ЎЎЎ Ціхан Дагурэвіч. Сьвятло Азіі. Распаўсюджваньне праваслаўя ў Якуцкай вобласьці. Койданава. 2020.

                                                                     ПРЕДИСЛОВИЕ.

    20-го октября 1581 года храбрый атаман Ермак Тимофеевич и его сподвижники, разбив татарского хана Кучума, овладели его столицею — Сибирью (она находилась в 16 верстах от нынешнего Тобольска вверх по реке Иртышу) и без особенных затруднений присоединили к Московской державе обширное сибирское царство с разнохарактерным населением и разнообразными верованиями. Поступательное движение русских после этого продолжалось весьма успешно, так что к началу ХVIII столетия, через 120 лет после Ермака, русские достигли на востоке до вод Тихого океана, и севере — Ледовитого, на юге — границ Китая и средней Азии. С присоединением таких обширных владений к русскому государству открылись и новые задачи для гражданской и церковной власти, так как вся эта масса покоренных народов, входя, как младший член, в состав государства, приобщалась и к русской государственности, и к русской цивилизации. Но, как известно, и та и другая покоятся на незыблемых началах христианства: это последнее преобразует и обновляет жизнь язычника не только в религиозно-нравственном отношении, но и во всем другом — изменяет его нравы и образ жизни, его воззрения на природу и ее явления, словом создает новые отношения к природе и людям. Ввести христианство, как единственное условие для обновления религиозно-нравственной жизни язычника и как необходимую основу всякой цивилизации и гражданственности, среди покоренных инородцев Сибири составляло поэтому одну из важнейших задач государства и церкви. Этой задачи гражданское и церковное правительство не покидает и до настоящего времени, посылая в Сибирь специальных миссионеров, которые, несмотря на все невзгоды и препятствия, обходят необозримые пространства ее и всюду стараются распространить свет евангельского учения.

    Вот уже более трех столетий прошло с тех пор, как христианство впервые столкнулось с язычеством сибирских инородцев. Многие из этих последних уже давно просвещены евангельским учением и под влиянием его мало-помалу преобразуются как по своим верованиям и понятиям, так и по своему внешнему образу жизни: там, где еще недавно были трудно проходимые дебри и только изредка попадалась жалкая юрта инородца-кочевника, теперь уже явились благоустроенные инородческие селения с православными храмами, домами и другими признаками культурной человеческой жизни. В то же время среди инородцев Сибири есть и такие, которые еще до сих пор коснеют в грубом язычестве, служа живым укором нашему просвещенному XIX столетию. Проследить ход просвещения инородцев этого края, охарактеризовать их религиозные верования, раскрыть оригинальные обычаи, описать быт, быстро меняющийся под влиянием учения Христа, — эти задачи и затрагиваются в нашей книге.

                                                                            ГЛАВА I.

                   Религии сибирских инородцев, среди которых действуют наши миссии

    Распространение христианства среди неверующих есть в высшей степени важное, но вместе с тем и очень трудное дело. Перемена веры — столь решительный шаг в жизни человека, что последний решается на него лишь после глубокого раздумья. И это вполне понятно: не легко расстаться с тою верою, в которой человек родился и вырос и которая определяет не только религиозную сторону его жизни, но часто проникает и весь склад его быта. С другой стороны — и по обращении человека ко Христу, в нем еще остаются прежние религиозные верования, которые продолжают сказываться в разных случаях его жизни и таким образом служат одним из важнейших препятствий в деле усвоения им христианского учения. В виду этого, прежде чем начать речь о просвещении сибирских инородцев светом христианства, считаем нелишним хотя в общих чертах охарактеризовать их религиозные верования.

    Все инородцы Сибири, среди которых действуют наши миссии, исповедуют одну из следующих трех форм религии: или шаманство, или ламайство, или же магометанство. Шаманство — самая древняя вера в Сибири; некогда ее исповедовали все сибирские племена, обитавшие от Урала до Восточного океана и от пределов Тибета до Северного океана. Но потом шаманство начали теснить другие религии, которые появились в южных странах Азии и постепенно подвигались к северу, прежде всего — ламайство, утвердившееся в Сибири около половины прошлого столетия, и затем — магометанство, принятое сначала приволжскими татарами, а потом и азиатскими. Напором этих двух вер с юга и юго-запада (по отношению к Сибири) шаманство было отодвинуто на север и теперь его держатся по преимуществу северные инородцы Сибири — самоеды, остяки, вогулы и др. Ламайство распространено главным образом между бурятами, тунгусами и калмыками; центр его в Забайкальской области. Магометанство господствует между татарами и киргизами. Что такое магометанство и какое его отношение к христианству, об этом нет нужды говорить: оно довольно известно. Поэтому мы остановимся только на шаманстве и ламайстве. Начнем с первого.

    По новейшим исследованиям г. Комарова, сущность шаманского идолопоклонства состоит в обоготворении таинственных сил природы, управляющих ее явлениями. Вся природа, по воззрению шаманистов, является вместилищем или жилищем демонов — могучих сил и существ то враждебных, то благодетельных для человека: земля и вода, небо и воздух наполнены этими демонами, этими духами. В связи с таким взглядом на природу развивается в шаманстве и обрядовая сторона веры. Является прежде всего естественное желание оградить себя от этих духов, если они вредны, или приблизить их к себе, если они полезны. Измышляются различные средства для этого, изобретаются разные таинственные орудия для сношения с этим миром духов: являются особые лица, способные быть посредниками между духами и обыкновенными людьми, особые священные места, как обиталища таинственных сил и духов, и разные священные церемонии и действия.

    Сибирские язычники-шаманисты высшим божеством или духом признают Тенгри. Так как слово «тенгри» означает небо, то можно думать, что божество это служит олицетворением всей небесной области, своею таинственностью и величием всего сильнее поражающей чувство и воображение мало развитого человека. Тенгри — мудрый, правосудный правитель мира, источник жизни и всякого добра, враг злых духов и всего нечистого. Тенгри стоит выше всех божеств; другие боги суть только орудия его воли или различные его силы, которые он употребляет для своих целей и которые народ также боготворил под видом особых существ, назвав их именем тенгринов. Тенгрины представляют собою олицетворение небесных явлений, сил природы, стихий и человеческих свойств.

    Наряду с этими благодетельными духами, которые, будучи добрыми по самой своей природе, ни в коем случае не возбуждают к себе страха и опасения, есть еще духи злые, которые питают всегдашнюю вражду не только к людям, но и к самому небу. Их-то шаманисты более всего боятся и стараются укрощать их злобу и гнев жертвами и молитвами. Злые духи имеют общее название читкуров.

    Кроме тенгринов и читкуров, шаманисты поклоняются еще онгонам. Под этим именем разумеются души умерших людей, которые и по смерти не прервали своих отношений к миру и продолжают действовать то на пользу, то во вред живым людям. Онгоном может сделаться не всякий, а только тот, кто в этом мире прославился какими-нибудь особо выдающимися деяниями, добрыми или злыми. Сообразно с земною деятельностью, души делаются или добрыми или злыми онгонами. Первые и по смерти делают добро и приносят пользу людям. Души же злых людей, по шаманскому верованию, остаются в «средине», т. е. они не могут переселиться на тот свет и потому осуждены скитаться между тем и этим миром по поверхности земли, и это скитальчество их может продолжаться целые тысячелетия. И вот они, озлобленные своим тяжелым положением, всячески вредят человеку — производят болезни, губят детей, истребляют скот и т. п.

    Посредником между язычником-шаманистом и духами, в которых он верует, и совершителем всех религиозных обрядов является шаман. Название это маньчжурское и буквально означает человека «восторженного», «иступленного», каковыми действительно и являются шаманы.

    Шаман не есть только жрец, совершитель обрядов. Обязанности его гораздо обширнее. Будучи жрецом, он в то же время есть врач и гадатель, и это придает ему особенно важное значение в глазах последователей шаманства.

    Шаманское звание дается или по наследству, или по особому предрасположению. Но как в первом, так и во втором случае человек, принимающийся за шаманское ремесло, должен иметь внутреннее призвание к нему и особое душевное настроение, которое называется уг-гарбул. Признаками такой настроенности духа считаются: частые обмороки, дичание, исступление и вообще характер мрачный, задумчивый и нелюдимый. Истинный шаман не сам выбирает себе это звание, а его принуждает к тому природное влечение, призвание. В таком человеке уже с малых лет замечается какое-то тревожное, раздражительное расположение духа: он чувствует грусть, отчуждение от родства, наполняет родительский дом стенаниями и воплями, впадает в беспамятство, бегает по лесам, мечется в огонь и воду, хватается за оружие, колет себя, так что родственники на каждом шагу должны присматривать за ним. Так как все эти свойства болезненного состояния могут быть присущи как мужчинам, так и женщинам, то и шаманами бывают и те и другие.

    Коль скоро замечено будет лицо, обладающее признаками и задатками, благоприятными для образования из него шамана, родители или родственники приглашают к себе наиболее известных по своей опытности шамана или шаманку и при посредстве их стараются умилостивить духов жертвами и молениями, чтобы они помогли избранному удачно пройти приготовительный искус к шаманскому служению. С этою целью избирают жертвенное животное и украшают его разными привесками и цветами. Потом совершается самый жертвенный обряд, состоящий в том, что животное заживо отдается духам, подвергается мучениям и, наконец, убивается, причем голова не отделяется от туловища. Кожу животного вешают на дереве в жертву богам, мясо съедают, а кости тщательно собирают и сжигают.

    Весь этот обряд есть только начало приготовления к шаманскому служению. Самое же посвящение отлагается на несколько лет, в продолжение которых готовящийся под руководством своего наставника — старого шамана изучает не только служебный чин, но также разные способы врачевания болезней и всякого рода фокусы. Если ученик понятлив и ловок, то он мало-помалу приучается к ремеслу своего наставника. В противном случае дается место заключению, что духи чем-либо недовольны, и тогда родители или отказываются от дальнейших хлопот или сдают ученика на руки опытнейшего шамана. Новый учитель восполняет упущения, умножает жертвы и молитвенные воззвания к духам и таким образом успевает привести ученика к желаемому совершенству. Только после такого тщательного искуса готовящийся посвящается в шаманы. Довольно оригинальная церемония посвящения совершается при следующей обстановке: в лесу выбирают такое место, где бы березы представляли собою правильную аллею или же садят ее не в дальнем расстоянии от улуса (селения) так, чтобы на каждой стороне находилось по девяти берез; в том числе две, венчающие собою аллею, должны быть значительной высоты, и им усвояются почетные названия: «мать-дерево», «отец-дерево». После того, как все эти деревья украсят мехами лесных животных (девяти пород — от белки до соболя), шаман, облекшись в полный служебный наряд и надев такой же на своего ученика, берет его за руку и начинает бегать с ним вокруг деревьев, делая прыжки и напевая. Потом оба — учитель и ученик быстро взлезают на вершины двух высоких берез и становятся в нарочито приготовленных уступах, похожих на гнезда. И первый из них, вращаясь во все стороны на верхушке дерева, возвещает языком оракула, что определенные к изучению таинств шаманизма годы протекли, жертвенные обряды исполнены, духи умилостивлены и при помощи их такой-то (имя посвящаемого) оказался вполне способным к прохождению многотрудного шаманского служения, почему и вводится в права и обязанности шамана. Слова эти повторяют и все присутствующие шаманы, давая тем знать, что и они принимают участие в деле проставления и утверждения. Затем молодой шаман произносит гимн в честь своего наставника, благодарит его и клятвенно обещается пребыть до конца жизни в сыновнем послушании ему. В заключение всего раздаются приветственные клики, соединяемые с гулом шаманских бубнов и сопровождаемые играми и пиршеством.

    Во время совершения своих обрядов шаманы одеваются в особую одежду. Одежду эту составляют:

    1) Оргой, т. е. плащ или лучше — обыкновенная меховая шуба, на которой нашито много различных украшений. 2) Особого рода шапка, состоящая из железного обруча, к которому сверху прикреплены два полуобруча накрест. 3) Абагалдей — маска или личина из кожи, дерева, или металла; ее расписывают, привешивают к ней огромную бороду и разные украшения; вообще маска имеет вид весьма уродливый и страшный. 4) Сорби или шалдей — так называемая конная трость, представляющая собою уродливое изображение лошади: на верхнем конце вырезана конская голова, в средине — колено, а внизу — копыто. 5) Кеце — бубен; он состоит из обода овальной, а иногда совершенно круглой формы, обтянутого кожей; внутри его утверждены две поперечины, к которым привешены колокольчики, погремушки, ленточки и пр. 6) Толи — довольно большой металлический медальон с изображением 12 животных; его носят на груди или нашивают на шаманский плащ. Все эти шаманские одежды и принадлежности имеют своим назначением произвести прежде всего сильное впечатление на зрителей; и действительно, крайне своеобразная фигура, придаваемая шаману его украшениями, затем звук колокольчиков, разных привесок и погремушек, во множестве находящихся на этих украшениях, потрясающим образом действуют на присутствующих и приводят их в известное настроение, благоприятное для шамана. Далее, все принадлежности шамана имеют свой определенный смысл — по большей части таинственного характера; напр., конные трости изображают воздушных коней, которые переносят шамана в страну духов; медальон, надеваемый шаманом, есть символ всех сил и стихий мира горного и земного и т. п.

    Особых зданий в роде капищ или храмов, в которых бы совершались религиозные обряды, у шаманистов нет. Обыкновенно местом шаманских молений и жертвоприношений служат так называемые обо или жертвенники, которые устраивает каждый род в своем владении, по указанию шамана. Обо делается по большей части вблизи проезжей дороги для того, чтобы каждый проезжающий мог положить на него в жертву богам какую-нибудь вещь, — напр., тряпочку, нитку, даже волос из гривы своего коня для приобретения их благоволения и покровительства в предстоящем путешествии.

    У последователей шаманизма существуют общественные праздники и жертвоприношения, которые отправляются в известное время года целым улусом или родом сообща. Такие жертвоприношения по-бурятски называются тайлаганами и обычно справляются три раза в год: весною, летом и в начале осени. Вот, напр., как описывает летний тайлаган бурят-шаманистов Аларского ведомства (Иркутской губернии) один миссионер.

    В определенный день с раннего утра все народонаселение улуса, за исключением замужних женщин, устремилось к назначенному для тайлагана месту. День был ясный и жаркий. Легкий ветерок перегонял по небу беловатые разрозненные облачки, которые на минуту закрывали солнце и опять уносились в неведомую даль. Степь пестрела народом, отдельные группы бурят рисовались точно узоры па ковре, шум и говор оживляли картину. Семейства расположились отдельными группами на войлоках. Перед каждым семейством была воткнута березка, впереди которой расставлена посуда с припасами: тарасуном, арсой и молоком. Тайлаганом распоряжался нарочито избранный убугун (старик). Он распределял съестные припасы, указывал места для разведения жертвенных огней, назначал лиц, которые должны были резать жертвенных животных и т. д. На юге от табора было поставлено 9 берез, а около главного жертвенного огня — залама, т. е. две небольшие березки, соединенные шнурами. Каждый домохозяин, прибывший на праздник, подходил к заламе, бросал в огонь вереск или пихтовую кору, окуривал дымом принесенную с тарасуном посуду и, привесив к заламе два разноцветных коленкоровых лоскутка, уходил на свое место. Несколько вправо от заламы стояла обреченная на жертву лошадь, а влево шесть молодых бурят держали за рога по барану, приготовленному для той же цели.

    Жертвоприношение началось возлиянием тарасуна и молока. На этот раз тайлаган происходил без шамана. Поэтому из толпы отделились шесть убугунов с чашками в руках, наполненными тарасуном и молоком, стали в ряд и, обратившись лицом к югу, запели воззвание батюшке Буха-ноену («господину быку», который, по верованию бурят-шаманистов, есть одна из форм воплощения божества). Призывание это, в котором описываются различные качества Буха-ноена, повторялось с разными изменениями три раза. С последним восклицанием убугуны бросили чашки вверх, наблюдая при этом, как они упадут: если чашка станет на дно, то это к благополучию, а если опрокинется вверх дном, то к несчастию.

    После возлияния приступили к убою обреченных в жертву животных. Начали с лошади. Окропив ее предварительно молоком, привязали к ее передним и задним ногам веревки и, потянувши их в противоположные стороны, свалили животное спиною вниз. Резак острым ножом тотчас же сделал продолговатый разрез по грудной полости и, запустив в нее руку, вырвал сердце. Та же операция исполнена была и над баранами. В несколько минут животные были разрезаны на части, причем для сохранения мозга кости не разрубались топором, а при помощи ножа отделялись одна от другой по суставам. Мясо раскладывалось в отдельные кучи и поступало в распоряжение поваров, которые клали его в котлы и варили немытым, потому что, как говорят буряты, «чрез русскую глупую чистоту теряется вкус мясного». Когда мясо сварилось, его вынули из котлов и стали делить на равные части, причем в дележе соблюдалась строгая справедливость. Получивши следуемую часть, каждый домохозяин складывал ее в деревянное корытце и относил на свой войлок — к своей семье или артели. Убугун, распоряжавшийся тайлаганом, также взял свое корыто с мясом и, качая его в воздухе над главным жертвенным огнем, вслух всего народа произнес следующее воззвание: «С юго-западной стороны золотое счастье приди! с китайской стороны удовольствие в пище приди! с тибетской стороны духовное удовольствие приди, приди!» Потом, обратившись к народной толпе, громко воскликнул: «Черноголовый народ, здравствуйте темноволосые люди, все здравствуйте!» Как бы в ответ на это приветствие, каждый домохозяин, качая своим корытом над жертвенным огнем, кричал: «Да будут волки без зубов, камни тупыми, а телята жирны!»

    Вслед за этою обрядностью началось, можно сказать, настоящее обжорство. В воздухе разнесся запах араки (водки). Пирующие с алчностью пожирали полусваренное мясо, ловко отрезая ножом мелкие кусочки около самого рта. За мясом следовали в виде десерта начиненные кровью кишки. Шум и говор ежеминутно увеличивались. Круговая чашка араки, туманя головы пирующих, довершала блаженство. Отрывистые речи перешли в общий говор и крик, по временам слышалась крутая русская брань, из отдаленных кружков доносились звуки заунывной песни.

    Покончив с пиром, буряты собрали все кости и сожгли их на жертвенном огне. Этим и заключено было празднование тайлагана [* «Труды православныхъ миссіи Иркутской епархіи» стр. 570-574.].

    Кроме общественных праздников и жертвоприношений, у шаманистов есть много и частных, которые они совершают по разным случаям своей жизни. Из них самое обыкновенное и чаще всего совершаемое жертвоприношение — это бариса. Она приносится и дома и в поле и не требует никаких особых приготовлений. Случится, например, шаманисту проходить или проезжать мимо какого-либо почитаемого места, он непременно приносит барису: привязывает к дереву какой-либо лоскуток, брызжет вино или кумыс, бросает мелкую монету и т. п.

    В важных случаях бариса совершается при торжественной обстановке, и тогда уже непременно приглашается шаман. Жертва эта приносится в юрте. К четырем сторонам юрты привязываются березки, а подле огня ставят тарасун и кадку со сметаной, в которую опущена стрела, увешанная разными привесками и лоскутками. В юрте наступает мертвая тишина; все сидят на своих местах, поджавши под себя ноги. Шаман зажигает пихтовую кору, окуривается сам, кадит тарасун и сметану и, паливши чашку тарасуну, заводит на распев следующее обращение к духам:

                                     Владеющие эхом высокой горы,

                                     Держащие ветер широкого моря,

                                     Цари мои живущие на горах,

                                     Божества мои сидящие на муравищах!

                                     В бедах вы наша опора,

                                     В скудные годы являетесь милостивы

                                     Когда мы сидим в юртах,

                                     Вы не опасны для нас.

                                     Когда находимся в пути,

                                     Нет препятствий от вас.

    Окончивши воззвание, шаман плещет из чашки вверх. Призывание с возлиянием повторяется три раза. Затем шаман делает из чашки глоток и передает ее хозяину. В заключение следует угощение для всех присутствующих.

    Из семейных обрядов и жертвоприношений шаманистов заслуживают внимания те, которыми сопровождается рождение и смерть человека.

    Рождение в семье дитяти и наречение ему имени сопровождается домашним праздником и обычными жертвами. Но если опасаются за здоровье и жизнь ребенка, то приглашают шамана. И он, совершивши возлияние, ставит в юрте на почетном месте свой абагалдей, т. е. уродливую личину или маску. До тех пор, пока абагалдей находится в юрте, его чествуют и умащают; а долг шамана — наведываться о здоровье ребенка и исправлять при нем обязанности жреца и врача. Когда дитя благополучно достигнет однолетнего возраста, абагалдей берется назад, и вместе с тем для шамана устраивается большой пир: ему дается конь, одежда и, что всего важнее, почетный титул найджи, т. е. благонадежного. В бедных семействах, во избежание значительных расходов на шамана, абагалдей заменяется изображениями онгонов, которые развешиваются по стенам юрты в войлочных сумочках.

    При заключении браков шаманская религия проявляется в поклонении огню. Невеста под покрывалом вводится в юрту, принадлежащую женихову отцу и, переступив через порог, становится вместе с двумя провожающими ее подругами пред огнем на колени. Шаман произносит молитвенные воззвания и благожелания, на которые невеста отвечает земными поклонами. После этого она сперва кланяется домашним богам и приносит им чрез посредство тысяцкого (распорядителя свадебной церемонии) некоторые мелкие вещицы. Потом кланяется огню и бросает в него в виде жертвы кусок бараньего жиру; тысяцкий же украшает лентами треножник, стоящий над огнем, и тем воздает должную честь священной стихии огня. Далее следует длинный ряд поклонов родственникам и знакомым и раздача подарков. Шаман же во все это время читает нараспев молитвы и воззвания богам. Наконец, подруги уводят невесту в женихову юрту. Несложны, таким образом, свадебные религиозные церемонии шаманистов. Да это и понятно: по взгляду последних, брак есть почти исключительно гражданская или лучше житейская сделка, причем главную роль играет калым, т. е. выкуп, вносимый женихом отцу или родным невесты. Когда договор о калыме кончен, и калым внесен исправно, вопрос о браке считается решенным, и жених тотчас же вступает в права мужа

    Погребальные обряды шаманистов отличаются в высшей степени мрачным характером. Никто не смеет сказать отправляющемуся в вечность слово утешения, так как все убеждены, что умирающий идет в царство тьмы, в страну нужд и лишений. В силу такого убеждения покойника наделяют пищею, одеждою, оружием и т. п. И все это при мертвенном безмолвии или же при завывании шамана кладется в могилу. Покойникам дается в могиле большею частью сидячее положение. Но шаманисты неохотно хоронят своих умерших в могилах. По древнему шаманскому обычаю, трупы умерших должны быть оставляемы на поверхности земли. Поэтому в некоторых местах делают особой формы ящики, в которые кладут трупы, и ставят их на подмостках в лесах и дебрях.

    Шаманов и шаманок, во внимание к их религиозному значению, погребают на горах и утесах, которые особенно чтутся шаманистами, причем пользуются или натуральными пещерами или складывают их из камней. Усадив в такую пещеру шамана во всем его парадном облачении, вход в нее закладывают наглухо, оставляя только небольшое отверстие, чрез которое можно видеть фигуру шамана. Затем неподалеку от пещеры протягивают от одного дерева к другому веревку и вешают на ней бубен, лук, котел и другие предметы, бывшие в употреблении у покойника. После этого вокруг могилы обводят принадлежавшего шаману коня и убивают его, иногда же отпускают на волю; тогда он считается собственностью духов.

    Очень важную сторону деятельности шаманов составляет лечение всякого рода недугов и болезней. По шаманскому верованию, причина всех человеческих бедствий, и особенно же болезней и смерти — злые духи; и только шаманам известны средства, которыми можно изгнать этих духов из больных, умилостивить их и вообще отвести от человека всякую беду и напасть. Такими средствами являются различные обряды и жертвы, совершаемые шаманами при разных болезнях. Обряды эти весьма многочисленны и разнообразны. Мы остановимся на описании одного из них, известного под названием кырыка.

    Он совершается так. На дворе, близ юрты больного, устраивают костер и зажигают его. Затем приводят барана, назначенного для жертвы, приносят вина, сметаны и прочих припасов для угощения. Кырык обыкновенно устраивается при большом стечении народа. Если больной не слишком слаб, то и его выводят па двор и сажают около огня. Когда все готово и соберется много народу, приходит шаман, берет в правую руку небольшую деревянную чашку, зачерпывает ею вина и, став лицом к огню, провозглашает различные заклинания. Во время заклинаний он качается из стороны в сторону, то приближаясь к огню, то удаляясь от него; часто хватает себя за голову и по временам, брызгая в огонь вином из чашки, называет имя больного. Чем дальше продолжается кырык, тем более шаман приходит в исступление: черты лица его изменяются, все члены трясутся, голос становится дик и ужасен и далеко разносится по окрестностям. В заключение он подбегает к огню и, как будто изгоняя из него кого-то, трясет головою и с пронзительным нечеловеческим криком падает всем телом назад. Когда затем шаман придет несколько в себя, то берет немного сметаны и мажет ею барана; народ тотчас убивает животное, разрезывает на части и варит в котле. Между тем шаман садится на землю, пьет вино, дает выпить больному, затем угощаются и все присутствующие. Когда мясо сварится, шаман, бросив несколько кусков в огонь, ест сам, дает больному и всем гостям. По окончании пира, кости принесенного в жертву барана сжигаются, а шаман, взяв шкуру животного и деньги за труд, уезжает домой.

    Кроме врачевания болезней, шаманы занимаются еще предсказанием будущего. Способы и приемы гадания очень разнообразны. Гадают, например, с кольцом или монетою: шаман берет один из этих предметов, кладет его на ладонь вопрошающего и, подвигая в разные стороны, предсказывает будущее. Затем гадают посредством бубна: на него кладут кольцо-указатель и ударом колотушки по бубну приводят кольцо в движение; оно переходит от одного изображения на бубне к другому и показывает, что желательно узнать. Весьма употребительно также гаданье по лопатке барана, принесенного в жертву: лопатку бросают в огонь и, когда она обуглится и даст трещины, вынимают из огня и по расположению последних шаман предсказывает будущее.

    Вот и все существенные пункты шаманской религии. Не трудно видеть, какою массою суеверий опутывается вся жизнь шаманиста-язычника, каким бессильным он является сам по себе во всех даже самых обыкновенных случаях своей жизни и какая открывается здесь благоприятная почва для злоупотреблений со стороны шаманов. Шаман в глазах наивного и суеверного язычника является великим существом и служит посредником между миром духов и людьми; он владеет различными таинственными средствами в роде обрядов, заклинаний и т. п., которыми может привлекать к человеку и благоволение и гнев духов. Словом вся жизнь и благополучие язычника — в руках шамана.

    Другое распространенное между инородцами Сибири вероучение есть, как мы уже сказали выше, ламайство. Оно представляет собою извращение древнеиндийской религии — буддизма...

                                                                               --------

    Рассмотренные нами языческие религиозные системы, шаманство и ламайство, представляют собою главное противодействие успехам евангельской проповеди среди сибирских инородцев. Поэтому, чтобы расположить ходящих во тьме язычников к принятию христианства, миссионерам прежде всего надобно поколебать их прежнюю веру, т. е. прежние ложные верования заменить новыми, истинными, вместо прежнего суеверного богослужения и обрядов, которыми удовлетворялось доселе религиозное чувство инородца, дать ему возвышенное христианское богослужение с его умилительными обрядами и молитвенными действиями. Но проповедью миссионера собственно только начинается обращение язычника ко Христу. Дело в том, что препятствия успешному распространению христианства встречаются не в одних только религиозных верованиях инородцев, а и в их дикости и невежестве вообще, в грубости образа жизни, нравов и обычаев. Поэтому обращение язычника ко Христу не должно ограничиваться одною только проповедью Евангелия, но должно быть завершено изменением его быта, нравов и обычаев и приобщением его к общей гражданской жизни русского народа. В виду этого вслед за характеристикою языческих религиозных верований считаем не лишним, хотя в общих чертах описать быт сибирских инородцев и раскрыть их нравы и обычаи. Далее: так как шаманство и ламайство вследствие смешения народонаселения не всегда являются в раздельном виде, то мы коснемся также и тех религиозных особенностей, которые свойственны тем или другим инородцам Сибири. Отсюда для нас яснее будут те условия, среди которых совершается деятельность миссионеров, а равно и те великие трудности, которые им приходится преодолевать, проповедуя учение Христово. Этнографический очерк Сибири мы начнем с западной части ее...

                                                                         ГЛАВА IV.

                                                           Инородцы восточной Сибири.

    Восточная Сибирь — это особый мир, вполне достойный тщательного изучения. Там в недрах земли драгоценные металлы и камни, а в глуши непроходимых лесов пушистые звери. Там плодоносные, цветущие равнины, изобильные нивы и затем неприступные горы с вечно-снежными вершинами. Там океан, омывающий ее север с необозримыми, безграничными берегами, и ледяная его поверхность только летом в продолжение кратковременных жаров, всего на полтора или на два месяца, разбивается волнами и затем снова замерзает. Там в восточной ее полосе в свое время происходили великие вулканические перевороты, следы которых видны и доныне. В Камчатке, напр., до сих пор дымятся вулканы, называемые сопками.

    Есть в восточной Сибири места, где летом солнце не заходит за горизонт, а зимою бывает бессменная ночь. В Нижне-Колымске, напр., с исхода мая до начала июня солнце не скрывается, но лучи его едва греют и почти совершенно теряют свою яркость. Зато с 22-го сентября по 11-е октября там господствует безменная ночь, изредка только освещаемая северными сияниями; а если нет густых туманов, то постоянно видны и яркие звезды. Около Якутска с июля солнце заходит за горизонт к десяти часам вечера огромным шаром, красным, как рубин, и в два часа пополудни вновь появляется почти на севере небосклона, имея совершенно белый цвет. Как в западной Сибири в мае и июне месяцах ночи бывают светлы и дни продолжительны, так, наоборот, в восточной Сибири, кроме ее северных окраин, ночи темны и дни короче.

    Северная полоса этой страны, собственно говоря, — дикая пустыня, не оживляемая даже и течением великих рек, впадающих в Ледовитое море и окованных в течение девяти месяцев льдами. Берега рек и вековые леса этой ее части посещаются только зверями, ценность которых влечет туда массу сибирских охотников. На пространстве трехсот верст от берегов Ледовитого моря нет растительности; остались только следы давно угасшей жизни: в земле иногда находят, особенно в берегах рек и озер, целые деревья с корнями и ветвями. Южнее находятся большие пространства, покрытые болотами, тростником, березами, ивами, мелким кустарником. В более умеренных округах находятся необозримые, нетронутые леса — кедровые, сосновые, лиственничные. Кедры нередко достигают высоты ста двадцати футов. Природа страны — в беспробудном усыплении, мертва и неизменна, климат суровый и холодный по самому положению страны и по причине покатости ее к океану, с которого безостановочно дуют северные ветры.

    Зато южная полоса страны с умеренным климатом имеет плодородные земли, обширные луговые равнины, множество больших и малых рек и металлоносные горы. Она может питать многие миллионы населения. Можно надеяться, что с такими запасами естественных богатств разнородные кочевые племена, слившись в одно поколение с русскими, образуют впоследствии великую массу населения богатого, сильного и цветущего. Теперь же край этот мало населен и хотя богатые рыбою реки и орошают его во всех направлениях, но не оживлены таким деятельным судоходством, какое мы видим на европейских реках. Сибирские реки только временно служат для провоза главнейших жизненных потребностей, металлов, пушного зверя и некоторых китайских товаров.

    Народонаселение восточной Сибири до того разнообразно, что там можно наблюдать жизнь человека почтя во всех видах ее общественного положения. На самой низшей степени ее стоят инородцы, представители коренного населения страны — бродячего, кочующего и оседлого. Одни из них — последователи магометанства, другие — шаманской веры, третьи — поклонники Шакьямуни и т. п. По степям, лесам и тундрам восточной Сибири кочуют буряты, тунгусы, якуты, юкагиры, чукчи, коряки, камчадалы и многие другие племена, очень малочисленные.

    Буряты с давних пор поселились вокруг Байкальского озера, в Иркутской губернии и Забайкальской области. В настоящее время всех их насчитывается около 250 тысяч человек, из которых одни уже перешли к оседлому образу жизни, а другие еще кочуют по степям.

    По своему характеру, буряты миролюбивы и кротки; но если их оскорбят, они мстительны и даже злы. У них весьма сильно развита взаимная помощь: нищий-бурят всегда может найти себе приют и убежище в любой юрте; бездомный или сирота может сам взять себе здесь съестного и т. п.

    Главное занятие бурят, особенно кочевых, составляет скотоводство; в безграничных степях Забайкалья всегда можно видеть пасущимися табуны лошадей в несколько тысяч голов, огромные стада рогатого скота и овец. Земледелием занимаются только оседлые буряты. Обрабатывать землю и сеять хлеб они научились от русских; но, благодаря удобрению почвы и тщательному орошению ее (посредством канав), они получают большие урожаи, чем наши крестьяне. Буряты, живущие по берегам рек Селенги, Баргузина, Анагры и др., занимаются рыболовством; но этот промысел, равно как и звероловство, не составляет главного занятия их.

    Буряты живут в восточных юртах и только редкие из них, более или менее обрусевшие, устраивают себе деревянные помещения. По сторонам юрты расположены низенькие кровати и расписные ящики для хранения одежд, а около двери помещается домашняя утварь, как-то: кадка для воды, чашки для питья чаю. Посреди юрты находится треножник над постоянно горящими или тлеющими дровами.

    Летом буряты ходят в бумажных, а богатые нередко в шелковых халатах; зимою же обыкновенную одежду их составляют бараньи тулупы, которые у богатых бывают покрыты шелковой материей и обшиты на груди и по подолу соболем. Поверх халата или тулупа буряты опоясываются кожаным или тканым поясом, на котором висят нож собственного изделия, кошелек с огнивом, кремнем и трутом, кисет для табаку и маленькая металлическая трубка. На голове буряты носят остроконечные меховые шапки с цветною шелковою кистью на верхушке. Одежда женщин похожа на одежду мужчин, только у первых она бывает более украшена, чем у последних. Замужние женщины заплетают свои волосы в две косы, спускаемые на грудь; девушки же заплетают их во множество мелких косичек. На концах кос у женщин и девушек бывают привешены различные металлические украшения и серебряные монеты. Мужчины же совсем не носят волос; они бреют голову и только на макушке оставляют длинную косу, которая спускается на спину.

    Главную пищу бурят, как народа пастушеского, составляют мясо, особенно баранина, и молоко в различных видах. Любят они также тюлений жир, который едят без соли и хлеба; высшим же лакомством у них считается саламата — блюдо, приготовляемое из сметаны и муки. Любимым напитком бурят, кроме молока и доросуна, служит кирпичный чай, который они варят с молоком, причем прибавляют в него соли.

    Среди бурят-язычников распространена двоякого рода религия: одни из них признают шаманство, а другие—ламайство. Очерк этих двух вероисповеданий, а равно и соединенных с ними обрядов, представлен нами в первой главе в таком именно виде, в каком те и другие содержатся бурятами; а потому о них сейчас нет надобности говорить.

    Тунгусы бродят на огромном пространстве от границы Китайской империи почти до Ледовитого океана и от Охотского моря до реки Енисея. Всех их насчитывается до 60 тысяч человек.

    Характер тунгусов значительно отличается от характера других сибирских инородцев. Тунгусы обыкновенно веселы, разговорчивы; даже голод не выводит их из постоянно-веселого настроения духа. Воровство, ложь и обман тунгусы признают позорным. Если кто-нибудь обзовет тунгуса лжецом, то этим сильно оскорбит его и вызовет в нем желание отомстить за обиду. Случается, что обиженный вызывает обидчика на поединок; но так как поединки запрещены законом, то они совершаются тайно, в лесу.

    Тунгусы, живущие вблизи русских, сделались оседлыми и занимаются такими же промыслами, как и русские крестьяне. Все же остальные ведут кочевой образ жизни, и главное занятие их составляет оленеводство или звероловство. Рыболовством тунгусы занимаются по нужде, за исключением, впрочем, тех из них, которые живут близ Охотского моря; у этих последних рыбный промысел развит в значительной степени.

    Некоторые из тунгусов, живущих в местах, изобилующих лесом, строят бревенчатые избушки. Но в этих избушках они живут только зимою; с наступлением же лета они покидают их и переселяются в чумы, представляющие значительные удобства при кочевом образе жизни. Тунгусские чумы большею частью похожи на чумы самоедов.

    Одежда тунгусов довольно сложная и красивая и одинакова как у мужчин, так и у женщин. Те и другие носят короткий кафтан из оленьей шкуры, который спереди застегивается стеклянными пуговицами. Открытую грудь они покрывают передником, который бывает опушен мехом какого-либо зверя, а по переднику опоясываются широким кожаным поясом. На голове тунгусы и тунгуски носят летом повязку или чепец, а зимою меховую шапку с различными украшениями, а ноги обувают в сапоги из шкурок с оленьих ног.

    Кроме оленины и рыбы, составляющих обыкновенную пищу тунгусов, они едят все, что только могут найти или промыслить в лесу: медведя, волка, белку, крота, всякую птицу и даже падаль; кроме того, они едят ягоды и коренья.

    Большинство язычествующих тунгусов исповедует ламайскую религию, заимствованную ими от бурят и китайцев. Что же касается тунгусов-шаманистов, то они имеют самые смутные и сбивчивые религиозные понятия. Доброе божество они называют Боа, а злое или Диавола — Буги и приносят им в жертву мясо, шкуры или какие-либо тряпицы.

    При заключении браков, рождении детей и погребении умерших тунгусы свято соблюдают различные и своеобразные обычаи и обряды.

    Свадебные обычаи состоят в следующем. Жених посылает свата к родителям избранной им невесты. Сват приходит или приезжает к чуму, входит в него и молча садится на переднее место. Выкурив трубку табаку, он объявляет цель своего прибытия и спрашивает, сколько требуется калыму за невесту; получив ответ, он опять спрашивает, сколько и чего именно она принесет с собою в приданое, так как взамен калыма невеста должна иметь приданое — оленей, одежду и пр.; узнав об этом, он возвращается к жениху и сообщает ему о результатах своего посольства. Если жених согласен на все условия, то он отдает требуемый калым свату, который и доставляет его родителям невесты; а эти последние, снарядив свою дочь, отправляют ее со всем обещанным приданым в жилище жениха. Здесь обыкновенно ее никто не встречает, и она, сама распрягши оленей, на которых приехала, входит в чум, садится у очага и начинает подкладывать дрова в огонь. Жених, который находится тут же, спустя некоторое время снимает с себя парку и бросает ее к невесте на колени; та берет ее и уходит из чума. Этим доказательством вступления невесты в права хозяйки брак считается совершившимся и затем уже следует свадебный пир.

    Новорожденного зимою обмывают в снегу, а летом в ближайшем ручье. На третьем году после рождения ребенку дается имя — чаще всего первого вошедшего в чум лица.

    Покойников тунгусы зашивают в оленьи шкуры или в их собственные одежды и вешают на деревья или кладут на лабаз — высокий помост, устраиваемый на сажень и более от земли, между четырьмя близко стоящими деревьями, а самые деревья обмазывают кровью убитого оленя. Тунгусы очень боятся своих покойников и тотчас после похорон перекочевывают на другое место. Если же кто-либо из них набредет на место погребения, то старается удалиться от него, пятясь назад до тех пор, пока дерево или лабаз с мертвецом не скроются из глаз.

    Якуты, в количестве 231 тысяч человек, населяют Якутскую область, по бассейнам Лены, Яны, Индигирки и Колыми.

    Эти инородцы от природы своей одарены довольно значительными умственными способностями и главным образом — сильною памятью; достаточно якуту раз проехать по дороге, чтобы навсегда запомнить каждый кустик, ручеек, пригорок. Из внешних чувств особенно сильно у якутов зрение; некоторые из них невооруженным глазом видят такие звезды, которые европейцу видны только в зрительную трубу. Что же касается нравственного состояния якутов, то в этом отношении они ниже всех других инородцев. Якуты лукавы и не всегда честны; если что плохо припрятано, якут стащит; если представляется возможность поживиться обманом, он не задумается прибегнуть к нему. Кроме того, якуты злопамятны и мстительны; за полученную обиду якут постарается отомстить; если же это не удастся ему самому, он завещает мщение своему сыну или ближайшему родственнику.

    Главное занятие якутов состоит в разведении лошадей и рогатого скота. Лошадь служит для них тем же, чем олень для самоедов и остяков, т. е. не только употребляется для верховой езды и перевозки тяжестей, но и доставляет пищу и питье: конина составляет их лакомое блюдо, а кумыс — любимый напиток. Кроме лошадей, для езды употребляются также олени и собаки. Собак запрягают в длинные нарты, передняя часть которых скреплена полукруглой ветвиной, называемой бараном; от барана проведен ремень с узлами, на которые по обе стороны прицепляются петлями собаки. В одну нарту запрягают от 6 до 14 собак, смотря по грузу; на каждую собаку полагается около одного пуда тяжести. Рогатый скот разводится якутами для молока и мяса, а также и для перевозки больших тяжестей. В последнее время часть якутов, живущих в южной части Якутской области, начала заниматься, по примеру русских, хлебопашеством. Но занятие это находит себе препятствие в климатических условиях страны. Нередко случается, что засеянный хлеб пропадает от мороза, прежде чем успеет созреть. Звериный промысел, хотя с каждым годом заметно падает, однако, доставляет еще значительный доход якутам. Наконец, значительное подспорье в хозяйстве якутов, живущих по берегам рек, составляет рыболовство. Улов рыбы здесь бывает настолько обильный, что ею не только питаются сами жители, но и кормят собак и даже рогатый скот.

    Якуты летом живут в берестяных чумах, которые при перекочевке перевозятся; чумы их похожи на чумы самоедов и других северных инородцев. Зимою они живут в избушках, сделанных из досок или тонких бревен, прикрепленных к четырем столбам. Снаружи избушки обмазаны глиной или обложены дерном. Низкая кровля из жердей покрывается сеном, а потом слоем земли. Свет в избушку проникает чрез одно или два небольшие оконца с вставленными в них льдинами. Низкая дверь всегда обращена к востоку. Вдоль стен избушки устроены постели, отгороженные одна от другой лошадиными кожами или досками. Посредине ее стоит очаг с трубою, проведенною в кровлю; в нем постоянно поддерживается огонь для тепла и варки пищи. По стенам избы развешаны платье и другие принадлежности якутов.

    Об одежде якутов приходится сказать почти тоже, что и об одежде тунгусов. Так как весьма многие якуты совершают зимою большее переезды и притом исключительно верхом, то вследствие этого кафтаны их несколько короче тунгусских и имеют разрез сзади, чтобы удобнее было сидеть верхом, а ноги защищены меховыми брюками и чулками. Женская одежда очень похожа на мужскую, только несколько длиннее. Женщины любят носить разные уборы, преимущественно из серебра. Особенно бросаются в глаза больших размеров серьги и высокие меховые шапки, для которых берется по возможности мех росомахи. Шапки эти у богатых украшают серебряными монетами, привешенными к ремням.

    Якуты очень обжорливы. Кроме говядины, они едят в большом количестве конину, дичь, рыбу, питаются также молочными скопами и ягодами. Главное лакомство якутов — жир, который они употребляют в различных видах: сырой и топленый, свежий и испорченный. Из коровьего и топленого молока они приготовляют кумыс и кушан. Последнее кушанье представляет собою смесь творогу и масла, иногда с прибавкою брусники.

    Якуты исповедуют шаманскую веру. Они представляют всю окружающую их природу населенною и управляемою особыми духами и находятся под постоянным страхом от этих духов, так как последние на каждом шагу могут создавать человеку тысячи препятствий и затруднений. Поднимется ли якут на горный хребет, спустится ли с него благополучно, проедет ли какой-либо овраг, — значит духи помогли ему и потому надобно задобрить их, умилостивить, и вот он берет какую-нибудь разноцветную тряпочку или просто пук волос от гривы коня и привязывает их к ветке самого высокого дерева, а женщины жертвуют в настоящем случае даже своими волосами.

    Почитаются якутами и духи вод, которые особенно обильными жертвами пользуются на севере. В 250 верстах от заштатного города Жиганска, на р. Лене, стоит утесистый остров Столбо-Тас, о происхождении которого существует следующая легенда, подтверждающая только что высказанное положение. Давно-давно, во времена глубокой древности, жили-были на горах Ленских три духа под видом трех дев. Эти девы почему-то пожелали запрудить Лену. Для этого они схватили один из каменных утесов и хотели было поставить его поперек реки, но Бог воспрепятствовал такому злому намерению их, и утес оказался поставленным вдоль реки, а не поперек. Сами же девы поплатились за это: они были превращены в камень. И теперь судовщики, поднимающиеся вверх, в Якутск, для продажи рыбы и спускающиеся обратно в Жиганск, подъезжая к этому каменистому утесу, считают своей священной обязанностью каждый раз принести жертву этим духам. Для этого, соорудивши маленькую берестяную лодочку, снабжают ее разными яствами, находящимися на судне: хлебом, солью, рыбой, маслом и даже водкой. И лодочка, как уверяют судовщики, исчезает чуть не на их глазах, — так нетерпеливы эти духи. Смельчаков, пренебрегающих этим обычаем, не бывает, так как каждому дорога своя жизнь.

    Если огонь в жизни целого человечества играл немаловажную роль, то для обитателей Якутского края, отличающегося весьма суровым и холодным климатом, он составлял и теперь составляет величайшую драгоценность; даже более, он был и есть дух и дух добрый, чуть ли не единственное олицетворение Бога. И якут благоговеет пред этим добрым духом, принося ему жертвы. Со словами: осэкя сэ (дедушка кушай), он бросает в огонь самый лучший кусок мяса или масла, а потом уже угощается сам.

    Обитатели лесов — звери, птицы также имеют своего духа Барылах, вполне распоряжающегося их судьбою, так что счастливая или неудачная охота вполне зависит от него. Кто желает заручиться расположением этого духа, тот не должен бросать некоторых частей от птицы, напр. дужку или спинную кость. Чего доброго, — через них может перешагнуть женщина или прикоснуться что-либо нечистое, и тогда нечего рассчитывать на хороший улов. Это поверье заставляет якутов украшать щели дома костями или перьями птицы, так что по числу их безошибочно можно определить количество улова зверя или птицы в известный год.

    Брак у якутов совершается после уплаты родителям невесты условленного калыма. Случается, что родители просватывают своих еще малолетних детей, причем начинается и уплата калыма. Большею же частью жених сам находит себе невесту и с согласия своих родителей посылает к родителям избранной им девушки свата, который и условливается относительно калыма. Заключивши условие, спрашивают невесту, согласна ли она выйти за сватающегося жениха. Она обыкновенно молчит, и молчание ее принимается за согласие. Спустя несколько времени, обыкновенно в первых числах рождения новой луны, жених с родственниками приезжает в улус невесты. Вошедши в избу, он становится по правую сторону очага, а отец с матерью по левую. Жених преклоняет правое колено и льет в огонь топленое масло, потом, приподнявши шапку, делает три поклона. Шаман, сидящий на отцовской постели, провозглашает пожелание вступающим в брак счастья, долголетия, богатства и многочисленного потомства. Жених выходит из избы и, одев лучшее платье, снова возвращается в нее с гостями. Начинается угощение лошадиным и коровьим мясом, маслом и чаем. После угощения невеста вместе со своими родственниками едет в улус жениха. Когда поезд приблизится, родственники нахлобучивают ей на глаза шапку или завешивают ее лицо шкурою. Затем трое из них входят в хижину жениха и, став на колени пред горящим очагом, объявляют, что пришли по поручению невесты осмотреть ее новое жилище. Им подносят по кружке кумысу, и они трижды призывают благословение на молодых, кропят кумысом очаг и пьют его. После этого осматривавшие жилище выходят из него и присоединяются к прибывшему поезду невесты. Последняя, вошедши в хижину, становится на правое колено, кладет в огонь масло и делает три поклона. Шаман вторично провозглашает пожелание жениху и невесте богатства, счастья и многочисленного потомства. Обряд оканчивается пиршеством.

    По верованию якутов, чадородием распоряжается дух женского пола Эехсит, так что многоплодие и бесплодие вполне зависят от него. Служительницею этого духа является повитуха, которая в случае тяжелых и продолжительных родов обращается к нему с восклицанием: «Эехсит, помоги!» После родов тотчас делается благодарственное возлияние на огонь масла; маслом же вымазывается перед камином и новорожденный, а родильнице дается целая чашка его. На третий день происходит обряд проводов Эехсита. Для этого в дом родильницы собираются исключительно женщины, которые раскладывают на земляном полу чума костер из лучинок, садятся в высоких шапках на корточки вокруг его, затем подливают масла на огонь, остатками его мажут себе лица и начинают бить в ладоши и хохотать. Дым, выходящий из костра, ловкая повитуха объясняет в том смысле, что Эехсит обратил на родильницу благосклонное внимание, и она может рассчитывать иметь дитя и в следующем году.

    Считая, как и многие другие народы, труп умершего нечистым, якуты кладут его на лавку, а не на стол. Заботливые родственники покойного наделяют умершего табакеркой или кисетом с трубкой, шапкой, поясом и даже бутылкой с водкой. Затем подводят к открытому окну, где лежит покойник, любимого его коня и влагают умершему в руки поводья; обводят этого коня вокруг жилища и убивают. Мясо идет на угощение. По выносе покойного дом выметают, моют и запирают внутри, а сор сожигают на костре, во дворе. Каждый, возвратившийся с похорон, с целью очищения от нечистоты, должен обойти вокруг костра, ударить себя несколько раз какой-нибудь веточкой, захваченной по дороге, и затем уже стучаться в дверь. Здесь его три раза окликают: «кто ты?» — на что тот отвечает: айисыт оготобуне (сын Творца). В прежнее время гробы выдалбливались из цельного дерева в виде корыта и ставились на высоких ветвях дерев с тою, вероятно, целью, чтобы никто не осквернялся ими и лежащие в них покойники не истреблялись животными. В настоящее же время они зарываются в землю.

    Юкагиры живут в северо-восточной Сибири, по берегу Ледовитого океана, между реками Яною и Колымою. В прежние времена юкагиров, по их собственному выражению, было «как звезд на небе». Но оспа и другие заразные болезни значительно уменьшили число их, так что в настоящее время их насчитывается только до 1,400 человек.

    Главное занятие юкагиров состоит в оленеводстве, охоте и отчасти рыболовстве. Охота за дикими оленями по преимуществу обеспечивает продовольствие юкагиров. От оленей они имеют и пищу и одежду. Кроме того, они искусно выделывают шкуры оленей и променивают их русским на посуду, оружие и т. п.

    По образу жизни юкагиры разделяются на оседлых и кочевых. Оседлые живут в бревенчатых избушках. Налево от входа в избе помещается очаг, на котором постоянно горят или тлеют дрова; посредине стоит большой стол, а по сторонам расположены большие лавки. Кочевые юкагиры живут в чумах, похожих на чумы самоедов и тунгусов, или в землянках, покрытых дерном, землей и снегом. Избушки и землянки отапливаются и освещаются моржовым жиром.

    Одежда юкагиров делается из шкур оленей и диких зверей. Верхняя одежда (малица) бывает украшена медными пуговицами. Женщины имеют на верхней одежде окладной воротник из соболя или росомахи, а мужчины — стоячий воротник какого-нибудь более дешевого меха. На голову мужчины надевают меховую шапку, а женщины повязывают ее платком. Девушки обвешивают свои волосы медными пуговицами, серебряными монетами и узенькими суконными полосками. Замужние женщины не носят этих украшений.

    Пищей юкагиров служит главным образом оленина в различных видах, т. е. вареная, вяленая, сырая и т. п., а также мясо птиц, рыба, ягоды и коренья некоторых растений.

    Из бытовых обрядов юкагиров обращают на себя внимание обряды при свадьбе. Условившись о размере калыма за невесту, родственники и сваты убивают оленя и пируют. На следующий день невеста одевается в свой лучший наряд и покрывает куском материи свое лицо. Мать или другая женщина отвозит ее в чум жениха. Там встречает ее мать или родственница жениха, снимает с нее покрывало и усаживает подле жениха. На другой день после свадьбы молодая сбрасывает со своих кос девичьи украшения и уже больше не надевает их. Иногда за невестой приезжает сват. Он садится у очага, закуривает трубку и, не говоря ни слова, подает невесте колчан со стрелами; она передает его своему отцу, а сама бросается из чума; ее ловят, будто насильно садят в нарту и везут в чум жениха.

    Чукчи живут на северо-востоке Сибири, от реки Калыми до Берингова пролива и от Камчатки до Северного Ледовитого океана, на полуострове, называемом Чукотским. Всех их насчитывается около 10 тысяч человек.

    Одни из чукчей кочуют по тундре и занимаются оленеводством; другие же, лишившись своих оленей перешли к побережью океана, основались здесь и стали заниматься ловлей рыбы и морских животных.

    Жилищем чукчей служит палатка, которая строится из китовых ребер и шестов, и обтягивается оленьими и тюленьими шкурами. Южная стена палатки имеет прямое положение; в ней находится маленькая дверь, завешиваемая шкурой. Противоположная, т. е. северная стена делается наклонной. Под ней, внутри палатки, устраивается другая четырехугольная палатка из оленьих шкур, служащая спальней в сильные холода. В ней раскладывают огонь, причем вместо дров жгут мох или кости, облитые для лучшего горения китовым жиром. Дым выходит в отверстие, находящееся вверху внутренней и внешней палаток.

    Одежда чукчей делается из оленьих шкур; они носят куклянку, т. е. оленью куртку шерстью вверх; по куклянке подпоясываются толстым ремнем. Внизу кухлянка опушена длинным черным мехом и местами украшена кусочками красного сафьяна и блестящими металлическими пластинками. На ноги надевают меховые шаровары и высокие сапоги из тюленьей шкуры. На голову надевают большую шапку с наушниками.

    Пища кочующих чукчей состоит главным образом из вареной оленины; оседлые же чукчи питаются преимущественно мясом, жиром и кровью морских животных. Рыбу они едят только при недостатке мяса; соли почти не употребляют.

    Большинство чукчей, исключая крещеных, — шаманисты, признают бытие Творца вселенной и злых и добрых духов. Диавола они называют камак, что значит «смерть». У чукчей существуют некоторые обычаи, показывающие их веру в загробную жизнь; напр., проезжая мимо могилы, они бросают умершему немного табаку; по направлению дыма при сожигании умерших (жгут не всех, а кто сам того пожелает) гадают о том, в хорошее или худое место отправилась душа покойника; костей убитых оленей не бросают, а, собрав в группу, сожигают, в надежде получить таких оленей на том свете жирными. Вообще чукчи представляют себе будущую жизнь подобною настоящей, но только беспечальною для добрых. Есть у них и праздник, который колымцы называют оленьим; он празднуется, когда отелится оленья самка, принесением жертвы, состоящей в кроплении крови убитого оленя на четыре стороны света, в угощении знакомых и посещении (если близко) могил родственников. Имеют чукчи-язычники и что-то вроде оленьих божков, которых представляют нанизанные на ремень маленькие, различной формы, корешки от ерника и других растений. Этих божков, равно как и инструмент, служащий для добывания огня из дерева и представляющий собою подобие скалы с углублениями, изредка чествуют мазаньем оленьего жира и крови.

    Так как чукчи, вследствие задорного характера долго оставались в стороне от других наций и их влияния, то они удержали много грубых обычаев, которых у прочих сибирских инородцев не существует уже более. Так, напр., у них сохранился обычай убийства или, вернее, самоубийства неспособных стариков. Побуждением к этому служит вера в умерших и злых духов, как виновников различных несчастий, скорбей и болезней. В угоду этим врагам человеческого благополучия чукчи и жертвуют своею жизнью. Чукча, решивший покончить все земные связи и расчеты, заявляет о том ближайшим родственникам, которые начинают всячески уговаривать фанатика отложить задуманное дело и не огорчать их. Но все подобные увещания оказываются бесполезными. Решивший преждевременно расстаться с жизнью, ссылается на разные побуждения к исполнению своего намерения, — на мертвецов, которые мучат его, на дьяволов, которые являются ему во сне и т. п. Начинается приготовление фанатика к смерти; как для предпринимающего далекое путешествие в другой мир, для него изготовляется новая одежда из белых оленьих шкур, новые санки и сбруя для оленей. Все это делается медленно, по крайней мере в течение 10-15 дней. Наконец, наступает день, назначенный для смерти. Собираются родные и соседи. В присутствии их обрекший себя на смерть надевает новое платье и садится в углу юрты. Орудие для умерщвления его (пояс, копье или ремень) находится в руках ближайшего родственника. Если изувер желает быть умерщвлен ножом, то двое из родных держат его за руки, а третий, поставив острый нож к левой стороне горла, вонзает его, направляя в сердце. Если он желает быть заколотым, то сквозь отверстие в стенах подается копье, и фанатик, направив его в сердце, подает знак, чтобы его закололи. Если же он желает быть удавленным, то двое родных, обвив вокруг шеи ремень, тянут его в противоположные стороны, пока не удушат свою жертву. Воля чукчи исполнена. Убитого кладут на приготовленные сани в полусидячем положении и увозят на назначенное место. Здесь провожавшие мертвеца должны расстаться с ним. Олени, на которых он привезен, закалываются. С умершего снимают одежду, разрезывают ее на мелкие куски и оставляют на месте, а самого его, связав по рукам и ногам, кладут на костер и сожигают. Участвовавшие в погребальной процессии, намазав лицо и руки кровью умершего, обращаются к нему во время сожигания с мольбою и просят не забывать их. Затем, дождавшись сожжения трупа когда останется от него один пепел, разъезжаются по домам [* «Православный Благовѣстникъ» за 1893 г. № 7, стр. 41-42.].

    Чрезвычайно оригинальны и свадебные обычаи. Молодому чукче не особенно легко жениться, так как на него налагаются предварительные испытания, в высшей степени тяжелые. Он должен явиться к отцу избранной им девушки с подарками и в случае принятия сделанного им предложения и подарков, поступает к отцу невесты в полное услужение, причем должен исполнять самые тяжелые работы. Проходят нередко целые годы, пока терпеливый жених успеет завоевать расположение своего будущего тестя, который к тому же в случае каких-нибудь столкновений может без всякой церемонии прогнать его. Когда, наконец, жених придется по вкусу своему тестю, то его весьма странным образом возводят в права мужа: в общей юрте в один прекрасный день устраивается из оленьих шкур новый полог, за которым садится невеста; после этого сперва тесть и теща, а потом и все остальные гости нападают на жениха и самым немилосердным образом избивают его палками. Побои эти он должен переносить безропотно и не защищаясь. Тогда только он докажет, что у него нет недостатка в выносливости и самообладании, что он достоин быть мужем, — и брак считается заключенным. Хотя многоженство у чукчей и допускается, но так как мужчины при каждом последующем браке должны подвергаться таким же испытаниям, как и при первом, то большею частью довольствуются одним браком. Впрочем, богатые и знатные чукчи, которым испытания, вероятно, облегчаются, очень гордятся большим числом жен.

    Коряки живут на пространстве от средней части полуострова Камчатки до реки Анадыр. Число их простирается до 4,500 человек.

    Коряки отличаются правдивостью; единственной клятвой их служат слова: «это верно, я не лгу». Оскорбление чести считается у них величайшим преступлением и влечет за собою месть; воровство же не признается делом непозволительным, если только следы его ловко скрыты. Коряки, как и другие инородцы, отличаются гостеприимством. При приеме гостя у них соблюдается следующий обычай: приехавший отпрягает оленей и остается в своих санях до тех пор, пока хозяйка не скажет ему, что хозяин дома. После этого из землянки вылезает хозяин и предлагает гостю войти в нее. Когда гость войдет, хозяин, показывая ему место, просит его сесть и начинает угощать.

    Коряки разделяются на кочевых и оседлых. Первые преимущественно занимаются оленеводством, а последние — рыболовством и охотою за пушными зверями и морскими животными.

    Кочевые коряки живут в оленьих палатках, а оседлые — в хижинах или землянках. Землянки свои они устраивают так: вырывают яму около сажени в глубину и до двух или трех сажен в длину и ширину. Стены ямы обкладывают досками, а сверху настилают жерди, на которые насыпают землю, оставляя небольшое отверстие, служащее и окном, и дверью, и дымовой трубой. Спускаются в землянку по бревну, стоящему наклонно. Внутри ее, прямо под отверстием, устраивают из камней очаг, на котором почти всегда горит огонь. Около стен землянки расположены лавки, покрытые травяными рогожами и шкурами.

    Живя грязно, коряки любят наряжаться в платье, которое шьется из шкур собачьих, оленьих и медвежьих и украшается полосками цветного сукна и пуговицами.

    Коряки не разборчивы в пище. Они едят мясо павших оленей и других животных. Главною же пищею их служит рыба, которая ловится в несметном количестве. Кроме мяса и рыбы, коряки питаются разными кореньями, добывая их из нор особого рода мышей.

    Коряки чтут духа Апапеля, властителя вселенной, и идола Хантая, очистителя грехов. Верхняя часть этого последнего — человеческая, а нижняя — рыбья. Ежегодно коряки вырезывают из дерева нового идола Хантая и ставят его рядом с прежним, так что в иной землянке помещалось их несколько. Кроме Хантая, коряки чтут еще идола Ажашура, имеющего вид столбика с верхушкою, обделанною в виде человеческой головы; он ставится обыкновенно над домашнею посудою и считается сторожем, отгоняющим от землянки злых лесных духов.

    При браке у коряков соблюдаются следующие обряды; по уплате калыма, в назначенный день собираются гости. Их угощают мясом, жиром, рыбой и т. п. После еды раздается мерный барабанный бой. Входит старый коряк с охапкой ивовых прутьев и раздает их всем присутствующим. Барабанный бой прекращается, и барабанивший начинает петь речитативом, сначала тихо, а затем все громче и громче и, наконец, пение его переходит в дикую песню. У входа в каждую палатку помещаются по две или по три женщины с прутьями. Престарелый коряк выводит из палатки жениха и невесту. С появлением их снова раздается барабанный бой, и гости начинают горланить во всю мочь. По сигналу, данному стариком, невеста бросается бежать. Жених старается ее догнать. Та перебегает из палатки в палатку, а за нею мчится жених. Женщины же всевозможными мерами стараются помешать ему поймать невесту: они бьют его прутьями, закрывают перед ним вход в палатку, стараются, подцепить его, чтобы он упал. Жених с поразительным терпением преодолевает все эти препятствия и, наконец, ловит невесту. Барабанный бой и пение прекращаются, свадьба считается оконченной и гости расходятся.

    Когда у коряка родится ребенок, к родильнице приводят оленя, которого тут же и убивают для жертвы духам. Вскоре после рождения ребенку дают имя. Для этого в палатку или землянку собираются родные. Одна из старых женщин привязывает к столбу стеклянный шарик и начинает медленно перебирать одно за другим имена любимейших из умерших мужчин или женщин, смотря по тому, какого пола ребенок. Последнему дается то имя, при произнесении которого шарик случайно повернется; коряки убеждены, что любимый покойник шевельнул шарик и тем как бы указал, что счастье, которое он имел в жизни, должно перейти на новорожденного.

    Покойников коряки сожигают на костре с их оружием и необходимыми при жизни вещами, а любимых покойником оленей убивают. Мясо их съедают, а все остальное также сожигают. Возвращающихся домой с похорон шаман ударяет слегка розгою, произнося заклинание, которым будто бы запрещает умершему приходить за живыми.

    Камчадалы живут на полуострове Камчатке, преимущественно на южной его части. В настоящее время их насчитывается до 4 тысяч человек.

    Камчадалы отличаются добродушием и приветливостью; они охотно помогают друг другу и за высказанное к ним участие стараются отплатить всевозможными услугами. По их нравственным понятиям признается проступком все то, что причиняет вред; согласно с этим, считается, напр., грехом подниматься на высокую гору, так как это сопряжено с большою опасностью для жизни. Камчадалы, как и другие инородцы, очень гостеприимны; поподчивать гостя составляет для них удовольствие. Желая угостить его, они готовят в нескольких корытах сушеной, толченой и квашеной рыбы и икры с брусникой, затем жарко топят хижину и приглашают в нее гостя. Приличие требует, чтобы тот съел все, что для него приготовлено.

    Главное занятие камчадалов состоит в рыболовстве. В камчатских реках водится так много рыбы, что весною, когда она идет с океана в реки, ее можно ловить руками. Как только окончится рыболовство, камчадалы складывают всю свою рыбу в балаганы и, перебравшись в зимние хижины, приступают к занятию охотой на диких зверей. Так как почва Камчатки довольно плодородна, то обитатели ее занимаются также земледелием и в особенности огородничеством, которому они научились от русских и с успехом разводят картофель, капусту, репу и другие овощи.

    Жилищем камчадалов служат избушки, которые строятся из бревен и покрываются сухой осокой или лубочными полосами. Вместо стекол оконные рамы затягивают прозрачными пузырями. Дверь делают маленькую, почти квадратную. Дым от очага выходит в трубу, сделанную из длинных жердей, обмазанных толстым слоем глины. Многие камчадалы зимой живут в своих зимних избушках, выстроенных вдали от океана, среди леса и гор; на лето же они переселяются ко взморью, на устье какой-нибудь реки. Такое переселение обусловливается как климатом страны, так и занятиями камчадалов летом и зимой.

    Одеждой камчадалов служит куклянка или меховая рубашка до колен; она бывает обшита у ворота и на рукавах бобровым или другим ценным мехом. Ноги камчадалы обувают в торбасы или сапоги из тюленьей кожи, под которыми носят чулки из оленьей шкуры и меховые шаровары. На голову они надевают лисий капор с длинной бахромой из шерсти. Украшением женского капора часто служат два белых лоскута из шкуры росомах, в подражание морской птицы мычагатке, у которой на голове два белых хохла.

    Камчадалы главным образом питаются рыбой и овощами; кроме того, они употребляют в пищу ягоды, коренья и травы.

    Религиозные понятия камчадалов очень спутаны и неопределенны. Камчадалы олицетворяют и обоготворяют те предметы, которые производят на них особенно сильное впечатление. Так, они верят в богов вулканических гор, признавая их злыми духами, которые ночью сходят с гор на море ловить рыбу. Верят они также, что на высоких, покрытых вечным снегом, горах живут особенные духи, которые ездят на санках, запряженных белыми куропатками и черными лисицами. Облака, по их понятию, подчинены особому богу, обладающему силой посылать на землю дождь и град. Этот бог похищает маленьких детей, которые держат на небе светильники, освещающие его жилище. Наконец, воображение камчадалов населяет реки и озера водяными, которые топят плавающих, а леса — лешими, которые стараются сбить путника с пути, помрачая его ум.

    По веровании камчадалов, земля перенесена с неба сыном высшего существа Кутом. Этот бог утвердил ее на воде и сам поселился на ней. Здесь у него родились сын и дочь, которые сочетались браком. Кут, по мнению камчадалов, наделал при создании земли много промахов, отчего его дети не только не поклонились ему, но даже стали бранить его. К чему, рассуждали они, на земле так много гор, пропастей, утесов, бурных потоков и рек, так часты дожди, так сильны бури, грозы и проч.?

    Брак у камчадалов совершается после уплаты женихом калыма. Случается, что жених, не имея чем уплатить калым, поступает в услужение к родителям невесты и исполняет все работы по их хозяйству.

    Умерших камчадалы в прежнее время бросали на съедение диким зверям, так как верили, что труп покойника, съеденный ими, явится в загробную жизнь в обновленном виде. Местопребыванием умерших они считали вулканические горы, причем думали, что дым, выходящий из этих гор, означает, что умершие топят свои избы. В настоящее время камчадалы большею частью погребают своих покойников.

                                                                              ГЛАВА V.

                   Исторический очерк распространения христианства в восточной Сибири.

    В восточной Сибири, как и в западной, христианство явилось лишь с приходом туда русских. Проникая в отдаленную Сибирь, эти последние становились там и первыми провозвестниками христианского учения. Вместе с приходом русских в восточную Сибирь, в ней появились и христианские храмы, а рядом с ними — и священники или монахи. Вступая в те или иные отношения с русскими поселенцами, инородцы знакомились с ними, узнавали о их вере и иногда принимали христианство. Но допуская подобного рода факты, мы должны сказать, что они были явлением чисто случайным и это тем более вероятно, что до восьмидесятых годов XVII ст. русская церковь не предпринимала никаких мер к распространению христианства в восточной Сибири и что почти весь XVII век прошел в борьбе русских с восточносибирскими инородцами.

    В конце XVII века русская жизнь начала видимо упрочиваться в восточной Сибири; в русской церкви рядом с заботами об удовлетворили религиозных потребностей русских поселенцев на дальнем северо-востоке Азии является стремление и к распространению христианской веры среди тамошних инородцев. На соборе 1681 г. при патриархе Иоакиме было постановлено «в дальние грады на Лену, в Даурию, послать от духовного чину архимандритов и игуменов или священников добрых и учительных для учения христианского закона и просвещения неверных». Вследствие этого определения собора в том же 1681 г. для обращения иноверных дауров в православную веру и была сформирована духовная миссия. Она состояла из 12 монахов под начальством Феодосия, игумена Темникова Сретенского монастыря (ныне в Тамбовской епархии). Это была первая православная миссия в восточную Сибирь.

    Прибыв на место своего назначения — в Забайкалье, миссия основала здесь два монастыря — Троицкий Селенгинский на правом берегу реки Селенги в 86 верстах к югу от Байкала и Посольский на Посольском мысу при Байкале. В этих монастырях, наделенных землями, рыбными промыслами и т. п., и разместились первые забайкальские миссионеры, которым дано было жалованье и пособие на церковные потребности из казны и от царских щедрот. Эти вновь возникшие монастыри и были первыми миссионерскими пунктами в том крае среди бурят и тунгусов.

    Деятельность миссионеров не была безуспешна. Они не только обратили в православную веру многих забайкальских инородцев, но и старались устроить жизнь новокрещенных на новых христианских началах. Сибирскими казаками был введен обычай покупать, перепродавать и закладывать опальных инородцев. Миссионеры воспользовались этим правом и покупали инородцев, затем обращали их в христианство и водворяли в своих монастырских вотчинах. Далее, миссионеры покупали женщин и девиц инородческих. Обратив их в христианство, они выдавали за своих монастырских вотчинников и вводили их чрез церковные браки в правильную семейную жизнь. Благодаря такой деятельности миссионеров, число новокрещенных в Забайкалье постепенно увеличивалось, и образовались целые приходы из новокрещенных инородцев.

    Как ни успешна была деятельность православной миссии в Забайкалье, тем не менее она скоро должна была прекратиться. К 1733 году все присланные из Москвы монахи-миссионеры умерли. Остался один из них слишком столетний старец Мисаил; но и он в 1742 г. скончался. Со смертью его прекращается и миссионерская деятельность Селенгинскаго монастыря. Несколько ранее, а именно в 1734 г. с назначением настоятеля Посольскаго монастыря Илариона Труса начальником пекинской миссии приостанавливается миссионерская деятельность и этого монастыря. Так кончилась первая русская миссия в восточной Сибири.

    В то время как забайкальские миссионеры трудились в деле просвещения христианскою верою забайкальских инородцев, в судьбах христиан восточной Сибири произошло довольно важное событие. В 1706 году в восточной Сибири была учреждена Иркутская епархия. Но при первом Иркутском епископе Варлааме Коссове и его ближайших преемниках миссионерство здесь не могло быть достаточно широко и благоустроено: забота первых Иркутских архипастырей должна была направляться главным образом на упорядочение церковной жизни собственно русского населения Иркутской епархии. Только со времени Иннокентия II Неруновича (1732-1747 г.) начинается довольно оживленная миссионерская деятельность в восточной Сибири. Этот Иркутский святитель предпринимал неоднократные поездки по своей обширной епархии и всюду призывал инородцев к принятию христианской веры. Так, он между прочим два раза путешествовал в Якутскую область. Первое путешествие Иннокентия было в 1735 г. На пути в Якутск он встречался с якутами и крестил некоторых из них, а в Якутске и его окрестностях он крестил до 100 язычников. Положив основание распространению христианства среди якутов, Иннокентий Нерунович предоставил дальнейшее развитие этого дела привезенному им из Иркутска и оставленному в Якутске архимандриту Нафанаилу. Деятельность последнего по обращению в христианство якутов была настолько успешна, что ко времени второго приезда в Якутскую область Иннокентия там существовало уже немало новокрещенных. Благодаря таким трудам епископа Иркутского, среди инородцев в разных местах восточной Сибири засветился свет христианства. Но при всем том деятельность Неруновича не могла обнять всей громады его епархии, простиравшейся тогда от гор Саянских до вод Тихого и Ледовитого океанов. Очевидно, что единоличного миссионерства святителя Неруновича было недостаточно и что для более успешного распространения христианства в Иркутской епархии нужно было устроить особую миссию. Такая миссия, вторая по времени, и была сформирована в 1733 году.

    Эта миссия имела своею целью обращение в христианство жителей Камчатки. Начальником ее был назначен учитель московской славяно-греко-латинской академии Варфоломей Филевский. В сотрудники ему были даны: иеромонах, иеродиакон и два служителя. 10-го октября 1733 года миссионеры выехали из Москвы, но не достигли Камчатки. В 1736 г. они на реке Алдан (притоке Лены) были взяты «по некоему известному Св. Синоду делу», отвезены в Москву в контору розыскных дел, где игумен Филевский, «неколико время быв в болезни, 10-го октября того же года умре» [* «Труды Кіевской Академіи» за 1861 г., т. I, стр. 45.]. Миссия Филевскаго таким образом кончилась неожиданно. Но с приостановлением ее не было совершенно забыто дело распространения христианства в Камчатке. Туда были посылаемы частные лица, совокупными усилиями которых к 1744 году и было крещено до 6,000 камчадалов, т. е. почти две трети всего туземного населения Камчатки.

    В таком состоянии находилось дело обращения в христианство камчадалов в самом начале сороковых годов прошлого столетия. По-видимому, даже самая мысль о миссии была оставлена после 1736 года; но на самом деле она только на время была отодвинута на задний план. Поэтому требовались лишь обстоятельства, которые бы снова выдвинули ее на первое место. Такие обстоятельства вскоре и явились. Один ученый (Штеллер), занимавшийся в Камчатке естественнонаучными изысканиями, сообщил правительству следующие наблюдения относительно состояния христианства в Камчатке: указав на то, что дети, рожденные здесь от русских и камчадалок, не знают не только веры, но и молитв, потому что и сами матери, кроме ограждения себя святым крестом, ничего христианского не знают, по природе же своей языческой склонны к плотской нечистоте без всякого зазрения, он предлагал правительству учредить в Камчатке для исправления нравов школы и определить для всеобщего призвания иноверцев к христианству духовную особу с познанием латинского (?) языка. Когда известия эти о состоянии христианства на Камчатке донеслись до высших правительственных сфер — Сената и Синода, то последние вошли в совещание и в январе 1742 года определили: «в Камчатку для проповеди слова Божия и обращения тамошнего народа в православную веру и проставления и познания христианского благочестия послать архимандрита Иосифа Занкевича (бывшего в ссылке в Тобольске), сотрудниками ему назначить сосланных в Охотск двух священников и диакона». Таким образом в 1742 г. составилась вторая миссия в Камчатку. Правительство сделало уже и дальнейшие распоряжения относительно этой миссии; но «токмо означенный архимандрит Занкевич за известными Св. Синоду в той посылке неудобствами от оной посылки уволен и отпущен из Тобольска в Москву» [* «Труды Кіевской Академіи» за 1861 г., т. I, стр. 53.]. Таким образом с этою миссией случилось нечто подобное тому, что судьба устроила с миссией Филевского. Но теперь уже правительство не оставило своей мысли о миссии и в конце того же 1742 года сформировало третью камчатскую миссию. Начальником ее был назначен ученый монах Иоасаф Хотунцевский из Крутицкой епархии; в сотрудники ему были даны два иеромонаха и иеродиакон. В августе 1745 г. Хотунцевский с остальными членами миссии прибыл на место своего назначения — в Камчатку. Как уже было сказано выше, к началу сороковых годов прежние камчатские миссионеры крестили до 6,000 туземцев. Поэтому Хотунцевский, по прибытии в Камчатку, позаботился об устройстве трех школ в острогах, где жители уже были большею частью христиане. В эти школы он определил учителями трех своих сотрудников — студентов. Действуя на инородцев чрез воспитание их детей, Хотунцевский не оставлял без внимания и религиозно-нравственную жизнь собственно русских тамошнего края. Узнав, что они не бывают у исповеди, он объявил, чтобы все русские жители в Камчатке, не смотря ни на какое состояние и звание, непременно исполняли эту обязанность, не дожидаясь побуждений. Таким образом рядом с устройством школ для инородческих детей Хотунцевский заботился о том, чтобы возвысить, поднять религиозную жизнь русских, что, без сомнения, могло косвенно влиять и па инородцев. С этою же целью он объявил, чтобы все русские, живущие на полуострове, во все праздничные и воскресные дни приходили в церковь и приводили с собою прислугу из новокрещенных. После этого архимандрит решился начать проповедь Евангелия камчадалам и предпринял первое миссионерское путешествие по Камчатке. В эту поездку он обратил в христианство более 1,700 человек. Таким образом число христиан в Камчатке из инородцев к этому времени уже простиралось до 7,700 человек. В конце 1746 года Хотунцевский предпринял второе путешествие по Камчатскому полуострову и хотя в эту поездку крестил немного инородцев, но зато заложил несколько церквей и школ и по прежнему заботился о возвышении религиозно-нравственной жизни самих русских. Так, когда слуга одного экспедиционного офицера, оставивший в России свою жену, обзавелся здесь наложницами, Хотунцевский приказал высечь его, чтобы «неповадно было другим». Зимою 1747 года Хотунцевский предпринял третье путешествие по Камчатке. Об этой поездке он доносил Синоду, что в каждом острожке он учил в продолжение трех дней, что камчадалы для того, чтобы лучше понять слышанное, по своей воле ехали за ним недели по две, по три, что новокрещенные разумением христианской веры значительно превосходят русских мужиков и что в то время (в 1748 году) в камчатских школах, еще так недавно открытых миссионерами, им найдено 205 учеников. В конце 1748 г. Хотунцевский предпринял четвертое путешествие для постройки в Камчатке новых церквей. Свободное от разъездов время теперь, как и прежде, он посвящал внутреннему устройству камчатской церкви. Он собирал камчадалов и русских служилых, учил их истинам христианским, увещевал их к исполнению христианских обязанностей, в великий пост собирал новопросвещенных, исповедовал и приобщал их Св. Таине, заботился об искоренении суеверий у туземцев, призывал их к себе вразумлял и уничтожал идолов.

    В 1748 году кончилась деятельность в Камчатке первого начальника третьей камчатской миссии: 5-го апреля Хотунцевский был назначен иркутским епископом. По отбытии его из Камчатки начальство над миссией было поручено иеромонаху Пахомию, который и продолжал дело как распространения христианства среди камчадалов, так и утверждения их в истинах веры. В 1761 г. камчатская миссия была признана Св. Синодом выполнившею свою задачу. Существовавшая 17 лет духовная миссия в Камчатке окончилась, устроив там христианскую общину почти в 8,000 человек, построив для них 5 церквей и обучив 27-ю часть всего населения грамоте.

    Со времени окончания действий третьей камчатской миссии до начала сороковых годов настоящего столетия дело миссионерства в восточной Сибири было предоставлено случайным обстоятельствам и потеряло свою систематичность; но, не смотря на это, не прекращалось там совсем. В то или иное время этого периода в восточной Сибири появлялись лица с миссионерскими наклонностями, и дело миссионерства среди тамошних инородцев продолжалось, хотя и не особенно успешно. Из таких лиц заслуживает преимущественного внимания протоиерей Григорий Слепцов. В 1799 году он выпросил у иркутского епископа походную церковь и предпринял с нею миссионерское путешествие по обширной Якутской области. Отважный и ревностный веропроповедник встречал на пути своем множество препятствий и от суровости тамошнего края и от дикости его обитателей. Так, в 1812 году он едва не был лишен жизни: когда о. протоиерей прибылъ на Чауну (при Чаунской губе), чукчи, надев на себя волчьи шапки, бросились толпою с копьями на проповедника христианства, чтобы убить его и принести в жертву земле; и только чукотский старшина Валютко спас его от смерти. Несмотря на подобного рода опасности, ревностный миссионер с крестом в руке прошел почти всю Якутскую област. Множество якутов и других инородцев тамошнего края трудами этого миссионера были обращены в христианство. В своем донесении иркутскому епископу он написал: «в последнее десятилетие (1805-1815 г.) не малое число тысящ инородцев обратилось ко Христу». К 1815 г. этот муж апостольского духа ослабел здоровьем и поступил в якутский Спасский монастырь с именем Георгия. Такие лица, как Григорий Слепцов, несомненно, принесли бы много пользы делу просвещения инородцев восточной Сибири, но, к сожалению, их было очень мало. Вот почему мысль о миссионерстве хотя и была в сознании иркутских пастырей, но осуществление ее при недостаточности способных миссионерских деятелей являлось почти невозможным. Только с начала сороковых годов настоящего столетия начинается оживление миссионерского дела и это оживление выразилось в учреждении миссий в разных местах восточной Сибири.

    Иркутский архиепископ Нил Исакович (1838-1853 г.) первый, после семидесятилетнего застоя миссионерского дела в восточной Сибири, позаботился поставить его на правильную почву. При вступлении этого архипастыря на Иркутскую кафедру его епархия была одною из обширнейших в свете. Она обнимала всю восточную Сибирь и северо-восточный угол ее и острова североамериканские, заключая в себе более 150,000 квадр. миль. Хотя свет христианства уже несколько и проник в эту обширную епархию, но тем не менее в ней находилось еще до 400,000 язычников. Во многих православных церквах по нескольку лет не совершалось богослужение. Ламайство и шаманство царили во всей силе. Архиепископ Нил не мог не обратить внимания на такое печальное положение миссионерства в своей епархии и начал дело прежде всего с тех инородцев Якутской области, которые уже приняли христианство. Руководясь в этом отношении примером апостола якутов протоиерея Слепцова, он устроил для Якутской области две походные церкви и определил к каждой из них по два священника и по два причетника. Между священниками этих двух церквей — Николаевской и Благовещенской и был распределен труд утверждения в христианской вере крещенных якутов. Миссионерам Благовещенской церкви назначен был путь по Лене вниз до моря и устьев рек Яны и Оленска (впадающих в Ледовитый океан), а миссионерам Николаевской церкви — путь по верхней, средней и нижней Колыме, т. е. по северо-восточной части Якутской области. Много затруднений приходилось встречать священникам походных церквей во время путешествий, но с Божиею помощью они всегда препобеждали их. Так, миссионер священник Николаевской церкви Никитин, отправившись в 1878 г. вниз по Лене к берегам Ледовитого океана для проповеди Евангелия тамошним тунгусам и юкагирам, на половине пути был застигнут такою сильною бурею, что должен был остановиться вместе со своими спутниками на одном необитаемом острове и здесь провести более двух месяцев в тяжелой борьбе с голодом и холодом. Между тем Лена покрылась льдом и плавание по ней сделалось невозможным. Не имея оленей, миссионер и его спутники погибли бы на месте своего невольного заключения, если бы об их бедственном положении не узнали кочевавшие в окрестностях тунгусы, которые явились на необитаемый остров и через 11 дней доставили миссионеров на Булун. Не меньшие затруднения встречали миссионеры и Благовещенской церкви, совершая миссионерское путешествие по западной стороне реки Лены. В одно время миссионер священник Невский едва не погиб, будучи застигнут ночью среди озера снежною бурею.

    В настоящее время для более успешного распространения христианства в пределах якутской области существует уже не два, а четыре походных священника. Один из них проживает в самом Якутске, другой — в Вилюйском округе, третий — за 2,000 верст от Якутска по направлению к Охотскому морю, а четвертый — в Средне-Колымске. Трудами этих походных священников-миссионеров большинство якутов, тунгусов, юкагиров и других инородцев обращено в христианство; но многие из них, будучи христианами, в то же время придерживаются и языческих суеверий. Так, напр., якуты Вилюйского округа верят в домовых, лесных, водяных и т. п. и свое отношение к ним, как к духам покровителям, выражают чрез различного рода приношения. Остановимся несколько на этих верованиях якутов, составляющих наследие языческой старины.

    Желая расположить к себе домовых, якуты скручивают из конского волоса веревочку, привязывают к ней разные лоскутки и игрушки вроде коровок, лошадок и т. п. и протягивают ее между двумя лесинками, преимущественно березовыми. Подобную веревочку можно видеть у каждой якутской юрты. — Если в поле, или на горе, или где-нибудь над рекой находится большое дерево, то оно также не оставляется якутом без внимания и украшается в знак уважения к духу, вырастившему и сохранившему это дерево. Если якут закидывает в реку или озеро сети, то и тут около сетей ставит две березки и протягивает между ними веревочку, украшенную лоскутьями и волосами. Вместе с сетью якуты опускают в воду кусок мяса от нарочито убитого животного и кровью его обагряют все рыболовные снасти.

    У якутов есть много суеверий, имеющих отношение к промыслам на зверя. Уезжая в тайгу на охоту, якут обязательно льет несколько масла духу огня, чтобы этот дух сохранил его лошадь от какой-нибудь непредвиденной опасности. Далее, якут никогда не вносит убитого зверя чрез двери, а подает его в окно, предварительно предупредив домашних о своем удачном промысле. Цель этого суеверного обычая, воспрещающего вносить добычу чрез двери, заключается в том, чтобы не осквернить или даже совершенно не прогнать духа, от которого зависит удача промысла, так как дверью проходит женщина, считающаяся у инородцев нечистою.

    Если в доме якута разрешится от бремени жена или другая какая-нибудь женщина, то якут, не желая разгневать духа промысла и чрез это лишиться добычи, никогда не пойдет до новолуния на промысел, так как в данном случае, по его верованию, будет неудача. Случалось, что якуты заводили даже тяжбу из-за того, что пред неудачным промыслом к ним ранее новолуния являлся кто-нибудь из бывших у родильницы.

    Якуты верят, что покойник, спустя три ночи после смерти, ходит по жилищам родственников, оставшихся в живых, и приносит сюда различного рода несчастия. Чтобы не допустить его к себе, якуты ставят на воротах, в дверях и окнах юрты крестики, сделанные из лучинок. Подобные же крестики ставятся и на тех дорожных перекрестках, по которым предполагается шествие покойника. Тут уже, очевидно, влияние христианства, прогоняющее суеверный страх [* «Православный Благовѣстникъ» за 1895 г., т. III, стр. 34-37.].

    Очевидно, что хотя якуты и не возвысились до правильного понятия о Боге и придерживаются многих суеверий, тем не менее эти последние — не то, что грубые языческие верования. Есть основание надеяться, что, благодаря влиянию походных церквей, дело просвещения якутов и других инородцев Якутской области скоро придет к концу.

    Архиепископ Нил Исакович, устроив походные церкви для Якутской области, не мог оставить без внимания инородцев, живущих в других областях его епархии — Иркутской, Забайкальской и пр. В этих областях, не смотря на 150-летнюю борьбу там христианства с язычеством, последнее держалось еще упорно. Архиепископ Нил для большего успеха распространения христианства решил действовать на знатных иркутских и забайкальских язычников. Действительно, при нем мы видим немало примеров обращения бурятских тайшей и шуленгов. Так, в 1852 г., между прочим, принял крещение главный тайша тункинских бурят Зангей Хомаков вместе с шуленгами того же тункинского ведомства, с заседателями инородческой думы и двумястами простолюдинов. Хомаков, приняв христианство, изъявил желание построить на свой счет и христианскую церковь на том самом месте, где за два года его старанием было положено основание языческому капищу. В 1853 г., когда архиепископ Нил оставил Иркутскую кафедру, число инородцев, обращенных во время его управления Иркутскою епархиею, возросло до нескольких тысяч. Свет Евангелия начал таким образом заметно светить среди бурят, благодаря деятельности архиепископа Нила.

    При преемниках архиепископа Нила миссионерство в Иркутской епархии не прекращалось. Обязанности миссионеров в это время исполняли протоиерей и пять священников. Если принять во внимание то обстоятельство, что число некрещенных инородцев в одной Иркутской губернии простиралось тогда до 100 тысяч и в десяти инородческих ведомствах этой губернии считалось только три храма, то окажется, что деятельность пяти миссионеров не могла быть успешною. Вследствие этого в конце пятидесятых годов настоящего столетия явилась мысль об учреждении в Иркутской епархии особой миссии наподобие существовавших в то время в западной Сибири. Такая миссия, известная под названием Иркутской, и была учреждена в 1861 году. Она имеет своею целью обращение в христианство язычников Иркутской губернии, — которую населяют буряты, тунгусы, якуты и карагазы. Но дело миссионерства относится почти исключительно к одним бурятам, потому что карагазы и якуты Иркутской губернии уже крещены, а из тунгусов остается уже немного язычников, так как на них действуют священники соседних церквей. Устройство нынешней иркутской миссии сложилось но типу алтайской. Для проповеди Евангелия призываются лица, сами желающие трудиться на миссионерском поприще. Деятельность их выражается в проповеди Евангелия язычникам и в утверждении новообращенных в христианских понятиях. В последнем случае, чтобы успешнее провести христианские начала в жизнь новокрещенных, миссионеры устраивают школы.

    Так устроенная церковная миссия не могла остаться в своей деятельности без успеха: в настоящее время почти все инородцы Иркутской губернии уже крещены; но религиозно-нравственное состояние их представляется далеко неодинаковым не только в разных округах губернии, но даже па пространстве одного и того же округа. Причинами такого явления служат: образ жизни инородцев, близость или отдаленность от русских поселений, степень умственного развития инородцев, отношение к делу миссионерства самих веропроповедников и т. п.

    По отчетам миссионеров, религиозно-нравственное состояние новокрещенных инородцев Иркутского округа представляется в следующем виде. Вместо прежних бурханов, в жилищах крещенных имеется одна или несколько икон; вместо посещения дацана новокрещенные посещают миссионерский храм, где стоят и молятся с благоговением и усердием.

    Домашняя жизнь новокрещенных представляет также много утешительного. Многие из них совершают пред иконою утреннюю и вечернюю молитвы, по праздникам возжигают свечи, а во время звона к литургии выходят из юрт и, обретясь к церкви, полагают по несколько поклонов. При тяжких болезнях новокрещенные уже не прибегают к ламским хуралам, а с глубокою верою принимают Св. Тайны. Словом, новокрещенные прихожане Иркутского округа в большинстве старается быть истинными христианами. Но есть и печальные случаи двоеверия, когда при всем желании свято исповедовать Христову веру новокрещенные не могут отрешиться от языческих суеверий. Так, по настоянию лам, некоторые держат у себя в юрте идолов, оставляют детей некрещенными и т. п. Но что особенно печально, это — нежелание освящать брак венчанием по обряду православной церкви. Мало того, некоторые крещеные имеют жен-язычниц, называя их не женами своими, а «стряпками». Рождающиеся от этих беззаконных сожитий дети записываются в семейные списки матери-язычницы и остаются некрещенными. Другим ненормальным явлением в семейной жизни новокрещеных, как следствие беззаконных сожитий, является частая перемена мужей и жен: женщины убегают от мужей и выходят за других, а оставленные некрещенные мужья берут новых «стряпок». Прекратить беззаконное сожительство крещенных с язычницами и укрывательство последними своих детей от крещения миссионеры не имеют возможности. Таким образом современное религиозно-нравственное состояние новокрещенных Иркутскаго округа далеко не утешительно, и много нужно еще труда и забот со стороны веропроповедников...

    Иркутская миссия действует на инородцев, живущих в Иркутской губернии. Не меньше язычников к шестидесятым годам настоящего столетия было и в Забайкальской области. По исчислению, составленному Иркутским Статистическим Комитетом, всех некрещенных инородцев в пределах Забайкальской области к этому времени состояло более 100,000 человек. Такая многочисленность язычников прямо говорила за учреждение и здесь церковной миссии. Через год после основания иркутской миссии, а именно в 1862 г. и была учреждена или, точнее сказать, восстановлена и другая миссия в Иркутской епархии — миссия забайкальская. Она имеет целью просвещение светом христианства забайкальских инородцев — бурят и тунгусов, которые принадлежат к монгольскому племени и в религиозном отношении держатся шаманской или ламайской веры...

    Случаи, свидетельствующие о проявлении христианских начал в жизни, чаще всего встречаются у тунгусов. Что же касается бурят, то они менее устойчивы в православной вере [* «Отчетъ Забайкальской миссіи за 1894 г. (См. приложение к «Православному Влаговѣстнику» за 1895 г., № 19, стр. 67-70.].

    Главное затруднение Забайкальской миссии представляют ламы. Ламайская вера, слабая в старое время, теперь пустила довольно сильные корни среди забайкальских инородцев. В половине прошлого столетия в Забайкалье существовало только 150 лам; а в настоящее время их насчитывают несколько тысяч. Подобно нашим миссионерам, ламы разъезжают по улусам инородцев и распространяют свое учение, они же стремятся поддерживать сношения и с монгольскими ламами, которые также приходят в Забайкалье из Монголии и приносят оттуда идолов и другие предметы ламайского культа...

    Таким образом ламы зорко следят за жизнью бурят, держат их мощною рукою в первобытном состоянии и не допускают в этой жизни никаких перемен.

    Кроме иркутской и забайкальской миссии, в восточной Сибири существует еще миссия чукотская. Она имеет своею целью просвещение светом христианства инородцев, обитающих в самой северо-восточной части Азии — в чукотской земле, т. е. чукчей, коряков и др. Страна, занимаемая этими инородцами, самая пустынная во всей Сибири, дикая по природе и суровая по климату. Северная часть ее прилегает к Ледовитому океану и состоит из тундр, сплошь покрытых льдом, а остальное пространство занимают отроги Яблонового хребта. Долины между отрогами хребта пустынны. Зима здесь царствует в течение целых 10 месяцев. Не редки здесь метели и вьюги, во время которых ветер со свистом поднимает снег в воздух, слепит глаза и т. д.

    Просвещение диких чукчей светом евангельского учения началось еще с прошлого столетия. Христианство проникало к ним из Камчатки и со стороны реки Колыми. Но случаи обращения инородцев чукотской страны на первых порах были слишком редки. Более заметный успех среди этих инородцев христианство стало делать с 30-40 годов настоящего столетия, причем по прежнему оно проникало к ним с двух сторон — со стороны Камчатки и со стороны Колыми. Факт проникновения христианства в среду чукчей обусловливался отчасти изменением их характера. В прежнее время чукчи отличались большою дикостью и жестокостью; русские миссионеры за свою ревность могли платиться жизнью. Но вот с течением времени их отношения к русским изменились к лучшему. В 1834 г. в Камчатку прикочевали чукчи со своим князем Чинником, который незадолго перед тем своими набегами наводил страх на камчадалов и коряков. Он добровольно явился к камчатскому священнику Иоанну Вениаминову и просил окрестить его, а потом привел к нему еще пятерых своих родичей с тою же целью, которые также были удостоены крещения. В сороковых годах с проповедью Евангелия в чукотскую землю ходил камчатский священник Верещагин, который в 1847 г. крестил до 150 чукчей и построил для них часовню. В шестидесятых годах к чукчам предпринимал поездку миссионер священник Иоанн Невский, который в 1861 г. в течение 5 недель проехал приблизительно до 2,400 верст в окружности и просветил св. крещением несколько тамошних язычников.

    На чукчей влияли еще и колымские миссионеры. В сороковых годах настоящего столетия среди них стремился распространить христианство нижнеколымский священник Александр Трифонов. Для лучшего успеха он решил воспользоваться собранием чукчей в крепости Островной, где ежегодно в марте бывает меновая торговля между русскими и чукчами. Прибыв в Островную, Трифонов узнал, что среди чукчей есть до 10 христиан, и пригласил их к себе. Крещенные не только оказались не забывшими христианской веры, но даже старались влиять и на своих собратий язычников. Вскоре пришли к миссионеру 23 чукча и объявили, что, слушаясь своих собратий, которые хвалят крещеную веру, они сами хотят быть крещенными. Этим чукчам миссионер разъяснил догматы христианской веры и затем совершил над ними крещение. Трофимов неоднократно посещал Островную и до глубокой старости трудился, проповедуя чукчам Евангелие. После него среди чукчей проповедовал христианство священник Аргентов. Ревностный миссионер прошел с проповедью Евангелия в самую глубь края. Благодаря расположенности к христианству самих чукчей, язычники оказывали миссионеру внимание и помощь, уверяя, что они не только не воспрепятствуют основанию церкви и водворению среди них священника, но даже будут сами содействовать этому делу. Крещенных инородцев в тамошнем крае оказалось уже более тысячи. При таких обстоятельствах и решено было построить для них православный храм. Основание первой христианской церкви на берегу Ледовитого океана последовало 29 июля 1848 года. При этом важном событии присутствовали как бы представителями от диких племен — чукчи, юкагиры и др. Церковь была освящена в 1851 г. во имя чудотворца Николая и получила название чукотской Николаевской церкви. К ней Св. Синод определил отдельный причт, назначив особые суммы как на содержание его, так и на постройку церковного дома и на путевые издержки. После устройства церкви приход ее начал заметно увеличиваться новокрещенными. Пункт, занятый церковью, весьма удобен. Священник может совершать миссионерские поездки во всякое время года и для этого снабжен подвижным антиминсом. Затем миссионер Аргентов предпринимал свои поездки по разным другим местам того края, совершая их пешком, на лодке и на собаках. Вот как описывает он одну из таких поездок по северо-восточному углу Азии: «С трудом и опасностью пробирался я по ледяной почве топких мхов, грязных лав, мокрых холмов и скользких отгорий. Утомленный долгим ходом, в течение которого я должен был искать себе пищи в гнездах гусей, напрасно искал я сухого места, чтобы присесть на минуту. Вся тундра обращена была в зыбун, и я с котомкою на плечах отдыхал стоя, опершись на свой посох, а между тем мои ноги коченели в холодной воде. 8 дней я был в пути, 60 верст плыл на лодке и 95 шел пешком... Я спустил лодку. Погода была ясна и тиха, ветер был попутный и я отправился морем. Через два часа по выходе из пристани нам начали показываться льдины, которые становились гуще и гуще. Однако лодка незаметно удалялась от берега и, пробираясь извилистым путем между плывучих льдин, шла вперед... Скоро лодка моя была верст за 15 в море; земля едва синелась, сделалась тишь, запад затуманился черными полосами. Впереди возвышалась громада льдов... Я поворотил назад и, напрягая все силы, лавировал, отыскивая расселины между плавучими льдами, чтобы пробраться к земле. Но скоро все изменилось. Из темных полос западного неба вылетел ураган. Море запенилось, волны грозно шумели и разбивались о вековые льдины. Я и спутник мой побросали в воду груз, состоявший из убитых нами гусей и четырех собак, которые через несколько минут были выброшены на льдину. Мы не знали, что делать, и были так неопытны, что подняли маленький парус. С величайшею опасностью понеслись мы в обратный путь... Лодку нашу бросало то вправо, то влево, и мы едва успевали отливать из нее воду. Вдруг налетел порыв ветра, парус сорвало, лодку повернуло боком и затопило... Мы погибали. Только провидение могло послать нам спасение. Вот прикатился вал; он выбросил нас на морской приплесок живыми. Скоро затем мы увидели чукчей». В другой раз миссионер, плывя в лодке, пристал к устью Китепвсеем. «Я вытащил, говорить он, на берег свой груз и отправился пешком в горы искать чукчей. Долго ходил я по пустыне, то поднимаясь на возвышенности, то блуждая по топким разлогам... Я прислушивался и ничего не слыхал. Между тем настала холодная ночь и воздух наполнился густым морским туманом. Сон не смыкал моих глаз и мне пришло в голову испытать призывной сигнал. Я начал „куркать”. Громкое эхо далеко творилось в тиши, но отклика не было, и я повторил свой клик. Мертвая тишина снова водворилась. Я оробел. Но провидение спасало меня не один раз. Закутавшись в дорожный плащ, я решился терпеливо ждать утра. Сырость, холод, усталость и голод производили во мне неприятные ощущения. Я не спал, но начал дремать; вдруг на болоте послышался шорох и во тьме показалась движущаяся точка. Ночь была темная, туманная: трудно было разглядеть, человек ли идет, или медведь крадется к путнику. Безмолвно, между страхом и надеждою ожидая, чем это кончится, я выпустил мою собаку и скоро услышал крик человека. Это был чукотский пастух, который пришел ко мне по сигналу... Следуя далее в лодке по Ледовитому океану, мы были застигнуты свирепым ураганом и заблудились; но я вспомнил совет чукчей, вытащил лодку на льдину и 17 часов сряду спасался в небольшой пещере, составленной из массы столетнего льда, — пещере, которая обыкновенно служит жильем для белых медведей. Когда утих шум и мгла разредилась, мы увидели, что лед был оторван во время бури и плыл вдаль, а пещера нашего спасения готова была разрушиться; но, ободрившись, мы успели кое-как добраться до Баранова камня. Таким образом, в течение 15 дней я прошел, — заканчивает свое описание миссионер Аргентов, — пешком по тундре более 180 верст и проплыл водою 375 верст. Во время этого тягостного похода Бог помог мне обратить в христианство 57 язычников».

    В пятидесятых и шестидесятых годах среди чукчей занимался миссионерством священник Петр Суворов. Он обосновался в крепости Анюйской, отстоящей от Островной в 100 верстах. Чукчи по-прежнему оказывались склонными к христианству и принимали его без особенных усилий со стороны миссионера. Этому обстоятельству много способствовали крещенные главы чукчей. Они сами доставляли миссионеру случаи видеть язычников, которых он наставлял в христианской вере и крестил. Вот что писал этот миссионер в своих записках: «Тоіен (соответствующий нашему старшине) вошел ко мне в квартиру и сказал: я привел к тебе крещенных и некрещенных, учи их и делай, что знаешь. Я, говорит миссионер, поблагодарил, велел им всем, где и как могут, садиться; вне дома остававшимся некрещенным женщинам приказал войти и начал учить их. Занятие мое продолжалось, по крайней мере, часа три или четыре и, когда кончилось, я спросил: все ли некрещенные желают принять православную веру? Они отвечали мне: все. Одна старуха, по имени Чейгуга, сказала при этом: мы редко сюда ходим и не знали прежде того, о чем ты теперь говоришь нам, а если бы знали, то, может быть, и раньше бы крестились. При последних словах вошел ко мне другой тоіен Хотто и после приветствия — здравствуй! спросил меня: буду ли я сегодня крестить и его подчиненных? Так как время клонилось уже к вечеру, то я попросил его привести этих язычников по утру. Хотто согласился... По отходе оглашенных от меня, я просил их придти ко мне на следующий день, и они пришли; вместе с ними были и язычники из лагеря Хотто». В течение двенадцатилетней миссионерской деятельности (с 1857 по 1869 г.) священник Суворов успел крестить немало инородцев.

    После Суворова, оставившего миссионерскую деятельность вследствие расстроенного здоровья, миссионерский пост в чукотской земле в 1870-1871 г. оставался свободным по неимению лиц, способных, к замещению его, хотя чукчи по прежнему обнаруживали живое влечение к христианству. Так, чукотский тоіен Амвравургин и некоторые другие чукчи на свой счет и своими трудами выстроили в это время часовню и при ней дом для священника. С 1877 года в чукотской земле мы видим трех миссионеров, которые предпринимают поездки на запад и восток от реки Колыми до Анюйской крепости, куда чукчи по прежнему собираются для торговли с русскими купцами. До 1879 г. эти три члена чукотской миссии действовали без назначения каждому из них особого определенного округа. Но в этом году пространство их миссионерской деятельности было разделено на три отдела или стана: чаунский, эламбальский и алазейский, и в каждый из этих станов назначается особый миссионер. Миссионерам означенных пунктов и предстоит задача приводить к концу дело обращения в христианство тамошних инородцев.

    Самое главное затруднение настоящей чукотской миссии составляет дикость и суровость того края, громадность расстояний, на которых живут тамошние инородцы, и большая неразвитость жителей. Все эти обстоятельства препятствовали и препятствуют чукотским миссионерам довести до конца раз начатое дело обращения в христианство обитателей чукотской страны.

    Учреждением чукотской миссии заканчивается круг деятельности наших миссионеров в восточной Сибири. Окидывая взором состояние миссионерства в этой части Сибири за все время его существования и сравнивая его с миссионерством в западной Сибири, мы должны сказать, что в первой оно было счастливее, чем в последней. Начавшись вскоре после водворения русских в восточной Сибири, миссионерство хотя и приостанавливалось на время, тем не менее не прекращалось совершенно, а с учреждением там новейших миссий оно обхватило все тамошние племена. Двухвековая работа наших миссионеров в восточной Сибири часто при самых неблагоприятных условиях для их деятельности имела очень большой успех. Племена якутов, камчадалов и других инородцев трудами русских миссионеров были обращены в христианство.

                                                                     Заключение.

    Обозревая миссионерскую деятельность как в западной, так и в восточной Сибири, мы видим, что миссионерство здесь началось с самого начала покорения этой страны русскими. Вначале оно ограничивалось той небольшой площадью в западной Сибири, в которой сосредоточивалась на первых порах русская жизнь. Затем, по мере расширения русского владычества в Сибири, расширялись там и пределы православного русского миссионерства, так что с окончательным упрочением русских на самом северо-востоке Азии — в Камчатке (в начале XVIII века) миссионерская деятельность обняла собою пространство от Урала до вод Тихого океана и от вод студеного моря до границ Китая. Начавшись вместе с водворением русских, миссионерство в Сибири не окончилось даже в настоящее время, так как и теперь здесь насчитываются тысячи язычников и магометан.

    Почти трехвековая деятельность православных миссионеров оказалась недостаточною для окончания дела обращения сибирских инородцев в христианскую веру. Причина этого явления заключается, конечно, не в недостатке миссионерской ревности. В лице святителя Филофея Лещинского, Макария Глухарева, архимандрита Хотунцевского, святителя Иннокентия II Неруновича, протоиерея Григория Слепцова, священника Петра Суворова и многих других тамошних миссионеров, мы видели немало апостольской ревности к делу проповеди Евангелия и даже миссионерского такта. Причины такого явления, как мы уже отчасти выше высказывались, кроются прежде всего в особенных условиях Сибири и ее обитателей.

    Население Сибири чрезвычайно разноплеменно и при этом разные, отдельные племена не объединились, не образовали одного какого-либо типа. Каждое племя там жило и живет само по себе, болтает своим собственным наречием. Не объединившись, сибирские инородцы не выработали у себя никакой гражданственности. Быт, образ жизни, нравы, обычаи и религиозные верования — все это свидетельствовало о их первобытном, даже диком состоянии, в котором поддерживали и поддерживают народные массы их духовные руководители-шаманы, ламы и муллы. При таких условиях миссионерам, помимо проповеди Евангелия, приходилось насаждать у тамошних инородцев и начатки просвещения чрез открытие школ и начало письменности чрез переводы и устроить их жизнь, изменяя кочевой и бродячий образ жизни на оседло-европейский и чрез то пролагать первые пути к развитию среди них гражданственности. Все это составляло такую задачу, которая могла быть осуществима лишь веками. Церковная задача, смешиваясь с другими, чисто государственными и культурными задачами, чрезвычайно осложнялась и требовала для своего выполнения упорного труда многих лиц и поколений.

    Немаловажным тормозом для успехов миссионерства служат также неблагоприятные физические условия Сибири. По статистическим данным, инородцы этого края составляют почти два миллиона населения. Но это население живет на пространстве приблизительно в 12.500,000 квадратных верст. Статистика говорит, что не может быть и речи о сравнении одной восточной Сибири с каким бы то ни было европейским государством. Она более всей Европы на 5,446 квадратных миль. Одна Забайкальская область равняется Австро-Венгрии и гораздо больше Германской империи и Франции. При таких условиях, как справедливо заметил еще в прошлом столетии сибирский митрополит Антоний Стаховский, «аще бы не седмидесятное число проповѣдниковъ, но отъ седмисотнаго и болѣ, всѣмъ бы было здѣ мѣсто; жатва многа зѣло, а наибольшій трудъ, что новокрещенные юрта отъ юрты далече жительствуютъ». Удивительно ли после этого то явление, встречаемое нашими миссионерами в Сибири (турханскими, забайкальскими, якутскими, чукотскими и другими), что они часто проезжают целые сотни верст, не встречая жилища, проезжают по мало проходимым хребтам и болотам, а в лесных местах по колодам и пням, не встречая в продолжение нескольких дней никакого приюта. Прибавим к этому еще самый неблагоприятный климат Сибири, суровую зиму и короткое лето, с которыми также приходится считаться нашим миссионерам.

    Таким образом обширные пространства Сибири, населенные многочисленными племенами инородцев, различающихся между собою по языку, образу жизни и т. д., представляют самое широкое и чрезвычайно трудное поприще для русских миссионеров. Здесь им приходилось и приходится вести борьбу не с одними лишь заблуждениями язычества и магометанства, но и с самою природою. В виду таких обстоятельств нельзя не удивляться тому, что русские миссионеры уже успели в Сибири обратить в христианство почти всех вогулов, остяков, камчадалов, якутов. В настоящее время в Сибири нет ни одного инородческого племени, в котором бы христиане не считались тысячами. Есть там даже целые селения инородцев-христиан.

    В заключение всего скажем о двух обстоятельствах, благодаря которым дело миссионерства в Сибири частью уже значительно подвинулось, а частью еще далеко подвинется вперед. Разумеем учреждение Православного Миссионерского Общества и проведение великого сибирского пути.

    Православное Миссионерское Общество учреждено было в 1865 г. высокопреосвященным Иннокентием, митрополитом московским. Это Общество впервые дало нашему миссионерству правильную организацию и призвало к участию в нем все православное общество, весь православный русский народ. Доселе проповедь Евангелия язычникам была большею частью делом личного расположения и личного усердия отдельных лиц, и нередко бывало так, что ревностные и самоотверженные труды и подвиги миссионеров, увенчавшиеся значительным успехом, после не продолженные и не поддержанные, погибали бесследно, — и семя слова Божия, посеянное с величайшими усилиями и трудами, снова заглушалось и зарастало плевелами язычества. С учреждением же Общества нашему миссионерству дана правильная организация и оно становится делом всенародным: здесь соединяются в один союз все сочувствующие распространению св. веры; здесь собираются и распределяются, соответственно нуждам, и материальные и нравственные средства, потребные для миссионерского дела; отсюда же дается этому делу и должное направление и руководство.

    Строящийся теперь сибирский железный тракт усилит движение русских на отдаленный восток нашего отечества. Вступая в те или иные общения с инородцами, русские этим путем незаметно будут содействовать вкоренению в инородцев русской веры и русской культуры.

    Мрак, покрывавший сибирскую страну, постепенно разгоняется, и уступает место всеоживляющему свету. Наступает время, когда и над этою страною точно так же, как и над нашим коренным отечеством, воссияет светозарный крест, и наши потомки еще раз убедятся в непререкаемости слов:

                                                                  Симъ побѣдиши!

    /Свѣт Азіи. Распространеніе христіанства въ Сибири въ связи съ описаніем быта, нравовъ, обычаевъ и религіозныхъ вѣрованій инородцевъ этого края. На основаніи миссіонерскихъ отчетовъ, записокъ путешественниковъ и лучшихъ изслѣдованій по данному вопросу. Составилъ Т. А. Догуревичъ. С.-Петербургъ. 1897. С. 3-5, 7-22, 36-37, 102-141, 147, 152, 154-165./

                                                                          [С. 155.]

                                                                         [С. 170.]

                                                                        ********

    Псевдоним: Тих. Д.

    Настоящее имя: Дотуревич Тихон А.

    Периодические издания:

    • Русский Паломник, 1897

    Источники:

    • Масанов И.Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей: В 4 т. — Т. 3. — М., 1958. — С. 155;

    • ИРЛИ (Источник Масанова)

                                                                               [С. 82.]

                                                     ВСПОМОГАТЕЛЬНЫЕ УКАЗАТЕЛИ

                                                                            Указатель имен

    Догуревич Т. А., 801.

    /Н. Н. Грибановский.  Библиография Якутии. Ч. V. Этнография. Антропология. Фольклор. Религиозные верования и поверья. Христианская церковь и миссионерство. Якутск. 2006. С. 121./