Хаім Меер Зельманавіч (Саламонавіч)
Закон (Ільля Львовіч Райх) – нар. у 1876 г. у
губэрнскім месьце Вільня Расейскай імпэрыі, у габрэйскай мяшчанскай сям’і.
Па
найвысачэйшым загаду ад 19 сакавіка 1903 г. высланы адміністрацыйным парадкам
ва Ўсходнюю Сыбір на 4 гады за прыналежнасьць да злачыннага таварыства
“Усеагульны габрэйскі працоўны саюз у Расеі ды Польшчы”.
Быў прызначаны ў Намскі улус 1-га Мадуцкага насьлега Якуцкай акругі
Якуцкай вобласьці.
Прымаў у лютым - сакавіку 1904 г. удзел у г. зв. Раманаўскім узброеным
супраціве сасланых у Якуцку, за што атрымаў 12 г. катаргі, ад якой вызвалены па
амністыі ў 1905 г.
Працягваў ізноў змагацца з ненавісным царскім рэжымам. У 1909 г. быў
сасланы адміністрацыйна ў Красны Яр, адкуль іміграваў ў Нямеччыну.
Літаратура:
*
Тепловъ П. Исторія якутскаго протеста. (Дѣло «Романовцевъ»). Изданіе Н. Глаголева. С.-Петербургъ. 1906. С. 208-213, 458.
*
Райх, Илья Львович (Закон, Хаим Зельманович). // Политическая каторга и
ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и
ссыльно-поселенцев. Москва. 1929. С. 195, 459.
*
Райх, Илья Львович (Закон, Хаим Зельманович). // Политическая каторга и
ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и
ссыльно-поселенцев. Москва. 1934. С. 229, 528-529.
*
Казарян П. Л. Якутская ссылка в
лицах (участники «романовского протеста» 1904 г.). // Якутский архив. № 1.
Якутск. 2001. С. 51-52.
Хася Круцель,
Койданава
VІ.
РЕЧИ ПОДСУДИМЫХ
Речь X. Закона
Я хочу объяснить, во-первых, почему я нашел
необходимым протестовать и, во-вторых, почему я выбрал именно такую форму
протеста. Остановлюсь сначала на циркуляре о свиданиях. Циркуляр этот гласит
приблизительно следующее: Политические ссыльные по дороге в Сибирь имеют
свидания с уже живущими там товарищами, получают от них корреспонденцию и
деньги, что является совершенно нежелательным. Эти слова комментариев не
требуют. Свидетель Чаплин (вице-губернатор) сказал, что эти свидания только в
очень редких случаях имеют своею целью материальную поддержку проезжающих.
Насколько это соответствует истине, вы можете заключить из фактов, известных
мне из моего кратковременного опыта, который и намерен изложить тут. Я выехал из села Александровского 11 июня 1903 года.
Партия наша была довольно многочисленная. Очень многие из ее членов были
арестованы внезапно на улице и через несколько дней уже были отправлены в
далекую Сибирь. Надо ли прибавить, что они оказались совсем неприготовленными к
совершению такого путешествия. Нечего говорить о теплой верхней одежде: у
многих недоставало самого необходимого. Достаточно сказать, что в Верхоленске
мы купили сапоги. Да и разве одни внезапно арестованные очутились в таком
положении?! Были и такие, которые ожидали в российских тюрьмах момента
отправки, а все-таки пришли в Сибирь без многого, очень необходимого. Я уже не
говорю про несостоятельных: в таком же положении оказались и люди состоятельные
по милости офицера, принимавшего их из первой тюрьмы. Нам, политическим,
полагается брать с собой до 5 пудов багажа, но офицер нередко позволяет взять
только 30 фунтов, норму, установленную для уголовных. Судите теперь, нуждаются
ли политические в свиданиях по пути следования с целью хоть получить какую-нибудь
помощь от товарищей и что означает для нас циркуляр о свиданиях. Впрочем, я и
вся наша партия не испытали на себе его прелестей, ибо он стал применяться
только начиная со второй летней партии 1903 года. Да и вообще, путь для нашей
партии прошел сносно, но этим мы обязаны не доброму нраву офицера, а настроению
самой партии, с которым офицеру волей-неволей приходилось считаться, если он не
хотел доводить дело до серьезного скандала. Наша партия тронулась из
Александровска после победоносного исхода двухнедельного сидения за баррикадами
в Александровской тюрьме, и офицер знал, что всякие стеснения встретят с нашей
стороны должный отпор. Но если мне счастливо удалось (за исключением одного
случая, о котором речь будет ниже) по пути избегнуть нового курса, то я его
скоро изведал уже в Якутской области. Меня поселили в Намском улусе. Первые
несколько месяцев прошли спокойно. Но вот в одно прекрасное утро ко мне
приезжает земский заседатель и привозит с собою два циркуляра, «милую заботу»
гр. Кутайсова о ссыльных.
Председатель: Не можете ли вы выражаться иначе: я
не могу допустить подобных выражений...
Сразу вся атмосфера переменилась: «наслег»
ожил, якуты устраивали
собрания, обсуждали
вопрос о том, как обращаться с нами, постановили не давать нам лошадей,
назначили специальных надзирателей для наблюдения за нами. Через некоторое
время ко мне в юрту является пьяный якут, приносит
циркуляры, предъявленные уже мне заседателем, а вдобавок дает мне читать
«бумагу», которая говорит, что он «приставлен» следить за нами. Я ему сказал,
чтобы он не смел ходить ко мне, если ему дорога его жизнь. Якут поспешно
удалился и больше не являлся. Через некоторое время ко мне в юрту врываются
другие три якута, а один из них, не видя перед собою моего другого товарища, с
которым я жил вместе, спрашивает, где мой товарищ. Я спрашиваю: «Зачем тебе
товарищ?» — «Как так! — отвечает якут, — мне на него смотреть надо». — «Если
хочешь прийти в гости, возразил я ему, — пожалуйста, приходи, но если думаешь
следить за нами, то не смей являться: я прямо застрелю», и тут же указал ему на
висевший револьвер. Угроза подействовала, якуты больше не являлись. Таким же
методом и товарищ мой по колонии отбил у якутов всякую охоту исполнять рол
шпионов. Прошло недели 2-3. Мне понадобился доктор, который живет в 20 верстах
от нас. К нам в наслег он никогда не заезжает. Единственный фельдшер, старый
николаевский солдат, услугами которого мы раньше пользовались, получил приказ
от своего «непосредственного начальства» — врача, не захаживать к нам. Бедный
фельдшер так перепугался, что, дав однажды мне лекарство, он категорически
отказался записать меня в свою отчетную книжку, чтоб «не навлечь на себя
подозрения». И вот я нездоров: надо съездить к доктору, и я для этого нанял
лошадей. Но их хозяин через полчаса после своего соглашения приходит с
вопросом, есть ли у меня «бумага», т. е. отпускная грамота; получив ответ, что
у меня нет таковой, он берет назад свое обещание дать мне лошадей. Я обращался
ко многим якутам с просьбой о лошадях, но от всех получал такой же ответ. А тут
еще у нас появилась нужда в муке, которую мы покупали верстах в 8 от наслега.
Пешком идти не позволяли холода (это было в ноябре), пришлось отправить одного
из «полноправных» жителей наслега за покупкой. Через некоторое время я
выхлопотал разрешение съездить в Якутск на несколько дней. По дороге я заехал к
заседателю и спросил, по чьему это распоряжению якуты перестали давать лошадей.
Заседатель выразил на своем лице полное недоумение, заявив, что он никаких
подобных распоряжений не отдавал. Приезжаю в город, захожу к исправнику с тем
же вопросом. Последний тоже сделал вид, что впервые слышит о таком распоряжении.
Выходит, что якуты по своей доброй воле отказались дать лошадей и это те самые
якуты, которые до того времени охотно отпускали лошадей, находясь с нами в
хороших отношениях и желая зарабатывать. Надо ли мне доказывать, что заседатель
и исправник лицемерили, прячась за спину невежественных исполнителей-якутов?!
Что же остается нам делать при запрещении давать лошадей? Летом можно ходить
пешком, а зимою? ждать разрешения начальства? Но, увы, разрешение получишь
только тогда, когда в нем уже нет надобности. Напишешь прошение, а как его
переслать в «управу», находящуюся в 20 верстах от наслега? Никаких постоянных
сношений с ней в нашем «наслеге» нет: письма и прошения приходится пересылать
оказией, и вот изволь ждать, пока она подвернется. А потом прошение идет, из
«управы» в город и обратно в «управу», где оно опять будет ждать оказии, чтобы
вернуться к нам с положительным ответом (я уже не говорю о возможном, а в
последнее время почти верном отказе). Положение ссыльных в отношении отлучек,
как и во всех других, далеко не так благополучно, как хотел уверить вас
свидетель Чаплин, и не прихотью, не капризом являлся наш протест, а как ответ
на все те безобразия, которые рисовали вам мои товарищи, каждый по своему
опыту. Но почему я выбрал именно такую форму протеста? Почему я не прибегал к
прошениям, ходатайствам и т. д.? Горький опыт меня научил, какую цену можно
дать всем этим мирным просьбам. Они дают в результате только унижения и
оскорбления и оставляют горький осадок глубокой обиды за то, что все твои ходатайства
остаются без малейшего внимания. Да и смешно было бы надеяться ходатайствами
смягчить тех, кто своими циркулярами стремятся положительно истребить
ссыльных...
Председатель: Я не могу дать
говорить о циркулярах, о которых суду специально ничего неизвестно.
Закон: Этот циркуляр мне лично был
предъявлен; я его сам читал, — и не моя вина в том, что вы официально их не
знаете!
Председатель: Продолжайте.
Закон: Мы могли бы избрать мирные
средства борьбы, так называемый «пассивный протест», но и тут опыт предостерег
меня от ошибочного пути. Все эти мирные протесты кончаются надругательством,
избиением и высылкой в «отдаленнейшие места». Рассказ товарища Хацкелевича об
избиении его партии служит наилучшей иллюстрацией моей мысли. Мое двухлетнее
скитание по тюрьмам дало мне много примеров, как администрация относится к
просьбам ее жертв и как она отвечает на малейшее выражение недовольства
последними, хотя бы в самой мирной форме «пассивного сопротивления». А впрочем
вот вам характерный эпизод из моего путешествия в Якутск. Меня оставил доктор
по болезни в Усть-Куте, а партия поехала дальше. Через неделю проехала другая
партия, и пристав явился ко мне с требованием, чтоб я отправился в путь. У меня
было свыше 39 градусов жару, и я категорически отказался ехать. Тогда пристав
начинает «принимать меры»: чтобы лишить меня защиты со стороны двух товарищей,
живших со мною в одном доме, их арестовывают самым наглым образом...
Председатель: Я не могу позволить
так выражаться.
Закон: Но это так было в
действительности.
Председатель: Да, но выражайтесь
иначе.
Закон: И потом пристав заявляет мне,
что он меня возьмет во что бы то ни стало живым или мертвым. Скоро в мою
квартиру ворвалась целая орава, десятских и сотских для исполнения приказа
пристава. Нечего было тут думать об активном сопротивлении одинокого,
безоружного больного этой дикой орде, и я поехал. Этот и многие другие факты
укрепили меня в мысли, что администрация считается с нашими требованиями лишь
постольку, поскольку она видит за нами действительную силу, и что чем дороже мы
решаем продать свою жизнь, тем больше у нас шансов, что победа окажется на
нашей стороне...
Председатель обезпокоился, завозился
на своем кресле и сказал: «Э... э... это уж совсем невозможно, этого я не могу
допустить!»
Закон — садится на свое место.
/Тепловъ П. Исторія якутскаго протеста. (Дѣло «Романовцевъ»). Изданіе Н. Глаголева. С.-Петербургъ.
1906. С. 208-213./
Приложение III.
ОФИЦИАЛЬНЫЕ «СТАТЕЙНЫЕ СПИСКИ»
всех 56
политических ссыльных, участвовавших в якутском протесте и бывших на
«Романовке». В скобках приведены дополнительные сведения о степени образования
и сроке предварительного тюремного заключения.
Закон, Хаим Саломонов, 26 л.
Мещанин г. Вильно. (Окончил городскую
школу, заготовщик. Предварительно сидел в тюрьме 20 месяцев).
По Высочайшему повелению 19-го марта 1903
г. в Восточную Сибирь на 4 года.
Принадлежность к преступному сообществу
«Всеобщий еврейский рабочий союз в России и Польше».
Назначен в Намский улус, 1-го Модутского
наслега, Якутского округа.
/Тепловъ П. Исторія якутскаго протеста. (Дѣло «Романовцевъ»). Изданіе Н. Глаголева. С.-Петербургъ.
1906. С. 458./
Закон,
И. Л. см. Райх-Закон, И. Л.
Райх, Илья Львович (Закон, Хаим
Зельманович) — еврей, сын рабочего, кожевник; род. в 1876 г. в Вильно; оконч.
нач. школу. В 1894-96 гт. работ. в Вильно в Бунде под кличкой «Даниил» как
организ. и пропаганд., в 1896-98 гг. — в Белостоке под кличкой «Закон» как
организ., пропаганд., чл. к-та; несколько раз краткосрочно арест.; в 1898 г.
бежал по дороге на допрос; 1899 г. работ. в Варшаве в Бунде и РСДРП под кличкой
«Хаим», чл. к-та, организатор, пропаганд.; арест, в Варшаве и после 1½ л.
заключ. в Варш. цитадели и Седлецк. тюрьме выслан на 6 л. в Намский улус,
Якутск. обл. 8 авг. 1904 г. осужд. Якутск, окр. суд. по 263, 268 ст.ст. УН
(Романовка) на 12 л. каторжных работ. Каторгу отб. в Александрова централе.
Освобожден по амнистии 1905 г., 1906-09 гг. работ. в Одессе, Киеве и губ.,
Лодзи (в Бунде) под кличкой «Черный», как организатор, пропаганд., секрет.
профсоюзов кожевников, ткачей; арест, в 1909 г. в Лодзи и после 10 м. заключ.
сослан админ. в (Красный Яр, откуда в том же году эмигрировал в Германию.
Беспарт. Чл. бил. О-ва № 2170.
/Политическая
каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев.
Москва. 1929. С. 195, 459./
/Политическая
каторга и ссылка. Биографический справочник членов О-ва политкаторжан и
ссыльно-поселенцев. Москва. 1934. С. 229, 528-529./
/Якутский архив. №
1. Якутск. 2001. С. 51-52./
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz