крестах, Рыбном, в Усть-Попигае. Про Убойную мне рассказывали, что жилье здесь заброшено уже давно, так как целая семья, жившая в ней, поголовно вымерла постепенно за исключением одной девушки, жены того Трифона Портнягина, о котором я выше упоминал. Говорят еще, что половина этой семьи умерла от испуга, что в доме «чудилось». Кресты, судя по количеству могил на трех его кладбищах, были когда-то большим селением, Рыбный несколько меньше.

    Теперь оба они пусты и производят удручающее впечатление. В последнем сохранилось много остатков домашнего хозяйства — шаек, божниц, кроватей, стаек для собак, бань. Один Усть-Попигайский поселок еще не совсем заброшен. В нем время от времени живут еще и теперь, при наездах для ловли рыбы, впрочем, как говорят, почти напрасных, так как промысел этот за последние 6-7 лет совершенно упал. Мы встретили там две семьи якутов. В развалинах строений, в одном из амбаров, были обнаружены остатки шаманского костюма, с двумя бубнами и палочками для них, и несколько деревянных вещей шаманского культа. Характер развалившихся построек в этих четырех селениях тот же, что и в описанных, и несомненно свидетельствует о том, что поселки эти были когда-то населены русскими, принесшими кое-какие начатки культуры и забросившими потом эти селения.

    Резюмируя эти впечатления, невольно спрашиваешь себя о причинах такого угасания русского элемента и принесенной им в эти края своей, правда, невысокой культуры. Экономические ли причины, лежащие в суровых, непривычных для коренного русского человека условиях севера с его бродячими промыслами, изолированность ли края, отсутствие путей сообщения и связей с культурным миром, физическая и культурная слабость самого колонизационного элемента или незначительность его в сравнении с более компактной массой туземного населения влияли тут и явились причиною того, что стойкий, в общем, колонизационный элемент не мог сохранить даже физических черт своей высшей народности и подвергся нивелирующему влиянию менее сильной расовой разновидности — якутов, наравне с ниже их стоящими тунгусами, долганами и вымирающими самоедами? Во всяком случае, факт стоить перед нами во всей своей поражающей наглядности. Мы можем утвердительно сказать, что русский, пришлый элемент на Хатанге — да и не только Хатанге, но и на Анабаре (где, как мне известно, не осталось также никаких следов от осевшего там довольно значительного русского населения, — имевший, как можно заключить из этих остатков, когда-то большое культурное влияние на окружающие его инородческие племена, быстро идет по пути полного слияния с ними в физическом типе, в образе своей жизни, экономическом и духовном своем быте, привычках, навыках, вплоть до потери родного, более развитого, богатого языка; в области религиозных верований доходит до того, что выделяет из своей среды шаманов; наконец, забрасывает свои селения и разбредается в тундру. Явление это, несомненно, очень сложное и слагалось оно под перекрещивающимся влиянием самых разнообразных факторов антропологического, этнографического и социального характера, и чтобы объяснить и осветить его, мне кажется, нужно многостороннее исследование.

    Не будучи специалистом в этих областях, я не беру на себя смелости делать какие-либо догадки и предположения, да и вообще настоящей заметкой я не претендовал на исчерпание темы: целью моей было лишь поделиться своими впечатлениями от действительно поразившего меня полного угасания русского элемента на Хатанге. Если же мои беглые заметки могут вызвать интерес специалистов к описанному здесь любопытному и печальному явлению, — то это все, чего я мог бы пожелать.

    В. Васильев.

    [C. 29-34.]

 

 

    Виктор Николаевич Васильев род. (10 (22) ноября 1877 г. в Амгинском селении Якутской области (ныне с. Амга Амгинского улуса РС(Я)) в семье политического ссыльного и местной крестьянки. Учился в Амгинской церковно-приходской и Якутской миссионерской школах, затем в Якутской духовной семинарии, в Петербургском университете, Практической Восточной Академии. С 1905 г. по 1913 г. - до начала первой мировой войны он совершил экспедиционные поездки в места проживания эвенков, эвенов, есейских якутов, долган, карагасов, сойотов, монголов, бурят, якутов, айнов, гиляков, ороков, негидальцев, казахов и др., собрал и записал огромный этнографический и фольклорный материал. Они опубликованы в виде статей и отчетов, а также пополнили коллекции музеев России. В 1906-1910 гг. он работал в Музее этнографии и антропологии АН СССР, в 1910-1914 гг. - в этнографическом отделе Русского музея. В 1914 откомандировался на фронт с одним из сибирских врачебно-перевязочных отрядов Союза городов, работал в Галиции на передовых позициях. С 1916 г. и до конца войны состоял в инженерно-строительной дружине Земгора в Турецкой Армении. В 1918-1923 гг. работал в Сибири (Иркутске и Омске) на разных административно-хозяйственных должностях. В 1923-1926 гг. - заведующий этнографического отдела и заместитель директора Западно-Сибирского краевого музея в Омске. В 1926-1928 гг. работал в экспедиции Комиссии по изучению производительных сил Якутской АССР. В 1928-1931 гг. работал в Ленинграде, в 1929-1931 гг. исполнял обязанности ученого секретаря Комиссии по изучению Якутской республики. Умер 12 ноября 1931 года в Ленинграде.

    Балтарангкы Куё-Амгинская,

    Койданава