ЎЎЎ Іван Ласкоў. Вяртаньне Адысею. Фантастычная аповесьць. Койданава. "Кальвіна". 2020.

                                                     ВОЗВРАЩЕНИЕ  ОДИССЕЯ

                                                          (фантастическая  повесть)

                                                                                В который раз томит меня мечта,

                                                                                Что где-то там, в другом углу вселенной.

                                                                                Такой же сад, и та же темнота,

                                                                                И те же звезды в красоте нетленной.

                                                                                                Николай Заболоцкий,

                                                                                                               поэт XX века

                                                                           ПРОЛОГ

    Сообщение о том, что на звездолет «Барс Годоу» берут курсантов, всколыхнуло Школу пилотов. Каждый оценивал свои шансы, а те, кто учился неважно, сожалели о пропущенных занятиях. Одиссей по-прежнему зубрил карты Космоса и молчал. Он знал, что на этот звездолет его не возьмут. Он слишком молод, во-первых, а во-вторых, по законам Земли мужчине нельзя уходить в космос одному. У Одиссея не было ни жены, ни невесты. Девчонки интересовали его так же мало, как толщина панциря улитки.

    Оставалось зубрить карты Космоса и надеяться на очередные звездные корабли.

    После занятий в Школе пилотов курсанты обычно играли в большой мяч. Первый отряд против седьмого. Одиссей уже два года сидел на скамье запасных — огромном куске гранита. Когда кто-либо забивал гол, Одиссей принимался за очередное нерешаемое уравнение, такие из-за их нерешаемости курсанты называли угробальными.

    Но сегодня капитан седьмого, Квадрат, решил иначе. Седьмой проиграл десять матчей подряд, и Квадрат решил сделать ставку на молодежь. Он поставил Одиссея центром нападения. Одиссей играл настолько топорно, что Квадрат в конце концов плюнул и крикнул:

    — Уйди, тупица, с глаз моих! Эй, кто-нибудь, замените Одиссея!

    Счет был 3:0 в пользу первого. Одиссей обиделся и ушел. Он ушел в лес. Он редко ходил в лес, потому что не верил в его целебную силу. Он верил в целебную силу звезд.

    Еще когда Одиссей был маленьким, мама говорила отцу:

    — Не понимаю: что из него выйдет? Он совершенно не любит воду, цветы, деревья. Он какой-то странный.

    — Он будет ученым, — убежденно отвечал отец, — или астронавтом.

    — Это ужасно, — пугалась мама. — Он навеки покинет нас. Лучше бы он стал садовником.

    Одиссей ушел в Школу пилотов в восемь лет. Здесь он изучал небо и летательные аппараты, которым подвластно небо. Теперь ему было девятнадцать. Высокий белоголовый юноша, похожий на своего отца. Его считали лучшим курсантом школы.

    Он свернул в чащу. Башмаки проваливались в мягкий седой мох, на шею и волосы сыпалась сухая хвоя. Он так редко бывал в лесу, что не смог бы даже сказать, какие деревья с иголками, а какие с листьями. Ему это совершенно ни к чему.

    Он шел и видел, что идет по северу Азии. Он так ясно видел себя и свою длинную тень на земном шаре, что даже засмеялся от удовольствия. Но смех был неестественен в этом тихом лесу, и Одиссей смолк.

    Внизу булькал ручей. Одиссей прыгнул к воде и напился. Вода оказалась чистой, холодной и солоноватой. Он побрел вдоль ручья, отводя от лица крапиву огромной суковатой палкой.

    Он долго шел и вдруг понял, что заблудился. Он поднял голову, чтобы увидеть солнце, но солнце зашло. В лесу быстро темнело.

    Он вышел на тропу и остановился в нерешительности. Куда идти? Вправо? Влево? Он посмотрел вверх, но звезды не давали ответа. Тогда Одиссей лег поперек тропы, запрокинул лицо в небо. Над ним шелестели деревья. Одиссей решил ждать рассвета. Он задремал.

    Вдруг кто-то больно ударил его в бок носком башмака и упал рядом с ним. Одиссей вскинул голову. Он увидел девчонку с косами. Она потирала ушибленное колено.

    — Зачем ты лежишь на дороге? — громко спросила она, не вставая.

    — Тоже мне дорога, — фыркнул Одиссей.

    — На этой дороге нельзя лежать.

    — Почему?

    — По ней к ручью ходят козы. Они очень боятся человека.

    — Ничего, обойдут. Мало, что ли, им места. Да и других ручьев хватает.

    — Но они ходят только по этой дороге.

    — Ладно, — рассердился Одиссей, — подождут до утра. Подумаешь, козы. Я высплюсь к утру и уйду, а потом как хотят. Могут пить, сколько влезет, мне не жаль, если их животы лопнут.

    Она вскочила.

    — Ты злой, нехороший человек! Не хочу с тобой говорить!

    Ее шаги затихли. Странная, смешная девчонка, подумал Одиссей. Козы какие-то. Интересно, как ее зовут? Коса? Коза? Он засмеялся. А потом задумался. Девчонка обиделась на него, Одиссея. Он нагрубил ей. И, сам не понимая, что делает, он прыжком поднялся на ноги и побежал за ней. Свежий ночной воздух хлынул ему в легкие, и стало радостно, что вокруг деревья с одуряющим смолистым запахом, что вверху звезды, и так легко бежать, и ему даже не захотелось останавливаться, когда обогнал девчонку. Но он остановился перед ней и раскинул руки.

    — Подожди, — сказал он, — я лежал вовсе не для того, чтобы пугать этих животных. Я просто заблудился в лесу. А заблудился потому, что не знаю леса.

    — Зачем же ты издевался над козами?

    — Я просто не нашел других слов.

    Тень дерева падала на лицо девушки. Но Одиссей увидел, что она улыбнулась.

    — Зачем же ты лежишь на сырой земле? Ведь ты можешь простудиться.

    — А что это значит? — вскинул брови Одиссей.

    — Как будто не знаешь. Заболеть.

    — Нет, не знаю. Я никогда не болел.

    — Это вовсе не значит, что ты не можешь простудиться, лежа на сырой земле. Ты просто никогда не спал в лесу и не знаешь, что это такое.

    — Куда же мне деваться?

    Мысль о том, что он может заболеть, забавляла Одиссея. Он чувствовал каждый свой мускул, знал каждый свой мускул и верил в их мощь.

    — Ты можешь быть до утра в нашем доме. Он недалеко.

    И Одиссей неожиданно согласился.

    Она скользила перед ним, как тень облака. Он едва различал ее узкие плечи и босые ноги. Впереди сверкнул огонь, и Одиссей увидел небольшое здание причудливой формы.

    — Где ты живешь? — спросила она. Одиссей почему-то не решился сказать о Школе пилотов.

    — В Моглаве. Ты знаешь этот город?

    — Да. Это в Европе, на Днипе. А мы всегда живем здесь.

    — Кто вы?

    — Папа, мама и я.

    — Втроем?

    — Да.

    — И вам не скучно?

    — Нет.

    И Одиссей снова удивился.

    — Нет, не скучно. Ведь у нас есть большой видеофон. Мы знаем обо всем, что происходит на Земле.

    Они вошли в темное сводчатое помещение с прозрачным потолком. В нос Одиссею ударили клокочущие пряные запахи. Закружилась голова. Одиссей пошатнулся. Он шагнул вперед и вдруг упал в эти запахи, споткнувшись обо что-то. Он зарылся лицом в нечто шелестящее, колючее, совершенно незнакомое. В рот попала крупная ароматная пыль, и Одиссей чихнул. Он перепугался, но услышал над собой смех и вскочил, стряхивая с себя колючки.

    — Что это? — тревожно крикнул он.

    — Т-с-с...— прошептала девушка. — Не кричи. Это сухая трава. Здесь ее очень много.

    — А зачем тебе сухая трава?

    — Это для коз. Зимой, когда выпадает снег, они не смогут найти себе еду. И я даю им сено.

    — Стоило заботиться, — пробурчал Одиссей, — могли бы и потерпеть твои козы. Снег лежит совсем недолго. Даже на лыжах походить не успеешь.

    Она молча поднялась по лесенке наверх и долго возилась, и трава шуршала. Одиссей прислонился к стене и закрыл глаза. Он услышал легкие шаги и мгновенное прикосновение к своей руке.

    — Иди наверх, — сказала она. — Там я приготовила тебе постель. Спокойной ночи.

    — Как тебя зовут? — задержал ее Одиссей.

    — Гвидона.

    Она вышла. Дверь захлопнулась. Одиссей забрался наверх и шумно рухнул на постель, в пьяные ароматы трав. Какое удивительное имя, думал он. Наверно, очень древнее. И мое тоже очень древнее. Интересная девчонка. Наверно, ей скучновато здесь, и она с удовольствием улетит со мной в Космос. Только в Космос не улетают, не любя. Хорошо, если бы она полюбила меня. Ведь мне все равно, кто меня полюбит. Ему стало хорошо, и он уснул.

    Он часто потом встречал ее у ручья. Гвидона краснела. Они ходили по лесу, и Одиссей говорил о звездах, а Гвидона — совершенно о другом. Он узнал, что отец Гвидоны охранял этот большой лес, а Гвидона с мамой помогали ему. Одиссей опять удивился. Зачем охранять лес? Людям он не нужен, а козы не съедят. Гвидона объяснила ему, что у леса великое множество невидимых врагов, которые уничтожат лес, если ему не помочь.

    — Я очень люблю лес, — сказала как-то Гвидона. — Ты видишь это смешное растение? Это гриб. Когда-то все люди на Земле жили в лесу. Они питались мясом диких зверей и растениями. Грибы разные бывают, и многие можно есть.

    — Тоже мне пища, — засмеялся Одиссей, — грибы какие-то. Послушай, неужели тебе не скучно жить в лесу? Неужели тебе никогда не приходит в голову мысль, что ты идешь не по тропе, не по ручью, а по северу Азии?

    — Нет, никогда, — тихо ответила Гвидона.

    Однажды Одиссей привел ее в Школу пилотов.

    Квадрат увидел их и присвистнул.

    — Посмотрите на Одиссея, — крикнул Квадрат. — Одиссей собирается на «Барс Годоу»! Одиссей, хочешь сыграть центром нападения?

    — Пошел к черту, — сказал Одиссей.

    — Нет, вы посмотрите на этого младенца. Он собирается на «Барс Годоу» и не умеет играть в большой мяч!

    Гвидона побледнела и закусила губы.

    — Это правда, Одиссей?

    — Нет! — крикнул он. — Это неправда! Я буду играть! Но не за седьмой, а за первый!

    — Очень ты нужен в первом, — фыркнул Квадрат.

    — А что, — задумчиво сказал капитан первого отряда, — попробуем. Один раз не жалко проиграть. Даже интересно.

    — Мы не проиграем, — сказал Одиссей. Он усадил Гвидону на камень и снял верхнюю одежду. Мяч установили в центре. Капитан откатил его Одиссею, и Одиссей, скрипнув зубами, бросился вперед. Он обвел восьмерых, промчался мимо оторопевшего вратаря и с мячом влетел в ворота. Младшие курсанты завыли от восторга. Квадрат, надрываясь от хохота, упал на землю. Хохотал весь седьмой отряд. Оказалось, Одиссей забил мяч в свои ворота.

    — Чего не бывает, — равнодушно сказал капитан первого, — правда, такой случай я вижу впервые. Вперед, Одиссей! Мы выиграем у них, если даже ты забьешь в свои ворота пять мячей.

    Одиссеи рассвирепел. Он носился по полю, как натрий в стакане воды — шипя и дымясь. Но больше забить ему не удалось. Все же первый выиграл — 4:3. Одиссей подошел к Гвидоне.

    — Я провожу тебя домой.

    — Хорошо.

   Они пошли по тропе, взявшись за руки. Лес шумел, как перед грозой.

    — Вот видишь, это неправда, что я не умею играть в большой мяч, — самодовольно сказал Одиссей. — Не верь Квадрату, Гвидона.

    — Я тебя спрашиваю не об этом, — тихо ответила Гвидона. — Это правда, что ты собираешься улететь на «Барсе Годоу»?

    — Вранье, — насупился Одиссей. — Я очень хочу попасть на звездолет, но мне это вряд ли удастся. Знаешь, сколько кандидатов? Человек пятьсот. А все они опытные пилоты. Мне же еще учиться четыре года. Что я в сравнении с ними?

    — Одиссей, я хочу, чтобы ты никогда, никогда не улетал.

    Она протянула руки, и он поднял ее и почувствовал на своих губах легкое прикосновение ее губ. Сердце Одиссея забилось радостно и гулко, и он понял, что Гвидона любит его. И на миг показалось Одиссею, что лес стал ему чем-то близок, что его уже не раздражают птицы с твердыми, как молоток, клювами, птицы с нелепым пением, птицы с красными перьями, птицы большие и маленькие. И на миг показалось Одиссею, что он идет не по северу Азии. Но тут же почувствовал Одиссей, что он уже летит, летит на звездолете, потому что есть девушка, которая любит его. И он крепче прижал ее к своей груди, чтобы она как-то не упорхнула, не исчезла, не растворилась в этом странном ночном лесу.

    — Одиссей, — сказала она, — ты любишь меня?

    — Я никогда раньше не дружил ни с одной девчонкой. — Он не мог говорить этой девочке, которой был так благодарен, неправду. Он не мог сказать, что любит ее.

    — Одиссей, но ты же пилот. Ты будешь улетать.

    — Я буду улетать на очень маленькие расстояния. И каждый раз возвращаться к тебе.

    На другой день в Школу пилотов прилетел капитан звездолета «Барс Годоу», звездолета, который через шесть месяцев должен был улететь в неведомое. Капитан звездолета прилетел поговорить со старшими курсантами. Кого-то из них он мог выбрать для будущего путешествия. Хотя Одиссею оставалось учиться четыре года, Капитан вызвал и его.

    — Я много слышал о тебе, Одиссей, — сказал Капитан, — но мне кажется, что ты слишком молод. Сколько тебе лет?

    — Через пять месяцев двадцать.

    Капитан посуровел.

    — Ты слишком молод для того, чтобы быть женатым, а по законам Земли мужчина не может уходить в Космос один. Я просто не знаю.

    У Одиссея перехватило дыхание.

    — Капитан! Я дружу с девушкой, которая готова никогда не расставаться со мной.

    — А есть ли у тебя брат? Или сестра?

    — Есть брат. Иначе вряд ли мои родители отпустили бы меня в Школу пилотов.

    — Хорошо, — сказал Капитан, — тогда проверим, на что ты способен. Решика вот эту задачу.

    Он набросал уравнение с десятью неизвестными. Одиссей усмехнулся и нажал кнопки электронного мозга. Аппарат загудел. Одиссей написал на доске решение задачи, а аппарат все еще гудел. Наконец, из него показалась лента. Капитан оторвал ее и поднес к глазам.

    — Потрясающе! — закричал он.— Ты в уме решил на полторы минуты быстрее электронного мозга! Одиссей!

    Он схватил Одиссея за плечи и затормошил его. Одиссей счастливо улыбался.

    — Мне говорили, — кричал Капитан, — что ты очень непослушный юноша, что ты забываешь об отце и матери. Но это даже к лучшему. Человека, улетающего в космос, не должна связывать Земля.

    Через несколько дней Одиссей вылетел на космодром. Как кандидат в экипаж, он должен был изучить звездолет, последнее слово научной мысли Земли. Он облазил двухкилометровый гигант от носа до хвостовых установок. Он совсем забыл о Гвидоне, но однажды Капитан напомнил ему о девушке. До старта оставалось пять дней. Одиссей улетел к Гвидоне. Он встретил ее на тропе. Она сильно похудела за эти шесть месяцев.

    — Одиссей, — сказала она, шагнув навстречу, — где ты был так долго? Я ждала, ждала тебя, я ходила в Школу пилотов, но и там тебя не было.

    — Поздравь меня! — закричал Одиссей. — Я зачислен в экипаж! Я лечу на «Барсе Годоу»!

    Она выскользнула из его рук и упала на траву. Он подхватил ее.

    — Я так и думала,— шептала она. — Ты слишком силен, чтобы оставаться на Земле. Значит, я больше тебя не увижу.

    — Почему, Гвидона?

    — Ты же знаешь, почему. Сегодня мне семнадцать, а когда ты вернешься, мне будет десять тысяч лет. Зачем ты обманывал меня, Одиссей? Зачем говорил, что мы никогда не расстанемся? Я не страдала бы так.

    — Что ты! — крикнул он. — Мы никогда не расстанемся! Мы вернемся вместе. Ты летишь со мной! Это решено. Да меня и не возьмут в космос одного.

    — Что я буду делать в космосе? Я знаю только свой лес.

    — Тебя научат. Ты узнаешь много такого, чего никогда раньше не знала. Ты будешь изучать леса на других планетах!

    — Но мне это не нужно. Я люблю Землю. Смотри — вот гриб. Он очень любит влагу, но лишь ту, которую берет от Земли. Смотри — вот дерево. Вырви его с корнем, и оно умрет, оно не может жить без Земли. И я не могу жить без этого леса, без папы и мамы, без этого ручья.

    — Гвидона, это несерьезно. Что тебе в ручье, в этой траве, в этих птицах? Ты увидишь столько нового! Мы будем сходить на десятках планет, и ты увидишь другие деревья, прекраснее этих, других птиц и животных, ты увидишь все!

    — Но это будет уже не Земля. Это совершенно другое.

    — Мы вернемся на Землю и больше никуда не улетим. Мы останемся на Земле, потому что на ней пройдет десять тысяч лет, и никто меня, недоучку, больше не возьмет в полет. Мы вернемся, Гвидона, на Землю!

    — Это будет другая Земля, не та Земля, которая мне дорога. Та Земля будет прекраснее во сто раз, но я люблю эту Землю, я люблю ее не меньше, чем тебя. Одиссей, если ты не обманывал, что мы не расстанемся, почему ты не остаешься со мной, Одиссей?

    Одиссей прислонился к сосне.

    — Девять тысяч лет, — медленно сказал он, — люди мечтали вырваться за пределы Земли. Звездолет — острие этой мечты, и если я хотя бы пылинкой могу прилепиться к этому острию, я не откажусь от такой возможности. Что такое Земля? Крохотный ничтожный шарик в необъятных просторах Вселенной, шарик, который десять тысяч лет держал своими жадными лапами человека. Я астролетчик, я чувствую у себя под ногами этот ничтожный шарик, и он мне надоел. Не Земля — а пространство, не метры, а парсеки. Вот мое назначение, и ты должна разделить его со мной. Если не хочешь со мной расставаться.

    Гвидона плакала.

    — Не плачь.

    — Я не плачу. Я не знала, кого я люблю сильней — тебя или Землю. Я гордилась и горжусь тем, что ты такой сильный и мужественный. Я буду ждать тебя десять тысяч лет. Но я не могу лететь с тобой, хотя бы потому, что ты не любишь Землю. Ты не любишь Землю, которая родила тебя и вырастила. Значит, ты не любишь своей матери. Значит, ты не будешь любить и своих детей. Ты любишь только Кос-мос. Ты и меня зовешь в Космос лишь потому, что туда не разрешают лететь одному.

    — Гвидона, — твердо сказал Одиссей, — меня не сдержит твой отказ. Если ты на это надеешься, то зря. Я добьюсь своего. Я улечу в Космос один, а если не удастся, то возьму с собой любую девушку Земли. Мне все равно, кто будет она.

    Она закусила губы, повернулась и пошла по тропе, и Одиссей понял, что она уходит навсегда, и долго смотрел ей вслед, и понял, что не возьмет с собою в Космос никого. Когда затихли ее шаги, он обхватил руками сосну и заплакал без слез. Он плакал долго и неутешно.

    Одиссей вернулся на космодром за час до старта. Капитан бегал по космодрому, разыскивая его. Одиссей окликнул Капитана, и они поднялись по трапу на самую высокую площадку.

    — Одиссей, где твоя девушка?

    — Ругай, как хочешь. У меня нет девушки, но я хочу лететь, и поэтому вернулся лишь сегодня. Ты не успеешь найти мне замену.

    Капитан побагровел.

    — Тысяча астероидов! Тебе нет замены. Но как я разрешу тебе?

    — Ты умеешь обходить законы Земли, Капитан. Не мне тебя учить. Ты взял на звездолет свою дочь. Ей всего десять лет, Капитан.

    — Мы вернемся, пока она вырастет. И притом, я получил разрешение Высшего Совета. Лететь в Космос тебе может разрешить только Высший Совет!

    — Мне очень стыдно, что я обманул тебя. Но почему бы и тебе не обмануть Высший Совет? Ведь я нужен звездолету, Капитан.

    Капитан положил руку ему на плечо.

    — Одиссей, — сказал он, — мой мальчик, что-то случилось?

    — Да,— сказал Одиссей, — помнишь: «Земные женщины не понимают пришельцев из неведомых миров». Так говорил поэт, имя которого носит наш звездолет.

    — Тебе будет очень трудно, Одиссей.

    — Мне уже трудно.

    — Что сказал тебе отец?

    — Будь достоин своей матери.

    — Что сказала тебе мать?

    — Будь достоин своего отца.

    — Понял ли ты, что простился навеки?

    — Да.

    — Взгляни, мой мальчик.

    Внизу, вокруг звездолета, кипела, бурлила толпа. Звучали приветственные речи, гремела музыка. С высоты Одиссей не различал лиц. Он видел возле космодрома огромные сверкающие цифры — 806. Год их старта. Цифры будут меняться каждый год, и когда звездолет вернется, сразу станет ясно, сколько прошло лет. И Гвидоне будет десять тысяч лет.

    Капитан поднес к губам микрофон. Он сказал всего лишь шесть слов:

    — Сердца наши остаются здесь, на Земле.

                                                              ГЛАВА ПЕРВАЯ

    Одиссей никак не мог уснуть.

    Он ворочался на постели и не понимал, почему не спится. Ему даже показалось, что в комнате жарко, и он швырнул на пол тонкое покрывало. Он с удовольствием провел пальцами по прочным мускулам левой руки и груди и услышал свое сердце. Оно билось медленно, ровно.

    Одиссей никак не мог уснуть.

    И вдруг он понял, почему.

    Потому что на Земле еще не зашло солнце. Скажи, как живуча в человеке привязанность к земным суткам, привычка спать только ночью! Вот и сейчас в комнате темно и тихо, как будто ночь. Зрение и слух можно обмануть, но никак нельзя обмануть то чувство, которому нет названия. Нельзя обмануть то, что живет в человеке глубоко и сильно.

    Когда же наступит ночь? Когда он сможет уснуть?

    Он включил свет и свесил с постели босые ноги. Теплый пол мягко коснулся пяток, и Одиссей сразу почувствовал, как через кожу вливаются в ноги бодрящие светлые токи. Это было знакомое ощущение, но оно не приелось за шесть лет.

    Он встал, и накинув на плечи покрывало, прошелся из угла в угол. За шесть лет странствий его комната, или, как любил говорить Квадрат, пещера, стала маленьким музеем. Может, она и вправду походила бы на пещеру доисторического человека, который тащит к себе все, что попадется, если бы не сиреневый экран большого видеофона и электронный мозг.

    Одиссей подошел к стене и потрогал шершавые рога чудовища с планеты Сантария. Их было семь, бессмысленных спиральных рогов, страшных только на первый взгляд. Рога понемногу разрушались в земном воздухе. Сантария была окружена водородом.

    Вот каменная плитка с планеты Хайямулау. Нет, это название придумали не земляне. Так называли планету ее жители. Те самые жители, которых не застали люди на планете Земля. Жители, которые все уже были мертвы. Земляне увидели их последние, фантастические по размерам гробницы, а на гробницах — фантастические по сложности письмена.

    Главный электронный мозг расшифровал эти письмена, и тогда человеческому слуху открылось странное название планеты — Хайямулау. И еще были открыты причины смерти жителей планеты Хайямулау. Все таили в себе письмена.

    Перед отлетом Одиссей подобрал у одной из гробниц эту плитку. На ней было начертано одно слово: «Возмездие». И Квадрат сказал:

    — Зачем тебе глупые черепки глупых человечков?

    Одиссей ничего не ответил ему.

    В углу, под трехмерной картой солнечной системы, на пластиковом треугольнике лежал черный ноздреватый осколок магнитного планетоида. Это немой свидетель самого страшного воспоминания.

    Тогда Одиссей спал на этой самой постели. Вдруг над самым ухом загремел сигнал тревоги. Он услышал далекий глухой толчок, и, сам не понимая, что происходит, упал на пол. Его швыряло от стены к стене, а он не мог встать, чтобы включить свет. Он почувствовал, как неизмеримо тяжелым стало его тело. Он распластался на полу, дополз до стены, ухватился за стойку и стал медленно вставать. Ему казалось, что его кости хрустят, хрустят и ломаются. Под пальцами оказалась кнопка выключателя. Одиссей несколько раз вдавил ее в стену, но свет не загорался, и по спине Одиссея прошел озноб.

    Комната больше не раскачивалась, и Одиссей двинулся вдоль стены, цепляясь за выступы. С грохотом падали на пол его трофеи, но Одиссей не слышал, как они разбивались. Он хотел только одного — дойти до видеофона, который соединит его с Капитаном. Его швырнуло еще раз, и он почувствовал затылком холодную поверхность видеофона, и включил его, но экран не засветился.

    — Все, — подумал Одиссей, — сейчас ко мне войдет Космический Холод.

    Стало страшно. И хотя Одиссей понимал, что Космический Холод не несет с собой мучений — сразу смерть — у него застучали зубы. Он до боли стиснул их, чтобы унять эту дрожь, и в ту же минуту — он почувствовал в темноте — с трудом заскользила дверь, уходя в сторону, и с Главной магистрали звездолета пахнуло холодным ветром, запахом гари и пепла.

    — О-и-е, — услышал он рокочущий гул, как будто в километровую пропасть падали камни.

    Страх охватил Одиссея всего, прижал к стене. Он чуть не потерял сознание от страха. Можно было даже закричать — все равно никто на Земле не узнает, как умер Одиссей.

    — О-и-е, — повторился гул.

    И вдруг Одиссею показалось, что в этом гуле различает что-то до боли знакомое. Он ударил себя по челюсти, чтобы страх ушел хотя бы из головы, и услышал другие звуки, словно из ушей фонтаном вышла вода. Он слышал звуки: О, Д, И, С, Е. И он понял: это его имя.

    — Одиссей, — говорил кто-то необычайно низким, рокочущим басом.

    — Да, — ответил Одиссей и не узнал своего голоса. Но ему стало радостно и стыдно. Радостно, что рядом человек, что человек идет на помощь ему, раздавленному и обессиленному, стыдно за свой страх.

    — Одиссей, — голос звучал, как самая низкая басовая струна, — где ты?

    — Здесь, — прохрипел Одиссей и пополз навстречу голосу. Они столкнулись где-то посреди комнаты, когда Одиссей уже ясно чувствовал дыхание Главной магистрали. Они столкнулись плечами — Одиссей правым, человек — левым, и Одиссей услышал на своем ухе горячее дыхание. Он тяжело поднял руку и положил ее на плечо человека. Оно было маленьким, но твердым, и на пальцы Одиссея упали тяжелые волосы.

    — Кто ты? — прорычал Одиссей.

    — Ара, — услышал он и удивился. Это очень странно, что девчонка, которой всего тринадцать лет, говорит таким басом. Он вспомнил, что еще восемь — а может, и все двести часов назад — кто знает? он встретил ее в Сиреневом Саду и она сказала ему: «Здравствуй, Одиссей», — таким серебристом, свежим голоском, что он сразу вспомнил Гвидону...

    — Ара, — сказал он, — почему... у тебя такой страшный голос?

    — У тебя еще страшней, — как показалось Одиссею, обиделась Ара. — Я тебя едва слышу...

    Её тяжелая голова лежала на спине Одиссея, и Одиссей вдруг подумал, что его рука непосильна для Ары, и снял руку. Он услышал над ухом сдавленные хриплые рыдания, и понял, что Ара плачет, и он спросил, почему плачет.

    — Потому что у меня страшный голос, и он тебе никогда не понравится... а у меня... был такой голос.

    Одиссей чуть не рассмеялся, но опять страхом заледенило виски. Что, если это уже навсегда, и он не встанет, не сможет поднять Ару, не сможет вытереть ее тяжелые, словно свинцовые слезы?

    — Что случилось? — натужно крикнул он.

    — Не... знаю... — всхлипывала Ара. — Не... знаю... Нарушилась связь... Отключена энергия... Мы стали тяжелыми и страшными...

    — Как ты добралась до меня?

    — Я... ползла... считала двери...

    Стыд охватил Одиссея. Ара, девочка, ползла почти сто метров по жуткой Главной магистрали, а он, Одиссей, в страхе ждал, когда войдет Космический Холод... Под потолком вспыхнула аварийная лампочка, и Ара радостно вскинула голову. В комнате послышался урчащий надтреснутый голос:

    — Одиссей... Одиссей... где ты? Ты здесь? Говорит Капитан... Одиссей...

    — Да! — крикнул Одиссей. — Я раздавлен, но жив! Что случилось?

    — Неизвестно... Я жду тебя... в Центральном секторе... Здесь уже все... Нет тебя и Ары...

    — Ара со мной!

    — Идите сюда. Приказываю, — твердо сказал Капитан.

    Одиссей приподнялся на локтях. Он видел, как дрожат плечи Ары, и со злостью оттолкнулся руками от пола. Он встал. Теперь уже ничто не смогло бы снова швырнуть его на пол. Голос Капитана звал его. Он ухватился левой рукой за стойку, а правую протянул Аре. Он рывком поднял Ару и притянул к себе.

    — Пойдем, — сказал Одиссей.

    Они, тяжело ступая, вышли на Главную магистраль. Тусклые лампочки едва освещали ее двухкилометровую длину. Эскалатор не работал. Ара чуть не упала, и Одиссей заставил ее опереться на его плечо. Он тащил себя и Ару семьсот пятьдесят метров, и в нем клокотал стыд оттого, что он идет в Центральный сектор последним.

    Едва переступив порог, он рухнул в свободное кресло. Квадрат подхватил Ару и усадил ее, а потом сел сам и повернул к Одиссею насмешливые глаза:

    — Как там твоя вселенская рухлядь? Сберег?

    — Едва ли, — насупился Одиссей.

    — Друзья, — сказал Капитан, — экипаж «Барса Годоу»...

    Двести глаз устремились на него с надеждой и тревогой.

    — Мы вошли в межгалактическое пространство, и вдруг звездолет изменил направление. Дежурная смена пилотов могла бы много рассказать о том, как плясали волны энергии на приборах, как гасли пульты управления, но пилоты уже ничего не расскажут, потому что они все погибли. Их было четверо — вы знаете это сами. Антан, Коэн, Светозар и Хаджи.

    В секторе наступила мертвая тишина...

    Почему-то в этой истории Одиссею запомнились больше всего первые сутки — до того, как они выяснили, что звездолет притянут магнитным планетоидом огромной массы, что всему виной многочисленные детали звездолета, сделанные из химически чистого железа, что приборы и энергетические центры разрушились не только от удара, но и из-за магнитного поля. Планетоид бессмысленно мчался в межгалактическом пространстве неизвестно куда. Шесть месяцев ремонтировали звездолет, изнывая от невыносимой тяжести. Шесть месяцев Капитан и Совет звездолета подбирали электромагнитное поле, способное оторвать звездолет от планетоида. Перед тем, как включить это поле, Одиссей в последний раз выполз на планетоид. Он все же отколол на память кусок этого проклятого небесного тела. За эти шесть месяцев Одиссей постарел на десять лет. И когда, наконец, они оторвались, Одиссей никак не мог привыкнуть к своему телу. Оно казалось ему необыкновенно легким, невесомым, и он думал над тем, как вынослив человек, как могуч человек в борьбе со слепой опасностью...

    Это было на третий год их полета, а теперь кончался шестой, и даже Капитан не мог сказать, в какой точке Вселенной находится звездолет. Они летели наугад, пополняя запасы топлива на ненаселенных планетах. Им не удавалось встретить людей, которые были бы равны им по научным достижениям, людей, которые смогли бы им помочь вернуться на Землю. И Квадрат мрачно шутил, что они стали вечными странниками, и серьезно добавлял, что пора думать о том, что они невечны, что им нужны дети, которые после смерти Квадрата и Одиссея доведут звездолет до Земли. Что он, Квадрат, и его жена Алана думают обо всем этом. А Одиссей не думает. Одиссей часто ловил на себе взгляды Ары. Аре исполнилось шестнадцать. Она, Ара, была необыкновенно красива. Она краснела и отводила глаза, а Одиссей нечаянно вспоминал Гвидону. Он уходил в свою комнату и до боли сжимал виски. Он прекрасно понимал, что на Земле прошли тысячелетия, что Гвидоны давно нет, но все равно думал о ней, как о живой. Он не мог простить себе и ей. Но чаще не прощал себе. Он не прощал себе того, что не смог уговорить Гвидону, не смог доказать ей величие звезд и ничтожность Земли. Он редко вспоминал отца и мать, гораздо чаще Гвидону. Только в космосе понял он, что значит уйти в Космос одному. Сначала, первые два года, когда он был совсем молод, когда они летали от планеты к планете, каждое приключение вызывало в нем бешеный восторг. Понемногу все это приелось. Ему исполнилось двадцать шесть лет. В звездолете рядом с ним работало больше ста человек. На людях он забывался, потом, когда приходил в свою «пещеру», с неизмеримой силой ощущал тоскливое одиночество. Только Ара могла спасти его от этого одиночества, но Одиссей считал ее ребенком и не чувствовал к ней никакого влечения. Задавленный пестрыми стенами своего «музея», он едва не сходил с ума. Только работа доставляла Одиссею мучительное наслаждение. Он с удовольствием вспоминал этот проклятый магнитный планетоид, затащивший их черт знает куда, потому что он дал Одиссею шесть месяцев напряженного физического и умственного труда. Той самой работы, которая заставляет спать без сновидений. А потом планетоид ушел своим путем, и все чаще Одиссею снилась не Сантария, не Хайямулау, не другие планеты, а Земля. Север Азии и девчонка с косами, девчонка, подобной которой не было на Земле. Не было никогда. И самой ее тоже нигде уже не было. И это заставляло Одиссея кусать во сне покрывало.

    Он никогда не смотрел микрофильмы, взятые на Земле. Зачем растравливать себя? Он видел, как нес Гвидону в ее причудливый домик, помнил легкое прикосновение ее губ и то мгновение, когда ему показалось, что он идет не по северу Азии. И иногда вдруг вздрагивал от мысли: а что, если он любил ее? Ведь он не знал, что значит любить. Может быть, ощущение того, что он идет не по северу Азии, было вызвано чувством, более сильным, чем миллиарды парсеков пространства? После бессонных «ночей» он приходил на дежурство у Главного пульта и, глядя на худого, разбитого Одиссея, Капитан говорил:

    Мой мальчик, надо бриться. Небритых девушки не любят.

    Он все хотел свести к шутке, мудрый, заботливый Капитан. Капитан знал, что не зря взял в полет Одиссея. Одиссей уже мог заменить самого Капитана. Они и дежурили у Главного пульта поочередно: Капитан и Одиссей. Однажды Капитан сказал Одиссею:

    — Зачем ты мучаешься? Смотри — Ара. Она любит тебя, клянусь магнитным планетоидом. Люби ее Одиссей.

    Одиссей опустил голову. Он не мог сказать Капитану, что любить Ару ему мешает женщина, умершая давным-давно. Он взялся за расчеты.

    Так шло время. Седел Капитан, а конца их путешествию не было видно. Они попали в совершенно неизвестную Галактику, потом другую. Они искали людей, способных показать им дорогу на Землю, но не находили таких людей. Или планеты были безлюдны, или люди беспомощны. И Капитан с тревогой поглядывал на Ару, которой давно пора на Землю... Звездолет должен был находиться в Космосе четыре года, а рыскал уже шесть лет.

    ...Одиссей положил кусок планетоида на подставку. Пора идти на вахту. Опять он не спал.

    Он вышел на Главную Магистраль, и эскалатор понес его в носовой сектор. На встречном эскалаторе стояли люди. Все они хорошо знакомы Одиссею. Вот Ара. Она увидела Одиссея и перепрыгнула к нему.

    — Сумасшедшая! — крикнул Одиссей.— Ты могла разбиться.

    Ара смущенно улыбалась.

    — Куда ты, Одиссей?

    — На Главный пульт.

    — И я с тобой!

    — Пилотов не разрешается отвлекать от дела.

    — Я на полчасика, Одиссей!

    Одиссей сделал страшное лицо:

    — А если в эти полчаса появится магнитный планетоид?

    Он погладил ее по голове, и его рука запуталась в шелковых волосах Ары. И она неожиданно прильнула к нему, и Одиссей почувствовал запах ее волос, и почему-то ему не хотелось отстранить Ару. Он еще погладил ее по голове и тыльной стороной ладони ощутил свой колючий подбородок. «Опять не брит» — подумал он с досадой.

    — Ара, мне пора. Не задерживай, пожалуйста, — попросил Одиссей. Она откинула голову и с обидой посмотрела в глаза Одиссею. А потом перепрыгнула на встречный эскалатор, и Одиссею не хватило духу сделать ей замечание. Словно виноват. Он вошел в носовой сектор. У Главного пульта стоял Капитан.

    — Ты сегодня поторопился, Одиссей, — сказал Капитан. — Еще четыре минуты.

    — Как прошло дежурство?

    — Спокойно — но ничего интересного. Вокруг бесплодные звезды, без планет. Смотри.

    Одиссей не стал смотреть карту пространства, пройденного звездолетом за дежурство Капитана. Он включил экран. Исчез потолок, и Одиссей увидел чужие звезды, далекие галактики и туманности.

    — Когда же, тоскливо сказал Капитан, — когда мы найдем человека, способного указать дорогу?

    — Не знаю. Капитан, — ответил Одиссей.

    — Я знаю, что ты не знаешь. Это вопрос самому себе. Летим и летим, и все одно и то же.

    — А что за новая галактика появилась там? — спросил Одиссей, опираясь на спинку кресла.

    — Где?

    Тринадцать градусов десять минут три секунды влево от звездолета.

    — Там нет никакой галактики, Одиссей, — не поворачиваясь, сказал Капитан. — Тебе показалось.

    Там галактика, Капитан. Посмотри.

    — Мне надоело смотреть. Мое дежурство кончается. Теперь ты смотри.

    — Я прошу тебя посмотреть на эту галактику, Капитан! — настаивал Одиссей, не понимая, почему.

    — Подумаешь, галактика. Раз она появилась, то мы успеем рассмотреть ее. Ну, раз хочешь, так и быть.

    Капитан подошел к Одиссею и вопросительно поднял голову. Одиссей ткнул пальцем.

    — Да, — с грустью сказал Капитан, — я совсем стар. Я уже не могу увидеть эту паршивую галактику.

    Одиссей включил увеличение. С шорохом поползли линзы в требуемую точку купола. Одиссей повернулся к Капитану и вдруг увидел, как Капитан побледнел и схватился за сердце.

    — Одиссей, — хрипло сказал он, — это...

    Он замолк с широко раскрытыми глазами.

    — Что? — крикнул Одиссей.

    — Это наша галактика! Наша! Наша! Я узнал бы ее среди тысячи других, эту чертову галактику, где мы родились, откуда мы летели и куда мы — теперь я это вижу — обязательно вернемся. Мы летим к ней с другой стороны, но это она, Одиссей, она, она!

    Он обнял Одиссея, и Одиссей впервые увидел, как плачет Капитан. Его спина вздрагивала, а руки дрожали на плечах Одиссея. Через его плечо смотрел Одиссеи на далекое, едва заметное пятно в просторах Вселенной. Что заставило его, Одиссея, увидеть это пятно? Может быть, тоска по Земле, которой раньше не было, тоска по женщине, которой уже нет?

    Я еще не верю, Капитан, — сказал он.

    — Это она, — повторил Капитан. — Прикажи изменить курс на тринадцать градусов, десять минут и три секунды. Не говори больше ничего. Пусть гадают, почему меняем курс. Пусть это будет нашей тайной. Тайной на те два месяца, пока мы долетим до Земли.

    Одиссей мягко отстранил Капитана и, потрясенный, придвинул к себе микрофон. Он сел в кресло, чтобы сосредоточиться.

    — Пилоты, — сказал он. — Говорит Одиссей. Курс в той же плоскости, тринадцать градусов, десять минут, три секунды влево.

                                                                ГЛАВА ВТОРАЯ

    Прошло полтора месяца. Никто в звездолете не знал, что до Земли осталось так мало. Знали только Капитан и Одиссей. Оба теперь почти не покидали Главного пульта. Раньше он был для них местом работы и творческих поисков, а теперь — той вышкой, с которой видна Земля. Пилоты тоже смотрели на небо, и Квадрат смотрел на небо, и Ара смотрела на небо, но никто не видел того, что видели Капитан и Одиссей. Межгалактическое пространство кончилось, и звездолет ворвался в галактику, и звезды расступились перед ними и засверкали свежо и ярко. Они сверкали со всех сторон, им не было числа, между ними где-то далеко-далеко маячили другие скопления. Одиссеи и Капитан ничего не говорили экипажу, потому что сами в глубине души все еще сомневались в правоте своего зрения и астрономических вычислении. Однажды на Главный пульт зашел Квадрат.

    — Капитан, — сказал он, вертя в руках лист бумаги, испещренный формулами, — мне кажутся знакомыми звезды. Мы как будто уже видели их.

    Он вытер вспотевший лоб.

    — Неужели мы кружим во Вселенной, идем по своему следу?

    — Все может быть, — рассеянно опустив глаза, сказал Капитан.

    — Да, да, — пробурчал Квадрат и вышел.

    Однажды Одиссей пришел к себе. Он хотел раздеться, но в дверь постучали, и Одиссей сел в кресло.

    Он недоуменно поднял глаза на Ару, которая нерешительно остановилась у двери, опустив руки.

    — Что тебе, Ара? наконец, спросил Одиссей.

    — Мне скучно, Одиссей. Я хочу побыть с тобой.

    — Скучно? Неужели ты не можешь найти себе никакого занятия?

    Она подошла к спиральным рогам, зачем-то потрогала их и повернулась к Одиссею.

    — Я не знаю... Я пытаюсь делать все. Я слушаю записи умных книг, я плаваю в бассейне, я решаю несложные задачи — и все равно мне скучно. Я не знаю, что это такое, Одиссей. Раньше я могла часами смотреть на звезды, а теперь ненавижу их.

    — И сегодня, — дрогнувшим голосом сказал Одиссей, и сегодня ты смотрела на звезды?

    — Да, Одиссей.

    — И ты ненавидела их?

    — Да. Они бездумно кружат во Вселенной, они заслоняют от нас нашу Землю.

    — Что ж ты стоишь, — спохватился Одиссей и придвинул ей кресло. — Садись.

    Она села напротив Одиссея, положив подбородок на руки. Ее глаза были печальны и тусклы.

    — Я не понимаю, Одиссей, что случилось? Раньше я могла бегать по всему звездолету, смеяться, а сейчас ни звездолет, ни люди не вызывают во мне доброго чувства. Одиссей, я со страхом слушаю порой, о чем говорят люди. Они стали злы и раздражительны. Ты помнишь, как еще до магнитного планетоида Квадрат собирал юношей, и все играли в большой мяч, и было столько смеха и радости? А теперь, кончив работу, все разбредаются по своим комнатам. Неужели во всем виноват магнитный планетоид? Неужели он обладал еще каким-то излучением, убивающим смех?

    — Нет, Ара, сказал Одиссей, — планетоид виноват лишь отчасти. Это тоска по Земле, Ара. Дай мне руки.

    Она доверчиво положила в его огромные ладони свои крохотные кулачки. Он легко разжал их, сложил вместе и прикрыл своими грубоватыми пальцами. И вдруг, словно резануло по глазам, вспомнил Гвидону. Он опустил веки, покачал головой. Ара с тревогой смотрела на него.

    — Это тоска по Земле, — повторил он, — а для тебя и еще одна тоска. Она схожа с тоской по Земле, и в то же время совсем другая. Ты говоришь, Ара, что тебе надоели люди. Все люди, Ара?

    Она вздрогнула.

    — Нет, папа мне не надоел. И ты, Одиссей, тоже.

    — Значит, это не только Земля. Ах, Ара, о чем ты думала, когда собиралась в Космос? Зачем с таким трудом добивались вы с Капитаном разрешения Высшего Совета? Только Земля может спасти тебя. А меня уже ничто не спасет.

    — Я не хотела, чтобы папа был один в Космосе. Но почему тебя ничто не может спасти?

    — Я обречен на одиночество, Ара. Ты знаешь, что значит — обмануть человека? Нет, ты не знаешь, и лучше тебе не знать. Потому что обман хуже Космического Холода, он жжет нас через миллиарды парсеков.

    — Почему ты страдаешь, Одиссей, — почти крикнула она. — Зачем любуешься ты своими страданиями? Ты ужасный человек. Что ты любишь?

    — Я раньше любил звезды, — сказал Одиссей. — А теперь...

    Его прервал видеофонный сигнал. Одиссей выронил руки Ары и поспешно нажал кнопку. Он увидел на экране ухмыляющееся лицо Капитана.

    — Ко мне, Одиссей, — заревел Капитан. — Солнечная система!

    Экран тут же погас. Одиссей вскочил. Кресло резко ударилось в стену. Одиссей слепо шагнул к двери, но Ара толкнула его в грудь. Он остановился и невидящим взглядом уставился на нее.

    — Что он сказал? — словно в ознобе, дрожала Ара. — Что он сказал?

    — Солнечная система! — крикнул Одиссей. — Солнечная система. Ара! Мы дома! Дома! Ты понимаешь, Ара?

    Она замотала головой и бессильно упала ему на грудь. Она словно пыталась зарыться в его одежду и билась в ознобе.

    — Солнечная система! — как песню, повторил Одиссей. — Ты понимаешь, Ара?

    — Я ничего не понимаю, — глухо говорила Ара. Мне холодно, холодно. Я ничего не понимаю. Что это значит, Одиссей?

    — Неужели ты забыла, что такое Солнце? Солнце и Земля. О черт, да как ты не понимаешь, что мы дома. Идем скорее, ты увидишь то, чего не видела уже шесть лет.

    Он подхватил Ару, лепетавшую что-то совершенно бессмысленное, и вышел на Главную магистраль. Он шагнул в скоростной лифт. Лифт завыл и заскользил по рельсам, Ара все повторяла:

    — Мне холодно... Мне страшно...

    Он внес ее в помещение Главного пульта и усадил в кресло. Капитан стоял рядом лицом к звездному небу, и по его лицу ходили всполохи.

    — Смотри,— сказал он Одиссею, — вот Солнце. Вот Уран и Сатурн, а Венеры и Марса не видно — они за Солнцем. А это — Земля.

    В глубине неба пульсировал зелено-голубой шарик. Пульсировал совсем недалеко от косматого ослепительного Солнца.

    Ара приподняла голову. Она увидела протянутый палец Капитана и вдруг поняла. Поняла все. Но почему-то на ее лице не было ни радости, ни восхищения. Скорее это был испуг. Она робко подошла к Одиссею и прижалась головой к его руке.

    Вот Земля, — говорил Капитан, качаясь, как пьяный. — Вот она, смотри, Ара. Мы шесть лет не видели ее. Мы увидим ее не такой, какой она была раньше. Не мы сделали ее еще прекраснее, чем она была раньше. Но разве не заслужили мы этой, новой Земли своими скитаниями? Мы полюбим эту новую Землю. Пусть откроются наши сердца для любви. Почему ты так странно смотришь, Ара?

    — Я не знаю, — прошептала Ара.

    — Одиссей, продолжал Капитан, — пора все сказать. Мы не ошиблись. Одиссей, скажи всем. Я не могу.

    Одиссеи провел рукой по лицу. Он включил микрофон и, почти прижавшись к нему губами, выдохнул:

    — Всем, всем, всем. Всему экипажу. Говорит Одиссеи. Друзья, Капитан просит всех в Центральный сектор.

                                                               ГЛАВА ТРЕТЬЯ

    Звездолет вышел на орбиту вокруг Земли. Он неподвижно висел над одной точкой. Одиссей вглядывался в эту точку. Он ничего не мог рассмотреть, по он твердо знал: под ними тот самый космодром, с которого они стартовали.

    Их захлестнули радиоволны. Капитан слушал сообщения с Земли и хмурился. Было что-то непонятное в них. Земляне радовались прилету «Барса Годоу», но как-то странно. Они радовались и удивлялись. Удивлялись в каждой радиограмме. И этому не было никаких объяснений. Можно удивиться один раз, дважды, но сто два раза?! Протягивая Одиссею 102-ю радиограмму, Капитан сказал:

    — Послушай. Что это такое?

    Одиссей включил воспроизводящее устройство и услышал:

    — Звездолет «Барс Годоу»! Говорит Моглав. Удивлены и восхищены вашей победой над Космосом. Привет Одиссею, нашему земляку!

    Земля, Земля, почему ты встречаешь меня моим именем? Почему ты не встретишь меня тем, что я оставил — плеском воды, пением птиц, гулом водопадов? Имя свое я унес в Космос — и, казалось навсегда. Земля, Земля...

    И голос Ары в ушах — печальный, тоскующий: «Я не хочу на Землю, Одиссей», «Почему?» «Что мне Земля. Я плохо знаю ее. А Космос... Это ты, Одиссеи. Это твои руки, которые иногда касаются моих рук. Это твой голос. Это твоя железная непреклонная воля. Вот что такое Космос, Одиссей! И если бы мы всегда были в космосе, ты перестал бы быть безразличным ко мне. А на Земле я тебя не увижу. Я не буду нужна тебе на Земле...» Ара, Ара... Не горюй, скоро все изменится. Ты встретишь на Земле умного сильного юношу, и он полюбит тебя. А я...

    В 150-й радиограмме было сказано, что звездолет может идти на посадку. Капитан переглянулся с Одиссеем.

    — Да, — сказал Одиссей.

    Капитан отдал приказ. Примерно двадцать раз звездолет опускался на планеты, но к этому все равно нельзя привыкнуть. Корпус звездолета затрясся нервной дрожью и стал поворачиваться. Здесь уже искусственная сила тяжести была равна нулю. Земное притяжение мягкими руками обхватило звездолет и повернуло его к себе хвостовым двигателем. На потолке опять засверкали звезды. Они потускнели.

    — Четыре пункта, — раздался спокойный голос Капитана.

    — И-а-у!

    Этот гул врывался в уши, забивал их, как сырым песком. Одиссеи упал ничком на пол. В нем внезапно возник страх — что, если звездолет сейчас разобьется? Сейчас, когда закончены шесть лет странствия, и они даже одним глазом не увидят Землю. Что, если их полет завершится неожиданно и глупо? Ерунда, подумал он, ничего не случится. Звездолет в руках Капитана. Его бросило в сторону, он приподнялся и вдруг увидел, что все изменилось, — пол стал стеной, потолок другой стеной, а Главный пульт был где-то вверху. Он попытался улыбнуться. Не получилось.

    — О-е-у! — послышалось где-то вне звездолета. Одиссей закрыл глаза. И вдруг гул замолк. Стало тихо-тихо. Перед глазами Одиссея дрожала стена.

    — Ну, мальчик мой, — сказал Капитан, — приехали. Давай выползать.

    Одиссей машинально нажимал кнопки. Вдруг с треском распахнулся люк, и в Главный пульт ворвался земной ветер. Земной воздух. Странно, подумал Одиссей, в моей комнате воздух был по составу таким же, как и на Земле. И вот тот самый воздух, которому мы подражали. В нем тоже четыре пятых азота и одна пятая кислорода, и углекислый газ, и благородные газы, а вот что-то совсем не то. Может быть, воздуху звездолета не хватало движения?

    В люке перед ним было небо, но уже не черное небо Космоса, а голубое небо Земли, и Одиссей рванулся к этому небу, но опомнился и уступил первый шаг Капитану. Капитан пригладил виски.

    — Друзья, — сказал он в микрофон, — мы на Земле. Все — к выходу!

    Он торжественно шагнул к люку, но ему помешала Ара. Одиссей даже не понял, откуда она появилась.

    — Я! — крикнула она.— Я!

    Капитан уступил ей дорогу, и Одиссей увидел Ару на фоне земного неба. Ара подняла руки:

    — Здравствуй, Земля!

    Одиссей и Капитан протиснулись в люк. Одиссей посмотрел вниз. Там сверкали зубчатые скалы, справа бился в своих гранитных берегах Валаш. Земля его предков ждала его. Но Одиссей не торопился. К звездолету бежали люди. От огромной высоты у Одиссея закружилась голова. Он схватился за перила, и в то же мгновение к звездолету мягко прилипли опоры скоростного лифта. Одиссеи взглянул на Ару. Ее лицо осунулось, резче проступили скулы на круглом лице. Одиссею захотелось сказать Аре что-нибудь ласковое. Он коснулся ее плеча и указал вниз.

    — Помнишь, — сказал он, — когда мы улетали, за Валашем был выложен год нашего отлета. Помнишь его?

    Ара вскинула голову, и Одиссей увидел в ее глазах смятение.

    — Да, — тихо сказала она, — 806.

    — А теперь, — крикнул Одиссей, — посмотри туда же!

    Он сам не смотрел за Валаш. Он почему-то боятся четырехзначной цифры, которая должна сверкать там.

    — Не могу, — прошептала Ара.

    — Почему?

    Он сам знал, почему. Потому, что и сам не мог.

    — Я боюсь. Я не хочу смотреть, — Ара отвернулась.

    Капитан услышал их разговор. Он быстро взглянул вниз.

    — А, — сказал он, — на Земле новое летоисчисление. Ну, не понимаю. Могли бы уж для астролетчиков и старое оставить. А теперь гадай. Три тысячи астероидов!

    Одиссей медленно повернул голову и пошатнулся. За Валашем, переливаясь, как вода, лежали цифры 8, 1, 2. Восемьсот двенадцатый год. Да, прав Капитан, на Земле новое летоисчисление. Да, на Космодроме могли бы оставить прежнее.

    — Ара, — тихо сказал он, — посмотри, как удивительно. Как будто и неправ был Эйнштейн. Как будто шесть лет на Земле то же, что шесть лет в Космосе. Посмотри, Ара! На Земле 812-й год.

    — Ну, — сказал Капитан, одергивая одежду, пора. А то с нижних люков кто-нибудь сойдет раньше меня — неудобно. Пошли, ребята!

    Он суетливо открыл дверцу лифта и вошел туда.

    — Капитан, — спросил Одиссей, — может быть, я и Ара следующим рейсом?

    Капитан подумал.

    — Ты за шесть лет сошел с ума, — наконец, бросил он. — Конечно, вы со мной! Только со мной!

    Он схватил Одиссея за рукав и втолкнул его в лифт. Тут же в лифт влетела Ара. Капитан захлопнул дверцу и весело крикнул:

    — Три тысячи астероидов!

    Лифт остановился, и Капитан вышел наружу. Сквозь открытую дверцу Одиссей услышал приветственный крик толпы и изменился в лице.

    — Ара, — сказал он дрожащим голосом, — иди, иди! Ты видишь, — Капитан вышел.

    Ара побледнела.

    — Нет! — крикнула она. — Ты, ты!

    Она прижалась к стене лифта.

    — Иди, Ара, — сурово сказал Одиссей. — У меня с Землей особые счеты.

    Ара съежилась и оторвалась от стены, и вышла, и Одиссей услышал крик такой же силы. Земля, Земля, думал он, вот сейчас я ступлю на тебя, я, не любивший тебя. Поймешь ли ты меня? Простишь ли ты меня? Земля, Земля, крохотный шарик в просторах Вселенной... Гвидона, Гвидона, Гвидона...

    Он ступил за порог лифта, и его оглушили, смяли крики. Он шел по живому коридору, вдыхая полузабытые пряные запахи земных цветов. Он смотрел и не видел лиц. Лица мелькали широкими белыми полосами, и Одиссей понял, что он плачет. Он поднял руку к глазам и нечаянно вскинул ее выше головы. Он услышал свое имя и вздрогнул: как странно звучало оно на Земле, над этими теплыми камнями, над широкими белыми полосами.

    — Одиссей, Одиссей! Жив! — кричали люди. Он не видел ни жестов, ни одежд, и шел, шел, и все видел перед собой розовый гранит. Вот ступени. — Выше, выше, — говорил кто-то, и Одиссей шел вверх, не понимая, что делает. И вдруг он услышал над собой голос Капитана:

    — Родные мои, — говорил Капитан, — милые люди Земли! Я просто не могу вам сейчас рассказать обо всем. За шесть лет странствий было много разного.

    Вот Ара, которая улетела в космос девочкой. Сейчас ей шестнадцать. Вот Одиссей. У него белые волосы, но даже это не скроет седины. Мы много видели. Мы понимаем, братья и сестры, что вы, может быть, знаете больше и лучше нас. На Земле прошли тысячи лет...

    На возвышение шли космонавты. Их можно было бы узнать среди тысяч землян — по глубоким морщинам у губ, по ранней седине. И вдруг Капитан замолк, и Одиссей увидел, как человек, странно знакомый, на кого-то похожий, тронул плечо Капитана. И все затихли. Капитан растерянно повернулся к этому человеку.

    «Почему, — мучительно подумал Одиссей, — почему мне кажется знакомым этот человек с продолговатым лицом и насупленными жесткими бровями?»

    — Сколько лет, — сказал человек, — вы были в полете?

    — Шесть лет, — сказал Капитан.

    Человек внимательно посмотрел на Ару и Одиссея и опустил голову.

    — Этого не может быть, — тихо сказал он.

    — Почему? — недоуменно вскинул брови Капитан.

    — Этого не может быть.

    — Почему? — крикнул Квадрат. Его лицо было бледно, а пальцы впились в поручень.

    — Вы были в Космосе — для вас — не больше недели.

    — Но Ара! — закричал Капитан. — Смотри — Ара! Изучи записи 806 года после Великой революции. Она улетела в Космос ребенком! Понимаю, прошли тысячи лет, и никто на Земле не помнит нас. Но изучи записи!

    — Зачем изучать записи, — горько улыбнулся странно знакомый Одиссею человек. — Я помню Ару. Я помню, как она девочкой подымалась в звездолет. Я помню всех вас. Потому что после Великой революции прошло восемьсот двенадцать лет. Неужели, Капитан, ты не видел цифры? Я сам ничего не понимаю, но на Земле со дня вашего старта прошло шесть лет. Столько же, — если верить тебе, — сколько вы пробыли в Космосе.

                                                          ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

    Ошеломленный Одиссей пошатнулся. Он оперся на плечо Капитана. Может быть, это выглядело очень смешно: Одиссей был на голову выше Капитана. Но никто не смеялся. Вокруг стояла тишина. Это была не та тишина, которая давила виски Одиссея в Космосе. Это была живая тишина, наполненная дыханием землян, их немыми жестами. Где-то слышалось легкое постукивание металла о металл. Одиссей совел глазами своих друзей. Их лица застыли, а губы не шевелились, как у статуй. Только сейчас те, кто был в космосе, поняли, что на Земле прошло шесть лет, а те, кто оставался на Земле, что в звездолете прошло столько же.

    — Воды! — хрипло сказал Капитан.

    Кто-то бросился за водой. Капитану поднесли сосуд, и он выпил до дна. Он бросил сосуд себе под ноги и раскрошил его. Что он делает, подумал Одиссей.

    — Вы можете подумать, — глухо сказал Капитан, — что мы отлеживались где-нибудь в соседней планетной системе, что мы ничего не искали. Нет! Космос узнал землян. У нас есть сотни доказательств, которые...

    — Не надо, — прервал его человек с продолговатым лицом. — Мы верим вам. Ученые разберутся во всем этом лучше нас с тобой, Капитан. Ни ты, ни я не сможем сказать, какую злую шутку сыграл с нами Космос. Давай обнимемся, Капитан.

    Над космодромом послышался гул. Это десятки винтолетов повисли над их головами. Они прилетели сюда, чтобы отвезти астролетчиков, куда им захочется.

    Одиссей сошел с трибуны, не зная, что делать. Его окружили люди. Они все улыбались, протягивали ему руки, и Одиссей жал эти руки — тонкие пальчики девушек и жесткие ладони мужчин. К нему протиснулся огненно-рыжий детина, увешанный кристаллами памяти.

    — Одиссей! — крикнул он.— Всего два слова! Скажи что-нибудь людям, которые так пристально смотрят на тебя по видеофону. Правда, ты просто не знаешь, что сказать?

    — Да, да, — осторожно отталкивая репортера, сказал Одиссей.

    — Скажи, с каким чувством ты ступил на Землю? Не правда ли, это очень странное чувство?

    — Да, да.

    — Как тебе нравятся девушки Земли? Не правда ли, они ослепительно красивы?

    — Не знаю, — сказал Одиссей. Вокруг засмеялись.

    — Что хотел бы ты сказать тем, кто еще не был в Космосе? Не правда ли...

    — Я хочу спать. Прости. Я очень устал.

    Его подхватили с двух сторон стройные юноши в голубой одежде и повели к винтолету. Одиссей не сопротивлялся. Он шел туда, куда ведут. У винтолета его встретил человек с продолговатым лицом.

    — Одиссей, — сказал он, — звереныш, неужели ты не узнаешь меня? Неужели ты забыл меня за шесть лет?

    Одиссей сумасшедшими глазами взглянул на него и вдруг узнал. Это был Волк, брат его матери, руководитель Космодрома! Он бросился к Волку. И пока они обнимались, пока до боли жали друг другу руки, словно пелена спала с глаз Одиссея, а из ушей вынули вату. Он только сейчас понял, что значит на Земле прошло шесть лет. Это значит, что все живы, что он увидит отца, маму, и всех, кого знал! Что он увидит Гвидону! Случилось невероятное, чего немыслимо было ожидать. Никто никогда не сказал бы Одиссею, расставаясь перед полетом в другую Галактику, что встретит его на Земле через шесть лет!

    — Ну, Одиссей, дорогой, спокойнее. Не плачь.

    — Я не плачу,— улыбнулся Одиссей.

    — Вот и хорошо. Случилось чудо, и какова бы ни была его причина, будем просто радоваться, что мы вместе живем на нашей нетленной Земле.

    — Да, — глубоко вздохнул Одиссей, — будем рады!

    Он оглядел космодром. Закрывая полнеба, упирался в звезды «Барс Годоу». Но уже выше его кружили винтолеты. Они улетали в разные стороны, и с земли им махали руками и кричали весело.

    Недалеко от себя он увидел у винтолета Капитана.

    — Подожди, Волк, — бросил он и пошел к Капитану. Он гнал перед собой огромную тень — за его спиной подымалось солнце. Оно было еще невысоко, и оттого тень коснулась Капитана на две секунды раньше, чем Одиссей коснулся его плеча.

    — Мой мальчик, — сказал Капитан, щуря синие глаза, — я озабочен этими чудесами.

    — Я рад им. Я увижу все, что когда-то оставил без жалости.

    Капитан отвел глаза.

    — А вот у меня нет родных. Мама Ары умерла двенадцать лет назад. Хорошо тебе, Одиссей.

    — Я еще не знаю, Капитан, хорошо мне или плохо. Но прежде чем мы расстанемся — а я верю, что мы расстанемся ненадолго — я хочу сказать, Капитан, большое спасибо тебе. Ты сделал из меня человека, вернул на землю человеком. Я сотни раз поражался твоим мужеством, Капитан.

    — Не стоит, Одиссей. Мы летим в Австралию, там я родился. Мы встретимся, скорее всего, через неделю — на заседании Высшего Совета. Но если ты приедешь к нам раньше, я и Ара будем очень рады.

    — Да, а где Ара? — спохватился Одиссей.

    Бедняжка спряталась в винтолете. Я не знаю, отчего она так подавлена. Ума не приложу. Что с ней?

    Одиссей поднял голову и увидел за стеклом испуганные глаза Ары. Он поднялся по лесенке и вошел в винтолет. Ему пришлось согнуть голову, чтобы не удариться о потолок. Он сел.

    — Вот мы и дома, Ара.

    — Да.

    — Почему же ты не рада?

    На земле прошло шесть лет. Девушка, которую ты оставил, жива.

    — Ты хотела ей смерти?

    Ара с ужасом посмотрела на него.

    — Нет, — тихо сказала она, — что ты!

    Ара, я приеду к вам в Австралию. Я обязательно приеду. Мы будем — как это? — купаться в море.

    Она покачала головой.

    — Земля навечно разделяет нас.

    Он все-таки ударился о потолок, выходя из винтолета. Волк отчаянно махал ему руками.

    — Прощай, — сказал Одиссей.

    — До свидания, — поправил его Капитан.

                                                                    ГЛАВА ПЯТАЯ

    — Прилетели, — сказал Волк.

    Одиссей увидел прозрачное здание, повисшее на скале. Оно, сверкающее и плавное, казалось невесомым — так легки были его конструкции. От него куда-то тянулись в воздухе толстые провода, слегка подернутые инеем. Одиссею стало холодно. Он подумал, что шесть лет назад Антарктида была покрыта льдом, и сказал об этом вслух.

    — Подожди, — засмеялся Волк, — ты еще не то увидишь. Ты даже не представляешь, как изменилась Земля за шесть лет! Антарктида — лишь малая частица всего.

    И Одиссей понял, что белело у подножия здания. Это был снег. Как давно не видел его Одиссей! Ему захотелось выпрыгнуть из винтолета и побежать по скрипучему холодному снегу. Это было ощущение далекого детства.

    Винтолет постепенно начал снижаться. К нему уже бежали люди. Одиссей свалился в сугроб, снег ожег ему руки, запорошил волосы. И ощущение радости стало высоким и сильным. Худой человек лет пятидесяти с белыми вьющимися волосами протянул ему руку, и Одиссей встал.

    — Бойд, — улыбнулся человек. — Ты Одиссей.

    — Да, — сверкнув зубами, ответил Одиссей. — Где мои папа, мама, брат? Где Скарб?

    — Я только что получил сообщение, что ты прилетаешь, и поэтому не успел предупредить их. Они сейчас под землей. Но мы зайдем в Сектор Управления, и я вызову их, — сказал взволнованно Бойд. — Пошли!

    Лифт замчал их на десятый этаж здания. Они вошли в просторное помещение. И хотя Одиссей подолгу стоял у Главного пульта звездолета, у него в глазах зарябило от приборов.

    — Отсюда, — сказал Бойд, — мы управляем всеми работами — и теми, что над землей, и теми, что под землей.

    — А что вы ищете?

    — О, это очень интересно. Есть гипотеза, что когда-то на Антарктиде жили люди. Это было тогда, когда земная ось почти лежала на плоскости орбиты. Тогда в Антарктиде был вечный день, и человечество быстро созрело. Мы нашли многие памятники культуры. А потом неожиданно земная ось повернулась, и Антарктида обледенела.

    — Почему же она повернулась?

    — Кто знает. Я считаю, что в этом виноваты люди. Они слишком небрежно обращались с законами природы. Мы рылись здесь и неожиданно обнаружили на глубине в два километра непроницаемую железную стену. Теперь мы ее пробиваем.

    — Зачем?

    — Интересно ведь, — усмехнулся Бойд, — посмотреть, что за этой стеной.

    — И моя мама?

    — И она там работает. И брат твой тоже.

    — Отец?

    — Ясное дело, там.

    Одиссей прилег в кресле. Они ничего не знают? Ничего? Как обрадуются все они! Даже когда Одиссей жил на Земле, он редко бывал в семье. И каждый раз мама говорила:

    — Возвращайся скорее, Одиссей!

    Только перед стартом она не говорила ничего такого...

    Бойд стал нажимать кнопки, мурлыча песенку.

    — Сейчас вы увидите их!

    Одиссей нетерпеливо заерзал в кресле.

    — Ну скорее, скорее!

    — Что-то не клеится, — хрипло сказал Бойд. — Что-то совершенно непонятное!

    Он включил микрофон.

    — Тоннель два, тоннель два, что у вас случилось? Почему не даете связь? Перехожу на прием.

    Он повернул рукоятку на полную мощность, и аппаратную заполнил взволнованный мужской голос:

    — Ничего не понимаем! Тоннель в дыму! Снизу идет огонь! Дым! Дым! Горят кабели!

    И еще после секунды молчания:

    — Спасите! Спасите нас! Лава!

    Грохот, и все смолкло. И за окнами морозное синее небо прорезал леденящий вой сирены. Одиссей с ужасом вскочил. Он и Волк бросились к пульту. Бойд ошалело рвал рычаги. А сирена выла и выла. На стене загорелся видеофон внешнего дозора. Там, за пять километров отсюда, над тоннелем-два в воздух поднялся столб дыма и пламени, и стреловидная башня, стоявшая у тоннеля, вдруг закачалась и упала набок. Грохот удара резанул слух Одиссея. Он схватил Бойда за плечи и затряс его, и из груди Бойда вырвался страшный крик. Волк метался у пульта.

    — Что случилось? — крикнул Одиссей.

    Волк провел рукой по лицу и медленно повернулся к Бойду. Мертвенно белое лицо Бойда перекосилось. Одиссей смотрел на них, и страшная, невероятно страшная правда вошла в его сознание.

    — Ты опоздал, Одиссей, — сказал Волк. — Все равно опоздал.

    — Я торопился десять тысяч лет, — глухо сказал Одиссей. И закричал.

    За окном синело морозное безоблачное небо.

                                                             СЛОВО ОДИССЕЯ

    Я обращаюсь к тебе, Земля.

    Ты помнишь, когда я улетал в Космос, я не любил тебя. Я думал, что ты держишь меня, человека, из необъяснимой слепой жадности. Я понял только там, вдали от тебя, что именно ты дала мне крылья. Я платил тебе неблагодарностью, и вот ты отомстила мне.

    Твоя месть страшна.

    Земля!

    Там, на пятом году полета, я почувствовал одиночество. Оно было безвыходным, это одиночество. Мне никто не мог помочь, кроме тебя. И дело не только в тебе самой, — в тех людях, которых оставил я на Земле. Я тосковал по ним безумными часами, когда оставался один. Мне когда-то казалось, что не люблю их, а когда понял, что без них не могу обойтись — было поздно. Я тысячу раз пережил их смерть, и когда ты, Земля, замаячила в черной глубине Вселенной, мне показалось, что я спешу на похороны. На похороны тех пятисот миллионов, с которыми расстался. Я представлял тебя нескончаемым кладбищем, рядами черных урн с прахом землян, в том числе и близких мне. Ты дала мне недолгую радость. Я спешил к ним десять тысяч лет, и мне уже казалось, что не напрасно. Но ты обманула меня. Земля. Ты обманула меня.

    Зачем ты сделала это?

    Чтобы я еще глубже почувствовал свое одиночество?

    Это жестоко, Земля!

    А я думал, что на Земле человек не может погибнуть. Я думал, что гибнут только в Космосе, в холодном бездонном Космосе! Ты казалась мне теплой, Земля! И вот я иду по мерзлой гремящей почве, и снежный ветер рвет мои волосы, и я, еще недавно казавшийся себе могучим и несгибаемым, стал втрое меньше ростом, словно тела умерших несу на своих плечах. Их не надо нести. Они остались в тебе, Земля! Эти люди — мои родные, мои самые близкие люди, моя семья и еще двадцать не менее дорогих мне людей. Ты слышишь, Земля? Зачем ты убила их?

    Ты можешь сказать, что их убила не ты, а люди, которые жили на тебе миллиарды лет назад и уничтожили сами себя? Это они, скажешь ты, спрятали смерть в твоих недрах? Но почему ты, чье могущество неизмеримо, не раздавила эту смерть? За миллиарды лет!.. Смерть, смерть... Я видел ее в Космосе. Но то была не такая смерть. Эта смерть — кара за мою черствость. Но чем виноваты они, все те, кто умер? Это же я виноват! Слезы замерзают на моем лице. Я чувствую, как они стягивают кожу. Вот мы подымаем памятник над их могилой, тридцатиметровый черный обелиск, и я вижу, как каменеет лицо Волка, как, отвернувшись, рыдает Бойд. Говорят, он с детства всю жизнь, любил маму. Земля, а его за что ты наказала? Он кричит, что виноват в катастрофе, что ему нет места на Земле... Я не верю Бойду. Это я виноват. Но зачем же такая кара, Земля?

    Мы все смертны. И я неизбежно умру, и если умру на Земле, надо мной тоже воздвигнут памятник. Но я не хочу умирать на Земле. Ты слышишь, Земля? Я умру не на Земле!

                                                                 ГЛАВА ШЕСТАЯ

    — Не улетай, Волк. Ведь ты остался у меня один.

    Одиссей сидел в кресле, опустив голову. Волк наклонился и погладил спутанные полосы Одиссея.

    — Почему решил, что ты один? На Земле столько людей.

    — Я не знаю их.

    — Зато они знают тебя. Когда твой звездолет ушел в Космос, обнаружилось, что ты улетел один. Высший Совет постановил впредь проверять составы звездолетов. Высший Совет понимал, как трудно в Космосе одному.

    — Мне было невыносимо тяжело.

    — Тогда твое имя узнала вся Земля. Все сочувствовали тебе и проклинали девушку, которая отказалась лететь с тобой. Поэты сочиняли о тебе стихи. Твое имя стало легендой, Одиссей. Во всех сердцах из капризного, избалованного мальчика ты превратился в героя. Твоим мужеством восхищались, твоя любовь к звездам ставилась в пример юношам.

    — Как все это нехорошо, Волк.

    — Разве знали тогда, что ты не любил эту девушку? Люди Земли считали, что ты для них пожертвовал своей любовью.

    — Не уезжай, Волк. Мне страшно.

    — А твои друзья по полету?

    — Я не запомнил, где они живут. Земля так велика, что найти их невозможно.

    — Ерунда, Одиссей. Вот видеофон. Тебя соединят с любой точкой Земли. Я не могу остаться. На космодроме ждут меня. Почему бы тебе не поехать со мной?

    — Что мне там делать. Там все еще звездолет. Он будет напоминать мне о Космосе. Нет, я хочу быть здесь, в Моглаве, я хочу быть там, где они жили, Волк. Но я не знаю, что мне делать.

    — Отдыхай. Смотри видеофонные передачи. Думай над тем, что доложишь Высшему Совету через пять дней. Земля ждет объяснений.

    — Не знаю, Волк. Вряд ли что у меня получится. Послушай, останься? Ведь я без тебя совсем один.

    — А девушка, которую ты оставил на Земле?

    — Что ты, Волк. Она должна ненавидеть Одиссея за те миллионы горьких минут, которые пережила из-за него. Ты ведь сам говорил, что на ней лежит проклятие Земли.

    — Она любила тебя. Ты вернулся.

    — Прошло шесть лет, Волк. Шесть безнадежных лет. Гвидона давно нашла себе друга, если...

    — Что если?

    — Если... не умерла.

    — Глупости ты говоришь! Не думай о смерти. Поверь мне, молодые люди очень редко умирают на Земле.

    — А моя мама? А отец? А брат? А робот Скарб, казавшийся бессмертным? Умер робот!

    Одиссей содрогнулся.

    — Не умерла она... как ее... Гвидона? За последние шесть лет на Земле никто не умирал. Другое дело, если она замужем. Да, конечно. Слушай, а Капитан? Почему бы тебе не поехать к Капитану?

    — Я стыжусь, Ары.

    Волк обнял Одиссея.

    — Что ж, Одиссей, ты сам виноват в своем одиночестве. Не грусти, я постараюсь к вечеру вернуться.

    Волк ушел. Одиссей обвел глазами комнату. Со стены с рельефного портрета на него грустно смотрел Барс Годоу. Одиссей зябко завернулся в плотную ткань и глубже вдавил в кресло свое массивное тело. Он смотрел в пустой экран видеофона и думал о том, что вот так же, бывало, посиживал здесь его отец. Он включил передачу. Глухой дикторский голос говорил о смерти двадцати трех. По экрану плыли черные траурные города, ревели печальные сирены, и их вой стоял в ушах Одиссея. Диктор говорил о Бойде, о сумасшествии Бойда, о врачах, которые обещают вылечить его до заседания Высшего Совета. Мы мчались во Вселенной, думал Одиссей, и Земля казалась нам прекрасной, мы совсем не думали, что на Земле страдают, умирают без времени и сходят с ума. И наверно, много тысяч лет пройдет, прежде чем любая любовь будет взаимной, а смерть будет приниматься умирающими, как отдых, с улыбкой на губах. Она будет, такая смерть — когда люди будут жить так долго, что однажды им наскучит жизнь.

    Нет! Жизнь не наскучит, как любая любовь не может быть взаимной. Земля, ты будешь такой же до седин. Мы улетим в Космос на триста тысяч лет и вернемся, а ты будешь такой же.

    Одиссей встал, подошел к окну. Скоро вечер. Вон солнце повисло на антеннах. Скоро солнце сядет, и в Моглаве вспыхнет искусственный свет. Может быть, погулять по вечернему Моглаву, сойти к Днипу и поплыть далеко-далеко, разбрасывая руки в теплой воде? Он вернулся в кресло и заснул. Его разбудил Волк. Он легонько тронул плечо Одиссея, и Одиссей вскочил.

    — Это ты, — сказал Одиссей, потягиваясь. — Ты вернулся.

    — Я навел справки. Гвидона там же, где и была. Больше мне ничего не известно.

                                                                    ГЛАВА СЕДЬМАЯ

    И опять тропа, которую помнил шесть лет, которую видел во всех подробностях. И Одиссей подумал: а может, мне все это снится? Может, я иду вовсе не по Земле? Наверно, так ему показалось потому, что уже не чувствовал, что идет по северу Азии. Он шел просто в лесу, шел к девушке, о которой думал десять тысяч лет. На деревьях дрожали длинные зеленые иголки, по веткам прыгали маленькие зверьки с длинными хвостами. Однообразно стучала в дерево какая-то птица. Одиссей с досадой подумал, что не знает, как называются эти деревья, зверьки и птицы. Когда-то, в первых классах Школы пилотов, его учили и ботанике, и зоологии, но все это он отбросил, как ненужное, и забыл. Он вышел на поляну и увидел маленький причудливый домик. В груди захолонуло, он резко остановился и запрокинул голову в небо. В небе пылало красное утреннее солнце и не было видно ни одной звезды. Сердце застучало громко и отчетливо, как будто там, в груди, мотала головой красная птица с твердым серым клювом.

    Налетел ветер, зашелестели деревья, и на тропу с глухим стуком упала шишка. Одиссей поднял ее, не отводя глаз от домика. В траве прошуршала ящерица. Одиссей швырнул в нее шишкой и впервые за три дня улыбнулся.

    Солнце пылало в широких стеклах, по крыше мягко шелестела ветка с огромными бледными листьями. Наверно, Гвидона каждый раз из окна смотрит на это дерево.

    Он стряхнул оцепенение и взошел на крыльцо из смолистых неструганых досок. Он тихонько постучал в дверь, но никто не отозвался, тогда он ударил громче, потом забарабанил кулаками, но никто не выходил. Он рванул дверь. Она оказалась незапертой.

    Одиссей вошел в дом. Он никогда раньше не был здесь. Он крикнул, но в доме было пусто, и звук его голоса гулко отразился от стен. Он прошел весь дом из конца в конец, но во всех двенадцати комнатах увидел следы спешки — разбросанные вещи. Только в одной из них было чисто, видеофон протерт от пыли, а в малиновом горшке на подоконнике пестрели живые цветы. Стол с охапкой трав и кресло, отодвинутое в угол, говорили, что за этим столом никто не пишет, а в кресле не сидят. Возбуждение прошло. Брови Одиссея печально сдвинулись. Он вышел и сел на крыльцо, не зная, что делать.

    Где Гвидона и ее родители? Неужели они уехали? Куда?

    Мучительно заболела голова. Одиссей подумал о тех словах, которые хотел сказать Гвидоне, и чуть не заплакал. О Земля, Земля, почему ты не можешь пощадить своего блудного сына? Неужели и отсюда я уйду с пустой душой?

    А почему, собственно, должно быть иначе? Ведь ты не любил девчонку, которая любила тебя. И она вправе любить кого угодно, кроме тебя. Новая мысль обожгла Одиссея: что, если это — следы смерти? Он побледнел. Он стал гнать от себя эту мысль, как когда-то гнал Космический Холод, но ничто не помогало. Тогда он встал и пошел в лес — без дороги.

    Мягкие листья хлестали его по лицу. Он отводил ветви руками. На обрыве он увидел высокий гриб с тонкой ножкой и огромными красными пятнами на шляпе. Ему захотелось поддать этот гриб ногой, но вспомнил Гвидону и сдержался. Когда-то люди питались грибами, говорила она. Одиссею было невдомек, что этот броский гриб ядовит. Он сорвал гриб и лизнул шляпку. Она оказалось горькой. Одиссей размахнулся, чтобы швырнуть его подальше, но сдержался и поставил на прежнее место.

    Внизу, под обрывом, в густых зарослях журчал ручей. Одиссей тяжело спрыгнул с обрыва, чуть не вывихнув ногу. Он пошел по высокой траве, которая едва не доставала его лица. Листья этой травы показались ему мягкими на взгляд, и он потрогал их рукой, чтобы убедиться в этом, но тут же отдернул. Трава обожгла ладони. Одиссей рассердился на траву и стал рвать ее с корнем. Его ладони покрылись белыми пузырями. Одиссей усмехнулся. Мальчишка. Что это за трава? Кажется, Гвидона называла ее. Он пробрался к ручью, сел на дерево, упавшее поперек, и опустил горящие руки в воду. И руки понемногу остыли. Тогда из молодого крепкого дерева с жесткими узорными листьями Одиссей выломал увесистую дубинку. Ему даже захотелось встретиться с каким-нибудь злым зверем: кто кого? Он подошел к кусту. Из одного места в воздух подымалось не меньше двадцати гибких стеблей. На них шелестели широкие, в ладонь Одиссея, листья и качались маленькие светло-желтые плоды, окаймленные зеленой оторочкой. От нечего делать Одиссей сорвал четыре плода, соединенных вместе, и выломав один, положил в рот. Скорлупа треснула. Одиссей ногтями раскрыл ее и увидел твердую белую горошину.

    — Съем, — решил он. — Не может быть, чтоб это было отравой.

    Ядро оказалось сладким. Тогда Одиссей стал рвать плоды и набивать ими карманы. Вдруг он сорвал такую большую гроздь, что не удержался и пересчитал плоды — их оказалось шестнадцать.

    А ручей булькал и нес травинки и листья, и Одиссей, сняв башмаки, пошел, как в юности, по ручью. Он видел в ручье свое отражение. Вода колебалась, и рассмотреть его детально было невозможно.

    Потом у него закоченели ноги, и Одиссей вышел из ручья. Он побрел в чащу. Колючие хвойные деревья срослись так густо, что Одиссей едва пробирался между ними. Наконец, он выбрался на небольшую светлую поляну и решил отдохнуть. Он сел прямо на землю, взглянул на солнце и удивился: даже не заметил, как оно перевалило за полдень. От земли шел пряный аромат сухих лесных цветов. Они были разные, эти цветы: и красные, и желтые, и розовые, но запах был один и тот же, Одиссей не мог обмануться. Он сорвал один цветок, поднес к лицу и вдохнул этот аромат вместе с цветочной пыльцой, и подумал, что за полдня ни разу не вспомнил черный обелиск на земле Антарктиды. Так в этом, что ли, целебная сила леса? В том, что он дает забвение, которого не найдешь в городах? Он заметил еще, что по цветку, который он сорвал, ползло крохотное черное насекомое. Одиссей узнал его. Это муравей. Муравьи, вспомнил он, строят огромные жилища и живут в них тысячами. Наверно, для муравьев их жилища — то же, что и для нас наши города. Да, наши города — муравейники.

    Но, подумал Одиссей, пора. Пора, пора, пора. Надо еще сходить в дом Гвидоны. Может, что-либо и узнается. Кроме того, из этого домика можно связаться с Капитаном или Волком. Ведь я так и не поговорил с Капитаном.

    Он встал и пошел искать тропу. Это оказалось не таким простым делом. Только когда упало солнце, он вышел на нее. Это была совершенно незнакомая тропа. Сначала Одиссей решил идти налево, потом — направо. Потом почувствовал, как гудят его ноги от усталости, и лег поперек тропы. Сон не шел. На душе стало тревожно. И вдруг он услышал легкие шаги и глуховатый, запыхавшийся голос:

    — Зачем ты лежишь на дороге?

                                                             ГЛАВА ВОСЬМАЯ

    Одиссей оцепенел. Он был не в силах двинуть даже пальцем. Над ним стояла Гвидона — в прозрачном легком платье, перетянутом в талии пояском. Она оперлась рукой о дерево и наклонилась, пристально рассматривая Одиссея.

    — Тоже мне, — хрипло, не своим голосом сказал Одиссей, — тоже мне... дорога.

    Она отшатнулась.

    — Кто ты?

    Одиссей встал.

    — Это я, Одиссей.

    У нее безвольно повисли руки, и Одиссей схватил их, руки с нежными пальчиками.

    — Ты... ты Одиссей?

    — Да, Гвидона. Я. Я пришел к тебе. Я искал тебя.

    Она осторожно высвободила руки.

    — Что ж ты лежишь на земле... Ты можешь простудиться... Ой, что я говорю... Что я говорю... Какую-то чепуху... Разве можешь ты простудиться... Ты, ты, Одиссей...

    Она говорила, как в бреду. Она опять оперлась о дерево, косы упали ей на грудь, а глаза сияли таким сумасшедшим блеском, что Одиссею стало не по себе.

    И, чтобы не видеть ее глаз, Одиссей схватил ее за плечи и прижал к себе, и почувствовал тепло ее груди, и у него закружилась голова.

    — Гвидона! — крикнул он. — Гвидона!

    И лес трижды повторил имя, которое шесть лет было на его губах. Пронзительно заверещала проснувшаяся птица.

    — Возьми меня, — шептала Гвидона, — возьми меня на руки, как тогда, много-много лет назад. Возьми меня.

    Он поднял ее на руки. Он зорко смотрел вперед, чтобы не налететь на дерево, потому что было темно. Гвидона плакала, лунные слезы текли по ее щекам, серебристые лунные слезы, и Одиссей коснулся губами ее лица, чтобы осушить их. Он даже думать не мог, что ее дом окажется совсем рядом. Он рванул дверь свободной рукой, вошел в дом и опустил Гвидону.

    — Свет,— сказал он, — зажги свет. Я хочу рассмотреть тебя.

    Она включила свет, и Одиссей подвел ее к светильнику и увидел много морщинок у губ и глаз. Но если их не замечать, Гвидона была той же. Он не отрываясь смотрел на ее лицо. Он не верил своим глазам. Он не верил, что видит ее — столько раз она умирала в его воображении, столько раз стоял он над ее могилой.

    — Гвидона, — сказал он пересохшими губами, — есть ли у тебя друг? Ты замужем?

    Она медленно покачала головой.

    — Я говорила тебе, что буду ждать тебя десять тысяч лет.

    — Ия спешил к тебе десять тысяч лет. Ты представь, Гвидона, что это такое! Я не знаю, что случилось, но эти десять тысяч лет стали шестью годами, и я вижу тебя такой же, по-прежнему юной. Я не верю в чудеса, и даже причудам космоса мы найдем объяснение, но пока я знаю только одно — это твоя любовь сократила тысячелетия, это она вернула меня на Землю, это она нашла меня сегодня на козьей тропе.

    — Моя любовь вернула тебя на Землю, — как эхо, повторила она.

    Горячая волна благодарности залила его голову, и Одиссей стал целовать ее губы, волосы, руки. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.

    — Ты любишь меня, Одиссей?

    — Я люблю тебя, — говорил Одиссей, — ты когда- то сказала, что я звал тебя с собой лишь потому, что в Космос не разрешают идти одному. Я тоже так думал. Но там я понял, что ты значила для меня. Я тысячи раз пережил твою смерть, и я понял, что любил тебя, потому что мысль о тебе не давала мне покоя. Я никого из моих родных — ни отца, ни мать не любил так сильно.

    Голос его дрогнул, сорвался.

    — Ты так постарел, Одиссей. Ты весь седой.

    — Гвидона, — сказал Одиссей, — прости за вопрос, может, нелегкий для тебя, где твои мать и отец?

    — Ничего, Одиссей, они живы, только вот у папы ноги разболелись, и они уехали на несколько месяцев в Африку.

    — И ты одна? Во всем лесу?

    — Да.

    — Расскажи мне, как ты жила эти шесть лет.

    — Это было каждый день. Во мне. Постоянно. Ожидание тебя. Сначала, когда ты улетел, я просто с ума сходила. Я до последней минуты надеялась, что ты не улетишь, что ты останешься хотя бы до нового звездолета. А потом я смотрела по видеофону старт. И когда говорили, кто улетает, назвали и меня. И я поняла, что ты обманул всех, и я сходила с ума, а потом подумала, что если ты вернешься и увидишь меня сумасшедшей, то ты ни за что не полюбишь меня. И я подумала, что надо просто ждать. Я пряталась в лесу, чтобы меня никто не видел, чтобы все считали, что я в звездолете. Но однажды меня увидели курсанты Школы пилотов. И всем стало известно, что я осталась. И меня проклинали за тебя.

    — Гвидона, — клокочущим голосом сказал Одиссей, — прости меня. Я был ничтожеством шесть лет назад, я даже не понимаю, за что ты тогда меня полюбила! Мне было трудно в Космосе без тебя, но тебе было во сто раз тяжелей, потому что на мне лежал груз моего проклятия, а на тебе — проклятие всей Земли.

    — Не надо, Одиссей... Я тоже в чем-то виновата... Но мне кажется, что я искупила свою вину.

    — О, как она тяжела, Земля, когда несешь ее на своих плечах. Когда-то она казалась мне крохотным ничтожным шариком. Чепуха! Она огромна, она притягивает нас из самых дальних углов Вселенной! Когда-то я был безразличен к Земле. Я не чувствовал к ней ничего, кроме презрения. В Космосе я почувствовал ее силу. Вернувшись, я испытал радость, но Земля убила моих близких, и я возненавидел ее! Сейчас я начинаю любить ее за то, что она сберегла тебя такой, какой ты была — красивой и любящей, лучшей девушкой Земли. За то, что она дала твои губы и руки.

    — Говори, говори...

    — Хочешь, я поцелую тебя?

    — Да. И я тоже.

    Гвидона бросила в камин дров. Загудел огонь. Вспыхивали и гасли искры, трещали поленья. За окном раскачивалось дерево. Оно шелестело по стеклу. Ничто не угрожало Одиссею — ни звери, ни Космический Холод, ни магнитный планетоид. Земля, огромная Земля шелестела за окнами мягкими ветвями деревьев. Она рукой Гвидоны гладила его седую голову, слушала удары его сердца. И Одиссея охватила глубокая благодарность к Земле.

                                                                    ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

    Он услышал издалека крики во дворе Школы пилотов, и сердце его гулко забилось, словно он пришел в Школу держать вступительные экзамены. Он вышел из лесу — большой, в открытой рубашке, и увидел курсантов. Они, как и его ровесники шесть лет назад, гоняли мяч. Одиссей хотел незаметно проскользнуть к Главному корпусу, но его заметили.

    — Одиссей! Одиссей пришел!

    Вратарь с размаху швырнул мяч и бросился к Одиссею. Его окружили, затормошили, засыпали вопросами. Он едва успевал отвечать на них.

    — Как там в космосе? Тяжело?

    — Тяжело. Почти как в Школе пилотов, — улыбнулся Одиссей.

    — Сколько будет дважды два?

    — Пять, — ответил Одиссей словом пароля.

    — О! — завопили курсанты. — Вот это астролетчик! Ура! Качать Одиссея!

    Он взлетел с неуклюже растопыренными руками.

    А что ты думаешь о загадке Космоса?

    — Вот я как раз и иду думать. Проводите, что ли?

    Он вошел в класс, где когда-то постигал законы Космоса. Постигал заочно. Зубрил длинные теоремы, делал бесконечные расчеты и мечтал уйти с Земли. Сколько тысяч лет прошло с тех дней! За окнами шумели младшие курсанты. Они заглядывали в окно. Всем хотелось хотя бы краем глаза взглянуть на Одиссея.

    Одиссей сел у электронного мозга и набросал первую программу. Это был грубый расчет, прикидочный. Аппарат загудел, пережевывая цифры. Результат, как и предполагал Одиссей, оказался неинтересным: 7999 лет.

    — Черт возьми, пробормотал Одиссей.

    Он мысленно проследил весь путь звездолета по скоростям. Сначала — три четверти световой, затем девять десятых. Затем — субсветовая и, наконец, магнитный планетоид. Он делал десятки поправок, но сумел лишь сбить до семи тысяч лет. Ничто не помогало. Результаты полета начисто отрицали относительность времен. Как постичь это? Одиссей нервничал. Интересно, что думает по этому поводу Капитан? Одиссей позвонил в Австралию. Капитан оказался дома, и через несколько минут его улыбающееся лицо показалось на экране.

    — А, Одиссей! — взмахнул он рукой. — Рад видеть тебя. Как чувствуешь себя на Земле?

    — Мне Космос не дает покоя и здесь. Я думаю над загадкой Космоса.

    — Я тоже. Между прочим, у меня возникла одна гениальная догадка. Она все объясняет.

    — Скажи.

    — Нет, нет, замахал рукой Капитан, — ты должен приехать сюда. Только здесь я расскажу тебе об этом деле.

    — Я еду сейчас же! — сказал Одиссей.

    — Жду тебя.

    Одиссей нажал кнопку, и широкая рама рванулась в сторону, и в класс ворвались крики курсантов. Веяло свежим вечерним ветром. Одиссей облизнул пересохшие губы.

    — Ко мне! — крикнул он.

    Из кустов выбежало четверо подростков. Им было лет по пятнадцать. Наверно, они весь день ждали, когда их позовет Одиссей. Ждали, спрятавшись в этих кустах.

    — Мы слушаем тебя, Одиссей, — сказал один из них, узкоглазый живой паренек с румяными губами.

    — Есть ли в Школе пилотов машины, на которых можно добраться — не на Нептун, а в Австралию.

    — Мы проводим тебя.

    В сумерках, раздвигая руками ветки сирени, он пробрались к ангару. Распахнулась тяжелая дверь, и из ангара выкатилось сооружение, напоминании винтолет, но с очень острым носом. Одиссеи почесал затылок. Когда он улетал в Космос, на Земле не было таких машин.

    — Что это такое?

    — Просто винтолет новой конструкции. Он может передвигаться под водой и под землей.

    — Кто-либо знает его устройство?

    — Я знаю,— сказал узкоглазый.

    — Как тебя зовут?

    — Аргыс. [Аргыс по-якутски спутник. В рукописи вместо Аргыса – Камиль: чорноглазый Камиль = узкоглазый Аргыс. – А. Б.]

    — Так вот, Аргыс, честно скажу тебе я не умею обращаться с этой штукой. В Космосе у нас не было таких. Но мне очень нужно быть в Австралии. Понимаешь, мне нужно быть у Капитана.

    — Понимаю,— сказал Аргыс. Летим.

    Машина рванулась, подпрыгнула вверх, и под Одиссеем поплыли широкие здания Школы пилотов, полные теплого света. Дальше настороженно темнел лес, и Одиссей подумал, что не предупредил Гвидону о своем внезапном отъезде. Машина шла быстро. Иногда Аргыс оборачивался и с сияющим лицом объявлял.

    — Внизу Тайга! Внизу Тау!

    И Одиссей вглядывался в города, которых еще не видел.

    Винтолет пошел на снижение. Он врезался в облака и сразу же оставил их за собой. Одиссей услышал, как засвистел за бортами ветер, и у него екнуло сердце. Машина плюхнулась в море и пошла ко дну. Стало темно. Одиссей уже без страха следил за уверенными пальцами Аргыса. Машина выплыла в маленькой тихой бухте и закачалась на воде. Одиссеи посмотрел на берег. Там в темной тропической зелени прятался небольшой дом. Аргыс открыл верх машины. Солнце и брызги морской воды ударили в лицо Одиссея. Винтолет тихо пошел к берегу. Только что встало солнце, а в глубине бухты кто-то плыл, выплескивая из воды загорелые руки. И где-то на берегу слышалась спокойная гортанная песня. Одиссей вышел на берег.

    — Аргыс, — сказал он. — хочешь познакомиться с Капитаном? Сегодня ты заслужил это.

    Аргыс помрачнел и опустил голову.

    — Одиссей, — глухо сказал он, — я очень хочу познакомиться с Капитаном. Но я не могу. Я опоздаю на занятия, а я хочу знать очень много, как ты, Одиссей, чтобы меня взяли в следующий полет.

    — Ну что ж, мой мальчик! — сказал Одиссей. — Лети!

    Аргыс посмотрел на него влюбленными черными глазами и закрыл верх. И в ту же секунду машина оттолкнулась от берега и исчезла в глубине. Аргыс, очевидно, любил эффекты. Одиссей усмехнулся. Он сел на камень лицом к морю. Одинокого пловца уже не было в бухте. Вода ошалело сверкала.

    Но вдруг сияние померкло: чьи-то мокрые руки легли на глаза Одиссея.

    — Ара, — не задумываясь сказал он.

    Руки разжались, и Одиссей увидел Ару. Она радосно смеялась.

    — Ты надолго, Одиссей?

    — Не знаю, Ара. Это ты купалась?

    —Да. А как ты здесь появился?

    — Из воды.

    — Нет, правда?

    — Самая настоящая. Где Капитан?

     — Папа дома. Он еще спит. Он так мало спал в Космосе, что на Земле спит чуть ли не сутками.

    — Пойдем разбудим его.

    — Не Надо. Давай посидим здесь. Здесь так хорошо…

    — Тебе хорошо на Земле, Ара?

    Она подумала немного.

    — Да. Хорошо. Здесь все настоящее: и вода, и воздух, и солнце — не то что в звездолете. И даже звезды ночью настоящие, не то что в Космосе.

    — Ну, звезды там, положим, чище.

    — И все равно здесь лучше.

    — Что ты делаешь?

    — Я? Купаюсь, загораю. И думаю о тебе.

    Одиссей вздрогнул. Ара, Ара, ты еще совсем ребенок! Он неожиданно вспомнил, что сказал Аргысу «мой мальчик». Совсем так, как говорит Капитан, как говорит обычно пожилой человек молодому. Ара опустила голову и смотрела мимо него, словно просила простить за неосторожное слово.

    — Ты нашел ее, Одиссей?

    — Да.

    Волны бежали на песок, накатывались на ступни Ары. Она молчала долго. И Одиссей молчал. Он ждал, когда появится Капитан. И Капитан появился. Он вырос перед Одиссеем в ослепительно белой рубашке и таких же штанах.

    — Ну, Ара, — дружелюбно сказал он, — марш отсюда. Нам предстоит мужской разговор.

    Ара понуро пошла по берегу, швыряя в море камни. Капитан вынул из кармана ослепительно белый платок и вытер лоб. Одиссей подумал, что за эти дни Капитан посвежел, морщины разгладились, и даже седины стало меньше, что уж совсем было странно.

    — Чем встретила тебя Земля, Одиссей?

    — Ты знаешь сам. Я не увидел своих родных.

    — Я глубоко сочувствую тебе, Одиссей.

    — Я чуть не умер сам.

    — Но... — продолжал Капитан. — Конечно, твоя боль неутешима. Но скажи мне, разве ты за эти шесть лет не пережил их смерть?

    — Ты знаешь, Капитан, наверно, дело в том, что в Космосе я не видел их смерти. Не думал, что она будет такой ранней.

    Капитан сжал губы.

    — Я очень жалею, что ты не видел их, Одиссей. Они были очень хорошими и сильными людьми. Не будь они даже твоими родными, я все равно горевал бы о них. Они были очень хорошими людьми!

    Он встал.

    — Здесь жарко. Пойдем-ка в мою хижину. Там, кстати, и о деле поговорим.

    Они вошли в домик из пальмовых листьев. Капитан разрезал кокос и протянул Одиссею. Одиссей жадно выпил сок. Стало легче.

    — Послушай, Одиссей. Что ты делал все эти дни?

    — Трудно сказать, Капитан. Сначала я потерял родных и не мог найти себе места от горя; потом я нашел девушку, которую оставил шесть лет назад, — и не мог найти себе места от радости.

    — Ты нашел ее? — оживился Капитан. — Ну и что?           

    — Она стала моей женой.

    Капитан помрачнел.

    — Это странно, это очень странно.

    — Что именно?

    — То, что у тебя не возникло никакой мысли относительно загадки Космоса.

    — Капитан! Я думал о ней весь вчерашний день.

    — И ничего не придумал?

    — Ничего.

    — Я недоволен тобой, Одиссей. Ты перестал думать, как только встретился с девушкой.

    — Это вовсе не так, Капитан! Неправда! Я думал, думал! Я замучил себя! Но, наконец, почему я обязан думать! На Земле много ученых, а я только что вернулся из Космоса. Я должен в конце концов отдохнуть.

    Капитан задумчиво постучал пальцами по столу.

    — Может, ты и прав. Может, ты и имеешь право на отдых. Может, действительно, на Земле есть люди, которые опытнее и наблюдательнее тебя. Но ведь ты был в Космосе, Одиссей, и именно ты можешь что-то сказать.

    Одиссей нахмурился.

    — Скажи, Капитан, ты недоволен тем, что я женился?

    — Да, откровенно говоря.

    — Почему?

    — Почему, почему. Да потому, что ты ослеп, Одиссей! Ты ничего не видишь! Ты забыл о звездах, Одиссей! Ты совершенно забыл о звездах!

    — Причем тут звезды, Капитан?

    Капитан смутился. Он минуту думал, словно принимая какое-то решение.

    — Ты очень любишь ее?

    — Я очень люблю ее.

    — Это особенно плохо.

    — Ну почему?

    — Я не могу тебе этого сказать, раз ты любишь ее. Ну ладно, хотя бы потому, что Ара сходит с ума.

    — Никогда не поверю, чтобы из-за Ары. Ты ведь знаешь, что сердцу не прикажешь. Конечно, как отец, ты можешь сожалеть, но упрекать меня...

    — Считай, что это упрек.

    — Все равно не поверю. Ты ведь не такой, Капитан. Ты что-то от меня скрываешь. Может, все это каким-то образом связано с загадкой Космоса?

    Капитан уже пришел в себя, не суетился, не кипятился.

    — Нет, что ты, — сказал он. — При чем тут Космос? Насчет Космоса у меня уже есть гениальная догадка, объясняющая все.

    Одиссей не заметил, как хитро сверкнули прищуренные глаза Капитана. Он весь подался вперед.

    — Вот в чем дело, — откинулся Капитан, — все до смешного просто. Оказывается, космическое пространство неоднородно. Я вывел формулу его плотности. Есть плюс-пространство, нуль-пространство и минус-пространство. В плюс-пространстве время сжимается, в нуль-пространстве остается прежним, в минус-пространстве время идет назад. Обычное состояние пространства — плюс. Но магнитный планетоид заволок нас в минус-пространство. Ты помнишь, как тогда пошли назад все наши часы?

    — Но почему же тогда мы не стали младенцами?

    — Видишь ли, Одиссей, все это настолько серьезно, что непредставимо. Время шло назад не в звездолете, а на Земле, то есть мы отыгрывали в минус-пространстве те годы, которые прошли на Земле, когда мы были в плюс-пространстве. Конечно, это совершенная случайность, что на Земле прошло тоже шесть лет. Просто совпадение.

    — Время идет назад? Что за сказки? — нахмурился Одиссей.

    — Да, это невероятно. Но формулы, но математика докажут тебе скорее, чем я. Если ты знаешь историю Земли, то должен помнить, что когда-то теория относительности тоже была встречена в штыки.

    Одиссей с благоговением принял таблицы, испещренные формулами. Капитан рассеянно смотрел себе под ноги.

    — Гениально! — крикнул Одиссей.

    — Все, что просто, гениально, — радостно отозвался Капитан.

    — Нет, это потрясающе. Новая эра в науке! Неслыханно! Всеобщая теория относительности становится частным случаем! Мы будем искать в Космосе минус-пространство и возвращаться на нашу же Землю! На такую же, с какой улетаем! Капитан, позволь мне от всей души обнять тебя.

    — Обними, если хочешь, — сказал Капитан.

    Одиссей обнял Капитана и увидел в его глазах хитроватый блеск. Одиссей, недоумевая, посмотрел в эти синие глаза.

    — Сядь, Одиссей, и успокойся, — сказал Капитан. — Сейчас ты услышишь неприятную новость. Понимаешь, в эти расчеты вкралась ошибка. Я сам сначала думал, что здесь все верно, но результат оказался настолько диким, что я стал проверять снова и снова. Ход мыслей, посылка — все верно, все гениально, но в пятнадцатом сочленении вместо двух точек стоят три. Одна точка все погубила.

    — Когда ты обнаружил эту ошибку?

    — Вчера утром. Гениального открытия не получилось, остается ждать Высшего Совета. Послушай, Одиссей, ты не заметил этой ошибки, может, и другие не заметят? Давай подурачим Высший Совет?

    — Ты обнаружил эту ошибку еще вчера утром, — глухо сказал Одиссей. — Зачем же ты звал меня? Чтобы посмеяться надо мной? Никогда не поверю в это. Наверно, у тебя есть что-то другое, действительно гениальное, но ты почему-то скрываешь от меня.

    — Нет больше у меня ничего, Одиссей, — встал Капитан. — А тебя я позвал сюда потому, что очень соскучился. Я хотел видеть тебя. И Ара тоже

                                                              ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

    Одиссей прожил на Земле двадцать лет до полета и шесть дней по возвращении из Космоса. И было очень странно, что за эти шесть дней Одиссей лучше узнал свою планету, чем за двадцать лет. Он уже побывал в Антарктиде, Европе, Азии, Австралии. Сейчас он летел над Африкой, а точнее — над районом Сахары, а еще точнее — над главным городом Земли.

    Город звали Солнце.

    Ему не было конца. Он тянулся вдоль берегов внутреннего моря и каналов, утопая в зелени, сверкая на солнце огромными зданиями. Крыши зданий оранжевые, и сверху кажется, что на Африке лежит солнце с пятнами воды и зелени.

    В центре Солнца — здание Высшего Совета. Винтолет Одиссея развернулся и опустился на его крышу.

    — Ну что, Одиссей, — сказал Капитан, — подурачим Высший Совет?

    — Не надо, — пробурчал Одиссей.— Я боюсь, что нас быстро раскусят.

    — Ну и что?

    — Будет стыдно.

    — Ладно, — вздохнул Капитан, — придется сообщать только факты.

    К ним подбежал Квадрат.

    — Приветствую вас! А где Ара?

    — Она осталась дома. Побоялась.

    — Ну, это зря. Пошли, пошли! Скоро начнется!

    Лифт помчался вниз. Квадрат чувствовал себя здесь, как дома. Он нажимал кнопки, говорил кому-то в микрофон. Одиссеем овладело странное чувство. Сейчас он войдет в зал Высшего Совета — центр Земли, мозг Земли, коллективный мозг Земли. Здесь лучшие умы решают судьбы Земли. Это их обманул когда-то Одиссей, сказав, что в Космос идет с Гвидоной. Ну что ж, Одиссей расплатился за свой обман.

    Сорок или пятьдесят ярусов зала были заполнены людьми в красных одеждах. Сам Одиссей оказался в длинной ложе, где уже сидели многие из тех, кто был с ним в полете. Они встали, приветствуя Капитана и Одиссея, и красные ярусы задвигались, зааплодировали. Одиссей смотрел вверх и вниз и всюду видел людей в красном. Их было очень много, иначе и быть не могло: Земля так велика...

    — Сегодня,— сказал кто-то, — Высший Совет приветствует астролетчиков, вернувшихся на Землю на звездолете «Барс Годоу» и попытается вместе с ними выяснить таинственные причины, вызвавшие равенство времени на Земле и в Космосе.

    Голос, усиленный во много раз, перекрывал легкий шум зала. Одиссей стал глазами искать говорившего.

    Он стоял напротив Одиссея, освещенный ярким светом, и его одежда, казалось, пылала.

    — Прежде всего, — сказал человек, — мы выслушаем астролетчиков. Слово Капитану!

    Капитан встал, и на нем тотчас сошлись лучи.

    — Могут подумать, — сказал Капитан, — что мы обманули Землю, но на звездолете имеются неопровержимые доказательства — карты нашего пути, расчеты, предметы, взятые нами на чужих планетах. Мы побывали в других галактиках за эти шесть лет, мы испытали на себе действие магнитного планетоида. О подобных небесных телах на Земле не было известно.

    Капитан передохнул.

    — Мне кажется, что все сходится на этом планетоиде. У нас вышли из строя многие приборы. Мы долгое время не могли определить свое место во Вселенной. Планетоид нес нас на себе в межгалактическом пространстве с неизмеримой скоростью, которую мы полагаем суперсветовой. В этом следует искать разгадку невероятности. Я кончил.

    — Хорошо, — сказал человек напротив. — Слово Одиссею.

    Одиссей в волнении сжал руки. Вот перед ним лучшие люди Земли. Сейчас, когда сам Одиссей бессилен осмыслить то, что знает сам, они сумеют все понять. Надо только рассказать обо всем подробно и вразумительно.

    — Может быть, — начал Одиссей, — мы вернулись так быстро потому, что нам захотелось увидеть Землю, увидеть наших родных. Не все вернулись вовремя, к сожалению...

    — Это не совсем научный подход, — кто-то прервал его, и все засмеялись, и Одиссею вдруг стало легче. Перед ним сидели не судьи, а просто очень хорошие люди, умеющие ценить шутку и чувствующие твое горе. И он стал говорить долго и сбивчиво — о Космосе, о своем обмане и своем одиночестве, о магнитном планетоиде, о Капитане, о его теории, рухнувшей из-за одной точки. И Капитан бросал в его сторону свирепые взгляды. Одиссей говорил о том, чем стала для него Земля, чем стал для него Космос, что значили и что значат теперь для него люди. А когда Одиссей кончил словами «Мы видели много планет, но нет ничего прекраснее нашей Земли», аплодисменты потрясли зал. Потом выступали еще астролетчики, и каждого из них слушали так же внимательно. А потом начался научный спор. С замиранием сердца слушал Одиссей, как ниспровергались тысячелетние авторитеты, как на экране под потолком мелькали такие формулы, что плюс- и минус-пространство Капитана вместе с нуль-пространством казались детским лепетом. Но когда взгляды Одиссея и Капитана скрещивались, Одиссей неизменно видел хитрый блеск в глазах Капитана и уже не сомневался, что Капитан что-то скрывает. Иногда по лицу Капитана проходила тень.

    Ученые Земли громили теорию относительности.

                                                 ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

    Одиссей столкнул лодку и сам вскочил в нее. На корме, опустив руку в воду, сидела Гвидона. Лес опрокинулся в озеро, плавали желтые цветы. Одиссей взмахнул веслами, и лодка заскользила по^ озеру.

    — Тебя так долго не было, — в который раз повторила Гвидона. — Я даже боялась, что ты опять улетел в небо.

    — Я вернулся из Космоса, — сказал Одиссей, из любой точки Земли вернуться легче. Я виноват перед тобой, не сказал тебе, что лечу к Капитану.

    — Я так обрадовалась, когда увидела тебя на заседании Высшего Совета! И я думала, что ты говорил не всей Земле, а мне. Только мне.

    — Да, Гвидона. Так оно и было.

    Он вспомнил вновь о Высшем Совете. Так ничего и не смогли добиться ученые. Два дня шел научный спор в городе Солнце. Сотни раз жгли теорию относительности, и столько же раз она восставала из пепла. Захваченные этой необычайной битвой умов, астролетчики вступали в нее, приводя доводы и факты, принесенные из Космоса. Больше всего насторожился Капитан, когда Квадрат заговорил о звездах, Квадрат говорил, что за шесть лет звездное небо над Землей как-то изменилось, что тоже необъяснимо обычным путем. И Одиссей вспомнил, что Капитан в Австралии тоже говорил что-то о звездах.

    — Чепуха! — заявил земной астроном. — Квадрат забыл земное небо!

    И все забыли о словах Квадрата.

    Когда заседание окончилось, Капитан обнял Одиссея и сказал ему:

    — Не буду тебя больше задерживать. Лети к Гвидоне. Она тебя ждет.

    ...Одиссей медленно греб. Озеро было проточным, и течение помогало Одиссею. Над озером склонились ивы, а дальше, на пригорках, белели березы, шелестели сосны. Больше было сосен и елей. Одиссей с удовольствием повторял эти названия.

    Знаешь, Гвидона, — сказал он, — когда вернутся твои родители, давай оставим ненадолго лес. Я хочу увидеть всю Землю. Я ведь так плохо ее знаю. Ее города, моря, звезды, лаборатории — все-все! А потом, если хочешь, вернемся сюда.

    — Хорошо, Одиссей. Я тоже хочу увидеть Землю.

    — Это будет так здорово. Мы будем всюду вместе и увидим столько интересного.

    Лодка ткнулась носом в берег. Они были на противоположной стороне озера. Одиссей спрыгнул на траву и протянул руку Гвидоне.

    — Поздно идти далеко в лес. Смотри, солнце село. Давай здесь посидим.

    Гвидона поежилась. Одиссей опустился на упавшее дерево и обнял Гвидону. Она прижалась к нему горячим плечом. В лесу стояла тишина. И вдруг Одиссей сквозь дымные волосы Гвидоны увидел, как откуда-то из глубины леса в небо ударили ослепительно белые лучи, а в них вплелись красные, и глухой гром прокатился по земле.

    — Что это? — крикнул он, оторвавшись от лица Гвидоны. — Пожар? Землетрясение?

    Гвидона испуганно и немо смотрела на широкие дымящиеся полосы света, бьющие в звезды. Они соединили землю и небо, и было уже неясно, откуда и куда они идут — с земли в небо или с неба в землю. Одиссей увидел их в озере и в широко раскрытых глазах Гвидоны.

    — Нет! — сказала Гвидона. — Это не пожар! Это салют в Школе пилотов. Так приветствуют звездолеты, прилетевшие на Землю. Когда прилетел ты, было то же самое. Это новый обычай.

    — Какой звездолет? Разве с Земли улетали еще звездолеты?

    — Нет! Но это может быть звездолет из другого мира!

    — Бежим! Бежим, Гвидона, в Школу пилотов! Мы сразу все узнаем!

    — Лучше домой! Ближе!

    — Хорошо! Прыгай в лодку!

    Гигантские световые столбы освещали и лодку, и воду, и бледное лицо Одиссея. Сверкало озеро, сверкали капли на веслах, и сам лес стал призрачным, серым. Весла трещали в руках Одиссея, лодка мчалась сумасшедшими рывками.

    — Не надо так сильно! — кричала Гвидона.

    Сквозь причудливые блики огня и воды к Одиссею летело ее лицо. Лодка ударилась о прибрежный камень и едва не разлетелась вдребезги. Она развернулась кормой к берегу, и Гвидона выпрыгнула первой. Одиссей схватил ее за руку, и они побежали по тропе.

    — Подожди! — крикнула Гвидона. — Я не могу так!

    Одиссей опомнился. Он остановился, подумал мгновение, поднял ее на руки и легко побежал. Она крепко ухватилась за его шею и что-то кричала в самое ухо, но Одиссей ничего не слышал. Он грохнул дверью, вбежал в дом, но было темно, и потому остановился. Только теперь он услышал голос Гвидоны:

    — Сумасшедший! А если бы упал?

    Она включила большой видеофон. Шла обычная передача. На экране разговаривали люди — о море, о Космосе, об Одиссее и теории относительности, и решительно обо всем, но не о новом звездолете.

    — Ну вот видишь, — сказала Гвидона, ничего нет.

    — Я ни за что не упал бы, — пробормотал Одиссей, приходя в себя. — С тобой я никогда не упаду. Но почему ничего не говорят?

    — Кто знает, может, этот сигнал зажгли шалуны, младшие курсанты. В Космосе нет ни одного земного звездолета.

    — А неземные? Ты же сама говорила!

    — Это маловероятно.

    — Зажги огонь. Мне холодно.

    Гвидона включила камин. Одиссей сжался в кресле. Он сам не понимал, что с ним происходит. Гвидона стала растирать кулачками его спину.

    На экране кто-то замолк на полуслове, и появилось растерянное лицо диктора. «Вот оно, — подумал Одиссей, — начинается». Он прижал ладони к щекам.

    — Друзья, — сказал диктор, — люди планеты Земля! Мы только что получили чрезвычайное сообщение. В солнечную систему вошел извне космический аппарат, способный преодолевать межгалактические расстояния. Это уже само по себе интересно, так как в Космосе нет земных звездолетов. Последний, улетевший шесть лет назад, звездолет «Барс Годоу» вернулся совсем недавно при крайне загадочных обстоятельствах. Поэтому, когда пеленгаторы засекли вхождение в Солнечную систему, мы подумали, что это звездолет из другого мира!

    Голос дрогнул, и Одиссеем овладело странное беспокойство. Почему он говорит — «думали»? Разве уже думают по-другому? Диктор медлил.

    — Но совсем недавно получена радиограмма. Прослушайте ее!

    Лицо исчезло, и на экране возник аппарат. Из него, как из бочки, донеслось:

    — Земля! Земля! В силу объективных причин мы возвращаемся! Обнимаем тебя, Земля! Экипаж звездолета...

    Последние слова потонули в шумах.

    — Что он сказал? — крикнул Одиссей, — я не понял! Какой звездолет?

    — Я сама не поняла, — дрожа, сказала Гвидона. — Я только поняла, что это земной звездолет! Но в космосе нет земных звездолетов! Я точно это помню и они сами так сказали...

    Бледное лицо диктора покрылось каплями пота.

    Вы слышали, — сказал он, — что звездолет возвращается на Землю! Возвращается! К сожалению, название его неясно... Ждите очередных сообщений.

    Экран засветился зеленым огнем. Тревожная музыка полилась с него. Одиссей посмотрел в окно. Над Школой пилотов по-прежнему стояло зарево. В окно застучал дождь. Одиссей вернулся в кресло и посадил Гвидону к себе на колени.

    — Как ты думаешь, — прошептал он, — что это за машина?

    Я не знаю, — сказала она тоже шепотом. — Тебе лучше знать. Ты ведь астролетчик.

    — Ты меня любишь?

    — Да. Очень. А почему ты спрашиваешь?

    — Я не знаю.

    — Какой-то странный звездолет, а ты уже испугался. Конечно, это ошибка. Может, не возвращаемся, а направляемся. Или какое-то другое слово. Например: прощаемся.

    — Мы же сами слышали, Гвидона: «Возвращаемся». И диктор повторил.

    — Не обязательно верить своим ушам.

    — Кому же тогда верить?

    — Голосу разума.

    — Да, да, ты права. Но мне почему-то страшно. Я сам себе удивляюсь. Я столько видел разного в жизни и не боялся, а вот теперь боюсь. И не знаю, чего боюсь. Может быть, потерять тебя. Поцелуй меня, пожалуйста, чтобы я знал, что ты со мной.

    — Хорошо.

    Она отпрянула, словно диктор мог ее увидеть.

    — Во второй радиограмме говорится следующее, — сказал диктор. — «Земля, встречай нас. Встречай нас. Экипаж звездолета «Барс Годоу».

                                                   ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

    Они всю ночь просидели обнявшись и не смыкали глаз в предчувствии непоправимой беды. За окном лопотал дождь, и Одиссей вспоминал странные слова Капитана о любви Одиссея к Гвидоне, думал о том, что Капитан о чем-то догадывался, а вот Одиссей не догадывался. Видеофон давно выключился сам собой, а они не могли уйти от него. Одиссей прикидывал, когда звездолет окажется на Земле. Выходило, не раньше, чем послезавтра. Лишь под утро Гвидона уснула, и Одиссей отнес ее в постель, а сам опять сел перед видеофоном. Оставалось два дня для тревог и раздумий, два дня для любви. «А, может, все это неправда? — думал Одиссей. — И вообще все утрясется, может, этот звездолет вовсе не с Земли?» Но трезвый внутренний голос говорил ему, что ничто не утрясется, что было слишком много загадочного в самом возвращении Одиссея на Землю, а все загадочное очень просто.

    Безрадостный рассвет застал его спящим. Он опустил голову на грудь и свесил руки за подлокотники кресла. Гвидона не стала будить Одиссея. Она с трудом откатила кресло в другую комнату — Одиссей не проснулся — а сама включила видеофон. Время от времени передачи прерывались, и тогда следовали короткие сообщения о полете звездолета. Его еще боялись называть по имени, дикторы звали просто: звездолет. Иногда передавались кадры с космодрома. Космодром срочно готовился к приему звездолета. Черный, расстроенный Волк отдавал короткие, как выстрел, указания. На космодроме все еще стоял «Барс Годоу», и требовалось как-то посадить второй звездолет, не задев первый.

    Гвидона пыталась что-то делать, но все валилось из рук. Она и Одиссей стали пленниками экрана, он, словно щупальцами, держал их. Иногда Одиссей вспоминал, что ему хочется есть, и тут же забывал. Хорошо, что не забыла Гвидона. Она приготовила ужин и заставила Одиссея поесть.

    — Гвидона,— сказал он,— я больше не могу. Я не могу больше смотреть на экран. Пойдем в лес, на озеро, куда угодно.

    — Пойдем, — согласилась она.

    Одиссей с наслаждением выключил видеофон. Он взял Гвидону за руку, и они вышли в лес. Лес шумел тревожно. А над Школой пилотов по-прежнему горели красные и белые столбы света.

    — В глушь, — простонал Одиссей, — подальше от этого пожара!

    — Да, да, пойдем.

    Они пошли куда глаза глядят, продираясь сквозь ельник, топча грибы, спинами к сиянию над Школой пилотов. Никогда еще Одиссей не чувствовал себя таким беспомощным. Ведь он по существу еще ничего не знал, еще только догадывался. О, если бы он знал наверняка, может, и придумал бы что-то.

    — Не понимаю, — сказала Гвидона, — отчего ты так тревожишься?

    — А ты?

    — Я ни о чем не тревожусь, я просто волнуюсь.

    — Ты меня любишь?

    — Зачем спрашивать двести раз? Конечно.

    — А ты уверена, что любишь именно меня?

    — Какой странный вопрос.

    Она еще ни о чем не догадывалась. Просто ей передалось его беспокойство, его тревога. Он заглянул в ее глаза, подведенные тенями, и вдруг стал целовать так же неистово, как в первый день. Она не закрыла глаз, как тогда, и в них опять отразились столбы света.

    — Я не могу рядом с ними, — крикнул Одиссей, — пойдем!

    Они прошли еще много километров и забились в какую-то хижину. Здесь не было сияния, не было видеофона, лишь было много сухой травы. Она пахла пряно и сильно, и Одиссей вспомнил юность и впервые пожалел, что ушел с Земли. Он сказал об этом Гвидоне.

    — Да, — сказала она, — но если бы ты не ушел, то всю жизнь жалел бы об этом.

    Утром они вернулись к видеофону. Они только успели включить его, как тяжелый рев наполнил комнату. На экране появился звездолет. Он висел на неподвижной орбите, до ужаса похожий на звездолет Одиссея. Да, это был «Барс Годоу» — двойник «Барса Годоу»! Но Гвидона этого еще не знала. Она видела просто звездолет. На космодроме суетились люди, но эта суета была продуманной и расчетливой. Служба космодрома отводила в сторону зазевавшихся зрителей.

    Одиссей и Гвидона замерли. Начался спуск.

    Звездолет медленно шел к Земле. Из его тормозных установок вырывались пламя и дым. Но вот иссякли струи, и звездолет вдавился в космодром, как в резину, своей непомерной тяжестью, всосался в камень. Камера, послушная руке оператора, отползла назад, и все, кто был тогда у экранов, увидели на них рядом два звездолета, два совершенно одинаковых звездолета. Только на втором ярче сверкали буквы «Барс Годоу». Наверно, он меньше времени находился в пути. Загремели по корпусу опоры лифта. На верхней площадке звездолета показались три маленьких фигурки. Они исчезли в лифте, а через три минуты лифт был на Земле, и из него вышел Капитан. Операторы дали его лицо крупным планом.

    — Я где-то видела этого человека! — крикнула Гвидона, до боли сжав мизинец Одиссея.

    — Да, да, — сказал Одиссей, — сейчас выйдет Ара.

    И Ара действительно вышла. Она была совсем маленькой, ей было с виду не более десяти, но это была Ара! Она, встреченная бурей криков, побежала за Капитаном на возвышение. И Одиссей вспомнил, что сейчас должен выйти он, Одиссей. Он вышел из звездолета третьим, следовательно, и тот Одиссей должен быть сейчас. Но из лифта вышел Коэн — один из тех четырех пилотов, которые погибли при встрече с магнитным планетоидом, и Одиссей с надеждой подумал: а что если он, Одиссей, погиб вместо Коэна? И устыдился этой надежды.

    — Коэн! — крикнула Гвидона.— Я помню его. Но как же он жив? Ты же говорил, что он погиб?

    Одиссей молчал. А астролетчики все выходили на космодром, — такими, как шесть лет назад, вышли все погибшие, а Одиссея не было. Одиссею казалось иногда, что он смотрит записанную на пленку встречу их звездолета. Но тогда он переводил взгляд на девочку, которая стояла рядом с Капитаном, и ощущение исчезало.

    Но вот последний астролетчик ступил на Землю, и Одиссей узнал его. Это был он сам, Одиссей. Только в его волосах не было ни одной сединки и шел он почему-то последним. Он был весел, этот Одиссей. Он показывал на свет все тридцать два зуба.

    — Кто это? — спросила Гвидона дрогнувшим голосом.

    — Одиссей, — просто ответил он.

    Капитан поднял микрофон к губам.

    — Родные мои, — сказал он, — милые люди Земли!

    — Узнаю Капитана, — пробормотал Одиссей. — Точно то же он сказал, когда стоял на возвышении со мной. Наверно, он шесть лет назад выдумал эту фразу.

    — Мы были недолго в Космосе, — продолжал Капитан. — О том, как это получилось, я расскажу после. На Земле прошло шесть лет, а я вижу рядом с нашим точно такой же звездолет. Наш звездолет строили восемнадцать лет. Я рад, что наука и техника на Земле поднимаются ввысь.

    — Ты здесь и ты там, — тихо сказала Гвидона. — Что это значит, Одиссей?

    Одиссей взял ее руки.

    — Это значит, — сказал он, — что я — не я, а ты — не ты, что я не тот Одиссей, которого ты ждала, а ты — не та Гвидона, к которой я спешил. Что я говорил не тебе обидные слова шесть лет назад, а ты любила не меня. Что твоя Земля — не моя Земля, что моя Земля — не твоя Земля.

                                                       ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

    Одиссей выключил видеофон.

    —Что же это, — сказала Гвидона, — как тебя понять?

    — Это значит, что в Космосе существует планета, до самой последней капли похожая на твою Землю. Она тоже называется Землей, на ней тоже жили Гвидона, Одиссей, Капитан и Ара. Там травы и птицы, и деревья, и моря точно такие, как на Земле. Это моя планета, моя Земля. Я, Одиссей, улетел с нее семь тысяч лет назад, и однажды мне показалось, что я вернулся домой. И всем тем, кто был со мной, показалось, что они вернулись домой. И всем тем, кто встречал нас, показалось, что мы вернулись домой. Но наше возвращение оказалось ложным. Мы не вернулись на Землю.

    — Не может быть, Одиссей.

    — Это случилось именно так.

    — Не может быть. Ведь ты Одиссей. Именно ты. Если б это был не ты, я сразу узнала бы.

    — Да, ты узнала бы, если б я не был Одиссеем. Но я Одиссей. Только не тот, которого ты любила. И мысли, и поступки наши до полета — все одинаково, я — точная копия его, но я — не он.

    — Не может быть. Ты Одиссей. Не может быть, чтоб абсолютно все сходилось. До малейшей родинки. Даже шрам на плече у тебя такой же, как и до полета.

    — И тем не менее это так.

    — Послушай. Но почему не может быть, чтобы они прилетели не на свою Землю? Почему?

    — Ты помнишь, их Капитан сказал: они были в полете совсем немного. Они не успели бы найти точно такую же, как своя, чужую планету. А мы успели. Мы были в Космосе шесть лет. Все становится на свои места, Гвидона. Теория относительности права. Вернуться на свою планету и застать ее такой же, как покинул, нельзя.

    — Включи, — глухо сказала Гвидона.

    На экране один за другим подымались вертолеты, увозя астролетчиков. Оператор приблизил Волка и Одиссея. Постаревший Волк шевелил губами, а Одиссей мрачно слушал. Потом экран отполз в сторону. Ара по лесенке бежала наверх. Маленькая Ара.

    Но почему, — в раздумье произнес Одиссей, — почему Одиссей вышел последним из звездолета? Да, вот оно что! Еще не было магнитного планетоида, еще жив Коэн, а Одиссей — рядовой пилот. Ему еще двадцать лет.

    — Одиссей, — сказала Гвидона, — значит, ты любил другую в моем облике?

    — Да, — ответил Одиссей, — и ты любила другого.

    — Что же делать нам, что делать?

     — Я сам не знаю. Я лечу к Капитану. Я буду говорить с Капитаном.

    — У меня такое чувство, словно ты уходишь навсегда.

    — Нет, — сказал Одиссей, — я вернусь к тебе в образе настоящего Одиссея. Того, которого ты ждала.

    Он уже стоял в дверях.

    — Одиссей, — хрипло сказала она, — я поеду с тобой к Капитану.

    Одиссей покачал головой.

    — Нет. Он уже узнал, что его родные погибли. Он приедет к тебе быстрее, чем я тогда. Ты найдешь его вечером на тропе и скажешь: «Зачем ты лежишь на этой дороге?»

    — Это не тот Одиссей. Он не будет лежать на тропе.

    — Он однажды лежал на тропе. Он — тот самый Одиссей.

                                                         ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

    Он встретил Капитана на морском берегу, сурового и сосредоточенного. Мокрый ветер приглаживал седые виски Капитана. Они молча обнялись, и Одиссей глухо заплакал, а Капитан застучал ему в спину крепким дубленым кулаком.

    — Ну, ну, хватит. Ты же Одиссей, несгибаемый Одиссей.

    — Я сам не знаю, кто я, — всхлипывал Одиссей.

    — Сядем, — сказал Капитан.

    Они опустились на камень. Море было неспокойно, и в бухте ходили пенные волны. Они бросались на прибрежные камни, белея от ярости.

    — Ты уже все понял, Одиссей?

    — Да. А ты?

    Капитан насупил брови.

    — Я понял это еще до заседания Высшего Совета.

    Одиссей задохнулся от неожиданности:

    — Знал? Как же ты узнал? Как, Капитан?

    — Я узнал об этом по звездам. Ты помнишь, как робко о звездах сказал Квадрат на Высшем Совете? Он не мог догадаться, почему небо над Землей так сильно изменилось. Но для людей Земли... для людей этой... этой планеты небо осталось таким же, как было шесть лет назад, и они не обратили внимания на слова Квадрата. А я смотрел на небо в первую же ночь на Земле. Меня потрясло, что на Земле прошло шесть лет. В Космосе искал я разгадку. И я увидел многие галактики в совершенно иных местах, некоторых вовсе не было, возникли новые. Я не поверил своим глазам, не поверил своей памяти, я обратился к таблицам, которые оставил здесь, на Земле, перед отлетом, но это были точные таблицы неба, ибо их оставил не я. Тогда я полетел на Космодром, я вошел в пустой звездолет и нашел микрофильмы.

    — Но почему, — воскликнул Одиссей, — почему я не обнаружил этого?

    — Ты был слишком занят своими мыслями. И, не обижайся, ты не мог разгадать небо, потому что еще слабо знаешь его. Ведь тут решали дело не близкие звезды, входящие в нашу Галактику — они все на местах, а малозаметные детали.

    — И когда ты увидел в микрофильмах наше небо...

    — Я сопоставил эти невероятности: время и звезды. И вдруг я понял, что они значили. Можешь поверить мне, я был потрясен, Одиссей! Это пришло ко мне во сне, я проснулся и вышел из хижины с дрожащими руками. Я с нетерпением ждал утра, чтобы все хорошенько рассмотреть, проверить, ощупать. Не может быть, думал я, чтобы все было точно таким, как на нашей Земле! Я думал, что найду доказательства своей гипотезе. Я хорошо помнил этот берег. Я облазил его, но крупные детали остались прежними, а мелкие изменения могли произойти за шесть лет. Я думал о Земле, и у меня вставали дыбом волосы. Берег не мог ответить мне, ответить могли только люди. Уж люди-то более изменчивы! Малейшее несоответствие — и меняются целые роды, целые поколения! Но у меня нет близких на Земле, кроме Ары, и Ара была со мной в Космосе. Я очень надеялся на тебя, у тебя, Одиссей, была целая куча родственников. И если ты не знал их, то они знали тебя. Но они погибли... Я узнал об этом через несколько часов.

    — Капитан, — сказал Одиссей, — моя скорбь велика, но это значит, что погибли не мои родные? Что и папа, и мама живы? Капитан, они живы!

    Одиссей вскочил с камня.

    — Нет, Одиссей. Ты забываешь, что эта Земля в точности повторяет развитие нашей Земли. И это значит, что твои родные погибли точно так же, и Бойд точно так же сошел с ума... Только тогда рядом с ними не было Одиссея.

    Одиссей поник.

    — А, может, был рядом с ними другой Одиссей, — прошептал он. — С третьей планеты?

    — Слишком много невероятностей. Да, Одиссей, твои родные погибли. И если даже не так, то все равно их нет в живых. На нашей Земле прошло семь тысяч лет, как это видно по твоим расчетам. И Гвидона умерла, не дождавшись тебя.

    — А может быть, — прошептал Одиссей,— он все же прилетел, третий Одиссей?

    — Слишком много невероятностей. Вряд ли где-то еще есть одна точно такая планета.

    — А может их много, Капитан?

    — Кто знает... Вселенная бесконечна... и в этой бесконечности могут быть совершенно неожиданные вещи... Вселенная бесконечна в пространстве и во времени, но не в многообразии... Она циклична...

    — Но как же мы не могли узнать сразу... Ты же говорил, что небо отличается...

    — Мы были ослеплены, Одиссей. К тому же, я говорил тебе, что небо открылось лишь моему опытному глазу... Ведь мы видим лишь ближайшие звезды, входящие в эту Галактику... А она как две капли воды похожа на нашу. Иначе и быть не может, только в том случае может быть абсолютное сходство планет...

    — Но неужели нет никаких различий?

    — Я надеялся на людей, Одиссей. Надеялся на тебя. Твои родные погибли, но оставалась ведь девушка, которая тебя любила. И опять-таки не на тебя рассчитывал я, а на нее, но она ничего не заметила. Это потрясло меня больше всего. Помнишь, я говорил, что это ужасно? Ты понял теперь, почему я так говорил?

    — Немного понимаю. Но я не понимаю, почему ты не сказал мне обо всем?

    — Я хотел тебе сказать, но было поздно. Ты уже любил эту девушку, а раньше, мне казалось, не любил, ты женился на ней, Одиссей, я не хотел убивать тебя. Я хотел, чтобы все пришло само собой. И, кроме того, я испугался, что ты не захочешь возвращаться на нашу Землю. А без тебя в Космосе мне было бы тяжело. Я стар, и я вряд ли долечу до своей Земли, и эта Земля мне вполне заменила бы мою, если бы никто не знал об этом... Так я думал тогда.

    — А нуль-пространство, минус-пространство?

    — Это была, Одиссей, просто изящная шутка, которую я придумал на тот случай, если ты уже женат.

    Одиссей встал.

    — Ты... ты великий человек, Капитан! Ты гениален! Ты бываешь иногда чудаком, но ты велик! Я ничто в сравнении с тобой. Я презираю себя, свое честолюбие, свои глупые выходки на звездолете, когда считал себя человеком пространства, считал Одиссея сильнее Капитана. Прости меня, Капитан, прости.

    — Не горюй, Одиссей! — засмеялся Капитан. — Ты поумнел, и это хорошо.

    — Да, я поумнел и понял, что был дураком.

    Он замер. Так они сидели несколько минут, не глядя друг на друга.

    — Что же мы будем делать, Капитан?

    — Что делать?

    Капитан поднял голову. Стоял день, ослепительный день, и звезды не были видны. Но Капитан всматривался в небо.

    — Мы будем искать свою Землю, Одиссей.

    — Где, Капитан? — глухо сказал Одиссей. — Где искать? Кто укажет нам дорогу? Мы станем вечными странниками. Мы умрем, не найдя ее.

    — И все-таки мы будем искать ее, Одиссей. И найдем.

                                                            ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

    Над верхушками пальм, со свистом рассекая воздух, пронесся винтолет. Одиссей и Капитан отбежали в сторону.

    — Кто бы это мог? — пробурчал Капитан.

    Винтолет коснулся брюхом прибрежного песка.

     С треском распахнулась дверца, и на выброшенной лесенке показался человек.

    Одиссей остолбенел.

    Это был Капитан, Капитан чужого звездолета. Капитан, похожий на его Капитана, как живой слепок. Он обвел взглядом бухту, пальмы и домик в тени пальм, неопределенно хмыкнул и сошел с трапа на Землю.

    Одиссей оглянулся. Синие глаза его Капитана потемнели. Как странно это, подумал Одиссей, встретиться со своим подобием. Не с родным братом, не с близнецом, а с человеком, который даже думает так же, как и ты. Это значит встретиться с самим собой. Самому на себя смотреть со стороны.

    Тогда, у экрана, Одиссей не задумывался над тем, что представляют собой люди, выходящие из звездолета. Тогда он чувствовал только отчаяние.

    Кто же они? Неужели точная наша копия?

    По лесенке сбежала длинноногая тоненькая девчушка. Совсем, как Ара шесть лет назад, подумал Одиссей. Ну да, это ж она и есть. Маленькая Ара дернула Капитана за рукав:

    — Папа, пошли!

    — Подожди, дочка, — раздался такой знакомый голос, голос Капитана. — Ну куда ты голову сломя?

    Она побежала по берегу, швыряя камни в море.

    — Капитан, — тихо сказал Одиссей, — пойди скажи ему что-нибудь. Ну, скажи!

    — Я... я не могу, — пробурчал Капитан. — Ну что я скажу самому себе?

    — Это не ты, — настаивал Одиссей, — это другой, совсем другой!

    Они наблюдали за Капитаном из-за большого камня. Капитан по-прежнему стоял у винтолета.

    — Папа! — послышалось совсем рядом. — Ты уже здесь? А когда ты успел переодеться?

    Одиссей резко повернулся, так, что едва не упал, и увидел Ару, весело прыгавшую перед ними, и Капитана, бледного, как песок.

    — Нет, ну как ты успел? Ой, а кто это с тобой?

    Она не узнала Одиссея.

    — Это... это... — пробурчал Капитан и отвернулся. Одиссей шагнул к девочке и поднял ее.

    — Тебя зовут Ара?

    — Да, — протянула она, изучая лицо Одиссея, — а как ты узнал?

    — Не пугайся, Ара. Смотри, кто там у винтолета?

    — Па-па, — удивилась Ара. — И здесь папа... Па-па!

    Капитан медленно повернул голову, и в ту же секунду Капитан вышел из-за камня.

    Они шли навстречу друг другу, едва переставляя ноги. И Одиссей понял, что они не знают, о чем будут говорить. Ара схватила Одиссея за руку обеими своими, и Одиссей узнал этот жест. Так было шесть лет назад. И он погладил Ару по голове, как шесть лет назад.

    А Капитаны сближались, и на их лицах был написан такой ужас, что Одиссей в душе засмеялся. Они шли навстречу друг другу, люди совершенно разных миров, и в то же время удивительно похожие во всем. Вот один из них нервно пошевелил пальцами — и другой сделал то же самое, вот они оба, как по команде, остановились и откинули головы, глядя друг на друга и не зная, что делать. Оба, как по команде, посмотрели на Одиссея и Ару, словно вымаливая поддержку, но Одиссей и Ара не тронулись с места. И тогда они одновременно протянули руки, и их руки слились в крепком пожатии. Никто в мире, пожалуй, не различил бы их, если б не одежда. Капитан Одиссея был в белом, а отец маленькой Ары в синем дорожном костюме.

    — Ты все уже знаешь? — спросил Капитан в белом...

    — Да... мне рассказали... но я не думал, что встречусь с... тобой так скоро.

    — Как же ты не думал... — Капитан в белом попытался улыбнуться, и то же сделал второй. — Ведь наши мысли одинаковы... Следовательно.

    — Да... да... Я не подумал...

    — Ну, это понятно... Ты менее опытен, ты моложе меня на шесть лет...

    — Да... я еще знаю не все...

    — Между прочим, ты не знаешь, что на мне костюм, который ты оставил здесь шесть лет назад...

    — А я что же, в скафандре буду ходить? — неожиданно сказал синий Капитан, и они рассмеялись. И — видел Одиссей — им стало легче, словно вдруг они увидели, что зря боятся друг друга, что они действительно одинаковы. А разве можно обидеться на самого себя? Даже когда говоришь самому себе самые обидные слова?

    — Пойдем... пойдем в хижину... — сказал белый, и они не спеша пошли под пальмы. Одиссей наклонился к уху Ары:

    — Ну как, ты поняла?

    — Я... я не все... — сказала девочка.

    Как странно, думал Одиссей. Через шесть лет та же Ара. Может, я сплю? Но почему мой сон так последователен во всех невероятностях? Где-то за деревьями он услышал стук башмаков, и выбежала Ара, девушка, которая любила Одиссея. Она беспомощно посмотрела на них, и вдруг бросилась к этой девчушке, оторвала ее от Одиссея и закружила, зацеловала, но девочка вырвалась и снова бросилась к Одиссею, и Ара закричала:

    — Ара! Неужели ты не узнаешь меня?

    — Нет... не узнаю... — прошептала Ара и опустила голову.

    — Да это же я. Я — это ты. Понимаешь, ты будешь такой, как я!

    Маленькая Ара недоверчиво отшатнулась.

    — Да, да, — сказал Одиссей, улыбнувшись краешком губ, — хочешь, верь, хочешь, не верь, но это так. Эту девушку зовут Ара, и ты будешь точно такой через шесть лет.

    Маленькая Ара подняла глаза и внимательно-внимательно посмотрела на большую Ару, на ее мягкие волосы, сколотые на затылке, узкий поясок на талии, загорелые стройные ноги.

    — Здорово, — сказала она. — Я буду очень красивой!

    И Ара-большая, быстро взглянув на Одиссея, вспыхнула до корней волос, схватила девочку за руку и потащила ее куда-то... И Одиссей остался один. На небе ослепительно пылало солнце.

    — Капитан! Пойдем покупаемся!

    — Потом! Потом! — донеслись до него два голоса, и Одиссей загрустил. Почему, подумал он. Ара-девчонка и Ара-девушка оказались такими разными? Почему Ара-девочка не узнала взрослую Ару? Наверно, потому, что девочка, становясь взрослой, очень резко меняется. Разница в их возрасте шесть лет, но это не шесть лет, что лежали между Капитанами. Девяносто два и восемьдесят шесть — почти одно и то же, а шестнадцать в полтора раза больше, чем десять...

    А двадцать шесть и двадцать?

    Одиссей и Одиссей?

    Одиссей разделся и мрачно бросился в бухту. На сердце было так тоскливо, так горько, что вода не освежала. Одиссей плыл и плыл туда, где кончалась бухта и начиналось открытое море. Там, у выхода в море, над водой торчал большой камень. Одиссей взобрался на него. Под ним бежали мелкие волны. И вдруг Одиссей понял причину своей грусти. Она была в нем самом, вернее, во втором Одиссее. По всем законам Одиссей должен из Космоса вернуться к Гвидоне — вернуться навеки. Вот кончается день. Весь этот день Одиссей искал Гвидону в лесу и не находил ее. Но вечером он выйдет на тропу и ляжет поперек, и Гвидона задыхающимся от волнения голосом скажет:

    — Зачем ты лежишь на этой дороге?

    Так будет, так должно быть, потому что не может быть иначе. Именно сегодня вечером — ведь Одиссей сразу узнал от Волка, что его родные погибли, а Гвидона жива.

    Да, так, именно так. И это значит не только то, что мне не увидеть Гвидону. Я не увижу и Одиссея, не смогу сравнить его с собой. Это потому, что они вместе, и я не имею права быть там. И без того я пользовался любовью, которая предназначалась не мне. Но как же я? Что же я? Разве я виноват больше, чем он? Так почему же я должен платить такой страшной ценой за свою молодость, а он — нет?

    О Гвидона!

    Любовь моя, которую я хранил семь тысяч лет.

    О Гвидона!

    Лучшая женщина Земли.

    Не моей Земли.

    Но неужели эта Земля — не моя Земля?

    Да. Это его Земля.

    О Земля! Пусть ты чужая. Скажи мне, что делать?

    Уже садилось солнце, и я поплыл назад. Я выполз на берег и пошел к хижине. Я услышал один голос, как будто Капитан разговаривал сам с собой. Я никак не мог отделаться от этого ощущения — я их не видел. Я решил послушать их разговор. В такой вечер не стыдно подслушивать чужие разговоры. Я узнавал о том, что говорят то один, то другой, по паузам. Они не прерывали друг друга. Так всегда бывает, когда говоришь сам с собою.

    — Вот так и случилось, что мы были в Космосе лишь два месяца.

    — Слабовато. Вот если бы вас хватанул магнитный планетоид, вы, наверно, попали бы на нашу Землю. Там вас сочли бы дикарями.

    — Нас приняли бы за вас, и никаких споров, никаких возражений не последовало б.

    — А ты мастер на уловки!

    — Как и ты.

    — Как и я в молодости.

    — Как ты шесть лет назад.

    — Я все знаю о тебе! Все! Потому что твоя жизнь — моя жизнь. Скажи, тебе стыдно передо мной за какой-либо поступок?

    — Да, есть поступки, которых стыдишься перед собой.

    Они замолчали. И я подумал, что во Вселенной много планет. И в ее бесконечности всегда найдется человек, точно такой же, как ты — на другом ее краю. И мы никогда не должны забывать, что где-то есть люди, которые знают все о нас. Мы можем встретиться с ними. И надо жить так, чтобы нам не было стыдно встретиться с этими людьми, встретиться с самими собой. Мне стыдно встретиться с Одиссеем...

    — А еще мое горе в том, что я взял в полет Одиссея и Ару.

    Я замер.

    — Мне не пришлось раскаиваться, хотя я и чувствовал вину перед Высшим Советом.

    — Но мы были в Космосе шесть лет. Это ужасно, когда мучится мужчина, когда мучится твоя дочь.

    — Разве суждено, что Ара полюбит Одиссея?

    — В Космосе.

    Капитан все видел, все знал... Он жалел, что взял меня... А я-то считал, что незаменим на звездолете!

    — А где же твой Одиссей?

    — Он стоял с твоей девочкой. Разве ты не узнал его?

    — Не может быть... Он совсем не похож на моего Одиссея.

    — Чем непохож?

    — Не знаю. Во всяком случае, не лицом.

    — Это Космос, — убежденно сказал мой Капитан. — Это шесть лет в Космосе и семь тысяч лет на Земле...

    Я отошел. У меня стучали зубы. Я пошел в дом, и откуда-то сбоку выбежала маленькая Ара и, смешно подпрыгнув, повисла на моей шее и закричала в ухо:

    — Ты Одиссей? Не может быть! Ты такой добрый и старый.

    И Ара-большая смотрела на меня из темноты тоскливыми глазами...

    Я лег в постель, и у меня возникло такое чувство, словно я лежу поперек тропы. И это значило, что Одиссей в эту минуту лежит поперек тропы.

                                                           ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

    Одиссей спал долго — тяжелым свинцовым сном. И когда проснулся — почувствовал во рту привкус металла. Болела голова. Она не то что болела — скорее ныла, подергивались веки. Совершенно разбитый, Одиссей вышел из дому.

    Свистели птицы. Чуть качались вершины пальм. На море стояла тишина.

    Одиссей опустил голову и пошел на берег. Он умылся морской водой, увидел рядом с собой зернистый камень и попытался поднять его. Камень крошился в пальцах, но подхватить его никак не удавалось. Одиссей рассвирепел. Он схватил другой камень и треснул им изо всей силы. Камень развалился, и удовлетворенный Одиссей пошел дальше.

    Он услышал в лесу веселый свист и сразу понял: это не птица. Кто-то шел навстречу Одиссею. Одиссей сам не понял, почему отступил за дерево. По плотной пятнистой тропинке шел человек огромного роста в распахнутой настежь рубашке. Одиссей мгновенно оценил сильные мышцы груди. Да, этот человек, пожалуй, не слабее его, Одиссея. Его перепутанные белые волосы упали на лоб. Человек был молод, очень молод. На его лице не было ни одной морщинки, и Одиссею вдруг показалось странно знакомым это лицо. И эти резко очерченные губы, и густые белые брови. Человек почему-то остановился. Теперь Одиссей мог рассмотреть его. Он увидел, что уши у него слишком малы для такой большой головы, они были плотно прижаты к черепу, и лишь мочки светились на солнце. Нос — короткий, с едва заметной горбинкой.

    — Черт возьми, заблудился, — сказал человек, и голос его показался тоже странно знакомым.

    Человек этот не очень понравился Одиссею. Было что-то вызывающее в его манере запрокидывать голову, что-то надменное во взгляде темных глаз. Он держал в левой руке тяжелую дубину, и это тоже не понравилось Одиссею.

    — Где же они могут быть? — снова вслух подумал встречный.

    Одиссей решил помочь ему — чем мог. Одиссей не знал, кого разыскивает пришелец, но во всяком случае совсем близко море, а это — надежный ориентир. Одиссей вышел на тропу.

    — Кого ты ищешь? — спросил он, подходя.

    — Я ищу Капитана. Ты, наверно, слышал о нем? Помоги мне, если можешь.

    Да, ростом он не меньше меня, думал Одиссей. Но и не выше. Глаза в глаза. В плечах, пожалуй, поуже, да и то как сказать. Где видел я этого человека?

    Тот тоже внимательно посмотрел на Одиссея и провел рукой по лицу, словно отгоняя навязчивую мысль.

    — Он живет рядом, — сказал Одиссей. — Иди по тропе, она приведет тебя прямо к дому Капитана.

    — Спасибо тебе, — сказал человек.

    Он пошел дальше, не глядя под ноги, и Одиссей понял, что ошибся. Его спина не вызывала у Одиссея никаких воспоминаний. Это была совершенно незнакомая спина.

    Одиссей перенесся мыслями на север Азии. Сейчас Одиссей бродит с Гвидоной по лесу. Одиссей не чувствовал ни ревности, ни зависти. Была лишь где-то внутри невыносимая тупая боль. Одиссей не знал, как ее успокоить. Он лег под деревом на жесткую траву и положил себе под голову руки. Интересно, что это за человек. Узнать совсем не трудно, надо только пойти к Капитану. Впрочем, к которому? Одиссей усмехнулся, представив себе, как запутается этот человек. Сегодня и младший Капитан вырядился в белое, их даже Ары различают с трудом. Особенно Ара маленькая. Чужому человеку вообще не отгадать, кто где.

    Одиссею захотелось пить. Он пошел туда, где, по его мнению, должен быть ручей. Ручей отыскался не скоро, и Одиссей, изнывая от жажды, бросился животом на песок и наклонил к воде голову.

    И отпрянул.

    Из тихо бегущей воды на него смотрело лицо того человека.

    Одиссей ударил рукой по воде, чтобы разбить отражение. Но вода тут же успокоилась, и оно приняло прежние очертания.

    «Так вот почему его лицо показалось таким знакомым! Это было мое лицо. Мое лицо! А потом, когда он повернулся, я не узнал его. Потому, что я никогда не видел себя со спины. Это Одиссей!»

                                                                             * * *

    Одиссей вскочил и побежал назад, к дому Капитана. Странно, странно, странно, — бухало в груди сердце. Почему он здесь? Почему он не там, где должен быть?

    Непонятное чувство охватило Одиссея. Это была смесь тревоги и радости с опасением, что все это лишь померещилось, что он не видел в лесу никакого человека. Пот заливал ему глаза. Он влетел на крыльцо, громыхнув по ступенькам башмаками. Он не знал еще, о чем будет разговаривать с Одиссеем, он думал только о том, что обязательно должен увидеть его.

    Он влетел в зал, переводя дыхание, и увидел двух Капитанов у видеофона. Они сидели рядом, касаясь локтями друг друга, а по экрану бегали зеленые полосы. Наверно, Капитаны очень понравились друг другу — они совершенно неразлучны. Одиссея в зале не было. На экране возникло лицо Квадрата. Которого?

    — Мне нужен Капитан, — сказал Квадрат.

    — Который? — сказал один из них, нажав кнопку.

    — Вы вдвоем? — закричал Квадрат.— Здорово! К нам тоже прилетели двойники, и мы с Квадратом чуть не перепутали жен!

    — Чувствую, что тебе нужен я.

    Лицо Квадрата как-то обмякло.

    — Капитан,— сказал он, — что же мы будем делать?

    — А как ты думаешь?

    — Мне очень не хочется опять считать звезды.

    — Продолжай.

    — Но этой ночью я смотрел вновь на звезды, и эта Земля показалась мне совсем чужой. Потому что над ней чужое небо.

    — Да, — сказал Капитан, — сегодня мне звонят весь день, и все спрашивают об одном и том же. Сомневаются люди! Привыкли к хорошему воздуху, к хорошей воде. Конечно, я не буду заставлять тех, кто пригрелся на этой Земле. Но мне кажется, мы можем дать лишь один ответ на этот вопрос!

    — Я понял тебя, Капитан.

    — Жди. Не дальше, чем завтра, все будет решено.

    — Жду, Капитан.

    Экран погас. И оба Капитана повернулись к Одиссею.

    — А, Одиссей, — сказал один из них, и Одиссей узнал своего Капитана. — Ты все спал? Ты проспал нечто интересное.

    — Где он? — хрипло крикнул Одиссей.

    — Он пошел куда-то, — сказал второй Капитан. — Кажется, с Арой.

    — Да-да, с Арой, — подтвердил первый. — Поищи его.

                                                                            * * *

    Он искал Одиссея до вечера и никак не мог найти. Он обшаривал глазами бухты, вершины деревьев, прибрежные камни. Одиссей как в воду канул. И вновь возникла мысль: что, если его и не было вовсе? Что, если это чудовищный бред? Но на пути он встретил девочку и вспомнил, что это маленькая Ара.

    — Он приехал, — сказала она. — Он тоже здесь.

    — Где он?

    — Там, — махнула рукой она. — Иди по берегу.

    И убежала к домику.

    Одиссей пошел дальше. Солнце зашло. Хорошо, что луна на небе, подумал Одиссей. А то было бы совсем темно. Он стал думать, почему не узнал Одиссея. Наверно, потому, что не ждал видеть его; к тому же самих себя мы знаем хуже всего. Вдруг он услышал голоса.

    Он пошел быстрее и увидел у самого берега два силуэта. Они сидели лицом к морю, спинами к Одиссею — Одиссей и Ара. Он сразу узнал их голоса. Как странно, думал он, слышать из чужих губ свой собственный голос. Как будто с записи. Ведь в обычном разговоре мы не слышим своего голоса. Мы думаем, о чем говорить, какое слово произнести, и некогда слушать себя.

    Он пошел к ним, хрустя галькой, но они не слышали его шагов, не оглянулись. И Одиссей решил не вмешиваться в разговор. Он сел в отдалении за камень, чтобы его случайно не увидели. На море было тихо и на земле тихо. Ни ветер, ни пальмы не мешали.

    — Как странно, — говорил Одиссей, — как странно мне и как радостно видеть тебя совсем взрослой и красивой. Удивительно. Словно время шло, но я остался прежним, а ты стала другой. И ты мне нравишься. Очень, очень!

    — Этого не может быть, — тихо сказала Ара.

    — Почему?

    — Я никогда не нравилась Одиссею. Мы были в полете шесть лет, а я никогда не слышала от него таких слов. И мне странно слышать эти слова, сказанные голосом Одиссея.

    Одиссей рассмеялся.

    — Почему ты считаешь, что я — это он? Мы совсем разные люди. Это вранье, что мы одинаковы. Вот я встретил его в лесу и не узнал. Неужели ты думаешь, что я не узнал бы самого себя?

    — Вы очень похожи, — сказала Ара.

    — Может быть, мы похожи лицом. Да и то не совсем. У него такие странные волосы.

    — Он сед.

    — Поседел? В двадцать шесть? Ну, это уж... Неврастеник, что ли? Или сумасшедший? Он так смотрел на меня, что я чуть не трахнул его.

    — Он не слабее тебя.

    — Нет на Земле человека сильнее меня. Да, я забыл, что этот тип не с нашей Земли. Но все равно ему не справиться со мной.

    Одиссей молча улыбался. Этот юноша хвастун, подумал он. «Действительно, мы совершенно разные люди. Он прав».

    — Мы были в Космосе всего два месяца из-за дурака Капитана, — продолжал Одиссей. — На Земле прошло шесть лет, и я не ждал увидать на ней ничего нового, ничего интересного. И вдруг — твой звездолет, и этот сумасшедший парень, так похожий на меня... А второй Капитан! Они так смешны вместе, эти Капитаны, черт бы их побрал!.. Уже ради этого стоило возвращаться на Землю. Но главное — ты. Ты для меня совершенная неожиданность. Ты так красива. Нет, ты прекрасна!

    «Что он говорит, — с ужасом подумал Одиссей. — Ведь он любит Гвидону, и Гвидона любит его. Что он говорит! Неужели он лицемерен, этот Одиссей? Еще одно, и какое неприятное качество!»

    — Никогда, — сказала Ара, — никогда не говорил мне этого Одиссей...

    — Он был слеп, — прорезал ночь голос Одиссея, — он был слеп, как те зверьки, которые живут под землей. Шесть лет он не замечал тебя, а ты его любила?

    — Да.

    — Не люби его. Люби меня. Не за то, что похож, — за то, что я не похож на него.

    — Да, ты совсем другой. Я даже не могу называть тебя Одиссеем.

    — Если хочешь, я сменю имя. Мне самому неприятно, что его зовут так же, как и меня. Ну, какое бы мне придумать имя...

    — Я люблю Одиссея, — сказала Ара.

    — Ну ладно, пусть и я буду Одиссеем. Мы всегда будем вместе. Если хочешь, останемся на Земле. Но ты, конечно, не расстанешься с отцом. Я сам полечу с тобой — полечу искать вашу Землю. Я увижу ее, это значит увижу свою через двадцать тысяч лет! Это так здорово!

    — Но ведь это будет не твоя Земля.

    — Подумаешь! Они ведь совсем одинаковы. Ну, а если я увижу, что мне там не нравится, вернемся на эту. И здесь пройдет много лет, и тоже будет интересно.

    Он смолк. Одиссей увидел, как он положил руку на плечо Ары. Было тихо. На воде лежала длинная — до близкого горизонта — лунная дорожка. Одиссей чувствовал в себе неодолимое раздражение. Две причины тому виной. Во-первых, он подслушивал чужой разговор. Это было неприятно. Сначала Одиссей думал, что услышит разговор самого себя с Арой, и это было не стыдно. Разве стыдно подслушивать самого себя? Но это оказалось совсем другое. Сотни раз Одиссей думал уйти, но почему-то оставался. Перед ним сидел и говорил лицемер, хвастун, человек без родины, без Земли, и хотелось узнать до дна его душу. Но этот человек был похож лицом на него самого, и это было второй причиной раздражения.

    — Надо любить свою Землю, — послышался голос Ары. — Свою. Понимаешь?

    — А разве она достойна моей любви?

    Он встал и вытянул руку вверх.

    — Смотри, — крикнул он. — Вот миллиарды миров, миллиарды замыслов и свершений. Земля! Что такое Земля? Крохотный ничтожный шарик в просторах Вселенной, который столько тысяч лет держал своими жадными лапами человека. Я астролетчик, я чувствую у себя под ногами этот ничтожный шарик, и он мне надоел. Не Земля — а пространство, не метры — а парсеки. Вот мое назначение!

    Все поплыло перед глазами Одиссея, и их фигуры, и деревья, и камни. Он схватился руками за камень, чтобы не упасть, и замотал головой от необъяснимой внутренней боли. Этот человек сейчас сказал его голосом его слова — глупые слова, сорвавшиеся с его губ шесть лет назад. И это значило, что сейчас перед Одиссеем стоял Одиссей, стоял он сам — такой, каким он был шесть лет назад. И Одиссей почувствовал омерзение к самому себе. Он плохо слышал, о чем говорил Одиссей. Кажется, о звездах. Да, он без конца говорил о звездах, называл их спектры и планеты — как будто Ара не знала всего этого. Зачем Ара слушает его? Зачем? Звездное небо повисло над Одиссеем тяжелым свинцовым колпаком. Сейчас оно прихлопнет Одиссея, отрезав от воздуха и воды, ото всего, чем дорога Одиссею Земля.

    — Да, ты не Одиссей, сказала Ара. — Он никогда так грубо не говорил о Земле.

    Да, да, Ара никогда не слышала этого. Она была девочкой, когда он говорил так же Гвидоне. О женщины! Вы так хорошо чувствуете и фальшь и грубость, почему же вы прощаете нам?

    — Странный тип этот Одиссей, — сказал силуэт, устремленный в небо. — А я-то думал, что встречусь с самим собой. Хотелось бы мне, однако, поговорить с ним! Немного.

    Одиссей тяжело поднялся с камня. Пятнадцать шагов лежало между ними. Парсеки не давались так трудно Одиссею. Камни хрустели, перемалывались под его ногами, словно он весил по крайней мере сто тысяч тонн. Ара вскочила и испуганно посмотрела на него. Повернулся силуэт. Он вдруг стал осязаем. Он был теплым и большим. В его глазах светилось удивление.

    — Ты хотел поговорить со мной, — тяжело разжимая губы, сказал Одиссей. — Я пришел к тебе.

    — Да, да! — радостно крикнул двойник. — Конечно! Садись сюда, на камень!

    — Зачем? Наш разговор будет короток — ты хотел поговорить немного.

    Этого не может быть. Мы разные люди. По возрасту, по характерам. Наконец, мы с разных планет! Ты понимаешь, что это значит? С разных планет! Прикинь расстояние между ними, таково расстояние между нами.

    — Ты помнишь, — не слушая, сказал Одиссей, — однажды Квадрат поставил тебя центром нападения... Ты играл настолько топорно, что Квадрат выгнал тебя.

    — Об этом тебе рассказал Квадрат, — засмеялся он!

   —     Хорошо. Оставим в стороне вопрос: который Квадрат и говорил ли я вообще с вашим. Ты ушел в лес, и тебе казалось, что ты идешь по северу Азии. А потом ты заблудился в лесу и лег поперек тропы... Ты встретил девушку и подумал: «Хорошо, если б она меня полюбила. Тогда я полечу на звездолете». Об этом ты не говорил никому! Об этом ты не говорил Гвидоне!

    — Она сама догадалась, — зевнул он.— Да, кое-что обо мне ты знаешь. Может, и действительно ты — это я. Но почему ты в таком случае так странен?

    — Я сам не понимаю, — с горечью сказал Одиссей, — почему ты не изменился в Космосе, почему ты не почувствовал смертельного одиночества, почему ты остался таким, как и был! Почему из твоей головы не испарились чудовищные по своей несправедливости мысли о Земле! Ведь ты — это я, ты тоже был в Космосе и должен был прийти к тому же, что и я!

    — Я никогда не приду к твоим мыслям, — надменно сказал он. — Они глупы, эти мысли, это не мысли, а черт знает что.

    — Ты их не знаешь.

    — Я их знать не хочу!

    — Ты узнаешь их. Только тебе придется еще раз уйти в Космос одному на шесть лет. Да, я понял все. Ведь ты был там всего два месяца. Ты не успел почувствовать одиночество! Тебе были еще интересны новые впечатления! Вот ты стоишь передо мной. Считай, что ты стоишь перед самим собой. Я знаю тебя не хуже, чем ты сам. Мне горько от этого знания, я вдруг увидел себя со стороны, себя! Мне стыдно за себя, я ненавижу себя! Ты понимаешь это — ненавижу! И ты, неужели тебе не стыдно за свои поступки и мысли?

    — Ничуть,— сказал он. — У меня нет таких поступков и мыслей.

    — А Гвидона?

    — Что Гвидона?

    — Ты не чувствуешь никакой вины перед ней?

    — Нет.

    — И когда ты вернулся к ней, она этого не поняла?

    — Что за чушь ты несешь, — с недоумением сказал он, поворачиваясь к Аре. Ара вся напряглась, как струна. — Что за чушь. Я не был у нее.

    — Не был?! — закричал Одиссей.— Почему не был?

    — Я ее терпеть не могу, — сказал спокойно он. — Если ты — действительно как я, то должен знать, что она обманула меня. Она говорила, что всегда будет со мной, а когда я звал ее в Космос, отказалась! Она пыталась своим отказом удержать меня на Земле! Я едва сумел вырваться! Если она и любила меня, то слепой, жалкой любовью.

    — Зверь! — страшным голосом крикнул Одиссей. — Ты не человек! В тебе нет ни любви, ни сострадания. Ты порождение ужаса! И самое ужасное — что в тебе я вижу самого себя. О Земля! Земля! Ты простила меня?

    — Ты действительно сумасшедший, — сказал он. — Это ужасно! Что ты терзаешься из-за женщины?

    — Она ждала тебя шесть лет, — глухо произнес Одиссей, — и ждала бы всю жизнь.

    — Это она делала совершенно зря.

    Ярость залила глаза Одиссея. Он размахнулся и ударил его, и не почувствовал, куда ударил — в грудь или в челюсть. Тот не устоял, упал, но тут же вскочил и бросился на Одиссея. Они сплелись, и Одиссей почувствовал железную силу, силу своей юности в руках двойника. Они вместе упали почти в воду и не слышали пронзительного крика Ары. Придавить, придавить его к песку, стучало в висках Одиссея. Я должен придавить его! Я не слабее его! Я должен доказать, что сильнее его — сильнее своей любовью и верой. Уже море плескалось под ними. Двойник вывернулся, и страшный удар обрушился на голову Одиссея. Одиссей заскрипел зубами и, схватив двойника за одежду, поднял над головой. Швырнуть его в море, чтобы не видеть самого себя таким, жестоким и неприятным! Он барахтался над головой Одиссея, бормоча проклятия.

    — Что ты делаешь! — закричала Ара.

    И Одиссей опомнился. Он вдруг почувствовал, что в его руках не он сам, а существо с другой планеты. Он опустил его на Землю, этого человека, и сел на песок, опустив голову. И тот сказал ему:

    — Это, наверно, первая драка на Земле за последние пятьсот лет. Что хотел ты доказать?

    — Что я сильнее тебя, — сказал Одиссей.

    — Да, ты сильнее меня. Сильнее на шесть лет.

    — На шесть лет Космоса, — сказал Одиссей.

    — Почему ты думаешь, что твоя правда выше моей?

    — Потому что я сильнее тебя.

    — Так научи меня своей правде.

    — Нет, — сказал Одиссей. — Ты сам узнаешь ее через много лет. Сейчас ты ее не поймешь. Можно бить, истязать самого себя. Научить самого себя невозможно.

                                                  ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

   И только тогда, когда они растворились в ночи и Одиссей остался один, боль ушла из его головы. Она уходила не сразу, толчками. Вот отпустило виски, и он перестал чувствовать их, вот лоб покрыла легкая испарина. Одиссей зачерпнул горсть воды и брызнул себе на голову. И боль ушла совсем. И откуда-то изнутри, из недр груди выплыла и захлестнула его сознание радость. И вдруг Одиссей понял, откуда взялась эта радость после такой страшной боли.

    Он не был у Гвидоны!

    Сначала, когда Одиссей услышал об этом, им овладели гнев и ярость. Сейчас Одиссей понял, что это значило для него самого. Он не пошел в дом Капитана: в одном доме двум Одиссеям нет места.

    Он хорошо запомнил дорогу и теперь, ночью, не заблудился на ее десятикилометровой длине.

    Прозрачное длинное здание выросло перед ним. Одиссей не стал заходить.

    Через четыре минуты с ревом приземлилась пассажирская ракета, а еще через четыре Одиссей летел к Гвидоне. Он не видел других пассажиров, не разговаривал с ними, пересадки делал, как в бреду. Третья ракета остановилась у Школы пилотов. Уже наступило утро, но, к счастью, курсанты еще спали, и никем не замеченный, никем не остановленный Одиссей свернул на знакомую тропу.

    Он вошел в дом Гвидоны с тем же трепетом, как и в первый раз. Одну за другой он распахивал двери, и они закрывались за ним с легким шелестом.

    Она спала в неестественной, напряженной позе, вся вытянувшись, как струна, под тонким покрывалом. Волосы разметались по спине, закрыли лицо. Одиссею до боли захотелось увидеть ее лицо. Но он не решался прикоснуться к Гвидоне.

    Вдруг ему показалось, что Гвидона умерла. Он протянул дрожащие руки и отвел волосы с лица и почувствовал ее дыхание на своих пальцах.

    — Одиссей, сказала она, — ты все же вернулся.

    — Да, — прошептал он и опустился перед ней на колени.

    — Поцелуй меня, сказала она, — если хочешь...

    Он приник к ее губам, припухшим во сне, как к светлому лесному ручью, и пил их тепло долго, ненасытно. Он почувствовал ее легкую руку у себя на плече, и ему показалось, что он погружается в море, в прозрачное зеленое море со светлым дном без камней и ракушек...

    — Почему ты уехал тогда? — спросила она.

    — Ты знаешь сама. Я боялся его...

    — Почему ты боялся его?

    — Я думал, что он любит тебя. Что ты любишь его.

    — Ты был ослеплен первой минутой...

    — Да, ты права. Я был ослеплен и оглушен. Я даже думать не мог, что он остался прежним, таким, как шесть лет назад. Ведь для него прошло только два месяца, а я почему-то думал, что он пережил столько же, сколько и я...

    — Да. И ты даже не подумал, что я люблю не прежнего Одиссея, а нынешнего, не его, а тебя... Тот Одиссей был нужен семнадцатилетней Гвидоне... Мне нужен ты, перестрадавший, совсем другой Одиссей.

    — Гвидона, но я не тот человек...

    — Я всегда забываю, что ты с другой Земли. Мне просто кажется, что ты тот же, только старше и лучше на шесть лет.

    — И я не думаю о том, что ты с другой планеты. Мне все равно кажется, что я обидел именно тебя когда-то. Я просто люблю тебя.

    — И я просто люблю тебя.

    — Как странно все, необъяснимо... Твоя Земля — не моя Земля. Но почему она не моя? Ведь ты моя, именно моя, а не его...

    — Да, я твоя, до последней клеточки... И моя Земля — твоя Земля. Она давно стала твоей. Ты даже сам не заметил этого. Она вошла в тебя с моим дыханием, с запахом моего тела, с теплом моих губ и рук... Ты уже не отличишь своей Земли от моей. Нет — моя Земля добрее к тебе, она сохранила меня...

    — Да, да, ты права... Я сам себе не мог признаться в этом. Твоя Земля стала навеки моей Землей. Она прекрасна, твоя Земля. Она добра и великодушна.

                                                  ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

    Через три дня к Одиссею прилетел Капитан.

    Он стоял перед Одиссеем суровый, без тени улыбки. Он протянул Одиссею шершавую сильную руку и внимательно посмотрел в глаза. И Одиссея охватила тревога.

    — Что, Капитан? — спросил он.

    — Все решено, Одиссей. Через две недели — старт. За эти две недели мы должны все рассказать людям Земли о своем полете, мы должны рассказать им все без утайки. Ты должен рассказать все о себе. Они обязательно используют наш опыт, и он пригодится им.

    — Через две недели, — бессмысленно повторил Одиссей.

    — Да. Пора готовиться к старту.

    — Капитан, — со страхом сказал Одиссей, — но ведь она не полетит со мной.

    — Кто она?

    — Моя жена. Гвидона.

    — Почему не полетит?

    — Я знаю ее. Она не полетит.

    — Что же ты будешь делать?

    — Я не знаю.

    — Ты останешься здесь?

    — Я не знаю. Но мне кажется, что эта Земля стала моей Землей. Это Земля, на которой я обрел любовь, любовь к женщине и к ней самой.

    Капитан положил руки на плечи Одиссея.

    — Одиссей, — сказал он, и голос его дрогнул, — не верь этому чувству, Одиссей. Это тебе только кажется. Я не приказываю тебе, я только говорю тебе, чтобы ты не верил этому чувству. Ты останешься здесь — и ты почувствуешь тоску по своей Земле. Этот самообман не может продолжаться вечно! Другое дело, если бы ты не знал, что эта Земля не твоя. Тогда другое дело. Но ты будешь мучиться всю жизнь, а на свою Землю уже не сумеешь вернуться. И Гвидона не спасет тебя. Любовь к женщине — огромное чувство, но еще больше его — любовь к Земле.

    — Что же мне делать, Капитан...

    — Когда я только один знал, что мы не на той Земле, мне не хотелось говорить об этом. Я не хотел, чтобы страдали все. Один я выдержал бы.

    — Ты великий человек, Капитан...

    — Нет. Ты не прав. Я однажды понял, что только воображал себя мучеником за всех, воображал себя сильным, а на самом деле я оказался слабым человеком... Мне захотелось покоя и тишины, я забыл о своей Земле. Эта мысль не дает мне секунды покоя! Это предательство, измена своей Земле, Земле, которая вырастила, выкормила меня! Ты понимаешь, Одиссей! Мы должны вернуться! Земля должна узнать нас, узнать о нашем ложном возвращении и все, все...

    — Что же мне делать, Капитан...

    — Думай. А я поговорю с Гвидоной...

    Он оттолкнул Одиссея и вошел в дом.

                                                                   * * *

    — Значит, ты не летишь со мной...

    — Я опять не лечу с тобой.

    — Значит, ты не летишь со мной...

    — Да... и опять я навеки теряю надежду увидеть снова тебя...

    — Летим со мной. Со мной, Гвидона! Ты не просто женщина. Ты моя жена. Ты должна быть со мной. Ведь ты любишь меня и я люблю тебя. Почему ты не летишь со мной?

    — Почему ты не остаешься со мной?

    — Это невозможно, Гвидона. Ведь это предательство, измена моей Земле. Прости меня. Пойми меня.

    — Я понимаю тебя. Но и я не могу изменить своей Земле.

    — Я смотрю в твои глаза. Они полны слез. Если бы ты знала, какое горе ворочается в моей груди. Если б ты знала!

    — Я знаю, Одиссей. Во мне такое же горе.

    — Я не могу остаться на твоей Земле. Она прекрасна, твоя Земля! Она научила меня любви и человечности. Но есть еще моя Земля. И во имя любви и человечности я должен искать ее.

    — Не плачь, Одиссей.

    — Я не плачу.

    — Я умру от горя.

    — Нет! Нет! Летим со мной. На мою Землю. Она тоже прекрасна. Она такая же, как и твоя!

    — Не надо об этом.

    — Почему?

    — Я не могу жить там, где один раз уже умерла. Пойми меня.

    — О, Гвидона!

    — Останься на моей Земле. Она такая же, как и твоя.

    — Не надо об этом.

    — Почему?

    — На одной Земле нет места двум Одиссеям...

    — Да, да.

    — У нас есть еще две недели, Гвидона...

    — Никуда, никуда не уходи от меня.

    — Никуда, никуда, никуда.

                                                                    СЛОВО ОДИССЕЯ

    Я обращаюсь к тебе, Земля.

    Мчатся дни, как бешеные кванты света, безвозвратно уходят один за другим. Никогда я еще не ощущал с такой силой бег времени. Мне хочется встать на его пути, раскинуть руки и держать, держать его, и кричать, кричать:

    — Остановись!..

    Но это невозможно.

    Скоро наступит последний день.

    День прощанья с тобой, Земля.

    Ты помнишь, я однажды уже прощался с тобой?

    Я был тогда неблагодарным чудищем. Я презирал тебя, хотя сам был достоин презрения. Я не знал тебя. О, каким тяжелым бременем легло это незнание на мои плечи!

    Только в Космосе я понял, что значит уйти в Космос одному. Я ощутил там безысходное, бесконечное одиночество. Ты это знаешь, Земля.

    Я вернулся на Землю другим человеком!

    Но ты, ты продолжала испытывать меня. Ты вернула мне близких — и тут же убила их, ты дала мне любовь — и тут же отняла ее, отнимаешь ее, Земля! Сколько может выдержать человек!

    И это еще не все.

    Ты заставила полюбить себя, и сама же отняла себя у меня.

    Это бесчеловечно, Земля!

    Но я уже не разлюблю тебя. Я буду любить тебя вечно.

    Ты все-таки великодушна.

    Ты встретила меня страшным ударом, и я возненавидел тебя. Но вскоре я понял, что ошибался. Ты не мстила мне. Ты учила меня. Учила терпеливо и настойчиво.

    И я благодарен тебе.

    Спасибо тебе за все то доброе, что ты посеяла во мне. Спасибо тебе за любовь, которую я познал. Спасибо тебе за жену мою. Спасибо за юношу Одиссея. Глядя на него, я познал себя, познал до конца.

    Я люблю тебя, Земля.

    Я надеюсь, что ты тоже любишь меня — как блудного сына своего.

    Ты оказалась не моей Землей... Я не верю этому, Земля. Ты просто прикинулась чужой, потому что я еще не окончательно прозрел. Но я прошу тебя, Земля: пусть это испытание будет последним.

    Очень прошу тебя.

    Я буду искать тебя. Ты так близко — под моими ногами — и так далеко... Ты так далеко, что никто не знает, в какой ты стороне. Кто укажет нам дорогу? Может быть, никто...

     Но я прошу тебя, Земля:

    Если я буду умирать, так и не ступив на тебя, протяни мне из черной глубины Вселенной хотя бы один твой зелено-голубой луч.

    Хотя бы один луч...

                                                  ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

    Космодром гудел, мелькали разноцветные одежды, кружились в воздухе шарики, гремела музыка. Сотни тысяч людей заполнили пространство вокруг стартовой площадки. Казалось, вся Земля провожает сейчас пришельцев из Космоса. Одиссей чувствовал, как необыкновенное волнение распирает его грудь, подступает к горлу. Рядом с ним стояла Гвидона. Они уже успели проститься, но никак не могли расстаться, и Гвидона приехала тоже на Космодром. И Одиссею не верилось, что она останется на Земле.

    — Гвидона, — сказал он, — летим со мной!

    Она печально покачала головой.

    — Я назову твоего сына твоим именем, Одиссей.

    — Не надо, — сказал Одиссей. — Это имя не принесет ему радости.

    — Хорошо, Одиссей.

    — Я знаю, ты придумаешь ему самое красивое имя.

    Она прижалась лицом к его груди, и Одиссею захотелось схватить ее и унести, унести в звездолет.

    — Гвидона, — сказал он, — летим со мной!

    — Нет! — покачала она головой. — Ты же знаешь, это невозможно.

    К ним подбежал огненно-рыжий человек с записывающим устройством в руке.

    — Одиссей! — крикнул он. — Скажи несколько слов нашим зрителям!

    Одиссей вздрогнул.

    — Я не знаю, о чем говорить.

    — Не правда ли, ты был потрясен, когда узнал, что ты на другой планете? Ты, конечно, обрадовался этому, потому что опять уходишь в Космос, а Космос — твоя стихия... О, спасибо за беседу!

    Он пытался исчезнуть, но Одиссей железной рукой схватил его за плечо.

    — Стой! — сказал он. — Это неправда. Да, я потрясен. Но я вовсе не рад своему второму старту с Земли. Я полюбил вашу Землю, земляне, и мне очень горько, что она не моя. Я остался бы с вами, но долг повелевает мне вернуться на свою Землю. Она ждет меня.

    И тихо добавил:

    — Спасибо вам за внимание...

    Над кипящей толпой, как утес, возвышался звездолет. Одиссей чувствовал спиной его присутствие. И Гвидона тоже чувствовала звездолет. И чтобы не видеть его, спрятала лицо на груди Одиссея...

    И вдруг Одиссей увидел своего двойника. Двадцатилетний Одиссей стоял перед Капитаном, сжимая в отчаянии руки. И Капитан говорил ему:

    — Нет, нет, нет.

    — Но почему? — кричал Одиссей. — Почему? Ты знаешь, что у меня на Земле нет никого. Я люблю только твою Ару. Она не хочет оставаться со мной. Тогда я полечу с ней! Ты знаешь меня. Я пригожусь тебе! Я Одиссей!

    — Нет, Одиссей.

    — Почему?

    — Я знаю, что ты очень способный человек. Ты пригодился бы нам. Но я не возьму тебя. И дело не только в том, что Ара любит не тебя, что ты еще не созрел для ее любви. Пойми, Одиссей, ты нужен своей Земле.

    — О, Капитан...

    — И очень скоро ты почувствуешь, как твоя Земля нужна тебе.

    — Но Ара...

    — Что ж. Пусть это будет для тебя первым серьезным испытанием.

    Одиссей понурил голову и отошел, и Одиссей почему-то сразу забыл о нем.

    Гремели марши, произносились речи, кружились шарики, а Гвидона прятала сухое лицо на груди Одиссея. И у него глаза были сухими — словно вся влага в них выгорела до дна. И над ними нависла огромная тень звездолета. Сквозь шум донеслись слова Капитана:

    — Нам горько и радостно. Радостно оттого, что нашли собратьев по разуму, горько оттого, что приходится прощаться с вами... Нас ждет наша Земля. Ждет много тысяч лет. И мы вернемся к ней. Но никогда и нигде не забудем мы вашу Землю, ваше гостеприимство и доброту. Мы еще встретимся с вами!

    И гул прорезал голос Волка, усиленный сотнями аппаратов:

    — Всем за линию безопасности! Астролетчики — в звездолет!

    Гвидона подняла бледное-бледное лицо:

    — Ты снова уходишь в Космос один.

    Я ухожу в Космос не один. Я тебя уношу в себе. И ты жди меня. Я вернусь к тебе! Может, это буду не я, но все-таки это буду я. Я вернусь к тебе совершенно другим — и все-таки прежним. Я вернусь к тебе, потому что люблю тебя.

    Она отняла руки, и они поцеловались. Губы Гвидоны были холодны, как лед. И губы Одиссея были холодны, как Космос.

    — Всем — за линию безопасности!

    И Гвидона медленно отступила назад. Она шла от Одиссея лицом к Одиссею, и скорбная складка пересекла ее лоб. Она шла медленно, и затихал шум на космодроме, и все глаза устремились к ней, и Одиссей вспомнил о проклятии Земли, лежавшем на ней шесть лет. И когда Гвидона отступила за линию безопасности, из его груди вырвался страшный звук.

    Он пошел к звездолету, волоча ноги по граниту, и звездолет закрывал небо все больше и больше. И, наконец, исчезло все — крики и шумы, реки и горы, и цифры 8, 1, 2 за рекой, и остался только звездолет. И небо над ним. И голос Капитана:

    — Все-таки четверо остались.

    И теплая рука Ары на руке Одиссея:

    — Мы вернемся на Землю, Одиссей!

    Земля! Где тебя искать?

    И ее круглые сумасшедшие глаза.

    И рев дюз. И пламя за бортом. И мгновение невесомости.

    И Земля внизу.

    И впереди — неведомое.

    Неведомое! Мы уходим в него, как в наше спасение.

    Искать свою Землю.

    1964.

    Иван Антонович Ласков – род. 19 июня 1941 г. в областном городе  Гомель БССР (СССР).

    С 1966 г. обучался на отделении перевода в Литературном институте имени А. М. Горького в Москве. В 1971 г., после окончания института с красным дипломом, переехал в Якутскую АССР, на родину своей жены, якутской писательницы Валентины Николаевны Гаврильевой.

    С сентября 1971 г. по февраль 1972 г. работал в газете «Молодежь Якутии», сначала учетчиком писем, затем заведующим отделом рабочей молодежи. От февраля 1972 г. до лета 1977 г. работал в Якутском книжном издательстве старшим редакторам отдела массово-политической литературы. С лета 1977 г. работал старшим литературным редакторам журнала «Полярная звезда», с 1993 г. - заведующий отделам критики и науки журнала «Полярная звезда».

    За полемические статьи про отцов-основателей ЯАССР весной 1993 г. был уволен с работы и ошельмован представителями якутской «интеллигенции». 29 июня 1994 г. Иван Антонович Ласков был найден мертвым «в лесу у Племхоза», пригороде Якутска по Вилюйскому тракту за Птицефабрикой.

    Юстына Ленская,

    Койданава