Затем текст книги В. и Е. Зариных «Путешествие М. П.
Черской» (М., 1952.) почти дословно повторил под своим именем белорусский
литератор А. Мартинович в журнале «Нёман», № 8 за 2016 год (с. 173-187.).
Алесь Мартинович
ИВАН-ДА-МАВРА
Есть расхожее
выражение — браки заключаются на небесах. В том смысле, что все, что ни
происходит, происходит по воле Господней. С этим, безусловно, нельзя не
согласиться. Однако, тем не менее, нельзя обойтись и без некоторого уточнения.
Иногда для того, чтобы двое встретились, требуется не только время, но и...
расстояние. Одному из этих двоих, чтобы встретить свою половину, иногда
приходится преодолеть несколько тысяч километров. И, конечно, отправляется он в
дальнюю дорогу, не зная еще, что эта встреча произойдет. Следовательно, и не
догадывается о такой возможности. Тем более, что в некоторых случаях в эту
дальнюю поездку собирается не по собственной воле. Как, к примеру, Иван Черский.
Впрочем, при рождении его назвали вовсе не
Иваном. Да и вообще дали несколько имен — Ян Станислав Франтишек. А поскольку
по отчеству он Доминикович, то некоторые исследователи, особо не разбираясь, по
сей день считают его поляком. Некоторые же относят Черского к литовцам. На
самом же деле — он белорус. Ларчик просто открывается. Как известно, после
восстания 1831 года русский царь Николай I официально запретил белорусский язык, в результате чего белорусы мгновенно как бы «перестали
существовать». Поэтому всех выходцев из западных губерний и стали причислять к
полякам.
За четыре недели заработал... Сибирь
Родился Ян Станислав Франтишек Черский 3
мая 1845 года в родовом имении Свольно, которое находилось в Дриссенском уезде
Витебской губернии. Сегодня это Верхнедвинский район. Отец умер, когда мальчику
исполнилось только десять лет. Воспитанием его и старшей сестры Михалины
занималась мать, давшая сыну хорошее домашнее образование. Он выучил английский,
латинский, немецкий, польский и французский языки. Естественно, знал и русский,
умел говорить и по-белорусски. Занимался
музыкой — особенно любил играть на фортепиано, хорошо рисовал, да и танцами
занимался. В общем, был ребенком, не обделенным талантами.
Видя это, мать отправила сына учиться в
Виленский дворянский институт (университет после восстания был закрыт). Но
когда Черский завершал учебу, грянуло новое восстание, на этот раз под
руководством Кастуся Калиновского. Историки умалчивают (какие-либо сведения ими
не выявлены), что подтолкнуло восемнадцатилетнего юношу не просто влиться в
ряды борцов с царизмом, но и вступить в отряд самого «Яські
з-пад Вільні». Но одно известно точно: «строчка» в повстанческой
биографии Черского оказалась очень короткой, всего четыре недели. Однако
обошлась она ему дорого: попав в плен, был сослан в Сибирь. В Омске его отдали
рядовым в первый Западно-Сибирский линейный батальон.
Но люди-то знающие, сведущие везде нужны, а
поскольку Черский к таким и относился, его вскоре перевели в денщики при
офицерском собрании. Чему способствовало знание нескольких иностранных языков,
да и высокая эрудированность в целом. Вскоре рядовой Черский заинтересовался
естествознанием. И надо же было тому случиться, что сразу же нашелся человек,
который не только одобрил эти устремления его, но и стал ему помогать. Это был
Григорий Потанин.
Григорий Николаевич, впоследствии
прославившийся как выдающийся исследователь Монголии и Китая, увидел в Черском
способности к науке. Конечно, Потанин понимал, какие у Ивана Дементьевича
жизненные обстоятельства. Но понимал и иное: в такой ситуации нужно работать,
как говорится, на опережение, на перспективу. Поэтому подсказывал ему, какой
научной литературе нужно уделить первостепенное внимание, а потом и привлек его
к исследованиям в окрестностях города.
Иван Черский обнаружил древние черепа, что
дало повод написать статью по антропологии — науке, которая в то время делала
свои первые шаги. Когда же собрал коллекцию ископаемых раковин, с ней
познакомился академик Александр Миддендорф — известный исследователь сибирских
просторов, путешественник. Александр Федорович посоветовал ему продолжать
изыскания в этом направлении. Да вот незадача: познакомились летом 1868 года, а
вскоре Черский серьезно заболел. У него стало «пошаливать» сердце. И сегодня
это опасно, а в то время... Однако свет не только не без добрых людей — нашлись
и те, в том числе и медики, кто болезнь Ивана Дементьевича не воспринял
всерьез. Посчитали, что Черский ищет способ отлынивать. Да и не случайно с
Миддендорфом связь поддерживает. Рассчитывает, что его уволят из армии и он
сможет заниматься научными исследованиями.
В течение семи месяцев проводили различные
проверки, не ограничиваясь только медицинскими. Но все говорило о том, что
Черский и в самом деле тяжело болен. Пришлось все-таки уволить его из линейного
батальона. А благодаря ходатайству ученых Сибирского отдела Русского
географического общества Иван Дементьевич в 1871 году получил право на
проживание в Иркутске. Это для начинающего исследователя было великим счастьем.
Иркутск в то время являлся центром научной мысли Сибири. При местном отделе
Географического общества работал музей, насчитывавший около 22 тысяч
экспонатов. Черский стал хранителем его.
Три
— число магическое?
Поселился же в одном из домов на окраине
города. У вдовы с широко распространенной русской фамилией Иванова было две
дочери: старшая Мавра и младшенькая Оленька. Мавре, когда Черский появился в их
доме, исполнилось всего четырнадцать лет. Обычная девочка-подросток, разве что
очень любознательная и общительная. Да и трудолюбивая. И матери по хозяйству
помогает, и ему, квартиранту, если нужно, в комнате уберет.
Однако поначалу Черский особого внимания на
нее не обращал: слишком уж юное создание, да и разница в возрасте значительная
— двенадцать лет. Правда, как-то разговорившись — не с Маврой, а с ее матерью,
удивился странному совпадению. Оказывается, оба — он и Мавра — родились 3 мая,
только она в 1857 году. Хотя особого значения этому тогда не придал. Это
совпадение невольно стало вспоминаться по происшествии нескольких лет. До этого
они с Маврой успели уже стать хорошими друзьями. Сблизились, когда начал ее
учить читать и писать, чего, как с удивлением узнал, она до тех пор не умела.
Ученицей, кстати, оказалась очень способной, многое схватывала на лету. Когда
же повзрослела, то почувствовал, что она нравится ему.
Это, конечно, была еще не любовь. Но ему
хотелось подольше оставаться с девушкой наедине, разговаривать — о чем, не так
и важно. Как стал замечать, и Мавра небезразлична к нему. Тогда-то и стало
всплывать в его памяти число 3, становясь как бы магическим. Видимо, все-таки
не случайное это совпадение. 3 мая, безусловно, это начало, связующее их.
«Хотя, что загадывать наперед, — рассуждал Черский. — Подрастет Мавра, тогда
все и решится. Не само по себе, конечно». А в том, что лучшей жены ему, чем эта
простая девушка, не найти, Иван Дементьевич убеждался все больше и больше.
На решительный шаг пошел, когда Мавре
исполнилось двадцать лет, а самому, следовательно, — тридцать два года. Чем не
пара? Оба молоды, легко находят общий язык. Да и любят друг друга. Сделал
предложение. Мавра ответила согласием. Как призналась позже, уже тогда, когда
были мужем и женой, она и сама ожидала этого момента, даже удивлялась, почему
Иван медлит. Но то, что должно было случиться, случилось: сентябрь 1877 года
стал весной жизни Ивана Черского и Мавры Ивановой, — тогда родилась семья Черских.
С этого времени они старались всегда быть
вместе. Если осенью 1877 года Черский еще один изучал Байкал, то летом
следующего года они уже вдвоем плавали в лодке, изучая берега этого сибирского
моря. А потом исследовали реки Большую и Быструю. Баргузинский залив, Приморский
хребет. Как результат — работа, за которую получили награду. Ею стала золотая
медаль Русского географического общества. Официально она, конечно, была
присуждена Черскому, но заслуга-то была их общая, чему Мавра Павловна очень радовалась.
Нет добра без... худа
Третья экспедиция на Байкал состоялась
летом 1879 года. Однако на этот раз Иван Дементьевич отправился один: жена была
беременна. Но мальчик, которого назвали Сашей, появился на свет вовсе не в
Иркутске — Иркутска в то время уже не было. Страшный пожар и следа не оставил
от города. Уцелели только тюрьма, жандармское управление, золотоплавильня и
губернаторский дом. Жители спасались от огня как могли. Мавра Павловна на
обычной крестьянской телеге и родила сына. Вернувшись из экспедиции, Черский
одновременно узнал и радостную, и печальную весть. Печальная весть усугублялась
тем, что сгорело здание Географического общества с библиотекой и музеем, а в
нем хранились все коллекции, собранные им с 1873 по 1875 год.
Пережитое не прошло бесследно. Здоровье
после всего этого еще больше пошатнулось: Черскому стала угрожать слепота.
Вердикт врачей был категоричным: оставить исследовательскую работу хотя бы на
год. Легко сказать — оставить! А жить на что? Ютилась же семья, как и
большинство погорельцев, во временном лагере и еле сводила концы с концами. Но
жена, его любимая Маврушка, а только так он ее теперь называл, сказала с той же
решительностью, которая была присуща и врачам: раз надо, значит надо. Иван
Дементьевич устроился приказчиком в овощную лавку, а жена стала приводить в
порядок его записи. А еще начисто переписала рукопись, в которой дано
теологическое описание побережья Байкала и горных систем, которые прилегают к
нему.
Надежной опорой стала она для Черского. Как
и подобает настоящей жене, подставила свои хрупкие плечи, чтобы муж чувствовал
себя уверенно. Благо врачи о слепоте уже не говорили. Да и Географическое
общество предложило в 1882 году заняться метеорологическими наблюдениями в селе
Преображенское на берегах реки Нижняя Тунгуска, а также изучать в этом районе
четвертичные отложения, флору и фауну. Поэтому уже первого сентября Черские
были в Преображенском. Несмотря на то, что здоровье по-прежнему подводило, Иван
Дементьевич трудился не покладая рук, проводя различные замеры три раза в
сутки. Не отставала от него и жена. Весной же и летом следующего года это
делали вместе, каждый час с семи до девяти часов вечера. Мавра Павловна
работала наравне с мужем. Она быстро освоила все тонкости нового для нее дела.
Наградой Черскому стала не только высокая
оценка Географическим обществом исследований, но и то, что в 1883 году его,
учитывая научные заслуги, освободили от пожизненной ссылки в Сибирь, а через
два года полностью амнистировали. При этом, безусловно, не обошлось без
ходатайства Географического общества. Оно же и пригласило Черского в Петербург.
Одна семья: родители и Сашенька
После тихого Иркутска, но сути, не
успевшего восстановиться после пожара, шумная столица Маврой Павловной была
воспринята неоднозначно. С одной стороны, для нее это был, образно говоря,
выход в люди, возможность познакомиться с доселе незнакомым миром. Но одновременно
резкая смена обстановки не лучшим образом сказалась на настроении. Да и сырой
петербургский климат явно не лучшим образом сказывался на здоровье ее мужа. Ко
всему, семья ютилась в небольшой квартирке на Васильевском острове, а
неустроенность быта также мало радовала. Плюсом же являлось то, что можно будет
дать сыну достойное образование. А еще, была она уверена, открывались большие
перспективы для научной работы мужа. Впрочем, как и для нее самой.
В том, что наука становилась частью ее
жизни, Мавра Павловна убеждалась все больше и больше. Это поняла еще тогда,
когда они отправились из Иркутска по Большому Сибирскому тракту. Хотя с ними
был и сын, иногда отклонялись от этого маршрута. Проводили наблюдения в
окрестностях Минусинска, исследовали местность вблизи Падунского порога на
Ангаре. Мавра Павловна не только не упрекнула мужа за то, что тем самым они
задерживаются в дороге, наоборот, это было в радость и ей самой. Появлялась
возможность снова приобщиться к тому, что вызывало у нее удовольствие от своей
востребованности. И от осознания того, что нужна она мужу не только как жена,
но и товарищ по работе.
Когда же в Петербурге узнала, что муж в
свободное время разрабатывает план будущей экспедиции по северным рекам, не
стала отговаривать его от этой затеи, хотя основания были. Видела, что ему
нездоровится, хоть и пытается, как обычно, всячески скрывать это. Да и Саша был
совсем еще маленький. Значит, отправившись в экспедицию, его придется опять
оставить в Петербурге. Только с кем? Однако понимала, что нет безвыходных
ситуаций, поэтому и с Сашей все как-нибудь уладится.
А тут еще Академия наук предложила Ивану
Дементьевичу осуществить поход в район реки Анабары, где в вечной мерзлоте
нашли двух мамонтов. Узнав о таком предложении, он выдвинул и свой встречный
план, который разрабатывал в последнее время. Сообщил академической комиссии,
что много интересного дадут науке исследования систем рек Яны, Индигирки и
Колымы. Комиссия охотно пошла ему навстречу и, несмотря на то, что по
предварительным расчетам эта экспедиция должна была занять четыре года, охотно
согласилась ее профинансировать. Кроме того, не откладывая дело в долгий ящик,
утвердили и состав экспедиции. Нашлось в ней место и Мавре Павловне. Но не
рядовым сотрудником должна была она ехать, а зоологом.
Однако сразу же встал вопрос, как быть с
сыном. Конечно, такая поездка для него была бы интересной, расширила бы его
кругозор, познакомила с неизвестными ему видами флоры и фауны, но... Все
упиралось в то, что экспедиция рассчитана на долгое время, впереди ожидалось
немало трудностей, преодоление которых и у взрослых требует большого
напряжения, физических и духовных сил, а что в таком случае говорить о
мальчонке? Да и вряд ли бы пошло ему на пользу то, что пришлось бы прервать
обучение в гимназии. Поэтому, основательно взвесив все «за» и «против», решили,
что все же Саше лучше остаться в Петербурге. Тем более что легко решался вопрос
с его проживанием без них. Охотно согласился принять Сашу в свою семью
известный зоолог Валентин Бланки, сын которого был его школьным товарищем.
Только не всегда все можно заранее
предвидеть. Так получилось и на этот раз. В связи с отъездом экспедиции
Валентин Львович организовал у себя на квартире прощальный ужин. Саша ко всему
происходящему относился довольно спокойно, поскольку уже успел освоиться в
новой семье. Поэтому, побыв немного со взрослыми, он ушел в отведенную для него
комнату. Но стоило зазвучать пожеланиям отъезжающим счастливой дороги, как из
комнаты, в которой находился Саша, послышались рыдания. Когда открыли дверь,
увидели, что он горько плачет: никак не реагировал на расспросы, да и вообще
ничего не говорил, только плакал.
— Надо брать его с собой, — решительно
заявил Иван Дементьевич.
— Согласна, — ответила Мавра Павловна.
— Извините, — удивился Бианки, — вы хотя бы
понимаете, что говорите? Там же холод, вечная мерзлота.
— Там будем мы, мать и отец, — спокойно
отреагировал на это Черский.
Иван Дементьевич был спокойным,
рассудительным, с чувством юмора, но если требовалось, проявлял твердость и
решительность. Между прочим, эти качества перенял от отца и Александр Черский. Чего не скажешь о его двоюродном брате Генрихе.
Узнав о том, что создана Колымо-Индигирская экспедиция под руководством его
дяди, он поспешил записаться в нее в качестве препаратора и стрелка.
Иван Дементьевич, однако, рано радовался. В последний момент его племянник «дал отступного»,
отказался от похода. Возможно, побоялся или были какие-то другие
причины. Но Черский не стал это выяснять, расценив такой поступок Генриха как
предательство. Да и времени не было разбираться во всем этом. Было решено, что
обязанности препаратора станет исполнять Мавра Павловна. При надобности
найдется кем заменить и стрелка. Особенно если учесть, что проводники будут из
местных жителей, а те стреляют очень метко.
Официально — так официально
Правда, все это были, как говорится,
цветочки. В чем убедились уже весной 1891 года по прибытии в Якутск, исходный
пункт экспедиции. Предстояло снарядить караван, а также нанять лошадей до
Верхнеколымска. Если решение первой задачи особых трудностей не вызвало, то с
приобретением лошадей было не так просто. Безусловно, имей Черский деловую
хватку, это можно было бы решить довольно просто. С одним подрядчиком переговорить,
со вторым, третьим... Кто запросит меньшую цену, у того и взять лошадей.
Иван Дементьевич с просьбой о помощи
обратился к губернатору. Но тот не стал всем этим заниматься. Вызвал к себе некого Кривошапкина из Оймякона,
слывшего самым проворным среди подрядчиков, и препоручил ему просьбу Черского.
Кривошапкин же оказался из тех, кто, решая любое дело, старательно обдумывает,
какой «навар» с этого получит. Поэтому и нашел для экспедиции таких лошадей,
каждая из которых обходилась по 100 рублей. Все бы ничего, но обычно лошади
стоили всего по 50-60 рублей. Искать же другого, более честного подрядчика, не
было времени. Уже был июнь, а в Верхнеколымск следовало добраться до августа,
поскольку по прибытии нужно было основательно подготовиться к долгой сибирской
зиме, с которой шутки плохи.
Для экономии средств, выделенных на
экспедицию, Черский решил взять меньшее количество лошадей. Следовательно,
нужно было обойтись самым необходимым грузом. Поэтому с собой взяли только
научное оборудование. Продовольствия же — ровно с таким расчетом, чтобы его
хватило на дорогу. Остальную часть грузов, в том числе и дополнительное
продовольствие, им пообещали доставить почтовым путем.
Выезд из Якутска был назначен на 14 июня.
За день до этого Иван Дементьевич распределил основные обязанности. На себя
взял, как и следовало ожидать, общее руководство экспедицией. Но не только.
Поскольку экспедиция была научной, также на нем были и геологические
наблюдения. Чем будет заниматься его жена, оговорил с ней еще в Петербурге.
Теперь обязанности ее уточнил перед всеми членами экспедиции:
— Мавра Павловна будет собирать
зоологическую и ботаническую коллекции. В вашу обязанность входят и другие
исследования.
Говорил официально, давая понять, что
семейные отношения — это семейные отношения, но они ни в коем случае не должны
сказываться на работе. Мавра дала знать, что в данном случае такой стиль
отношений поддерживает:
— Не могли бы уточнить, что вы имеете в
виду под «другими исследованиями»?
— В каждом конкретном случае, — ответил
Черский, — это будет оговорено. Но и не забывайте...
— Понимаю, на меня ложатся и все
хозяйственные заботы.
— Как и само хозяйство, — уточнил Черский.
— Папа, — подал свой голос Саша, — а что я
буду делать?
— Александр Черский, — Иван Дементьевич
сделал суровое выражение лица, хотя ему хотелось улыбнуться, но раз официальный
разговор, то никакого исключения, — в данном случае я для вас никакой не папа,
а начальник экспедиции.
Саша быстро нашелся:
— Простите, Иван Дементьевич, — сказал он,
чем вызвал у всех улыбки.
На этот раз не удержался, улыбнулся и
Черский, но тем не менее, продолжил официально:
— Вы, Александр, будете помогать Мавре
Павловне собирать зоологическую и ботаническую коллекцию. Понятно?
— Так точно, — ответил Саша по-военному,
видимо, в какой-то книге вычитал об уставных отношениях в армии.
С трудностями — да не в обиде
Впереди было две тысячи верст по местности,
по которой до этого не ступала нога геолога. Где-то эта местность была
гористой, где-то — болотистой. Преодоление на лошадях горных перевалов с
длинными подъемами и крутыми спусками, а также переходы через бурные реки
приносили мало радости. Однако наиболее грудным было передвижение по болотам
неподалеку от реки Хатынги и топи Зырянки, состоящих из сплошной грязи, готовой
проглотить все живое.
Позже, делая отчет о работе экспедиции,
Черский рассказал об этом продвижении по трясине: «Человек, не побывавший в
таких болотах, не может оценить силу той нравственной и физической усталости,
которая вызывается постоянным напряженным состоянием во время езды по таким
местам. Лихорадочная торопливость овладевает и лошадью, чувствующей, как вязнут
ее ноги: с трудом освобождая их из зыблющейся трясины, животное мечется и
бьется в самых неизящных движениях, причем из-под ног его вырываются большие
куски моховою покрова и взлетают далеко вперед и в сторону. Надеясь найти около
корней деревьев более устойчивую почву, она мчится прямо на лесину, нанося удар
в колено или плечо ездока, в особенности потому, что ствол дерева, растущего на
зыблющемся торфянике, не всегда выносит тяжесть взобравшейся на ею корни лошади
и сейчас же наклоняется в сторону. Изгибаются ездоки, отстраняя ветви и сучья
от глаз; ударяются вьюки о деревья; выбившиеся из сил лошади падают, роняют
вьюки на ездоков. Раздаются громкие крики: тох-то, тох-то (стой-стой) и хот-хот
(ну-ну). Временною развязкою такой удручающей возни бывает обыкновенно весьма
жалкая картина: 5 или 8 лошадей лежат в различных, нередко очень странных позах
и требуют безотлагательной помощи людей».
А каково в таких условиях было Мавре
Павловне, Саше? Но они не роптали, а в месте со всеми мужественно переносили
все тяготы пути. Кроме того, Мавра Павловна вместе с мужем дважды в день
проводили различные исследования. Записывали метеорологические данные,
определяли высоту местности, по которой проходили. Зоологическая и ботаническая
коллекции пополнялись новыми экспонатами. Во всем этом родителям помогал Саша,
который взрослел прямо на глазах. Также в пути, да и позже, он получал и своего
рода уроки семейного воспитания, воочию убеждаясь, сколь это великая сила —
семья. Видел, как чутко и бережно относятся отец и мать друг к другу.
Экспедиция становилась для него настоящей
школой возмужания, тем более что поводов показать, на что ты способен, было
предостаточно. Пришлось преодолевать серьезнейшую водную преграду — реку Алдан,
известную своим крутым нравом. На пути было и несколько хребтов: предгорья
Верхоянского, хребты Тас-Кыстабыт и Улахан-Чистай, которые на русский язык
переводятся соответственно как «Камень набросанный» и «Большое безлесое
пространство». Пересекли и их, хотя погода не слишком благоприятствовала этому.
То стоял сплошной туман, то начинал идти обильный снег, то к снегу прибавлялся
шквальный ветер. Еще один перевал, безымянный, на пути экспедиции стал
последним. Его Черский назвал Индигаро-Колымским водоразделом.
А еще для экспедиции, когда она спустилась
в долину, настоящей напастью стали осы. Эти насекомые облюбовали себе лесные
чащи, а поскольку погода стояла даже не теплая, а жаркая, что характерно в этих
местах для начала августа, то осы опять ожили. Лошади, заслышав их жужжание и зная,
чем это чревато, пугались, шарахались из стороны в сторону. Нередко делали это
так резко, что сбрасывали с себя ездоков. Приходилось только уповать на Бога,
чтобы скорее оставить эту местность.
Но погода в августе в Якутии очень
переменчива. В середине августа зима снова напомнила о себе. Резко похолодало,
повалил густой, обильный снег, наподобие того, какой шел, когда преодолевали
один из хребтов. Но тогда это длилось недолго. Теперь же, как заверили
аборигены, тепла ожидать не следовало. Снег, конечно, перестанет идти, но на
смену ему придут дожди. Так и получилось. Погода окончательно испортилась, и ни
о каком пополнении коллекций разговора идти не могло. Оставалось
довольствоваться теми экспонатами, которые успели собрать. Но Мавра Павловна,
чтобы время не пропадало зря, стала расспрашивать якутов, которые встречались
им на пути, об их быте, традициях, об особенностях той или иной местности. Это
ей не составляло особого труда, поскольку легко находила с ними общий язык. Они
относились к ней с уважением и почтением еще и потому, что она помогала им
дельными советами, лечила больных.
В Верхнеколымск экспедиция прибыла 28
августа, затратив на дорогу 76 дней. Учитывая сложность пути, не так и много.
Отдохнув день-другой, стали готовиться к зимовке. Поскольку в этих местах зима
длится девять месяцев, к ней следовало хорошо подготовиться. Конечно, с учетом
местных реалий и своих возможностей. Поэтому первое, что сделали, благоустроили
выделенное им в центре поселка жилье.
Этот дом считался в городе лучшим, но он
мало чем отличался от других. Окна слюдяные... Разве что более просторный. Но
уже через два дня его было не узнать. Мавра Павловна повесила на окна
занавески, деревянный топчан обила войлоком. Вся жилая площадь была разделена
на гостиную и две спальни, а из старых дверей получился письменный стол. Как по
взмаху волшебной палочки, появились изящные салфетки, блестящие клеенки.
Мавра Павловна как могла создавала уют,
налаживала быт. Была она рачительной хозяйкой, старалась радовать мужа и сына
чем-нибудь вкусненьким. Поначалу это был хаяк — взбитая и замороженная смесь
молока и масла. После того, как эти запасы исчерпались, готовила разнообразные
блюда из рыбы, рецепты которых узнала у верхнеколымских женщин, с которыми
быстро подружилась. Таких рецептов набрался не один десяток.
«Пировали» Черские, правда, недолго. Старые
запасы начали иссякать, а обещанный провиант так и не доставили. Пришлось
экономить, но с таким расчетом, чтобы и родные не голодали, и чтобы было чем
встретить гостей. А на чаепития к Черским вскоре стал приходить местный
священник, да не один, а с семьей. Наведывались псаломщик, исправник. Их Мавра
Павловна обязательно угощала чем-нибудь вкусненьким. Для них находился и сахар,
вкус которого они и сами подзабыть успели, и жирные лепешки, которые, конечно
же, каждый день не пекли. К счастью, исправник в долгу не остался. Видя, что
для освещения Черские пользуются коптилками, он подарил им фунт стеариновых
свечей, что было очень кстати. Иван Дементьевич и Мавра Павловна, когда не было
гостей, без дела не сидели. Обрабатывали собранные материалы, описывали
коллекции, составляли отчеты о том, что уже успела сделать экспедиция.
Свободного времени оставалось в избытке, а
до конца зимы, которая основательно установилась уже 12 октября, было очень
далеко. Но особого дискомфорта не чувствовали. Правда, сначала из окон очень
сильно дуло, но местные жители подсказали, как утеплить жилье. К оконным
проемам приставили толстые плиты льда, после чего их подперли жердями, затем
«приклеили» к рамам, используя для этого снег, смоченный водой. Остальное
оставалось за морозом, а тот, зная свое дело, все это моментально
«сцементировал». Получилось герметично и надежно — до самой весны.
Кроме основной работы, связанной с делами
экспедиции, Черские все больше стали уделять внимания изучению быта коренного
населения. К некоторым аборигенам наведывались в гости, некоторые сами
приходили к ним, а якут Анисим Слепцов Ивану Дементьевичу настолько понравился,
что он предложил ему пожить у них. В одном из своих отчетов Черский заметил,
что его «умственным способностям... и силе того интереса, какой предъявляется
им к науке и вообще отвлеченным вопросам, могут позавидовать и многие
европейцы».
Однако, как ни старался Черский держаться,
по его бледности, слабости, которая все больше давала знать о себе, члены
экспедиции, а прежде всего жена, не могли не заметить, что он тяжело болен...
Мавра Павловна еще и пыталась как могла подбодрить мужа. Напоминала, словно он
этого и не знал, что скоро снова в дорогу. Говорила о том, что предстоит еще
провести немало исследований, а из-за этой долгой зимы так много времени
упущено.
В этот момент он с умилением смотрел на
нее, который раз ловя себя на мысли, как ему повезло в том, что связал свою
судьбу именно с этой женщиной. Конечно, если бы он взял себе в жены какую-либо
другую девушку, могло статься так, что она его также любила бы, как и Мавра.
Однако вряд ли бы могла стать еще и единомышленником в деле, которому посвятил
он себя, и надежным соратником. Значит, сам Всевышний помог ему сделать именно
этот, а не иной выбор, заранее предусмотрев все. Могло же статься и так, что
снял бы квартиру и не у вдовы Ивановой — в Иркутске желающих сдать жилье внаем
предостаточно: никому ведь копейка лишней не бывает. Однако сам Всевышний пошел
ему навстречу. Волей Божией было заранее предопределено, чтобы он встретил на
своем пути Мавру.
«Господи, как же я благодарен тебе», —
подумалось Черскому.
Надежда по весне
Жена и не догадывалась, что муж уже написал
завещание, которое передал священнику Василию Сучковскому, не однажды бывавшему
у них в гостях. В нем Черский, по сути, давал указания, как действовать после
того, как его не станет: «В случае моей смерти, где бы она меня ни застала,
экспедиция под управлением моей жены Мавры Павловны Черской должна все-таки
летом непременно доплыть до Нижнеколымска, занимаясь главным образом
зоологическими и ботаническими сборами и разрешением тех из геологических
вопросов, которые доступны моей жене. Иначе, то есть если экспедиция 1892 года
не состоялась бы в случае смерти, Академия должна понести крупные денежные
убытки и ущерб в научных результатах, а на меня, вернее, на мое имя, до сих пор
еще ничем не запятнанное, ложится вся тяжесть неудачи. Только после возвращения
экспедиции обратно в Среднеколымск она должна считаться оконченною; только
тогда должна последовать сдача остатков экспедиционной суммы и экспедиционного
имущества».
Черский панацею едва ли не от всех болезней
видел в растении под названием наперстянка. Как-то не удержался, признался в
этом Мавре, недвусмысленно заметив, что настойка из наперстянки могла бы ему
помочь. Да только где найдешь ее в захолустном поселке. Однако Мавра все-таки
попыталась. Но все ее старания найти это якобы чудо-растение оказались тщетны.
Аборигены о нем даже и не слышали. Приезжие же смотрели на нее с удивлением.
Мол, о какой наперстянке может идти разговор в такой глухомани. Да еще зимой.
Пришлось сказать мужу всю правду. После чего у него и прибавилось пессимизма,
хотя до этого, несмотря на то, что чувствовал себя далеко не лучшим образом,
мог и пошутить, и рассказать какую-нибудь байку. Теперь же будто подменили
человека. К счастью, это продолжалось недолго. Здоровья у Черского, правда, не
прибавилось, а вот настроение резко улучшилось.
Да и как не улучшиться было ему, если 31
мая паводок окончательно прошел и река Колыма вошла в свое привычное русло.
Значит, можно продолжать работу экспедиции. Берега, доселе затопленные, стали
доступными для проведения исследований. Конечно, спада воды ожидали с
нетерпением все, но Черский — особенно. Он хотел сделать как можно больше сам.
Точнее, по мере возможности подсказывать Мавре, как действовать в той или иной
ситуации. О том, чтобы самому выходить в нужных местах на берег, и речи не
могло быть. В карбас, так юкагиры называли свои лодки, его перенесли на руках.
Но он воспрял духом, когда началось плавание.
Если работать, так до последнего
Ожившую после долгой зимы Колыму было не
узнать. Она стала совсем не похожа на ту, которую увидели осенью, прибыв в
Верхнеколымск. Тогда река чем-то напоминала уставшую женщину, с нетерпением
ожидающую после праведных трудов отдыха. Окрестная природа также находилась в
ожидании зимней спячки. Желтые листья с прибрежных
деревьев лениво падали вниз и, так же лениво покачиваясь на воде, плыли
по течению. Солнце без особого интереса смотрело на это из-за темных туч. Да и
откуда было взяться интересу, когда все это было ему до боли знакомо и
повторялось из года в год. Деревья, сбрасывающие свою листву. Нудный моросящий
дождь, не прекращающийся днями. Голые берега, на которые, казалось, никогда не
ступала нога человека. Отсутствие птиц, которые еще совсем недавно своим пением
оглашали окрестность.
Теперь же солнце на все это смотрело так,
словно видело его впервые. Особенно впечатлил его карбас, напоминающий живой
маленький островок посреди полноводной реки. Он продвигался очень быстро,
поэтому создавалось такое впечатление, что не сам плывет, а несет его некая
невидимая сила.
— Красотища какая... Глядя на буйство зелени на берегах, я вспомнил свою родную
Свольню. Там так же красиво по весне, как и здесь.
— Съездим еще в твою Свольню. Ты, я и Саша.
— Без меня съездите...
Черский, хотя и не сомневался, что дни его
на этой грешной земле сочтены и вскоре он уйдет в мир вечности, продолжал
трудиться. Давал жене советы перед тем, как она отправлялась на берег
осматривать обнажения пород, а еще ежедневно пополнял дневник новыми записями,
рассказывал о том, что было сделано за день. Но не только об этом. Когда зимой
в Верхнеколымске к ним наведывались гости, немало узнал интересного о жизни и
обычаях народов Севера, услышал некоторые легенды и предания. Одну легенду
привел в дневнике, когда на пути экспедиции оказался остров:
«Июня 1-го в 6. 40 пристали ночевать к
острову Пяткову... О Пяткове существует легенда. Лет 100 назад казак жил с
семьей на названном острове, считался колдуном за удачный промысел и силы был
неимоверной. Однажды, возвратившись домой, сын его застал все семейство
мертвым, причем около них «управлялся еще злой дух впотьмах». Молодой Пятков
вышел из избы, вроде бы ничего не заметив и жалуясь, что все спят и некому
выпрячь его собак, а сам сел в нарты и погнал в Верхнеколымск. Злой дух догнал
его в дороге, вырвал сердце и сказал: «Оповествуй всем, что видел, и скажи, что
тебе осталось только три дня жизни». Так умер последний Пятков. Их именем
назван как остров, так и рукав Колымы. Местность эту все объезжают. И там еще
уцелели постройки Пяткова...»
Прежде чем записать эту легенду, вечером
рассказал ее жене. Мавра, затаив дыхание, слушала эту историю.
Поутру она собиралась на этот остров. Она
взяла с собой одного из якутов, который сопровождал экспедицию в плавании.
Перед тем как отправиться на остров, попросила сына:
— Присматривай, Сашенька, за папой.
Не успел тот ответить согласием, как голос
подал казак Расторгуев:
— А я, Павловна, на что?
— Два глаза хорошо, а...
Расторгуев не дал ей договорить, сам
продолжил:
— ...а четыре лучше.
Это Расторгуев во время плавания был
незаменим. Прежде всего потому, что хорошо знал якутский язык, да и с
юкагирами, эвенками общался без особых трудностей. Из-за этого Иван Дементьевич
и взял его с собой. Немаловажным было и то, что Расторгуев до этого сопровождал и другие экспедиции, поэтому
хорошо знал, что от него в таких случаях требуется. А уже в дороге выяснилось,
что, ко всему, он и общителен, с ним легко найти общий язык, что и сблизило их
с Черским. В дороге же это очень важно, особенно в незнакомых местах.
По возвращении Мавра Павловна сообщила об
увиденном:
Остались развалины избы, других построек...
Местами эти развалины успели порасти лесом.
...Здоровье Черского все ухудшалось.
Лекарств подходящих не было. Разве что чай брусничный немного помогал.
Бруснику прихватили с собой, когда
оставляли Петербург, а малины Мавра насобирала уже здесь, в Якутии,
прошлогодним летом. Климат-то тамошний — резко континентальный. Суровая и
продолжительная зима, жаркое короткое лето. Но и его достаточно, чтобы выросли
и некоторые ягоды, распространенные в европейской части России. Успели они и
созреть. Малина — не исключение.
Полностью надежда на лучшее оставила Мавру
Павловну после того, как у Ивана Дементьевича не стало сил самому вести
дневник. Это она засвидетельствовала записью от 20 июня: «Сегодня муж передал
дневник мне, так как сам был не в состоянии вписывать наблюдения». Назавтра его
состояние еще больше ухудшилось. Кашель стал таким сильным и частым, что муж не
мог уснуть. Но несмотря на это, и в этот день Мавра продолжила то, чем
занималась во время этого плавания: высадившись на берег, брала образцы горных
пород и окаменелостей, запоминала ландшафты, о чем по возвращении рассказала в
дневнике.
Через два дня экспедицию ожидало новое серьезное
испытание: началась такая сильная буря, которой доселе в этих местах им не
приходилось видеть. Впечатление было такое, что небо смешалось с землей, а
ветер поднимал такие высокие волны, что они готовы были потопить карбас. Выход
оставался один — срочно пристать к берегу, что и сделали возле урочища Кресты.
Однако, переждав бурю, убедились, что сразу отправляться в дальнейший путь
нельзя. В этом месте русло Колымы становилось значительно шире, а чем дальше,
тем больше. Это осложняло плавание, поскольку следовало выбирать наиболее
безопасный путь. Найти же его мог только опытный лоцман. На поиски его ушли
сутки. Все это время Черский нервничал, несколько раз спрашивая:
— Когда же мы, наконец, поплывем!
Мавра Павловна понимала, что у мужа и в самом
деле оставалось совсем мало времени. По сути, от нее теперь ничего не зависело.
Можно было лишь скрасить его последние дни уважением, любовью, нежностью.
Вскоре у мужа начались очень сильные боли. Она, к сожалению, ничем не могла
облегчить его страдания. Оставалось одно: говорить нежные, ласковые слова и
мысленно повторять: все будет хорошо, все будет хорошо...
Забрал к себе Всевышний
Природа же периодически показывала свой
крутой нрав. Спокойная погода держалась недолго. Будто по велению свыше,
солнце, только что радостно светившее на небе, вдруг исчезало за неизвестно
откуда взявшимися тучами, которые начинали извергать потоки воды.
Хорошо еще, что над местом у носа карбаса,
где размещался Черский, был сделан навес, и он хоть немного оберегал его от
воды. Однако при сильном ливне и ветре проку от этого было мало. Поднимались
высокие волны, и карбас буквально перескакивал с гребня на гребень. Приставать
к берегу и не помышляли. Помнили просьбу Черского: «Вперед, только вперед»,
ставшую теперь для всех приказом. Прежде всего для гребцов, которые изо всех
сил не только удерживали карбас наплаву, но и
огромными усилиями продвигали его вперед.
А Ивану Дементьевичу становилось все хуже и
хуже. Его начали душить спазмы. Ночью 25 июня они были настолько сильные, что
он так и не уснул, а с рассветом все убедились, что жить Черскому осталось
всего несколько часов. Хлынувшая из носа кровь застревала сгустками, и Мавре
Павловне, чтобы облегчить страдания мужа, да и уберечь его от удушья, пришлось
эти сгустки вытаскивать пинцетом. Когда стало немного легче, сказал ей:
— Подготовься, Мавруша, к страшному удару.
Она сразу поняла, что ее Ванечка имеет в
виду, а он добавил:
— ...и будь мужественна в ненастье.
Стоило ей отойти — хотела разогреть чай,
как Черский начал объяснять Расторгуеву, что делать в случае его смерти:
— Возьмешь из аптечки нашатырный спирт и
сердечные капли. Дашь Мавре, если ей станет плохо.
Сама же Мавра Павловна в это время
наставляла сына:
— Помнишь, Сашенька, я говорила тебе, что
делать с документами и коллекциями, если с отцом или со мною что-нибудь
случится?
— Помню.
— Отец Василий поможет добраться тебе до
Якутска, а оттуда до Иркутска. В Иркутске обратишься, сыночек, в Сибирский
отдел Географического общества.
— Понял, мама, — ему было тяжело, но он
старался держаться.
— Молодец. Я верю в твои силы и мужество,
сынок.
То, что сказала жена в конце разговора с
сыном, услышал Иван Дементьевич. Он жестом подозвал Сашу к себе:
— Слушай и запоминай...
Это были последние слова Черского. В десять
часов вечера 25 июня 1892 года, когда карбас очутился в устье реки Прорва, Иван
Дементьевич умер.
И — о чудо! — тут же развиралась такая
буря, какой в конце июня в этих местах никогда не бывало. Пошел такой густой
снег, который не всегда выпадает и зимой. Вокруг ни зги не видно, а волны на
Колыме поднялись такие большие, что о продолжении плавания не могло быть и
речи. Пришлось свернуть в речку Прорву, которая была спокойнее, а тело
Черского, предохраняя от дождя и снега, укрыли корой деревьев.
Буря, которая стала как бы своего рода
реквиемом о выдающемся исследователе, успокоилась только через четыре дня.
Поставив на месте смерти Черского большой
крест, экспедиция продолжила свой путь к Нижнеколымску. Руководителем ее стала
Мавра Черская. Она вела экспедицию так же уверенно, как до этого Иван
Дементьевич. Она подыскивала место его постоянного упокоения, о чем
признавалась и в дневнике: «Мне хотелось похоронить мужа вблизи какого-нибудь
селения...»
Подходящее место нашли близ урочища
Омолонье, расположенного на левом берегу реки Колымы против устья реки Омолон.
Проводники для гроба выбрали толстое бревно, принесенное течением. В нем
выдолбили нишу, в которую и поместили тело Черского. Но когда начали копать
могилу, столкнулись с трудностями. Углубились только на каких-то сантиметров
30-40, как пришлось остановиться — началась вечная мерзлота. Земля настолько
промерзла, что и тонор мало помогал. Поэтому, пока вырыли могилу, гроб с телом
Черского простоял в местной часовенке трое суток.
Горечь утраты скрашивало лишь то, что
немногочисленный люд урочища оказался сердечным и гостеприимным. Все без
исключения были православными, все сострадали чужому горю. В дневнике Черская
оставила об этом такую запись: «Жители здесь оседлые юкагиры, они совершенно
обруселые, живут по-русски, все православные. По-юкагирски говорят из 19
человек двое; постройки их русские. Одеваются по-русски, очень религиозные;
кроме собак, никакого скота не имеют; питаются рыбой. Муку они называют
провиантом. Народ очень добрый, приветливый; они весьма сочувственно отнеслись
к моему несчастью».
1 июля Ивану Дементьевичу были отданы
последние почести. Чтобы подчеркнуть, что теперь в их семье настоящим мужчиной
остается сын, Мавра Павловна предложила Саше установить вокруг могилы ограду,
что он, конечно, сделал, после чего почувствовал себя по-настоящему взрослым.
Но не мог не понимать, что эта утрата для него такая большая, как и для матери,
в чем-то даже и большая, поскольку ему так будет не хватать настоящего
советчика и друга, каким для него все время и являлся отец. Мавра Павловна же,
будучи уверенной, что посетить место захоронения дорогого им человека они
смогут только однажды, по возвращении назад, попросила одного юкагира ухаживать
за могилой. К слову заметить, данное ей обещание этот юкагир исполнил. Один из
ссыльных впоследствии передал Черской фото, по которому было видно, что могила
Ивана Дементьевича ухожена.
Путь окончен, путь начинается
На следующий день после похорон снова были
в пути. Спешили завершить запланированные исследования. Тем более что времени
оставалось мало, а непрекращавшиеся дожди усложняли работу. Так продолжалось 20
дней. Впрочем, в этом регионе в таких числах это обычное явление. Но если
коренное население привыкло к такой погоде, то приезжим приходилось худо. Вот и
Черская по прибытии в Нижнеколымск заболела. Правда, и до этого чувствовала
себя неважно, но старалась не подавать вида. Жалела Сашу, на долю которого и
так выпали немалые испытания. Когда же он в Нижнеколымске ухаживал за ней,
украдкой вытирала скупую слезу. Не только от жалости к нему, но и от гордости
за то, что сын не по годам самостоятелен, что из него растет достойный человек.
В обратную дорогу приказала отправляться,
еще полностью не поправившись. Опять-таки причина этой спешки понятна: время
подгоняло, не за горами зима. Да и самой хотелось скорее завершить маршрут,
намеченный мужем. По пути из Нижнеколымска на Среднеколымск пополняла уже
собранные коллекции, а 30 июля, посетив его могилу, недалеко от этого места
взяла образцы раковин. Как позже выяснилось, они оказались уникальными,
благодаря чему известный геолог и географ Владимир Обручев сделал вывод, что
между древней фауной Сибири и Аляски существовала связь.
В Среднеколымск экспедиция прибыла 16
августа. В пятнадцати верстах от него попала в сильнейшую метель. Зима еще раз
напомнила о себе, показав, что с ней шутки плохи. За короткое время снега
выпало до 7 вершков, а это до 31 сантиметра, о чем Мавра Павловна записала в
дневнике. Однако настоящего снега, который лежит месяцами, пришлось ждать почти
месяц. Поэтому Среднеколымск оставили только в конце сентября, чтобы на санях
отправится в Якутск.
Самый трудный участок пути — Верхоянский
хребет. Как проходило преодоление его, лучше самого участника этого перехода
рассказать невозможно. Поэтому слово Мавре Павловне: «Представьте себе пологий
подъем в 5 верст, затем отвесную крутую стену, заканчивающуюся узенькой, не
более сажени в ширину, площадкой. Когда взберешься на эту площадку, то зрителю
представится страшный обрыв, спуск с которого окажется невероятным, ибо этот
обрыв представляет собой почти отвесную стену в 15 сажен высоты. Этот обрыв
заканчивается также узенькой площадкой, за которой продолжается крутой спуск в
три версты. Чтобы спуститься с такой горы, экспедиции пришлось связать нарты по
три-четыре. Со всех сторон эти нарты были привязаны к оленям. При спуске олени,
садясь на задние ноги, упираясь передними и тормозя движение нарт, медленно
передвигались в головокружительную пропасть. Чтобы еще более затормозить
движение нарт, ямщики, лежа на спине или на боку, направляют нарты по должному
пути. Наблюдателю с вершины горы кажется, будто люди, нарты, олени мчатся в
бездонную пропасть, так как поворот дороги и выступ горы не дают возможности
видеть площадок и дна ущелья».
До Якутска добрались только в начале
января, а дальше путь Мавры Павловны с сыном лежал в Иркутск. Они и не знали,
что когда не стало Ивана Дементьевича, весть о его смерти быстро
распространилась по России. Нашлось немало желающих оказать семье Черского
посильную помощь. Первыми откликнулись жители Иркутска. В основном это были
простые люди, которые иногда отдавали последние гроши. Так и собирали с миру но
нитке, а в результате только в Иркутске получилась довольно значительная сумма.
Эти деньги и вручил Мавре Павловне управляющий делами Сибирского отдела Географического
общества.
— В первое время вам будет хоть какая-то
поддержка, — сказал он. — А потом пенсию оформите.
Черская поблагодарила его, но заметила:
— Есть те, кто нуждается в помощи больше,
чем мы.
— И кто же это?
— Учащаяся молодежь.
— Но и ваш сын будет учиться, ему также
деньги не будут лишними.
— Своего сына я обеспечу сама.
С собой Мавра Павловна взяла только 500
рублей на дорогу до Петербурга. Однако не из пожертвований, а из той суммы, что
была выделена Академией наук на нужды экспедиции. Научные же материалы передала
Эдуарду Толю, который в это время оказался в Иркутске по пути следования на Яну
и Новосибирские острова.
В Петербурге семья Черского без внимания не
осталась: опеку над ней взяли товарищи Ивана Дементьевича. Это было очень
кстати, поскольку пенсия, которую выделили Мавре Павловне, оказалась очень
скудной. Сашу же надо было ставить на ноги. Поначалу, познакомившись с его
рисунками, все были уверены, что из него вырастет настоящий художник, поэтому и
советовали получить соответствующее образование. Однако сам Саша решил стать
натуралистом, пойти по тому пути, по которому шел его отец. Окончил гимназию,
потом физико-математический факультет Петербургскою университета. Учился на
«отлично», был стипендиатом Академии наук.
С матерью виделся редко. Мавра Павловна,
убедившись, что на одну пенсию вдвоем прожить в столице невозможно,
договорилась с одним из преподавателей гимназии о том, что Саша будет жить у
него в семье, а сама уехала в Витебскую губернию, где жили родственники Ивана
Дементьевича. Когда изредка приезжала в Петербург, тогда и встречалась с сыном.
А затем им предстояла долгая разлука.
Александру Черскому предлагали работу в
университете, однако жизнь в Петербурге не прельщала его. Как и отец, он не мог
быть кабинетным ученым. Женился. Мария оказалась сродни своей свекрови. Так же,
как и Мавра Павловна, преданная науке, она готова была идти за мужем хоть на
край света. Они вместе побывали в Уссурийском и Приамурском краях, на сопках
Приморья, на Командорских островах.
Мавра Павловна, к сожалению, больше сына
так и не увидела. Зоолог-путешественник Александр Черский утонул у берегов
Камчатки в 1921 году, когда с женой возвращался с Командорских островов. Мать
намного пережила сына: умерла в 1940 году, когда ей было 83 года. Как-то она
призналась: «Я очень сожалею, что смерть мужа не дала мне возможности к
дальнейшим научным исследованиям». Но именно то, что повстречала на своем
жизненном пути Черского, и поспособствовало тому, что она смогла проявить
способности в естествознании. Однако это вряд ли было возможно, если бы Иван
Черский и Мавра Павловна не создали семью, которая оказалась дружной,
сплоченной, основанной на любви и взаимопонимании.
* * *
Размышляя об их жизни, вспоминаешь цветок,
носящий дивное название иван-да-марья. Цветы у него ярко-желтые с красно-бурой
трубкой и сине-фиолетовыми прицветниками. Далеко ему до красавиц роз, до
изящных лилий, и с гладиолусами его не сравнишь. А смотришь на него и не можешь
налюбоваться, ибо в нем та первозданная красота, которая всегда притягивает
своей внешней простотой и каким-то удивительным глубоким наполнением. Всем этим
была наполнена и жизнь Ивана и Мавры Черских. Так и хочется провести параллель:
Иван-да-Мавра, поскольку судьба Черских чем-то напоминает этот уникальный
цветок.
Именем Черского названы поселок на Колыме,
два горных хребта в Сибири. Есть пик Черского и гора Черского. Успешно работает
Иркутское общество белорусской культуры имени Черского... Существует и пик
Черской, иначе говоря, горная вершина, носящая имя этой замечательной женщины,
хранительницы семейного очага, женщины, стремившейся к покорению высот и в
жизни, и в науке. Так что увековечение ее памяти в названии пика — глубоко
символично.
/Нёман. № 8.
Минск. 2016. С. 173-187./
Александр Андреевич Мартинович /Алесь
Марціновіч/ родился 18 августа 1946 г. в д. Казловичы Слуцкага района
Бобруйской области БССР, в учительской семье.
После окончания в 1964 г. Новоселковской
средней школы в Копыльском районе БССР поступил на белорусское отделение
филологического факультета БГУ в Минске, но с 3 курса перевелся на отделение
журналистики, которое окончил в 1968 г.
По распределению работал заведующим отдела
писем и массовой работы в районной газете «Запаветы Леніна» в Дрогичине
Брестской области БССР.
В 1969-1971 гг. служил в СА, командир
мотострелкового взвода в Забайкалье (Улан-Удэ) РСФСР. Побывал на якутском
участке БАМа.
После увольнения в запас работал в
редакциях районной газеты «Слава Працы» (Копыль) и «Шлях Ільіча» (Слуцк). Около
30 лет проработал в газете «Літаратура і мастацтва» (с 1972 г. — корреспондент
отдела литературы, с 1981 г. — заведующий отделом информации и литературной
жизни).
В ноябре 1999 г. одновременно начал
работать в журнале «Беларуская думка» (1999-2007): редактор отдела литературы и
искусства, зам. главного редактора. Известно также его заявление – «Я – патриот
своей страны, но моя родина – Советский Союз, я родился там».
В дальнейшем зам. главного редактора
журналов «Нёман» (2008-2009) і «Маладосць» (2009-2011). С 2011 г. заведующий
отдела критики журнала «Полымя».
Выступал как критик по всем видам знаний,
как и его коллега по перу Алесь Карлюкевич. В литературных кругах даже ходило
крылатое выражение: «Говорят Карлюкевич, подразумевают Марцинович - Говорят
Мартинович, подразумевают Карлюкевич».
Член Союза журналистов Беларуси, член Союза
писателей БССР, затем пролукашенсковского Союза писателей Белоруссии, Лауреат
Государственной премии Республики Беларусь (1998), Лауреат литературных премий
имени Максима Богдановича, имени Владимира Колесника, «Золотой Купидон»
(дважды), премии Белорусского союза журналистов «Золотое перо». Награжден
медалью Франциска Скорины.
Литература:
Петрова С. М. Горизонты эвенской литературы. [Мартинович
А. Глубина таежных родников // Полярная звезда. - 1978. - № 5. - С. 110-113.] // Национальные
отношения в регионах страны: история и современность. Материалы всесоюзной
научной конференции. 27-28 июня 1991 г., г. Якутск. Ч. ІІ. Якутск. 1992. С. 119./
Марціновіч Алесь. // Беларускія пісьменнікі
(1917—1990). Даведнік. Мінск. 1994. С. 366.
Урупіна Г. М. Марціновіч Алесь. // Беларускія пісьменнікі.
Біябібліяграфічны слоўнік у 6 т. Т. 4. Мінск. 1994. С. 224.
Драздова З. У. Марціновіч Алесь. Бібліяграфія. // Беларускія
пісьменнікі. Біябібліяграфічны слоўнік у 6 т. Т. 4. Мінск. 1994. С. 224-231.
Карлюкевіч А. Крыжовыя паўстанкі гісторыі літаратуры. //
Карлюкевіч А. Чаканне Айчыны: кніга рэцэнзій. Мінск. 1998. С. 58-61.
Карлюкевіч А. Адкрыццё гістарычных асоб. // Карлюкевіч А.
Чаканне Айчыны: кніга рэцэнзій. Мінск. 1998. С.65-69.
Карлюкевіч А. Марціновіч Алесь Андрэевіч. // Энцыклапедыя
гісторыі Беларусі ў 6 т. Т. 5. Мінск. 1999. С. 81.
Войніч В. А. Марціновіч Аляксандр Андрэевіч. // Беларуская
энцыклапедыя ў 18 тамах. Т. 10. Мінск. 2000. С. 148.
Марціновіч Аляксандр Андрэевіч. // Памяць.
Гісторыка-дакументальная хроніка Слуцкага раёна і горада Слуцка ў 2 кнігах. Кн.
2. Мінск. 2001. С. 481.
Сабалеўскі А. В. Марціновіч Алесь. // Тэатральная Беларусь.
Энцыклапедыя ў 2 тамах. Т. 2. Мінск. 2003. С. 88.
Пестерев В.
Листая старые страницы... (О чем писала «Полярка» в семидесятые годы –
годы Эпохи застоя. Часть I, 1970-1975 гг.) // Полярная звезда. № 6. Якутск. 2016. С. 75, 78-79, 81-82.
Пестерев В.
Листая старые страницы... (О чём писала «Полярка» в «Эпохи застоя».
Часть II, 1976-1980 гг.) // Полярная звезда. № 7. Якутск. 2016. С. 88, 90-95.
Пестерев В.
Листая старые страницы... (О чём писала «Полярка» в конце «Эпохи
застоя». Часть I, 1981-1985 гг.) // Полярная звезда. № 8. Якутск. 2016. С. 90, 93.
Пестерев В.
Листая старые страницы... (О чём писала «Полярка» в конце «Эпохи
застоя». Часть I, 1981-1985 гг.) // Полярная звезда. № 9. Якутск. 2016. С. 88.
Виктория Речпорт,
Койданава
«Почему «Семейная
экспедиция Черских» так тряслась над деньгами Академии Наук, выделенных им на
«экспедицию»? Да потому что сэкономленные средства оседали в карманах Черских».
Баніфацыя Каструль
Александр Аннин,
Москва
ИВАН ДА МАВРА
Начало
современным знаниям по географии и геологии Восточной Сибири положил белорус
Иван Черский. Верной спутницей и надёжной помощницей в его отважных экспедициях
была жена
— Как же вас, милостивый государь, сподобило
так унизиться? – осуждающе прищурился Чекановский. - Эх, юноша. .. Взятку
умоляли взять, благодарили. Экая мерзость! Не совестно было? Вы же дворянин.
Черский вздохнул печально.
— Вы вот про стыд говорите, Александр
Лаврентьевич. Да-да, конечно... Но разве лучше было б, коли оказался б я в
Благовещенске, в арестантском батальоне? Как знать, сколь великие унижения
пришлось мне бы там претерпеть. Да и... Не дворянин я вовсе, с недавних-то пор.
Лишили меня и звания, и прав состояния.
Чекановский в ответ лишь задумчиво покивал
головой. Он и сам, подобно его собеседнику Ивану Черскому, был приговорён к
бессрочной ссылке в Забайкалье. И тоже за участие в Польском восстании 1863
года, решительным образом подавленном царскими властями. Встретились случайно
на пересылке в Тобольске, потом вместе, будучи расконвоированными, добирались
на перекладных в Омск. И теперь в жарко натопленной зале омской библиотеки
обоим вспоминались ужасающие тяготы пешего арестантского этапа, день за днём
тянувшегося с запада на восток. На тобольской пересылке нежданно-негаданно
пересеклись пути этих двух выдающихся геологов и естествоиспытателей Российской
империи — Ивана Черского и Александра Чекановского.
Взятка
Пройдёт время, и Черский поймёт правоту
Чекановского: воспоминания о взятке, от безысходности вручённой жандарму, будут
вплоть до смерти жечь стыдом Ивана Дементьевича. Эти заветные, припасаемые на
самый крайний случай пять золотых червонцев были последним даром от его матери.
После оглашения приговора, означавшего разлуку с сыном навсегда, она пришла к
нему в камеру. Прощаться. И передала пальто с зашитыми в подкладке сбережениями
дворянской вдовы.
Приговор гласил: забрить в солдаты,
отправить в бессрочную ссылку в Благовещенск. Что за городок такой? Горстка изб
жмётся к Амуру, ни библиотеки, ни театра, ни, чего уж там говорить,
собеседников. Конец всем надеждам, а не город. Как избежать этой унылой участи?
В Тобольске жандармский офицер,
сколачивающий очередной этап на восток, после недолгих уговоров взял деньги. И
не просто взял, а честь по чести исполнил своё обещание: выписал постановление
о заболевании арестанта и милостиво позволил ему отбывать ссылку в
Западносибирском линейном батальоне, расквартированном в Омске.
Этот губернский город поразил Черского не
только помпезными каменными зданиями, бульварами и присутственными местами, но
и довольно высоким культурным уровнем здешней аристократии. Чекановский,
прощаясь со своим новообретённым другом, вручил Ивану Дементьевичу
рекомендательные письма к омским маститым профессорам — Григорию Николаевичу
Потанину и Александру Фёдоровичу Миддендорфу. Так что в солдатах Черский пробыл
недолго: благодаря протекции авторитетных учёных да вдобавок и своему
собственному высококлассному образованию Иван Дементьевич был переведён в
Омское офицерское собрание на должность денщика.
Прощай, вольное Свольно
Будущий исследователь Восточной Сибири
появился на свет 3 (15) мая 1845 года в отцовском имении Свольно (ныне —
Верхнедвинский район Витебской области). Семья Черских была весьма почтенной:
дед служил заседателем в земском суде, отец был депутатом Витебского
дворянского собрания.
Уже в раннем детстве у маленького Яна
(Иваном он стал называть себя уже во времена сибирской ссылки) проявились
признаки непонятного для врачей сердечного заболевания. Помимо этого, был он,
как тогда говорили, «слаб грудью» — часто простужался, не переносил холодов. И,
будто наперекор всем противопоказаниям, с первых дней сознательной жизни мечтал
о северных просторах, экспедициях сквозь полярные льды. Мальчик ползал по карте
Российской империи, расстеленной на полу в детской комнате, мысленно повторяя
путь Крузенштерна и Беринга, Челюскина и Дежнёва... Французскому языку он
предпочитал английский, ведь этот язык моряков использовался в лоцманских
картах и путевых атласах. А больше всего невзлюбил маленький Ян уроки бальных
танцев и музицирования.
Мог
ли предполагать юный дворянский отпрыск, что когда-то в будущем, в «минуту,
злую для него», эти кажущиеся бесполезными навыки светского шаркуна не только
спасут его от голодного прозябания, но и откроют двери в те кабинеты, где
решались судьбы предстоящих экспедиций.
После смерти отца (Ивану исполнилось в то
время 10 лет) матушка с усердием продолжала прививать отпрыску салонные навыки.
В 15 лет он поступил в Правительственный (Шляхетский) институт в Вильно. А
потом случилось непонятное. В 18 лет Черский забросил учёбу и принял участие в
Польском восстании 1863 года - за возрождение независимой Речи Посполитой. Как
оказался Черский в лагере повстанцев? Может быть, по зову сердца, по убеждению.
А возможно, Иван просто хотел быть вместе со своими товарищами-бунтарями.
Юноша провёл в партизанском отряде четыре
недели, ничем не прославился (слава богу, никого не убил и не покалечил), а
затем был в числе прочих взят в плен правительственными войсками. И прощай,
дворянство, прощай, родовое поместье. Здравствуй, Сибирь. Не таким путём, не в
колонне арестантов хотел Иван Черский оказаться на твоих просторах
В Омске молодой ссыльнопоселенец много
времени проводил в городской библиотеке, пытаясь самоучкой восполнить пробелы
образования. И всё бы ничего, да только внезапно стало напоминать о себе
больное сердце. Наследственность плюс довольно суровый здешний климат сделали
своё дело: 24-летний юноша был признан инвалидом. Его уволили со службы, причём
безо всякого пособия и без права выезда из Омска. На что жить? Вот тогда-то, в
1869-м, Черскому и пригодились светские навыки и знание языков. Два года Иван
Дементьевич вполне сносно кормился уроками, которые давал местным девицам
дворянского и купеческого происхождения. Казалось бы, жизнь налаживалась, и Черский
уже подыскивал невесту среди своих юных учениц. А женихом в глазах омских отцов
семейств он постепенно прослыл завидным.
Дальше не сошлют. Сам поеду!
Но судьба распорядилась иначе: не на омской
невесте с богатым приданым женился Иван, а на одной из дочерей хозяйки-прачки,
в доме которой он квартировал в Иркутске. Девочкам очень нравился новый
квартирант. Узнав, что они в силу бедности даже грамоте не обучены, Черский
стал с ними заниматься. И радовался, когда обнаружил у Мавры, будущей жены,
большие способности. Уже через год она аккуратным почерком переписала его новый
научный труд с мудрёными терминами и латынью. Ученица обожала своего учителя,
порой смущавшегося перед её восхищённым взглядом.
Когда они поженились, Черскому было 33, а
его молодой супруге едва исполнился 21 год. Вместо брачного путешествия -
экспедиция по исследованию Байкала. Мавра стала надёжной и пытливой помощницей
учёному. Позднее она ещё не раз отправится в научные экспедиции вместе с мужем
— по Приморскому хребту, рекам Большой и Быстрой, в Баргузинском заливе...
Как же Иван Черский оказался в Иркутске? В
царствование Александра II одарённый естествоиспытатель, даже и не будучи
вполне благонадёжным в глазах полиции, не оставался без внимания и
покровительства научной общественности. И в 1871 году авторитетный учёный —
путешественник, географ, зоолог Александр Миддендорф обратился в Сибирский
отдел Русского географического общества, солидной, очень богатой и влиятельной
организации того времени. Александр Фёдорович, используя свои связи и
авторитет, добился перевода Ивана Черского из Омска в Иркутск. Культурной
элитой здешнего общества были ссыльные декабристы. Это была уже не провинция,
здесь бурлила передовая научная мысль, зарождались и воплощались планы по
освоению Русского Севера, решались вопросы о рискованных и дорогостоящих
экспедициях.
Когда Черский обратился в
Восточно-Сибирское отделение Русского географического общества с просьбой о
финансировании и организации экспедиции в Саяны, ему пошли навстречу. Доложили
об инициативе Черского в Петербург, и тамошние чиновники на радостях (надо же,
сыскался доброволец!) не стали припоминать ему судимость по политическому делу,
выделили нужную сумму денег. Так Иван Черский, несмотря на больное сердце и
участившиеся приступы чахотки, окунулся в новую жизнь. Вот они, маршруты Ивана
Черского: 1873 год — географогеологические исследования Восточного Саяна; 1874
год — вулканологическая экспедиция в Тункинской котловине; 1875 год — сплав на
плотах по реке Иркут, 1877-1881 годы — геологическое и гидрологическое
исследование берегов озера Байкал; 1881 год — экспедиция по долине реки
Селенги.
Но лишь 1879 год стал, пожалуй, поистине
счастливым для Ивана Черского: у него, изгнанника и государственного
преступника, родился сын от любимой жены, в честь которой благодарный супруг
назвал одну из вершин Забайкалья — пик Черской. А «за геологические
исследования в Иркутской губернии» Иван Дементьевич удостоился малой золотой
медали Императорского Русского географического общества. Престижнейшая награда,
поставившая Черского в один ряд с самыми выдающимися исследователями Руси.
В 1885 году Черский, наконец полностью
амнистированный, переехал с семьёй в Петербург, где его исключительные знания
во многих областях науки и неутомимая страсть к путешествиям вызывали
восхищение ведущих учёных того времени. Там он обрабатывает накопленные
материалы чужих экспедиций, удачно пополняя их своими данными. Черский составил
первую геологическую карту побережья Байкала, выдвинул идею эволюционного
развития рельефа, предложил одну из первых тектонических схем внутренней Азии.
Край света, край жизни
В 1891 году Черский благодаря заботам жены
стал чувствовать себя лучше и сразу же засобирался в самую дальнюю и опасную
экспедицию в своей судьбе.
Предстояло то, что до тех пор признавалось
его предшественниками непосильным: исследование берегов Лены, Колымы,
Индигирки, Яны.
‘Семьдесят шесть
дней длилось путешествие от Якутска до Верхнеколымска - две тысячи вёрст на
лошадях по неизведанным местам’
Кроме Ивана Дементьевича и Мавры Павловны в
состав экспедиции вошли племянник Черского Генрих и 12-летний сын Саша,
которого сначала предполагалось оставить в Петербурге на попечение зоолога
Валентина Бианки, но, увидев горькие слёзы отпрыска, Черский решился взять его
с собой. И не ошибся — во время путешествия Саша мужественно переносил все
тяготы пути, проявлял большую любознательность и приносил немало пользы. Пятым
постоянным спутником стал проводник, которого наняли в Якутске, - казачий урядник
Степан Расторгуев. В таком составе в середине июня 1891 года конный отряд
Черского, сопровождаемый якутами-погонщиками, из Якутска двинулся к верховьям
реки Колымы.
Многодневный путь через трудные, порой
непролазные тропы и болота до Верхоянского хребта Черский, который каждый вечер
аккуратно вёл дневник, описывал так: «Человек, не побывавший на таких болотах,
не может оценить силу той нравственной и физической усталости, которая
вызывается постоянным напряжённым состоянием во время езды по таким местам.
Лихорадочная торопливость овладевает и лошадью, чувствующею, как вязнут её нош:
с трудом освобождая их из зыблющейся трясины, животное мечется и бьётся в самых
неизящных позах, причём из-под ног его вырываются большие куски мохового
покрова и взлетают далеко вперёд и в сторону. Надеясь найти около корней
деревьев более устойчивую почву, она мчится прямо на лесину, нанося удары в
колено или плечо ездока... Изгибаются ездоки, отстраняя ветки и сучья от глаз;
ударяются вьюки о деревья; выбившиеся из сил лошади падают, роняя вьюки или
ездоков».
Преодолев Верхоянский хребет (только на это
ушло 13 дней), Черские обнаружили горный массив, не обозначенный на карте.
Дважды в день они определяли высоту местности, вели записи метеорологических
данных, вычерчивали маршрут, пополняли новыми экспонатами зоологическую и
ботаническую коллекции. Много времени отнимал гербарий, который приходилось
постоянно сушить, это была забота Мавры и Саши.
Семьдесят шесть дней длилось путешествие от
Якутска до Верхнеколымска — две тысячи вёрст на лошадях по неизведанным местам,
где экспедиция и зазимовала. На конец мая 1892 года было назначено продолжение
путешествия — предстоял сплав по Колыме. Для него был построен карбас с крепкой
мачтой, навесом от дождя и удобным сиденьем для Черского, которого подкосил
новый приступ болезни. Но, несмотря ни на что, исследователи двинулись в путь.
...Сплав по бурной, полноводной и
своенравной Колыме длился более полумесяца. Черский уже не мог вести дневник,
передав эту обязанность Мавре. Её записи стали скорбным научным трудом
последнего путешествия учёного. Двадцать четвертого июня среди повседневных
записей «найдены кости № 225, 226, 227, взят образец суглинка...» появилась
единственная строчка безнадёжного отчаяния: «Боюсь, доживёт ли муж до завтра.
Боже мой, что будет дальше...»
Это случилось вечером 25 июня. Экспедиция
остановилась вблизи урочища Омолонье в небольшой якутской деревушке. Над
Колымой разыгралась снежная буря, на реке поднялась большая волна. Из толстого
бревна, принесённого течением, было наскоро сооружено некое подобие гроба.
Когда начали рыть могилу, на глубине 30-40 сантиметров земля оказалась
настолько мёрзлой, что пришлось продолжить работу с помощью топора.
Похороны состоялись 1 июля, и как ни тяжело
было Мавре оставлять могилу мужа, уже 2-го путешественники двинулись в путь.
Мавра Павловна взяла руководство экспедицией на себя и провела её по
намеченному маршруту, после чего вернулась в Якутск, а оттуда — в Петербург.
Фото:
ТАСС,
Фотобанк
Лори
/Союзное
государство. № 6. Москва. 2019. С. 46-49, 52./
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz