ЎЎЎ 2. Баніфацыя Каструль. Марфа Чэрская. Беларусь ды Якутыя. Ч. 2. Воспоминания о Колымской экспедиции 1892 года. Койданава. "Кальвіна". 2020.

    М. П. Черская

                               ВОСПОМИНАНИЯ О КОЛЫМСКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ 1892 г.

                                                 (Публикация и введение С. В. Обручева)

                                                                  *************

    Воспоминания эти написаны в 1925 г. по просьбе Якутской комиссии Академии наук СССР и частично опубликованы в книге Зариных (Зарины В. и Е. Путешествие М. П. Черской. М., 64 стр.). М. П. Черская просто и бесхитростно рассказывает о своем великом подвиге — о том, как она после смерти мужа, оставшись одна с двенадцатилетним сыном, довела до конца научные исследования и проделала затем тяжелый зимний путь от Средне-Колымска до Якутска.

    Отметим некоторые немногочисленные ошибки в воспоминаниях Черской, обусловленные большим сроком (35 лет), который отделяет описываемые события от времени составления воспоминаний.

    Из дневника, который вела во время экспедиции М. Черская, видно, что Черский скончался в 10 ч. 10 м. вечера 25 июня. В «Воспоминаниях» это событие отнесено к утру 25-го. Точно так же неверно сообщение, что «24 июня муж мой слег» — Черский уже с 20 июня был настолько слаб, что не мог сам писать дневник.

    Не вполне правильно передает события также и сообщение М. П. Черской о том, что Колымский исправник Карзин был вызван на место смерти Черского для приема имущества экспедиции. В архиве Академии наук хранится «Краткий отчет о делах экспедиции после смерти Черского», посланный М. П. Черской в апреле 1893 г. из Иркутска (ф. 4, оп. 2, (1890), № 78). В этом отчете сообщается, что исправник В. Г. Карзин не застал уже М. П. Черской в з. Колымской и догнал ее в Нижне-Колымске. Имущество экспедиции было передано ему только в Средне-Колымске, по окончании работ, было сдано 25 ящиков коллекций, 3 ящика с книгами (академическими и собственными) и все снаряжение. Одежда, посуда и 2 испорченные двустволки были проданы в Средне-Колымске.

    К реке Прорве пристали не после смерти Черского, как это написано в воспоминаниях, а на семь часов раньше; простояли здесь не четверо суток, а двое с половиной.

    Название «урочище Омолонье» появляется лишь в воспоминаниях и, по-видимому, навеяно названием впадающей в Колыму несколько выше рекой Омолон. В дневнике этот поселок назван «Кулымский»; в 1929 г., когда я посетил это место, селение называлось «заимка Колымская». Заимка Колымская расположена не в безлесной местности, как сообщает Черская — граница леса проходит севернее Нижне-Колымска. Но так как кругом лес вырублен, то действительно жители для заготовки дров вылавливают плывущие по реке деревья.

    Сообщение М. П. Черской о безлесной местности от з. Колымской до Ннжне-Колымска «с жалкой тощей травой и кое-где низкорослыми ползучими березами» — также неверно. Берега Колымы здесь поросли густыми и высокими кустами ивы, а выше на склонах долины растут леса. М. П. Черская забыла, что в дневнике 2 и 4 июля она отмечала тальник по берегам и лиственничный лес вдали.

    Сообщение о национальном составе населения Нижне-Колымска в воспоминаниях противоречит дневнику: в последнем указаны русские, якуты и несколько ссыльных, а в воспоминаниях — юкагиры и преобладающие ссыльные.

    В Средне-Колымск М. П. Черская вернулась не 20 августа, а, судя по дневнику, 16.

    Из Средне-Колымска М. П. Черская выехала не через месяц после приезда туда, а, как видно из ее отчета за 1893 г., 27 ноября. В отчете 1893 г. содержатся еще некоторые интересные подробности об окончании экспедиции. В Нижне-Колымске М. П. Черская старалась пополнить коллекции и послала казака С. Расторгуева за 70 верст вниз по Колыме; он привез из этой поездки 7-8 штук птиц; были собраны в Нижне-Колымске и рыбы, но из-за плохого качества спирта, имевшегося там, и недостаточного количества спирта в запасах экспедиции не удалось законсервировать много рыб. На обратном пути вверх по Колыме высокая вода мешала осматривать яры, у подножия которых река вымывает кости четвертичных млекопитающих.

    Дальнейший текст воспоминаний не может быть проверен вполне точно так как дневник кончается с приездом в Средне-Колымск. Но некоторые неточности можно обнаружить и в этой части воспоминаний. Собака — вожак потяга запрягается на Колыме обычно «не впереди впряженных попарно собак», а в передней паре. Вожак вряд ли может обманывать своим лаем других собак потяга, чтобы отвлечь их от преследования дичи. Точно так же несколько фантастично сообщение о замерзшем якуте, которого положили внутрь убитой лошади — это, очевидно, полусказочные рассказы проводников, доверчиво воспринятые М. П. Черской.

    Перевал через Верхоянский хребет по старому тракту очень крутой, но там, конечно, нет почти отвесных стен, о которых сообщает М. П. Черская.

    Что касается средств экспедиции, то М. П. Черская сдала в Средне-Колымске исправнику Карзину 2500 р., затем получила от него обратно 300 р на проезд в Иркутск, а остальные деньги были отосланы в Якутск губернатору. Якутский губернатор выдал М. П. Черской прогоны до Иркутска из расчета на 3 лошади — 459 р. 87 к. Э. Толль выдал М. П. Черской 500 руб. из тех же денег, т. к. он получил остатки ассигнований экспедиции Черского для продолжения исследований на Яне (см. в Архиве Академии наук дело ф. 4 оп. 2, (1890), № 78; ф. 4, оп. 2, (1892), № 103; ф. 2, оп. 1, (1892), № 7).

    М. П. Черская в отчете 1893 г. просила Академию наук ходатайствовать о награждении казака Степана Расторгуева, сопровождавшего экспедицию от Якутска и до самого конца — до обратного возвращения в Якутск, — и колымчан, которые участвовали в плавании по Колыме, якута Анисима Слепцова (лоцмана?), рабочих Филиппа Прокопьева, Шахмета Еникеева и Михаила (фамилию которого М. П. Черская забыла), а также исправника В. Г. Карзина и жителя Оймекона Н. Кривошапкина (о котором писал Черский — см письма № 43 и 44).

    М. П. Черская родилась 1 мая 1857 г. в с. Александровском Иркутской губ.; родители ее — крестьяне Павел Васильевич Иванов и жена его Евфимия Елисеевна. Как сообщала М. П. Черская в 1893 г. в просьбе о пенсии: «Покойный Иван Дементьевич познакомился со мною еще в 1878 году и до свадьбы родился у нас 5 июля 1879 года сын Александр», но если верить копии свидетельства о рождении Александра, он родился 7 июля 1879 года (Ф. 4, оп. 2, (1890), № 78). Церковное венчание Черских состоялось в том же с. Александровском, где родился их сын, 30 января 1881 г. (все числа по старому стилю). В 1893 г., согласно новым законам, М. П. Черской удалось усыновить своего сына (ф. 4, оп. 2, (1890), № 78). Судя по этим документам, неверна дата рождения М. П. Черской — 3 мая 1857 г., которую указывают Зарины (239). Неверно также сообщение Б. Дыбовского о том, что «Черский женился на девице польского происхождения (см. в настоящем сборнике воспоминания Б. Дыбовского): как можно заключить из имен родителей М. П. Черской, иркутских крестьян, они несомненно русские.

    О сыне Черских Александре — см. специальные статьи в настоящем сборнике.

    М. П. Черская получала пенсию с 1893 г. до 1918 г. и затем с 1926 г. вплоть до ее смерти в 1940 г. (см. Архив Академии наук, ф. 47, оп. 1, № 184, ф. 4, оп. 2, (1890), № 78; ф. 2, оп. 2 - 1892, № 7).

    Из изложенного выше видно, что воспоминания М. П. Черской, содержащие очень важные сведения для характеристики последнего этапа Колымской экспедиции, вместе с тем не во всех деталях являются точными.

    Мы воспроизводим текст воспоминаний М. П. Черской по оригиналу, хранящемуся в Архиве Академии наук (ф. 47, оп. 1, № 114).

                                                                              *****

    В ответ на Вашу просьбу о присылке материала по экспедиции спешу поделиться своими воспоминаниями, насколько они сохранились в моей памяти. Многое изгладилось из моей памяти, ибо прошел значительный промежуток времени со дня экспедиции (около 35 лет), а также много было пережито со смерти мужа, как во время продолжения экспедиции, так и во время революции 1917 и 1918 годов, когда я, приобретя за средства, оставшиеся после смерти мужа, небольшой участок земли, очутилась в положении помещицы. Смерть мужа, расшатанное здоровье, граничившее с полным нервным расстройством, повседневная забота о существовании, забота о благополучном прибытии к месту назначения экспедиции, отсутствие научного руководства со смертью мужа — все это дает объяснение тому, что при окончании экспедиции было мало сделано в научном отношении, хотя лично мною было собрано несколько коллекций. Я очень сожалею, что утрата мужа не дала возможности к дальнейшим научным исследованиям.

    Когда экспедиция направлялась из Средне-Колымска, муж мой был уже болен, и всякого рода волнение сильно отражалось на его расшатанном болезнью организме. Болезнь его усугубилась еще и неприятным объяснением с племянником Г. И. Дуглас, служившим в экспедиции в качестве стрелка и препаратора. Будучи болен пороком сердца и в то же время предан науке, муж мой не щадил здоровья, взбираясь на высокие скалы для научных исследований и пренебрегая неблагоприятными климатическими условиями.

    24 июня муж мой слег и на утро его не стало. Ясно было, что продолжать экспедицию при создавшихся условиях не было возможности, и первой моей мыслью было — сдать отчетность и денежные суммы экспедиции. Для этой цели мною был отправлен нарочный назад в Средне-Колымск, к исправнику с извещением о смерти, с просьбой прибыть для принятия имущества экспедиции. Из прилагаемой при сем копии уведомления Академии наук и видно, что мной были сданы отчеты, материалы, остатки денежных сумм Средне-Колымскому исправнику, которым все это было направлено через Якутского губернатора в Академию наук.

    Смерть мужа наступила в то время, когда экспедиция, передвигаясь на лодке по реке Колыме, очутилась среди пустынных, низменных берегов. Часто господствующие в тех местах бури срывают в верховьях реки Колымы деревья и поднимают значительное волнение на реке. Такая буря заставила меня сделать распоряжение свернуть в приток Колымы, речку Прорву, где экспедиция в течение 4 суток выжидала, пока прекратится буря.

    Мне хотелось похоронить мужа вблизи какого-либо селения, а потому после прекращения бури экспедиция тронулась в путь. Вблизи урочища Омолонье экспедиция остановилась. Из бревна, принесенного течением, наскоро сооружено было некоторое подобие гроба, куда были положены останки покойного мужа. Затем стали рыть могилу, но на глубине 1/2 аршина земля оказалась настолько мерзлой, что лопаты пришлось отбросить и рыть могилу исключительно при помощи топора.

    Урочище Омолонье расположено в безлесной низменности, где жители выжидают бури, во время которой масса сорванных в верховьях реки Колымы деревьев плывет по течению; этим пользуются местные жители, вылавливая из реки деревья для своих нужд. Желая отметить чем-либо могилу моего мужа в пустынной местности и не имея возможности ожидать на одном месте, чтобы при следующей буре воспользоваться строительным материалом из реки, я заключила договор с одним из местных жителей, который обязался поставить на могиле мужа ограду и крест.

    Впоследствии сын мой Александр Черский, будучи студентом Петербургского Университета, привез снимок с могилы, доставленный нашим знакомым политссыльным (Тан-Богоразом).

    После похорон экспедиция двинулась по направлению к Нижне-Колымску вниз по течению реки Колымы, плывя на лодке среди однообразной дикой местности, низменной, безлесной, с жалкой, тощей травой и кое-где низкорослыми, ползучими березами.

    Не представляет разнообразия и сам гор. Ннжне-Колымск, окруженный той же безрадостной, однообразной местностью, с несколькими (2-3) десятками домов без крыш и небольшим количеством жителей. Туземное население — юкагиры, большинство же пришлое, русское население — из бывших политссыльных. Экспедиция пробыла в Нижне-Колымске около двух недель, где сын мой собрал коллекцию местных насекомых и птиц; среди последних было несколько редких экземпляров чаек (розовые чайки).

    Из Нижне-Колымска экспедиция повернула, по моему распоряжению, назад к Средне-Колымску, так как я боялась быть застигнутой ранней зимой в этой дикой местности, тем более, что обратный путь на веслах должен был быть более продолжительным, так как в Средне-Колымск нужно было плыть против течения реки Колымы.

    20 августа, когда были уже значительные заморозки, я вместе с экспедицией прибыла в Средне-Колымск, где пробыла целый месяц, дожидаясь санного пути, ибо не хотелось ехать в Якутск верхом на протяжении 2000 верст, тем более, что я в то время была больна.

    Далее экспедиция передвигалась на обывательских собаках; такое передвижение считается на севере самым быстрым и удобным. Состоит этот способ в следующем: в длинные, узкие сани, называемые нартами, впрягается до 4-6 пар собак, которые в другое время употребляются, как ищейки в промысловой охоте. Впереди впряженных попарно собак отдельно впрягается собака-вожак, более опытная, которая предварительно дрессируется для направления остальных по должному пути. Случается иногда, что весь отряд собак, почуяв след зверя или дичи, начинает кидаться в сторону следа; тогда собака-вожак отвлекает увлекшихся следом товарищей лаем в сторону станции, будто зверь направился к станции, обманывая таким образом чутье остальных собак и выводя их на должный путь. Но горе путнику, мчащемуся по необозримой снежной пустыне на собаках, во главе которых бежит неопытный и плохо выдрессированный вожак, не могущий обмануть своим лаем отряд ищеек. Тогда неизбежна гибель, тогда путник будет увлечен от истинного пути и заблудится в беспредельной снежной тундре.

    На длинные сани-нарты кладется багаж и помещается, в полулежачем положении путешественник, в ногах которого садится ямщик, вооруженный длинной палкой с длинным железным острием на конце, которое он втыкает в землю, когда нужно остановить сани. Весь отряд собак тогда моментально останавливается.

    Вот на таких собаках экспедиция передвигалась две недели от станции к станции, на которых приходилось изредка останавливаться, чтобы дать отдых и людям и собакам.

    Расстояние между станциями бывало неодинаково: иные расположены на расстоянии 30, 70 верст, а иные так и на расстоянии 100, 150 верст.

    Сами станции представляют из себя деревянные строения — срубы около 3 саженей в длину и около 2 в ширину, без крыши, с одним только потолком, в котором проделано отверстие для выхода дыма. Вместо окон небольшие отверстия в стенах, заложенные или кусками льда, или снегом, или в лучшем случае куском слюды. Внутри такого помещения ютятся люди и домашний скот. Тяжелый, затхлый воздух с температурой, ничем не отличающейся от температуры на дворе. Мне жаль было, что оставила в Средне-Колымске свой термометр и тем не имела возможности определить точно той температуры, при которой люди живут в здешней местности. Как мне передавали некоторые политссыльные, температура доходила иногда до -50°С. Такого рода станции, носящие название «поварен», встречались чаще только при приближении уже к Якутску.

    В других местах станции устроены были примитивно. Помещаются они в так назыв. «чумах». «Чум» представляет шалаш из сложенных конусообразно жердей; жерди обтягиваются кожей, вверху проделывается отверстие для выхода дыма. Двери заменяют два отверстия, проделанные в двух противоположных концах чума. Для обогревания внутренности чума раскладывается небольшой костер, на который накладывается длинное бревно с выступающими из обеих дверей концами, которые по мере сгорания бревна подталкиваются к горящему месту. Дым, невыносимый холод, сквозняки господствуют при таких условиях в чуме.

    Иногда приходилось экспедиции ночевать и просто под открытым небом при сильном морозе. В таких случаях приходилось вырывать пещеру в снегу, влезать внутрь мехового мешка, сделанного из оленьего меха и закрывающегося при помощи завязок у головы, и таким образом укрываться от невыносимого холода.

    27 ноября экспедиции впервые пришлось продолжать путь на оленях. Такого рода путешествие состоит в том, что в длинные сани-нарты вместо собак впрягается олень. Ямщик вооружается тоже длинной палкой, но с костяным наконечником, которым ямщик, прикасаясь к оленю, заставляет последнего ускорить ход.

    Вслед за экспедицией ехала почта, с которой везли нашу кладь. Так как почта с нашей кладью отстала, то экспедиции пришлось остановиться на одной поварне, чтобы дать возможность почте догнать нас. Прождав около 3-х суток, экспедиция оставила человека дожидаться клади, а сама двинулась дальше к станции Эбельской, где нас нагнал наш человек с кладью, откуда направились к станции Олер-Сюбит. По рассказам ямщика, не доезжая этой станции, в 1891 году в декабре месяце проходил караван с купеческой кладью. В ущелье реки один из ямщиков провалился в воду, и когда его вытащили, то он уже окоченел от холода. Караван находился, к несчастью, в безлесной местности и не было поэтому возможности развести костер, чтобы обогреть закоченевшего ямщика. Тогда якуты убили лошадь, вынули из нее внутренности и положили вместо них окоченевшего, чем отогрели его и спасли от смерти.

    О замечательной находчивости якутов можно судить еще и по другому рассказу. Когда один из якутов заблудился в тундре, он после тщетных поисков верной дороги в течение нескольких дней обессилел и упал. Слабость его была столь велика, что он еле слышным голосом едва отпугивал песцов, которые собирались к нему стаями и обнюхивали, как добычу. В это время проезжал какой-то ламут, нашел обессилевшего и оказал ему поддержку тем, что, отломав у оленя один рог, напоил умирающего якута теплой оленьей кровью. К вечеру якут настолько окреп, что мог двигаться и следовать за ламутом, выведшим его на верную дорогу.

    Экспедиция, проехав станции Тостах и Адыча, вступила на Верхоянский перевал, считающийся самым трудным местом пути.

    Представьте себе пологий подъем в 5 верст, затем почти отвесную крутую стену, заканчивающуюся узенькой, не более 1 саж. в ширину площадкой. Когда взберешься на эту площадку, то зрителю представится страшный обрыв, спуск с которого кажется невероятным, ибо этот обрыв представляет собой почти отвесную стену в 15 саж. высоты. Этот обрыв заканчивается также узенькой площадкой, за которой продолжается крутой спуск в 3 версты.

    Чтобы спуститься с такой горы, экспедиции пришлось связать нарты по 3, по 4. Со всех сторон эти нарты были привязаны к оленям. При спуске олени, садясь на задние ноги, упираясь передними и тормозя движение нарт, медленно передвигались в головокружительную пропасть. Чтобы еще более затормозить движение нарт, ямщики, лежа или на спине, или на боку, направляют нарты по должному пути. Наблюдателю с вершины горы кажется, будто люди, нарты и олени мчатся в бездонную пропасть, так как поворот дороги и выступ горы не дают возможности видеть площадок и дна ущелья. При таком спуске, естественно, не обходится без ушибов рук и ног тормозящих нарты ямщиков. Один из людей экспедиции, зацепившись во время торможения нарт своим шарфом, едва не попал под полозья, но ограничился, по счастью, ушибами рук и ног.

    После 150 верст тяжелого перехода 25 декабря экспедиция вступила в пределы Якутского округа, и впервые после длинного пути была замечена поварня. Хотелось отдохнуть, предоставить себе хотя малейший комфорт в виде скамейки, на которой можно было бы растянуться и дать отдых усталым членам. Но когда экспедиция вошла в эту поварню, то всех охватило разочарование. Через узкое отверстие, заменяющее собой дверь, пришлось каждому не входить, а вползать; внутри поварни — удушливый дым и смрад и, посидев 1/2 часа, невольно рвешься на свежий воздух. Вместо окон — дыры со вставленным в них льдом; кругом щели, сквозняки, неимоверный холод.

    С такого рода поварнями экспедиции пришлось встречаться до самого Алдана.

    По дороге к Якутску экспедиция встретилась с торговым караваном, который, по словам какой-то женщины, забрал всех оленей на той станции, на которой должны были обменять оленей нам. Эта женщина предлагала экспедиции вернуться назад в Верхоянск, где торговый караван уступит часть своих оленей для экспедиции. Но не желая ночевать в такой мерзкой поварне, как вышесказанная, я сделала распоряжение продолжать путь, тем более, что доверенный обещал мне прислать оленей из Верхоянска.

    Прибыв на станцию Бетье-Кельскую в 2 часа ночи, я узнала, что оленей действительно не имеется. Пришлось ждать оленей, обещанных караваном. Положение экспедиции было тягостным ввиду того, что провизия была уже на исходе, обещанных осеней не присылали. К тому же на станции лежали две больные женщины, метавшиеся в бреду. Я оказала им медицинскую помощь, за что сопровождавшие их уступили экспедиции мяса и рыбы.

    Через 3 суток на станцию прибыли ямщики, везшие из Якутска аптеку. Экспедиция воспользовалась их оленями и таким образом добралась до Якутска.

    Пробыв в Якутске 3 недели, получив от губернатора прогоны, закупив все необходимое, я уже на лошадях 15 января направилась в Иркутск.

    В Иркутске меня встретил ссыльнопоселенец Клеменц, который, узнав о смерти мужа, стал собирать пожертвования. Собрав солидную по тому времена сумму, он предложил их мне, но я отказалась, зная, что Академия наук всегда позаботится о семье своего члена. Когда он спросил, как поступить с этими деньгами, то я предложила ему отдать их в пользу учащейся молодежи.

    Из Иркутска я направилась в Петербург; в Иркутске меня встретил бар. Толль, который принял у меня остатки дел экспедиции и вручил мне 500 руб. на дорогу, сам же он направился в командировку на Ново-Сибирские о-ва.

    В Петербурге я определила сына моего Александра Черского в гимназию, где оказался способным к науке. Я прожила в Петербурге 1 год, получая пенсию в 520 руб. в год, которую выхлопотала мне с сыном Академия наук, но не имея возможности прожить на такую пенсию в столице, я поместила сына у воспитателя Введенской гимназии, а сама поехала на родину мужа моего — Витебскую губернию.

    Имея небольшой капитал, оставшийся после мужа, я приобрела в Витебске небольшой участок земли с 3-мя полуразрушенными домами, которые стала приводить постепенно в порядок. Через некоторое время расшатанное еще во время экспедиции мое здоровье заставило променять дома на хутор с 200 дес. земли с банковским долгом в 10000 руб., куда я и переселилась. После Октябрьской революции я оказалась в положении помещицы, как обладательница хутора в 200 дес. земли. Несмотря на благожелательное отношение местных крестьян, земля была у меня отнята, за исключением небольшого количества (трудовой нормы) в центре хутора...

    Что касается остальных членов экспедиции, то таковыми являлись еще сын мой Александр Черский и племянник мужа моего Г. И. Дуглас.

    Сын мой Александр Черский, будучи студентом Петербургского Университета, женился на дочери священника. Жена сына моего с внуком моим живет в г. Орше, где служит в Оршанском музее. Сам же сын мой Александр Черский по окончании Петербургского Университета был назначен хранителем музея Приамурского края, затем был в научной командировке по исследованию оз. Ханка, после чего был командирован на Командорские о-ва, где и пропал без вести.

    Что касается Г. И. Дуглас, то он после размолвки с моим мужем отстал от экспедиции и остался в Сибири, где и живет поныне.

    Вот все то, что осталось в моей памяти, и приношу глубокое извинение за то, если я изложила свои воспоминания недостаточно подробно и ясно, хотя прошу принять уверение, что при первом запросе постараюсь ответить на все, что будет в моих силах.

    М. Черская.

    Архив АН СССР, ф. 47, оп. 1, № 114, лл. 31-36.

    /И. Д. Черский. Неопубликованные статьи, письма и дневники. Статьи о И. Д. Черском и А. И. Черском. Под ред. С. В. Обручева. Иркутск. 1956. С. 300-309./

 

                                                     У рэдакцыю часопіса “Беларусь”

    Спрадвеку існуе звычай ушаноўваць памяць славутых землякоў. На іх радзіме ставяць помнікі, мэмарыяльныя дошкі, знакі, іх імёнамі называюць вуліцы, населеныя пункты.

    Шмат дала сьвету выдатных людзей і наша беларуская зямля. Але пра некаторых з іх ведае нешырокае кола людзей  —  гісторыкі, дасьледчыкі даўніны, спэцыялісты.

    ...На адной з цэнтральных плошчаў сталіцы Чылі горада Сант’яга стаіць помнік вучонаму і дасьледчыку І. І. Дамейку. А нарадзіўся ён у Беларусі, на Навагрудчыне. Помнік нашаму славутаму земляку стаіць у Чылі з даўніх часоў, а ў нас мала хто нават чуў пра такога вучонага. Ці вось яшчэ прыклад. Пра выдатнага беларускага дасьледчыка І. Д. Чэрскага напісана каля сотні тамоў. І хіба ж не дзіўна, што там, дзе вучоны нарадзіўся, дзе прайшлі яго дзіцячыя і юнацкія гады, дзе доўга жыла потым ягоная верная спадарожніца ў жыцьці М. П. Чэрская, не засталося ніякай памяткі пра яго? А імем жа Чэрскага названы велізарны горны край, удвая большы па плошчы за Беларусь.

    Неяк у Якуцку мяне папрасілі даслаць матэрыял аб маладых гадах нашага земляка Э. К. Пякарскага. А ці шмат людзей у Беларусі ведаюць пра гэтага выдатнага дасьледчыка, ганаровага акадэміка АН СССР?

    Трэба, відаць, больш расказваць пра славутых нашых землякоў у друку.

    Невялікі нарыс, які мы прапануем, прысьвечаны дасьледчыкам Сыбіры, якія паходзяць з Беларусі. Гэта тым больш дарэчы, што неўзабаве будзе адзначацца 400-годзьдзе далучэньня Сыбіры да Расіі.

    В. А. Жучкевіч,

    доктар геаграфічных навук, прафэсар,

    загадчык катэдры Белдзяржунівэрсытэта імя У. І. Леніна,

    прэзыдэнт Геаграфічнага таварыства БССР.

    *

                                                        ДАСЬЛЕДЧЫКІ СЫБІРЫ

    ...Грунтоўнае вывучэньне Сыбіры пачалося ў другой палове XIX стагодзьдзя. Вялікую долю ў гэтую пачэсную справу ўклалі нашы землякі. Імёны I. Д. Чэрскага, Б. I. Дыбоўскага, Э. К. Пякарскага, М. М. Марцьянава, А. I. Вількіцкага і іншых добра ведаюць не толькі ў Сібіры. Пра іх напісана шмат кніг, створаны нават паэмы. Але на іх радзіме — на Полаччыне ці Чэрвеньшчыне, Міншчыне ці Магілёўшчыне — не знойдзеш адзнак пра гэтых славутых землякоў.

    Пакуль Беларусь знаходзілася ў складзе Рэчы Паспалітай, шляхі на ўсход былі для яе жыхароў зачынены. Гэтая мяжа зьнікла пасьля ўзьяднаньня Беларусі з Расіяй.

    Знамянальнай гістарычнай падзеяй было паўстаньне 1863-1864 гг. у Польшчы і ў Беларусі. Шмат паўстанцаў было выслана на вечнае пасяленьне ў Сыбір. Сярод іх было нямала высокаадукаваных, перадавых людзей. У тым ліку і Іван Дзяменцьевіч Чэрскі.

    Будучы выдатны дасьледчык Сыбіры нарадзіўся ў 1845 годзе ў фальварку Свольна на Полаччыне. Цяпер гэта невялікая чыгуначная станцыя і вёска Верхнядзьвінскага раёна. Вучоны правёў тут сваё дзяцінства і юнацкія гады. За ўдзел у паўстаньні 1863-1864 гг. быў выключаны з інстытута і адпраўлены ў салдаты ў раён Омска. Палачная дысцыпліна, пагардлівыя адносіны да сасланага, цяжкія ўмовы службы не зламалі маладога Чэрскага. Яго цікавяць невядомыя мясьціны, ён імкнецца іх вывучыць, скарыстаць свае веды і час на карысьць Радзімы.

    Выпадак зьвёў І. Д. Чэрскага з вядомым ужо тады падарожнікам Г. Н. Патаніным. Пад яго ўплывам малады салдат рабіў першыя крокі ў геалёгіі. Цяжкая, настойлівая праца начамі, вялікая мэтаскіраванасьць дазволілі стаць І. Д. Чэрскаму вядомым дасьледчыкам. Алё здароўе Івана Дзяменцьевіча неўзабаве рэзка пагоршылася, і ў 1869 годзе ён быў звольнены па хваробе з салдацкай службы без права выезду з Сыбіры. Ён так і застаўся пад жандарскім наглядам. У салдацкім шынялі, падраных ботах, без грошай, зьнясілены хваробай, ён з дапамогай Патаніна і Геаграфічнага таварыства дабраўся да Іркуцка. Пасяліўся ў беднай удавы, продкі якой былі такімі ж ссыльнымі. Старэйшая дачка ўдавы Марфа таксама цікавілася геалёгіяй. Яна стала жонкай Чэрскага і дзяліла з ім усе цяжкасьці і нягоды далёкіх падарожжаў.

    Нягледзячы на нястачы і кепскае здароўе, Чэрскі вывучае Саяны і Прыбайкальле, басэйн Ангары і Ніжняй Тунгускі. Па выніках сваіх дасьледаваньняў ён стварае тэорыю эвалюцыйнага разьвіцьця рэльефу Прыбайкальля і Забайкальля, якая была пазьней скарыстана вядомым нямецкім вучоным Э. Зюсам.

    Жыцьцё Чэрскага — адна са слаўных старонак разьвіцьця айчыннай навукі. Выдатнаму дасьледчыку прысьвечана багатая літаратура. Сярод найбольш значных выданьняў можна назваць кнігі Г. Рэўзіна “Подзьвіг жыцьця Чэрскага”, А. Алдан-Сямёнава “Чэрскі” (сэрыя “Жизнь замечательных людей”), В. Обручава “Чэрскі” (том “Людзі рускай навукі”), А. Сямёнава “Чэрскі” (паэма), С. Гурэвіч “Апошнія гады жыцьця М. П. Чэрскай” і дзесяткі іншых.

    Геаграфічнае таварыства неаднойчы зьвярталася да царскага ўрада з просьбаю аб амністыі Чэрскага, але атрымлівала адмоўныя адказы. Толькі ў 1885 годзе, калі ігнараваць вялікія заслугі вучонага далей ужо нельга было, хадайніцтва задаволілі. Апрацаваўшы сабраныя матэрыялы ў Пецярбурзе, І. Д. Чэрскі ў 1891 годзе выяжджае ў новую экспэдыцыю — на Калыму і Індыгірку. Гэта былі зусім не дасьледаваныя на той час раёны Сыбіры.

    Тое падарожжа стала апошнім для вучонага... Марфа Паўлаўна з групай казакоў везла яго ўжо зусім. хворага да пункта прызначэньня. Але не давезьлі... Ён пахаваны тут, ля вусьця Калымы. Сьціплы помнік-абэліск вянчае магілу выдатнага вучонага, які аддаў ўсе сілы служэньню Радзіме.

    Пасьля сьмерці мужа Марфа Паўлаўна пераехала на Віцебшчыну, да родных і блізкіх Івана Дзяменцьевіча. З імі і пражыла доўгае жыцьцё. Радкі дзёньніка жонкі вучонага нельга чытаць без хваляваньня. Яе жыцьцё — таксама подзьвіг мужнай рускай жанчыны.

    Імем Чэрскага названа цэлая горная краіна на паўночным усходзе Сыбіры, а таксама пасёлак — цэнтар Ніжнекалымскага раёна Якуцкай АССР. Горны хрыбет Чэрскага ёсьць і ў Чыцінскай вобласьці...

    /Беларусь. № 10. Мінск. 1979. С. 15./

 

 

                              МАВРА ЧЕРСКАЯ — ИССЛЕДОВАТЕЛЬНИЦА КОЛЫМЫ

                                             ИЛИ ИСТОРИЯ СИБИРСКОЙ ГАЛАТЕИ

    Простая сибирская девушка Мавра неумела даже читать и писать, когда познакомилась со ссыльным поляком Иваном Черским. Он обучил ее премудростям науки, а стойкости и жизненной силы у нее хватало па двоих. Когда в трудной экспедиции случилось непоправимое, Мавра Черская (1857-1940) сама возглавила экспедицию и довела дело мужа до конца.

    Всякий раз, наводя порядок в комнатах постояльца, Мавра удивлялась: и как он целыми днями может сидеть над какими-то столбиками цифр, рисовать непонятные загогулины... Девушка была любознательной, но грамоте так и не обучилась — куда уж ей, дочери бедной вдовы! Грамота — дело барское, а ей надо пользу семье приносить — не дитя уже, двадцатый годок вон. Мать и без того еле концы с концами сводит, чтоб прокормить ее да младшенькую Ольгу, даже комнаты начала сдавать ссыльным поселенцам, когда овдовела.

    И чего он все время пишет да пишет... Мавру многое интересовало, но спросить она стеснялась. Убирать старалась, чтоб не мешать ему. Когда жилец выходил на крепкий сибирский морозец и чего-то минут десять с серьезным видом записывал огрызком карандаша, она спешила пробежаться с тряпкой по полкам — пыль смахнуть, но, как правило, не успевала... Обычно, когда пол протирала, он уже переминался с ноги на ногу на порожке и робко просил: «Да не стоит так стараться, чисто ведь». Девушка и сама видела, что не грязно — аккуратный попался постоялец — но раз надо, значит, надо, а ей даже приятно, особенно, если он вот так стоит и смотрит на нее ласковым взглядом. А разговаривает-то он как — будто ветерок шелестящий в каждом слове сквозит: поляк он али литвин, а потому и говор у него какой-то чудной, нездешний. Мавре было непонятно: за что его, такого скромного, такого обходительного Ивана Дементьевича, наказали ссылкой в Сибирь, — ошибка, видно, вышла... Да и Сибирь чем не приволье — живут люди, значит, жить можно, она-то сама дальше Сибири никуда не выезжала... При таких мыслях Мавре становилось грустно: неужели ей вот так всю жизнь в этой глуши и придется с тряпкой в руке...

    — Мавра Павловна, а хотите, я вас грамоте обучать стану... Если, конечно, матушка ваша не против. — Услышав такие слова, Мавра выронила тряпку.

    — Да Господь с вами, Иван Дементьевич, она только рада будет! Мама, мама...

    Юное создание с разгоревшимся румянцем на щеках бросилось в комнату матери, а оттуда они вышли вдвоем.

    — Иван Дементьевич, — вдова была немного смущена, — спасибо, что Маврушку нашу хотите читать-писать научить, мы ведь только по бедности в школу ее не отдали... а вообще она у нас смышленая... Вот только с оплатой...

    Женщина замялась, но Черский замахал на нее руками:

    — Ну что вы, разве ж я это имел в виду. Я так... Мне не трудно... Я постараюсь обучить Мавру Павловну многому из того, что знаю сам.

                                                                  Родственные души

    Ян Доменикович Черский, или как его стали величать на просторах России, Иван Дементьевич, и предположить не мог, что скоро почувствует себя Пигмалионом, влюбившись в юную сибирячку, простую неграмотную девушку из народа, по самые, как говорится, уши...

    Мавра Павловна была на двенадцать лет его моложе, и что удивительно: родились они, как оказалось, в один день — 3 мая, только он в 1845 году, а она в 1857. Это была судьба — не случайно же так сложились звезды.

    Он был просто мальчишкой, глупым восемнадцатилетним студентом, тогда, в 1863 году, — но счет ему предъявили по полной... За участие в польском восстании Черский был сослан в Сибирь, в Омск, и отдан рядовым в солдаты в первый Западно-Сибирский линейный батальон. Поблажек там никому не давали, и он не стал исключением. Служить ему пришлось шесть лет. Но, несмотря на условия казарменной жизни, юноша любую свободную минутку старался использовать для самообразования. Намного легче ему стало, когда за знание языков его перевели в денщики при офицерском собрании, — и времени больше появилось, и библиотека под боком. Судьбоносным для будущего ученого стало знакомство с находившимся тогда в Омске Григорием Николаевичем Потаниным, впоследствии прославившимся изучением Монголии и Китая. Он подбирал для молодого человека книги по естествознанию и руководил его первыми геологическими экскурсиями в окрестностях города. В то же время Черский обнаружил черепа, ставшие материалом для его публикации по антропологии, тогда еще молодой науке. Этот труд привлек внимание Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии, куда он направил свою статью. В казарме он готовился в университет, надежда ведь всегда остается... Летом 1868 года с ссыльным солдатом встретился известный путешественник, исследователь Сибири академик Александр Федорович Миддендорф. Черский был на седьмом небе от счастья, когда маститый ученый проявил интерес к собранным им коллекциям ископаемых раковин и посоветовал продолжать работу. Но неожиданно сердечное заболевание подкосило его организм. Начальство не поверило в болезнь, и в течение семи месяцев его подвергали унизительным проверкам, но даже на «испытании» в лазарете он продолжал заниматься изучением естественных наук. В 1869 году его освободили от солдатской лямки. Официально Черский был уволен из батальона по состоянию здоровья, но меру наказания ему заменили вечным поселением в Сибири. В 1871 году по ходатайству Сибирского отдела Русского Географического общества он получил право проживать в Иркутске. Это был центр научной мысли, связанный с именами Шелихова и Невельского, там были накоплены богатые географические материалы. При Сибирском отделе Географического общества был организован музей, в котором до пожара 1879 года числилось около 22 000 экспонатов. Иван Дементьевич стал хранителем этого музея. Он примкнул к содружеству ссыльных ученых-поляков, в которое входили талантливый геолог Александр Чекановский, бывший профессор Варшавского университета и первооткрыватель уникальных рыб, обитавших в Байкале, Бенедикт Дыбовский и другие ученые и путешественники. Воспитатель многих поколений русских географов П. П. Семенов-Тянь-Шанский писал, что Черский в те годы уже поставил себе задачу «геологического исследования всей береговой полосы озера Байкал с целью уразумения геологического прошедшего местности, занимаемой озером».

    Мавра стала благодарной ученицей, а своим живым умом она иногда настолько поражала учителя, что он не мог сдерживать восхищения. Эх, родись эта крестьянская девушка в другое время или в других условиях, из нее бы вышел просто прирожденный ученый. Однако в те годы женщины с трудом прокладывали себе путь в науку и высшее образование получали в основном за границей. Но в данном случае ни о чем подобном не могло быть и речи.

    А самой девушке было неловко, что учителю приходится многие вещи ей объяснять буквально с азов. Его мягкость и ласковая простота наполнили ее сердце благодарностью. Но однажды Иван Дементьевич сильно занемог. Девушка не отходила от его постели, поила чаем и лекарствами, а когда ему становилось лучше, молодые люди разговаривали о многом, о самом сокровенном. Постепенно искренняя дружба переросла в любовь. Ссыльный ученый нашел себе подругу и помощницу в лице простой сибирячки.

    «Он сумел из девушки простой и почти безграмотной приготовить себе прекрасную помощницу, умевшую и коллектировать [* Коллектировать — подготавливать экспонаты к хранению.], и производить наблюдения, и переписывать без малейшей ошибки его сочинения с мудреными научными терминами и латынью» — писал М. Загоскин, один из их современников.

                                                               «...И в горе и в радости»

    В сентябре 1877 года тридцатидвухлетний учитель и его двадцатилетняя ученица стали мужем и женой, чтобы быть вместе в радости и в горе до конца дней. Наверное, это была и большая любовь, и преданность и обожание.

    Как вспоминала невестка Мавры Павловны Мария Николаевна Черская, даже много лет спустя после смерти Ивана Дементьевича, Мавра Павловна, говоря о нем, «становилась какой-то особенной, в каждом ее жесте, слове чувствовалось преклонение, безгранично глубокое уважение и преданность этому человеку».

    В год свадьбы Иван Дементьевич все лето провел в экспедиции — он приступил к выполнению намеченной задачи по изучению Байкала. Плавая на утлой лодочке, он не раз подвергал свою жизнь смертельной опасности. Но, видно, сберегла его своими молитвами юная невеста. Зато в следующую поездку одного она его уже не отпустила. Мавра была рядом даже во время самых опасных плаваний вдоль берегов неспокойного озера. Вместе Черские исследовали и Приморский хребет, и реки — Большую и Быструю, и Баргузинский залив.

    Российское географическое общество дало высокую оценку произведенному ученым исследованию Байкала, наградив его золотой медалью.

    — Это и твоя медаль, — сказал исследователь молодой жене. И самое удивительное, что он не кривил душой.

    Однако в свою третью по счету экспедицию на Байкал Иван Дементьевич отправился один. Летом 1879 года Мавра осталась в Иркутске, так как ждала появления ребенка.

    Но 22 июня в город пришла беда: в Иркутске возник страшный пожар, настоящее стихийное бедствие, и ей пришлось бежать вместе с другими жителями, спасаясь от огня, в простой телеге, которую нестерпимо трясло на колеях пересохшей дороги.

    Роды начались в пути. Какую помощь мог оказать роженице престарелый ямщик? Он только бегал вокруг да охал и причитал. К счастью, организм привычной к физическим нагрузкам женщины сам справился с задачей. Так, на лоне природы появился на свет будущий путешественник и натуралист Александр Иванович Черский.

    Деревянный Иркутск горел долго. В пожаре уцелели только тюрьма, жандармское управление, золотоплавильня да губернаторский дом. Больнее всего для Черских стало известие, что погибли абсолютно все городские культурные объекты, в том числе сгорело и здание Географического общества с его музеем и библиотекой, а там ведь хранились все коллекции, собранные Черским с 1873 по 1875 год.

    Погорельцы расселились в окрестностях, на берегах Ангары и Ушаковки организовались временные лагеря. Мавре с грудным младенцем пришлось несладко, но она была приучена к лишениям и терпела как могла, даже старалась поддержать и утешить соседей по несчастью.

    Когда Иван Дементьевич вернулся из экспедиции, он одновременно узнал и о горестном и о радостном событии: погибли все результаты его трудов, но появился на свет сын.

    Через два года ученый закончил исследования Байкала, а жена старательно начисто переписала его рукопись, содержащую первое подробное и обстоятельное геологическое описание побережья озера и прилегающих к нему горных систем. Работа была завершена к 1881 году.

    Мавре Павловне как натуре спокойной и уравновешенной постоянно приходилось гасить конфликты мужа с чиновничьим Иркутском. «Он столкнулся со средой дельцов и интриганов, которые начали оттеснять Ивана Дементьевича Черского и ставить препятствия скромным его желаниям и стремлениям» — отмечал их современник писатель Н. Ядринцев.

    События последних месяцев не прошли для ученого бесследно — Черский серьезно заболел, и ему стала угрожать слепота. Врачи потребовали, чтобы он оставил кропотливую исследовательскую работу. Мавре удалось его уговорить уйти из науки хотя бы на год, — она взяла на себя все текущие заботы, а Иван Дементьевич устроился на временную работу приказчиком в овощную лавку.

    Но вскоре все изменилось. В 1882 году Восточно-Сибирский отдел Географического общества поручил Черскому заняться метеорологическими наблюдениями в селе Преображенском, расположенном на берегах реки Нижняя Тунгуска, поскольку в научных кругах было принято решение участвовать в важном международном эксперименте — программе Первого международного полярного года, представив данные, собранные на семи новых станциях. Работа была рассчитана на год и уже первого сентября семья прибыла в Преображенское. Иван Дементьевич обучил жену всем тонкостям дела, и они вдвоем успешно провели весь комплекс метеонаблюдений, производя замеры ежедневно три раза в сутки, а в весенне-летний период каждый час с семи утра до девяти вечера. Полученные ими сведения легли в основу анализа климата всего района Нижней Тунгуски, отличающегося резкой континентальностью. Задание Географического общества они выполнили блестяще. Но кроме метеонаблюдений, Черские изучали в этом районе четвертичные отложения, а также фауну и флору.

    Мавра Павловна внесла существенный вклад в весь комплекс работ, показав себя аккуратным, вдумчивым и грамотным специалистом, правда, ее роль так и осталась никем неоцененной, кроме разве что самых близких. Но, несмотря на высокомерное отношение и недоброжелательность научных деятелей, на всегдашнюю борьбу с нуждой, которая изматывала, она гордилось своим положением спутницы ученого и не роптала на судьбу. Единственной теныо, омрачавшей ее существование, был страх за здоровье мужа.

    Заслуги ученого не остались незамеченными, и в 1883 году он был освобожден из пожизненной ссылки в Сибирь, а через два года полностью амнистирован, так что Русское географическое общество с полным основанием пригласило его в Петербург.

    В 1885 году семья выехала в столицу. Но даже свой переезд Черские умудрились использовать для научных поисков. Они отправились обычным путем, по Большому Сибирскому тракту, но иногда отклонялись от него, чтобы провести наблюдения то в окрестностях Минусинска, то в районе Падунского порога на Ангаре. Этими маршрутами Черский, по словам академика В. А. Обручева, связал район своих исследований в Восточной Сибири с хорошо изученным российскими естествоиспытателями районом Урала.

                                                                Новая жизнь в столице

    Научные круги столицы приветливо встретили семью ссыльного ученого. Особенно горячее участие в судьбе Черских принял руководитель Русского географического общества Петр Петрович Семенов. Он предложил Ивану Дементьевичу поработать над дополнениями к фундаментальному труду К. Риттера «Землеведение Азии» по региону озера Байкал, Прибайкалью и Забайкалью. Надо сказать, что в данном манускрипте для русского издания делались большие дополнения, и в их создании участвовали многие ученые, в том числе и Г. Н. Потанин. В этот же период Черский обрабатывал материалы своего безвременно погибшего товарища геолога А. Чекановского, а также коллекции ископаемых костей, найденных на Новосибирских островах, останки млекопитающих четвертичного периода, собранные экспедициями А. Бунге и Э. Толля. Он работал то в Геологическом комитете, то в Петербургском университете, то в Военно-медицинской академии, а жена постоянно ему во всем ассистировала, аккуратно переписывала научные тексты, справляясь с самыми сложными определениями и объяснениями.

    Петербургский период вошел в кочевую жизнь семьи Черских как наиболее спокойный. Там в дружественной атмосфере ученый мог работать спокойно, а его неугомонная спутница — наконец-то взять передышку и отойти от напряжения последних лет. Да и ее материнское сердце вроде бы должно было радоваться тому, что сын получает нормальное образование, а жизнь принимает оседлые формы. Но, тем не менее, она томилась в своей тесной квартирке на Васильевском. С тревогой она замечала, что сырой и промозглый столичный климат идет вовсе не во благо здоровью мужа.

    Родственница семьи Черских вспоминала: «Она рассказывала, что, живя в Петербурге, они ощущали недостаток воздуха, и Мавра Павловна развешивала салфетки, смоченные в скипидаре, на изголовья кроватей сына и мужа, вспоминая чистый морозный воздух Сибири, от которого можно, по словам Гончарова, замерзнуть». Ее угнетала непривычная мягкость петербургской зимы, а плотный туман, поднимающийся в осеннюю пору над Невой, казалось ей, отгораживал Васильевский остров от всего мира. Иван Дементьевич тоже тяготился кабинетной жизнью и, работая над экспонатами, найденными другими учеными, он потихоньку составлял план экспедиции по северным рекам. Однако он не решался ломать быт семьи и всех уверял, что чувствует себя отлично.

    Когда Мавра узнала о тайных планах мужа, она не только не стала его отговаривать от путешествия, а сама с радостью взялась ему помогать в подготовке. Супруги уже собирались внести на обсуждение ученого сообщества свои планы по организации экспедиции, как благоприятная возможность подвернулась сама. Академия наук неожиданно предложила Черскому возглавить поход в район реки Анабары, где были обнаружены два трупа мамонтов. Ученого долго уговаривать не пришлось: у него уже был на руках собственный обстоятельно разработанный план четырехлетней экспедиции на Север с зимовками в разных пунктах. Наиболее интересными для исследования местностями он считал системы рек Яны, Индигирки и Колымы. Этот вариант был одобрен комиссией Академии, а вскоре утверждена и смета экспедиции.

    Когда Иван Деменьевич вернулся домой после заседания комиссии, по его глазам Мавра Павловна догадалась, что вопрос решен положительно, но мужу все-таки удалось ее удивить.

    — Мавра, представь себе, ты официально утверждена в должности зоолога экспедиции.

    Женщина как стояла, так и рухнула в кресло. Нет, в том, что она поедет с мужем — сомнений не было, но чтобы так, полноправным членом исследовательского коллектива, — это был сюрприз! Она впервые выходила из тени... Но тут же в голове мелькнула тревожная мысль: «Что делать с Сашей? С кем оставить ребенка на столь длительный срок?»

    Как мать она прекрасно знала природные наклонности сына, нередко с мужем они обсуждали вопрос, что неплохо было бы взять Сашу с собой... когда-нибудь, в какую-то другую, не столь опасную и длительную поездку, но... Но, но, но... Противоречий было много. Родители понимали, что мальчику очень хочется принять участие в экспедиции, да и сама поездка наверняка была бы не без пользы для юного натуралиста. Но ради этого требовалось прервать гимназическое образование.

    Зоолог В. Л. Бианки предложил семье Черских свои услуги. И после долгих колебаний супруги согласились оставить ребенка на его попечение, тем более что сын Бианки был школьным товарищем Александра.

    Самое удивительное, мальчик никак не выказывал своего состояния — он все время деликатно молчал, стараясь не отвлекать родителей от сборов. Но ему было только 12 лет, и он переоценил свою силу воли.

    «Был назначен прощальный вечер по случаю проводов экспедиции отца у Бианки, — впоследствии рассказывала Мария Николаевна Черская, невестка Мавры Павловны, — Саша с виду был спокоен. И вот, когда сыпались пожелания успеха и благополучия в пути, из соседней комнаты послышались детские сдавленные рыдания. Все встревожились, и что же — забившись за дверь и почти потеряв сознание, рыдал Саша, ни на что не жалуясь, ничего не прося. Черта такой благородной гордости, проявившаяся в детстве, осталась у Александра Ивановича на всю жизнь. Тут же было решено взять Сашу с собой».

    Друзьям казалось, что Черские взваливают на себя непосильную ношу. Однако никто не стал их отговаривать.

                                                                              На Колыму...

    Весной 1891 года Колымо-Индигирская экспедиция под руководством И. Д. Черского покинула столицу и отправилась в Якутск. Прибыв туда, ученые занялись снаряжением каравана. Иван Дементьевич плохо разбирался в коммерческих вопросах и, опасаясь хищничества подрядчиков, орудовавших в Якутске, обратился к губернатору с просьбой оказать содействие при подборе лошадей для экспедиции. Но тот не стал себя утруждать заботами и все перепоручил самому продувному из всех подрядчиков — Кривошапкину из Оймякона. Когда Черских известили, что каждая лошадь до Верхнеколымска обойдется им по 100 рублей вместо обычных 50-60, предпринимать что-либо самим было уже поздно. Стоял июнь, а до предполагаемого места зимовки надо было добраться до августа, иначе это грозило срывом графика экспедиции.

    Итак, 14 июня караван выехал из Якутска, и все члены коллектива уже знали свои обязанности, которые руководитель распределил перед самым отъездом:

    — Я буду заниматься геологическими наблюдениями, Мавра Павловна и ты, Саша, будете выполнять работы по сбору зоологической и ботанической коллекции, а также другие исследования по моему заданию, ну а хозяйство экспедиции и все хозяйственные заботы также на тебе, Мавруша.

    После неудачи с лошадьми им оставалось одно — сократить количество вьюков. Взяли только научное оборудование и самое необходимое из продовольствия. Путешественников обнадежили, что съестное и свечи будут доставлены позднее, вслед экспедиции, обычным почтовым путем. Но в своем отчете из Верхнеколымска Черский писал о неудаче с транспортом и ее последствиях: «...И вот с 22 октября мы довольствуемся лишь нравственными наслаждениями, без малейшей примеси вещественного сахара, ничтожное количество которого хранится только для почетных гостей, под надзором неумолимо экономной хозяйки». Но все же и такая жизнь казалась, быть может, раем после всех превратностей пути: бесконечно длинных подъемов на горные перевалы, переходов через бурные реки, болота близ реки Хатынги и грязные топи Зырянки, — после всего того, что пришлось впервые испытать и Мавре, и юному путешественнику Саше.

    В своем отчете Черский приводит описание одного лишь участка пути: «Человек, не побывавший в таких болотах, не может оценить силу той нравственной и физической усталости, которая вызывается постоянным напряженным состоянием во время езды по таким местам. Лихорадочная торопливость овладевает и лошадью, чувствующей, как вязнут ее ноги: с трудом освобождая их из зыблющейся трясины, животное мечется и бьется в самых неизящных движениях, причем из-под ног его вырываются большие куски мохового покрова и взлетают далеко вперед и в сторону. Надеясь найти около корней деревьев более устойчивую почву, она мчится прямо на лесину, нанося удар в колено или плечо ездока, в особенности потому, что ствол дерева, растущего на зыблющейся торфянике, не всегда выносит тяжесть взобравшейся на его корни лошади и сейчас же наклоняется в сторону. Изгибаются ездоки, отстраняя ветви и сучья от глаз; ударяются вьюки о деревья; выбившиеся из сил лошади падают, роняя вьюки на ездоков. Раздаются громкие крики: тох-то, тох-то (стой-стой) и хот-хот (ну-ну). Временною развязкою такой удручающей возни бывает обыкновенно весьма жалкая картина: 5 или 8 лошадей лежат в различных, нередко очень странных позах и требуют безотлагательной помощи людей» Путь был труден, но, несмотря на все невзгоды, дважды в день супруги Черские определяли высоту местности, вели записи метеорологических данных, вычерчивали маршрут, пополняли новыми экспонатами зоологическую и ботаническую коллекции. Много опасностей таила и переправа через бурную реку Алдан. Один из современников Черского так описал ее нрав: «Алдан — это шумный, удалой добрый молодец... повороты его крутые, струи пенистые. Островов, мелей, мысов — бесчисленное множество». Затем экспедиция пересекла предгорья Верхоянского хребта и углубилась в сам горный массив. Они пересекли большой хребет Тас-Кыстабыт («Камень набросанный») и Улахан-Чистай («Большое безлесое пространство»). Плотный туман сменился обильным снегом и ветром. Впереди виднелся третий, последний перевал, который Черский назвал Индигиро-Колымским водоразделом. Основной задачей он считал изучение геологического строения огромной территории восточнее Лены, еще не исследованной ни одним ученым. Иван Дементьевич определил также геологическое строение самого Верхоянского хребта и тех, что пролегли между бассейнами рек Яны и Индигирки. Он первый правильно наметил направление горных хребтов, до него ошибочно начертанных на картах. «Черский приподнял завесу над таинственной страной, о геологии которой никто до тех пор ничего не знал» — писали о нем.

    Действительно, только в 1926-1929 годах экспедиция под руководством академика С. В. Обручева побывала в этих краях и продолжила начатые им наблюдения. Горную дугу, расположенную параллельно Верхоянско-Колымскому хребту, Обручев предложил назвать именем Черского — первого исследователя этих мест.

    Мавра жила в постоянном страхе за больного мужа и малолетнего сына. Но муж как человек веселого нрава скрывал свое состояние за шутками-прибаутками, а о сыне можно сказать только, что он был просто счастлив. Однако работа нашлась даже для Саши — к сожалению, никаких помощников кроме членов семьи у Черского не было, так что матери и сыну пришлось много заниматься с коллекциями, особенно с ботанической, поскольку во время переправ экспонаты частенько подмокали.

    Племянник Черского Генрих тоже записался в экспедицию в качестве препаратора и стрелка, но не оправдал надежд. Во время учебы в Петербургском музее он казался очень способным специалистом, но, оценив «условия труда», похоже, струсил и предпочел отказаться от участия в походе, поэтому и его обязанности легли на хрупкие женские плечи. Пусть частично, но все ж...

    Продираясь сквозь лесные стены путешественники рвали одежду, ящики с коллекциями иногда падали и разбивались. Очень сильно им досаждали осы. Заслышав их жужжание, местные якутские лошади страшно пугались. Утешая себя надеждами на продолжение экспедиции в будущем году, Черские спешили к месту девятимесячной зимовки. В середине августа повалил густой снег, погода испортилась, сборы коллекций стали невозможны. Пришлось компенсировать недостаток информации расспросами якутов, которые с удовольствием рассказывали об особенностях быта и окрестностях. Этим в основном занималась Мавра, — она легко находила общий язык с местным населением. Даже через много лет, когда в тех местах побывала экспедиция Обручева, старожилы тепло вспоминали эту простую русскую женщину, которая не раз их выручала, помогая лечить больных.

    76 дней длилось путешествие от Якутска до Верхнеколымска — 2 тысячи верст на лошадях по горной местности, где до них еще не ступала нога геолога, и 28 августа они прибыли на место девятимесячной зимовки.

                                                           Избушка с ледяными оконцами

    Мавра Павловна тут же занялась благоустройством жилища, предоставленного им в центре поселка между старой и новой церквами. Это «элитное» жилье, как вспоминали путешественники, «сообразно с местным архитектурным стилем не имело крыши, а слюдяные и ситцевые окна почти не отличали его от других строений Верхнеколымска». Но два дня спустя Черские имели уже гостиную и две спальни, отделанные с возможным в таких условиях комфортом. Окна Мавра украсила занавесками, а деревянный диван обила войлоком, ну а из каких-то старых дверей был сооружен письменный стол. «Все это быстро покрывалось блестящими клеенками, изящными салфетками».

    Первое время они «роскошествовали» от обилия хаяка — взбитой и замороженной смеси молока с маслом. Мавра Павловна быстро сошлась с верхнеколымскими женщинами и научилась у них готовить десятки рыбных блюд. В своих отчетах ее супруг приводит множество кулинарных рецептов, которые могут стать полезными и другим зимовщикам, поскольку среди них есть даже несколько «голодовочных блюд», в предвесеннее время спасавших колымчан. Питаясь супом из мелко наструганной лиственничной древесины с рыбой местные жители, по выражению Черского, с трудом выдерживали «тяжелую борьбу за зимнее бытие».

    Уже 12 октября установилась настоящая зима, и из слюдяных окон стало нестерпимо дуть. Но вскоре они сменились на ледяные. К дому привезли плиты льда, заготовленного по количеству окон. Снаружи их привалили к оконным проемам и подперли жердями, после чего присоединили к рамам при помощи снега, смоченного водой, — получилось герметично.

    Запасы съестного подходили к концу, а обещанного провианта все не было. Оставалось только полагаться на собственное чувство юмора, — его у Ивана Дементьевича, в отличие от муки и сахара, было в избытке. Легкие в общении и хлебосольные люди — такое впечатление они оставили о себе в тех местах. Постоянными гостями и участниками «парадных» чаепитий в доме Черских были местный священник с семьей, псаломщик и исправник. Особенно досадно было, — вспоминал ученый, — когда появлялись за столом жирные лепешки или сахар, а к ним надо было относиться равнодушно. Экономная хозяйка старалась во всем себе отказывать, чтоб гостям угодить по русскому обычаю. Бывший ссыльный должен был оказывать уважение посещавшему их иногда исправнику, но оказалось, что это принесло свои неожиданные плоды: в один прекрасный день гостю надоели чаепития при свете коптилки, и он привез фунт стеариновых свечей в подарок. Во время зимовки научная работа тоже не прекращалась. При свете они начали обрабатывать материалы, составлять отчеты. Часто вечерами семья собиралась вместе и обсуждала маршрут дальнейшего путешествия: после вскрытия реки по Колыме до Нижнеколымска, а оттуда на лошадях до берега Ледовитого океана около Медвежьего мыса, и обратно в Верхнеколымск. В предутренние часы Мавра Павловна вставала и шла записывать показания метеорологических приборов, и так каждый день.

    С не меньшим энтузиазмом они отнеслись и к изучению быта местного населения. Кстати, в своих отчетах Черский осуждал тех, кто недооценивал ум северных народов: «У меня, например, живет ныне молодой якут (Анисим Слепцов), умственным способностям которого и силе того интереса, какой предъявляется им к науке и вообще отвлеченным вопросам, могут позавидовать и многие европейцы».

    Между делом Иван Дементьевич с Маврой Павловной составили проект, как надо снабжать северян необходимыми припасами, чтоб избавить их от перспективы эксплуатации заезжими дельцами и от проникновения в их края американских купцов, которые уже вели хищническую торговлю с населением Чукотки. Так они, можно сказать, предвосхитили идею северного завоза.

    К весне Иван Дементьевич почувствовал себя совсем плохо — сказались последствия тяжелой зимовки. В глухом поселке невозможно было достать для больного наперстянку — растение, в которое он, как отмечали близкие, самозабвенно верил. Свое состояние он скрывал от родных за шутками, а бодрый тон его отчетов успокаивал и друзей, волновавшихся за исход экспедиции.

    Но в то же время он, словно предчувствуя близость смерти, форсировал события. Ему хотелось успеть и самому обработать материалы, и, кроме того, его беспокоила дальнейшая судьба экспедиции, на которую Академией «истрачена такая масса денег».

    В тайне от жены он передал верхнеколымскому священнику Василию Сучковскому завещание, в котором написал: «В случае моей смерти, где бы она меня ни застала, экспедиция под управлением моей жены Мавры Павловны Черской должна все-таки ныне летом непременно доплыть до Нижнеколымска, занимаясь главным образом зоологическими и ботаническим сборами и разрешением тех из геологических вопросов, которые доступны моей жене. Иначе, то есть если экспедиция 1892 года не состоялась бы в случае смерти, Академия должна понести крупные денежные убытки и ущерб в научных результатах, а на меня, вернее на мое имя, до сих пор еще ничем не запятнанное, ложится вся тяжесть неудачи. Только после возвращения экспедиции обратно в Среднеколымск, она должна считаться оконченною; только тогда должна последовать сдача остатков экспедиционной суммы и экспедиционного имущества».

    Отец Василий отправил в Академию его предсмертное письмо, где были и такие строки: «Я радуюсь тому, что успел познакомить жену с целью моих исследований и подготовить ее настолько, чтобы она сама могла после моей смерти закончить экспедицию». Сучковский был потрясен этим человеком, который интересовался жизнью северных аборигенов, стоя на краю могилы.

                                                         Дела не терпят отлагательств

    31 мая 1892 года вешние воды спали, и берега стали доступны. Черского перенесли в карбас — якутскую лодку, и экспедиция направилась вниз по Колыме. Полноводная река пробудилась от зимней спячки. Среди оживающей прибрежной зелени под лучами солнца плыл юкагирский карбас. Мавра проводила исследования и ухаживала за больным мужем, чье состояние резко ухудшилось. Оказавшись лицом к лицу с умирающим, она уже не могла тешить себя надеждами на благополучный исход. Когда женщина отправлялась для осмотра обнажений на берег, ее обязанности переходили к сыну. Записи велись каждый день.

     «Июня 1-го в 6. 40 пристали ночевать к острову Пяткову... О Пяткове существует легенда. Лет 100 назад казак жил с семьей на незваном острове, считался колдуном за удачный промысел, и силы был неимоверной. Однажды, возвратившись домой, сын его застал все семейство мертвым, причем около них «управлялся еще злой дух впотьмах». Молодой Пятков вышел из избы, вроде бы ничего не заметив и жалуясь, что все спят и некому выпрячь его собак, а сам сел в нарту и погнал в Верхнеколымск. Злой дух догнал его в дороге, вырвал сердце и сказал: оповествуй всем, что видел и скажи, что тебе осталось только три дня жизни. Так умер последний Пятков. Их именем назван как остров, так и рукав Колымы. Местность эту все объезжают, и там еще уцелели постройки Пяткова...»

    — Мавруша, а тебе не страшно туда идти, после всего, что говорят об этом острове? Возьми с собой кого-то из провожатых... — Иван Деменьевич сильно закашлялся. Мавра почувствовала, как снова сжалось ее сердце и к горлу подступил комок... Но она постаралась улыбнуться — она не должна подавать виду, что ей действительно страшно, очень-очень страшно. Но только не заколдованного острова она боится, а потерять его, человека, который ей дороже всех на свете. Она подошла к Ивану, приподняла ему голову и кротко поцеловала, а затем кликнула Сашу:

    — Сынок, дай папе горячего питья. А я скоро вернусь, — остров он и есть остров.

    Взяв с собой якута, она пошла осматривать заколдованное жилище. Удивительно: но она на самом деле увидела развалины избы, на которых местами уже пророс густой лес. Осмотрела остатки постройки: дом, к нему, похоже, примыкал амбар... так, два этажа было, — все в русском стиле. Она описала размеры и предполагаемую архитектуру дома, породы растущих деревьев, это были в основном лиственницы.

    Когда она вернулась назад — муж был в полудреме. Женщина с тревогой пощупала лоб — горячий. Иван Дементьевич приоткрыл глаза и попытался улыбнуться, даже, как ей показалось на миг, в его взгляде вспыхнула искорка живого интереса:

    — Ну что, родная?

    — Все хорошо, все хорошо... Он там действительно есть.

    На стоянках, когда муж засыпал, Мавра шла на поиски образцов горных пород и окаменелостей, а Черский потом изучал их и вносил записи, типа: «Июня 6-го, в известняке, около стоянки жена нашла кораллы...»

    До 20 июня он вел записи сам, но в тот день в тетрадке появились тревожные строки: «Сегодня муж передал дневник мне, так как сам был не в стоянии вписывать наблюдения» На следующий день ему стало хуже. Кашель мешал забыться сном. Но исследования продолжались, и рядом с записью «сегодня мужу хуже» идут стандартные описания ландшафтов и образцов пород... почерком Мавры Павловны.

    Через два дня началась сильная буря. Путешественники пристали к берегу возле урочища Кресты. Там они задержались на сутки: надо было найти лоцмана, поскольку, начиная с этих мест, Колыма становилась особенно широкой. Когда лоцман нашелся, Иван Дементьевич снова заторопился вперед:

    — Мы должны плыть дальше, несмотря на ухудшения моего состояния, — настаивал он.

    Шел проливной дождь, поднимались волны, но карбас двигался вперед и записи не прерывались ни на час. Колыма бушевала, становилось все опаснее, гребцы выбивались из сил.

    Черский мучился, он не мог лежать из-за невыносимых болей. Мавре было тоже больно, хотя она и старалась изображать на лице счастливое неведение, мол, скоро поправишься, но самой себя ей было не обмануть. Еще тяжелее становилось от того, что она была бессильна облегчить его страдания.

    24 июня карбас быстро плыл мимо береговых обнажений, мимо устьев мелких речек. Нельзя было терять ни минуты, и она торопилась: «Найдены кости № 225, 226, 227, взят образец суглинка...»

    Ее единственным скорбным научным трудом стал этот дневник последнего путешествия Ивана Черского.

                                                              Путь к последнему приюту

    Последние часы жизни ученого были крайне тяжелыми. Его душили спазмы, и он уже не мог сдержать отчаяния, что труд, труд всей его жизни, пропадет... О смерти он не думал, больше — о судьбе сына, который останется сиротой, о ней, о том, как ей теперь, бедной, выбираться...

    Но сильная духом женщина не давала себе права предаться горю.

    «...Июня 25-го. Всю ночь муж не мог уснуть, сильные спазмы. Пристали к правому берегу. Обнаружили кости бизона. Пробы № 238, 239, 240.... Муж умирает...»

    25 июня с рассвета у Черского началась предсмертная агония. Хлынувшая из носа кровь застревала в горле сгустками, и Мавра пинцетом вытаскивала эти сгустки. Он старался ей помочь, но задыхался... Сознание его не покидало ни на минуту. И тогда он решился: «Подготовься, Мавруша к страшному удару — и будь мужественна в несчастье».

    Она так твердо держалась, что он поверил в ее счастливое неведение.

    Когда Мавра перешла в другой конец лодки, чтобы приготовить ему горячее питье, Черский стал давать распоряжения Степану Расторгуеву, сопровождавшему их казаку:

    — Степан, ты знаешь, где лежит аптечка. Возьмешь нашатырный спирт и сердечные капли и дашь Мавре Павловне, если ей станет плохо, в случае моей смерти, не забудь». Тем временем Мавра, которая действительно чувствовала, что силы ее на исходе, давала наставления Саше:

    — Сынок, ты запомнил мои объяснения по поводу документов и коллекций, если с отцом или со мною что-нибудь случится? Отец Василий поможет тебе добраться до Якутска и далее до Иркутска, а там обратись в Сибирский отдел Географического общества. Я верю в твои силы и мужество, сынок. — До слуха умирающего долетели эти слова, и он жестом подозвал к себе Александра.

    — Саша, слушай и исполняй, — были его последние слова. Иван Дементьевич умер. Это случилось в 10 часов вечера 25 июня, когда карбас подошел к берегу в устье реки Прорва. Когда он скончался, над Колымой разыгралась буря. Снежная буря в конце июня. На реке поднялась большая волна — о дальнейшем продолжении пути не могло быть и речи. Тело Ивана Дементьевича укрыли корой деревьев, чтобы предохранить от дождя и снега.

    «...Такая буря заставила меня сделать распоряжение свернуть в приток Колымы, речку Прорву, где экспедиция в течение 4 суток выжидала, пока прекратится буря», — эти сдержанные строки написаны рукой Мавры Павловну. Чувства же свои она не стала доверять бумаге.

    28 июня, поставив на месте кончины мужа большой крест, она повела экспедицию дальше, к Нижнеколымску... Теперь на ее плечи легла тяжелая ноша стать ее руководителем и довести дело Ивана Дементьевича до конца... если хватит сил.

    В дневнике она написала: «Мне хотелось похоронить мужа вблизи какого-нибудь селения...» Близ урочища Омолонье, что находится на левом берегу Колымы против устья реки Омолон (теперь этот поселок называется заимкой Колымской) экспедиция остановилась. Из толстого бревна, принесенного течением, проводниками было наскоро сооружено некое подобие гроба. Когда начали рыть могилу, то на глубине 30-40 сантиметров земля оказалась настолько мерзлой, что пришлось продолжить работу с помощью топора. Трое суток провели они в этом месте и трое суток тело Черского пролежало в маленькой часовне. Немногочисленные жители урочища окружали заботой осиротевшее семейство. На их попечение теперь оставляла Мавра Павловна того, кто изменил всю ее жизнь, стал и другом, и любимым, и наставником.

    «Жители здесь оседлые юкагиры, они совершенно обруселые, живут по-русски, все православные, — писала она. — По-юкагирски говорят из 19 человек двое; постройки их русские. Одеваются по-русски, очень религиозные; кроме собак, никакого скота не имеют; питаются рыбой. Муку они называют провиантом. Народ очень добрый, приветливый; они весьма сочувственно отнеслись к моему несчастью».

    1 июля состоялись похороны Черского. Первую ограду вокруг могилы установил сын Александр. С этого дня он понял, что стал взрослым.

    Мавре было тяжело покидать могилу мужа. Но поручив уход за ней местному жителю, она повела экспедицию дальше. Юкагир, который дал ей слово беречь захоронение, выполнил обещание, — ссыльный Тан-Богораз привез ей вскоре фото.

    В том году лето на Колыме выдалось очень коротким и дождливым, но новый начальник экспедиции Мавра Павловна Черская старалась успеть провести все исследования, намеченные мужем, и вовремя пройти маршрут, так что 2 июля они были снова в пути.

    «Вода сильно прибыла — продолжила свои записи Черская, — берега здесь низкие, поросшие низким кустарником-тальником... Название места — Чипишок... Суглинок № 246». Далее она отмечала, что прибыли в место Дуванное, где проживают два семейства...»

    По прибытии в Нижнеколымск Мавра Павловна заболела.

    «Дожди не прекращались 20 дней, я чувствовала себя всю дорогу плохо». Сын ухаживал за больной матерью очень заботливо, а она украдкой утирала слезу, жалея мальчика, — уж больно недетские испытания выпали на его долю. Еще до конца не поправившись, Мавра повела экспедицию в обратный путь: из Нижнеколымска на Среднеколымск, продолжая по ходу дела пополнять коллекции, она боялась быть застигнутой в дороге ранней зимой. 30 июля она посетила могилу мужа. Недалеко от того места, где был похоронен Иван Дементьевич, она взяла образцы раковин, которые вошли коллекцию под номером 22. Позднее в аккуратность Мавры Павловны пригодилась академику Обручеву, который, проанализировав ее записи и осмотрев образцы, пришел к выводу о существовании связи между древней фауной Сибири и Аляски.

    16 августа экспедиция под руководством Мавры Черской прибыла в Среднеколымск, попав в пятнадцати верстах от города в страшную метель. Мавра Павловна даже подчеркнула, что покров снега доходил до 7 вершков, то есть до 31 сантиметра.

    Маршрут, намеченный Иваном Дементьевичем Черским, она завершила.

    Весть о смерти ученого распространилась по всей России, и люди участливо и с теплом отнеслись к судьбе его семьи. Стали поступать пожертвования. В основном от простых людей. Иркутская газета «Восточное обозрение» помещала отчеты такого содержания: «Получено в пользу Черской от неизвестного б руб., получено от неизвестного 1 руб., от статистического бюро 11 руб.».

    Но ни Мавра Павловна, ни Саша об этом не знали. Почти месяц члены экспедиции провели в Среднеколымске и только в конце сентября по первопутку двинулись в Якутск. Иногда им приходилось ночевать под открытым небом при сильном морозе. Тогда они вырывали пещеру в снегу и забирались внутрь мехового мешка из оленьих шкур. Две недели путешественники передвигались на собаках от одной станции к другой. Обычно это были задымленные вонючие чумы, так что Мавра такому «комфорту» предпочитала свежий воздух и крепкий сухой мороз.

    Она записывала в дневнике наиболее интересные случаи, которые узнавала из рассказов местных жителей. Некоторые показались ей поучительными и с точки зрения выживания в экстремальных условиях, и как пример находчивости коренных обитателей тундры.

    В 1891 году, как описывает она, проходил там караван с купеческой кладью. Один из ямщиков провалился под воду, и, когда его вытащили, оказалось, что он уже окоченел. Караван шел по безлесой местности, и у людей не было возможности развести костер, тогда якуты, которые были сопровождающими, убили лошадь, выпотрошили и положили вместо внутренностей замерзающего человека, чем и спасли его от неминуемой смерти. Другой случай произошел с якутом. Он заблудился в тундре и стал замерзать. Его сил хватало только отпугивать песцов, которые уже начали собираться вокруг потенциальной жертвы. Мимо проезжал какой-то ламут. Осмотрев окоченевшего человека, он понял, что дела плохи. Тогда он отломал у оленя один рог, напоил якута теплой кровью, и тот ожил.

    Миновав станции Эбельскую и Олер-Сюбит, экспедиция уже на оленях подошла к Верхоянскому хребту. От станций Тостах и Адыча предстояло преодоление самого тяжелого участка пути. «Представьте себе, — писала Мавра Павловна, — пологий подъем в 5 верст, затем отвесную крутую стену, заканчивающуюся узенькой, не более сажени в ширину площадкой. Когда взберешься на эту площадку, то зрителю представится страшный обрыв, спуск с которого кажется невероятным, ибо этот обрыв представляет собой почти отвесную стену в 15 саженей [* 15 саженей — более 30 м.] высоты. Этот обрыв заканчивается также узенькой площадкой, за которой продолжается крутой спуск в три версты [* Три версты — 3,2 км.], чтобы спуститься с такой горы, экспедиции пришлось связать нарты по три-четыре. Со всех сторон эти нарты были привязаны к оленям. При спуске олени, садясь на задние ноги, упираясь передними и тормозя движение нарт, медленно передвигались в головокружительную пропасть. Чтобы еще боле затормозить движение нарт, ямщики, лежа или на спине или на боку, направляют нарты по должному пути. Наблюдателю с вершины горы кажется, будто люди, нарты, олени мчатся в бездонную пропасть, так как поворот дороги и выступ горы не дают возможности видеть площадок и дна ущелья».

    25 декабря экспедиция подошла к долине Алдана. Затем предстояло миновать плато между этой рекой и Леной. Провиант к тому времени иссяк.

    На одной из станций — теперь это были уже не чумы, а поварни-срубы — путешественникам повстречались две тяжелобольные якутки. Мавра Павловна тут же принялась лечить измученных затянувшейся болезнью женщин и, как оказалось, весьма успешно. После приема лекарств они пошли на поправку, и в благодарность поделились с членами экспедиции продуктами.

    Только в начале января мать и сын Черские добрались до Якутска. Дальше их путь лежал в Иркутск, где их тепло встретили друзья и сотрудники Географического общества.

    А также там их ждал сюрприз.

    — Позвольте, уважаемая Мавра Павловна, передать вам деньги, поступившие в качестве добровольных пожертвований для вас и вашего сына... — Правитель дел Сибирского отдела Географического общества Д. Клеменц (тоже, как и Черский, бывший ссыльный) вручил с этими словами собранные деньги. Сумма вполне могла обеспечить семью на первое время, но вдова от них отказалась:

    — Дмитрий Александрович, прошу передать все собранные средства в пользу учащейся молодежи, — попросила она.

    То ли природная скромность и гордость не позволили ей взять деньги, то ли, она вспомнила, как когда-то молоденькой девушкой сама мечтала получить образование, да не было средств. Ей повезло с Иваном Дементьевичем, ну ведь не всем же удается вытащить такой счастливый билет. Так пусть эти деньги послужат таким же, как она сама. В память о нем, Иване Дементьевиче Черском.

                                                     Миссия выполнена, пик пройден...

    Сдав добытые материалы геологу-исследователю Э. Толлю, который прибыл в Иркутск по случаю предстоящей поездки на Яну и Новосибирские острова, Черская взяла 500 рублей на дорогу до Петербурга из тех денег, что были переданы Академией наук на нужды экспедиции, и они с Сашей поехали в столицу.

    В Петербурге товарищи Черского взяли опеку над его семьей. Они рассматривали рисунки Саши и прочили ему будущее художника, но мальчик избрал путь натуралиста. Тем более что первые шаги в этом направлении им были уже сделаны. Участие в судьбе Александра принимал прославленный руководитель Русского географического общества П. П. Семенов.

    Однако пенсия, выделенная семье Черского, оказалась настолько скромной, что прожить на нее вдвоем с сыном в столице, Мавра Павловна не могла. Поселив Сашу у одного из преподавателей гимназии, она сама перебралась в Витебскую губернию, где жили родственники Ивана Дементьевича. Жизнь ее вошла в скучную и однообразную колею, принося мало морального удовлетворения деятельной женщине. Увы, теперь, оказавшись в стороне от научной работы, она была обречена на тихое прозябание. «Я очень сожалею, что смерть мужа не дала мне возможности к дальнейшим научным исследованиям» — с грустью писала она.

    Единственной ее радостью стали редкие встречи с сыном и сведения о его успехах.

    Александр Черский блестяще окончил гимназию, затем физико-математический факультет Петербургского университета. Как стипендиату Академии наук ему была предложена работа в университете, однако Александр Иванович предпочел пойти по стопам родителей — он стал путешественником-зоологом. После выпуска он уехал на Дальний Восток изучать фауну Приморского края. Женой его стала тоже преданная науке девушка: Мария Николаевна Черская так же, как и ее свекровь, вместе с мужем побывала и в Уссурийском крае, и на сопках Приморья, и в Приамурском крае, вот только во время последней экспедиции на Командорские острова ее рядом не оказалось...

    Весть о гибели единственного сына — в 1921 году он утонул у берегов Камчатки на пути с Командорских островов — стала еще одним страшным ударом для Мавры Павловны.

    Да, жизнь ее не слишком ласкала, хотя и одарила большой любовью и уникальной для того времени женской судьбой.

    Мавра Павловна прожила долгую жизнь, и ей посчастливилось узнать, что горный массив, расположенный восточнее цепи Верхоянских гор, где когда-то первопроходцами стали они с Иваном Дементьевичем, назван хребтом Черского. А еще на этом хребте есть вершина — пик Черской.

    Пик — еще не небо, но уже и не совсем земля, а скорее — прорыв, подобный уникальной судьбе этой сильной духом женщины, сибирской Галатеи, Мавры Павловны Черской.

    Она скончалась в 1940 году в возрасте восьмидесяти трех лет.

    /Татьяна Данилова.  Богини далеких странствий. Москва. 2006. С. 164-195./

    А. П. Бояркина

                                            ПОДВИГ МАВРЫ ПАВЛОВНЫ ЧЕРСКОЙ

                                                     К 155–летию со дня рождения

                                                                       Если бы люди не путешествовали, как бы они

                                                                       узнали о красоте и величии мира и человека?

                                                                                                                             И. Д. Черский

    Конец XIX и начало XX века отмечены целым рядом больших и сложных экспедиций в неизведанные и малодоступные районы земного шара. Имена многих путешественников стали достоянием истории. Но здесь хочется вспомнить о женщинах, которые принимали участие в некоторых экспедициях и не только были спутницами своих мужей, их поддержкой в трудных обстоятельствах, но и внесли свой вклад в науку. В «легионе почетных женщин», по образному выражению выдающегося деятеля русской культуры В. В. Стасова [* Стасов В. В. Подвижница науки // Русское богатство. Литературный и научный журнал. 1895. №4. С. 30-43.], особо выделяется великолепное созвездие имен: Ольга Александровна Федченко, сопровождавшая своего мужа, зоолога А. П. Федченко, в качестве ботаника и художницы в 1868-1871 гг. в его путешествиях по Средней Азии; Елизавета Николаевна Клеменц, в начале 1880-х гг. вместе с мужем Д. А. Клеменцем работавшая в экспедициях по Сибири и Монголии и составившая большой гербарий; Ольга Константиновна Позднеева, в 1892-1893 гг. сопровождавшая мужа А. М. Позднеева по Монголии и Китаю [* Обручев В. А. Избранные труды. М.: Наука, 1964. Т. 6. С. 98.], в том числе благодаря и ей супругами была собрана очень богатая коллекция предметов искусства, рукописей, книг и бурханов (буддийских скульптур) и других принадлежностей религиозного культа; Александра Викторовна Потанина, принявшая участие в экспедициях Г. Н. Потанина в отдаленные районы Средней Азии и погибшая в последней из них [* Бояркина А. П. «Вестница мира и любви». Об отважной русской путешественнице А. В. Потаниной // Культура и время. 2008. № 3. С. 78-87.]; Елена Ивановна Рерих, отважно пошедшая за своим мужем Н. К. Рерихом в самое сердце Азии по новому маршруту, осуществляя давнюю мечту русского человека - проложить путь из Сибири в Индию. Эта экспедиция в 1925-1928 гг. дважды пересекла высочайшие на планете горы Гималаи и горную страну Тибет [* Шапошникова Л. В. Великое Путешествие: В 3 кн. Кн. 2. По маршруту Мастера. М.: МЦР, 1999. Ч. I; 2000. Ч. II.].

    Трудно переоценить и подвиг Мавры Павловны Черской (1857-1940), в начале девяностых годов XIX века отправившейся с мужем И. Д. Черским на Крайний Северо-Восток обширной российской территории и, когда во время экспедиции он скончался, завершившей начатую работу.

    *

    Колымо-Индигирская экспедиция И. Д. Черского направлялась туда, где в Северный Ледовитый океан несут свои воды Яна, Индигирка, Колыма. Огромный Колымский край к этому времени оставался «белым пятном» на карте мира. Он был почти не изучен. Имеющиеся карты таили в себе много вопросов. К тому же в Академию наук пришло сообщение, что охотники-юкагиры на берегу реки Индигирки обнаружили в мерзлоте хорошо сохранившееся тело мамонта. Эта находка вызвала изумление палеонтологов и грозила перевернуть представление о климатических условиях Крайнего Севера.

    Экспедиция 1891-1892 гг. отличалась от многих других тем, что в составе ее, точнее одним из основных ее исполнителей, была женщина - Мавра Павловна Черская. Без ее самоотверженной помощи эта самая крупная и последняя экспедиция Черского вряд ли могла бы осуществиться и вряд ли могли быть собраны такие интересные научные материалы.

    Мавра, Мавруша или, как ее еще называли, Марфа была невысокого роста, с ясными голубыми глазами, в которых жили ум, воля и доброта. Над крутым высоким лбом - волна белокурых волос, которые она зачесывала назад. Простое русское лицо со слегка вздернутым носом и крупными губами казалось грубоватым, но мягкая улыбчивость придавала ему нежную прелесть [* Алдан-Семенов А. М. Черский. М.: Молодая гвардия, 1962. С. 21.].

    С матерью-прачкой и сестрой она жила в Иркутске в небольшом доме на берегу Ушаковки, когда у них появился квартирант — молодой ссыльный геолог Ян Доминикович Черский, или, как его стали величать в России — Иван Дементьевич. К тому времени у него за плечами было образование в одном из лучших пансионов Вильно и ссылка в Сибирь на вечное поселение за участие в польском восстании 1863-1864 гг., куда он был вовлечен совсем молодым юношей. Он свободно владел пятью языками, обладал феноменальной памятью, а светлое и бодрое восприятие жизни, оптимистически радостное состояние духа, любовь к науке и путешествиям помогали ему переносить все тяготы. Будучи сосланным в Омск рядовым в первый Западно-Сибирский линейный батальон, Черский много читал и занимался различными исследованиями на берегах Оби и Иртыша, в результате чего собрал очень ценную палеонтологическую коллекцию доисторических животных, а также коллекцию минералов и раковин. В Омске его поддержал Г. Н. Потанин, который помогал его самообразованию. Он же посоветовал Черскому обратиться в Академию наук. Заинтересовался его коллекцией и академик А. Ф. Миддендорф. Наконец осенью 1871 г. по ходатайству Сибирского отдела Русского географического общества он был переведен в Иркутск, где со всею пылкостью своей натуры мог отдаться любимой науке. Живя в Иркутске, он посвятил себя исследованию малоизученных сибирских территорий, и в том числе под руководством Б. И. Дыбовского - Байкала.

    Девочкам очень нравился новый квартирант. Узнав, что они в силу бедности даже грамоте не обучены, Черский стал с ними заниматься. И радовался, когда обнаружил у Мавры большие способности. Уже через год она аккуратным почерком переписала без единой ошибки его новый научный труд с мудреными терминами и латынью. Ученица обожала своего учителя, порой смущавшегося перед ее восхищенным взглядом. И когда Черскому после отъезда Дыбовского предложили продолжить работы по изучению Байкала, счастливая 21-летняя Мавра отправилась вместе с ним, став его женой. Байкал оказался хорошей школой для любознательной женщины, а она - надежной и пытливой помощницей ученому.

    Через год у Черских родился сын Александр. Во время грандиозного пожара в Иркутске Мавра уехала из горящего города одна - муж был в это время в экспедиции. Роды наступили в пути. Престарелый извозчик ничем не мог ей помочь, с родами она справилась сама [* См.: Зарины В. и Е. Путешествие М. П. Черской. М.: Географгиз, 1952. С. 12.].

    В 1885 г. Черский, наконец полностью амнистированный, переехал с семьей в Петербург, где его исключительные знания во многих областях науки и неутомимая страсть к путешествиям вызывали восхищение ведущих ученых того времени. Там он обрабатывает накопленные материалы чужих экспедиций, удачно пополняя их своими данными. Черский составил первую геологическую карту побережья Байкала, выдвинул идею эволюционного развития рельефа (1878), предложил одну из первых тектонических схем внутренней Азии (1886). «Этот труд, - писал В. А. Обручев, - привел Черского к таким интересным предположениям относительно геологической истории севера Сибири в новейшие периоды, что вызвал новую экспедицию на север, в Колымский край» [* Обручев В. А. Иван Дементьевич Черский (некролог) // Изв. Восточно-Сибирского отдела Русского Географического общества, 1892. Т. 23, № 3.]. Черский получает свое последнее задание - возглавить Колымо-Индигирскую экспедицию, которое воспринимает как огромную радость в жизни, несмотря на слабое здоровье и скромные средства, выделенные для этой цели Академией наук. Он пишет о том, что готов «...служить интересам науки до тех пор, до каких позволят мои силы» [* Письма И. Д. Черского иркутского периода // Черский И. Д. Неопубликованные статьи, письма и дневники / Ред. С. В. Обручев. Иркутск: Иркутское кн. изд-во, 1956. С. 156.]. Был сюрприз и для Мавры Павловны - она была официально назначена Академией ученым секретарем и зоологом экспедиции.

    И вот долгая и тяжелая дорога до Якутска позади. А впереди неизведанные земли Колымы.

    Кроме Ивана Дементьевича и Мавры Павловны в состав экспедиции вошли племянник Черского Генрих, человек малонадежный и малополезный, и 12-летний сын Саша, которого сначала предполагалось оставить в Петербурге на попечение зоолога В. Л. Бианки, но, увидев горькие слезы сына, Черский решился взять его с собой. И не ошибся - во время путешествия Саша мужественно переносил все тяготы пути, проявлял большую любознательность и приносил немало пользы. Пятым постоянным спутником стал проводник, которого наняли в Якутске, - казачий урядник Степан Расторгуев. Был он коренаст, собою ладен, рыжеволос и голубоглаз, широк в плечах, щедр и любознателен. Знал многие местные языки. Нанявшись к Черским проводником, он не только успешен был в своем деле, но и стал верным и надежным помощником. В анналах науки вряд ли где-то зафиксировано имя этого простого мужика, но трудно экспедицию Черских представить без его участия.

    В таком составе в середине июня 1891 г. конный отряд Черского, сопровождаемый якутами-погонщиками, из Якутска двинулся в направлении Верхнеколымска, расположенного в верховьях реки Колымы.

    Многодневный путь по трудным тропам, через порой непролазные болота, заросшие мхом, который, как живой, прогибается под ногами и копытами, через трясины, поросшие зеленой тиной, где чахлые ели сухими ветками цепляются за путников. И так почти до самого Верхоянского хребта. Черский, который каждый вечер аккуратно вел дневник, так описывал эту часть пути: «Человек, не побывавший на таких болотах, не может оценить силу той нравственной и физической усталости, которая вызывается постоянным напряженным состоянием во время езды по таким местам. Лихорадочная торопливость овладевает и лошадью, чувствующею, как вязнут ее ноги: с трудом освобождая их из зыблющейся трясины, животное мечется и бьется в самых неизящных позах, причем из-под ног его вырываются большие куски мохового покрова и взлетают далеко вперед и в сторону. Надеясь найти около корней деревьев более устойчивую почву, она мчится прямо на лесину, нанося удары в колено или плечо ездока... Изгибаются ездоки, отстраняя ветки и сучья от глаз; ударяются вьюки о деревья; выбившиеся из сил лошади падают, роняя вьюки или ездоков» [* Черский И. Д. Сведения об экспедиции Академии наук для исследования рр. Колымы, Индигирки и Яны. I. Путешествие из Якутска до Верхнеколымска летом 1891 г. // Записки Академии наук, 1892. Т. 68, приложение 3. С. 9-10.].

    Первая за 17 суток пути серьезная, вынужденная из-за непогоды стоянка на берегу реки Дыба.

    Неудачей кончилась попытка Черского подняться на высокую гору, чтобы обозреть окрестности. Дали себя знать больные легкие и сердце.

    Отныне описание панорамы с горных высот легло на Мавру. С непогодой пришли и трудности переправы через реку Дыба. Путникам пришлось не один раз искупаться в ледяной воде. Мавра опасалась за здоровье мужа, но радостное его состояние было ответом на все трудности, которые, казалось, шли ему только на пользу.

    Во время всего пути Черский в основном занимался геологическими наблюдениями, остальную работу выполняла Мавра - «хозяйка», как неизменно величал ее в своих отчетах руководитель экспедиции.

    Большим достоинством ее в дороге было умение ладить с местными жителями. Опросам жены Черский придавал большое значение. Через много лет, встречая экспедицию С. В. Обручева, старожилы тепло вспоминали простую русскую женщину, умевшую найти подход к сердцам таких же простых, с трудом пробивавших себе дорогу в жизнь жителей Севера [* См.: Зарины В. и Е. Путешествие М. П. Черской. С. 27-28.].

    Еще 13 дней ушло на преодоление Верхоянского хребта. Там впервые Черские обнаружили горный массив, не обозначенный на карте. И наконец - маленькое якутское поселение Оймякон в верховьях Индигирки. Здесь нужно было заменить лошадей и удвоить их количество. Деньги, которые Академия наук должна была переслать в Якутск, в назначенное время не пришли, и Черский пока тратил свои и без того скромные средства. Но в Оймяконе ему повезло - подрядчик Кривошапкин бесплатно дал лошадей. И не только. По его велению ящики и коробки путешественников были обшиты оленьими шкурами - широкая якутская душа! Подрядчик Брежнев взялся доставить груз в Верхнеколымск. Из Оймякона представилась возможность отправить подробное письмо в Академию с отчетом о проделанной работе.

    Но Верхнеколымск еще впереди. И опять исчезающие тропы, перевалы и работа - дважды в день супруги Черские определяли высоту местности, вели записи метеорологических данных, вычерчивали маршрут, пополняли новыми экспонатами зоологическую и ботаническую коллекции. Много времени отнимал гербарий, который приходилось постоянно сушить, это была забота Мавры и Саши.

    Горное озеро - как огромная чаша. Здесь путников настигла беда - пожар, который бушевал три часа. Лошадей с поклажей загнали в озеро - мужчины стояли по грудь в воде. Мавра и Саша держали в руках вещи и банки с заспиртованными рыбами. И опять ласковая улыбка мужу, который возбужден и энергичен в меру своих сил. Нет большей радости для любящей женщины, чем видеть его счастливым.

    До Верхнеколымска оставалось около 300 верст, а северная осень была уже в самом разгаре. Деревья и кустарники полыхали золотом. Щедрым даром свисала с кустов сочная ягода. Кипрей заливал окрестности лиловым цветом. Но вся эта красота быстро исчезала в густом белом тумане. И птицы, собираясь в стаи, спешили в более благодатные места.

    На Улахан-Чистае путешественников застал снегопад. Далее их встретили легкие морозы. До Верхнеколымска было уже недалеко, и, несмотря на непогоду, настроение у всех было прекрасное, а главное - Черского не беспокоила болезнь. Впрочем, только Мавра знала, как он устал за этот долгий путь.

    Семьдесят шесть дней длилось путешествие от Якутска до Верхнеколымска - две тысячи верст на лошадях по неизведанным местам.

    Черским в этом захолустье были рады, как и всяким новым людям. Им выделили один из лучших домиков. Он был без крыши, и на зиму слюдяные окошки заменили на ледяные, но местным жителям он казался дворцом. Мавра вскоре сумела его обустроить и создать относительный уют для жизни и условия для работы. Черскому, пережившему ссылки в Омске и Иркутске, даже нравились и «почерневшая, хотя и не старая деревянная церковь», и старые покосившиеся домишки, в большинстве с ледяными окнами [* Алдан-Семенов А. И. Черский. С. 56.]. Здесь он был свободен. Окруженный неусыпной заботой Мавры Павловны, он приводил в порядок дневник, экспонаты и работал над «Проектом помощи местным жителям Севера», который начал писать еще в Якутске. Обдумывая же географию пройденных мест, Черский понимал: что-то не так на существующих географических картах Севера. И надеялся, что путешествие поможет ему разобраться в этом. В один из морозных дней с охотником-юкагиром пришла весть из поселка в устье реки Яны, что и там в вечной мерзлоте обнаружен мамонт в хорошей сохранности [* Черский И. Д. Письмо М. М. Санникову // Черский И. Д. Неопубликованные статьи, письма и дневники. С. 224-227.].

    Мавра вела хозяйство, изучала зоологию и ботанику, постигая их все глубже, училась у местных жителей, как в самый голодный период готовить блюда буквально из ничего, например суп из мелко наструганной лиственничной древесины с рыбой. Саша под руководством родителей занимался, стараясь в знаниях не отстать от своих городских сверстников.

    Наступили суровые якутские морозы, во время которых в ясном воздухе отчетливо был слышен «шепот звезд» - так якуты называют шорох, производимый замерзающим на лету человеческим дыханием [* Зарины В. и Е. Путешествие М. П. Черской. С. 34.]. Но Мавре, не избалованной легкой жизнью, все было в радость. Главное, что рядом были муж и сынишка. Она понимала и принимала Черского во всем. Когда у старика юкагира приказчик Синебоев собирался отнять единственную дочь, Черский вступился за нее. Пришлось рассориться с человеком, от которого зависело дальнейшее снаряжение экспедиции. И Мавра гордилась мужем. Зимовка была долгой и трудной. К Рождеству закончились почти все запасы. Обещанные Брежневым грузы так и не были доставлены, а на Синебоева теперь не приходилось рассчитывать.

    В своем послании в Петербург Черский полушутливо писал: «И вот, с 22 октября мы довольствуемся одними лишь нравственными наслаждениями, без малейшей примеси вещественного сахара, ничтожное количество которого хранится только для почетных гостей, под надзором неумолимой хозяйки» [* Черский И. Д. Сведения об экспедиции Академии наук для исследования рр. Колымы, Индигирки и Яны. II. Пребывание в Верхнеколымске зимой 1891-92 г. // Записки Академии наук, 1893. Т. 71, приложение 8. С. 3-4.]. Мавра понимала, как важно гостеприимство в этом глухом краю. Большим праздником для них стал подарок исправника - фунт стеариновых свечей. До этого им приходилось коротать длинные вечера вокруг мигающего, коптящего светильника. Любимым гостем Черских был ссыльный священник Василий Сучковский, человек грамотный и давно живущий на севере. Его Черский и просил быть связным с путешественниками на их дальнейшем пути и, если что, позаботиться о сыне.

    Вечерами семья и неизменный Степан часто собирались вместе и обсуждали маршрут путешествия. В предутренние часы Мавра Павловна вставала и шла записывать показания метеорологических приборов, и так каждый день. Между делом Иван Дементьевич с Маврой Павловной составили проект, как снабжать северян необходимыми припасами, чтоб избавить их от эксплуатации заезжими дельцами и американскими купцами, которые вели хищническую торговлю с населением Чукотки. По существу, это было предвосхищением идеи северного завоза.

    Ближе к весне Черский сильно заболел. Дала о себе знать чахотка. Сильный кашель с кровью. Боли в груди. Не помогали лекарства, до сих пор хорошо на него действовавшие. Черский, понимая, что может не пережить этот год, форсировал обработку материалов и дневника. Уже к 10 февраля он выслал в Академию обстоятельный предварительный отчет об исследованиях 1891 г., а немного позднее переправил и коллекции. Составил щепетильный финансовый отчет. Он надеялся, что жена доведет их дело до конца. И готовил ее к этому, посвящая во все тонкости.

    Беспокоясь о дальнейшей участи экспедиции, Черский пишет так называемый «открытый лист»: «Экспедиция Императорской Академии наук для исследования рр. Колымы, Индигирки и Яны находится уже в полном снаряжении к плаванию до Нижнеколымска, и необходимые денежные затраты уже сделаны. Между тем сериозная болезнь, постигшая меня перед отъездом, заставляет сомневаться в том, доживу ли я до назначенного времени отбытия. Так как экспедиция, кроме геологической задачи, имеет еще зоологические и ботанические, которыми заведует моя жена, Мавра Павловна Черская, поэтому я делаю нижеследующее постановление, которое во имя пользы для науки и задач экспедиции должно быть принято во внимание и местными властями. В случае моей смерти, где бы она меня ни застигла, экспедиция под управлением жены моей Мавры Павловны Черской должна все-таки ныне летом непременно доплыть до Нижнеколымска, занимаясь главным образом: зоологическими и ботаническими сборами и разрешением тех из геологических вопросов, которые доступны моей жене... Если экспедиция 1892 года не состоится в случае моей смерти, Академия должна потерпеть крупные денежные убытки и ущерб в научных результатах, а на меня, вернее на мое имя, до сих пор еще ничем не запятнанное, ложится вся тягость неудачи. Только после возвращения экспедиции обратно в Верхнеколымск она должна считаться оконченною. После всего изложенного выше, смею надеяться, что местные власти за все время экспедиции благоволят способствовать ее целям так же, как это делалось ими и при моей жизни. Начальник экспедиции И.Д. Черский» [* Документы, относящиеся к болезни и смерти И.Д. Черского // Черский И. Д. Неопубликованные статьи, письма и дневники. С. 298-299.].

    В письме, отправленном в Академию, были и такие строки: «Я радуюсь тому, что успел познакомить жену с целью моих исследований и подготовить ее настолько, чтобы она сама могла после моей смерти закончить экспедицию» [* О последних днях путешественника по Сибири Ивана Дементьевича Черского // Записки Академии наук, 1883. Т. 72, кн. I. С. 4-5.].

    Продолжение маршрута было назначено на 31 мая 1892 г. Стараниями Степана был построен карбас с навесом от дождя, удобным сиденьем для Черского и крепкой мачтой для паруса. Загружены вещи, снаряжение и крайне скудное питание - оставалась надежда только на дары природы. Однако в момент прощания на обрывистом берегу появился Синебоев с большим мешком. За ним спешили с грузом еще пять мужиков. Они принесли муку, сахар и многое необходимое для путешествия. Это была благодарность за то, что во время ледохода Черский, не помня зла, спас жизнь Синебоеву, рискуя своим здоровьем. Наконец карбас оторвался от берега и поплыл вниз по Колыме навстречу неизведанному. На берегу остался племянник Черского Генрих, отказавшийся продолжить экспедицию.

    Широка и полноводна могучая Колыма. Мавра проводила исследования и ухаживала за больным мужем. Его состояние резко ухудшилось, и она уже не тешила себя надеждой на благополучный исход болезни. Когда Мавра отправлялась для осмотра береговых обнажений, от отца не отходил Саша. Записи велись каждый день.

    Полулежа в карбасе, Черский писал свой дневник. Вела дневник и Мавра, постоянно консультируясь с мужем. У нее было много обязанностей: измерение температуры воздуха и воды, скорости течения, описание природы и ландшафта, геологических образцов, препарирование животных, хозяйственные работы. Трудов она не боялась, а вот муж ее беспокоил все больше и больше. И тревожная мысль холодом сжимала сердце: сможет ли она без своего Вани продолжить этот трудный путь? Но предать его дело она не могла. И с надеждой вглядываясь в лицо мужа, по малейшим движениям глаз, пальцев угадывала его желания.

    Они плыли уже больше полумесяца, когда однажды увидели на берегу костры. Это были якутские оленеводы-кочевники. Как много дала эта встреча путешественникам... Коллекция Черских обогатилась бивнем мамонта и рогом носорога. Народные таежные средства принесли облегчение болезни Ивана Дементьевича. Мавра торопливо записывала в свой дневник лечебные свойства разных трав и снадобий. У Черского хватило сил вместе с Маврой подняться на небольшую сопку, где они обнаружили в большом количестве олово. И опять впереди обозначился хребет, которого не было на карте.

    Наступили последние дни жизни Черского. С 20 июня он уже не смог продолжать записи в дневнике: «С сегодняшнего дня муж передал дневник мне, так как сам не в состоянии был вписывать наблюдения» [* Дневник 1892 г. (Плавание по Колыме) // Черский И. Д. Неопубликованные статьи, письма и дневники. С. 286.]. Теперь это аккуратно делала Мавра. Собрав последние силы, Черский шепотом отдал наказ Мавре: «Положи меня лицом на север, даже мертвым я должен быть впереди. Даже мертвым...» [* Алдан-Семенов А. И. Черский. С. 187.] Последняя просьба к Степану. Впрочем, Степан в этой просьбе не нуждался. Конечно, он не оставит женщину и ребенка до самого Якутска.

    Через два дня началась сильная буря. Шел проливной дождь, поднимались волны, но карбас двигался вперед, и записи не прерывались. Колыма бушевала, становилось все опаснее, гребцы выбивались из сил. Черский мучился, он не мог лежать из-за невыносимых болей. Но Мавра торопилась: «Найдены кости № 225, 226, 227, взят образец суглинка...» Ее дневник стал скорбным научным трудом последнего путешествия Ивана Черского. 24 июня среди повседневных записей появилась единственная строчка безнадежного отчаяния: «Боюсь, доживет ли муж до завтра. Боже мой, что будет дальше...» [* Дневник 1892 г. (Плавание по Колыме) // Черский И. Д. Неопубликованные статьи, письма и дневники. С. 288.]

    Сознание не покидало его ни на минуту. Он просил Мавру быть мужественной в несчастье, Степану напомнил, где находится нашатырный спирт и сердечные капли - на случай, если ей станет плохо, и, услышав, как Мавра просила Сашу, если с ней что-то случится, сохранить документы и коллекции, вернуться в Верхнеколымск, откуда отец Василий поможет ему добраться до Якутска, произнес свои последние слова: «Саша, слушай и исполняй» [* О последних днях путешественника по Сибири Ивана Дементьевича Черского // Записки Академии наук, 1883. Т. 72, кн. I. С. 6.].

    Это случилось в 10 часов вечера 25 июня на берегу в устье реки Прорва. Над Колымой разыгралась снежная буря. И это - в конце июня. На реке поднялась большая волна. Экспедиция остановилась вблизи урочища Омолонье (Заимка Колымская). Из толстого бревна, принесенного течением, было наскоро сооружено некое подобие гроба. Когда начали рыть могилу, на глубине 30-40 сантиметров земля оказалась настолько мерзлой, что пришлось продолжить работу с помощью топора. Трое суток тело Черского пролежало в маленькой часовне. Немногочисленные жители урочища окружили заботой осиротевшее семейство. Первого июля состоялись похороны Черского. «Похоронами заведовал казачий урядник Степан Расторгуев. Это незаменимый человек в экспедиции», - записала Мавра в дневнике [* Дневник 1892 г. (Плавание по Колыме) // Черский И. Д. Неопубликованные статьи, письма и дневники. С. 290.]. Первую ограду вокруг могилы установил сын Александр. Мавре Павловне было тяжело покидать могилу мужа. Поручив уход за ней местному жителю, она повела экспедицию дальше. Теперь на ее плечи полностью легла тяжелая ноша стать ее руководителем и довести дело Черского до конца. Второго июля они снова были в пути.

    По прибытии в Нижнеколымск (ныне пос. Черский) Мавра слегла. Около двадцати почерневших домов и две церкви среди озер и болот. Двадцать дней лил изнуряющий дождь. Пока Саша и Степан собирали гербарий и пополняли коллекцию образцов, она записывала в дневнике изо дня в день одно только слово: «Дождь... Дождь... Дождь...» [* Дневник 1892 г. (Плавание по Колыме) // Черский И. Д. Неопубликованные статьи, письма и дневники. С. 294.] Но непогода закончилась, и Мавру подняла весть о рыбной путине, которую она, к тому времени уже сложившийся зоолог, не могла пропустить.

    Из Нижнеколымска экспедиция двинулась в обратный путь. Кончалось короткое северное лето. По прибытии в поселок Среднеколымск 16 августа 1892 г., считая первую часть работы, намеченной мужем, завершенной (всего экспедиция планировалась И. Д. Черским на четыре года), Мавра Павловна скромно закончила свой отчет фразой: «Вообще вследствие необыкновенного в здешних местах дождливого и холодного лета и необыкновенно продолжительного разлива реки коллекция собрана неудачно» [* Там же.]. И это после того, как много было сделано в столь экстремальной обстановке! А сделано было действительно немало: проведены геологические наблюдения, собраны зоологические и ботанические коллекции, подробно описаны метеорологические условия этого практически не изученного края. Умение Черского накапливать факты, давая им подробное описание, обеспечило реальную значимость его исследований на многие годы вперед. На отрезке пути до Верхоянского хребта Черский правильно наметил направление горных хребтов, которые до него считались продолжением Яблонева хребта, в то время как они представляли собой «...громадную дугу, параллельную Верхоянско-Колымскому хребту и превышающую его по высоте», - писал позднее исследователь северо-востока нашей страны С. В. Обручев [* Обручев С. В неведомых краях Якутии. 1928. С. 242.]. Этот хребет по его предложению был назван хребтом Черского.

    Ныне над могилой Черского стоит обелиск с бронзовым шаром наверху и надписью: «Выдающемуся исследователю Сибири, Колымы, Индигирки и Яны, геологу и географу Ивану Дементьевичу Черскому (1845-1892 г.) от благодарных потомков». На обратной стороне обелиска - та же надпись, но на польском языке.

    В обратный путь до Якутска экспедиция, возглавляемая Маврой Черской, через месяц со всеми грузами двинулась по первопутку. В качестве транспорта Мавра выбрала собак, это самый надежный транспорт в стране болот и озер, которая на полгода превращается в бескрайние заснеженные просторы. Мавра Павловна, одетая в оленью доху и торбаса, на каждой остановке тщательно записывала все ориентиры на пути и рассказы местных проводников о необыкновенных событиях в их жизни. «Иногда приходилось экспедиции ночевать и просто под открытым небом при сильном морозе, - пишет она. - В таких случаях приходилось вырывать пещеру в снегу, влезать внутрь мехового мешка, сделанного из оленьего меха и закрывающегося с помощью завязок у головы, и таким образом укрываться от невыносимого холода» [* Черская М. П. Воспоминание о колымской экспедиции 1892 г. // Черский И. Д. Неопубликованные статьи, письма и дневники. С. 300-309.]. В пути Саша перенес скарлатину в тяжелой форме, но сильный организм справился и с этой бедой.

    Самым трудным отрезком пути стал Верхоянский хребет. Сменили собак на оленей, которые, обладая большей силой, могли при спуске, буквально после прыжка с обрывистого склона, садясь на задние ноги и тормозя передними, всею тяжестью своего тела удерживать нарты даже на маленьких площадках, на краю головокружительной пропасти.

    Кончились продукты, достать их в этом захолустье было негде. Но путешественникам встретились две больные якутки, Мавра Павловна помогла им оставшимися у нее лекарствами, а они поделились с ней своими скудными запасами. Глядя на линию обратного маршрута Мавры Павловны, даже мысленно трудно представить себе этот двухнедельный отрезок жизни отважной женщины.

    Только в начале января мать и сын Черские со всеми грузами добрались до Якутска. Дальше путь лежал в Иркутск, где их тепло встретили друзья и сотрудники Географического общества. Там Мавра Павловна узнала, что благодаря местному охотнику из урочища Омолонье и священнику Василию весть о смерти Черского дошла до Иркутска и распространилась по России. Со всей страны стали поступать пожертвования семье ученого, но Мавра Павловна передала их в пользу учащейся молодежи как память об Иване Дементьевиче Черском.

    Дальнейшая судьба семьи Черского такова. В Петербурге его товарищи взяли над ней опеку. Рассматривая рисунки Саши, они прочили ему будущее художника, но мальчик избрал путь натуралиста. Участие в его судьбе принимал прославленный руководитель Русского географического общества П. П. Семенов-Тян-Шанский. Александр Черский блестяще окончил гимназию и физико-математический факультет Петербургского университета. Как стипендиату Академии наук ему была предложена работа в университете, однако он предпочел пойти по стопам отца - стал путешественником-зоологом. После выпуска уехал на Дальний Восток изучать фауну Приморского края. В 1921 г. погиб при загадочных обстоятельствах в возрасте 42 лет на одном из Командорских островов [* См.: Куренцов А. И. А. И. Черский как исследователь // Черский И.Д. Неопубликованные статьи, письма и дневники. С. 358-368.].

    Пенсия, выделенная семье Черского, оказалась настолько скромной, что прожить на нее в столице вдвоем с сыном Мавра Павловна не могла. Поселив Сашу у одного из преподавателей гимназии, она перебралась в Витебскую губернию, где жили родственники Черского. Там на оставшиеся от мужа деньги она приобрела небольшой участок земли, которую впоследствии национализировала Советская власть, оставив ей домик с участком «по норме». Но не эти материальные издержки были главной ее печалью. «Я очень сожалею, что смерть мужа не дала мне возможности к дальнейшим научным исследованиям» [* Цит. по: Зариных В. и Е. Путешествие М. П. Черской. С. 61.], - с грустью писала она.

    Мавра Павловна прожила долгую жизнь, полную утрат, но озаренную большой любовью и светлой памятью. Скончалась она в 1940 году в возрасте 83 лет.

    /Культура и время. Общественно-научный и художественный журнал. № 1. Москва. 2013. С. 210-219./